Мать Пятака, приятно отгостившись у сестры, выволакивала все свои узлы в конце апреля на подновленный, но не очень, перед тем в субботник низковатый бетлицкий перрон. Радость от прошедшей встречи переполняла напрочь всю ее от времени посадки. Прямо выпиралась через грудь и голову. Мыслимое дело ли: в период злого дефицита привезти родне - да чтоб не из столицы! - все, о чем там и мечтать не собирались. Праздничность ее сошла вместе с подошвами да так на пятачке асфальтовом и скоренько скончалась при первом же домашнем разговоре. Ей бы даже не вздумалось о чем-то размышлять уж вовсе нехорошем при такой погоде, если бы не встретившаяся по ходу к остановке моложавая соседка Галя, с которой стыковались огородами.
- Будь здоровой, Павловна!- Вперивается вверх надолго живым, заинтересованным по-женски взглядом. От вернувшейся еще немного резковато и по-нашатырному попахивает духом прогорклых и притомленных в безмерном кипячении титановых углей. Глаза не свыклись с распростершейся сереющими избами округой. Подслеповато переводит взгляд на приодевшуюся празднично односельчанку.
- И тебе того же... Слава тебе, нашему Господу - богу. Добралась...- Вставляет закавыкой в свою речь толику облегчения. Следом с разрозненностью прибавляет к пожеланию соседке.- Полной мерой...
- Плохую ты домой погоду привезла. До этого три дня аж страсть каких палючих выдалось. Хоть в песок яйца для глазуньи зарывай!
- Была б и рада неплохую прихватить. Да получшЕй никак в дороге не нашлось.
Неловкая привстала пауза. Галина, как проталину шумливая апрельская вода, заполняет ее быстро разговором:
- А я-то думаю: куда ж она запропастилась перед самой посевной? И носа не показывает со двора... Белье, смотрю, третью неделю никто не вешает сушиться. Да в окнах, что ко мне, допоздна свет не горит. Еще сказать хотела что...
- Тебе Тонька Комарова разве ничего не говорила?
- Мы с ней уже без малого месяца два как раздружились.
- Что так?- Остановилась под лениво распускающейся липкой с коричневатыми плиссе мельчаво скрученного мелколистья, чтоб перевести дух.
- А ну ее хоть к распоследнему что ни на есть бесу! У человека первый раз в жизни попросила сепаратор на полдня... Так, представляешь, стерва, не из-за чего взяла и отказала.- Кулачки резво впились в плотные бока.- Сказала, что несправный. А через день к Самаркиным пошла: глазам своим не верю - он же в новую дойницу запендюривает литрами сметану...- Вдохнула жадно в ноздри настоянный духмяно свежий воздух.- Уже, слышишь, у них стоит... Вот ведьма! Живет с дурным законом под душой. Нечто думает: я вот возьму - да этому не дам. За просто так. Из-за того, что рыжий. Или не так постригли. Ничего, ничего!- Протыкает пальцем небо над собой.- Чай, не одним днем жизнь протекает... Придет еще к Сереге моему проситься на "Газоне" что свезти. Я хоть не вредная, но все запоминаю.
Павловна слегка кивала, с добродушием внимая суть. Отставила оттягивающий бледновато - красный чемодан, уже осознавая, что минутным перебросом пустопорожних и привычных до обыденности слов это не кончится. А собеседницу это кивание уже подзадевало и заметно разжигало. Она его считала одобрением. Поэтому все больше расширяла тему. Докапывалась до глубин скандального оттенка.- Как ее куры в том году ко мне пролезли да разгребли посаженный горох, так я и слова против не сказала. Пошла, по-новому пересадила - тут же по-соседски начисто забыла. И саморучно когда вбили мы со своим угловой кол в общий плетень, я же в нее перед людьми пальцем не тыкала. В помощь, кажись, другую тоже не звала. Косу надо Тоньке отбить?- Голос завибрировал, переходя на тон повыше.- Пожалуйста! Хозяйское что дать? Возьмите! А в отдачу получаешь что?..- Сделала мину, будто искала добрую минуту взглядом на чужом лице ответ.- Помнится, мама - покойница мне как-то говорила: не делай, доченька, добро поганым людям - и не получишь за то зло.- Выговаривается, глядя вдаль.
- Так ты чего хотела мне сказать, Галин?
- Ах, да! Андрюха ж... Если по-честному, то даже не хочу и говорить.
- Выкладывай, коль начала... Давай, давай! Не мнись. Мне душу не трави. Всеодно ж узнаю в сем часу. Дай только доберусь домой.
- Значит, Павловна, так...- Решилась.- Ходил он на рыбалку через нас. Дело житейское - я же не против... Ну, и Барбос наш отчего-то признавать его не стал по своему нраву собачьему. Всегдашне по привычке лаял. Каюсь, правда, на ночь иногда с цепи спускала. Но только по двору... А Андрюха в тот четверг под вечер в него чем-то уж так шандарахнул, что до сих пор мой пес дома никак не обьявился. Что сгинул. Лохань со жрачкой вся прокисла... Так жаль собачку!- Чуть ли не запричитала.- Что скажет старый Тюря, который мне его давал? "Кудыть, подруга, псину дела?.." А мне останется только моргать глазами.- Проникновенная, как с кафедры научной, льется речь.
- Оболтус чертов! Я ему руки-то укорочу. Дела ему дома было мало. С этим кобелем еще, к чертовой дядине, связался. А ты красней тут, будто рак вареный в казанке.- Расходилась старая, будто меха в лихо играющей гармони.
- Ты его уж больно не ругай. Больше уж не вредный был он.- Та с облегчением вздохнула.- С рыбалкой завязал когда.
- Повадился шастать. Балбесина! Получит он свое... Сраму мне охапками еще по всей деревне не хватало собирать!
- А ить хорошая была собака.- Что подзуживает вставшую с поезда шабровка.- Не так, чтоб и прожорливый. Но злой в немоготу. Коров как пас!- Свою гнет линию. Умиляется собой складно речистой, будто модница прекрасным разодевом.
- Что еще он отчебучивал за это время? Распоясывался в чем.- Аж бунтуют все три миллиарда нуклеидов в подстарковатом, дряблом теле. Лоб - что горит. Вызвучила недовольностью остаток.- СмАлился. Не наигрался, видать, в детстве.
- Да разве ж я глядела?- Подтягивает к выкладке ответ к вопросу первому. Голимую раскручивает правду.- Своих дел невпроворот вон. Ворох неподьемный. Не проморгать бы что...- Вздыхает.- Окотились три овцы в неделю прошлую. Корова стельная стоит. Вот-вот теленка буду принимать. А огород?.. Своей доли заботы денно просит. Где зазеваешься - так сразу там проруха. Знаешь ведь сама.- Активно жестикулирует руками, нивелируя и сглаживая пышность своих форм под кошенилевой, с кармашками, прямо спадающей кофтенкой.
Стояли бы еще. Проговорилось бы на много. Но мелкота ситника - дождя, нудно накрапывающая с неба, распаровала, поувела обеих по своим делам. За те неполных четверть часа, пока они удалялись друг от друга, погода резко поменялась. Выскочившее из-за хмури перебравшихся на север туч сверкающее солнце принялось за свою вечную работу. Анисом пряноватым и дразнящим слабовато потянуло вдруг от заглянцевавшейся, крывшейся сизым бархатом мелкой еще листвы рванувших пышно к небу гривами пристанционных тополей. Атласом накинутым поблескивало и стелилось сочно первотравье по бокам дороги. С прозрачно - изумрудных кончиков стеблинок незаметно испарялся стылый бисер утренней росы. Неспешной протяжью с приятной обволокой в дальние приречные низы парная затекала и рассеивалась хлынь жидковатого последнего тумана. Черемуховым на секунды потянуло от дороги пьяняще - ароматным духом. Вокруг нескоро, но ободневало. Растеплялось...
Павловне привычно многое бросалось и во взгляд, и падало на слух. Мычал настырно где-то за кирпичным двухэтажным складом МТС изголодавшийся с утра, к колу привязанный бычок. С мельчавым птичьим беспокойством носились по всему первому от станции двору кудахтавшие поминутно куры. Тут же заботливые петухи у иссера - сизого неокрашенного деревянного забора искали по навозной куче перепревшее зерно, с ликующим зазывом разгребая кучки лапами. Стайкой в дюжину шустрых сизарей обвеселился восхищенно бы любой из праздных взглядов, брошенных сейчас под небо. Поросячьей тупой радостью хрюкало в хлеву довольно неказистого, второго от самой станции домишки. Попискивали сторожко на повороте в переулок опушенные в плюшевую прелесть трехнедельные гусята, подгоняемые в закоулистый проход изредка зевавшим пастушком. Чуть спереди блеснуло солнечным мутящимся отливом немытое еще окно в кирпичном доме рядом с остановкой. Городишко получался и приземистый, и тесный. Если по краям его немножко обкорнать, то сошел вполне бы за поселок. Налет застывшей накрепко патриархальной пасторали тревожили, немного размывали проезжавшие машины и нудящийся музыкой радио горластый репродуктор у вокзала, иногда переходивший и на речь.
.
По расписанию на десять с третью должен отправиться автобус по четырем ближним деревням. На остановке весь народ - одни колхозники. Среди десятка с лишним распятнившихся платков сиротливо вкраплена одна, донельзя старого покроя, серая примятая в боках фуражка: бригадир ближнего от Бетлицы колхоза "Слава" накоротке зачем-то приезжал в район.
- Что чемодан грузкий такой?- Задевает словом Павловну сорвавшийся по жизни бойкий голос. Не терпится кому-то из угла.
- Расперло с прикупа пустого...
- В хозяйстве все должно сгодиться.- Подковыривает Шурка Тенешова из Высокого, выскочившая замуж из Грибовки лет восемь назад.
