У Марины Гарин была огромная проблема. Содержимое сумочки лежало перед ней на кухонном столе, а по щекам катились слезы. Свидание в ресторане "Алхимик и Барристер" неумолимо приближалось, но ей не хватало денег, чтобы заплатить свою часть счета. Даже если она закажет себе только салат и жасминовый чай.
Если бы Марине пришло в голову спросить у вас совета, вы бы почти наверняка сказали, что из-за такой ерунды не стоит расстраиваться, а тем более плакать. Вместо ресторана всегда можно пойти в кино, в кафе или перенести ужин на следующую неделю, когда в медицинском офисе, где работала Марина, будет аванс. Сказав это, вы бы сделали паузу, со значением посмотрели бы в заплаканные Маринины глаза и сказали бы что-нибудь про перспективы молодого человека, который не может оплатить весь счет в ресторане. Только не удивляйтесь, если бы услышав это, Марина заплакала бы еще больше, безнадежно уткнувшись лицом вам в плечо. Безусловно, Марина сильно бы разозлилась на себя за такую демонстрацию слабости, но поскольку, с ее точки зрения, ни вас ни меня не существует, то именно так она бы и сделала.
Считая себя дитем двух великих культур и под влиянием почитаемых ею Элизабет Стантон и Валентины Терешковой, Марина верила, что всякая девушка должна расплачиваться за себя сама в любой ситуации, но особенно на свидании с любимым человеком. И если любовь для Марины - это страсть, возможная только с равным, то после того, как тебе оплатили ужин, это могло бы быть чем угодноo: сделкой, содержанием, сексом, но только не любовью.
- И вовсе это не ерунда, - ответила то ли нам, то ли своим сомнениям Марина, отрывая взгляд от невидимой катастрофы, медленно расползавшейся по серому пластику кухонного стола.
B офисе, где работала Марина, к ней относились чуть ли не как к ребёнку. Иногда она находила на своем рабочем столе маленькую конфетку "рафаэлло" или узкую полоску бумаги с особенно смешным предсказанием из китайского печенья. Ей все охотно давали советы, а когда она собирала подписи в защиту бродячих собак в Северной Корее, на нее и смотрели обреченно-снисходительно как на пятиклассницу, старающуюся перевыполнить план по распространению герлскаутского печенья. И когда на фоне этой навязчиво-трогательной заботы со стороны сотрудников Маринин молодой человек - Брайен - средь бела дня привез ей цветы, то все женское население офиса еще неделю многозначительно и почти осуждающе переглядывалось за ее спиной. Нам тоже показалось бы это подозрительным: выглядил этот Брайен старше, чем Марина, и секретарша долго потом уверяла всех, что в его взгляде она разглядела тень от развода и, может, даже скрытый груз алиментов. Услышав это, и мы бы с вами тоже понимающе переглянулись - ведь вполне может быть, что иногда любят потому, что любить одиночество намного сложнее.
Однако это было не так. В том-то вся и штука, что Марина была по уши влюблена. Она даже удивлялась, что никакой разницы в возрасте словно и не было. Брайен был интересен, энергичен и совершенно не похож на обыкновенных людей, которыми, порой, населены целые города и страны. Он, не задумываясь, подписал петицию и сам предложил собрать подписи у себя на работе. Они могли часами сидеть в кафе и спорить до хрипоты о последней книге Франзена или Лахири; молча, взявшись за руки, бродить по аллеям Центрального парка или начать, как безумные, целоваться посреди улицы. Встречались они по выходным, и Брайен был безупречен, романтичен и просто мил. Единственное, что Марину раздражало в нем, было то, что он только беспомощно улыбался и пожимал плечами, когда ранним утром в воскресенье она пыталась понять, зачем ему надо идти в церковь.
Но проблема была еще также в том, что это было не просто свидание с Брайеном. Они никогда не ходили с Брайеном в "Алхимик и Барристер" и вообще избегали дорогие рестораны на улице Уизерспун. На дорогом ресторане настоял Маринин дедушка, заявив ей по телефону, что хочет самолично объявить ей и Брайену какую-то прекрасную новость.
