Должен вас сразу предупредить, я не люблю Рождество. "Еще один ненормальный" - наверное, подумаете вы. Если хотите, можете не спешить расставаться с этой мыслью. Но так, конечно же, было не всегда. Например, когда я был маленький, мне всегда дарили подарки на Рождество. Нужно быть действительно ненормальным, чтобы не любить эту сторону праздника! Или вот одно Рождество, когда мне было уже четырнадцать, и мы праздновали у родителей моей троюродной кузины. Нельзя сказать, что кузина была уж невозможная красавица, но как она учила меня целоваться на заднем сиденье старенькой тайоты... Естественно, то Рождество было весьма неплохим. Так почему ж так бесповоротно и "не люблю"?
Просто была одна история, которую я вам хочу рассказать, разумеется, по секрету, в силу нескольких личных подробностей. В прошлом октябре, после того как я устроился на свою первую работу простым клерком в книжном магазине. Вы, конечно, подумаете, что это весьма скромно, для выпускника университета. Но зато это работа не требовала от меня конформизма или участия в закулисной офисной игре, что наверняка было бы включено в должностную инструкцию любой крупной фирмы. К тому же мне изначально поручили только современных авторов и то из середины алфавита. А о Керуаке, Летеме, Мураками и Найполе покупателю можно говорить что угодно и при этом не выходить за рамки хорошего совета. Впрочем, я отвлекся.
После двух месяцев расстановки книг на пыльных полках и поиска для клиентов изданий всех этих новых авторов в переплетах подешевле, я считал дни до Рождества, когда я, наконец, поеду домой повидаться с родителями и Ашли - моей младшей сестрой. Ей было всего девять лет, но, наверное, она была самым умным ребенком на земле. Ее пунктиком были языки: Ашли изучала сразу латынь, греческий и немецкий. А может это был французский, я не уверен. Ну, в любом случае, она росла очень продвинутым ребенком. Ирония всей ситуации состояла в том, что хоть она и говорила на всех этих языках, но разговаривать ей было, практически, не с кем. Видите ли, когда человек слишком умен, то, наверное, очень трудно иметь друзей. Зато меня никто бы не заподозрил в такой излишней интеллектуальности, ведь по приезду домой я собирался обзвонить всех своих беспечных приятелей и ветреных девиц, с которыми я имел удовольствие водить знакомство последние двадцать четыре года!
Я спросил пожилого таксиста, усаживаясь в аэропорту в желтый форд с шашечками:
- Вы не знаете, к чему в зале прибытия вся эта мишура с цветами, флагами и девушками в коротких юбках?
- А бес их знает, - сказал таксист равнодушно, впихивая мой угловатый чемодан в багажник. - Скорее всего, опять наших вояк привезли на рождественскую побывку.
Потом он еще, что проворчал по-старчески себе под нос про военное время с его короткими юбками и скупыми чаевыми.
Очевидно у каждого свои индивидуальные понятия о патриотизме, хотя большинство людей которых я встречал - в этом вопросе отчаянные лицемеры. Большинство из них относятся к нашей стране, так же как и к имени известной фирмы на своем резюме - это придает им незаслуженную значимость и иллюзорную самоценность. А вот этот таксист, по крайней мере, хоть не притворяется. Уверен, что именно такой здоровый цинизм простых работяг и есть высшая форма патриотизма, позволяющая нашей державе успешно отстаивать свои любые интересы. Мне захотелось обнять старика, но, побоявшись, что он не поймет, решил просто дать ему хорошие чаевые. Да, кстати, забыл упомянуть про войну с некой богом забытой банановой республикой. Точно не помню, в чем там было дело, но в аккурат под прошлое Рождество, в этот чертов протекторат пришлось послать Правительственные войска.
Естественно, прошлогодние праздники были безнадежно испорчены. В городе было мало вечеринок, а веселья на них было еще меньше. Мои друзья были обеспокоены слухами о призыве всех кто не посещает колледж или университет, а девушки украшали блузки желтыми ленточками в знак поддержки наших войск. Все же остальные словно прилипли к радиоприемникам и телевизорам в ожидании новостей с начинающейся войны.