- В гостильщиках был человек. Разуй глаза! Не видишь, что ль?- Злится рыжеватая молодка.
- Такая я вот не догадливая, представляешь. А у нее на лбу, ты видишь, про поклажу ничего такого не написано.- Переползла обида в подковырку- Вот и пришлось выпытывать.
- Ох, и языкастые ж бабы у вас!- Летит звонко мимо Павловны голос одной из высоковских.- В работе так бы управлялись...
- Управляемся, поди, не хуже ваших. Одного молока надаиваем столько, что вам даже и не снилось. Вот выльем с пары доек его с горки - по колено все ваше Милеево зальем. Я правду говорю, Григорий Николаич, а?
- А то!- Загремел прокуренным и грубым голосиной.- Что б ты ни говорила, все надобно бы скорее к правде приписать. Чтобы с тобой не связываться больше.- Томно вздыхает, будто сбросил с плеч мешок.- Того гляди - себе потом дороже будет. Матюгом еще, не дай-то бог, пульнешь в кого при людях.
- Ага! Такая приставучая она у вас. Нечто репей какой. Не отобьешься...- Отзывается грустно бабулька с передних рядов, пытаясь завязать в укромный уголок своего ситцевого носового платка медяную сдачу с магазина.
- Донимать лишний раз по мелочам не будут.
- Никто к тебе не пристает. Угомонись...
- Сама бы попоездила с такими чимаданами по нашим магазинам - такого бы не говорила. Задумалась хотя бы на минутку: где в них столь толкового товара можно накупить?- Мечтательно глядит в пустую даль дорожную все та же рыжая..- Тут хотя б в своем сельпо к покупной гречке протухшую селедку не давали или сплошь слипшихся подушечек - конфет.
- Не знаю, как у вас, а мы тихонько из конфеток этих выгоняем самогон. И дешево, да и сердито тож.- Обсыпанная густо рыжими веснушками, немножко молодящими ее, пожилая женщина из Муравьевки солидно и с растяжностью цедит слова.- А водке, знамо, ход к любому делу есть.
- Кто ж тебя, красава, замуж подобрал такую? Ведь волю тебе дай - любому на загривке за неделю плешь проешь.
- Ха - ха!- Оскалились красивые верхние зубы.- А свекорок-то у нее и вправду лысый! Будто тыква на плетне...
- Ой, бабоньки! Или облысел от одного только ее прихода, или муж маленько глуховат, чтоб эту ересь за святую правду принимать...
- Ну, допустим, облысел он еще задолго до моего прихода. А муженек - тебе б под бок такого... Эхма - а! Не сойти с этого места мне. И наши бабы подтвердят.- Плещет из нее искренний задор.- Заслушивается мной. Всю понимает начисто. Ну разве что не млеет и в ногах не спит.
- Мужик, скажу, и вправду неплохой. Тут и к гадалке не ходи. Годящий. В батю...- Проворно и немного шепеляво подытоживает ей односельчанка с торчащим одиноко сверху зубом. Из хрустящего кулька неловко достает квадратное печенье.- Оба такие - только в заглавия при сказках чтоб вставлять.
- Так, значит, и свекровь с такого ж поля ягода. Поклевывают, знать, да пилят в пару языков обоих благоверных...
- Хватит вам от дури препираться: вон уже автобус на подходе. Гогочете, что гуси в загородке. Что о нас водитель будет думать?..
- Что, что? Как бы вас не растрясти таких укладистых в дороге.
Вскоре неровной змейкой начали правиться в автобус. Расселись чаще парами. Ждут отправления. Не едут. Павловна, подсевшая к Галине, под нетерпение закидывая тему, теребит опять соседку:
- Что еще нового пришлось тут без меня?
- Баулина надысь похоронили. Девятины на носу уж.
- Да ты что - о? И с чего же это он? Ведь на ногах какой и резвый был... Никак не думала, что смерть его так быстро уж нагонит. Только ж осенью прошлой с тока мешки свои подтаскивал к подводе.
- Прямо сгорел дедок. За полторы недели и преставился. Младшенький ихний, Мишка, так еле и успел приехать. А упокойного до этого два дня не выносили на показ. Чтобы не портился. Ибо первым же днем врачиху вызывали. Обкалывала его чем-то впрок.
Молча выехали из городка. По обе стороны дороги - среднерослые лесопосадки. Кленки, липки, олешки. Что-то еще. Кустисто - пышное. Пониже. Павловну терзает вечное:
- Вот так живет - живет себе обычный человек. Готовится к порядочным дожиткам. И ни с того, ни с сего вдруг припирает его так - разве что в дугу не крутит. Весь мир становится не мил. До этого про выпровод толком промеж забот подумать не успеет. Глядь - а сам уже навек притих. Накрылся, стать, дерновым одеяльцем.
- Да, жизнь - что копейка...- Галина смотрит на поля, обхаживаемые дружно вороньем. Пологим на всю ширь издолом выверты свежей вспашки поблескивают не крупно изломами жирных боков. Издали, с широкого закроя неба продолговатым фронтом медленно находит дождевая туча, затемняя воздух под собой; вкосую полосуя вставшей серой завесью старый лес возле Ветмицы, постепенно правится под Киров. А дальше, заглубляясь почти в невидь, темно-зеленым притенением вверху кроется обремененная озимыми засевами земля. Припал неровной тонкой выторочкой к горизонту и сам лес. Полоснул, правя себя прямо на восток, неожиданный слепой дождь. При дороге жалко бились падавшие с края тучи выцедки, в крупные, разложистые скрутки густо кутая себя налипшей серой пылью. Напротив, вызоревшим, осветлявшимся надвигом подходит медленно с юго - востока наделенный пока слабостью рассев солнечного света. В запрояснивающемся небе оживал пока еще нетвердо ветерок. С загляда в те края дышалось веселей. Там светосильное звучание в сближении взрастало. Сверху с приятностью каскадами спадали и лились слепящие лучи. Той окружью степенно, но приметно просветлялось.
- И все - е?
- Ах, да! Забыла ж... В армию Сазонихи Бориса загребли. Горланили три дня на всю катушку. Радость-то в Грибовку полной не вмещалась. Тож наехало еще в машине бетлицких - плюнуть негде. Того им мало стало, так за водкой еще ездили аж в Мокрое на мациклете. А сколь своей сивухи перепили - тому и счета никакого нет. Полмешка сахара на выгонку у старой точно уж ушло.
- Да - а, завсегда у них был знатный первачок. Слеза!
- Все гожество в себе на тот час позабыли. Набедокурили позжей маленько с Маньки Зыковой забором. Перед этим что с цепи сорвались. Кучей туда вон как поперли. Да как сошлись...- Галина набрала воздух, чтоб продолжить.
- Вот народ! Без кулачек чтоб, никак нельзя, выходит.
- Какие там кулАчки, Павловна? Я те умоляю!.. Ужрались до того, что утро с вечером уже не различали. Так вот...- Увязывала разворошенную тему смысловой нитью.- Толпой пьянющей завалились на несчастный тот забор, пока он и не хряснул.- Отступила в лирику, разнообразя новой высотой тон своего писклявого базарного дисканта.- Бедная Манька! Года не прошло, как она его поставила.- Снова завернула в основное русло.- ...По отынку ж шли, чтоб в грязь не плюхнуться. Ну и кого-то развезло так, что только в огород всем этим скопом следом за ним ляснуться вместе со штакетником пришлось. Насыпались, будто горох в бабий подол. Хорошо, что посевная отошла. Народ не очень-то и нужен под работу стал. Дали в правлении слабинку. На все дурное с дармовщинкой-то и кинулись. Такого понавытворяли тут - сам черт уже не разберет! Шаталось полдеревни улицами вросхмель, поди ты, до конца недели. Все углы обмызгали.- Вздохнула, вспоминая что-то нехорошее из проводов.- Колобродничали почем зря...
На повороте высадились бабы из Грибовки. Зашагали кучно по грунтовке. Чуть загрудевшая после следа трактора земля, попадавшая кому под ноги, еще не высохла и мялась с легкостью под обувью, что пластилин.
- Ба - а!- Спохватилась было, вглядываясь в Павловну, Галина.- А главного-то в районе я и не сделала.
- Чего такого?- Недоумевает старая.
- Да в скобяном кружкИ чугунные на плитку позабыла прикупить. Пришило память девичью к башке!
- Невелика беда. В другой раз возьмешь. Смотаться будет лишний повод.
- Другой раз теперь когда настанет?- В уме прикидывает новую дату для поездки.- Видать, до лета и не выберусь за этой ворохней...
Вдоль дороги - купина изреженных кустов, опрявшихся клейким, едва лишь распочковавшимся палистьем. Поодаль, на неловко дыбившемся взгорке, тянутся к ласковому солнцу наросли нового леска. Сторонкой - мокрина обсиненного блюдечка болотца, оттесненного в зады. По правую руку от грунтовки в отбившемся от всякого житья березняке недружно и натужно каркали что-то свое вороны. Крыльями бил воздух на высоком месте над свежераспаханной, жирной зябью паров расстаравшийся вовсю в певуче сыпавшейся страсти трели кроха - жаворонок. Плыло легкой струей за ветром вниз к ложбине тонкое марево сугрева. Запашистый и чистый дух средней весны заманчиво - приятно бередил Павловне грудь. Досужий ум внимал бы всему этому. Но только не она. И не они. У каждой в голове роднилась думка о своей семье, избе, скотине и грядущих полевых заботах...
- Ближе к деревне - разговоры о насущном, о своем:
- Ох, и просит наших рук земля!
- Не тереби мне душу лишний раз, Валюха! И так измаялась сама...
- Гляди-кось, зеленя что пухом вылеглись в низине возле ив за вешним половодьем. Трава уже погнала в стрелку вон какую!