При воспоминании о дедушке у Марины на глазах опять появились слезы. Так получилось, что дедушка для Марины был самым близким человеком, по обеим сторонам Атлантики. И до того, как она встретила Брайена, это был единственный человек, которому она могла позвонить, когда ей хотелось плакать от отчаяния. И даже появлению Брайена в ее жизни Марина была обязана своему дедушке. У дедушки, приехавшего из России по восьмой эмигрантской программе, была субсидированная квартирка с крохотной комнаткой, служившей одновременно и спальней, и гостиной, федеральные фудстэмпы, ежемесячный чек на пару сотен долларов и присматривающий за ним социальный работник. Так получилось, что именно Брайен и оказался этим социальным работником. О, он великолепно заботился о Маринином дедушке! Брайен прекрасно переносил старомодное чувство юмора, раздражительность и плохой английский язык Степана Абрамовича. Более того, кроме прямых обязанностей он возил дедушку гулять в Ботанический сад, Центральный парк, или музеи Манхеттена и даже учил играть в гольф. Да-да, именно в гольф! Услышав, как дедушка благосклонно отзывался об этом спорте, Марина приготовила ему в подарок настоящие дорогущие туфли для гольфа и перчатки.
Дедушка Марины почему-то считал, что Брайен, несмотря на волмартовскую одежду и потрепанный форд, имел состояние. Воспитанный на советских идеалах, трансформированных эмиграцией в стойкий дух противоречия, Степан Абрамович Гарин искренне полагал, что человек, отсидевший за махинации на бирже пять лет в тюрьме, просто не может быть бедным человеком. Марина не верила в утопические богатства Брайена, но зная, что он понятия не имеет кто такая Элизабет Стантон, опускала свою дебитную карточку в блюдце со счетом, чтобы еще раз доказать самой себе, что ей от Брайена ничего не надо, что она действительно любит этого человека. Очевидно, что Марина была не очень практичным человеком. И если вы не готовы простить 26- летней американке отсутствие прагматичности, то что бы вы подумали о несгибаемой принципиальностьи 26-летней русской? Как видите, в любом случае Марина страдала вдвойне.
Ну что же это за героиня рассказа, если она все время плачет? Если начинать себя жалеть и успокаивать, то это уже само по себе недостойная слабость и осознание этой слабости вызывало еще большие слёзы и желание себя жалеть. И почему осознание недостатка не ведет к его автоматическому изгнанию, а напротив, порождает новые искаженные комплексы, как отражения в зеркалах старого трюмо? Марина взяла сложенную вдвое салфетку и аккуратно промокнула уголки глаз. Главное в таких ситуациях - не стараться себя успокаивать, и Марина прибегла к проверенному способу отвлечься: она включила "Фокс-Ньюс". Что бы не обсуждалось в данную минуту - право американцев на многозарядное оружие или сомнительные высказывания первой леди, "Фокс-Ньюс" неизменно заменял слёзы Марины на праведный гнев.
Немного успокоившись, Марина взяла со стола свою сумочку и сгребла обратно со стола ее законное содержимое. Однако проблема осталась в скорбном одиночестве у всех на виду на сером пластике.
* * *
Так получилось, что начиная с сегодняшнего дня, Брайен твердо решил, что он больше не может говорить неправду Марине, именно потому что он ее любит. Первая и большая ложь заключалось в том, что Брайен не водил Степан Абрамовича гулять в Центральный парк или Ботанический сад, не учил его играть в гольф и понятия не имел, на каком этаже выставляют Сезанна в музее Метрополитeн. По уговору с Степан Абрамовичем он поддерживал эту ложь уже почти год, с каждым днем увеличивая пропасть между реальностью и самоуважением.
Стальной остов моста Веризанно утопал в низкой облачности, начинался мелкий дождь и машины, едущие в сторону Нью-Джерси, едва двигались. Брайен безропотно включил дворники и посмотрел на сидящего на пассажирском сидении Степана Абрамовича. Тот нахмурив лоб дремал, или же притворялся спящим, чтобы молчание в салоне не выглядело нарочитым. Машины впереди едва двигались.
В последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что если бы у него были деньги на кольцо для помолвки, он мог бы сделать ей предложение. Но поскольку денег все равно не было, то и вопрос о помолвке с Мариной не имел никакого смысла. Брайен вздохнул и тихонько включил радио, чтобы скоротать время.