Кстати, про телевидение. Нельзя не восхищаться, как у них поставлены сводки новостей с фронта. Они практически вносят военные действия в вашу гостиную. Только успевай открывать пиво и чипсы! Все началось с прицельного и систематичного бомбометания мятежных позиций - зарево пылающих городов залило ночное небо. Комментаторы, расположившись на фоне кроваво-красного восхода над вражеской столицей, взахлеб рассказывали о факторе неожиданности и о количестве самолетов, ракет и бомб, несущих мятежникам наше справедливое возмездие. Когда рассвело настолько, что стали видны повсеместно восходящие над микрорайонами столбы черного дыма, в дело пошли наши танки и была ужасная бойня. Настолько кровавая, что они даже прервали телерепортаж, после того как какой-то идиот распластал свои чертовы внутренности прямо перед широколинзовой камерой. Короче, как вы сами понимаете, прошлого Рождества практически не было.
Но вовсе не война настроила меня против этого, в общем-то, безобидного праздника. Напротив, они все еще воюют. По мне, так они могут воевать хоть до второго пришествия. Как я уже сказал, я не люблю Рождество, но, конечно же, не из-за войны, а исключительно из-за одной девушки. Конечно, трудно проигнорировать вашу понимающую улыбку - вы, конечно, очень догадливы. Но вот, тогда скажите, откуда у меня эта дурацкая привычка забегать вперед?
Так вот, не смотря на мое твердое желание полностью отыграться за неудачное прошлогоднее Рождество в этом году, эти рождественские каникулы начались опять-таки с сюрпризов. Расплатившись с таксистом, я вошел в холл дома, где мои родители владели квартирой на шестом этаже. Новый швейцар ничего не знал про меня, и мне пришлось без дела слоняться по лобби, пока он, не спуская с меня глаз, выяснял про меня по телефону. Но это было больше, чем просто подозрительный взгляд. Скажите, нужно было им нанять этого невысокого роста, плотно сбитого как прапорщик роты снабжения неприятного типа с маниакально-депресивным синдромом? Не лучше ли тогда не иметь постоянного швейцара вообще?
Неприятные сюрпризы на этом не закончились. Едва я повесил свою зимнюю куртку на вешалку, как выяснилось, что у Ашли теперь есть домашняя гувернантка. К нам, конечно, и так приходила два раза в неделю женщина убирать, готовить и все такое. Но вот, скажите, зачем нанимать постоянно живущую в вашем доме гувернантку, если вы вовсе не собираетесь давать домашнее образование вашему ребенку?! Хуже всего, что до моего приезда эта гувернантка жила в моей комнате и когда она с моим приездом переехала в комнату Ашли, она оставила за собой ощущение гостиничного воздуха, стерильность и одновременно притворство которого просто выводили меня из себя.
* * *
- А что? Эгита очень добра ко мне, - сказала Ашли, показывая свою коллекцию компакт-дисков. - Мы ходим в кино, и гулять в городской парк... Да и потом, с ней можно обо всем поговорить.
- Очень славно, - вяло согласился я, перебирая диски. - А кто слушает вот эту хренобредень?
В руках я держал альбом Милдред Бэйли.
Щеки Ашли слегка зарделись:
- Это не хренобредень, это подарок от Эгиты на рождество.
Не то, чтобы я ревновал свою сестру к какой-то глупой гувернантке в тот момент. Вовсе нет. Просто я, как идиот, тащил это дурацкое сомбреро в подарок для Ашли, наивно полагая, что она-то уж действительно оценит всю оригинальность моего подарка. Вы бы только видели, как пассажиры в этом чертовом самолете просто угорали от смеха, наблюдая меня с этой широкополой шляпой в руках! Нет, мама права, у Ашли теперь совсем другие вкусы. Не удивлюсь, если теперь мне придется пойти и купить диск какого-нибудь Луиса Амстронга взамен или что-нибудь еще в этом духе. Но знаете, что важно? Я решил, что было бы очень глупо из-за этого держать зло на эту Эгиту. В конце концов, диск Милдред Бэйли всяко лучше, чем какой-нибудь плакат Брэда Питта. Как видите, я, в общем-то, очень нормальный человек и стараюсь не приходить к скороспелым суждениям о других.
Как оказалось, Эгита закончила магистрат Имперского Университета. По философии, кажется, или что-то такое же бесполезное. Девушке, да к тому же с таким дипломом, вообще невозможно найти стоящую работу, за исключением смешивания коктейлей в баре или стриптиз-зала. В общем, один приятель моих родителей порекомендовали Эгиту и вот так она оказалась в нашем доме гувернанткой.
