Средней руки российские поселки - будто небритый мужичок до опохмела. Все несуразные. Паршивые такие. Невзрачные и впрям невмоготу. Сплошь немощью добитые и доведенные до ручки теми капельками всеогромного достатка, еще как-то дотекающими к ним. До падшей нищеты в сиротстве неприкаянном теперь уже навек забредшие. Стоят серо чужие неким неприязни бельмом. Пахнущие всякой перекисленною, распоганенною дрянью, едреностью и затхлостью сопоставимой с мочажинной. Так же и он: обшмарканный, в застиранных портках, стоит с мятым рублем полубосой у старой подворотни условным символом новейших перемен. Имя свое только бессмысленно мычит, заскорузлым пальцем тыкая в страницу святок. Иной раз даже увлажневшая от недержаний неприятность покорной змейкой означенно пускается вниз по штанине. Совсем забыл, к какой прибился жизни. Из одной вышибли. Другую не догнал. Мимо прошла...
Стоят по-разному. Только с бедой одной, подхваченной - как тем же невезучим ловеласом - сугубо против воли. Былое всем - поселкам вместе с мужиком - аж даже тошно вспоминать. Как не было его. Будто какой мираж наплыл. Или чего приснилось. Хоть ухватись разом за все фаланги пальцев на руках. Остались только даты на могилах, подсчет коих лучше вести с таблицей умноженья на руках. А к быту новому почти не подобраться. Он как то пособие, чего в порядочной стране никак не надо было делать. И новым называется только по способам отьема. Чего желали все, как раз того и не досталось почти всем. Пока с посулами в писульках все держали виртуально на пустых тарелках свой кусок всеобщего богатства да на дележ носились дружно так за тем готовым под раздел достатком общим, как за писаною торбой, он - глядь - и прохудился весь. Просыпался. К совсем немногим. Бывшим совсем близко к этому условному мешку с достатком. К назначенным его не бережно хранить. На всех углах трясти. И кое-как блюсти.
Они забыли. Очень жаль. А мы все вскидываемся страшными, как этот самый передел, ночами. Шарим впотьмах спросонья по карманам, находя вместо достатка жалкие остатки медяков. Давали ж нам с огромными нулями! Остались же одни только нули...
Не спохватились в свое время, что к купюрам прилипают только грязные ладони. Тем более: ну кто такой толпе безмерной позволит самочинно грязь на собственных руках в России разводить? На столько рук и денежек не хватит. Вот и месили мы все годы эти выбивавшей даже совесть терапии совсем уж грязь навозную. Ногами. Куда-то пятились по-рачьи. Потом в верхах всю вместе грязь перемешали. Под одну дудку всех простили широченной царственною дланью. Нам даже подобрали новый гимн. Всепишущим поэтиком. Без слов. Чтоб каждый мог туда вылить свое. Чтобы могли спокойно материться под утробный плач стоящих рядом. Понятно же: по-разному прощать - совсем не хватит дудок. За переборы щелкнули по носу пальцем больно уж ретивых. Додумавшихся до отьема этой самой длани. Теперь уж кто там разберется, откуда есть пошел достаток новый. Напиленный уже сугубо лично...
Домишки ростом выше этажа все в тех же городках чаще всего едва зашкаливают ростом за верхушки голубятен. Что выше - то приходы. К церкви. К былому благолепию культуры с дохнувшими дружно так на ладан очагами. К наместной власти, наконец.
Народец - так себе. Хиреет. И мельчает. Никчемничает почем зря вытрясенной, будто перья с разодранной подушки, жалкой душенкой. Понять никак не может, что при лихой године его опять поперед всех никак им не осознанную эту ценность новых перемен поставят защищать. Тут не забудут. Чтобы в задах, гляди... того, не застоялся. Чтобы повинность при порядке проходил. От рук не отбивался... Разбилось на ухабах властных перемен в мельчайшие осколки и сознание само. И дребезги еще трясут: никак не хотят клеить. Осталось от народа лишь название одно. Как осетрина в слабом выросте под угнетающим аквариумным стеклом. И не поймут вверху никак, почему это народ их не готов упиться счастьем. И у народа тоже ум зашел за разум. Вот все как будто из достатка есть, а некак к нему даже развернуться. То где ужимка. То прямо в бок что прет. Будто никак не может влезть он в скроенные не в размер штаны. А то тремя деревнями никак указ земельный какой уж год не могут осознать. И счастье по указу у них всех как будто бы и есть. И в буковках прописано. Земля - лежит. А в руки почему-то не дается. Такая не ухватная совсем. Годами цокают они по избам языками, закатывая удивленно вверх глаза. Землю к уму не могут приложить. Что, то есть, делать с ней в одних рваных портках. Лет десять назад - знали. Ныне - нет. И ведь как уговаривают сверху, чтобы в деревне жили хорошо. Наказывают. Направляют часто. Чего же этому народу не живется? Неймется все. И ни за что тревожит всю чиновничью ораву, будто собаку зудом блохи. Все думают, будто она, конечно, не собака - еще на чес способна...
С вершины главным кажется, что точно виден путь вперед. Так упорно видится, как слепому в зеркале цвет своих глаз. И уж ведут в доску свои поводыри, славословя что есть силы приход несметной кучи благ с каждого встречного угла. Их бы только надо не лениться снять, как те бананы. Иногда даже жирно складывают будущее в цифры. Нечто тыквы. В кучку. Так он опять туда же: вбок да в нищету. Из каждых пятерых, хлебавших раньше водку, четверо очень уж исправно перешли на самогон задорный. Чем-то даже подзаборный. Пятый уже гм - м - м, того... (говорить стыдно, не сказать нельзя ) - никак не сосчитает звезды с двухметровой глубины. Совсем не оттого, что не вложили в руки счеты. Охолодел до жизни. Отошел. И окочурился...
У еще живых еще есть даже выбор. Кого не валит даже самогон, ждет на подхвате спирт лосьонный или розовые воды от прыщей. Вот скипидар всегда удобен. И сподручен. А женщины... Изжили признаки приложенной от мирозданья красоты и вековую склонность к домоводству. Будто от Рубенса, от его сплошь развеселых с возлияний вакханалий, совсем случайно приблудились, перепутав исторические сроки жития. Прикладываются тоже понемногу как к данности в необходимой для леченья процедуре. (С той частотой, с какой исправный батюшка на паствины крестины подходит всякий раз до алтаря). Не знают, бедные, что все те недуги, исправненько спускаемые порциями сверху - болезнь хроническая. И она так же вся исправно, как и астма, переходит сразу в рецидив. Наверху, бывает, только думают чихнуть, а по низам уже обкашлялись вовсю. А народ, в платках ходящий, все припадает к горькой, будто геморройный к шейной панацее. Сперва как к снадобью. Потом - как будто пользует заместо мумиё. Припарок всяких. Уже в запоях уверяют, будто бы так перебивают разные нервные расстройства. Только зачем же их перебивать, когда эти расстройства еще надо поискать. Ведь все уже так дружно откатились в век железный. Там мысли просто до голов не доходили. Всё чаще оставались в кулаках и на дубинах. А прошлое недавнее ушло навек, как сны последних мамонтов. (Домишки-то хилеют. Людишки без присмотра тупостью сплошь обрастают, как коростой. Наивные. Сидят и ждут исправненько чего-то от того, от сытого конца дороги, где все благоволители указы им варганят. Приучены никак. Да хоть белугой плачь - никак не доорешься. Ну до того уж осознали, что ежели у них от трактора осталось лишь под два мешка хлама из железа, а у других - только кардан и куча шестеренок, то даже с их перестановкой и сретением - тьфу ты!- соединением (прости, мя, боженька, за искаженно вставленную святость!) вся эта техника лишь будет называться тракторами. И дружно налегли на сохи. А в том конце дороги на бумажках против строчки с техникой такие жирненькие галочки стоят. Насыщены, как к осени вороны. И только к галочкам прикован взгляд. А вдоль той же дороги из крепких, высоченных сорняков кричат совсем другие галки. Земля стоит под вечным паром. Вместо распашки на полях народец с частых перепоев в иную перебрался ипостась - сам ходит вовсе нараспашку. Ситуация, скажу вам, сверхразинтересная. Как в стареньком известном анекдоте, когда глухой слепому говорит...
И если с бодуна мужик, хлебнув холодного рассола, хватает сразу добела в обжим любой рукой косу за ручку и рвется на покос, то в половине той - существа все же понежней и не способны на живые чувства наступать. Потому каждый раз, употребив сивуху даже при плотнейшем закусоне, они, обкаявшись сполна в разных грехах потребных на всех углах по многу раз, встают от жизни на ступеньку ниже. Боюсь даже сказать. Но ведь... Оскальзываются телом и умом. И даже отбиваются от рук. К примеру, при горячке могут запросто подумать, что коровы по неделе могут даже недоенными быть. С хозяйством поселковым тоже все нескладно. Любой заброд домашней птицы за околицу - прямой себе убыток. В метровых зарослях травы иной раз даже коз не отыскать.
Праздники новой власти туземство здешнее совсем особо чтит, совмещая с новым выгоном горючего продукта. И даже старые в ходу. В гаженых с лета метках мух на развешанных по стенам изб календарях все кружочки равноправно выгорают рядом. Отмеченные отстают под жирный обслюнявок пальцев, прихватив с трясучки тыком невпопад иногда и даты накануне.
В запой, когда особо припирает, уходят даже в самый аккурат под посевную. Иногда же - и под праздники церковные. Случается - даже под слухи. А то и на подход ненастья. Стойкие к закалке используют, метясь под сбежавший навсегда прогресс, уже аптечные настойки. Без рецепта. Только следят, чтобы на этикетке градус крепкий был. А самый писк, когда кто пьет от стекол очиститель. Тот себя вправду очищает от всего. От зрения. Походки. От печенок. Потом уже и от извилин. Попутно средство служит вместо клизм. После четвертого приема дальше семи уже считать невмоготу. А счет - к чертям его собачьим! - в какой надобе он, когда ведро яиц везде идет в обмен на флягу молока. Мешок пшена - на ящик помидоров. Зато вместе с умом и хвори разом вышибает. Так и плутают все румяные деревней, разбредаясь вечером на сон в любые избы. Понятно, к разным женам. Так ведь похожие-то все. С распухшим, извините, рылом. С разбитым носом и небритыми щеками. Со склизкими подарками, торчащими из всех ноздрей. Таков есть характерный признак новой популяции у вырождающегося класса. Выводили долго, в два прихода. Без власти самого же гегемона. Чтоб сразу не пропал. Жаль, сверху-то его - будь он неладен, этот признак - почти не разглядеть. А что слова связать уж толком многие не могут - так ведь юродивых пока никто не отменял. Указика-то... нет! Да и не всем морковный сок идет с денатуратом под картошку. Литр молока уже подравнивается к килограмму пива. Тройка газет - грех-то каков!- стоит ровнехонько, как те же самые заветные домашние поллитра. (А ты попробуй их по капле перегнать! Да закрепить к шкале двойного обалдения птичьим пометом. И чтоб без никакого недолива)!
О горькой, впрочем, уже хватит. Что же еще сказать?.. Лошадки появились по поселкам. И телеги. Все на шинах от шагнувшего под самые дворы колёсного прогресса. Плоские. В такой мягкой приятности зады в них прямо барски утопают. Сотворены то ли при трезвых головах, то ли ребятней лет не больше десяти. Прямо так и подошли к удобствам городским. Хочешь - побузи на ней. Нет - безмятежно спи. Особенно при расхождении с женой в питейных и похмельных интересах. В дороге также под удобства можно срезаться в картишки. В того же дурачка. Иль в подкидного. (Но только не в очко. По опять же бедственной финансовой причине всех аборигенов. Их по навязанной традиции даже без кризиса по всем карманам постоянно бьет. Хорошего добра у всех давно уж нет. А на плохое - зариться не стоит). Вот только петухи зря кукарекают: народ к заре уже не восприимчив. Она и ночь на дольше не пускает. (Не всяк же может ровно в полночь с этим делом закруглиться). И, до утра маленько потерпя, под нужный час не хочет подойти. Блуждает так себе вокруг. Людей не замечает. Во вред свела присвет и им транжирит, будто вечным. Чиновников, жаль, электрических нет наших на нее...