- С сеном своим точно будем!
- Поля еще не все навозом уваляли...- Летит от удорожи скромный голос уровня второй октавы..
- Загад бывает всяким. Вот отлетовать еще бы без дождей.
- Картохой поменяемся, подруга. В прошлом году у Морунихи разжилась ведерком Невской. Выросли клубни - во! - в кулак.
- Небо бы не подвело...
- Не засидеться бы.
- Погодь с неделю - подналяжет на все грядки наш народ. Повыползает, что в полночь тараканы к сухарю.
На расширявшейся подошве взгорка бабенки так же говорливо расходились. Перекидывались раздобытыми сегодня новостями у чужих калиток. Приветствовали встречных. Угощали сладким по дороге малышню.
Павловна за разговорами с Галиной не заметила, как добрались домой.
- Ну, здравствуй, сына! Радость моя ты неописанная.- Подслеповато щурясь, вызывающе здоровается прямо с порога.- Еще в хату не зашла, а новости за мной, будто репьи за тем хвостом собачьим, целой кучей плетутся.- Грюкнула с порога недовольно донцем чемодана о давно не мытые полы.- Ох, удружил ты матери! Вот молодец каков!- Пристально глядит в глаза.- Находка! Да еще какая!..- Подняв руки формой вазы вверх, показывает, как она якобы рада ему.
- Ма, ты чего?- Лупает Пятак глазами.
- А ничего! Тут хулюганствовать не надо. Вот чего! Это ты в городе своем можешь плевать сверху на всех подряд. Они тебя до полного скончанья века, может, не увидят. У нас как слава черная за кем пойдет - его переживет...- Четко вызванивает в голосе строгость. Короче говоря: пошло - поехало.
- Может, ты думаешь, что пил без просыху, меры не зная... Так нет. Порядок полный в танковых войсках. Вон погляди.- Недоволен. Будто бы психуя, приближается к столу. Ноги поколенно входят в пежину пятна света, наискось кинутого через стол с окна.
- И глядеть нечего...- Еще пуще негодует Павловна.- С собакою зачем Галининой связался?- Аж прожигает взглядом.- Нужна она тебе была? Угомону нет ему: что руки напрочь от безделья обчесались...
- Да я только походя и цыкнул на него, под ногами чтоб не путался. Байдичком, подумаешь, легонько погрозил.
- Цыкнул он... Что аж пропала псина! Небось, огрел дубиной или каменюкой. Знаю: водится такое за тобой. Даже не спорь!
- На кой ляд попу игрушки, когда кадило под рукой.
- Присказками складно он орудует... А банки раньше кто котам привязывал?
- Припомнила б еще, что при царе Горохе было.
- Маятно ему жить было... А то! Лайдаком прокуковал здесь три недели. Мухи, небось, все уши обсидели... Грязюкой вон, поглянь, какой зарос. Ужи скоро по хате поползут! Доверилась кому! Хоть вправду никуда не отьезжай... Сколь тебе я говорила, чтоб углы получше мыл, а ты все лезешь в середину!
- Помыл, как мог.- Отбивается под видом непонятия, за что ругают.
- Так любой дурак помоет...- Оглядывает для чего-то занавески на окне.
- Ну и сиди затворницей одна! Подменять больше даже не проси.
- Ох ты! Как он запел?.. Невелика потеря. Да баб знакомых зазову. Вон только кликни на деревне - сразу кучей набегут...- Глядит довольно невторопь в глубокий обмерк вокруг дальнего угла.
- Распотрошила ты меня начисто своими перечурами. Всю душу вынула.- Вздыхает как можно поглубже.- Схожу лучше надвор курну...
- Грязь на крылечковом порожке до меня нельзя ли было сбить?- Нагоняет материнский голос Пятака уже за дверью.
Тот чертыхвется, что-то бубня себе под нос. Резко убыстряет ход. Уже не отвечает.
Ближе к вечеру их отношения заладились. Переярилась Павловна. Обиды потихоньку стерлись. Недовольство постепенно из рассудка выпало и за мытьем с повальной чисткой навозилась до того, что только до кровати и добралась. Плюхнулась в нее без удержу, безвозвратно углубляясь сразу же в нахлынь манящую прихватчивого сна.
Часть 7
Оттенками всего зеленоцветья Подмосковьем вовсю располыхался май. В природе в колористическую прелесть воцарялись ненавязчивою мерой какая-то умиротворенность, безотчетно - упоительная свежесть, повсеместно навевавшая покой. На эмоциональную заряженность людей в огромной степени оказывалось действенным тончайшее влияние среды. Природа ткала салатовые, малахитовые и близкие в тонах узоры. Подводила к совершенству живую пластику мазка.
В литейно - механическом заводе к шестому цеху обязательным порядком прикрепили выпуск ширпотреба, заканчивающийся куцым списком из утятниц и гусятниц, подставок под горячее и рюкзаков с дюралевыми трубками в основе. На втором месяце с начала выпуска наступил период внутреннего воровства. Все это хозяйство позже отмечалось появлением именно в тех местах, откуда была родом заводская лимитА. Поэтому оно успешно доставлялось до Мордовии с Удмуртией. Попадало в Белоруссию и в Украину. Обьявлялось и в Рязани, Туле, Кирове, Перми. Способы опробывались разные. Перекидывалось за забор. Просовывалось загодя в любые щели. Вывозилось на машинах грузовых. В какие только ниши все не попадало, чтобы пропасть с завода? А цех от этого мудрил. По-своему вводил учет и планы. Кому ж хотелось выглядеть нерасторопным среди крупного двенадцатитысячного коллектива? Да и премия до этих пор мешать не собиралась никому, в самый раз под подорожавший с 4-12 до 8-12 коньяк. Литейка поставляла заготовки для токарной обработки. С обязательным запасом под постоянно возникавший форс - мажор таких потерь. Если переворовывали сверх предполагающейся планки, на совещаниях межцеховых и заводских по теме производства начальник третьего цеха невольно становился панибратом руководителей шестого, потому что другой раз сама литейка кое в чем нуждалась от цехов инструментальных. Поэтому из всех крутившихся цехами зол учитывались справедливо также все. Такой социализм удачно прикрывал потери. За счет обделенных под зарплату выплатами премий прогульщиков была возможность подработать многим тем, кто в это время в этих же деньгах остро нуждался. А цеха с такой гибкой системой успешно завершали план. Им даже вручали грамоты. Руководители протискивались в вертикаль партийной и хозяйственной властей. Подтягивались в администрации повыше среднего разряда. Работягам запросто выписывали премии. Самым трудолюбивым или же близким к своему начальству навешивали иногда ведомственные знаки и медальки, под праздники и годовщины покруглей - медали номерные, отьявленным в работе - даже ордена. Мелкие заводики - "шарашки" никем обласканы не были именно с причины мелкоты. На них всегда плохо было с жильем, общагами, пропиской. Числились их профсоюзы только номинально, редкими подачками путевок на курорты потчуя руководящую верхушку, совсем уж редко - родную братию труда.
Было бы глупо не предположить, что теми модными на это время рюкзаками не смогло обзавестись большое руководство. Но так как умный человек не даст вам никогда тему для сплетен над составными личной, не всегда морально чистой жизни, то параллельно можно прямо с точностью сказать, что "шишки" разного калибра вместе с теми же рабочими завода также набегали, но через родню, на отделы гастрономов, и о применении горючего припаса ими нам, по-честному, возможно лишь предполагать. Варианты обтираний руководством спиртосодержащим и медикаментозно одомашненных примочек можно смело исключать. Так что в остающийся пробел включением похвастают масса любых досужих предположений, вплоть до тех, что зелье через "бескозырки" пробок будто испарялось. Если вы тут же собираетесь крепко тому поверить, то от этого необходимо напрочь отойти, ибо действительно оно парАми потихонечку исходит, но... (ставим вам огромный, жирный плюс для размышлений под утверждения идеи непревзойденной вашей правоты!) в течение множайших, наперед ступивших лет. Это когда ваши младенцы сами будут покупать соски своим детишкам - грудничкам. Выходит, все мы перед боженькой и перед алкоголем как бы и равны...
Жизнь в стране была в то время неким радужным пятном, где каждый выбирал или же видел свой любимый цвет, отметая неказистые, невзрачные и ядовитые оттенки, но радуга всегда была красивой, выпадая постоянно при общем сложении в беленький приличный цвет.
Третий цех из-за "фракушки" прозывали пьяным. Были еще 2-й, 4-й, 5-й, З1-й, имевшие свои литейки. Но славным крупно и по-черному стал только этот цех. Инструментальные, модельный и строительный 60-й он спасал как мог от бодуна, при том "подковывая" накрепко через желудок любое пышное здоровье. Никакая соль, фильтрация и ухищрения других мастей по отделению удалению добавок из заветного состава употреблявшим полностью не помогала. И, выходя раньше на пенсию, немногие ходили по земле еще годков с десяток - полтора. Их синюшно - изможденные, что каторжные лица, становились отличительной мужской чертой припозднившегося среднего и выше возрастов в примыкающих к заводу Горенках и Первой Балашихе с Первомайкой. Южный поселок тоже далеко не отставал.
Были свои люди от завода и в горкоме. Один пролез в общий отдел инструктором обкома. У главного по стройпрограмме старые протягивались связи во Внешторг. В большой полет всем выдвиженцам от завода теперь можно было взлететь с рекомендательно сильной нижней опоры.
Митричу из-за своих неповоротности и неуклюжести непросто удавалось строить отношения с девчонками. За четыре года пребывания в общаге он только пару раз взглянул немного по-живому на Федотову Наталью, работавшую рядом в шестом цехе. Первый раз он подошел к ней года три назад в напрочь замасленном халате. А так как работал наладчиком, то и говорить стал про детали, способы заточек и сами станки.
