В прохват стянуло бытовой быстренько Новый год. Но - отпочили. Нагулялись. Где и совсем не раз-, а перевеселились. У нас когда без острого чего не заадреналинит души, считай - полная жизнь прошла лишь рядом. И вспомнить толком будет нечего. Кого как подвело к охоте, так праздничек и соблюли; сквозь скважину замочную всего ж не углядишь... Началом января в тугую, не расступавшуюся далеко за призванным рассветом, темень с разновременностью ступнуло всей своей полной численностью способное к труду, натуго огромнейшей многонародностью переплетенное население страны. Многие, ложа руку к сердцу, делились бы озвученной по правде их мечтой хотя б еще немного отдохнуть. Но ждали вахты, смены, графики, дежурства... И те же пятидневки постепенностью готовились входить так буднично и серо в продолжавшуюся незаметно производственную жизнь...
На том и разошлись.
Кое-как, но разработались. Чуток поутруждались. Глядишь - и Рождество прошло. Что вздох короткий. Или как легкий взмах крыла. При разудалости весьма широкой... Оскомин в душах не набило. Будто утеснилось безысходно в длинные, большие сутки. Когда в один присест застольный вполне вместилось пару дней. И за один поход в ближайший магазин послизывало в семьях многие заначки и зарплаты. Буфером из подступивших спасом выходных подполнился для многих ошалевших от опоя неизбывно - четко по раскладу нещадной ломкой в головах трещавший "отходняк"...
"В этом году наш героический народ с новой силой приступил к выполнению новых производственных задач, поставленных перед ним очередным съездом родной партии..."- Бодрость трещала, сладенькой патокой цедилась из печатной, радио- и телеболтовни. Приглаживалась праздничностью формы величаний. А тот народ... Тихонько допивал все прикупы хмельного. Доедал запасы холодца и фруктов, сыра, колбасы и оливье. Рассольчатым спасаясь опохмелом, силился настроиться возможностью на совсем уж скорый выступ к работенке. Претерпевал под нависавшею к любой заутрене сплошной охотой чуть "добавить". Страна на четверть добрую зашибленной неспешно отходила от запоя. Корчилась в последствиях от не обузданного никаким имеющимся разумом лихого, бесшабашного веселья. Долеживала с оханьями и глухим, не избывающим пристоном в добивавшем жизненные силы и не пристраивавшемся хоть бы чем к порядку бытии. По-новому да как бы сдуру и не в мастерской разобранным движком, в прежнюю пытаясь сбиться изготовку молотками. Планида всей страны неугомонною металась между "отпьяну" и " не дотрезва", не приникая близко ни к чему...
Первыми за новогодьем днями, когда Луна таскалась между Девой и Весами, а многие лекарства потреблялись в некой смысловой склонности к болиголову, в СССР привычным ритмом нехотя продолжилось сквозь отягощенное сплошное "не могу" былое валовое производство. Но лучше бы оно в те дни и не росло. И даже бы совсем не начиналось...
По полной правде коль судить, так те три четверти народа, не тронутые всяческой статистикой, тоже болтались рядом с недоладом, крепкими звеньями силясь наладить порванную рядом производственную цепь. Где-то сходилось. Притиралось. Слаживалось. Иногда - никак не удавалось...
В холодноватый после уже второго подряд праздника четырнадцатый цех того ж литейно - механического завода в Балашихе готовыми к работе сквозь серость развиднявшегося утра заявились, прибрели точно не больше трети мужиков. Двое из термички сразу же рванули в третий цех "литейки" за облегчающей нутро, подкрашенной не для питья фракушкой. И до того неверной поступью на подошедшее сегодня торилась дорожка в цех, что кое-кого было очень жаль даже по следу. За мусорный контейнер, выставленный к сбору стружки перед самым цехом, знаково ветвился одинокий и неверный след. Не по какой приспичившей нужде житейской. По жестким требованиям вдрызг разлаженного за столом вчера желудка, не подпускавшего к себе опять на переваривание залитую вчера по пьяни жидкостную дрянь, какой скорей всего и выступало плодово - ягодное, наитермоядерное из всех вин. Продаваемое в "бомбах" по 0,8 всеми городскими гастрономами. Доставляемое часто в деревянных ящиках. С грубо подстеленною стружкой. Там еще был - даже не рушащий, а прям сшибавший напрочь с ног любую красноносую натуру - "Солнцедар". Но из того же поудешевленно - бражного разряда. Вкусом помягче. Дурью не легчей. Потреблявшего со всех сразу копыт напрочь валивший. Покупаемый, видать, из совсем последнего семейного достатка.
С колотившим пальцы трясуном и разводным ключом в руках невесело, докуривая нервно уже пятой сигарету, таскался между всех подряд станков без всякой на то цели старший из наладчиков токарного участка Чиркунов. Дежурные электрики, забившись с самого утра в свою каморку, мутным окном, будто бельмом с надменною прямоугольной доминантой смотрящим сверху в цех, резались до посинения в "козла", под каждый ход со страшным ляскающим стуком вбивая в старый стол костяшки домино.
Хитроватый мастер сборки Котов предусмотрительно и как бы из-за вечно воспалявшейся под конец года язвы от одного и до другого шагавшего по всей Европе Рождества приседал удачно на больничный. Соскакивал с него обычно где-то за Крещением. Отбывал обычно к теще под Подольск, где к прираставшей с каждым днем поленнице колотых дров полагался сытый и расширенный обед с домашним самогоном - перваком под свежачок сала, ласковые ночи при дородной телом женушке - хохлушке и остававшийся нехилым полный заводской оклад. Такой себе он незаметно ограниченный подсоздал коммунизм в одной семье, заодно отдав студенту - сыну прежнее свое жилье, переселяясь с кошкой и женой в квартиру - "трешку", весьма удачно прописав туда же заодно с полтавским тестем и малолетнюю племянницу жены.
Ближе к одиннадцати дня, как раз в заход на западе Луны, вышел сквозь средние ворота, направляясь как бы в цех 16-й, и сгинул в пелене серо спадающего снега технолог цеха Беленков. Замначальника же цеха Филимонов еще раньше, как зашел вслед за встававшим неприветно на востоке солнцем, так же холодно и вышел, кося с некой опаской по сторонам тронутыми красной сетью капилляров усталыми белками. Перед этим вызвал к себе в приличный по размерам кабинет инженера по охране труда Большова, мастерством непревзойденного по части тунеядства. (Называли за глаза его наседкой, ибо просыпал на производстве все подряд: летучки, совещания, оперативки. Даже уход домой. Кто-то и не ради хохмы говорил, что тот из-за огромной своей лени мог бы проспать подряд несколько суток). Спросил про самочувствие. Участливо взглянул под отяжелело вытянутое тем без меры бедственное "Кгм - м - м...", на обжигавший студью его кожу бисерчатый высев пота, разом кинутого нездоровьем на виски и большой лоб явившегося управленца. "М - м - да - а - а- а..."- Тут же сжавшимися от сочувствия губами выразил понятие. Потом стал о чем-то напряженно говорить, на что отзывчиво гудели перепонки и качалась вертикально грушевидная голова Большова. Заканчивал речь нудно и проникновенно.- ...План в этот день как таковой в упор меня не интересует. Я надеюсь, понимаешь это ты и сам, Владимир Николаевич. Сто сорок восемь душ, согласно данным проходной, пришло сегодня в цех. И не все они бодро настроены на вдохновенный как бы труд. Так вот...- Хрустнул костяшками в кулак собранных пальцев.- Не забывай, что у тебя сейчас все рычаги. Мори, как хочешь, свою муку, а за нагляд по цеху тебе теперь всей своей шкурой отвечать. Да! Вот еще...- Указательный палец начал камертоном шустро резать густющий, начисто пропахший к сходу века маслом воздух.- Не забудь в журнале указать на проведенный с мастерами инструктаж. Наряды распиши. Впрочем, нечем мне тебя, ученого, учить. А работяги...- Пухлые ладони не крепко будто бы взяли обхватом стиснутые ими в шар шаткую надежду на трудовой сегодняшний порядок в цехе.- Пусть стоят хоть круглый день, если кому невмоготу. Как в стойле тот бычок, обгаженный который. Чаще ходи: как бы они того... Чтобы, как шельмы, в раздевалках до невменяемости поросячьей не нажрались. А то потом от докладных из той же проходной нам не пришлось бы всей оравой отбиваться. Всем подряд доказывать, что ты как бы и вовсе не верблюд. И еще, мой разлюбезнейший... Я у сборщиков шкафчик ихний со спиртом первым делом на замок закрыл. И ключи у мастера забрал. Отодвинул, понимаешь, от лафы подальше. Чтоб даже и канючить не пытались.
- Типа: собака где не видит, там не лает.
- Навроде бы и так...