Разбились более дороги. Столбы сильней повело вкось. Издалека так сильно смахивают на кого из местных, крепко принявшего "ерша". Не то служат аллегорией вечно склоненной за никак не приходящей ей отдачей за непомерный труд русской деревне. Ведь памятник и вскладчину вовек не возвести. О воровстве уже сказали в позапрошлом веке.
Да - а - а... Здесь жениться до сих пор не разучились. Каков ни есть, а верный повод вволю кампанейски отхлебнуть. Означить до предела собственную меру. Под самую что ни на есть завязку. Перевести в литры собственную радость. Чтобы активнее включить в процесс печенку с железой, что к желудку от рожденья прилепилась. А то даже забыли, где они. Да под баян на плясках, себя перетряхнув, в полный порядок привести все потроха в брюшине. Перекумовничать с кем ни попало, щедро слюнявя невпопад в какую круговую чьи-то масляные от селедки губы. Отметить праздник по привычке мордобоем. Сравнить остаток собственных зубов с соседским. А то и вспомнить будет нечего, нося бесцельно к следующему празднику целый рот зубов. Да еще этим выделяться. Ни тебе плюнуть смачно. Ни залихватски засвистеть. Ни вволю вытянуть через щербинку язычок, кривляясь вволю на кого-то. Чтоб точно не забыть меню попроще и сразу пересесть с кусающегося ценой мяса на всяческие кашки и пюре. (Необходимость драки - как печать на справке. Иначе не поверят в сам факт свадьбы).
Упиться так, чтоб и себя потом долго не помнить. И чтоб житуха этакая, с явным перекосом, почаще бы являлась в замутненном дымкой виде, когда, прилично перебрав, на нее клево смотришь через четверть первака. Ибо когда ее увидишь в чистом рафинаде, то можно точно тронуться умом. Она - как данный текст, читаемый зачем-то с правой стороны. Что как бы даже будет по-арабски. Да через зеркало еще. И был осознан только по-японски. Чтоб исковерканным в чистую дурь воображением утюжило поболее поплывшие в бессмыслицу мозги. И правильно идет общественный процесс, хромая от экстрима скачущих в уму непостижимых сплошь разбросов всех из любых кардиограмм. Дабы и вовсе не трезвели. Чтобы не тронуть при рассудке полном тот же ум...
До свадьбы оставался еще час. На улице - приступ жары с тугим загнетком плави. Стоят вместе глухой стеной... Нет и намека на какое-то спасенье. Воздух как встал. Застыл, сплошно врастая в недвижь. Не шелохнется даже лист под потугой - легчинкой вздоха ветерка. Разгорячились даже тени. По жестяным перержавевшим крышам, обжигаясь, переплывает грузно марь. А духота все прет и прет на вырост. Почти всевластно. Не остепенясь. Хоть солнце завернуло далеко за полдень. Тепло растоками напором водопадным все наплывает от небес. Настырно. Нудно. Сплошь неодолимо. В тугом обхвате липкой обволоки мучаются все подряд. Едва волочат ноги среди погрудной теклины истомы. Кто-то из кухни вдруг с дичайшим ужасом заметил, что он потеет даже за ушами. По чистой правде - сущая парная для народа. Да еще когда тот при торжественной одевке. И праздник ныне в обязательности той, когда, допустим, люди вырывают себе зубы. Уйти нельзя. Передоверить - тоже. И отменить все невозможно. Вот и снуют, как муравьи, на все мероприятия уж третий день. (Так еще вьется ночью возле лампы мошкара. Ошмалится маленько сквозь стекольце огоньком и рядышком, внизу, скромно протягивает лапки, доверяясь вожделенно набежавшему без просьбы отдыху, до уже нового подлёта). Доказывают всем: находятся при свадьбе. Изнемогают при параде всем напыщенным, готовым вмиг сомкнуться нынешним разбродом. Текут окрестно - отделимо от других, неприглашенных - при цветастом разодеве платьев, брюк, рубашек. Не терзают чем непрописным даже кусок обычая. Не отвергают даже в мыслях праздничный обряд. И тем усугубляют более потливость. Ведь даже пиджаки носят по надобности той, с какой бы зонтик нужен был пингвину. Поэтому глаза у приглашенных забиты напрочь мимикой и речевыми выплесками мук. В мыслях точно текут одни проклятия погоде...
А свадьбе что? Она с вчерашнего утра уже многообразно закрутилась неким механизмом, подводящим торжество к застолью. Который день затеявшие эту кутерьму носятся что есть мочи по поселку. С расчетом закупают снедь. Сносят усердно в кучу стулья и посуду. Частенько обмывают повод с не попавшими на свадьбу. Иногда даже на лавках. На ступеньках. На выкладках газетных во дворах. И просто за углом. Чтоб и подумать не могли, что не попавших на гулянку меньше уважают...
Сегодня день стал покучней. Плотней. И для хозяев. И для приглашенных. Мероприятие разбилось. Разошлось на три неровных части - ожидающих подход к столу, готовящих к нему же и узаконивающих повод для него...
Молодые при подмоге многих из родни, свидетелей, друзей да и в множестве приставших по пути знакомых, до этого уже не раз махнувших залпом, закрепленным пережеванным кусочками по многим ртам соленым огурцом, еще толкутся в стареньком, одноэтажном загсе при охрипшем, замусоленном, с предельно пережеванной годами пленкой, вальсе Мендельсона. Магнитофон, как будто издеваясь, играет его раза в полтора длинней. Что епитафью. Даже и с прихрапом. Если б еще чуток в растяг пустили вальс - точно сошло бы на поминочный отпев кого из мира уходящих. Два из трех огромных деревянных окон - приоткрыты. Подоконники и рамы - в мутновато - белой чешуе давно растрескавшейся краски. И подмешала собой благость куча мух, слетевшихся сюда без всякого зазыва. Под слова "...Решили вы скрепить союз..." слева, от улицы, в нечаянности полной громыхнул басом мужской грубый и комкастый мат из состояния, что ближе к дрибадану, нагрузкой посланный в кого-то впереди с чьей-то крайне непристойной матью. Да в некую глухую "растудыть". Потом мужик пространно начал обьяснять, орудуя исправно тем же басом, все остальные предпосылки к адресату. Закруглил же грубо переползшей через две октавы ниже фразой "...Эх, разьедреная ж ты эдак вошь! Куда, не зыря, ластами в глум гребешь? Чмо лоховское. Сгинь же ты тутось начисто разом с любой ненадобной затеей, несуразнейшего идолового сына падло!". Кто явно все услышал, закатывали к треснувшему потолку глаза, вспоминая разом аллегории из разных словарей. У троих ветхих стариков вскинулись было по три правых пальца под молитву. Ведущая коровой лупала жирной черной подводкой мазавшимися с подслюнявкой у зеркала трюмо почти час глазами и под длиннющий астматично - нервный вздох надолго выпала с твердо зазубренной словесной колеи. Пришлось понос словесный тот всем да немножко переждать до осознания себя извне всех остро непубличных заведений с расхожей кличкой "дурка"...
Женщины, стесняясь, слегка приподнимают запотевшие подмышки. Обдувают что есть мочи из-под ярких губ свои прически. Одной из задних дам, пышногрудой и высоковатой, ухватив пальцами бретельку, удается незаметно задуть свежинку воздуха в приличного размера лиф. Облегчением тут же с лица на миг свело налет мороки... Мужчины - те, как гуси. Стоят гордо. Деловито. Тешат собственную важность в раздутых с пекла подрумянках щек. Иногда покрякивают. Часто вытирают с умным видом пот со лбов. Иногда - платками носовыми. У всех одно желание - быстрей отсюда улизнуть. Один из по бокам стоящих мужиков, лениво щурясь, вслух пересчитывает мух на потолке. После четвертого из всех активных пересчетов с полной ответственностью доверяет процедуру одному левому глазу. Потом с зажегшимся в расширившихся вдруг зрачках смертнным испугом старается в одну минуту переморгать всех вместе рядом с ним стоящих. Бьющийся лещем в руках трясун с вчерашнего отходняка к зачету им никак не принимается. Другой наладился было сморкнуться. Хорошо, жена локтем успела толкнуть в бок. Пришлось как бы поперхнуться. Еще один, плечом стоящий ближе всех к портрету Ельцина, не нашел нужным отказаться от того, что делают собаки от безделья... А ведь женатики в приклеенных, намученных улыбках еще не обменялись кольцами. Не все дочитано из тонкой красной папки под гербом, чтобы докончить процедуру. При мысли о шампанском тещин свояк, досрочно приняв утром без закуски не хиленький стаканчик беленькой на грудь, с тиком в глазах часто ведет бровями, уже осознавая, как после загсовской шипучки его сперва сведет в разлом, а вслед из-под него за четверть часа уж точно только на две стороны света вышибет все ноги. Знает точно, как таблицу умножения, что крепость, принятая ниже предыдущей, даже самого колхозного быка - осеменителя валит с копыт. И у него с предчувствия такого вдруг вдобавок к тику крупно высевается на лбу горохом пот... ...........................................................
Заученно и трафаретно улыбнулась поздравляющая в коий уже раз какую пару за шесть последних лет заведующая загсом. Слова под дискантом звонки и катятся в притихший зал как цокот по ступенькам от подкованных сапожек. Шпарит, почти не глядя в текст. Глядится чуть постарше средних лет. Метилась на меньше нарочно выпущенной из прически прядью - завлекалкой. И чересчур жалела, что яркий дневной свет выдавал вчистую натрус пудры с подрумянком скул. Туда же, в молодость, тянулись лодочки белых туфлей над каблучками - спичками росточком под три пальца. А талию стянуло так в корсете, что гласные в пуляемых ею словах как бы скукошились и посжимались. Поплыли коротко. На придыхе. Как вздохи... Чьи-то праздники сложились кучей в ее будни. Такие одинаковые все. Как кирпичи на стройке за углом. Все, даже праздничные даты, виделись ей только в цифрах, подписях и штампах. Отражались сухо фактом на бумагах. Иные из приходов выписных остались в памяти лишь крупным и всегда шумливым планом. Обголосившимся большим пятном со всхлипами. Явленной кучностью в одних черных одёжках. А будни схожими переползали - и вполне благополучно - в цифры. Так приедается и черная икра, превращенная из лакомства в ежедневно потребляемую пищу. Особо выделялись у начальницы безвольно оленивевшие с пресных мыслей и трогательно вставленные мимикою в радость глазки. Как будто извинялись за подбор давешних, сполна подвяленных унылым долгосрочьем захолустья, однообразных дум: "Все прут они и прут. Ни счета, ни порядка нет им. Будто какая напасть в самый раз нашла откеда... С какой же это стати по многу раз бесцельно у нас стали кольцеваться, чтоб раскольцовываться вскоре? Гораздо боле, нежели плодиться. И мрут - хоть в штабеля ложи. Какой резон обштамповать всем паспорта по многу раз да учинять вовсю гулянки. Только на лоб еще тавро осталось пришпандорить. А проку - никакого. Один расход бумаги зряшный. Видать, деньгу от жира некуда метнуть. (Благополучно подзабыла сразу за порогом, бедолага, что вся та наша нищета так же и делится на нас. По многу раз. За минусом отдавших богу душу. Те мрут для улучшения достатка для других - хоть в штабеля ложи. Да странность вот, совсем непьющему уму необьяснимая- с ними уходит и доход). Вот тут тебе и закавыка с огроменным многоточием в конце... Ну точно - истинная правда: прямо аж чихнуть с расстройства этого так сильно захотелось"...