Честно говоря, сама идея иметь прислугу, живущую в вашем доме, меня совершенно ставит в тупик. Эти люди вроде бы и причастны к вашему домашнему кругу и одновременно - нет. Не друзья, не враги, но ведь и не пустое же место. Нужно ли за утренним чаем беседовать с ними или же вообще игнорировать, как последний сноб? Скорее всего, нужно придерживаться середины: вежливо спрашивать о погоде и прочей чепухе; может быть, даже маленькие подарки в праздники; не стоит заводить с ними дружбы. Особенно, не стоит заводить дружбы, когда эти люди вашего примерно возраста, умны или недурны собой.
На самом деле, Эгита была не такой уж и красавицей. Судите сами, в свои двадцать с небольшим, она была выше среднего роста, с короткой прической и скорее мальчишеской фигурой. Но вот, разве что, ее глаза... Спокойные и немного надменные или темные и гневные, они выделяли ее среди всех знакомых девушек. Короче, в лучшем случае Эгита была девушкой средней симпатичности, которую вы проводите взором в метро и забудете ровно через минуту. Конечно же, если вы спросите Ашли, то она скажет что мои стандарты женской красоты весьма своеобразны.
Возможно, Эгита и была бы, как говорится, подходящим объектом для несчастной любви какого-нибудь простака, если бы не один маленький недостаток... Какой же недостаток? К сожалению, та самая банановая республика, о которой я только что вам рассказывал, была родиной Эгиты. Но что было неизмеримо хуже, ее дом был уничтожен одной из тех тысячефунтовых бомб, которые сравнивают с землей целые кварталы. К счастью, в ту злополучную ночь она готовилась к экзаменам в общежитии Имперского Университета, за две с половиной тысячи миль от своего дома.
Совершенно естественно, при малейшем упоминании о войне, Эгита шла курить на плохо освещенную черную лестничную площадку. Прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди и держа сигарету близко к бледному лицу, она нервно выдыхала сигаретный дым. Взгляд устремлен в невидимую точку где-то очень далеко. После пары затяжек сигарета отправлялась в импровизированную из жестянки пепельницу на радиаторе парового отопления и немедленно раскуривалась другая. Я не думаю, что Эгита курила в каких-либо других случаях.
Иногда мне казалось, что она была просто сумасшедшей. Например, однажды она заявила пожилой соседке, у которой сын служил в действующей армии, что это именно он разбомбил ее дом. Потом, парню с немецкой овчаркой в парке, Эгита с вежливой улыбкой сказала, что она искренне надеется, что его призовут на фронт и там убьют. Неплохо, да? У нее, наверное, была своя собственная война, каждая битва которой происходила с отчаяньем кавалеристской атаки 18го померанского полка на немецкие танки и с упорством вирджинской бригады Томаса Джексона. Какая бессмысленная, саморазрушительная война! Конечно же, в присутствии Эгиты я держал свое мнение о войне при себе. Ведь мы же не звери и должны иметь сострадание, как было написано в одной передовице, к "человеческим издержкам войны". Впрочем, лично мне Эгита никогда ничего такого не говорила. Со мной она была вообще разговорчива как конвоир у камеры для приговоренных к смерти.
Домашний фронт этой необъявленной войны развернулся утром перед Рождеством за завтраком. Розовые грейпфруты, французские тосты с джемом из черной вишни и черный кофе. Молоко, клюквенный сок и газета - по желанию. Но! Никаких вам кукурузных хлопьев, горячих бэйглов с сырным маслом или, на худой конец, чертовых фруктовых тартов. И это они называют завтраком? Я сразу перешел к кофе, накладывая от души сахара и молоко, хоть как-то скрадывающие горечь колумбийского сорта, который мама всегда покупает в бакалейной лавке на углу. Кстати, вчера мама в прихожей шепотом сообщила мне, что у хозяина лавки - мистера Васильева убили сына. Как выяснилось, фунт чехословацкой взрывчатки отправил христианскую душу Васильева младшего и еще трех солдат на небеса, вдрызг разметав грешную плоть внутри их БТР. Смерть под флагом империи гарантировала не только похороны с запаянной крышкой гроба, но и посмертный вид на жительство для непосредственных родственников - по крайней мере, Имперское Министерство Обороны находило такой обмен честным.