- Ты б этоть... Резцом этим большим чуть бы не так резко...- Голос дерет ставшее вмиг сухим горло.- ...На детали нажимай. Другие, даже и малюсенькие, вон как крепко держатся, поглянь, от нежного входа в деталь. Надо б так, что в масло ножик.
- Небось, затачивать охоты нет. Лень всего напрочь одолела. Ноги боишься износить.
- Заточить их, понимаешь, не проблема. Что раз плюнуть... Ведь пока я буду там возиться, ты простаивать будешь все это время.
- Что-то тебя мои заработки стали тяготить. К чему бы это, ты не скажешь?
- Да ни к чему.- Чуть ли не отшатывается Митрич.- Просто помочь хотел. И все...
- Раньше как будто я такой заботы за тобой не замечала.
- Ну, теперь будет, если...
- Что "если"?
- Если интересно будет...- С сухостью глотает продолжение.- ...Тебе.- Косит тревожно взглядом. Мнется.
- Ах! Даже так.- Попавший на ребро лежащей в куче на столе только что заточенной детали слабый солнечный луч едва отбился от нее, не насыщая собой силу света в многокубовом цеховом обьеме.
- Оно же и в кино неплохо бы сходить какое...
- Один такой же хахаль приглашал уже. Сходила.- Решительно отрезала. А потом его так местные отколошматили - отшили, что по сей день на выстрел пушки даже не подходит.- Озорно блестят лукавинкой глаза.
- Меня не отошьют.- Тянет грозно, насупляясь по-медвежьи.- Я за себя стоять могу.
- Хвалился заяц под кустами, чтоб оббегать волка дальними местами.- Подзадоривает со смешком, наложенным штрихом продольной ямочной улыбки на лицо. Держит себя. Боится выплеснуть прилив накатывающегося исподволь хохота, чтоб не обидеть набивающегося в женихи. Сходит с лица росплывь тщедушного, невосприимчивого взгляда. Кокетливо складываются напомаженные с легкой притязательностью, в полноту наплывно вправленные губы.
С эмоционально нездоровым мужским интересом глядит на нее Митрич. Перетаптывается с разожженной в глубине подкорки шальной мыслью. Перешагнуть не может скромность. Медлит, путается в речи, будто отходит от введенного наркоза после выдранного с заморозкой зуба. Мешковатой кажется ему даже его одежда. Неуклюжими выходят жесты. Хоть ты тресни тут!
Но готов почти в землю врасти. Тянет его к ней. Не тяготит. Приятно пощекочивает выплескивающийся в кровь адреналин туговато скрученные нервы.
- А как насчет того, чтоб в парк сходить?- Неловко крутит в своих крепких руках хромированный новый ключ размером 10 на 12.- Концерт еще тут будет скоро в "Октябре". "Самоцветы" приезжают...- Наседает с разным, пытаясь подцепить девчонку интересом.
- Вечером ходить по паркам мама не велела. А в "Самоцветах" и подавно не мой вкус.- Бедная, не знает вовсе, как отбиться.
- Может, другое что... Сходить чтоб вместе...
- Что мы тут льем с пустого да в порожнее! Тебя уже Самыкина ждет, не дождется. Твоя помощь ей точно нужней: каково троих детей на ноги ставить с мужем - алкоголиком. Ценной бывает каждая минута.
- Так ты подумай все ж....
- Куда уж тут деваться?- Поднимает плавно плечи вверх. С мнимой показностью вздыхает. А самой внутри приятен факт внимания.- Время будет - подумаю. "Не очень-то, конечно, сразу чтобы и хотелось заводить толковое с ним что. Валек какой-то, а не парень. Гм - м - м!.. Но таки легонечко придется к положительному результату подпустить. Хоть на капельку. На один мизинчик. Интересно малость. Может, он внутри там не такой. Да и злить пол ихний беспричинным обделением внимания не надо б"...- Заключила молча про себя.
Митричу Самыкина сегодня перестала нравиться как человек только за то, что не вовремя сейчас к себе позвала. Хоть и по производственной нужде. По дороге к ней он уже начал перестраиваться на совсем другой оттенок речи. В голове вились и застревали под мозжечком жестковато - обобщающие и оттталивающие фразы, которые он ей вскоре будет говорить: "ну и что с этого", " и так знаешь сама", "еще бы", "этого мне только не хватало"... И разница в возрасте, сложившаяся в девять с лишним лет, на это мало чем влияла. И подошел он с видом, будто бы перед этим сьел целый лимон или готовился направиться в кутузку.
Но Татьяна его встретила серьезно и приветливо. Ровный, обволакивающий голос ненавязчиво настроил парня на работу. Через минуту Митрич позабыл про отговорки и с вдохновением полез налаживать станок на обработку 108-х поршней.
- Мне бы, Саша, заточить еще пару резцов. Сегодня остаюсь на сверхурочную.
- А дети?- От удивления Митрич чуть не глотает язык.
- Детей свекровь из сада заберет. Никуда не денется. Кровь-то течет родная. А дальше - как по плану будет. Старшая накормит. Погуляет с ними. Спать уложит. Дочернин долг пускай мне потихоньку отдает. Потом и среднего подключим к ней. Таким макаром вытянем всех до последнего. Не одной же мне ораву поднимать.
- Одного я не пойму: зачем столько было рожать?
- У нас, у баб все сводится к семье. Все думала наивно, что они отвадой станут моему от пьянки. Все же отец он им. Вдруг шевельнутся ниточки единого родства...
- Другого бы нашла.- Тонкий луч солнечного света, коснувшийся ребра свежезаточенной детали, пятнышком зайчика отбился ему прямо в правый глаз.
- Выйти замуж - не напАсть. Как бы замужем не пропасть... Еще как дети избранного мною примут, тоже неизвестно.
- Каким преподнесешь - таким и примут.
- Он же не торт, чтоб нравиться любому. Нам тут рассуждать за них легко. Но они хоть вот такусенькие, а ведь каждый свой характер сызмальства имеет. И без причин ломать его, навязывать свое - не так и хорошо... А так, по простоте, я обьясню тебе, что и с одним дитем новое гнездышко свить не так-то просто. Да если и устроишь - любить свое дитя чужого больно не заставишь. Так что главное богатство в нашей жизни, как ты ни крути - это наши шибздики сопливые. Согласна: тяжело растить. Но потом, может быть, будет полный праздник. Они одни - прямое продолжение тебя...- Глаза на миг тускнеют.- Кому на старости чужому буду беззубая нужна? Так вот на то они, чтоб рядом быть, растут. Стакан воды и хлеба корочку мамаше чтоб подать. Вспомнить напоследок иногда...
- А если выйдут непутевые, тогда что?- Напряженно изогнулась линия густых бровей.
- Каких уж заслужу - таких и получу... Как садовник яблоньку лелеет - таких и яблочек имеет.- Кротко улыбнулась, щуря задумчиво глаза.- Встала, видно, мыслями рядом с детьми.- Вот так-то. Все в жизни сделано - устроено по справедливому, мой мальчик. На каждой полке должен быть порядок, чтобы дом уютом пропитался... После войны так плохо жили. Голодали - жуть! А дом, как вспомню, так всегда в глазах стоит. Другой раз плакать хочется. Не все выветривает время. Есть такое, что с тобою остается навсегда. Это - твоя душа. Что в нее заложено, с тем ты и будешь жить. Деньги тут не помогут. Потому и к детству, друзьям, маме тянет постоянно...
Что-то подобное Митрич уже когда-то слышал от своей двоюродной тетки Веры из Батайска, которую он сильно уважал. К тому ж он постепенно поражался удивительной изысканностью жестов собеседницы, так непохожей даже на своих подруг. Разговор с ней все время не утрачивал предельную, насыщенную смысловую конкретность. Строгая устойчивость плавного тона вместе с интонациями придавала голосу Татьяны некий прекрасный, отличительно - особый речевой портрет. И кризис средних возрастов ей, вероятно, был бы недоступен. Что-то непостижимо - тайное определил он тонко в таком естественном, непринужденном и пластическом движении ее совсем не худоватой фигуры. Были еще мельчайшие нюансы, вызывавшие у парня неподдельный резонансный интерес к ее особе. И врЕменная связанность Митрича с Татьяной показалась ему чем-то по-особому иным, не совсем стыкующимся с привычной формой личных отношений. Не затасканный набор обычных фраз, а что-то чувственное, пережитое обвивалось невысоким, бархатным контральто. Так распеваются весенними ночами соловьи, ни на кого не обращая даже капельки внимания. Они радуются жизни только для себя, доставляя людям обворожительно - незабываемую и захватывающую прелесть своих трелей.
Он безотчетно подтянул еще несколько резцов. Но спохватился, вспомнив, что уже мешает женщине делать работу.
- Принимай, сударыня, в полной исправности свой допотопный аппарат. Ты хоть знаешь, сколько лет ему?
- Сколько, если не секрет?
- Возраста почти что твоего. Трофейный. "Маннесманн" - видишь - написано. 42-го года.
- Чуток старше меня.
- Приступай. Все отлажено - тютелька в тютельку. Теперь клепай свой план, сколь хочешь. Аж до посинения. Только за делом не забудь - эмульсию бы надо поменять.
- Спасибочки вам да на фарфоровой тарелочке, мил сударь.- Смешливо складывает, в бант сужая, правильной формы не напомаженные губы.
- Спасибо в карман не положишь и на хлеб не намажешь...- Ему уже вполне понравился изогнутый рисунок ее губ. Этот признак внутренней взволнованности кажется ему каким-то странным, ибо работали вместе они в цеху уже четвертый год и подобного до этого не наблюдалось.
- Уважение, по-моему, стоит дороже. За него не одно масло достается.- Утонченная проскальзывает деликатность.