Покраснев от неудобства, кокетливо зажала что есть мочи между пальцев переносицу. "Не хватало мне еще тут расчихаться. Стыда ж потом не оберешься! А то, еще чего, завистники и должность отберут. Матвеич, наверни ему больше бог здоровья, обретается уже за нынешней начальственной колодой. А у главы районного родня раскидана расплодом, будто зерно, по всем околичным колхозам. И грязь навозную не прочь на газ с асфальтом поменять". Она себя вдруг сильно пожалела. Жуть как захотелось ей на столько же остаться при такой чистой работенке. До самой пенсии. Срослась со всем этим тревожимым, кроме людей, одними мухами, проспавшим время местом. При этих же невзрачных окнах и со щелями размером в палец в коричневых доельцинских полах. С дежурной дозой коньячка за ящиком шампанского в подсобке. Дойдя с горем пополам до слов: "...Именем... - В сопрано тяжело вмещалась отбиваемые жестким слогом четкость и чеканность.- ...Обьявляю вас мужем и женой", служительница уз вдруг всем щедро улыбнулась, как родным. (Помог трехзвездочный коньяк). Щерясь, сняла нечаянно табу с отколотого верхом левой стороны бокового зуба. Сбросила с себя напыщенность и строгость, налетом пудры будто бы прилипшие до этого к лицу. Заговорила проще и понятней. Иногда даже с прихватом струн самой своей, приписанной сюда бумагами души. При словах совсем ненужных "Милые вы наши..." свидетелю от жениховой стороны не глянулся чей-то дотошный взор причастных. Но с другой команды... (Глухой, как старый блудный пес, брат тестя слишком уж настырно правил к звуку всаженный в ухо почти такой же древний аппарат, строя при этом массу безотчетных рожиц). Оправив жалостью по-ангельски глаза, едва не впал в святую благость. Закатил под лоб похожие на жизнь в поселке невзрачные и серые зрачки. Чуть постоял, примериваясь к замысловато - витиеватому чиновничьему, в виртуозно перевитых фальшью чувствах, слогу. Потом вдруг начал судорожно мямлить про себя из Нового Завета: "Тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их"... Стал тут же упираться пугано в ближний огляд на неприглядность стен тупо глядевшими глазами. Спохватившись, быстренько, почти в распев, тихонько про себя затараторил: "Свят, свят, свят... Не с тех я врат воше - е - дши. Прости мя, Господи всевышний, за прегрешение сие - е". Сделал снова постными, привычными глаза. Втянулся прочно в размягченный смысл текущей речи прямо как в исповедь какую. Стоял высокий. В жердь. С желтушным видом. То ли что постился истово даже за не знавших о постах. Не то как проболел чем геморройным. Под конец едва не положил свой подбородок на плотное плечо шкафоподобного, но ангельски смиренного, двоюродного брата жениха. Благообразная старушка, тихо стоявшая до этого за длинным, заслышав слово "сатана", свела в страхе глаза. Запричитала быстро про себя, путаясь в шепоте, как ветер в листьях: "Окстись, нечистая твоя душа... Изгинь... Воистину блажен... Меру мака, меру проса знает только сатана". На уровне лопаток длинного перекрестила себя трижды с перепугу... Штрихом последним зазвенели кольца в блюдце. И тут же хлопнула бутылка, размешав густую пену брызг с будто крепившимся, недружным пока криком "Горь - ко!". Чиновнице уж было не до них. Ее настырно осаждала мысль, как бы достать мешка три стружки на подстилку поросенку. И почему четвертый день не привезли дрова для печки...
Вдруг с левого крыла всего процесса рванулся кривовато вбок, бросив враскидку руки, разомлевший, одуревший от охватного гнета жары, в худобе тлевший хлипкий мужичок с жиденьким, коверканным огрызком из "Лезгинки". Змеей носился, извиваясь слева от него, развязавшийся некстати серенький шнурок.
- Э - эх - х!.. Гуляй, рванина!- Морщавую затиснул руку за затылок. Потом ее же палец прихватил зубами лошадиной желтизны. Смысл танца был едва понятен, как текст из слабо жеваной газеты. Разбежался в новой растанцовке. Выбежал было к столу. Все уткнули взгляды в старика. "Ас - са!"- Прикрикнул кто-то бодро за спиной. Сзади жиденько не в ритм захлопали в ладони. Начальница с испугу стала отбиваться книгой, приговаривая строго сквозь очки: "Такого нам еще концерту и не хватало только тут!- Завернула было от обиды губы в рот.
- Этоть, милейший тип, вам не Дворец Кремлевский. Ишь ты! Разгоцаться на публике решили. Паленой самодеятельностью возжелали акт удостоверить!- Просила того следом долгим и не попадавшим взглядом быстрее закруглять затею.- А хор вам Пятницкого на подмогу, чай, не привести?.. Кудыть это его к патретам понесло? Еще сорвет кого. А мне тогда в комиссии моргать. Грехов не оберешься. Они вона в стекле да в рамках все... Здесь же строго государственное место. Ответственность вокруг сплошная...- Окинула тревожно всех.- Чей это дедушка расхулюганился у нас, поперед премного извиняюсь? Не хватало еще только походить ему на голове!".
- Я б и пошел.- Нахваливался дед.- Только на лысыне, боюсь, не устою...- В присядке оббегал начальницу.- Годков бы мне с десяток скинуть... Ы-ы-х!
- Не приведи Господь... Не надобно.- Не успевала взглядом за укатившимся уже за стол дедком.
- И вовсе я не дед. Почти в соку весь. К жене - что ночь - так в гости набиваюсь... Воистину уж обижаешь, дорогуша.- Пускал старик вслед за словами струю карбидной смеси перебродивших вдоволь запахов хмельного из узенького рта, припустив опять по кругу с вырванной где-то в закромах скудеющей с годами памяти странным подобием лихой казацкой плясовой.
- Фу - у... Как вульгарщиной несет.- Отвела в сторону от запахов начальница мизинец и лицо.- Ну что это такое, наконец? Конец-то край ему хоть будет?.. Унял бы кто. Откуда он завелся?- С дрожью в голосе взмолилась.
- Да наш он. Свойский в доску.- Дружно загудели перед ней.- В куче общей причесал...
- Я лишь об том, кто накрутил его. Сподобил, то есть, к этому.
Все, боясь ответа за танцора, даже на немного отступились от дедка, которого уже несло неотвратимо с боковым вывертом явно стершихся подмёток от ихних спин к дивану. ............................................................................
- Вчерашнее, небось, еще не догорело...- Серьезно доложили с середины.- В парке вчера вот также до полуночи носился. И башмаки, гляжу, уже совсем не те на ем. Те проломившиеся были посередке.
- Его б словить кому...- Морщинил лоб крепкий мужик.- Остаток от заправки же не знаем.
Поймали наконец. Стали держать за рукава.
- Пашунь! Да за тебя! Полжизни...- Пустился было снова в пляс дедулька, почти повиснув на руках меж мужиков.- А эти что стоят, стреноженные будто?- Удивленно поглядел на пеструю толпу.
- Дядь Вась!- Стал упрашивать и сам жених, почти слезясь от смеха.- Ты что?.. Полный назад! Полундровать зачал ты рано! Остынь, милок. Гаси давай быстрей свой порох...
- Как будет сказано. Ты ж знаешь - нам, матросам, на хер суть по всем вопросам...- Тот прямо с перепляса кротко стих ягненком. Стал виновато кланяться, будто показывая всем потный язык плешинки на чуть багровом, потном темени.- Я ить привык плясать под крик. Под дудку, как она под ухом... А тута сплоховал. Во всю глотку, слышу, заорали. У меня как враз что переклинило в мозгах. Нечто заворот кишковый. Команду, точно, бросило не ту... Звиняй меня, коли не так, мадамочка. Премилая хозяюшка ты наша...- Аж задыхался.- Нечто чумой какой задет некстати.- В запале силился стереть слезу ладонью.- Сон вон с молитвой - вот и весь удел наш... Отчаливаем мы, видать, от нонешней житухи. С отшиба старческого нас уж и прибиться никуда не угораздит...- Сощурившись в порывах извинений, с чудинкой, треугольной формы разобиженно водил глазами.
В это же время пролилось, будто нечаянно, шампанское того же тещиного свояка в букет свидетельницы со стороны невесты, когда та потянулась к жениху за поцелуем.
- Ну, что вы...- Повежливее отмахнулась чиновница от мужичка прощением. Выплеснула промельк жалости на поморщенную, всласть заношенную коробь его коричневых туфлей.- Возрастное это. Одолимо... Бывает и хужей. Один вон, помнится-то, в прошлом годе чертей полдня в ручье ловил фуражкой.
- Не - е - е... Скоромный я. Да и почти не шубутной. До четвертой добираясь, со стола закусь ни в какую не беру. А потом кразу спать ложусь.- Дедок теперь уже неслыханно был рад насчет себя. Хоть прикрепляй медаль на грудь.
Минуты через две процессия в ленивом развороте потекла на выход, оставив за спиной белую осыпь лепестков пионов в маленькой лужице из-под пролившегося сквозь букет и все еще шипевшего шампанского...
Дошли до очага гулянки. На кухне женщин - уйма. Места даже для ноги не отыскать. А сколько женщин - столько и уставов. Оттого и разговоров всегда больше их самих. Толку ж и дел - в ужим ладонный. Важнее тонус всем задать психологический. Кто-то из троюродной родни невесты уже высыпал салат в ведерную кастрюлю. Теперь неспешно заправлял жирнее майонезом, заодно облизывая след у горлышка пакета. Потом закатывал томно под лоб глаза, пробуя с ложки вкус. Потом прилоскотала сваха. Попробовала тоже. Выдала довольным тоном резюме: "Сойдет. Только подсыпь сольцы немного..." Прилежно облизала напомаженные губы... Одна из женщин под советами двоих, стоящих рядом, укладывала горкой пирожки в тарелку. Спиртным командовал седой мужик, вприкид с серьезностью стратега медленно определяя продзапас.
- Скажи-ка мне, Сергунь.- Рассудительно и важно тянул речь, томно правя вбок глаза.- Скольких ноне гостей зазвали? - На круг до трех десятков наберется... - Ага... Прибавить жрачки надобно на всякий случай. Чтоб нам не осрамиться то есть. Особливо с питием. Будь оно, не к столу сказано, неладно...
- Сватьев спросить еще бы не мешало: сколь будет с ихней стороны. Обещались сразу по приезде, что прибудут, кажись, семеро. А ить, гляди, восьмой дозаявился. Вон тот, что с пузом к пальме прет... Трех кур может себе в присест на зубы положит.ь Добавь туда же восемнадцать душ от нас... Вот и считай по-новому, далее прыгая от ихнего восьмого живота.- Проткнул медленно пальцем душноватый воздух, целя его прямо на дверной проем.- А во - он та бабенка в платье серебристом... Это сваха.
- Не та, которая повисла на гаврилке у блондинчика с эдаким видом сморчковатым?... А тот, радость жуя, плечами водит весь, как в той любви цветной. Глядь-ка, как в обьяснениях мизинец оттопырил. И сигарету двинул на отвод. Шнырь на шарнирах, да и только.- Отвернулся, образно плюя.- Прям чудо в перьях. Мать бы его за ногу...
- Не путай белое с блестячим... Куда ты метишь зенки сослепу? А еще когда-то ведь водилой был. Доверь таким машину...
- В серебре, ты говоришь, свашка?..- Вылупатыми, будто у окуня, водил глазами.- Надыбал! Во! Нашел!- Тыкал пальцем, будто пистолетом в край стола...- Что ж она так высушена вся? Аж прямо до селедочного виду. Хуже того!.. Прям до подобия заморенной в сушку тарани. Впотьмах или с глухого бодуна за мужика можно, как пить дать, принять...- Поглядел еще внимательней.- Ишь ты, выкаблучивается.. Любовью вон по капле вся исходит. Охмуром, будто паутиной, уже пендрежного какого-то в беленьких штанах тихонько обвивает..
