Господи, возьми мою жизнь. Возьми мою жизнь и пощади его.
Банальная молитва, которую испокон веков возносят родители, теряющие детей. И хоть бы раз Он пальцем шевельнул. Я молился всем богам - и новому, и старым, я и Луну бы умолял, как Эрванн. Но что они сделают? Вытаращат в ответ нарисованные очи, пустые каменные глазницы. Промолчат.
Когда они принесли Пиппо домой, он был еще в сознании. Дышал с трудом, со всхлипом, руки елозили по носилкам, кулаки сжимались и разжимались. Стонал - тихо и коротко, будто даже на стон не оставалось сил. И вертел головой. Потом нашел меня глазами:
- Отец...
- Пиппо, - грудь прихватило холодной пустотой.
- Мы не виноваты, - бормотал Филипп. - Не виноваты...
Даже сейчас, в предсмертном бреду, он пытался оправдаться. Боялся,что я снова буду его винить. Он всегда был виноват. В том, что мать его умерла так рано, в том, что у него не было братьев. В том, что в детстве имел наглость заболеть чахоткой и кашлял до сих пор. Как же меня раздражал его кашель. Разве мужчины болеют чахоткой? В том, что его тошнило на охоте, что когда-то он свалился с лошади на глазах у всей свиты. В том, наконец, что не смотрел на барышень, а в спальню к нему по ночам прокрадывался оруженосец. Как отец может простить такое?.
Они донесли его до спальни, осторожно положили на кровать, отвели взгляды, ни в одном из которых не было надежды. И ушли - все, кроме одного. Один остался. Правая рука висела у него вдоль тела, как конечность соломенного чучела. Оружие он потерял. Кто-то прочертил саблей его смазливое личико южанина, и я с удовольствием подумал, что шрам останется по-настоящему уродливый.
- Что же ты его не уберег? - холодная пустота подкатывала к горлу, и говорить было тяжело. - Филипп на тебя надеялся. Тоже мне... дружок.
Мальчишка вскинул голову. В его темных зрачках была ненависть куда сильнее моей.
- Не уберег... Я, что ли, послал его туда? Их там была сотня на него одного, и они резали вашего сына в салат, но вам-то плевать, вы здесь, за стенами, вам всю жизнь было на него наплевать - м-мессир герцог!
Я стоял и глотал его обвинения, думая, почему же именно его Господь выбрал, чтобы меня обвинить; а потом я больше не мог.
- Да как ты смеешь, ублюдок! Как ты смеешь так говорить со своим сюзереном! Да я тебя...
Он посмотрел на занесенный меч, и в комнате стало очень тихо.
- Ну... сделайте это, ваша Светлость, - серьезно сказал мальчишка. - Так он хоть не уйдет в одиночестве.
И опустился на колени, подставил шею.
- О, боги, - только и хватило меня сказать. - О, боги.
Я схватил его за плечо, преодолевая привычное отвращение, выставил за дверь.
- Иди к целителю. Пусть посмотрит твои раны.
Но он, конечно, никуда не ушел, остался караулить Тихого Всадника в коридоре.
Филипп лежал, уже почти мертвый, только грудь поднималась с таким трудом, что я почти чувствовал его боль на каждом вздохе.
Он всегда был виноват; и мне показалось таким логичным, что именно его патруль прошляпил вылазку местальцев. Они пробрались через пересохший ров, умудрились поджечь сторожевые башни, застрелить двух дозорных. Он пришел сказать мне об этом. Боялся меня, как всегда.
Здесь всегда говорили: ближние укрепления - для нас, дальние - для короля. Мое герцогство - крайняя точка Флории, на ее самой больной границе. Вот и оказываемся мы крайними. Регулярно. Герилье здесь нет конца. Упорные ребята, эти местальцы. После Корвальу на настоящие стычки сил им уже не хватает. Но, видно, разметанный по полям прах Да Косты не дает им покоя. Вот они и дышат этим прахом. И сколачивают все новые банды, неумелые, ободранные и жестокие. С разномастным оружием, неизвестно где купленным, неизвестно кем пожертованным, как одежда у приютских детей.
- Да ты же вообще ни на что не способен, - сказал я ему тогда. - Скоро они будут скакать по нашим землям, как кролики по огороду. Ты же здесь не просто пределы герцогства защищаешь. Ты, чтоб тебя все черти побрали, защищаешь границы королевства!
Филипп ничего не говорил. Стоял, понурившись. Он всегда меня боялся, даже тогда, когда я этого не хотел.
- Храни нас Бог от того дня, когда ты займешь мое место! За что меня наказали таким наследником?
Он наконец поднял глаза. И в глазах его, на самом донышке привычной боязни, было нечто, встревожившее меня. Капелька подлинной ненависти? Начало настоящего отторжения? Теперь я, кажется понял. Там была гордость - я-то считал, что боги обделили ей моего сына.