Работа Брайена требовала многочасового провождения в автомобиле. В машине он любил слушать интервью с известными режиссерами, политиками и художниками, частенько транслируемые по некоммерческой информационной радиостанции NPR. В хороших интервью ведущий выводил их на уровень искренности, когда их мысли были созвучны с мыслями Брайена и формулировали они их похоже и даже иногда подбирали те же слова. Другого бы человека в его ситуации это могло бы скорее раздражать, напоминая, что эти люди достигли вершин общества и что его шансы на успех безвозвратно пропущены. Другой бы человек немедленно переключил радио на кулинарное шоу и стал бы думать о ужине. Напротив, Брайена забавляло и даже ему льстило, что он мыслит такими же образами и категориями, что и эти великие люди, и что действительно этот мир устроен, как он его себе и представлял с детства.
Около года назад Семен Абрамович предложил Брайену пакт: Брайен может проводить на своей другой работе весь рабочий день, а Семен Абрамович будет по-прежнему исправно подтверждать в социальной службе тридцать часов в неделю, якобы проведенные Брайеном с ним. С двумя маленькими условиями. Степан Абрамович произносил условия пакта глухим голосом, рубленными фразами практически без глаголов. Деньги за невыполненную социальную работу пополам. И половину Степана Абрамовича нужно будет инвестировать по усмотрению Брайена, поскольку он знает куда вложить и ему можно доверять. Отчетность? Никакой отчетности, может, раз в неделю Брайен должен был ему привезти "Уолл Cтрит Джорнал" с биржевыми таблицами.
Меньшая ложь заключалась в том, что понимая всю тщетность такого подхода, Брайен ни в какие акции деньги Степана Абрамовича, конечно, не вкладывал, а втайне от него покупал сертификаты срочных вкладов. Он делал это скорее из сострадания, ведь покупая себе большую мечту, мелкие инвесторы неизбежно рано или поздно теряют деньги на бирже. Биржа - механизм концентрации капитала для больших игроков, естественно, за счет мелких.
- Брайен, а что мы купили в этом месяце? - спрашивал Степан Абрамович, деловито раскрыв "Уолл Стрит Джорнал" на нужной странице.
Чтобы не сбиться, Брайен всегда называл одну из трех компаний: "Банк Америки", "Дженерал Электрикс" и "Биотрансформатикс". Акции первых двух компаний стоили дорого, поэтому чаще всего он говорил:
- Степан, мы докупили около сотни акций "Биотрансформатикс".
Эта компания стоила всего несколько долларов за акцию, и с условленной суммы могло бы получаться чуть более сотни акций. Или около дюжины акций "Дженерал Электрикс". Очевидно, что большие числа нравились старику больше. Степан Абрамович, надев очки для чтения, с удовлетворением делал нужные пометки карандашом в газете.
Машины впереди едва двигались. Как Брайен расскажет все это Марине? А если она не поймет?
В прошлой жизни все три упомянутые компании входили в биржевый портфель которым управлял Брайен. В один ничем не примечательный день акции "Биотрансформатикс" рухнули без видимой причины, начав разрушительную цепную реакцию. Прежде чем Брайен успел допить свой утренний латте, его портфель имел семь процентов дефицита платежного баланса. К полудню, не смотря на все усилия, потери удвоились, и чтобы остановить кровопролитие Брайен, сделал то, что делают все трэйдеры в таких ситуациях. Он стал закладывать активы других клиентов и скупать "Биотрансформатикс". Обычно, ни клиенты, ни федералы, ни служба биржевой безопасности об это не знали, а руководство Брайена смотрело в другую сторону пока в течении недели заимствованные активы полностью возвращались на счета клиентов. Обычно, эта стратегия при безмолвной поддержки фронтофиса работала. Обычно, Брайен выпутался из этой ситуации за несколько дней. К сожалению, это была пятница, седьмое сентября 2001, и ничего обычного на следующей неделе не случилось.