- Ей все по барабану. Разводная она... Свободу вволю всей натурой, нечто водичку родниковую, хлебает. Нагуливает чувства.
- Заметно... Портретом все же неплоха. Мордяху при знакомстве прикрывать не надо. Согласен: не при теле вся, будто пустой пришла с божьей раздачи...- С полным серьезом прикидывает собеседник.- Хозяйство б сзади малость прирастить. Да кабы передок еще усилить. Вкачать бы что в места дотрожные, чтоб для прислона хоть чутлок взбугрились. Представь, как в пышность бы поперла! Без отбоя точно не ушла бы...
- У вас, у мужиков, только одно и на уме...- Пытается вмешаться в разговор жена того, что лупоглазый.- Распялились на бабу.
- Ну да... Тем самым. Что шприцуют в титьки.- Развивает другой тему.
- А кто-то сказывал из наших. Не упомню только кто.- Стал гладить медленно лопатку подбородка.- Где-то ж вычитали, черти чемурыжные! Хе - хе - е!- На выдохе ввил в тенор смех.- Будто для бабьего хозяйства здорово капуста помогает. Из зимней особливо. Что на лежку...
- Да ну!- Ломанул другой темные брови в вороновы крылья.- Ты ж видишь - весь тверезый я...- Застыл в серьезе.- Гармонь у них какую-то безмерно развивают. Груди торчком встают размером в зрелые арбузы...
- Тебя б такими арбузами наделить...- Не отстает жена.
- Наш брат всегда заместо паспорта на это дело смотрит...
- А голосище у нее, знаешь, какой! Как займется - нечто вой волчий проползает по зиме. В мурашках весь стоишь. Честное слово... Ложка чайная за метр в стакане аж звенит. Будто лудили глотку чем. На смотринах в мае, помнится, сидел я рядом с ней. Так левым ухом мучился потом с неделю...- Опустил по-рыбьи концы губ.- Ты все ж ступай. Узнай быстрей, что там да как...
Множилось число ответственных меж кухней и столами. Наполовину непонятной суетой приводили все мероприятие в приличный вид. Женщинам под шум командовалось проще и привычней. Верховодили то кучей, то поодиночке. Одиноко прорезались и мужские голоса, текущие за выпроводом в зал.
- На угол стульев надо донести. Сказал же я вчера Володьке. То ли забыл. То ли поставил где не надобно, пакостное семя. День пустой будет дураком стоять, пока носом не ткнешь... И где его все носит? Со спинки той вон отдери жевачку.- Кривоногий мужичок заметно злится, глядя на часы.
- Михаловна! Куда подливу дели для пюре?- Вертела над плитой худобой яйцеподобной головы одна старушка.
- ...Ножей бы еще пару нам.- Неслось совсем к другим с придыхом от стола.- В обрез нельзя. Глядишь - и скоммуниздит из гостей кто.
- Малышня, прикинь, фужер уже разбила. Говорил же, что у него болела голова. Все на краю стоял... Гони-ка их да прямо в зал. Всем скопом. Нечего без дела ошиваться. Путаются почем зря тут под ногами. Нагоняют мрак на праздник...
- Ну-ка, марш отсюда, мелкота пузатая!- Женщина, кучкуя, прогоняет свору детворы подальше с глаз. На кухне меньше шума. Все - в снованьи. Сыплется с прохода в закутки деловитый и веселый женский говорок. Реже - всплески смеха. В центре - сама парилка.
- Кто это спер из ящика два пузыря? Ни на минуту отойти нельзя. Вот только тут же были.- Кто-то вдруг всплеснул встревоженно руками среди гама.
- Дак это ж Мишка снес на выкуп пропуска. Вон он как раз стоит в дверях. Поджидает молодых.
- Ну - у, коли так. То ладно...- Сорвалось облегченно с губ.
- Стоит с одной. Забрато - две...- Часто заморгал глазами хлипкий мужичок, не сообразуя явно разное количество выпяченных пальцев на ладонях. Трясет резко головой, тупо изьясняя смысл задачи.
- Идут! Идут!.. Гляди правей. Вона, за самыми кустами...- Аж набок, как с паралича, повело первой увидевшую молодых старушку с большим половником в руке.
- Это не паперть вам... Некакого хрена ошиваться здесь.- Друг жениха оглядывал придирчиво двух перекрывших молодым проход шпагатом шатких, будто одуванчики, одолевающих всегдашнее похмелье местных мужичков. Темный, как пыль, налет на лицах показывал закалку крепкую от частоты сивушных, до последнего принятия на грудь, баталий.
- Откуда этих оглоедов занесло!- Солидный кто-то в накрахмаленной рубашке посмотрел по сторонам.- Кто вас сюда просил? Порогом часом не обшиблись?.. А то я враз угомоню.- Протянул из-за чужой спины оволосатевшую руку.
- Так это... Мы ж Танюху знаем. Запросто почти... Ну - у, с этих вот... С ногтей. С самих.- Робко сказал один, определяя ее давний возраст ростом в стол.
- Ну и что... Ее здесь полпоселка знает.- Наступал во фронт мужик.
- Так мы же к ней - ни-ни - и...
- Виталь! Нужны они тебе?.. Отдай ты им быстрее тот пузырь, чтоб отвязались. Молодые ж на подходе застоялись. Еще пропахнут, не дай бог, всей этой хреновней...
Нам бы тоже жениха с невестой... Проздравить как...- Вяло выспрашивал другой, что потрезвее.- И всякое такое разом...- Ковырнул асфальт носком сандальным. Тут же полез чесать в боку.
- Мы ж с уважением со всем. Толковое что скажем. С приличиями даже...- Тянул первый.
- Может, еще за стол вас усадить?- Взьелся Виталик.
- Не - е - е... Нам бы только выкуп получить. Да с молодыми еще б щелкнуться разок... Попасть как бы на фотку. В память чтоб...
- Я сейчас так щелкну! Промеж глаз...- Вышел из себя в крахмаленной рубашке.- Во!.. Мало не покажется.
- Мы ж по-хорошему хотели. Как по-человечьему...- Ребенком извинялся пьяненький.
- Все, все! Потом...- Стали выпроваживать от входа.- Фотку факсом перешлем. Только споймать успей в окно. Обеими лови руками...
- Спасибочки большое. Вдвоем будем ловить.- Всерьез благодарил.
- Тебе - того же. На поларшина даже больше.
- А этоть!.. Как же уйду я, адрес не сказавши.
- Найдем...- Уже почти толкали в спину.- Аппарат сам вкинет. Только никуда пока не выходи...
- Ясное дело... На Липовой живу я. Во втором подьезде.- Вертел усердно головой.- Тот,что от аптеки. А друган мой...- Силился еще что-то сказать, тыкая в напарника, сводившего усиленно друг к дружке носки давно не чищеных серых сандалий и тут же ковырявшимся в носу грязным мизинцем.
- Нам бы событию скрепить бы чем.- Вспомнил, за чем пришел.
- Узлами дома свяжешь...
Отдали все же за проход синюшным мужикам бутылку водки. Свежая пара встала на крыльце перед родными. Те одарили щедро хлебосольством. Налетев резко вороньем, со всех сторон тащили кучами подарки. Зашуршало упаковочной бумагой, целлофаном. Понакрикивали вразголось в разряде трехоктавном поздравлений. Потекли поверх голов коробки и букеты. Обдали жиденьким, под вскрики, дождичком зерна. Плотно обсыпав, повели в сам зал. Разжужжались все пчелиным, потревоженным ройком, подпираемые сзади гоготком довольным мужиков:
- Ну,что, братва? Скоро уж вздрогнем!..
- Честное слово - стукотно в нутре... Будто иду терять невинность.
- Ясное дело: уж который день в завязке...
- Не очутиться бы не знамо где в укате перепойном. В радикулите ж весь. Обмотан стригуном собачьим поясным, будто раненый бинтами со всех войн отразу...
Из духоты перетекли плавненько так в ограниченный, все больше уплотнявшийся, обьем.
- А вот мы сейчас проверим: какова хозяйка Павлику досталась?- Петухом забегал свекор перед всей гурьбой. Бросил с пригрудья нехотя на пол глубокую тарелку.- И каков порядок у них будет...
С разных боков подали веник и совок. Кто-то сыпанул на пол еще две горсти мелочи. Еще тарелку. Дедок - танцор даже на ней споткнуться умудрился, приговаривая:
- Ну и ноги же достались мне. В праздное время вечно не туда ведут. Спаси и сохрани... Хоть бы мне голову, в боках еще причесанной, такой до свадьбы донести.- Слюнявил аккуратно пальцы для приглаживания с двух сторон.
Новоявленная пара все собрала под аплодисменты, возгласы и смех.
- Теперь прошу к столу!- Расправил широченно руки брат свекрови.- Рассаживайтесь, гости дорогие. Под шорох, ерзанье и тихий говор все расселись. Лишь баянист не сел к столу, кривляясь недовольно толстым носом да по головам считая про себя гостей от скуки. Потом снял с колен баян. Поставил рядом. Присосался к поданной бутылке пива, положив сухой неглоданный рыбий плавник на верх баяна...
Снова ввели детей. Последними. Усадили тихо за отдельный стол, выставив под чай два разных торта.
- Раньше мы с Пашкой к зорьке рыб ловить ходили.- Глядя в стакан с налитой ему вместо чая газировкой, расстроенно пожаловался вдруг племянник рядом сидящей малышне.- Теперь уже - какая ловля! Танька его вон даже плавать не умеет. Дома сидит все. Пашка тоже с ней. Не навлюблялись видно...- Потом обиженно вздохнул, добавив.- А я ему на день рождения две книжки подарил. Такие классные. И подписал еще: "На дружбу вечную"...
Тяжеловато - голубой неровный цвет от стен пестрел рисунками цветов, детей, зверья и голубей. Кипенно - белые ромашки забились неуклюже слева в натюрморт. Весь угол за молодоженами был в нарисованных березках и траве. Смотрелось даже хорошо своей немного простоватой, от души, преподнесенной точно с зовом сердца, красочной наивностью. Настоялось в тихой, безобидной пасторали. Будто забрела сюда нечаянно приглушенная краской, нетронутая детства благодать. И очарованно застыла. С трепетом выспренно - пронзительным внимала действу. Как зацепенела. Устоялась. Не смела обратиться в явь...
Последние вошедшие в банкетный зал оставили за дверью заплывшее прозрачно лазуритом небо с невесть как туда попавшей тончайше - легкой, будто невесомой, ведомой протяжью сатиновой гусиноперых облачков. Налитый жаром воздух стоял все так же туго меж домов, копя в себе притоки зноя. Плыл, густея, в маревных потоках над землей. В шинельного цвета прокале обожженной пыли у дороги с радостью нескрыто - детской купалась стайка воробьев. Затем слетелась в листву клена, по-прежнему бойко чирикая о чем-то своем, птичьем.. И лишь пятнистая дворняжка, стомленно разлегшись сразу за углом в тени, приняла жару с явной досадой... Вошедшие вторым заходом овальным обступом неспешно облепили стол. Загогокали проникновенно - чувственно со слабыми прорывами смешка. Не суетились. Набирали важность, последнюю по трезвости солидность кинув на лицо. Уменьшаясь ростом в треть, под частый скрип расселись. Развели плечи...
Мать жениха первой растворилась полностью в приветствиях:
- Гости вы наши дорогие! Вот и дожили мы.- Шмыгнув коротким носом, вздохнула облегченно. Будто скинула с плеч груз.- Дождались наконец...- Тут ее голос дрогнул. Как поплыл. Стал более похожим на фальцет.- ...Решили наши детки Павлик и Танюша пожениться. Давайте же, как полагается при этом, за это выпьем от души!- Повыше подняла бокал с шампанским, полукругом проведя перед собой. Разношерстное, совсем не стройно "Горь - ко", взмыв над ней, прокатилось над столами, пугливо затихая по углам.