- Да!- Спохватился, будто в зад ужаленный.- Особый глаз - за токарями, фрезеровкой и заточкой. Но проследи, термичка чтоб на завтра раза в три больше обычного деталей закалила! Я не намерен затыкать под конец месяца ихний бардак всякой глумной переработкой. И не дурак круглейший, чтоб свою ж... под высокие разносы подставлять! Уразумел?.. Мне фонд зарплаты новый Евсиков, поверь, уже не утвердит. К тому же с прогрессивкой я расстаться вовсе не намерен. Как и ты, кстати. Правильно сейчас я говорю, товарищ мой Большов?..- Подмешал немножко к монологу бодрость и благопристойность. Следом - на октаву выше и с неисправимо раздребезжавшимся в повизгивании баритоне - выдал новую накачку.- И не дай-то Бог, вдруг что случится с кем! Нам с тобой тогда директор еще до самой завтрашней оперативки точно яйца оторвет и на заводской забор повесит! Тут даже к бабкам не ходи!..- Сделал короткой паузу, Доскреб под завязь монолога звучным голосом гораздо утешительно и мягче.- Если же все сегодня будет чики - пики, то на той неделе дам оплачиваемый... Нет, даже пару выделю отгулов. И поставлю отпуск в графике на любой указанный тобой месяц. Вплоть до того, что и следом за мной. Вот как бы так встает расклад.- В двадцатисекундной паузе успел побыть внезапный грохот цехового козлового крана и проезд красной кары с заготовками.- Ты меня понял?
- Еще б не понять!- Радость от предложения для Большова взмылась повыше крыши старенького цеха.
- Тогда дуй. Иди, дружок, справляйся.- Нечто царственной широкой дланью махнул щупленькой, изнеженной рукой.- Охватывай своей волей процесс...
- И не переиграешь?!.- Вопрос переродился в восхитительную радость для Большова.
- Слово мое - что воробей. Так и заруби себе ты на носу. Если я хоть раз вас обману, какая будет потом вера мне. Ты об этом не подумал?.. Иди,окучивай народ. Налаживай работу.- Начальник быстро развернулся. Отвердевшим зашагал и четким ступом. Подчиненный все стоял. Себе не верил. Потом наивные его глаза повеселели, заискрившимся внезапно выражаясь взглядом. Пившему рядом третий подряд стакан у автомата с газировкой механику Рыбцову даже показалось, что мутноватые глаза сегодняшние у Большова не из-за чего такого вскоре по-ангельски и явно вдохновенно поползли вверх, под балку всё того же цехового надвигавшегося крана. И походка стала до того ж уже разболтанно-фривольной, что в бедрах для него теперь никак не подходила...
- Вот могут люди ж так от всех мандюлин увернуться!- Только и мог откомментировать спустя пару минут влетевшее в уши Рубцов.
- Такой значится на этот год ко мне приходится расклад.- Слегка свежея под налетевшим меж цехов едва заметным ветерком, Филимонов начал рассуждать вдруг про себя.- Вступил себе Телец в год Тигра. Неприятная, поди, выходит диспозиция. Несходная для разумения совсем. Как бы еще где кто рога не обломал. Или Маришка мне чего б по части верности вдруг не наставила. И так на производстве много пропадаю...
Воробьи, рассевшиеся на рябине рядышком с дорогой, по которой он пошел, нахохлившись, глядели втихомолку на сутулую, согнувшуюся в худеньких плечах фигуру второго в цехе человека. Косились робко крошечными бусинками глазок. И тихая неплотно облегала окружь тишина. Видать, что к завтрашнему мягенькому снегу...
Женская братия, пятнея изредью косынок, усердием не подводила револьверный, полуавтоматный и токарные участки, скучковавшись надолго лишь перед обедом.
- Гляди, Натаха: Семенову в сам раз хоть по веревочке ходить.
- Не один он тут такой. Макаров с фрезеровки, я видала, вышел на работу с фонарем приличным.
- Тому жена, всего скорее, присветила. Она там у него - и не ого, а ого - го! - конь с яйцами... Да не гляди ты на него! А то еще припрется. Глаза мозолить будет...
- Шугаев вон все свои шайбы как вывалил еще с первой закладки, так и шлифует уже третий час подряд. Скоро будет в них, как в зеркало глядеть.
- Это-то что! Ты пойди лучше поглянь на Кузьмича с полуавтоматов. Вот там - так это да! Один прям цирк живой. Обписаешься точно...
- Растунеядничался, херов активист. Под дурачка косит...
- То ж на собраниях вон мелет языком своим поганым хлеще любого жернова. С трибуны рад слететь другой раз...
- Упивается, видать, напрочь словоблудием своим. Перед начальством марку держит.
- Лучше бы зуб передний вставил. А то с его речей сначала воробьи с веток слетают, а потом уж по кусочкам бормотанье это складываешь все...
- А что: смотаемся, бабенки!
- Пойдем направо - оттель ближе станки его.
Потоптавшись, толпа юркой густотой косынок повалила на чужой участок. Затекли сквозь открытую створку переходной двери. Как вошли - так сразу же за дверью будто бы вкопанными встали, округляя от увиденного удивленные глаза. И без того сутулистый Кузьмич, казалось, одним копчиком сидел на лавке. Что отдыхавший под шезлонгом. Голова его, лежа на спинке, своим весом с явной неловкостью придавливала ухо. Руки во всей готовности держали крепко по бокам несколько прихваченных к наладке гаечных ключей. Он уже лет пять сполна ходил в пенсионерах. Но еще работал, не упуская редкого случая прилично щегольнуть речистостью на каком из цеховых собраний. Состоял до пенсии в цехкоме, как и был членом партии от бородатых лет.
- Разлегся, старый кобелина, что на выставке!- Сьязвил кто-то со злостью.
- Это он так, бедняжка, решения всей своей партии упорно в жизнь нашенскую вотворяет.
- А давай-ка мы ему в ширинку вставим самый большой из гаечных ключей. Ты вот самая проворная из нас, Надюшка. Тебе и приступать права даруем.
- Нет, Валюха. Я бы и рада, да только он учует. Поглянь-ка: веки дергаются как.
- Это у него со снов сладких. Слюну, что ли, не видишь на губах.
- Вспоминает, видно, когда то еще девок щупал.
- Какие к бесу девки? Вспомнил, небось, как манку с утреца жевал.
- Тогда крючок вон тот неси, что за станком, в углу... Нет, тот, что слева. Он длиннее.
- А удержит?
- Еще как? Какой же он тогда мужик, коль не способен наш подарочек сердешный своим прибором удержать? Это ему на принятые им самим все обязательства простое дополнение от нас.
- И косынку сверху если бы надеть...
- Обойдется.
- Ну, давай!- Канючит кто-то сзади.
- Да тащи, тащи. Привязалась же с этим платком...
- Во! Вот это - дело.- Загорелся хитрецой веселый взгляд.- Я сейчас смотаюсь, запасную принесу свою. Под его такую расслабуху ничего не жалко.
- Гляди, а то еще узнает, чья. Греха потом не оберешься. Он же по само некуда занудный и говнистый. Что комарье в лесу под вечер. Шухеру такого наведет, что всей Балашихе до Пасхи тошно будет.
- Он в метре от себя дверей не видит, а ты какой-то тряпкой людям голову морочишь.
- А еще если ему повязку привязать дежурного на руку. Пускай хоть тишину здесь охраняет. Мух посторожит...- Это уже из-за кузьмичевого плеча высовывает голову среднего роста молодуха.
- В шапку одеть...- Ладнали вскоре к голове, опустив уши, в тридцатиградусную там жару также и промаслившуюся напрочь шапку. Отыскали же ее, грязней любых полов, на инструментальных полках рядом. Займясь проделками, поуже обступали. Под суету тихонько прыскали себе под нос.
Через минуту бедный старичок был так обряжен револьверщицами, что без слез от воплощенной впопыхах задумки никому глядеть не удавалось. Трое, отойдя подальше, уже сполна и от души смеялись.
- Эх, девки!- Воскликнула инициаторша затеи Мишина Татьяна.- Захудалое б какое ружьецо ему да промеж ног установить. Себя чтоб от нападок бабьих уберег. Вдруг кто и польстится кровь с ним размешать свою. А он того... Может, уже на подвиги совсем не сгоден.
- Или на радостях кондрашки часом схватят.
- Ну, все, зассыхи! Можно смело расходиться...
- Тс - с - с, шалавы, мокрощелки эдакие!.. Потихонечку линяем.- Крикнула сбоку одна заметно крупная из не совсем чтоб молодых.- Шухер! Из будки ихний мастер вон выходит. Сюда как прет.
Кто-то еще сунул старику в одну подмышку швабру, в другую - неприятно пахнущую ветошь, разнообразив до сплошного неподобства предыдущий боевой набор.