Настроение по понятным причинам было отвратительным. Все молча сидели за столом: Ашли с увлечением поглощала грейпфрут, Эгита сидела рядом с ней и тоже пила кофе. Отец читал газету, мама искала объявления о рождественских распродажах в рекламном приложении. Словом, был бы еще терпимый воскресный завтрак военного времени, если бы не особое напряженное молчание, которое, как вы знаете, неизменно возникает, когда в доме находится посторонний.
- Эй, Ашли, - сказал я, надеясь разрядить обстановку - чего нового в школе? Тебе нравится кто-нибудь?
- Ну, - замялась Ашли. - Есть такой симпатичный мальчик... Только он все время молчит.
- Должно быть, очень умный? - спросил я, намазывая тост джемом.
- Да нет же, он какой-то странный. Эгита посоветовала поговорить с ним на перемене, но он только толкнул меня и убежал, - пожаловалась Ашли, потом добавила. - Наверное, все мальчишки в нашей школе дураки.
- Не надо так говорить, Ашли, - вступила в разговор Эгита. - Даже если они и кажутся злыми и глупыми сейчас, в конце концов, они повзрослеют и станут как все нормальные люди. По крайней мере, некоторые из них.
О, мне совершенно не понравилось это "по крайней мере, некоторые из них"! Во-первых, учить Ашли жизни было сугубо моя, как старшего брата, прерогатива. Мое и ничье иное. И какого черта тогда Эгита вторгается на мою территорию? А во-вторых, еще что-то совсем иное было в ее фразе. Мне показалось, что в ней сквозила декларация права Эгиты на мою территорию!
- О да, Ашли, - поспешил сказать я. - Мальчишки, возможно, очень предсказуемы, но обратная сторона медали это то, что девчонки имеют совершенно нереалистичные представления и ожидания от мальчишек. Ну, а потом они, конечно, тоже взрослеют.
Честно говоря, я не был до конца уверен кому я это сказал - Эгите или Ашли.
Эгита молча пила кофе, смотря прямо перед собой. Люди с большим интересом смотрят даже как сохнет краска на заборе!
Ну, это все-таки Рождественское утро или нет?! Я предпринял еще одну попытку наладить разговор.
- Эгита, а что вы сегодня делаете на Рождество?
Она посмотрела на меня и ровным тоном сказала:
- Не стоит беспокоиться обо мне. Рождество всегда празднуется в кругу семьи, и я не буду вам мешать. Только скажите когда мне можно будет вернуться домой.
Вы понимаете, почему она это сказала? Она это сделала специально. Вот это уже действительно меня вывело из себя. Ей наплевать на вежливый, ничего не значащий разговор за утренним кофе - она выше всех светских правил. Она хочет что б мы все почувствовали себя виноватыми в том что ей некуда пойти, что её семью разбомбили. Людей в запаянных гробах хоронят, а она требует сострадания! Мы и так пустили ее к себе в дом, платим деньги и игнорируем ее безумные выходки. Разве нельзя хотя бы во имя праздника объявить маленькое перемирие в обмен?!
Должно быть, если вам привелось стать жертвой войны, то вы просто обязаны обвинять в этом абсолютно всех на планете! Ну, разве это честно? Да, я как всякий порядочный гражданин плачу налоги, правительство же изготавливает на них бомбы и платит солдатам, остановить или изменить что-либо я все равно не в силах. Так почему она считает, что я лично в чём-то виноват? Эй, в конце концов, это ее сограждане первыми начали стрелять в нас.
Впрочем, я знаю почему Эгита это сказала. Это была ее месть за то что я, ее сверстник, имею нормальную семью, крышу над головой и это чертово Рождество Христово!
Чувствуя бестактность моего вопроса, отец отвлекся от газеты, чтобы прийти на помощь:
- Нет, нет, Эгита. Мы идем на рождество к родственникам, оставайтесь. В холодильнике индейка, в баре, кажется, есть бутылка каберне... Эгита, ну зачем вам куда-то идти?
Эгита молча пила кофе и смотрела в окно.
Наверное, пробудившееся христианское начало взяло надо мной верх. Спрашивается, зачем я её обидел своим дурацким вопросом? В любом случае, из мятежной республики Эгита или нет, она заслуживает лучшей участи, чем встречать Рождество в одиночку. У меня возникла идея. Я вышел в гостиную, и позвонил тётке:
- Слушай... Может, мы тоже пригласим Эгиту, а то ей совершенно некуда идти?