- Вот поцелуем в щечку и умаслим...- Нарастает под шутливостью напор. (Откуда ж только взялась смелость у него?)
- Поздновато мне встревать в дела такие. Прогоркло маслице мое. А у Натальи - в самый раз. Кровь с молоком - не девка. И на мордяшку, глянь, смазливая какая.- Заливисто смеясь, водит довольно головой, кокетливо тряся густой копной русых волос. Митрич не сводит с нее взгляда, стараясь не глядеть в глаза. Манит к себе особым таинством отбившийся к заушине спирально тончайший завиток и раскрасневшаяся, по-предательски едва опушенная мочка.
- Утятницу домой хоть дашь?- Под тонким ощущением смятенности волнительно ищет повод, чтоб еще поговорить. Какой-то сдерживающий воспалившиеся чувства стержень ломается внутри его. По телу хлещет непонятное сердечное тепло. Горит в висках и в голове. Высохли губы. Странной ему кажется эмоциональная окрашенность такой простой, казалось бы, обычной сценки жизни. Чувствует, врастая неотвязным взглядом, пластическую ощутимость двигающейся перед ним Татьяны. Очарован ее мягковатым, удлиненным овалом лица. Не смущает его приглушенная цветовая гамма ни ее косынки, ни рабочего халата, ни туфлей. Не осваивается зрительно дымчато - сизое вверху пространство цеха, зеленоватый с серым колорит станков и стен, многофигурность окружения. Вокруг нее ему вдруг потрясенным отчасти воображением преподнеслось внезапно нечто производное от светотворительности нимба. Он чуть не отшатнулся. Не поверил. Ибо не мог определить пока что в ней, Татьяне, меру совершенства. И после всплеска интереса лишь довольствовался безупречной простотой.
- А то! Как только - так сразу... Дай только заусенцы Полякова во вторую смену поснимает.- Женщине жаль его. Беззащитного такого. Дрогнувшего. С утонченностью психологической теперь она как бы почти не обращает на него внимания. Поэтому и говорит в пол-оборота, сконцентрировав свое внимание на гаечном ключе, накрепко закручивающим шпиндель. Уже не делает движений, исполненных прежде кокетливо непреходящих женственности и особого изящества. Жестикуляция становится уравновешенной. Созерцательность - задумчивой. Спокойной. Всем существом своим она - в одной только работе. И только в недоступной глубине подкорки коротьем довольства вдруг взыграло ощущение чем-то наполненной приятным обделенной бытовыми радостями жизни. Но строгость внутренней женской чистоты не давала развиваться вспышке чувств...
Сразу за много смен выговорился Митрич у Татьяны. Из него выжат весь запас слов. Порушена неодолимость нравственных преград. Духовно парень изможден. Как поражен. Бессилен. Не вальяжно, с цепкой занозиной в груди и не присущей до того походкой он уходит. Последними вслед за поворотом его тела выпадают из прикованного взгляда Митрича гибкие и плавные линии ее плеч, закругленные черты еще не приполневшего, но уже не девичьего стана. Взамен в глазах застыл вовсю искрящийся, пьяняще - светлый и непреходящий оттенок настроения. Штрихом фиксированным в сотах памяти четко чеканится обаятельная прелесть молчаливых ее губ...
У Поляковой отошло на сторону в тот вечер аж девять утятниц. Грюкнулось глухо в темноте разок о землю за бетонным двухметровым забором у двенадцатого цеха. Просунулось двумя инструментальщиками под выездними невысокими воротами для заводского тепловоза. Одна застряла у вахтеров в проходной за то, что при себе, под куртками, токаря 12-го цеха вынесли их аж целых три. Две последних стали ждать своей дороги в сборочном 16-м цеху.
Часть 8
К Николаевне весной вернулась некая уверенность в будущем своей жизни. Стало гораздо легче ей с крутившими всегда к плохой погоде и отекавшими ногами. Прошла в профилактории недельный курс электрофореза и была весьма довольна этим. На дежурствах приходилось, как и прежде, отбиваться от старавшихся пролезть на этажи незваных женишков, разборонять всякий раз вспыхивавшие то и дело под денежные дни мелкие ребячьи ссоры, куражи и потасовки. Не любила она эти дни - хоть ты убей! Шубутная часть всегдашних постояльцев застревала до полуночи по разным забегаловкам, кафешкам и пивным. Крутились из-за этого под носом для нагляда местные дружинники. Захаживала под звонки милиция и люди из завкома. Всё ж не на ушах стоял подряд мужской здесь контингент, но вахтёрши были в эти дни всегда внимательней и настороже. И спать поэтому ложиться поневоле приходилось попоэжей. К концу недели все возможное на этажах мужских тихонько пропивалось. Здоровье доходило до щадящего режима, равно как и достаток подседал до уровня расходов поскромней, колеблясь чаще всего вблизи нижней планки потребления, к которой подходила вместо всякой приличной рыбы одна килька и поджаренная в сухарях до белых глазных бельм мороженная мойва, вместо отбивных и шницелей - обраставший вечным постоянством дешевенький обедец в своей общаговской столовой, а сигареты попросту "стрелялись" у попадавшихся дорогой встречных. Автобусы везли всю эту голытьбу с завода и обратно, наскребавшую с трудом по всем карманам пятаки, под беззаботный смех, похабненькие анекдоты и раззадоренное русское "авось" в неунывающих извечно головах. Хохмы ради иногда передние кондукторшам кивали глубоко на заднюю площадку, не забывая подсказать, что за всех платить сегодня будет "вон тот русый, что стоит с усами", которого там не было даже в помине. За это время братия дружно сходила возле "Красной розы", втихую потешаясь над бессилием и нерасторопностью обилечивавшего пассажиров человека.
На Троицу под вечер - заступать на смену Николаевне. Ранним солнечным и свежим утром сьездила она в Никольское на батюшкину службу. Обратной же дорогой, встав за остановку до конечной, нарвала на опушке леса жидкую охапку веточек березы, разделив их на две равных кучки, чтобы повесить дома и на вахте. Неспешно доплелась домой. Прилегла, чтобы немного отдохнуть. А не спится. Поворочавшись на всех боках, стала вязать толстый носок под нудненький телеспектакль. В седьмом часу стала готовить на работу суп из длинноногой, не ощипанной до конца курицы, компот из присланной сушеной вишни и тамбовскую, с рынка, картошку "в мундире" для купленной позавчера в Москве селедки. Сколько до этого в "Восходе" не брала она этот продукт, всегда было с ним не то. Казалась ей эта селедка то чересчур худой и старой. Попадалась с рваным брюхом и соленая. От одного вида не хотелось ее есть. Но брать - брала. Ибо любила. В Москве - совсем другое дело. Там даже куры импортные чистенькие попадались. Была всегдашней колбаса. Выбрасывалось мясо на прилавки. И рыба не в одном минтае и наваге заключалась, а даже и в двенадцатирублевой осетрине вдобавок с двадцатирублевой черною икрой. Ну и что с того, что три с полтиной ее сытых килограмма не вмещалась в Николаевны сугубо хилую зарплату! Зато поглянешь на такую - сразу настроение привстанет. Как от одного вида "Джоконды" (в других местах и публикой иной)три жизни сразу хочется прожить...
Вот уже пора бы и идти на пост. Не больно хочется-то ей. И ноги не несут. А надо. Намерилась она купить в этом июне и наперник, и подушку, и верблюжье одеяло для себя. Вот рубликов за 25 на сторону и отойдет. Тапки домашние да тумбочка тоже который месяц точат ум, как и поездка в Чаплинку, что под Херсоном. Родню там не мешало б навестить. Туда сколь не бери, одни подарки весь достаток твой подточат - подкуют... А там тебе под осень сапоги в очередь встали с пуховым пышненьким платком и приглядевшимися шторами впридачу. Ждут траты, когда денежки настачатся. Подкопятся. К оплате подойдут...
Пришла. Свернула и неспешно, и привычно к лифту. Вот она тебе и вахта. Некая опора для порядка. Приработок скромный для оплаты новых благ. Новая напарница Лидунька уж стоит в полной готовности. Кофта застегнута. Вязание с опустевшими от пищи двумя литровыми банками уложено в синюю сумку из болоньи. Поставлено рядом на пол. Уходящая ее не видит, собирая влажной тряпкой в щупленькую, лодочкой сложенную руку крохи со стола.
- Ну и как дежурство?
- Вроде было б ничего...
- Что так?
- Да из 17-й вчера весь день сидели над душой здесь. Покоя никакого не давали.- Тускнеет живость не сходящего с лица подруги взгляда.- Цыганили взаймы десятку.
- Ты, что, дала?- Николаевна не знает, радоваться или горевать. Оттого эмоций ее сероглазый взгляд совсем не выдает.
- Столько не было. Но одолжить пришлось. Выгребла всё до что ни на есть последних пятаков. Только сказала сразу, что под паспорт одного ихнего отдам. Как же его? Да, Сивакова. Будто бы так... Ага!- По-детски радуется, вспомнив правильно фамилию.- Память моя не застаревшая, значит, еще.- Документ теперь с собою забираю.
- Знаю, знаю должника я твоего. Начитанный под самую завязку. А глаза красивые и блудные такие. С лица девки любой всю красоту глазами выест. Так представляешь: всегда меня каким-то гёрлом величает. Видать, сходство с ним какое-то заметил.
- Я другой раз все ж отказываюсь дать. Так им и говорю - хоть режь!- Возбужденная, напарница решительно глядит в глубь затененного фойе.
- Как бы мне отшить всех этих гавриков? Что присосались... Деньги ж тянут, как из сберкнижки. Мер никаких не знают.