Следом всех баб смело. Что корова языком слизала.
Ядовитая до всяких шуток Мишина, уходя с другими на обед, нашептала фрезеровщику Серову, что Кузьмич просил его зайти к нему зачем-то вместе с Копыловым. Таким же хохмачем, как и сама она...
- Кузьмич!- Сквозь гул полуавтоматов прилично громыхнул Серов басом прямо с порога.- Ку - у - у...
- Чего ты там кукуешь?..- Под вопрос бросает шустрый взгляд из-за спины тому на задник наступивший Копылов.
- Т - с - с... Тихо, Санек. Не напирай. Вон он сидит, весь в пугало какое разодетый. Да еще хреновина болтается что зря какая на ширинке.
- Вот тебе и Мишина! Ох, она ж и стерва!- Вылупился Копылов своими серыми глазами, растянутыми и сощуренными из-за смеха в узенькие прорези, будто у какого из китайцев.- Скажи завтра кому - ни за что в такое не поверят.
Старик полулежал, до непотребности раздвинув ноги и вытянув их до последней из возможностей вперед. За выдохами дул, по-лошадиному вытягивая вперед губы, воздух изо рта на шапку. В ответ из-под нее текло по лбу тоненьким руслом масло, затекая медленно в прикрытую глазницу.
- Глядя на ключи в руках, так наш старик готов не одну смену тут за показатели сражаться. На всех подряд фронтах, включая даже Алексеевну с ее любимой шваброй.
- Станок-то, судя по всему, тож сам не первый час стоит. Нехорошо...
- А как же ему не стоять, когда Павшин в шестой цех к девкам смотался?
- Давай-ка шуганем немного пердунка?
- А что? И дело...
Подойдя поближе, Серов на всю что ни на есть мощь так заорал, окликнув старого, что Кузьмич с испугу весь посунулся вдруг с лавки, пытаясь в то же время быстро встать. Не скоординированное, дрябленькое тело, выгнувшись на миг дугой и звякнув между ног крючком о керамическую половую плитку, осело на бок рядом с лавкой.
- Ах, ты - ы ж!.. Разьедреную всю эту твою мать да чтобы разом! Ыг -г -г...- Аж заскрежетал в зубах старик. Резко растряхивал с себя все причиндалы вместе со шмотьями нелепой амуниции. Перекипал и впредь в надсадных звуках, неимоверным ослепляясь злом.- Обвешали тут, идиоты, мужика!.. Такие пендюхи! У - у -ух!.. Колгуи чертовы!
Потом притих. Осознавал нового себя. Заметил сбоку скривленные в смехе лица.
- А вам чего тут? Зырите!..- Схватился за крючок. Мужики - деру. Валят врассыпную. Попригнулись. Мигом поверх станков выкрученной формой метнулся вслед обоим сам крючок, высадив по пути стекло на раме, отделяющей этот участок от основных всех цеховых.
- Дззя - а - а - х!..- Выперло льдисто с жутким треском осколочную мелкоту стекла в окне со стороны полуавтоматов.- Цы - и - тц! Цак - цз - цс - с - с!- Звончатым горохом забились, заплясали по станкам и тумбочкам кусочки, заставив оглянуться отошедшего от них едва ли на десяток метров и докуривавшего с жадностью уже последнюю из пачки "Примы" сигарету Чиркунова. Последком на полу - окороть шуршания, подобная сдвигаемой весной в реке шуги.
- Во, ...дюля! Неймется же кому совсем на полуавтоматах. Пора б уже угомониться. Хорошо вот, кол бы ему в сучьи потроха, что отошел я. А то бы точно стекол куча в черепок понавпивалась...
- Девки! Глядите на окно вверху: Кузьмич, видать, уже проснулся. Вон как бушует. Аж извергнулся, запулив до нас свою ту железяку. Хорошо, что к числовым станкам не долетела. Ничего - о... Вскоре болтовней опять зачнет аж по две нормы по своим гильзам нарезать... Насчет стекла - как что? - мы ничего не знаем. Угу - у!? Мало от кого что может верхом пролетать.
Тут мимо пролетели в задок цеха те оба призванных на явку к Кузьмичу. Копылов так нес поперед себя ноги, что едва успел крикнуть Татьяне, погрозив:
- Я те - е!.. Ху - ух... Погнала - гхой! - к придурку...- Вздувшиеся крылья крупного носа жадно втянули духовитый не по-доброму, настоянный на масле и эмульсиях холодноватый воздух цеха.- К сонному...- Хых - хы - хы - ы... Ка - к.- Выпустил порциями воздух, будто пар из-под крышки кастрюли.- Шалавино отродье...
Чиркунова дальше ноги тащить не стали. Он обессилено и грузно выплетал фигуры из себя. Фыркал под сильнейшую одышку за токарными станками. Заискрившимся от смеха взглядом с тихостью поругивал себя.- Тьфу ты, мудила! Ведь как облупленную ж знал!- Сокрушенно дергал головой.- А как последний пацаненок... Этого... Купился на такую мелочевку...
Та, увидав уже обоих, рассмеялась. Следом подошла к своей давней подруге Карасевой, содеятельно только что старавшейся над бедным Кузьмичом. Облокотясь на тумбочку и подперев ладонью подбородок, задумчиво проговорила грубеньким контральто:
- Ты, Натаха, видно, шибко ошибалась, прозывая его просто пердунком. Он безобразия, поди, не только посреди здешних окон способлив еще понавытворять. Наши зазванцы, видишь вон, оттель как шибко наворачивают на ноги дорогу. Центрального прохода уже, видно, мало им...
Кузьмич в это же время шага на три вторгся было в основной цех. Остановился. Забурчал несмело в никуда:
- Считай, что повезло вам! Если б поймал, полный кырдык каждой башке бы сделал. Мозги б тупые враз повыбивал...- С гневом посмотрел вокруг. Там все глаза работников смотрели на свое. Заметив невнимание, с глуповатым видом отбыл восвояси, иногда под хрумканье стекла перебирая суховатыми ногами. Заметив по дороге молодого токаря с четвертого участка, накинулся:
- Сгинь счас же с глаз моих, сучонок! Прешь тут, нечто танк: дороги тебе мало. Остороняйсь, кому сказал! В упор людей совсем не замечаешь.- Переведя немного дух, вновь кинулся в атаку.- Понавоспитывали всяких тютек на мою беду...- Зачертыхался на ходу.
- Я-то тут при чем? Зло, что ли, не на ком срывать! Да и дорога не твоя...
- Не встревай, когда по старшинству я говорю. Я вон с доски не слазю сколько лет почетной! Сопля ноздрявая! Нашелся: умничает тут.
- Ты, дед, чего?..- Парень отшатнулся телом взад.- Пристал за что, как банный лист.
- Попадись еще мне под горячую-то руку! И не щерься. Я тебе такое...
- Отстань, говорю, по-хорошему.
- А по-плохому что?
- А по плохому - мастеру скажу, что не даешь работать. Всыпет так по заднее число, что пробкой вылетишь отсюда...
Кузьмич - так сразу на попятную. Хватается умом за мировую:
- Чего ты ерепенишься? Нельзя и назидание толково преподать.
- Своим вон тем и говори... Собаке не фиг делать, так она яйца лижет.
Старик с такого колкого ответа опять остался недовольным. Пошел к себе, что-то бубня. Был и обсмеян при работе, и поставлен к месту пацаном. Вся жизнь хорошая ему была теперь не здесь. Шум жадно пожирал его слова. И дальше недовольство выдавала только его часто двигавшаяся челюсть, которая вразнос крутилась меж станков.
Токаренок поворотом головы быстро выискал в проеме удаляющуюся щупленькую спину Кузьмича. Вперившись злобно жгущим взглядом, против правильной резьбы покрутил неспешно пальцем у виска...
Тот первый день за Рождеством в 14-м выдался вполне приличным. Если не считать разбитое стекло, срезанный до кожи ноготь у заточника Петрова и растревоженный некстати Кузьмичом радикулит, из-за которого он загремел на месяц в гости к разным процедурам в только что открытый новый профилакторий от завода. А наигравшиеся вволю наверху электрики с примкнувшим к ним Шугаевым вытерли коленями напрочь всю пыль под сколоченным давно грубо столом, с такой уж неохотой блея всякий раз, ползая под ним после каждого из своих проигрышей.
Кузьмича в профилакторий на второй день пришла проведывать старуха. Выбраться решила твердо с самого утра. Хоть выдался тот день совсем уж слякотный и неприглядный. Принесла с собой конфет, немного пирожков, домашнюю соленую капусту и двухсуточные отстоявшиеся щи в литровой банке.
- Мы пойдем перекурить, Куэьмич.- Оба соседа разом снялись со скрипнувших невнятно и разноголосо новеньких панцырных кроватей. Закрыв за собой дверь, вышли в коридор. Двинулись в бильярдную.