...Выпили так молча, как и дружно. Еще заход прошел в полном порядке. Следующий точно разделил кампанию на одолевших и поотстававших. Одному - как штраф - переборщили, наливая дважды белую в огромнейший бокал. И между них ошибочно вместили раз шампанское. Как не успел к столу, так не сумел и вылезть. Прошли мимо него с другими перекуры, танцы, Даже разговоры. Наклонив к исходу получаса низко плечи, припал, сроднился со столом. Сначала как бы слушал ухом голубцы. Потом - обнюхал носом даже не тронутый самим салат. С явно сбившимся прицелом долго правил рукой в вилку. Намаявшись, сгреб пальцами кусочек колбасы с тарелки. Забросив ее в рот, как уголь в топку, даже не стал жевать. Пробивавшийся сквозь поволоку взор недоуменно спрашивал о том, зачем все эти люди обьявились рядом. Именно с ним. И что он здесь забыл, сюда явившись...
Молодежь в углу аж извивалась под магнитофон. Кричала, часто бросая с криком руки в потолок. Старики крутились в вальсе под баян. Чудаковатый дядя Вася, замедля ход, отбивал все в том же вальсе "Яблочко", приглашая к пляске даже дам. В расхристанной рубашке, с загоревшимся азартом перешел вконец и к "Гопаку", распугав низкой, почти к полу, присядкой много пар...
Молодые станцевали пару раз. Поговорили укоротом с кем-то из гостей. Передали все цветы, подарки. И конверты... Остались за столом, любуясь в меру действом...
- Я пятисотенную только передал от нас.- Шепнул жене один мужик из местных.- Дал бы и тысячную, коли б должок в четыреста рублей заблаговеренно мне Валька отдала.
- Ты погляди, кума, конверты-то все на одну масть...- Щерится тщедушная старушка, облизываясь после заливного судака.- А если кто и вовсе денег не положит. Косись тогда на всех...
Минуты через три свекровь обрадовала тещу шепотом: "Знаешь, Зинаидушка ты наша милая Петровна...- Получилось чересчур слащаво - приторно. Будто заливали патокою сахар.- А мы ведь все наши затраты свадебные начисто, с лихвою оправдали - не поверишь даже - в полтора конца... Ну, то есть раза...
- Так ведь крестные-то наши еще все загодя преподнесли... Не знаешь ли, случайно, куда женатики-то наши денежки истратить порешили?
- Да как-то невдомек было спросить...- Вжимала теща худенькие плечи.
- И то правда...- В ничто макнула свой ответ мать Пашки.- Конечно.- Расчесалось любопытство от вопроса: "Куда же таки денут?".- Сами разберутся...
- А вон за хлебом что - лосось или уже подали мясо?- Лениво, выпятив слюняво нижнюю губу, мямлил важно кто-то из тещиной родни.
Меж танцорами резчал заметно отталкивающе - едкий запах, как от забродившей вдруг в тепле капусты. Липкий пот с тяжелым духом от слишком резвых шлейфом невидимым проделывал такие же лихие кренделя, забиваясь по носам. Жердистый по команде свекра, как не вволю охмелевший, стал открывать все форточки подряд. Совсем не сожалел, что портвешок употребил вместо кагора. Да подумывал, куда бы пересесть от богохульного соседа, пулявшего на каждом из заходов непотребной жутью многоярусного мата. Особенно не мог он, сколь ни бился, втолковать себе, как можно было через слово вязать к той ереси, как банки к хвосту кошки, то Божью мать, то ангелов, а то и Господа самого. "Его бы в монастырь куда приткнуть.- Подумал было длинный про себя. Но следом встрепенулся.- Он же с матюгальником своим монахов всех разгонит! Старцев вчистую, нечто тараканов изведет... Уж лучше пусть поганит под собой замызганную здешнюю округу. Покуда не разверзнется пред ним земля и приберет заблудшего к себе". А сам заблудший, крякая, залил тем временем в себя уже седьмой стакан водяры и тянулся неуклюже вилкой за нарезанной тончайше ветчиной. Очень сожалел, что нанизал кусочек лишь с третьей попытки, приговаривая: "Не мог же я, едрена твоя мать, с такой вот закуси так рано окосеть... Надо было налегать больше на мясо, а не на етот гребаный салат, рас - сто чертей ему в печенку!"
Выходя на перекур в четвертый раз, женихов крестный в страстном угаре предложил соседу по столу привычный в свадьбах розыгрыш - украсть невесту:
- Похохмим немного и за выкуп Пашке женку возвернем. Я тут даже место приглядел. В подвале тутошнем... Ну как?
- Во шороху-то наведем!- Радость другого растеклась ключом, сплетенная осипшим баритоном.
- Выманить надобно с умом. Без подозрениев.- Указательным, в обкуре, пальцем определил важность затеи.- Коньяку литру точно отымеем. Чего уж мелочиться?
- Подруга тут из нашенских у ней, невесты нашей, есть. Под нее и отзовем невесту... Ты посолидней. Да еще с жабом. И с бабочкой.... Веры точно будет больше... А я здесь притаюсь. Кустом прикинусь. Как, идет?.
Мужик ушел. Через минуту вновь явился. Лицо, подернув, исказил наплыв недоумения.
- Чего эт ты?- Ломко поставил брови крестный.
- Зовут-то как подругу?- Спросил тихо.- А то уже хотел было матрешкой величать.
- Тьфу ты, мать твою! А я откуда знаю?.. Скажи, что от Натахи ты.- Почти что прошептал последний.
- Ну и что мы там секретничаем?- Кокетливо повела взглядом в их сторону тетка невесты. Узнать, случаем, нельзя.- Медленно расправила подбровье.- Тут скоро белый танец назревает. А - а, джентель... менчики?- Поставила бедро вперед так круто, будто хотела ставить на него стакан.
- Мы не по этой части. Плоскостопы все.. Да и в ногах после принятия на грудь всякий раз слабкие бываем. Как после падучей.- Слепил причины для отказа будущий подельник.
- Ну, коли так... С кривыми разобрались. Пойдем искать не порченых.- Слегка хмыкнув, обиженная женщина собралась было уходить.
- ...Так етоть же. Она будто бы тетка ейная.- Крестный аж толкал подельника на тещину родню.- Станцуй что с ней. Да толком разузнай какую малость о самой невесте...
- Мамзель! Лямур! Тужюр! Пардончик полненький от нас!- Почти крикнул тот, как с перепугу.- Кое-что умею я. Сподоблюсь и на белый и на любой другой по цвету танец. Хоть и размер у ног моих сорок четвертый. И правая нога короче...
- Надеюсь, ноги даме обтоптать не соизволите...
- Я даже близко подходить не буду. На пионерском буду расстоянии. Якобы бочка промеж нас. Прошу на выход с кисточкой...- Уже стал рядом, дожидаясь приглашения. "Скоро убедишься в обхождениях приличества, моя ты красота".- Думал, хорохорясь, про себя.
Завидев издали кокетливо уложенные в бант толстые губы тещиной сестры, боголюбивый гость стал, осуждая, тихо причитать: "Горе миру от соблазнов...- Отставил от себя тарелку с маленьким остатком карбонада.- ... Но горе тому человеку, через которого этот соблазн приходит". Минут несколько еще смотрел с налетом укоризны на увязшую в смешках и разговорах троицу. Потом опять придвинул ближе до себя престрого осужденную до этого посудинку, подумав вскользь: "Никак, убей меня небесный майский гром, уразуметь я не могу: зачем было на пост гулянку назначать? Под Спаса было бы угодней. Или Маковея опосля... И стол накрыли непотребным всем. Чтоб подпустить к греху поближе... Рыбы и постного чего почти что нет. Ни киселей не водится. Ни каш тебе, чтоб раскидать на сьеденные зубы. А с этих ихних газировок меня как что, так вечно пучит. Вздувает, как тот шар. Хорошо еще, что двор у ризницы под боком... Нет удержу от этого соблазна. Вот и бросаюсь безысходно на мясное. Салатом ведь портвейн сполна же не закусишь. Каюсь истово, всевышний ты наш предержатель... Воистину, чревоугоден ныне только поневоле". Поднявшейся было к знамению рукой смахнул с левого глаза после употребления злющей горчицы невольно набежавшую слезу. Мысленно отбил в ближний угол поклон: " Сгинь, нечестивка этакая... Пристроилась куда, безмозглая ты божья тварь!"- Согнал с надкушенной кем-то конфеты муху. После чего как что греховное водой сошло с него. Печать иконной строгости на миг, не к месту, будто гранитным сделала лицо. Облегчив душу, тут же подложил себе в тарелку сыр, сырую колбасу и буженину, усердно выжидая новый тост. Тем временем дедок, не доплясавший в загсе, с вилкой в зубах теперь уже поочередно оббивал о пол лезгинкой худющие свои коленки. Потом, добавив из совсем другого танца круговой припляс и выдав выпады коленцев, в конце концов дотанцевался до того, что завершал всю эту свою приплясную солянку в одиночку, залетев в каком-то выверте спиной под стол. "Ох и вертлявый, прям в ненадобу, нам этот пердунок достался! Нечто сельповская, с порваным пузом, тухлявая селедка к дефициту. Он нам так и свадьбу наизнанку... Разворошит. Вверх ногами всю поставит. Со столами заодно"...- Откомментировал в уме случившееся кавалер тещиной сестры.
- Реактивный дедушка какой-то. Неуправляем. Без руля... Без управления какого. Носится вокруг, как танк без башни. Смешал, наверно, водку с чем не тем...- Лаская басом слух жены, шкаф на ногах чесал с ленцой потный затылок.
- Видать, добавил какой дури. Хотя б не димедрол с пургеном...- Трогал пальцами в углу бородку мужичок с добрейшим, но немного туповатым видом.- Коты так тоже носятся, когда им зад намажут скипидаром.
- Эт - то чего там иш - ще даром?- Склоненную качает голову глаза закрывший с перебора его щупленький сосед.- Быть того не может. На халяву даже... Птичка не поет... - Где ж раздобыть его, тот скипидарчик. Отошли, кажись, благие времена...- Закручинилась одна бабуля.- Ох, как нужон. Почти скрутило от болячек всю. А не разжиться ноне.
Трое уже были на подходе к перебору. Одного погнало рвать за дверь. Дед - танцор пытался неумело обойтись с чечеткой.
- Борисовне с утра не надо было его пивом заливать...- Шептались за другим концом стола старушки.- Он уже тогда так матюгалси. Без поводу за нож хватался. Хотел истыкать им полы. Жигитом чистым представлялся, вишь, с этой безусой своей мордой да с серыми бесстыжими глазьми. За халявную разживу рад и жизнь отдать. Черт бы его дернул. Да за все суставы сразу...
- Так ведь просил же как! Как влетел, помятый весь. "Горю" - кричит.- Выразила жалость на лице сама Борисовна.- Прямо в ноги падал. Даже трясло его, представь...
- А ты скажи, милаха, когда не просят наши мужики? Разве что когда сонные бывают. Или когда только спросить уже не могут...
- И то правда...- Согласилась нехотя Борисовна.
Тем временем два мужика уже вытаскивали к свету за ноги щупленькое тело плясуна, отмеченное собранной на передок рубашки пылью под столом и со сливовым, с правой стороны, подтеком глаза. - Вырубился, как и намечал, после четвертой...- Вынес кто-то из-за спин гордый вердикт.
- Как же это ты так умудрился, герой ты наш, Василь Петрович?- Удивленно сетовал ему крепкий мужичок из-за стола.- Хотя б за воздух удержался...
- Сошел с дистанции , как и сказал, после четвертой.- Сухо констатировалось тенорком, довольно доносившим из-за спин вердикт.
Старик чуть погодя неловко чухал мятые места.
- Бес его знает.- Виновато поглядел он на свои коричневые туфли.- Весь на ходу как будто. А в голове один шурум - бурум. Полный бардак. Как не крутнусь - будто нечистая за обе ноги - хвать - и сразу с круга сносит. Может, того... С жары. Духотно ведь. Как в салафановом пакете...- Все еще чаще дышал, чем говорил.- Видать, пора на привязи или с ходулями вертеться. Али с какой бабой пароваться в медленных танцульках... Дайте быстрее хоть бодяги кто или что медное приткнуть на глаз. Моя вовек ведь не поверит. Скажет - подрался с кем старый дурак...