Тетка сначала не поняла:
- Эгиту? Зачем? Ирен прекрасно со всем справится, у нас прекрасная прислуга. Ты знаешь, эта такая редкость в наши дни...
- Нет, ты не поняла. Пригласим как человека.
- Ну, о чем ты? Ты же знаешь, что будут только свои. Ой, извини, мне надо бежать, - тут она перешла на тон, словно я был по-прежнему четырехлетний мальчик. Я совершенно не переношу, когда она это делает,
- Не обижайся, малыш. Вечером поговорим, хорошо? Целую!
И повесила трубку. Будь это не Рождество, скажем День Независимости или День Президента, я бы так не разозлился. И не то, чтобы я был хорошим христианином. Ничего подобного, уж поверьте мне! Но лишать любого человека Рождества - это форменное свинство.
Я вернулся на кухню. Эгита складывала чашки в посудомоечную машину. Не задумываясь, я выпалил:
- Эгита, это даже хорошо, что у вас нет на вечер планов. Давайте вместе пойдем куда-нибудь.
Эгита продолжала сосредоточенно складывать посуду, как будто меня вообще не было на кухне. Ашли усердно расправлялась со второй половинкой грейпфрута. Отец и мать смотрели на меня как на оленя переходящего оживленную улицу в неположенном месте.
Хорошо, хорошо, я тоже все прекрасно понимаю. Но вы знаете, иногда жить вдали от родителей даже полезно: начинаешь понимать, какими они могут быть обыденными людьми, зашоренными собственными комплексами. Именно тогда на кухне я понял, что Эгита для всех была не более, чем просто удобной вещью. Она всех устраивала. Для мамы - кто-то занимался Ашли после школы; для отца, с его демонстративно антивоенными настроениями, это был оригинальный публичный жест; а для самой Ашли - это был кто-то, с кем можно было поговорить.
Теперь я думаю, что это и был тот момент, после которого было уже невозможно ничего поправить. Да и хотел бы я чего-нибудь изменить? Последующие события развивались по неизвестной мне логике, вызывая во мне и окружающих далеко не лучшие чувства. Единственное, чего я не могу понять, ну почему даже вялая попытка быть нормальным человеком, всегда влечет неприятности на мою голову?
Вернемся, однако, к на кухню. Что думали родители в тот момент меня интересовало меньше всего. Единственное, что меня действительно было важно - это то что думала Эгита. Тем временем, она закончила складывать посуду в машину, налила жидкое мыло, закрыла крышку и запустила на моющий цикл. И только тогда она подняла голову и посмотрела на меня. В её взгляде проскользнуло легкое недоумение. Я торжествовал - не надо считать меня последним дерьмом! Я тебе не враг!
* * *
Мама первой сориентировалась в ситуации:
- Да, в самом деле, это не плохая идея. Знаете, у Кунерса будет университетская тусовка, как он говорит, для "молодых и талантливых". Сходите, думаю там будет интересно.
Эгита пожала плечами - она была не против. Мама протянула два пригласительных билета и пристально посмотрела на меня:
- Ты ведь помнишь Кунерса?
Надо заметить, что Кунерс, собственно, и привел Эгиту к нам в дом, жившую до этого у него. То ли он устал от ее сумасшествия, то ли между ними что-то произошло, я не знаю. Но почему он изначально пустил ее на порог? И почему потом не остановил ее?
Так или иначе, когда мы уже были у дверей практически неизвестного мне Кунерса, Эгита вскользь упомянула, что лично ей в пригласительном билете на эту вечеринку было отказано. Что ж, решил я, в таком случае этого парня ожидает большой сюрприз.
С порога мы окунулись в салонную атмосферу. По крайней мере, в ее обывательском понимании: экзотические чилийские и греческие вина, в воздухе витал сладковатый привкус марихуаны, мудреные закуски и вышколенные официанты в черных костюмах и белоснежных перчатках.
Но люди предавали этому собранию особенный колорит. Если бы вы спросили меня то, глядя на них фраза "молодые и талантливые" не сразу пришла бы мне в голову. Некоторые были из тех, кто запросто употреблял в одном предложении слова "чарующе" и "ортогонально". Были, конечно, и местные знаменитости, пара подающих надежды поэтов и гладковыбритые молодые люди с нездоровым блеском в глазах обсуждавшие живопись Козунари Огаты. Хотя, может, это было и какое-то другое японское имя, я не помню.