- Бляха - муха! Тут не дашь! Они ж любого, черти, доконают. Все утро позапрошлое рядом крутились. Что медом вахту кто намазал. Самой, пойми, ни что перекусить, ни отойти по надобе нельзя... А потом к обеду подогнали баяниста, Из трехлитровой банки обпоили бедолагу пивом рассыпушным и начали такие матершинные частушки этим всем хором распевать, что хоть ты уши затыкай. Меня то в жар, то в холод всякий раз при том кидало. Была б проверка: что делать тогда прикажешь?
- На них бы все списала... Приперлись, нате вам. Их никто сюда не зазывал. Пускай себе шатаются по ихним этажам. Мы к ним туда не ходим - и их быть не должно бы тут...- С простотой трактует тему Николаевна.
- Ага! Так тут и спишешь. Скорей меня за безобразия взогрели б... Недоглядела, мол. Мер не приняла до пресечений безобразий. У нас крайнего всегда какого - нибудь сыщут, на него чтоб непорядки все списать.- Невеселые вселялись друг за дружкой в череп думы.- Избавиться смогла только тогда, когда трояк несчастный им дала. Потому что кучей комариной обложили всю меня - продохнуть и то было даже нельзя. Да - а!.. Я ж главного тебе не донесла.
- Что еще такого приключилось?
- В полпервого, гляжу, спускается бочком парень один на низ. А я его до этого ни разу здесь не видела. Видный такой. И ногами быстро - быстро так перебирает ...
- Как же он мог туда попасть? Не ветром же его на верхи занесло...
- Непорядочная где-то завелась. Таится, принимая этого в окно... Но если натворит примак вдруг что - то виноваты будем мы.
- Не бери дурного в голову. Кто ж его будет знать, где они якшались?
- Тихий человек хужей всего...
- Ох, нагуляют нам с тобой девки дитяток!
- Что тут поделаешь.- В глазах встает серьезность поистине вселенского масштаба.- Подол же каждой поднимать не запретишь...
Минут с пятнадцать сменщица не уходила. Выговаривалась. Когда та наконец ушла, Николаевна быстренько закрыла на огромный металлический задвиг входную дверь и пошла неспешно в комендантскую смотреть до поздней ночи телевизор.
Часть 9
Министерство заводским начальникам литейно - механического отвалило к этому лету за внедрение в 12-м цеху первых шести числовых автоматов премии похлеще, чем квартальные - себе. Список двенадцати попавших начинался с начальника цеха, главных технолога и инженера и мастера вновь созданного автоматного участка. Но заканчивался он тремя фамилиями, которые и пальчиком не шевельнули, чтоб участвовать во всем этом деле. Наиболее странным было то, что туда попал начальник 1-го, секретного отдела, особой чертой которого была только причастность к сохранности важных заводских бумаг, хоть как-нибудь связанных с космосом и заказчиками из авиационной сферы ВПК.
Все три начальника 12-го решили отмечать припавшее к рукам нежданно воздаяние в ближайшую за выплатой субботу в местном ресторане "Радуга".
Ибо за воскресенье можно было вволю отоспаться и принять полагаемый к работе вид, а не нести распухшее от перепоя, не пойми какое рыло, будто в высокий свет, на всё замечающий людской показ, где трепуньи вволю будут обсуждать вдруг появившийся однажды лишним даже волосок в чужой ноздре. "Эта сволочь будет ужираться с нами до потери пульса, а назавтра сдаст его начальству вместе с потрохами. Так что обойдется".- Рассуждал.
Поначалу выходило собираться только шестерым. Особисту даже намекать не стали. "Эта сволочь будет на равных ужираться вместе с нами до потери пульса, а назавтра сдаст своему начальству нас со всеми потрохами".- Рассуждал про себя здраво Горбатов. Но когда дело дошло до пополнения на месте ихнего левого питейного запаса, то встал ребром вопрос, кто будет проносить это с собой. В карман 0,5 - ую бутылку незаметно не положишь. Дамская сумочка - самое то. Так что волей - неволей подтащить решили за собой и женскую часть своих семей. Отмечать решили широко - по стольнику на брата. Заказали за неделю пару столиков и терпеливо стали ждать того заветного для них денька.
Мастера Зотова так и поджигало привести с собой туда любовницу Наталью. Последние пять лет она с ним скрашивала беззаботно - одинокую свою житуху. За год до школы нагрузкой отвезла родителям в деревню шестилетку - мальчугана Диму. И занялась устройством своего немного неуютного, разворошенного нерадивым муженьком гнезда. Выбила в профкоме себе комнату. Перевелась первой из всех на зотовский новый участок и помогала ему всячески во всем. Но, будучи партийным и начальником, Зотов не мог себе позволить по случайности загнать себя в такую ситуацию, как и Рушков. Хоть партия ему была нужна, как то весло корове. Но без нее не оказался бы он даже вовсе в мастерах - на первой стОящей ступеньке карьерной лестницы любого инженера или управленца.
Проставлялось постоянно руководство цеховое за внедрения и прочие новации - но лишь деньгами - и своим наладчикам, и слесарям, и токарям. В виде узаконенных квартально незначительных авральных премий, распределявшихся во всех цехах.
С обмыванием именно этого успеха выходило очень интересно. Обычно руководство среднего звена завода в ситуациях таких не мухлевало. Но здесь случай подкатил особый. Народ в компанию попался ушлый, предприимчивый и тертый. Все они давно сработались. Спаялись. Отношения - чин - чинарем. И под видом хохмы заимели некую возможность чуть пожмотничать на веселухе, нацеливаясь нагуливавшимся всю неделю аппетитом на совсем уж дорогие коньяки - "КВ", "КВВК" и "Юбилейный" не только ресторанного, но и своего подноса. Их не могло остановить даже мало вероятное присутствие там кого-либо из прочих заводских, низших по рангу. На их скудные зарплаты можно было троечку - пяток раз по весьма среднему разряду в той же "Радуге" пошиковать, но потом смело ложить свои пережевавшие вкусные редкости зубы подальше дней эдак под двадцать пять на полку. До родимой, хиленькой зарплаты. Крутились там чаще всего те, кто удачно выплыл сливками из постной и приевшейся всем жизни: фарцовщики, крупная интеллигенция, урки, валютчики, начальники высокого ранга. Короче говоря, ходил солидный контингент и стряпались подальше от людского неозначенного взора весьма серьезные дела. Бывали наезжавшие в Москву высокомерные гастрольные кавказцы с сомнительной, но где-то все-таки по-крупному добытой ими наличностью, "шампусиками" от своих столов обильно щедруя то экзальтированных или одиноких дам, то приволакивая за собой на такой отдых каких-либо валютных проституток. Если прибивалось городское руководство, им накрывали стол в отдельном зале и шло серьезное обслуживание, покрытое глубокой тайной и особостью порядка. Для них был всегда отдельный вход и выделялся верный свой официант, в не треповой надежности которого никто не сомневался. Развозили тех гостей сплошь черные "Волжанки" с молчащими, угрюмыми водилами, упрямо не желающими ни о чем ни с кем хотя б обмолвиться накоротке скромным словцом. Были они не выходящими ни на минуту из машин. Там спали, пили, ели и курили, поджидая вышедших выше по статусу "товарищей", курирующих приданый под руководство город. Почти все из местного горкома партии шли или на повышение по административным, хозяйственным и партийным частям. Ротация была безукоризненной. Попавший в этот желобок так в нем и оставался, поднимаясь вместе с временем в табели повыше. Совсем успешные тянули за собой наверх друзей, немного поотставших рангом. Засиживались лишь совсем тупые и сугубо не активные, переползая из своих отделов, секторов и управлений в некий загон на должности простых инструкторов. Трудились там до самой пенсии. Учтиво переворачивали на столах начальников бумажки, Читали в клубах лекции о роли партии. Писали тексты к выступлениям начальства на годовщинах той же партии. Это делалось лишь для того, чтобы простые смертные не знали ничего про эту кухню и совершенно никаких не было мнений у народа, что туда не тех берут. Это напоминало чем-то кругосветку Крузенштерна: раз попавши на корабль, будешь в экипаже до конца плавания. Справедливости ради надо сказать, что в находящейся в подвале под горкомом партии столовой никаких из суперблюд не наблюдалось и всяких сверхнапитков не варилось. И не предлагалось. Но и начальников, сидящих на высоких должностях в здешнем комитете партии, там тоже никогда прибытием не отмечалось. Это была столовая, как все вокруг. Чуток приоритетней забегаловок. С одним - единым преимуществом - есть под сидящими вверху телами, полную власть в Балашихе имущих. Вкушали простенькие люди те подаваемые яства, не попадая на кормежку через вход парадный. Там, где ковры едва вмещались на проходе. А основной массе того народца это добро, развешиваемое по квартирам только при наличии талонов на покупку, приходило к обретенью с любованьем чаще только в снах. Этим указывалось крепко: стоп вам дальше разогромнейший и четкий, сероштанные наши друзья! Ибо там было "кесарево" все. Доступное вовсю только одним догадкам, завистям и мнениям. За тихостью широких коридоров вверх по ступенькам уж точно для обычного народа любая демократия кончалась...
Пришли они субботой той в заветный ресторан. Звонок секретаря горкома партии решил в их пользу выделение закрытого от всех других укромненького зала. Пришедшие сначала наухаживались аж до тошной вежливости за своими половинками. Девять из десяти употребляемых здесь слов выдала каждая память либо из редко читаемых в солидном возрасте приличных книг, либо где-то слышались украдкой в заведениях с мощной культурной аурой или набиралось, на усы моталось из кино и всяческих телеспектаклей. Ничего странного с уклоном к осуждению здесь нет, ибо усыпана речь в разговорах большинства из нас всего лишь тремястами наиболее употребляемыми словами. А здесь было такое место. Обстановка, обязательная для взаимоуважений. Культ всемерно - неуемный временного, вмененного историей на время торжества...