- У тебя, дед, типа того, полный нищяк в этом прикиде. И гляделка правая - в самый смак под офигенной подмалевой. Секи, кайфово как.- Стал ковырять пальцем в зубах сухой и разбитной мужик, сидевший рядом с тещей.- Кантуйся смело. На отходняк порыпаться придется с этаким фуфлом недельку.
Заморгав часто глазами, дед понял лишь одно, что говорили про него...
- Так-то оно так.- Скривился, обобщая нечто, явно недоступное уму.- Да больно несподобно...
...Уже отсыпались в дробный отбив десятков каблуков три "Барыни". Сошел отливом плавненький накат "Амурских волн". Расщепился потихоньку длиннющий круговой притоп к частушкам под скабрезный эпилог перебравшего изрядно свояка тещи, а крестный жениха все удивлялся временным дружком:
- Ох и запендюривает малый! Прямо летун. Ногами будто в воздухе висит. В извиве весь. Растанцевался так, будто бы телу сносу нет...
Долго приманивал того и жестами. И взглядом. Друг - ни в какую! Обтанцевал который раз весь зал. Напрыгался даже под брейк. Плясал просто под песни. Без гармони. Разве что на голову не встал. И лишь под третий перекур Пашкин крестный с подельником все ж вывели невесту. Громко смеясь, они с ее же теткой вышли через кухню. Через минуту та пришла обратно. Вскоре заявился с перекура Пашка. Сквозь обволоку дыма с "Мальборо" только засмеялся и сказал:
- Куда это моя Танюха подевалась?
Минут через пятнадцать спохватился. Обьявил про откупные. В зале все - как проглотили тишину. Родням уже не елось. Не пилось. Тетка невесты поискала взглядом парочку, с которой выводила Пашкину жену. Тех будто как корова языком слизала. Предложив немного подождать, засобиралась шустро в поиск...
Слегка темнилось в подстывавшем духе завечерья. С закатного подвеса уползло за даль расплавленное, кошенилевое солнце. Разнежился в прохладе, озвончал под легким ветром воздух. Под свежеющим настоем от черемух, в откате теплины, полноправно долгоденствовал июнь...
Бродя окольно, тетка невесты быстро отрезвела от вопросов для самой себя: "Куда же занести могло бы этих охломонов? Не мужики, а прямо шатия - братия какая-то... Пора бы знать и честь. Побаловались всласть. И будет! Девку-то надо к мужу доставлять. Чтобы потом на неприятность не нарваться". Долгим оглядом как пленяла редких из прохожих. Пошастала немного по углам. Сходила даже в ближний магазин. Потом ее вдруг осенило: "Какого черта им сюда переться? Нужен он им до лампочки теперь. На свадьбе ж этого добра - залейся... Вот дура старая! Нашло же ведь такое несуразное на ум"... Обратно по пути заметила, как кто-то из родни сватов тащил на вынос в ближние кусты бутылку самогона с нарезкой колбасы. Там, шушукаясь и прыская, толкались мужики. Потом один закашлял, предупреждая о ее подходе... - "Нужны мне эти ваши выпиваловки да с горла. Чтоб еще стоймя ... Хлебать по разным закоулкам с чужаками заместо застолья? Как же гадко! Мерзко... - Потом смягчилась под своей уже изрядно нависающей проблемой.- Тут своих забот - не оберешься..."- Подумала со злостью на себя, проходя мимо.
Вернулась... Едва войдя, она сквозь жиденькие танцы спиной прочувствовала весь накал того, чего уже боялась. Жених со своей матерью уже спешили ей наперехват через глупенький сквозной вопросец кого-то из сидящих между ними:
- Что? Закругляемся?- Осоловело, в спичку шириной, правил тот на проходящих узенькие щелки глаз.- Тогда на посошок...- Сыто икнул.- Отметиться изволим...- Прекратил закусывать, ища стакан.- За это еть... За все.- Как вспыхнул невпопад желанием. Тут же обо всем забыл, прилично клюнув носом, для опоры прихватив за талию жену. Та завелась:
- Отстань. Поимей совесть. Люди ж вокруг.
Тот без внимания. Подошла к решению порезче. Шипя, накинулась:
- А ну-ка, отвали! Живо скинь грабли свои...- Отдирала, отделяя от костлявого бедра обволосатевшие пальцы.- Ишь, распоясался не в меру! Гляди, повадился ручищами подряд меня всю лапать! Да еще руки... После курицы. Салфетки есть для этого такие... Будто прикладу нет рукам иного им.- Довольная, косила в сторону соседки серые глаза.
- Я зараз к водочке вон приложусь как полагается. Той же рукой...- Безвольно завертел тот головой, будто болванчик.- ...Утешу мою стр - р - аждущую душу...
- Сначала надо, поперед что в себя вылил, закусить.- Поправила жена.
- Хм - м - м!.. Так я вот в самый раз и опрокину за тебя. Ты заход-то пропустила.- Потянулся за бутылкой.- А ты тут же за меня мигом закусишь. Можешь даже вон с соседкой спароваться. Чтоб не скучно...- Как за матовым стеклом видел ее лицо.- Лучше будет совсем, когда капустой. Блюдю к ней с давности свой интерес невыносимый. Аж прямо млею таки от нее соблазнительностью всякой. Офиногенно...- Попытался щелкнуть пальцем вслед своей заумности.
- Ты тут не хмыкай мне! Не то враз направление на отрезвиловку домой получишь. И грамотеем к нам тебя никто не приставлял. Насобирал какой десяток слов с махорочных закруток. а теперь всем этим винегретом путным людям, да на праздник глядя, головы морочишь. Ты после букваря какую книжку толком хоть читал?..- Жена решительно отняла руку, входя в разорванную перед этим болтовню с соседкой по столу.- ...Так о чем мы с вами там не договорили? Ну да, все про лекарства эти... - Насчет какого там Афиногена ты переборщил.- Упирался мутью взгляда в грудь мужика кто-то чужой напротив.- Такого нет у нас. Ты его из святок без разбору выдрал, видно. Да там он не в этом дне стоит святым каком-то... Не в обиду повторю. Перемешал ты его с кем другим... А еще, помнится, козел такой был у моей снохи. Ну и вреднючий, гад. Бодливый уж до самих до копыт...- Выставил с улыбкой нижний ряд обкуренных зубов.- Преставился, рогатый черт, еще весной запрошлогодней.
- Точно. Не то... Скорее, офигенно...- Задрав брови, досверлился мыслью до мозгов.- Не может же вдруг оказаться у Афиногена и настроение таким же... Без стакана с этим вряд ли разберешься.-Расползнем мягенькой полуулыбки повело скулы вверх. Вытянуло дужкой тоненькие губы. Волосатая рука его уже сползла покорно на скамью. То ли придавила сороковку - тес ладонью. То ли посильно, в полузабытье, при себе хозяйскую придерживала совесть.
- Надо б от вас двух мужиков сыскать.- Шептала наскоро вошедшая поисковичка Пашкиной матери..- Один со мной обтанцевался напрочь. Аж пятки жжет доселе. Говорил все, что не то культяпистый. Не то болявый чем-то сроду...
- Кто ж это мог быть?- Будто монисто, перебирала слушавшая данные в уме. Морщила бороздами низкий лоб.
- Глаза еще такие водянистые. Большие... Меня, помню, нежно мамзелью обзывал. Учтивый насквозь эдакий...
- Это ж Толян! Его повадки...- Воскликнул свежий муж.- Зачем ему все это?- Тут же расстроился.
- Будь он неладен... Наприглашал ты, Паша, неприкаянных всех этих. Сидели б лучше по домам.На потолке считали мух.- Заметно огорчалась мать.- Теперь как эту кашу расхлебаем?- Покраснев, качала часто головой.
- Так... А другой кто?- Опять как вскинулась она же.- Как выглядел, не помните?...
- Другой - невидный. Простоватый. Лопушок... Такой округлый весь. Мешком. И с проседью. На нем была еще рубашка голубая. Вся в запонках... Тот водку подносил к столам...
- Так это ж Мишка, братец мой.- Мать молодого мужа удивленно округлила рот.- Ах он, падлю - у - ка!.. Дуем скорей к нему!- Откричала два последних слова с поворота...- Теперь держис - с -сь!- Будто цедилась злость из сцепленных мгновенно в нить красивых губ.
..........................................................................
...Плененной под всеобщий хохот двух сверх меры развеселых мужиков трехчасовой уже жене минут через пятнадцать стало чуть тревожно. К концу часа - холодно и невдомек. Дальше - совсем страшно. Такого не должно было произойти во всей ее почти двадцатилетней жизни именно сегодня. Не в этот один из почти семи тысяч с лишним дней! Тревожно обвыкался с пахшей задохнувшимся собой от прелости, странных кислин противным запахом и дурнотой подвала тонкий трамплинчик носа. В никуда тыкался вставший на грани чувств невыплаканно - строгий взгляд. Шок, стиснув тоненькое тело в жуткие тиски, пробрался колким, как иголки, холодом до сердца. Неровно отозвался трепетом, оттяжью сбивая придых. Будто жалея, припускал на выступ нарастающим потоком страх. Незаметно. До исхода. Так постепенно, обезволясь, замерзают на морозе люди... Проверив, есть ли какой выход из подвала, она стала кричать наверх сквозь щель в двери:
- Ау - у - у! Лю - у - у - ди!...- Прислушалась за криком. Ей показалось вдруг, что с такой силой она еще ни разу в жизни не орала. Наружу вылетал уже кусками, обвитый страхом дискант. Совсем другой, Чужой. Не ее голос.- Есть ли тут кто-нибудь живой?.. Помоги - и - и - те!- Отчаянно стала стучать в обшитую снаружи жестью дверь. -М - м - м!- Ей показалось, будто бы от злости заскрипели собственные зубы.- Подонки грязные! Уродины!... Неужто, паразиты, позабыли обо мне? Как выйду, я вам покажу - у - у - у!- Заплакав, облегчилась грузом чувств. Потом зачем-то равнодушно посмотрела на уже испачканное низом платье. Следом безутешно зарыдала во весь голос. Обхватив лицо руками, забилась надолго в истерике:
- Пашенька! Миленьки - гий! Родимый!.. Я умоляю! Забери меня отсю - уда!... Потом пошла под свет последней из горевших лампочек в обход. Убедившись, что сидит в ловушке, принесла себе полуразбитый ящик из-под яблок. Присела на него, опершись всей спиной в сырость бетона. Ощутила благость холодка - свою ныне единственную радость. Теперь белел на платье чистотой один лишь передок и рукава. А над ней выплясывала, пела, ходуном ходила на волне разгула ее собственная свадьба. Разливалась, выходя из берегов. Желала счастья ей. Ее новой семье. Напивалась. Отьедалась до отвала за ее не слишком крепкое здоровье приличной выкладкой к столу. И, по иронии, всего в трех метрах выше той, которой... Которой это все предназначалось. Схватив от злости с пола запыленную горсть щебенки, она швырнула ее в самый сгусток топота...- Гых!..- Туго выпустила выдох в беззвучье полутьмы.- Прямо проклятие! За что - о! Идиотизм какой-то....- С силой, всеми лопатками, покрепче вжалась в стену. Прикусила в страхе нижнюю губу.- Мамочки мои! Мне так здесь стра - га - а - шно - о!..- Безрассудно вытирала, шмыгая часто носом, вниз поползшее тепло слезы с щеки. Чтоб успокоиться, стала неспешно вспоминать, с чего все начиналось...
...Заточение под выкуп с жениха осуществилось быстро. В подвале того дома, где всем сейчас так весело гулялось. Одолев несчастных семь ступенек, напарник дядьки жениха едва держался на ногах. "Понастроили тут всякой дребедени. Не могут обойтись никак без выкрутасов всяких...- Удивлялся просто он.- Порядочному человеку даже опуститься толком-то нельзя".