Трудно понять, искал ли Брайен Марининого одобрения. С одной стороны, ему казалось, ей нужен был кто-то более близкий по возрасту или даже кто-то, у кого есть хоть какая-то перспектива в жизни. Его жизнь, по его собственному мнению, была уже неотъемлемой частью ландшафта в зеркале заднего вида. В то время, как он предпочитал ни с кем не делиться деталями своего пребывания в тюрьме или что тому предшествовало, то же, что должно было следовать после, было менее драматичной, но почти так же плохо. Иногда он представлял свое будущее в виде расхожего штампа: хроническое отсутствие работы, алкоголь в бумажном пакете и смерть на решетке метро. После того, как судья запретила ему заниматься работой, подразумевающей доступ к компьютеру, что равнялось для Брайена запрету, практически, на любую работу, это было, с его точки зрения, только вопросом времени.
С другой стороны, когда он был рядом с Мариной, его судьба уже не казалось ему такой зловещей. В нем просыпалось желание заглянуть за кулису настоящего, и снова почувствовать себя успешным, уверенным в себе и молодым. Ему нравился тот Брайен, в которого была влюблена Марина. И если бы дать Брайену несколько минут на обдумывание, то он бы сказал вам, что ценит в Марине именно это. Но, как и большинство мужчин, слыша голос 26-летней привлекательной девушки, он немедленно представлял физическую близость с кинематографической конкретностью, которая бы привела Элизабет Стантон в отчаяние.
* * *
Степан Абрамович давно не был в таком хорошем расположении духа. Его просто подмывало рассказать все сидящему за рулём Брайену, но он твердо для себя решил объявить хорошую новость одновременно Марине и Брайену.
Степан Абрамович ждал этого момента долгие месяцы, проведенные в одиночестве в Макдональдсе. Можно вполне потерпеть еще пару часов. Все это время он каждое утро был одним из первых посетителей в Макдональдсе. Брайен завозил его до того, как трасса, ведущая в северные районы и Манхеттен, вставалa в утренних пробках. Там он и сидел в безупречном одиночестве до вечера, когда Брайен забирал его и отвозил домой.
Из соображений здоровья и экономии Семен Степанович никогда ничего не покупал в Макдональдсе. Только раз новый менеджер подошел к нему и полюбопытствовал, все ли у него в порядке. Степан Абрамович медленно кивнул, глядя строго перед собой. С тех пор его никто не беспокоил, вероятно считая Степан Абрамовича, молчаливо сидящего за пустым столом, если не частью меблировки, то обшарпанной антитезой вечно улыбающегося клоуна Рональда МакДоналда.
Степан Абрамович смотрел на чужих детей, бегающих среди разноцветных пластиковых джунглей, пока их родители неторопливо жевали бургеры. Интересно, как из таких симпатичных, жизнерадостных и бойких детей вырастают такие некрасивые, с глазами как переводные картинки, анемично жующие американцы?
Не имея необходимости и даже возможности заботиться о завтрешнем дне, Степан Абрамович считал, что Америка отвела ему и тысячам другим, приехавшим по 8-й програме, участь элоев из романa Уэллса. Это была целая система, отнимавшая у бывшего советского интеллигента желание к чему-нибудь стремиться в обмен на сытое существование. И если теперешние соседи по дому представлялись ему элоями в белых одеждах, то баркашовцы, маршировавшие в день отъезда по тенистым улочкам его родной Балашихи, были несомненно голодными морлоками. Хрен редьки не слаще.
Степан Абрамович не любил свою новую родину, не любил американцев, но более всего не любил других бывших соотечественников. Именно благодаря их зависти и любопытству, он вынужден был сидеть в этом чертовом Макдональдсе на другом краю города. Один их звонок в социальную службу, и весь план пойдет насмарку. Видя же как три дня в неделю Степан Абрамович выходит из машины своего социального работника, эти соотечественники поправляли свою кружевную занавеску и удовлетворенно шли обратно смотреть русские передачи по телевизору.
Приступы мизантропии довольно часто заполняли его сознание своими холодными водоворотами, неизменно оставляя только маленький обитаемый островок, зарезервированный для его внучки. У всех и у него в конце концов был выбор, кроме Марины, которая была рождена умным и бойким ребёнком в Москве, но выросла по эту сторону Атлантики. Степан Абрамович решил посвятить свои последние годы тому, чтобы если не исправить эту несправедливость, то, по крайней мере, купить своей внучке крышу над головой. Ему не хотелось уйти и не оставить Марине ничего. Бедная девочка, она ведь останется с этой чертовой страной один на один и не будет у нее никакой родимой кровинушки на семь тысяч верст! Конечно, в Москве жила родная сестра Степана Абрамовича, но по какому-то непонятному закону природы ему даже и в голову не могла прийти мысль о возвращении Марины в Россию.