Чинно расселись. Сдвинули столы. Точно не жена Горбатова довольно элегантно, с придыхом в полной груди взяла в руки кожаный складень меню. Развернула. Подушечки пальцев утонули в мягком переплете бодрого кобальтового цвета. В пухлинках ее нежных, нерабочих рук он смотрится весьма уместно, как и ненавязчиво влечет к себе мужские восхищенно - рассиявшиеся взгляды ее роскошное и заглубленное сверх всяких мерок соблазнительное декольте. Колобковатый, ожиревший далеко за шесть пудов, Горбатов начинает таять обвивающимся поволокой легковатым взглядом, глядя восхищенно на нее. Прямой, открытый лоб лоснится от тепла уюта. Томясь одышкой, под обуздавшей властью предвкушения толстые пожевывает самодовольно губы. Заметно: тешится введенной в данный круг его пассией. И даже вспомнившееся налегке обобществление из толстовской "Крейцеровой сонаты" его нимало не пугает, а лишь легонько льстит возвышающемуся самолюбию. Косой огляд по сторонам других мужчин его приятно убеждает, что с любовницей он попал в точку. Женам, жизнью затасканным, такую ласковость мужья уже не адресуют. Их затянул к себе на дно вседневно - неотступный бытовой груз. Чтобы мужьям всегда быть на плаву. И взгляд на свою супругу у Горбатова с высоты прожитых сорока трех лет уж точно так бы масляно от соблазнительности ныне не блестел. В его глазах она стояла постоянно озабоченной то чем-то кухонным, то детским, то чуть ли не на одной ноге носящейся в цветастом махровом халате, часто замечая мужа лишь для оклика поесть или сугубо по делам. А тому-то после беличьего круговорота в производстве так хотелось хоть немножко где-то отдохнуть. Отвести подтравленную в цехе душу, увлекаясь пригревающейся под крылом его достатка пассией и хоть передохнуть вместе с такой теперь ему доступной красотой, обряженной в легчайшие шелка при обволоке истонченно - ненавязчивой парфюма, заключенного на этот вечер данной дамой во французские духи "КлимА". Обретена была вся эта прелесть, конечно же, на деньги протеже.
Каждый из сюда пришедших чувствовал себя в отмеченном премией событии совсем необходимым. Горбатов с высоты начальственного положения снисходительно сейчас глядел на остальных. Его заслугой оставалась только одна подпись под приказом. Технолог с главным инженером продвигали его в жизнь. Наладчики все это доводили до ума. Смирнову тоже как комсоргу самого большого цеха необходимо было набирать привычки, готовясь вскоре, по проскальзывающим упорно слухам, к должности заводского секретаря комитета комсомола.
Было заказано прилично. Понемногу, но почти что через пять - семь позиций вытянуто было что-то дельное из ресторанного пятилистового меню. И если б в этой строчке не была указана икра, то это было бы насмешкой над закатившейся сюда в полной приличии компанией и показалось для удававшегося потихоньку торжества совсем уж совершенно несерьезно. Еще с десяток лет назад залёживавшееся повсеместно в магазинах мясо крабов было доставлено с огромнейшей, предельной помпой на таком же потрясавшем верхом чудной изысканности тонком, с узорочьем забортированном блюде, ничем не хуже самого саксонского фарфора... Обстановка сразу за порогом создавала здесь собой особый праздник. Сверху свет лился так ярко, что, случайно опустив глаза на пол, постепенно вдохновляющийся Зотов вдруг на нем заметил тонкий женский волосок. Хрусталь под разным ракурсом ломал отсвет каскада умопомрачительнейшей силы. Слепил, бросая навзничь россыпью во многих ваттах измеряемую мощь. От расставленной везде посуды никакого по укромности не было места для даже подобия какой-то тени.
Речь держать здесь Зотов не планировал, равно как и танцевать с любой, кроме своей Натульки. Из неусвоенных до сих пор без возникавшей надобности правил перегрузки предлагаемого в рот он принял от жены приказ держать вилку в левой руке, а нож - в совсем обратной. "Первым старайся ничего не трогать и не вляпаешься точно никуда".- Гласил женский наказ сразу за входом. С этой минуты ему очень бы хотелось, чтоб так приятно начавшийся праздник как можно больше не кончался.
"Лишь бы рыбу никакую на столы не подавали, чтоб ничем не мог бы подавиться".- Назойливо вертелось у него даже в это заполненное, воспревающее духом время в ответственной за этикет и всю нынешнюю распорядительность части мозгов. Но за появившейся трамплинчатой формы стерлядкой категоричность его стала постепенно пропадать, как и первое желание не надираться до свиного визга. Моральные снимались потихоньку после первых рюмок тормоза.
Горбатову с роскошным видом благости на полненьком лице незаметно приставала роль этакого опекуна, ретивого блюстителя порядка всей компании. Он уже уверенней держал живот. Расстегнул пиджак, демонстрируя подтяжками солидность и настроенную лишь до третьего захода некую благообразность. Вертел крупно поставленной на бедра тучной осанкой и щедро зазывал к столу своих пару последних подошедших приглашенных:
- Здоров, здоров, Сережа! Видит бог: еще б чуток - и от штрафных бы рюмок точно, никаким макаром не отбился. Даже несмотря на это истинное чудо, природой вотворенное в супруге.- Широкий жест распахнутых в ползала рук приободряет их, реально суживая выбор до оставшихся двух стульев. Потом вслед проходящему досталось плотное похлопывание по плечу вспотевших горбатовских рук. Было оно силы неплохой, могущей все-таки довольно свободно вытолкнуть обратно пару-тройку подсолнуховых семечек, попавших в это время "не в то горло". Спутнице обиняком и искренне достался тот расплывчато - смазливый его взгляд, за который в жутком постоянстве с негодующей настойчивостью начальника 12-го цеха наедине журили и любимая, и любящая женщины.
Наконец-то! Всеми приборами густо уставлен общий стол. Весь ломится. Зотову теперь уже не нравилось, что при равной складчине повсеместно обожаемая им ветчина попала ближе к паре Рыбаковых. А к ней и двух размахов его рук не хватит. Значит, надо ставить на ней крест и есть поставленные прямо перед его носом эти костлявые оливки и потчевать зарубцевавшуюся язву - семилетку наткнутыми на коротенькие шпажки шашлыками. Пришлось переходить также на финскую салями, про которую как-то прошел слушок, что ее готовят якобы из мяса нутрий. Деваться было некуда. Ложить-то что-то себе надо. Рыбаков нанизал ее тройку кружков на вилку и потихоньку стал следить, кто будет брать себе заветную стерлядку. То делал вид, что тянется рукой к салфетнице. То якобы ухаживал за собственной женой, накладывая ей в тарелку поначалу по кусочку сыр, которого - так знал же! - она в глаза и видеть не хотела. То порывался разглядеть в вазе цветы. То пробовал менять местами сервировку у себя, не удивляясь, что все это выглядит со всех сторон нелепо. И лишь когда жена со всего маху жутко впилась в носок его туфлей своим тончайшим каблуком, из глаз его посыпались, запрыгали десятки искр и встали, показалось, на дыбошки волосы по всей башке. Ей было до того обидно, что у него, до этого такого благоверного, чуть ли не вылезли из всех орбит глаза на то великолепие женского пола, которое подкинула сюда судьба. Хотелось ей порезче встать и, уходя, перевернуть салат в овальном блюде под густой заливкой оливье и всем этим треснуть что есть мочи муженька по неразборчиво стававшей для всех чувственных пристрастий, бабьё вдруг так возлюбившей голове.
Технолог же Кириллов сроду не бывал до этих дней даже в простом кафе и поэтому враз навалился на почти каждое из блюд, заставляя также слабо евшую жену освобождавшейся часто правой рукой рыскать по указываемым блюдам. Никакие ее уговоры, облеченные в некий шипением входящий в ухо шепот, воздействия не возымели. Потому что он сегодня с раннего утра выпил только чашечку растворимого кофе и в автомате цеховом принял в себя неполный стакан сдобренной малиновым сиропом газировки. Потом была летучка, растянувшаяся на три с лишним часа и быстрый ход домой, куда добрался лишь в седьмом часу. Жена дала всего двадцать минут на то, чтобы помыться и побриться.
- Перекусить бы что...- Взмолился было он.
- А мы куда идем, скажи? Зачем тогда всё затевали с этим рестораном? Ты что ж думаешь, я бы не могла эти деньги к лучшему из дел пристроить?
- Ничего я уж не думаю. Все решалось без меня.
- А ты уже вообще тут ни при чем! Ни с детьми не посидишь, ни по дому толку никакого нет. Зато пить и курить - милое дело: хлебом не корми. Не жизнь, а сказка полная. Живи - не хочу. Одной только любовницы до полного комплекта не хватает...
- Тут ты уже переборщила. Мелешь черт знает что.- С настороженным взглядом прошелся по лицу жены. Скользнул незаметно по зрачкам. Но у той вера в непорочность мужа достигала чистотой глазного дна. Предположение осталось мимолетным. И она тут же стала заниматься чем-то по хозяйству.
Вот теперь он и наверстывал по полной все, недоеденное и недопитое за день. Но почему-то все это слишком полезное, необходимое для организма, вдруг заартачилось между собой, попав вовнутрь. После четвертого захода его желудок принял и вовсе вдруг что-то такое, не совместимое с другой едой. И если поначалу вздутое в желудке пространство в нем могло только урчать, то вскоре вдруг перекрутило напрочь все кишки и стало разрывать живот на части. Опустошив до этого возможные из блюд, он почаще стал ходить одним тайным маршрутом, избегая встреч с любым из сотрапезников. Так выделяться дальше было тяжело, равно как и удерживать в себе несущееся вон. Не помогала тут и ни холодная проточная вода из умывальника, и ни свежайше наплывавший воздух, на который он то и дело выводил вдруг захромавший организм.