Старая начала без обьяснений выкладывать в тумбу всю снедь. На немой до непонятия вопрос ответила попроще:
- Ты не удивляйся. И не кабыздись. Свое всегда будет вкусней... Да и теперь-то мне стараться для кого? К Раиске только по весне и соберусь... Ах, да! Васюня нам на Новый год открытку накатал. Поглянь, цветастая какая...- Задорная мигнула искорка в повернутом к нему левом зрачке.- Вчерась гляжу - что-то в почте нашей лежит. Глазам своим уже не верю. Никто ведь не сподобился за прошлый год ни слова отписать. А тут...- Придых внезапно выдал радость.- Из ящика вот достаю, а там - Васяткино это приветствие.- Лучи морщинок, взбороздясь, нарезью плотно и привычно испестрили уголки глаз.- И вижу - поменялся парень.
- С чего такого ты это взяла? С хвоста, небось, сорочьего...
- Почерком стал крепчей. Никак в четвертый класс надысь пошел. И буковки так ровно по косой встали друг за дружкой. Да что я тут хвалюсь? Ты вон поглянь...- Полезла рукой в опустевшую до этого от разного сьестного коричневую женскую сумку возрастом еще с времен хрущевских. Растрескавшиеся ручки тут же бессильными упали по бокам.
- Дай хоть спину расположу удобней.
- На вот. Читай... Любуйсь своим внучком.- Рука тряско донесла открытку. Сама чуть шевельнулась, занимаясь постепенно находящей радостью.
- Счас... Только очки из тумбочки возьму.- Ложит послание на вдруг плавно рельефным ставшим после поворота тела посередке одеяло.
- Лежи, Ванюш. Что ж мне - и очки тебе подать невмоготу.- Аж растворялась вся в угодстве.- По процедурам ходишь хоть?
- Какие процедуры, мать? Проводочками тебя обложат. Подключат с пульту слабый ток. Щекочет прям до смеха.
- Им же видней. Люди на врачей не зря ж долго учились... Тож ты все нормы ихние старайся в полной мере исполнять. Не будь ослушником. Наказуют там что тебе, то ты и делай.
- А то не слушаю. Мелешь тут разное под ухо. В кашу мешаешь...
- Ты приступай читать.- По-лисьи ласково просит старуха.
"Добрый вам день или вечер, дорогие наши бабушка и дедушка. С огромным к вам приветом папа, мама, я и Юля. Живем мы хорошо, чего и вам желаем. Учусь я пока неплохо. А Юлька в пятницу из школы две тройки сразу принесла..."
- Чего тут непонятного? Старается для самого себя. Учиться не захочет - значит, пойдет крутить хвосты коровам... А ябедничает что - в том ничего толкового не видно.- Скривился позаметней в недовольстве.
- Дальше давай читай. Зазря по пустякам не разглагольствуй.- Заметно построжала.
- Где я тут встал, толком никак не угляжу.- Впивается очками в писанину.- Ага!..
"...Мы вас часто вместе вспоминаем. В гости ждем. А еще я люблю вас очень. Часто вспоминаю. Желаю вам всего хорошего вместе с успехами, долгих лет жизни и сибирского здоровья. Ваш внук Вася. И папа с мамой и Юлей."
- На глазах наших подхалим, гляжу, растет. Разьякался вчистую...
- Тебе письмо внук написал. А ты словами обзываешь его всякими...
- Ну, написал - и написал. Что тут такого?.. На то и учится. Чтоб отписать мог.
- И этоть... Нас ведь, ить, совсем не забывет.- Хотела было возгордиться дрогнувшим внезапно голосом. Поздно поняла, что это было ни к чему.
- Где уж тут забыть?..- Раззадорился напропалую в злобе старый.- На подарках извелась аж вся. Тебя туда так только кликни. Сразу ж понесешься переезжей свахой к ним со всеми сразу причиндалами в руках и за спиной.
- Родная кровь таки...
- Родная кровь пусть зарабатывет все сама, а не оглядывается на родителей. Витька наш хоть там и инженер, а вот егошний заработок для семьи своей ну ни в какую нынче не годится.
- Надоть терпеть. К начальству ближе стать. Попритираться где. Авось и должностеночку какую хлебную подкинут. Все же обученный никак. С полным дипломом. Да и выслуга приличная при ем...
- Дипломом тем ему бы голый зад прикрыть. Потому что толком на штаны не может заработать.
- Дались тебе его штаны...
- А если вдруг меня уволят? Кто тогда будет помогать?
- Кому они нужны, эти все ваши допотопные станки? Охочих, чтоб по локоть руки в масле были, много не найдется.- Быстро повысив голос, окрепшей мыслью ринулась в атаку.- К вам кто-нибудь за этот год новый пришел?.. Молчишь? Вот то-то.- Разносилась по-серьезному старуха.
- А вот мне, выходит, это можно.- Ехидно улыбнулся.- До пенсии работу добавлять.
- Поработаешь с лишний годок. Глядишь - и не рассохнешься. Только пенсия от стажа карман станет оттягивать поболе...
- Она у меня и так больше его зарплаты.
- Ишь ты... Заработался! Устал он, видишь ли, бедняга разнесчастный, на станке кнопки нажимать.
- Чего ты сразу наезжаешь?- Враз взъершился.- Слова сказать даже нельзя порядком.
- Правильно делаю! Всегда чтоб свое место знал. От рук никак не отбивался...
Старуха снова вошла в милость. Вернулась незаметно разговором снова к внуку.
- Наш Васютка все же молодец. Не чета всем тем оболтусам, ошивающимся вечерами в подворотнях. Не зря же с Юлькой давече крещение прошел.
- Ты, старая, точно спятила с ума! С этим твоим крещением выпрут меня с работы в один миг. Вытурят так, что даже оглянуться толком не успеешь.
- Что здесь такого? Ну, крестили - и крестили.
- Не дура ль ты набитая?..- Кузьмич уже кипит.- Какого черта тебя в эту церкву понесло? Что - не сидится дома? Выпендриться тянет! Шагу не сделаешь, чтобы без всяких приключений...- Глядит из глаз в глаза. Еще строжает. Явно вне себя уже. Еле держит над собой контроль, чтоб не заматериться.- Там же попы чекистам сведения кучей подают: кто обвенчался, кто покрестился. Кто еще к ним в приход прибился. Чую всем своим нутром - накликаешь ты на меня беду! Уж точно сказано, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти. И наделило ж меня к концу жизни эдакой обузой...
- Какие из попов чекисты, окаянная твоя будь голова? Где ты их там нашел?.. Они ответственны лишь перед самим Богом.- Сделала рукой картинный жест боярыни Морозовой.- Глумной ты стал к уклону лет, я вижу. Ополоумел не по сроку... А еще в срам хотел меня ввести.
- Вот выскажет начальство здесь мне все в глаза. Что взяли в партию, не ожидая эдакого неподобства с боку твоего. Такого пенделя дадут!.. Ить надо ж!- Горевал блаженным голосом.- В цехком на столько лет попал. В рамки почетные вставляли почти что восемь лет. А ежели дипломы с грамотами взять: десятка полтора пылится вон на полках. За наставничество деньги разов сколько получал. Чует моя душа, что от всего теперь - как пить дать - начисто отлучат! Отобьют напрочь от дела... И все из-за твоей натуры непотребной!
- Ничего с тобой такого не случится. А коль и будет что - так к батюшке на причащение сведу. Грехи все напрочь поснимает.- Легко текла, что шелк по ветру, речь. Успокоительная по своей сути.
- Ты ей столько про Петра уже тлумачишь, а она опять сует тебе Ивана.- Жадновато, с перебором хватнул воздух.- На кой ляд-то мне твой батюшка, коли не надо было крестить внука? От церкви этошней как сейчас вышли, так к ей же и пришли...- Дерзнул высокую озвучить мысль.- Раскрещиваться будет надо. Или как это у них зовется.
- Ты с ума точно спятил!- Вьявь пожалела о своем приходе.- Божьи дела нигде не пересматриваются. Это ж как венчание: с им до самой смерти люди ходют... Хорошо еще, что люди всех твоих охальств пока не слышат... Господи праведный! Прости меня, что вышла замуж за что ни на есть бездушного пенька.- Вытяжно, почти под всхлип пролопотала.
- Давай, хватай свои манатки и чтоб духу твоего здесь не было!- Разошелся, привставая, дед. Но тут его что-то будто кольнуло сбоку. Старый посунулся спиной к кровати. Уперся суховатыми локтями в заметно сбившийся матрас. Начал кряхтеть, заводя ноги на постель.