Эгита взяла бокал белого вина с серебряного подноса у официанта с белыми перчатками. Бедняга кисло улыбался, как будто его начищенные до блеска ботинки были малы как минимум на два размера. Я тоже протянул руку за бокалом. Когда я повернулся, Эгита уже исчезла в толпе, и мне ничего не оставалось как вести светские разговоры со всеми этими незнакомыми людьми. Известный шахматный гроссмейстер, а ныне политик средней руки, разглагольствовал о неэффективности экономических реформ нашего правительства. Он объехал весь мир, был прекрасно образован, и явно наслаждался вниманием окружающих, ловивших каждое его слово. Что они в нем нашли, ума не приложу. Лично мне он сразу не понравился. Он даже здесь говорил как на своей предвыборной компании.
- Эта администрация, - он сделал изящный жест в воздухе, - ведет страну от одного впечатляющего провала к другому. Возьмем, к примеру, эту войну. Кто-нибудь думал, сколько будет стоить реинтегрирация наших солдат обратно в гражданское общество?
Он остановился для эффекта и огляделся, видимо очень довольный собой. В эту малюсенькую паузу я решился вставить нечто наивное:
- Ну не знаю... - мне очень хотелось выпустить немного воздуха из его самомнения. - Наверно, не меньше, чем мы потратили, чтобы превратить их гражданское общество в солдат?
Гроссмейстер, осекшись, посмотрел в мою сторону:
- Кхм, молодой человек, - сказал он с легким раздражением, - Во-первых, их гражданское общество, как мы все видели, встречало наши танки с цветами. А во-вторых, наше правительство и здесь бесхребетно, не может раз и навсегда разобраться с горсткой мятежников.
Слева кто-то в дурацком бордовом джемпере неодобрительно покачал головой. Женщина рядом со мной в дорогом вельветовом платье, открывающем обилие смуглой кожи, инстинктивно отодвинулась в сторону. Что за самодостаточная коллекция снобов!
В этот момент к нам подошёл Кунерс, и, отведя меня в сторону, быстро заговорил:
- Надеюсь, вы отдаете себе отчет что вы делаете? - И, увидев мое непонимание, добавил загадочно: - Будьте благоразумны и осторожны: люди в безысходных ситуациях, способны на отчаянные поступки. Я, конечно, говорю об Эгите.
Я все равно ничего не понял, но Кунерс уже куда-то исчез, прежде чем я успел что-либо сказать. Незамедлительно появилась Эгита, на её щеках горел румянец. Она взяла меня под руку:
- Давайте уйдем отсюда. Сейчас же.
И мы ушли. Улицы были пустынны, за исключением позднего прохожего надеющегося поймать такси и пьянчужки на углу, сипло желающего всем "Счастливого Рождества". Одинокий троллейбус проехал мимо с погашенными огнями.
По дороге домой я украдкой посматривал на Эгиту. Трудно даже представить, что, должно быть, она пережила. Что значит не знать живы ли ваши родители. Сколько можно загадывать, что они найдутся целыми и невредимыми, даже когда уже нет сил надеяться? Что значит потерять все - ваши детские фотографии, потрепанного плюшевого медвежонка с маленькими коричневыми пуговицами вместо глаз, старинные елочные игрушки, талисман в виде камушка с дырочкой, книжку которую вам читала бабушка перед сном? Все эти мимолетные и, в тоже время, невозместимые вещи - все исчезли, пропали, сметены с лица земли, как будто никогда и не существовали. Но кто вы тогда без них? Как уберечь от песков времени человека, которым вы когда-то были? Стоит ли вообще об этом думать или даже начинать все с чистого листа?
Ну скажите, можно ли тогда отказать Эгите в праве быть немного сумасшедшей?
Мой отец всегда говорит, что самое трудное - это не смотреть сверху вниз на дураков и не завидовать умным людям. Не знаю, не знаю, но сумасшедшие, должно быть, где-то посередине между этими двумя категориями людей. Так что быть немного сумасшедшим не так уж и непростительно.
Эгита словно не замечала мой взгляд. Она по прежнему была рассержена, но это было ей даже к лицу. Словно любая девушка, обиженная на бывшего бойфренда или что-то вроде того. Нет, положительно, она ни чем не отличалась от других ее сверстниц, с которыми ходят в кино, гуляют по Имперскому Саду или которым посвящают глупые стишки.