А вот жена... (Не сидеть же тупо за столом одной). Жена пошла на это время по всем подряд танцам, будто затасканная девка по рукам. Всякий из компании старался с ней оттанцеваться, говоря слова, достойные только непогрешимых и во всем прекрасных дам. Но в дамский танец клокотавшая все это время в ней и непрерывно нарастающая неизвестность прорвалась. Скрылась с виду и она. Безвозвратно, но Кирилловых не эпизодически сейчас лишались. Их просто на оставшийся под праздник вечер потеряли. По не прямой совсем дороге домой жена еще что-то предупредительно на ухо лепетала про сушеные куриные желудки и гранатовые корки в банке на буфете. Тому же это вряд ли доходило. В голове у мужа вожделенным скромненьким приютом казался теперь каждый встречный куст и любая попадавшаяся в напрочь залитые глаза скамейка. Очень был похож он на попавшую под зимний ледяной дождь березу, когда она с нелепой обреченностью стоит, не в силах удержать свой неожиданно поддавшийся нагрузке верх. Жена крутилась рядом, неотвязно что-то предлагая и во всем стараясь угодить.
- Не обжимай, не тискай тут меня на людях так. Видишь же - без тебя тошно. Гы - ык!.
- В охапку точно брать не собираюсь. И пресмыкаться, чтобы пух с ресниц сдувать, не хочу. Я тебе, прости, не половик. Учти, Кириллов!..
- Ну и будь себе такой говнистой! Тебя со мной якшаться тут никто не заставляет. Так что дальше дуй одна.- Тянется навстречу взгляд уже немножко протрезвевший. Но сам стоит не очень твердо.- Доберусь и без тебя.
- Ага, чтоб за ночь в уличную грязь весь напрочь обвалялся. А потом люди завтра будут тыкать на меня. Мужик, мол, у нее от рук отбился. Самому же будет стыдно?
- Стыдно тому, у кого видно...
- Паразит проклятый! И откуда ты на мою грешную душу взялся?.. Тут же заводских в домах позаселялось - поглянь! - нечто в тыкве семечек.- Выдает невольно настроение тревоги, никак не прилагающееся к легкому налету меланхолии, выраженному на лице напротив.- Живо идем! Кому сказала!- Резко дергает рукав рубашки близкого к лазури цвета. Туфлей пинает отскочившую чуть в сторону круглую запонку.- Этого еще недоставало моей бедной голове!..- Вздуваются от недовольства крылышки тонкого, красивенького носа.- Будто знала! Шла ж как на виселицу, на долбанный ваш этот разгуляй. Сердце мое с начала самого недоброе учуяло. И вот - на тебе. Прими. Подарочек каков преподнесен!- Перебирается с заметно отяжеляющимся сдавленным покряхтыванием под мужнино левое плечо.- Бабе не было печали, пока свинью не завела.
- Я не свинья тебе пока, а Виктор Алексеич собственной персоной. Сравнила что - хрен собачий с пальцем. Начальство за красивые глаза - Ты заруби! - к себе не приближает.
- Замучилась я вкрай с тобой. Хоть самой на землю вались...- Вздох тайно означает недосказанность.
- Ты не бери дурного в голову. Будь всегда попроще и к тебе потянутся люди.- Не вертикально вставшим пальцем тщится воплотить в словах досужую, совсем пустую смыслом истину.- И вообще: не засоряй тут разной неприличной дрянью мне мозги...
- Ничем я их тебе не засоряю.
- Ой - ё - ёй!.. Да отпусти ж ты, иродово семя!- Отбивается настойчиво, мимолетом кося сухим взглядом. С холодом, пробившимся в фаланги пальцев, вырывается из женских рук. Капли крупного пота жидко стеклящимся наплывным севом вдруг мигом выгнало на лоб.- Не видишь, что ль: опять вовсю мою грешную натуру туго в рыгаловку ведет.- Спешит сойти с дорожки к подвальным ступенькам надвигающегося дома. Подглазье слишком уж по-крупному штрихуют темно - зеленые с отравы притенения. Сам ни на что не реагирует. Остается внутренне инертен. Характер всю дорогу кажется смято - аморфным. По чистой сути - никаким. Поэтому сейчас все далевые образы в глаза не попадают и контуры совсем размыты. Так что перед ним всегда стоит оглядной лишь жена, под которой всякий раз меняется уклоном будто под валами выплясывающий, с предельностью неправильно уложенный асфальт....
Звуки, до того уж неестественные и несуразные, не слышимыее ею раньше доносятся накатисто и редко из облюбованного мужем закутка. Того уже как рвет без удержу какого собственной печенкой. Вскоре, бледней любой подкрадывающейся смерти, приходит Виктор. В глазах, выпрыгивающих из орбит, застыла жутко абсистенция: ничто ему не мило в этой размеренно снующей рядом жизни. Подходит. Весь погружен в жуткий катарсис, в неспособность выдавливать из уст любую речь. И запах изо рта разит - что из помойки. Жене и жаль его. Она переживает. Драматически. Активно. А он... Уже отходит. Ему в некую крохотную радость становится вдруг предлежащее домашнему уюту еще неодоленное пространство. Просыпается натужно, незаметно ощущение себя. Сквозит тончайше нарушаемое соотношение недавней грусти и скромно обретающей привычный тонус, неизменно нарастающей и возрожденной в остывавшей, несуразной голове надежды в скорый выход из лихого состояния...
А вот оставшейся компании, не весьма отягощённой преждевременным уходом этой пары, пришлось теперь уж брать на грудь почти на четверть больше, так как Горбатов из-за подступившего гастрита пил совсем немного. Успешней всех сражался здесь наладчик Капитонов, без веских производственных причин давно пригретый руководством цеха за лояльность и большой партийный стаж. Прилепили года три назад ему медаль за ветеранство да и планировали вскоре неизбежно выдвигать от имени завода на правительственный орден. Но старший сын начал немного попивать и намерение начальства потихонечку зависло, хоть он и не работал на заводе. Но природная настырность и поставленная говорливость помогала Капитонову быть в цеху заядлым активистом. Лучшего толкателя речей нигде искать было не надо. На своих коллег он, правда, не стучал, что несло ему свои очки в общении с низами. Свой вес имел он и в цехкоме при распределении жилья. Но, кроме отписанной в прошлом году дочке квартиры, в другие схемы для повышения своих насущных личных благ и привилегий никогда больше не вникал. Ни в чем прочем сомнительном замечен тоже не был.
- А это что такое за беда?- Взмаливается тот едва слышно перед женой.
- Что-то скрипящее. Непрочное, видать...
- Ну, так вот, честная компания!- Капитонов начинает выдавать по вводящей от жены.- В свете решений сьезда партии...
-Нет! Не туда ты гнешь. Меняй пластинку, ёксель - моксель...
- Тогда так...- Вдохновенно наползает животом на стол.- Чтобы мы еще не раз пришли сюда поотмечать хорошие дела. И чтобы каждый получил... Чтоб каждому досталось счастья даже больше, чем он сам себе желал.
- Совсем другое дело. И вписалось...- Рад - радёхенек Горбатов.
Стол еще ломился от натасканного своей бОльшей половиной. СашОк, как прозвал спонтанно веселившийся вовсю Горбатов приданного быть на постоянном и уже не нужном им подхвате молодого и тщедушного официанта, был надолго выпровожден за толстые, с серебряными оттисками пышных выпуклых узоров по всему полю порфиры, шторы с насильно влитой в него рюмкой коньяка. Второй раз запоздно и после долгих подьеданий им был быстро подчищен от грязной посуды общий стол. Принес холодные закуски и десерты. СашкА вытуривают снова. "Конфиденциальность, брат. Высокая секретность. Нежелательность свидетелей. Ты же понимаешь..."- Во все уши подоходчивей толкует ему Зотов. Пытался паренек промямлить что-то в оправдание его присутствия здесь некими намеками "нам так положено", "обязан быть", чем-то еще. Только Горбатов оказался непреклонным. Приказал налить тому еще. Попало под руку уже вино. И знал, что пить на пониженный градус - дело, валящее с обеих ног. Но... Сопротивляться было бесполезно, как и отвертеться вскоре от начальственного нагоняя. Так обычно попадают между двух ладошек мухи: одной прихлопнут, разотрут другой.
И вот тут начался загул. Кутёж. Уже по-нашему. По-русски. Размашисто и безоглядно. Взбодрялись так, что едва стены не ходили. Пригнали даже из оркестра скрипача, чтоб сыграл "Мурку". Тот сбацал. Станцевали. Выход с "Цыганочкой" решились сделать все. Но Русанов ввел неосторожно в нее нечто особое, сильно смахивающее на круговой танец молдаван, из-за чего едва не оказался осуждаем с появлявшимся средь разговоров жестким до безысходности диагнозом на тему перебора. Тут же кто-то из совсем не даже молодых выскочил в новый танец с сервировочными под развернувшимся азартом мельхиоровыми ножами. Но его быстро усадили на соседний стул. И осадили. Ножи опять легли к десертам и холодному. Отведя душу, отвели попозже и его. На место.
За танцами никто и не заметил, как жена Русанова - дородная и низкорослая бабища - вместе с протиравшей только что ее губы салфеткой под невинный и располагающий к себе взгляд уложила шустро к себе в сумочку те два несчастных, неприкаянных ножа.
- На кой ты хер их слямзила, дурёха?- Аж привстал на цыпочки взбесившийся Русанов, выпав на секунды из начавшейся без ножей уже "Лезгинки".- Нашла где место, чтоб добро чужое тырить. И хоть бы что ей, что свои вокруг!- Чуть не задохнулся, набирая в себя едва выдохнутый теплый воздух.