- Кудыть тебя еще гораздит? Поперся, бесова душа. Разусердствовал. Говорила ж - кипятился зря... Коли прописано лежать, так не насильствуй над собой. Не то до майских соловьев лежать придется. Вот тогда точно взглянут по-другому на тебя по всему сразу производству.
- Кто ж его знал, что только с поворота так прихватит?
- А на завод я давече схожу. Хоть бы и к главному по цеху вашему. Как его у вас там величают?..
- Усачев. Но лучше все же к Филимонову. Мы с ним всегда жили в дружняк...
- К Филимонову - так к Филимонову. Как скажешь...
- Да. Лучше к нему...- Весомо, с рассудительностью акцентировал свой выбор.
- И расскажу: мол, так и так все обстоит нынче с тобою. Что весь здесь лечишься под постоянным настроением к работе.
- Много там не говори. А то зарядишь зряшное что лопотать: люди подумают, что с дуба долбанулась.
Сдуру угробишь одним махом мой авторитет.
- Здрасьте вам наше с кисточкой!.. Нашел чему ученого учить. Успокойся: выложу, как на красивом блюдечке с сиреневой каймой.
- Гм - м... Наверно, хватит нам с тобой здесь голубками ворковать. Мужики уже, небось, за дверью обождались. Собирайся, что ль, домой. И больше столь еды не приноси. Нас и так тут кормят, нечто на убой. Лучше книжонку прихвати приличную какую. Про ту ж войну хотя б...
- Книжку принесть не позабуду, так и быть. Курнуть чего. Бельишка сменного... И раньше четверга не жди. Там у меня дел по само горло поднабралось: и стирка, и уборка, да и по прочим мелочам надоть пройтись в наш промтоварный. Плотнее всем заняться. А ты долечивайся тут. Зря по калидорам не шатайся...- Валко повернулась. Потянулась церемонно за прощальным пресным поцелуем.
- Ну, с Богом.- Чуть не поперхнулась, причинно вспомнив про себя совсем недавнюю грызню со стариком.- Чтоб хорошо все было...- Тут же поправилась. Мягковатым ходом тихо направилась к двери. Вышла. Пропала за дверным стеклом размытой, ходкой, тридцать восьмой год мелькавшей рядом с Кузьмичом слегка меняющейся тенью...
День ближе к середине разошелся. Белесовато - ватного наплыва туч, собравшихся к утру - как не бывало. Солнце светило так, что оплавляся тоненький ледок; снег поднастился, переходя верхом в крупнозернистую, блестящую глазурь, сросшуюся в горки бус. Кузьмичевой старухе лезли в голову такие же приятные по духу мысли. Одна застряла, вьевшись, до того уж прочно и приятно, что не покидала женщину до самого жилья. Она касалась тех, оборванных при споре с Кузьмичом, из души преподнесенных тем религиозного порядка.
Ей думалось легко, пространно и чересчур проникновенно. До того раскрепощенной оказалась и ее походка, что она на повороте к проходной "Рубина" чуть было не упала, поскользнувшись на припорошенном вчерашним снегом обледеневшем бугорке. Опять собралась с мыслями. Задумалась с приятностью попутно: "Какую же ему молитву заказать на эти святки? Златоуст-то сам хорош. И, сказывали, больно мощен... Нет-нет: таки вот от Сваровского будет получше. Поточней. Там ведь про поясницу очень много говорится. Или уж Дивеевской молитве начисто отдаться... Спасибо Насте Ковалевой, что она ее достала. Окромя службы еще вечером сама прочту..."
Зашла попутно в магазин. Купила хлеба. Что-то по памяти еще. По мелочи. Забыла лишь про спички, спохватившись только перед домом. Решила не идти обратно, а разжиться коробком у той же Ковалевой, жившей там же этажом ниже.
С полной прикупами сумкой Кузьмичева бабка позвонила Насте.
- И ктой-то там?- С подходящей монотонностью отозвалось под шарканье за дверью. "Носит же нечистая людей на ночь сегодняшнюю глядя..."- Противно шевельнулась рядом мысль.
- Да это я, Анюта...- Озвучила по-свойски отзыв.- Открывай уж, коль признала.
- А - а - а...- Слабо звякнувшей цепочкой та потревожила подстывший воздух лестничной площадки. Левая нога с заношенным под выброс серым тапком в деревянный упирается приступок. Фланелевый халат застиранной своей аляповатостью не алых уже долго крупных маков бережет только тепло. Угадываются груди с обвисшими до уровня локтей растянуто - бугристыми лепешками. Наплывший с тягой духовитый воздух пахнет луком, залежалым, выдохнувшимся нафталином и свежеваренной лаврушкой. - Заходи... Тут у меня еще не весь порядок. Все думаю: "Надо бы уж начисто везде прибраться". А как за Васькой начинаю хлопотать, так без сил и падаю потом.
- Лежи, отец. То Анька к нам. Сергеева... Проведать подошла.
Поправив одеяло, вновь идет к двери.
- Да ты не разувайся. Все равно половики надобно к завтрему снимать.- Оголоситься, уже тише, успевает и у входа.
- Ага. Так и попрусь к тебе с ошлёпками...- Пыхтела уважительной обиженностью гостья, наклонясь крючком над сапогом. Растопыренной рукой чуть опиралась на дверной косяк.
- Замоется.
- Ну, не скажи, подруга дорогая. Еще мне не хватало, чтоб уличную грязь к тебе в квартиру заносить.
Разулась. И разделась. Завела обеими руками к жидкому пучку немного выбившиеся волосы. По-новому его скрутила. Огляделась в зеркале по ходу.- Кх - мм...- Сверкнули вытяжно из старости глаза. Такой уже она понравилась себе.
- Ну и что мы тут у нас имеем на сегодня?- Бодреньким зазывом прям от входа приглашала к разговору мужика.- Лежим, значит... Выходит - прохлаждаемся. На улицу ль готовимся в поход? Али как там?- Смотрит в унывшие глаза. Присела на рассохшуюся табуретку.- А кто в деревню собирался ехать по весне? Не нам же там с Настюхой ейный свежий воздух прописали...
- Я ему то же постоянно говорю.- Успевает подхватить веселый тон жена.
- До весны, Нюр, надобно как следует еще дожить...- Силится тот сквозь маску неотступной боли улыбнуться.
- А ты орлом держись! Крепись. Хвост-то тяни повыше. На дрянь всякую плюй всегда. Болячка к нему, видишь, прицепилась...
- Тут уж подержишься... За что б...- В треугольном формой взоре коротковато - тусклой отразилась обреченность.
- А нечего курить! Врачиха что сказала: чтоб прощался с "Беломором".- Дерзнула Настя неожиданно на колкость. Видать, что допекло.
- При чем тут курево?- Усугубляет старичок незавидную свою морщавость. Толстая изрезь, покоробившись, ползет по переносице.- Слушай ее - она тебе еще не то наговорит. Лапшу такую на уши накрутит.
- Опять я крайняя! Он смолит кажен час по сигарете, а виновата во всем я. Паровоз, а не мужик!
- Поправь лучше в ногах мне одеяло...- Выпал в полушепоте остаток духа.
- Сейчас, Васенька, сейчас.- Исправно понеслась там что-то подправлять, выравнивать все складки. Голос упал к нижней октаве, едва не перебравшись в шепот.
- Я тебе летом первых ягод с дачи привезу.- Нашлась хоть что сказать к поддержке разговора Анна. А ты чтоб только выздоравливал. Кто меня встретит с электрички, окромя вас?
- Как выкарабкаюсь, то уж встречу со своей...- Сквозит натянутая бодрость.- Окно б открыть.
- Да так кури уж...
- Нет. Только нюхну, кажись, после твоих попреков.- Тянет совсем сухую, жилистую руку к тумбочке.
- Эта твоя привычка - что баба с возу.
- У тебя там не сбежало ничего? Следом за резким поворотом оглашается Анюта.
- Батюшки! Суп же...
Понеслись в четверо ног на кухню.
Настя под шипение и звяки поносилась несколько минут клоктухой между раковиной, плиткой и столом. Сухой оттерла тряпкой вскип на внешней стороне кастрюли. Хватала пару раз зачем-то поварешку. По полной навздыхалась и наойкалась. Остановилась, вся запыханая. Взвешенно - строгая. Все перетерпевшая. Заговорила как взволнованно, так и чеканно - важно сквозь поднимающийся кверху теплый пар и духмяный рыбный запах. Что лопнул от нарыва в теле какой-то давнишний чирей:
- Худо с ним дело, Ань. Кому, как не тебе, и жаловаться буду...- Тяжело вдохнув, так же и высвободила воздух.- Лежит - разбитый весь. До весны хотя бы дотянул. Я ж чую... Другой раз как присяду рядышком, так иногда меня пощипывает. Не то от боли. А, может, зло зазря срывает. Иль что другое в наваждение сошло. Видать, жалкует... Будто одну меня не хочет на сем свете оставлять. Да разве ж я, подруженька, в чем том повинна перед им? Что мне Боженька отмерил, с тем век и добиваю. Была бы моя воля - поделила бы свое здоровье пополам с Васюшкой. Ты не поверишь - напрочь вся измаялась. Все жилы повытягивала из себя...- Всхлипнула. Тут же отшатнулась, собирая волю. Вытерла на выкате слезу попавшимся под руку фартуком. Перешла таинственно на тихий шепот.- А тож - как гляну на него: и так мне муторно и страшно вечером стает. Столь навпрягался да навоевался за всю жизнь, что только на том свете отдохнуть, видать, да и придется... Прости ты меня, Боже, дуру окаянную! Но какое надо иметь сердце, чтоб видеть его всякошные муки и не показывать весь день ни краешечком глаз плохого виду?