Неожиданно Эгита с жаром заговорила:
- Вы все такие гордые, сильные и умные, - сказала она, смотря прямо перед собой. -Вы свободны, вас принимают на работу, у вас ничего не отобрали... Вам дают жить. Но почему же вы отказываете в этом мне?
Я просто опешил:
- Эгита, что вы хотите от меня?! Лично я никого не угнетал, даже наоборот вам помогаю, - сказал я и, немного успокаиваясь, добавил: - Между прочим, явно в ущерб своему психологическому здоровью!
-Вы, вы... - Голос ее оборвался. Она прошла еще несколько шагов и, не оборачиваясь, сказала: - А вы так ничего и не поняли... Купите мне сигарет.
Невероятно, но Эгита не только игнорировала мое участие, желание ей помочь, но и напротив, пыталась меня обвинить черт знает в чем!
- Знаете, у меня есть принцип - не покупать девушкам сигареты, - сказал я зло, - а вот вам куплю: травитесь на здоровье!
Мы молча вернулись домой. Она пошла в свою комнату, а я в свою - читать Кафку, которого начал читать еще прошлым летом.
Я, должно быть, прочитал одну и ту же строчку с десяток раз. Как это смешно читать чертову новеллу Кафки в ночь Рождество! Я, наверное, совершенно спятил полагать, что помогать попавшему в беду человеку может хорошо закончится. Ведь это так по человечески - укусить руку помощи. Ну, разве не так?
Я пошел на кухню поговорить с мамой по телефону. Как оказалось, отец выпил немного лишнего, покинул праздничный ужин с родственниками и заснул на диване в гостиной, оставив маму урегулировать спровоцированный семейный конфликт.
Прежде чем повесить трубку, она сказала:
- Кстати, только что звонил Кунерс... Надеюсь, с Эгитой все в порядке.
И потом, как будто между прочим, добавила:
- Она такая хорошая девушка, правда?
- Легко тебе говорить, - буркнул я, нахмурившись.
- Милый, ты ведь не будешь...
Я слышал уже этот вопрос тысячу раз и точно знал, что она собирается сказать.
- Мам, ну что ты, в самом деле! - прервал я ее. Почему сегодня каждый считает своим долгом действовать мне на нервы?
- Но, милый, ты бываешь такой беспечный...
Мои пальцы сжались в кулаки.
- Мама! - я тщательно отчеканил каждое слово. - Я и не собираюсь с ней спать! Спокойной ночи!
И я с силой повесил трубку. Черт бы их всех подрал! Ну и денек!
Когда я вернулся, Эгита стояла в центре моей комнаты. Она рассматривала мои плакаты оставшиеся со студенческих времен (вы, наверное, можете представить какими неуместными они мне показались в эту минуту!). Я проигнорировал Эгиту и молча вернулся в комфорт моей софы. Я поклялся не проронить ни слова, словно Эгиты никогда и не существовало. Не смотря на то, что она, возможно, слышала телефонный разговор. Не смотря на мои плакаты. Я демонстративно раскрыл книгу и попытался сосредоточиться на новелле.
Даже не поднимая глаз, я чувствовал, что она перевела взгляд на мое лицо. После минуты молчания она сказала, не обращаясь ни к кому:
- Как хочется выпить чего-нибудь вкусного...
- Отец говорил что где-то была бутылка каберне, - сказал я, не отрывая глаз от страницы. - Она ваша.
Эгита не сдвинулась с места. Наверное, некоторые люди имеют особенный талант действовать на нервы окружающим. В конце концов, я оторвался от Кафки, чтобы попросить Эгиту выйти из комнаты и не мешать мне читать. Однако я не мог не заметить, что у нее были слегка опухшие веки, которые бывают только после слез. Очевидно, что даже в этой холодной и неприступной крепости, в которую Эгита сама себя заточила, ее душу мучили демоны. Что ж, отлично, собственно я был не против!
- Ну ладно, - сказал я и с выражением крайнего равнодушия, которое делает возможным перемещение незнакомых людей в общественном транспорте, отправился на поиски чертова каберне.
Я вернулся в комнату с бутылкой и двумя бокалами. Мы пожелали друг другу "Счастливого Рождества" и пригубили вина. Потом нам удалось разговаривать как всем нормальным людям, и даже вместе смеяться над нашими студенческими историями. После того как мы опустошили примерно две трети бутылки, я посмотрел на часы и без особой охоты сказал:
- О, господи, уже полпервого. Не пора ли нам закругляться?