В последнее время он часто задумывался о своем бывшем соседе с третьего этажа - о Исааке. Американцы звали его Айзик. Айзик был тоже простым бывшим советским инженером до того дня, когда он придумал, как обмануть систему.
Одним ранним жарким утром в прошлом июле Айзик дошел до эстакады на Стилвел авеню и бросился под свежевымытый для утренней смены вагон метро. Последнее, что он видел, были капли воды на лобовом стекле вагона с тысячей маленьких радуг от встающего над заливом солнца. Изучая сложные страховые полисы, Айзик нашел способ оставить своему сыну почти восемьдесят тысяч долларов после расходов на похороны. Его взрослый сын - лысый и вальяжный мужчина - работал компьютерщиком в банке и ездил на дорогой машине. Говорят, Айзик шел до этой чертовой эстакады почти три часа.
Конечно, это был вариант не хуже, чем соседка по площадке, тратящая каждый месяц треть своего пособия на лотерейные билеты. Но и не лучше. А вот теперь Степан Абрамович всех их обставил. Теперь Степан Абрамович даст денег на первоначальный взнос за какой-нибудь домик в Эдисоне или Нью Бронсвике, и Марина сможет съехаться со своим Брайеном и все у нее теперь будет хорошо, и она будет действительно счастлива. При этих мыслях сердце Степан Абрамовича наполнялось теплом и радостью, а мысли о своей собственной жизненной неустроенности и бесцельности растворялись в неизвестно откуда возникшей любви ко всему человечеству.
Так же радовала сердце Степана Абрамовича лежавшая во внутреннем кармане его пиджака аккуратно сложенная заметка из "Уолл Стрит Джорнал" о компании "Биотрансфарматикс". Если всего месяц назад котировки "Биотрансформатикс" лениво поползли вверх, то на прошлой неделе они уверенно росли, а в среду, после объявления о продаже компании одному из фармацевтических гигантов, просто взлетели. По самым скромным подсчетам, это сделало Степана Абрамовича довольно состоятельным человеком, человеком, способным помочь Марине встать на ноги в этой стране.
"Удивительная штука капитализм... Марина ни за что не поверит..." - подумал Степан Абрамович, не раскрывая глаз проверяя наличие газетной заметки во внутреннем кармане.
* * *
Спать Брайену совсем не хотелось.
- Не могу поверить, что он меня уволил.
- Главное, что я тебя не уволила... я знаю, что ты это делал из лучших побуждений... - не открывая глаз сказала Марина.
Брайен откинулся на подушки. Наконец-то за последние сутки мысли в его голове обретали отчетливость. Через открытое окно доносились звуки пробуждающейся улицы и впервые наступающий день не вызывал в нем разочарования.
- А давай махнем в свадебное путешествие на Багамы? - неожиданно даже для себя самого произнес Брайен.
Марина открыла глаза.
- Я думала ты сказал Атлантик Сити... Багамы?
- Ага, Багамы. Кстати, знаешь, что самое смешное? У меня где-то оставались акции этого чертова "Биотрансформатиксa".
Марина медленно села в кровати и автоматически спросила:
- Сколько?
- Достаточно, моя милая, и даже более чем - ответил Брайен.
Однако довольная улыбка почти немедленно сползла с его лица. Марина смотрела на него с неподдельным испугом. Ее зрачки расширились и потемнели как происходит только в кромешной темноте. Он ожидал совсем другой реакции. Неужели она не поняла? Неужели она, как и этот сумасшедший Степан Абрамович? Молчание затягивалось. Неожиданно наступающее утро стало отдавать медным вкусом во рту. Брайен тоскливо посмотрел в сторону будильника около кровати. Она не поняла. Ну что еще можно объяснять в такой ситуации? Марина не мигая продолжала смотреть на него глазами полными ужаса. Брайен вздохнул, вылез из-под одеяла и начал молча натягивать джинсы. Тихий голос за его спиной заставил обернуться:
- Но ведь я не смогу заплатить за свой билет на Багамы...