- Я понимаю...
- Другой раз ночью изревешься вся сама. Губы в болячки искусаешь, чтоб не взвыть. Виски втугую так набухнут, что никакой сон напрочь нейдет. А утром снова носишься при ем. Заговариваешь ему душу всякостями. Голубочка своего подхожим словом ублажаешь...- Невольно поискала, как опору, сострадание в глазах слушающей Анны.- Такова выпала мне, видать, доля. Крест этот... Ему же тяжко. Так что должна быть постоянно при уходе. На полчаса каких-то отлучаюсь в магазин за хлебом - молоком. Одной ногой и думкой тут. В неотступности всегда рядом сижу.
- Валидолом запасись. Другим чем, что от нервов...
- Этих таблеток у меня - так россыпь целая, что в справных закромах каких. Глотаю я-то их исправно. Что курица хозяйское зерно. Только они уже почти что не берут. Так себе. Словом - дребедень. Одно название. - Решительно, безоговорочно вздохнула.- Что из них там за лекарства? А, может быть, и привыкаю.
- А то! Какой уж месяц наглядаешь. Тебе бы с ног хоть не упасть...
- Надысь я как-то протирала ему спину. Гляжу - а он весь в пролежнях. И пятна темноватые такие проявляются чуток ниже лопаток. Ты часом хоть не знаешь, что это такое?
- Не - е - ет. Я про такое даже слыхом не слыхала.- Боязливо отвечала гостья с угасшим в глазах взглядом.
- К кому ж бы обратиться да узнать? Али оно там что-тось несуразное. А может и того...- Перешла со страхом в дошепт. Будто боялась быть услышанной лежащим вдалеке мужем. - ...Признак чего совсем плохого. Никудышнего. Ума никак не приложу. Вон как напустилась занемога...
- Ночью не страшно?
- Оно ж само и страшно. Да только куда денешься от этого? Что замкнута-то где. Терплю...
- Молитовки читай. Священное писание. Оно ж того...
- Читаю, ох, подруженька сердешная. Читаю.- Засквозило робко вдохновение среди пропахшей густо разными настойками и мазями, властно обьемлющей пространство все чаще неизбывной тишины.- И в "Псалтырь" по нужности гляжу. И с "Ветхого Завета" что не абы как читаю.
- Ну и молодец... Лекарств каких ему даешь?
- Мало. Одних отхаркивающих отписал врач по рецепту. Их и дали там, в аптеке. Ромашку с матью - мачехой еще ложу когда до чаю...
- Гы - ы - ых!..- Потянулся с подсвистом на подкрепление из комнаты слабоватый кашель старика.
- Погоди, Анютка. Пойду-ка, погляжу, что там такое с ним...- Неслышно повернулась полноватым, дряблым телом. Скрылась в полутьме.
Гостья медленно присела на жестковатый стул, оказавшийся ненужно в коридоре. Тот скрипнул жалобно на вдруг утяжелившуюся сверху свою расшатанную, слегка рассохшуюся, клейстером прихваченную жесткость. Что-то здесь в слегка порушенном, самой малостью удержанном уюте невыразимо говорило о случившейся не давностью беде. На низком бортике серванта стояла впопыхах оставленная без присмотра кружка после выпитого в спешке рядом чая с коричневато затемнившимся разводами нутром. Сбитый на проходе половик молча призывал его поправить. Не первым наступом он стал чем-то похож на придавленный неряшливым хозяином задник заношенного тапка. Половику досталось недоглядом на освещенном, видном месте. Рядом с вешалкой у входа. На повороте к кухне. Казалось бы: только нагнись... Но руки до него, видно, никак не доходили из-за других, более важных для придавленной горем семьи, принятых сполна проблем старухой. И еще женское хозяйское демисезонное пальто на короткой деревянной вешалке забытым оставалось там по крайней мере с октября, от подступавшего уже тогда несмелого зазимка. От собранной временем пыли тускнел и сам зеркальный зад серванта, и прессованно - резная боковина затесавшейся откуда-то хрустальной вазы.
Всем наличием внутри квартиры не выделял себя из многих тысяч все таких же обстановок угнездившийся за последние из вымеренных жестковато в жизни восемь лет среди кирпичных стен пятиэтажки, означенный средним приличием достаток: диван, кровать, софа, трельяж, платьевой шкаф, простые вешалка и обувница (не с магазина бы и как), кухонный стол с четырьмя не подпадавшими к комплекту стульями, шкаф для посуды и самодельный для обеда стол на той же кухне. За срок, прошедший после получения квартиры, семья смогла немного подкупить до мебели, стоявшей раньше в ихней комнате, теснившейся среди обьема коммуналки, полученной хозяином после женитьбы еще двадцать с лишним лет вспять, в послевоенный первый год. Как раз перед огромной голодухой, прибравшей у него в деревне среднюю сестру и когда сам он мимо ожиданий перебивался часто лебедой, пастушьей сумкой и до приятности необычайной, в меру подкисленной и аппетитно - вкусной, салатово нежневшей заячьей капустой. Как с остьями ел прелое колхозное зерно, запивая все это взваром и морковным странным чаем. Наверное, какие-то года от этого и вышли, неотвратимо выпали из его так быстро закруглявшихся дожитков. Ибо нет в жизни точного мерила, что ты с годами обретешь, что - потеряешь. Все приблизительно определяется. И где-то вовсе не тобой. Навскидку. Наобум...
- Тебе, наверно, Вася, плохо?
Навстречу медленно открылись совсем чужие, отбившиеся от ее внимания, все подчистую, сплошь уставшие глаза. Повеяло душевным холодом, какой-то отстраненностью от этой, ускользавшей потихоньку от него умиротворенной и спокойой жизни. За которую и зацепиться пока можно было только мыслью. Но и ее не оказалось на доборе.
Настя до колкости игольчатой в спине похолодела. Со страхом начала перебирать в уме, что же еще сказать.
- Дай-ка подушечку поправлю.- Нашлась что молвить впопыхах.- И одеяло... Видишь - слезло.- Дотронулась. Подоткнула плотно широченной боковинкой весь матрац. Верх медленно прогладила подушечками пальцев. Почувствовала: в жизни никогда так бережно не поправляла складки одеял. Теплом всей исстрадавшейся своей души делилась с мужем до предельности сквозь толстое, ворсистое сукно. Над всеми своими по-разному путними сейчас тремя детьми в ихнем младенчестве за долгий бабий век - она мигом припомнила - так никогда она не хлопотала.
- Воды... Воды подай, сказал! Холодной.- Засквозило равнодушием. Скрытой обидой.
- Да, да. Сейчас, Васюш.- Живо метнулась к столу. За кружкой. Засеменила следом с шаркатней на кухню.
- Ну...- Посочувствовала встречно гостья долгим взглядом Анне, прошмыгнувшей справа.- Что я буду под ногами у тебя мешаться тут... Пойду домой, короче.- Уже забыла и про спички, и еще про что-то важное, не выложенное в так неожиданно закончившемся женском разговоре.
...Еще брезжил исходяще - серо убывавший дневной свет по заоконью. Покорно возлегала верхом обтишенно буреющая чернь с густым заплывом сверху подсинивавшегося в воронь индиго. Был все слабее виден рушимый, чуть молочнистый наволок по небу. Изредка сверкал рассыпанным монистом нерясный высев звезд средь окунувшейся неглубоко в безбрежный океан взраставшей, молодой луны. День постепенно угасал, расплываясь вместе с оживавшей темью живым страхом по квартире. А там уже утяжелялось восприятием почти сплошное, снивелированно - тоновое, никак не выразимое по сросшимся отдельностям глубинное пятно. Наброском росплыви углами очернилась заточенная в мутную неяркость приглушенная многоцветность тканей, низа и деталей интерьера. Загущенностью слабо выражен был и обьем...