Эгита задумчиво водила пальцем по краю бокала. Неожиданно она сказала:
- Знаете, мне давно уже не было так... спокойно. Давайте посидим еще чуть-чуть?
Честно говоря, я был рад этому. Не надо было придумывать предлога.
Онапринесла диск с её любимым Синатрой и немедленно поставила "Strangers in the night" и, пристально посмотрев на меня, потребовала, чтобы я с ней танцевал.
Мы двигались не особенно в такт, она положила руку на мое плечо и смотрела поверх ее. Она избегала моего взгляда, развернув голову на три четверти оборота. Музыка закончилась, но мы продолжали медленно двигаться в тишине.
Поймав себя на мысли, что смотрю на ее слегка обветренные губы я смутился.
- Да, совсем забыл, мама сказала, что звонил Кунерс, он беспокоился, что...
- Кунерсу наплевать - сказала Эгита не поворачивая головы. - Знаете, что самое ужасное? Что я его по прежнему люблю.
* * *
В половине третьего я пошел за бутылкой десертного шерри примеченного мной у отца в кабинете. Когда я вернулся, Эгита спала. Она спала в моей комнате, прямо на моей софе.
Я сел на пол, спиной прислонившись к стене и долго смотрел на спящую Эгиту. Ее лицо так близко, она спала как ребенок, приоткрыв рот. Почему-то казалось что она вот-вот улыбнется. По движению ее ресниц можно было сказать, что ей что-то снилось, и наконец-то что-то так уж не плохое.
Нужна ли была ей причина меня ненавидеть или ей было все равно? Или ей нужен был кто-то кому можно верить?
Может быть, каким то невозможным способом она, наверное, чувствует что она мне нравится, хотя, конечно, я буду последним, кто согласится с этим. Может быть, я мог бы помочь Эгите, заслонить ее от этого жестокого общества и может у нее будет шанс вести нормальную жизнь. Может быть, я даже смогу избавиться от несомненного чувства вины за все что случилось с Эгитой. Может быть все очень просто. Все буквально на расстоянии вытянутой руки.
Видите, как легко себя уговорить? Какой это затягивающий наркотик чувствовать себя достаточно сильным, чтобы спасти кого-то, вмешаться в чью-нибудь судьбу, пересдать сданные Богом карты. Я вспомнил Кунерса и что он назвал "Люди в безысходных ситуациях, способны на отчаянные поступки". Нет, все это было бы продолжением войны. И эта война должна когда-нибудь кончиться. Я поднялся и пошел устраиваться спать в комнату Ашли.
Ночью выпал снег, покрывший улицу, деревья перед домом, и черствую, как хлеб попрошайки, землю в парке. За окном приземистый швейцар в высоких меховых ботинках командовал дворниками расчищающие тротуар перед подъездом. Через приоткрытую форточку вместе с морозным воздухом врывались звуки дребезжащих об асфальт лопат.
На следующий день после Рождества я уезжал. Снизу позвонил швейцар и сказал, что такси в аэропорт пришло.
Прощаясь с родителями и Ашли я думал, где же Эгита. Она же знала, что я уезжаю, но ее нет. Куда-то ушла. Неужели она не придет попрощаться? А почему, собственно? То, что я себе в ту ночь придумал - мои проблемы; я ей абсолютно чужой человек. Подумаешь, сделал благородный жест. Точно говорят, сделал доброе дело - забудь!
Должно быть, увидев мой слегка растерянный взгляд, мама посмотрела на меня вопросительно. Потом, поправив шарф на моей шее, сказала:
- Смотри, опоздаешь на самолет.
Я улыбнулся. Улыбка, должно быть, получилась не веселой. Где же Эгита?
Еще раз попрощался со всеми, нехотя взял свой неуклюжий чемодан и направился к двери. Я последний идиот, ну почему я думаю о ней? Я всего лишь еще один персонаж в ее необъявленной войне против всех. Ничего не значащий для нее персонаж.
Спустившись вниз, я рассеяно прошел мимо швейцара одарившего меня подозрительным взглядом. На улице еще светило солнце, было морозно, изо рта шел пар. Таксист недовольно посматривал с водительского места - я слишком долго копался. Уличные деревья были завалены горами только что убранного снега. Их удлиняющиеся тени от зимнего солнца ложились под ноги и чернеющий, чуть мокрый от посыпанной соли асфальт начал покрываться льдом.