- Люди приличные ночами спят. А не вусмерть пьяными шатаются по всяким там подвалам.- Смеясь, заметил дядька мужа.- Мы Танюшка, тебя мигом вызволим. даже вздохнуть порядком не успеешь. Заявимся, как молния какая. Одна нога вот здесь - другая там... Точно: вот увидишь.- Распахивал пошире дверь.- А хочешь - даже сторожа приставим.
- Ну да - а... Еще чего! Только охранников мне и недоставало.
- Слово мое - закон.- Крепчей бетона будет. Раскланивался, открывая дверь..- Прошу ,мадам - с...- Скалился, как от большой удачи, пьяненький напарник.
- Темно здесь как.- Удивлялась та, входя..- Наш уговор - чтоб только не на долго...
- А то как же! В темноте, как говорится, не в обиде.- Переиначивал в хмелю пословицу.- Ты тут маленько продержись, а мы, гдядишь, и подоспеем...- Густо дышал уже бродившей внутри водкой в уменьшавшуюся быстро щель. Накинув сломанный замок на петли, пара невпопад затопотала вверх. Дядькин напарник, оскользнувшись, вынес грубо, на высоком тоне, будто заскрипевший в голосище мат наверх гораздо впереди себя...
Мишка, потирая руки и раздираемый весельем, опять прибился к свадьбе. Предвкушая коньячок за доставленную вскорости сюда невесту, не уследил за перебором. Угощая за хорошую работу поваров, поднабрался под завязку сам. Назакусывавшись снедей с разносолами, не смел все это потреблять, не смочив прилично горло местной водочкой. Вышел было в боковую дверь веселенько на перекур. Не докурив толком, медленно пополз по стенке. Пробрался в палисадник. Преклонив перед рябинкой знаменосцем левое колено, едва встал. Минут пять пошатался вместе со стволом. И куда его оттуда повело, он ощутил лишь в третьем часу ночи, продрогнув до самих кишок под какими-то сараями перед вокзалом. Вершил собой укладку грубых бревен. Странно скрючившись, дышал прямо себе в коленки. Пощипывал от свежей раны сбитый правый бок. Чугунной тяжестью набилась голова. Оба подбровья - будто навеси свинца. Вокруг - глухая ночь в битумной охватной черноте. Только и висел невдалеке случайно не разбитый еще здешней детворой фонарь. Да горели обнизью в кромешной темноте при затравевшем дне светящиеся желто точки чужих глаз.
- Сгинь ты, тварюка!.. Из откуда ты тут, на фиг, объявилась? У - у -йди! И сги...- Хмыкнул икотно против воли.- Не видишь - оживаю я...- Он хотел было нагнуться вниз за камнем или палкой. В ответ же от горевших глаз что-то звонко вдруг залаяло и побежало вспять. Почему-то сразу - вверх ногами. Мужик было снова шевельнулся. И тут же покатился задом вниз, отметившись тупым, рассаженным ударом по затылку. Пополз, перемещаясь, вниз. Под жуткий грохот расползавшихся куда-то по бокам толстючих, неошкуренных сосновых бревен. Под жидкий, толком не откушенный желток улегшейся в луже где-то под ним луны, кривящей в бликах свой обглодыш рожи...
"Неужто чертовщиной заразился или уже сошел с ума",- Едва успел хоть что-то осознать перед провалом в забытье наряду с неизмеримой сухостью во рту и жаждой...
Оравным гулким разноступом покатилась к дому Мишки шестидушная толпа. Мать Павлуши - впереди. Выбралась зачем-то с веником в прихват. Тещина сестра плелась в задах, посланная для поддержки самой тещей. Все всплескивала прижатыми к груди припухшими ладонями, перемалывая в охах всю свою вину. Приклеился к толпе и дед - плясун. Понес под шарканье приставшие к лицу лет пять назад коричневые старческие пятна. Нетвердо ставил в грубые задорины асфальта свои коротенькие ножки. Тупо глядел в абрисы слабо проявлявшихся сквозь темноту домов, деревьев и кустов. Семенил шустренько, с такой активностью почти не выпадая из серёдки. Да все негодовал, тыкаясь пьяным, вымученным взглядом, в залившуюся недосветом кособочину дороги:- Ах, он, Мишка! Надо же: в какую шкоду сдуру влез... Побери его чухреночный понос! Кудыть он девку подевать мог? Не ветром же сдуло ее. Тут ведь не звездные пространствия какие. Любого в пять минут можно сыскать... Вот паршивец!- Мягкость печальная полуулыбки быстро сошла с лица.- Лил бы себе сейчас да лил в заглот, сказать по правде. Сидел бы чинно. Зубы скалил. Точно других делов у него не было, окромя шалостей таких.- Договаривал совсем уж вяло, в мыслях пожалев за недопитое немного и себя. Еще - за смену той, завазданной в угоду празднику, рубашки. После нее, обвешанный проклятиями, будто партизан патронами, сумел едва отбиться аж с порога от собственной старухи заверением о том, что Пашка клятвенно и самолично попросил его вернуться. Даже писульку показал, предусмотрительно наговорив ее кому-то из гостей.
Томный вечер, опустившись вниз, преспокойно почивал на холодке. Легчайший,в придых, ветер сиротливо путался в ветвях. Скромняшкой - девушкой смирел до нового порыва. Выстывал, таясь, и порываясь в неглядь к обесцвеченным , притихшим закуткам. Ночь величаво прихотью безмерной щедро рассыпала по верхам глухого наднебесья монисто ярких звезд. Подсветом зреющей луны лилась к земле голубовато - серебристая, окутанная холодом мертвынь. И вечер тихо плыл всей ширью в дремоту, с покорностью переплавляясь в ведущие иссине-черные тона...
Увидев Мишкину жену, мать Пашки сразу растерялась. Часто моргая, недоумением обставила лицо.В коричневых глазах ее, напрочь уставших от чего-то в этой жизни, уже вставал вопрос о Мишке. Обе шагнули неуверенно друг к дружке.
- Беда, Натаха!- Заголосила гостья, обнимая плечи худенькой свояченицы.
- Не с Мишкой ли случилось что?
- Нет, не с ним... А вот из-за него, милаха...- Чуть отдышалась, надувая крылья тоненького носа.- ...Такую кашу замешали.- Перевела свой голос на октаву выше.- Невесту нашенскую свел. Куда - не знаю. Надоть найти б скорей. За стол перед гостями усадить. Не то позором обрастем на всю округу, нечто репьями старый пес. Тут до жены дошло:
- А где же он?- Раскрыла шире рот.
- И я об том же думаю...- Аж тянулась лицом к Мишкиной жене.
- Может, того...- Мать Пашки зарумянилась лицом, обкусывая губы.- Зазнобушка, прости меня, Наташенька, какая, может, завелась...
- Да что т - ты - ы! Я тебя прошу - не смейся. Умоляю. Он в этих отношениях рахманный...- Криво улыбнулась, подходя. Шепнула..- Сама, поди, почти что с воем за отсутствием топтанья годами впроголодь хожу. Не при людях будет сказано... Как курица фабричная, поди.
- Так они, того...- Старичок - танцор протиснулся вперед.- ...С Витьком долго крутились тамочки. И выходили, сказывали, разом. Углядела Настя - повариха и эта женщина... Вон та вот... От сватьев. - Теперь пойдем того выискивать.- Все больше заводилась женихова мать.- Это двоюродный племянник мой. Черт бы его взял... А если Мишка вдруг заявится - живее к нам его гони!
Хвостом протискиваясь в замусоленные двери, толпа быстрым оттоком схлынула. Загупала чеканно по ступенькам, отбивая шаги гулким эхом по обьему. Через минуту с небольшим ищущие, слегка разбившись, по-новой и холодновато окунулись в ночь...
Свекровь с огромной, дикой силой стала давить на кнопку рядом с дверью. Будто лишала жизни пойманную в волосах блоху. Внутри квартиры растревожил все живое монотонно заливавшийся звонок. Следом зашаркали не в такт чьи-то шаги, обгоняемые недовольно слишком надтреснутым, скрипящим голосом старухи:
- Несет кого-то же в глухую ночь. Все им не спится...- Защелкала замком.- И кто етыть?..
- Мы... То есть, я, Валюшка.- Поправила рукой ссекшившийся после плохой укладки волос. Дверь быстро отворилась, явя следом не от жизни удивленные, подслеповатые глаза тетки свекрови молодой жены.
- Теть Нин! А Витька дома?..
- Да - а... И спит уже. А что?.. Никак стряслось чего?- Спросонья щурилась на свет.
- Не то слово, милая моя!- Свекровь чуть не заплакала.- Танюшку, паразиты, Пашкину за откуп увели...
- Так их у нас всегда уводят.
- Уже вон третий час пошел. А девку как слизало языком....- Заплакала навзрыд.- Никак сыскать не можем.- Дрожа всем телом, навесила на старческие плечи свои руки, морщинистые после многолетних стирок.
- Ну, что ты, Валя. Доченька моя...- Успокаивала та.- Пойдем тогда искать. Ить не иголка же... Я быстро соберусь. Вот только голову платком покрою...
- Мне б Витьку расспросить. Они же с Мишкой нашим и свели ее...- Вытирала невпопад черный размыв теней от слез с лица.
- Ах, он подлец! Стервец каков! Ты по - гля - ди!- Разорялась криком.- Сейчас...- Как проглотила зло.- ...Я ему сейчас точно навтыкаю! Вволю бока намну...- Побежала в комнату, прихватив попутно выбивалку для ковров.- Сподвигать стало на что! Зажировал, гляди!...
Следом, отговаривая в меру, заспешила Валентина.
- Ну - ка, шельмец ты эдакий! Дрыхнешь себе и в ус не дуешь! Всю родню, этоть, на ноги поставил! Тетку вон напрочь в бег всю обратил!..- Закипела мигом.- ...Ну-ка! Быстро вставай. И продирай свои бесстыжие глаза!- Крикнула сразу, ухватив внука за ухо. Тот было вяло вскинулся. Тут же ослаб, доверив голову руке старухи.
- Я кого, скажи мне, спрашиваю тут!- Глядела тупо в конопатое, все напрочь сонной блажью переполненное лицо внука. Тот принял бессознательно морщинистую бабкину ладонь за новую подушку. И лишь горевшее от жара ухо заставило его открыть глаза.
- М - м - м... Зачем же так, бабуля? Мне ведь больно...- Отдернул неохотно руку бабки от хряснувшего перед этим уха.- Кому я что плохого сделал?- Обиженно нажаловался всем. - Ты что такое там на свадьбе натворил?.. Осознавайся весь. И начисто! По правде. Как сквозь стекло чтоб... Не то заарестую одним махом! Всей ротой милицаев не отыщут век!...- Бабка пошла в атаку, уперев ручку выбивалки через халат в свой полный бок.
- Витюня! Витечка!- Наклонилась Валентина над диваном. Куда вы давече с Мишкой Танюшку подевали? - Я...- Тупо взглянул мятым лицом чуть в сторону. Взбороздил лоб, припоминая..- Танюшку не девал. Ни в жисть... Все Мишка бедокурил. А вот рядом... Я там вправду был.- Покорно закивал.- Не спорю...
- Ушли куда, не помнишь?..- Взмолилась Валентина.
Пропустив мимо себя вопрос, он часто заморгал глазами. Разок сладко зевнул.
- Чего сидишь, как трутень на носу? Хоть мямли что!- Хлестала по мозгам грубым вопросом бабка.- Точно что спит в одном ботинке...
- Трутни... Танюшка... Все отдельно надо... И нос - тоже.- Почти закрыл глаза.- А про ботинки и ума не приложу. Цветом какие хоть?..- Пялил глаза в толпу.