Настя присела у кровати, равнодушная к отяжелявшему вокруг влиянию среды. Ее старик так слабо выделялся на постели одним чуть потным, липким лбом, что его можно было издалека спутать с влажной нижней частью от необожженного кувшина, оставленной зачем-то на кровати в головах. Он неподвижно спал, посапывая мерно носом. Она с немного туповатой безотчетностью глядела прямо на него, не замечая сбившееся набок одеяло. В мучительных усилиях старуха медленно терзала себя мыслями в тончайше - хрупком смысловом соотношении сьедавших ее грусти и отчаяния с шатко находящей, временами укреплявшейся хрупчайшим волоском надежды. Без последней ей который месяц даже не хотелось жить. Опять переводила иногда мучительным, натянутым усилием взгляд на мужа, втыкающийся сразу же в широкое, заметно изложбинившееся, избура - черное подглазье. (Таким оно еще бывает при циррозе печени). Оскользью потом переводила взор к глубоко запавшим скулам. Приставляла к неослабно выражающим во сне внутреннюю муку чуть искаженным чертам рта. С тяжелой напряженностью вдруг представляла вкрай потускневшие его глаза, предельно высохшие, заглубленные, дошедшие до дна глазницы в зрительной соотнесенности к им же самим годичной давности.
Взгляд у старухи был теперь настойчивый. Сухой. С налетом тихой скорби, вплетенной кротко в углублявшийся комок раздумий обманчивой меланхолической окраски. Она стоически держала оборону над самой собой. Уцепилась над своим духовным мироощущением. Душила всячески в себе черную мысль предвозвещения. Этого даже намеком ни в каком, хоть при умопомрачении, кусочком смысловым даже в закрайке мозга и представить не могла. Иссохшейся за этот год душой, истощенным добротою сердцем вымаливала у казавшегося теперь рядышком Бога смягчить и изменить всемилостивейшей поблажью в короткий край свернувшую судьбу родного человека. Будто в разверзшуюся пропасть дико, исступленно зашептала:
- Что тебе стоит, Господи всевышний, оставить мученика своего Василия, на грешной этой донельзя земле? Кому... Кому это, скажи, мешает? Не он же грех на ней творил! При правде больше был. Стяжал ее для всех. И должен сам познать плоды трудов своих, как сказано в твоей какой-то, помнится, молитве.- Одухотворенностью по капельке наращивала темп испрашивания доли.- А то вот наработался на ней, этой земле, в ту немочь сущную за все его года. Навоевался уж под самую завязку. Детей и внуков, так тебе скажу я, вынянчил на собственных коленях. И продыху почти не знал. Причастия хоть не творил, но сердцем в заповедях жил твоих. Дай рученькам его хоть отдохнуть немного перед дорогой безвозвратной. Испить чтобы хоть кроху блага им же сохраненной людям жизни. Малостью какой в ней насладиться. Ибо зачем тогда стараться ему было и каков пример ты этим детям после подадишь?..- Шуршал все поднимающий в ее натуре выхолощенным и донельзя холодным до исхода под мольбами в глухих пригортанных стенаниях все больше перепутывающийся шепот.
...Закончила пролог высокой нотой. Доверху окунутой в одухотворенность. Уткнулась с четвертного поворота дальним взглядом в тусклую и старую домашнюю икону Казанской Божьей Матери, едва видневшуюся в правом от входа углу своей дешевой позолотой. Она и свечку бы зажгла. Да только муж всегда противился... Зашевелилась. Встала. Подошла поближе. Вгляделась с боязнью еще раз в образ. Страшновато и тягуче, сдобренное одиночеством, полилось из самого нутра проникновенное. И ширился поток испрашиваемых мужу, сутью простых благословений.- ...Меня, пойми, лучше вини. Меня, такую окаянную! Это я его с толку сбивала. Работать в старость заставляла. Растрясала поверх мочи косточки уставшие его... Он-то при чем! Наказывай меня всей полной мерой. Не может быть того, чтоб человек всю жизнь с надрывом напрягался, а ему потом и состраданья вовсе не досталось! Кому тогда достанется оно?- Вдруг накипевшее как вырвалось. Перебралось с каким-то слабым подвыванием почти за край. Остервенело содрогнувшись, закусила сильно нижнюю губу. Жадно глотнувшая загущенный, несвежий и тяжеловатый воздух Настя вдруг невнятно захрипела. Усилием всевластным воли тугой комок застопорился ниже горла. Дрожащий вскинулся остаток, едва не разбудив нечутко приспанного мужа. Тут же встряхнулась. Подобрала к лицу ладони. Сквозь частокол поднятый пальцев залопотала, последком вырывая откровенность из себя. Хлынувший вал осилил все, на чем до этого держалась ее воля. Сквозь шмыганье, в прерывистом дыхании с рыданием заупокойным и вдруг аж задрожавшем теле, под выворачивающим чувства грубый шепот потянулось.- Не забира - ай... Не забирай его - о!- До скрипа сцепливая зубы, приставала ближе к изьясняемой святому образу, до глубины прочувствованной правде.- Ведь без него ж добра средь нас больше не станет. Не может быть того, чтоб праведным сынам твоим все горе в мире и досталось! А из счастливого чего для них была одна проруха. Сами обьедки. Или и вовсе ничего... Кто же тогда потом пойдет за твою правду биться и стоять?..- От напряжения ей показалось вдруг, что именно сейчас там, на иконнице, ее вдруг поняли. Будто кивнули головой. Что взгляд оттуда вдруг стал понемногу умягчаться. Что просьбу поняли. Истово внемлют ей. И будто пониманием предстал вдруг сопряженный с ее чувствами ответ. Ужели не почудилось?.. Она шатнулась от испуга. Выпрямилась... Да нет же, нет! И быть того не может! Это незрелая, на выкат не попавшая слеза, заплывшая сверху на глаз, исказила на минуту восприятие. Настя с тревогой вытерла рукой орошенный влажным теплом глаз под верхним веком. Вернулась к прежним уговорам.- ...Захочет позже кто ль терновый несть венец?.. Верующих - много. Только что ж они тогда в страданья своим духом не сойдут? А просто молятся, выбрав к тебе место поближе, напрочь отстав от благих дел...- Многозначительно вздохнула.- Глазонькам моим уж взору нет от слез и горя...- Покой припал к истерзанному сердцу.- Ну, что ж... Тебе видней оттуда. Ты, говорят, всемилостива. А нам наказано тебе во всем повиноваться. Так пусть и будет. А что не так сказала ныне - не прогневайся. Прости уж дуру старую...- Заметно было: отлегало от души. Изверглось сокровенное, чуть посягавшее на святость. И тот же ее голос облегчился. Предстал другой, уравновешенно - спокойной гранью. Она остепенилась. Рассудительно заворковала. Будто бы была у детской колыбели каких-то тридцать лет назад. Поправила зачем-то гребешок на голове.- Я сейчас на полный голос свой удесятерю к тебе молитвы на всех присущих праздниках церковных. И пост теперешний до святой Пасхи соблюду. Ходить на службы буду. Всенощные там отстою какие. Еще деньжонками немного помогу. Отдам даже из смертных что. И в хоре б спела, да только голосом как спала... Ты только отодвинь тобой ему тобой призначенные сроки для исхода! Иначе ж кто пойдет тогда за истину страдать, когда страдания у праведников наших извечно будут длиться до могилы? Кого-то ж надо привечать из тех, что жили по твоим канонам. А то, что в церковь не ходил - так некогда же было. Из работ ведь никогда не выпадал. Но ты поверь: он был всегда с тобой. Возможно даже, что и третьим одержим был той же думой при тебе...- Заканчивала под предельно заунывный плачной напев стужи за окном свою вовсю внезапностью настежь открывшуюся просьбу. И придувной пушистый снег в заживе ветра с воздушной легкостью овеивал уже добрую треть часа тянувшийся в чуть облегченный заглубок предельно хрупковатый стариковский первосонок ее мужа.
Настя еще немного посидела, изредка вглядываясь в заметно угловатые черты лица супруга. За эти месяцы она уже напрочь привыкла к изможденности и сухоте прожившего рядышком с ней десятки лет родного человека, что явно не хотела сравнивать с фотографиями разной давности, когда он был еще вполне способный. Деятельный. Был со всем здоровьем в норме. На ногах. В те минуты просветления, когда она вымаливала просьбой снисхождение, с нее сошел мрачный до этого оттенок настроения. Спокойствием дышало впредь задумчивое выражение ее лица, когда она пошла включать ночник. Вместе с щелчком, вмиг навязавшим ночи свет, вокруг заполнилось все матовой неясной мутью. Лишь желтое пятно забралось одиноко к потолку прямо над лампой. Определенность проявилась на предметном окружении. Цвета пятнились больше грязновато - серые. Глухие. До отвергающейся начисто невзрачности. На мужнином страдальческом лице восковая вылеглась печать застылости. До неестественности строгостью подправленной предстала грубовато неподвижность его тела. Нечто отрешен был от едва заметно ускользавшей этой жизни. Приковывался степенью взраставшей к представшему уже определенно смертному одру...
А для нее... Весь спектр ее забот, мыслей, тревог переместился эпицентром в этот угол. Собачьей беспредельной верностью был полон каждый вздох, каждый толчок огромным сопричастием наполненного сердца. Весь почему-то чистый и спокойный его образ часто влетал в ее короткое и чуткое присонье. Время стекало тихой, незаметной хлынью, поглубже бороздя морщинами чуть полноватое, сдающее тонус лицо. Случались дни, когда теряла счет им...
Настя тянется рукой до книжной полки. Достает из глубины обвощенную, переписанную от руки дивеевскую давнюю молитву. С иконного угла, из потемневшей позолоты образа дает перстом добро на сотворение ее наистрожайше нарисованный рядом с Казанской Богоматерью чуть светловатый, не на липовой доске написанный Христос. Старуха молится три раза. Присаживается ближе к мужу. Потихоньку открывает Богу с внезапно находящим вдохновением прильнувшей набожности всю ее суть. Шепотной ослабью надрывное плывет, сведенное до полублаженства:
- О, Господь мой, Созидатель мой, прошу помощи твоей, даруй исцеление рабу божьему, омой кровь его лучами твоими...- С исступлением вошла всем телом и душой в нехитрый смысл озвучиваемого в голосе преподношения, испепелившего в самозабвении саму ее.- ...Подаришь телу его здравие, душе его - благословенную легкость, сердцу его - бальзам божественный...- Что-то еще без осмысления читала с трепетом в груди. Доканчивала по-душевному. Елейно. С придыхом в груди. Часом блаженствовала, уплывая в ни во что умом. Вдруг разом собралась. Умиротворилась. Зашептала.- ...Слава и благодарность силе Господа. Аминь.- Потом оправилась. Привстала. Сквозь смазанность от павших на лицо рембрандтовских густых теней нечеловеческою мощью взгляда благословила своего Васю трижды крестным знамением, вознесясь предельно напряжением самой себя внутри к идеям святости. И вся свето - воздушная среда ихней просто устроенной квартирки, казалось, тоже приставала всем своим обьемом, до последних из закрайков и углов, к благообразным темам бытия, стремясь определенно быть поближе к истине, преоблаченной ею в святость...
Посреди комнаты, сквозь нечеткие и резковатые по форме переходы тоновых градаций, одна среди десятков тысяч окружавших, спящих ныне женщин, величаво вознесясь над приспанной на время суетой, совсем такая же из них, светясь полным сознанием от сотворенных ею наичистейших позывом дел, стояла полуотрешенной среди ночи Настя. И крупная, катившаяся по обморщенной левой щеке слеза жирно ставила над драматично донесенной жизнью сценой свою весомейшую и безмерно выстраданую точку...
&nbs 3
Март заигравшимся и взбрыкнувшим вчерашним вечером бесенком чаще подмерзшим ежедневно добирался до обеда. За сутки поначалу нулевые дважды перескакивал отметки. С приметами и то не было прочной состыковки. Грачи на запоздалую налаживались явь. Еще держались где-то в дальних перелетах. Синицы так и те то голосили стукотно осеребренно облегченным боем, то прятались на полный день в ближнюю глушь. Все стопорилось, выпадая сроком, на погодной кухне, вмещавшей с неизменной постоянностью изрядно надоевшее холодное в меню. Воробьи в кудряшках ивняка под теплый полдень, было, распевались. Но недружно. Тут же сразу и стихали, предчувствуя неладную весну. Режим природы выходил за временные рамки. Календарное никак не совпадало с находящим...
Пятак не по сезону выбрал себе отпуск в этот год. Намечая его четко всякий раз под август, сейчас внял просьбе матери побыть недельки с две на собственном хозяйстве, пока она поедет в гости к разболевшейся сестре в Саратов. Обрывками моталось в голове последнее ее письмо, пришедшее как раз под Рождество, лишенное местами знаков препинания: "...Ведь говорила же тетке Варваре, чтоб не таскала ту картоху на своем горбу. Мешки такими там тольки зовутся. Чувалы там они у них полтораметровые. И в ширь с расклады рук... Грыжа какая-то там завелась у ней в паху. Еще бы. Вот и невтерпеж теперь. До большого нарушения по женскому-то делу... К тому ж скотину завела на прошлый год. А на кой ляд спроси ее. Ты ведра для нее вот потаскай... Для Надьки все старается. Мне говорила. А у Надьки мужика, что ль нет под боком... Да и дети уж у ней не то, чтоб маленькие. Не то что груднички, где оторвать от сиськи мочи нет. Так пусть и зарабатывают сами. В городе любом работягам как вон платют. Ты сам ить из таких ... Раз ума до пенсии не нажила, то теперь уж и подавно ей ничто на пользу что пойдет... Невесту где еще не приглядел ты. Так уж заранее оповести, чтоб самогон успели выгнать. Казенной водкой вряд ли обойдется это дело. Тут знаешь сам. С мошной дырявой свадьбу не сыграть. Бери хоть справную и ладную к хозяйству, не то чтобы как Ленка у Сапеевых. Что ни посуду в доме не помыть, ни расчесаться толком как не могет. Да и чтоб жадная гляди кабы случайно не пристала. Со света изживет из-за копейки лишней..." Потом еще дописывала разное. Особенно забавило, когда просила прикупить где в магазине скобяном лампаду.
Теперь вот ехал в свою Бетлицу. Поезд барановичский. Медленный. Противно плелся так. Укачливо. Что неразьезженный от постоянных скрипов тормозов. До того ж уважливый до полустанков, что чуть ли не у каждого столба стремился тормознуть. В ногах пузатился тяжелым цветом хаки окрашенный брезентовый рюкзак, который вверх закидывать не стал, как и не решался ставить под сиденье. Из-за сьестного для стола и от приезда ночью. За час после отьезда уже выпил две бутылки "жигулевского" и начинал "давить" со скукой в одно горло винцо плодово - ягодное, готовкой из-под Краснодара в посуде по 0,7, прихваченное рядышком с вокзалом. Розовато - белым празднично мелькнул перроном Малоярославец. Потом - что-то еще. Три раза. Но размерами поменьше. Огнями поскупей. Вкупе с платками бабьими, фуфайками и лошадьми при модных таратайках на колесах. Еще употреблял разложенную на газету сельдь с подходящим своим привкусом круглым московским черным хлебом. Набил в рюкзак литровые в стекле четыре банки пряной кильки, две - сайры, развесные - по кулечкам - пастилу и мармелад впридачу с шоколадной "Маской", коробочку зефира: для мамани, тот московский хлеб при двух свежих буханках, зеленоватых малостью кубинских апельсинов, два с лишним килограмма мандаринов, случайно выброшенных под конец квартала на лоточные прилавки возле Курского вокзала. Трех последних мог без случая и не достать. Купил себе попутно и резиновые сапоги. На размер больше. В спешке забыл про бритвенный прибор. Но слишком уж не горевал. Дома был такой же, остававшийся от бати. Правда, совсем уж староватый. А лезвие, хоть даже "Спутник", надеялся достать в сельмаге. Еще в "Кусках", что в Кучино, по материному назиданию понахватал отрезов из фланели, ситца и сатина, льняную полотенечную обрезь и нечто из материи слишком простой, позабытое названием сразу же за выходом из магазина. Помнится, бабки и очереди сокрушенно вспоминали с придыхом распроданный до этого из-под полы некий пан - бархат. Куда к шитву он подошел бы и каков был из себя, было выше его всяких представлений... Одним редким наездом перед этим к Пятаку мать - нашла же! - оставила там половину своей пенсии и пару дней открыто любовалась по узлам разложенным приобретением. Потом дома все шила внукам распашонки, обметывала полотенца и платки на будний выход. Что-то сгодилось, да еще двумя сортами тканей, для подушек. Другое же уложенным потщательней попало в шифоньер. Андрей увидел при отьезде матери домой пухлый сверток с чем-то черноватым и по простой наивности спросил:
- Смотришь вовсе не туда. Девок сколько вон вокруг, а ты от юбки мамкиной отстать никак не можешь.
- За девками вопрос не встанет. Их вон - как грязи сразу за Покровом каждый год...
- Но и в мои бабьи дела больно-то носа сам не суй. Указчик хренов!.. Много будешь знать - скоро состаришься...- Невежливо загадкой отвечала мать.- Там не для твоего ума дела. Мне, а не тебе пенсия назначена. Схочу - так в банк снесу, а нет - пущу по ветру встречному...- И побыстрей под хруст тонкой обвощенной бумаги схоронила странный прикуп на дно вместительной суконной сумки.