- Я тебя спрашиваю здеся не о трутнях. В последний раз!.. Не то воды с - под крана быстро в банке принесу!- Ввязалась снова бабка.- На ноги поставлю в един миг!
- Воды не надо, ба!- Аж завопил Витек.- Я все скажу!..- Немного всхлипнул спьяна.- Но я же ничего не знаю...- С обидой выпускал весь дух, как воздух с шарика.- Там Мишка все... Якшался. Уводил, то есть невестку вашу.. И баянисту засадил фингал под глаз тоже не я. Это сподобился Киреевских зятек. И я б такое сделал. Может...- Приободрился в первый раз за весь допрос. В масляном блеске выпятил толстую губу.- Не будет раздувать меха своей гармони прямо под зад его жене...
- Для этого сначала надобно жену хоть заиметь...- Подковырнула бабка.- ...Чтоб за нее стоять хоть как-то.
- Заведу при случае...- Ненадолго взбодрился внук.- Если напряг в житухе будет. Или настрой какой...
- Э - э - эх ты, распропащая твоя душа! Даже слово правильно о том связать не можешь.- Махнула безнадежно старая рукой.-Заводят всякую животину в хозяйстве... А ты и сам, видать, недалеко ушел от ней. Разве что ложкой пользоваешься вмочь... С халактером твоим, распутственным и донельзя слюнявым способен ты только конфеты класть в карманы тем, кто посильней... Вот так-то! Еще не раз попомнишь мое слово...
- Ну, мы пойдем...- Валентина пятилась к проходу. Хвост делегации уже тянулся к выходу. Через минуту с лишним многие ноги затопотали гулко вниз по неметенной коий месяц лестнице подьезда. Мимо облупленных, невзрачных стен, передававших неумелой писаниной через мутный свет чьи-то вспыхнувшие чувства, прозвища и мелкий матерок...
Ночь уже густо штриховалась ведущим цветом индиго. Редко желтела паутинной сеткой подрисовки с ближних теней под столбами. Невидимо забилась по приглушенной, ослабшей цветом изумрудной матовости трав. Набрызгом вылилась к глянцу листвы деревьев... Пятилась незримо вдаль. Вставала цепко умолчью окраин. Иногда срывалась коротьем каких-то криков. Будто обьеденно и выхватом, страшила странной голосьбой. Озвончало разносила, прихоранивая где-то, звуки. Потом подолгу сытилась разбухшей, пополневшей тишиной. Всевластно правила, баюкая, клоня живое в сон. Истомой угнетала приспанное время. Будто вросла в печаль безмолвия. Теперь уже почти до криков первых петухов...
.............................................................................
Гурьбой направились опять на свадьбу. По всем умам бродил один вопрос под разной заготовкой. Так же, как был подан до этого к столу салат с ведра - под маслом и под майонезом.
- Теперь уже и некого спросить.- Досадовал кто-то с задов.- Народ, поверь, по радости такой смотрел только себе в стакан. Забыл от перепоя даже то, чего не знал...
- Мишка, кажись, был никакой.- Шептался с девушкой старик - танцор.- На кухне, точно, всласть наугощали. Подпоили, видно, водкой поверх всякой меры. Да все без закуси. А он, по простоте, не отказной. Накушался. Вот его, небось, и сшибло с ног, язви его под самый корень селезенки... Лежит, видно, себе в какой канаве. Язык весь набок отложил. Будто других делов у него нету.- Даже не знал, как близко подошел к угаду.
- Что ж теперь делать, и ума не приложу...- Как подытоживала все свекровь.- А каково теперь Танюшке?.. Во сраму - то! Стыда не оберемся!..- Опять заплакала. Уже всухую. Глубоко. Навзрыд. - Ну, что ты. Как что - так сразу в плач! Уж больно близко слезы у тебя... Выищется девка наша. Вот увидишь.- Смело бодрилась тещина сестра.- Как пить дать...
- И где же этот Мишка может ошиваться?- Задумчиво и тихо по-мужски спросил кто-то в сторонке. - Тебе скажи - и ты туда захочешь.- Хихикнуло в ответ альтовым звонким выпадом...
Дальше добирались почти молча. Встретившись взглядом с сыном, Валентина только и сумела что присесть на стул...
.................................................................
К одиннадцати ночи гостей располовинило уходом по домам. Уже под полночь тихо рассосались почти все. Остались лишь родные, повара, и намешавший, неудачно понижая пиво под портвейн свидетель - боговер. Тот решал с самим собой и в плоскости совсем другой теории касаемо писаний:
- Се, гряду скоро, и возмездие мое со мною, чтобы воздать каждому по делам его.- Трухлявую поведал себе заповедь со свежим огурцом во рту. Едва дотрагивался, поучая тонким, будто с воска, пальцем до краев фарфорового блюдца.- Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь...- Никак не мог пристроить третий палец под молитву.
Брат свекра долго искоса глядел на странного свидетеля. Пытался что-то вразуметь. Потом сказал своей сестре, сидящей рядом:
- Что это там Сенька молится чаще, нежель глядит в тарелку. Расстарался он со своей этой божьей говорильней. Как бы того... Под конец к карачкам не прибег. По чубу вижу. Гляди, как дыбом встал...
Пашку пропажа выбелила в полотно. За полночь у него от пачки "Мальборо" осталась только сигарета. Все успокаивали парня. Уговаривали. Отвлекали мелочами... А у него во вздувшихся висках стучало молотком: "Ну и позорище!.. Хоть провались! Куда бы деться с глаз подальше?.. Бедняжечка, Танюха! Где ж ее искать?.." И страшно, дико захотелось выть. По-волчьи. Чтоб с надрывом... Общими усилиями парнишку подпоили, отвезя потом тихо домой...
Татьяна от ослабы было прикорнула. Перенервничав, тело покорно обрело невиданную легкость. Во что-то облеклось... Приснилось сразу. Будто бы куда плывет. Потом с огнем в руках долго плясали вкруговую черти. А напоследок выпало читать ей вместе с Пашкой книжку. Да все под странный шорох рядом. Сквозь сон она все удивлялась этому. Открыв глаза... Лучше б она не открывала их! Огромная непуганная крыса перебегала среди вороха бумаг в соседний угол. Вскрикнув, она бросила в ту сторону попавший под руку кусок бетона. Затопала ногой, приговаривая с дрожью в голосе:
- Уй - й - д - д - и - и!- Странное что-то выбивали в холоде от страха зубы.- Брыс - сь, падлюка!.. Вон отсюда - а - а!- Пожалела вдруг себя.- Бр - р - р! Ж - жутко хол - лодно зд - десь к - как!..- Скорчилась в комок на ящике, поведя плечи далеко вперед и поджав к груди коленки.- Глумная свадьба вышла. Ни уму тебе, ни сердцу... Одного стыда - на целый воз. Где же такое видано, чтобы сидеть невесте в свадебную ночь средь этакого хлама? Да посреди подвала?.- Безнадежно сжала губы, всхлипнув в жалости к себе. Добавила совсем уж отрешенно, глядя в темный пол у ног.- Эх! Будь оно неладно... Не задается что-то жизнь семейная моя... Невсклад. Дрянно все. Как через колено.
Накат предутренней прохлады тянулся незаметно в многочисленные щели. Особенно - в дверную. Обвивом путал девичьи худые ноги. Забиваясь в складки, под наряд, бесстыже за кого-то лапал тело. Купчато сыпал за собой мурашки. Изводил зубы непрерывной дрожью. Татьяна чувствовала это. Ужималась. Однако с ослабевших сил проснуться не могла...
- ...Пошел ты! Сам бери свою метлу!..- Рванул с приливом света какой-то голосище по подвалу. Татьяна аж вскочила. Дико удивившись, округлила рот. Не веря, прямо упиралась в пятнившуюся слева муть наполовину сонным взглядом. Вскочила, осознав спасение. Побежала - побежала, путаясь в подоле, к свету. К таким желанным после ночи голосам.
- О - о - о!.. А это что у нас тут за снегурка!- Хрипяще, под растяг, дивился мужичок снаружи.- Из какой эдакой сказки заявилась?- Прибавил, недоумевая.
- Дайте, пожалуйста, пройти!- Взмолилась девушка.- Проходь, проходь, дитя мое. И что это с тобой такое сотворилось, моя ты красота?..- Сочувствовал на выдохе громкоголосый странной своей находке под свежий запах кислых щей в табачной обволоке. Придерживая пальчиками платье, Татьяна быстро поднялась наверх. И тут же опьянилась утром и свободой. Стояла, осознав в себе безмерно радость, при бирюзово - стылой утренней светлыни. Румянилась по-детски пышно скулами под рассвежевшим гоном ветерка. В заглот хватала жадно воздух. Казалось, век им не дышала... Не видя ничего по сторонам, что есть мочи понеслась домой. С выпотрошенным за ночь одиночеством нутром. Со скомканными до порога безрассудства мыслями в себе. С безмерной и слепой обидой на уже так и не осознанную за ночь чью-то глупость. На еще многое другое, невысказанно - мощно рвавшееся с горла. Стыд выжег на щеках уже густой, теплый румянец от бежавшей за теперь уже женой непонятно какой славы...
- А это, Петь... Чего она здесь ночью делала?- Захлопал серыми глазами с картофельно похожим носом пропитой напарник сверху.- С чего бы ошиваться по подвалам этой нашей молодежи?.. Нечто фасонить стала перед первой ночью девка, возгордясь? Дурь струей поперла. Вот, мол. какая я такая...
- Я сам с собой пятый десяток лет никак не разберусь. Так что чужой напряг мне в нос не суй...- Зачесал шею.- Да и сама Россия вон, прикинь, сплошь недоступная приличному уму страна. Это ж надо умудриться так, чтобы ходить вовек голодно - нищей по богатственной своей земле с вечно протянутой рукой.- Смачно чихнул в мозолистую руку.- В Париж цари добрались вон, чтоб щелкнуть по носу француза. У немца - нечестивца в мировую всю Европу отобрали. А сейчас нас завидки берут, глядя, как люди жирно там живут. Слюну вовсю глотаем . Не правда, что ль?
- Не спрашивай. Другой раз зло так за душу берет!..- Сплюнул напарник в сторону махоринку с губы.- Ракету вон когда еще пустили. А подметайлу, чтоб с мотором, выдумать не можем. Так и орудуем метлой. Судя по всему - до искончания веков...
- ...Скажу еще ,коль завелись. Вот из себя возьму, к примеру... На той неделе, помню, приспичило моей одеть меня в костюм на внуковы крестины. Глядь - там все сукно поедено! Поверь: так жалко стало! Четырнадцатый год пошел костюму. За эти годы был всегда припахан по работам, по халтурам всяким там. Тело уже ночами прямо крутит. Пальцы немеют на руках. Износился весь в труху. Песок аж сыплется. Но так сполна на новый заработать не сумел!..- Заводил без удержу заметно желваками.- А ты мне тут мозги какой-то девкой пудришь...
Вчерашняя пятнистая дворняжка, радостно сидя у входа, жадно набивала в свой желудок почти целый торт с чьим-то жирным отпечатком пальцев сверху. Рядом дожидались себя кости на оборвыше картона и странным образом попавшая к ней даже не открытая банка латвийских шпрот. И не светило дослепа, купаясь в розбрызгах, безжалостное солнце. В холодной краснине плыло с востока. Уговором к неизвестному кому-то расшептались ближние деревья. И ветер от привычного ей мусорного бака обвивал тихой укладистой прохладой его всегдашнюю селедочно - и мясо - овощную вонь. Она довольно сытилась упавшим к ее лапам крохотным и не понятным людям счастьем. Как не понимала выплаканную кем-то совсем рядом ночью невыносимо - страждущую боль чужой души. Не знала про судьбу своих щенят с последнего приплода, забранных людьми на второй день. Еще слепыми. И то, что мерой чувств почти всего живого на земле всегда является воля людей. Кроме того, что разложила на всех них природа. Держат земное все на одном пальчике перед собой. Хотя даже с собой им толком никогда не разобраться...
2005 г.