Он смотрел на меня, слегка выставив челюсть - как делал всегда, когда обижался. Этот жест меня тоже раздражал, выглядел одновременно нагло и жалко.
- Я возьму отряд, мы выедем и прочешем лес, - сказал он.
- Сделай милость, - сказал я. И не удержался, велел:
- Челюсть поставь на место.
Он повернулся ко мне спиной:
- Пойдем, Умбрио.
И двинулся к выходу, вслед - темная длинноволосая тень. Я проводил их глазами с обычным сдерживаемым омерзением: "Вы бы еще за руки взялись..."
Но ведь было же что-то.
В последний момент - будто толкнуло, будто его мать тронула меня за плечо - сердце ахнуло вниз, я открыл рот, чтобы окликнуть Пиппо, сказать, что не надо, сам поеду.
Не окликнул. Глядя из окна, как во дворе он собирает отряд, я урезонивал себя. Пусть расхлебывает, что заварил. Когда-нибудь он станет герцогом де Рампар, и не могу я всю жизнь сопли ему вытирать...
Нечего было опасаться. После таких вылазок местальцы обычно отсиживались по кустам. А наткнутся на кого - людей я ему дал опытных, Дюрок и Маланвен прикроют, если что.
Но было же что-то. Червоточина в душе. Оттого и решил я к вечеру отправиться сам. Но вечером было уже поздно. Едва зашло солнце, взметнулись сигнальные огни на Дальнем пределе.
Вот когда я испугался. Кликнул своих, в панике, и мы поскакали туда. Но на полдороге нас встретил гонец. Сам в крови, конь в мыле.
- Ваша светлость, там творится что-то страшное... Я не видел такого со времен Да Косты. Там местальцы, мессир. Целая армия. Это уже не герилья, это, пардон, война... Дозорные убиты. Наш отряд разбит наполовину. Нам их не сдержать..
Он попытался развернуть коня, желая вернуться в бой. Не смог, рухнул наземь. Я подобрал его на свое седло. Велел Рено и остальным ехать туда.
Столько нужно было сделать. Собрать войско, чтоб идти на Дальние. Расставить воинов по замку. Загнать внутрь те полгорода, что окопались снаружи. И послать гонцов. Прежде всего - гонцов. Не герилья. Война. Не ожидали, сир? Я тоже не ожидал...
Я не поехал туда. Я променял сына на долг перед королем. Интересно, король пожертвовал бы наследником ради Флории? Неважно: он - король, а мы - Де Рампары.
А потом они принесли Пиппо на носилках, и оказалось, что король, и замок, и Флория - не важны вовсе
Целитель и добрые сестры посуетились рядом, отмыли его от крови, перевязали. Прибежавший маг тряс руками, что-то шептал, слюнявя слова, и вдруг сник. Я отослал его, не спрашивая.
- Позвольте, кузен, я их поведу, - Гуго кивнул за окно, на ждущее войско. Вечный родственник на далеком киселе. Ему никогда ничего не светило, но теперь он ожил, захотел командовать. - Мы справимся, кузен. Побудьте с сыном.
Мне не следовало кивать, но я кивнул. Сжал его руку. Я знал, что он думает. Гуго думал, что я присоединюсь к ним совсем скоро. Как только Филиппа не станет.
Я снова остался за стенами. У всех этих богов странный юмор. Еще утром я, как мудрый старый вояка, тыкал щенка носом в лужу, а теперь оказывается, что я послал двадцатилетнего мальчишку против армии. Он умирает за Флорию, а я прячусь в замке.
Филипп проворонил одну атаку; но я-то где был, где были мои глаза, мои шпионы? Как мы пропустили их, дали им собраться в армию, обзавестись оружием? Ведь был уже звонок - тогда, когда мы нашли стрелы с черными наконечниками. Истландские стрелы. Эльф так хмурился, на них глядя, что мне стало не по себе.
Он усмехнулся:
- Не беспокойся, это всего лишь... ностальгия. Это стрелы с моей бывшей родины. Для вас такие наконечники не более опасны, чем любые другие. Они были сделаны для нас.
Он никогда не говорил со мной о своей родине. Того, что я знал о Державе, хватало, чтобы не заводить разговор.
- Не любое оружие убьет бессмертного, - сказал он. - Однако люди упрямы и умеют учиться. Нас они уже перебили, но на оставшихся стрелах можно хорошо заработать.
Но тогда я поднял тревогу, не сообщил королю. Не задумался о том, что будет, если у местальцев за спиной встанет Истланд.
Эрванн мак Эдерн появился в комнате бесшумно. Я поднял голову - он стоял у изголовья, положив руку на лоб Пиппо. Обычно эльфы не касаются людей - то ли брезгуют, то ли для них это табу.
Эльф прочитал вопрос в моих глазах:
- Он еще жив. И ему не так больно, герцог. Но больше я ничего не могу. Нить совсем тонкая, и скоро порвется.
- Нет, - сказал я. - Нет.
Но в глазах Эрванна была только правда, такая чистая и явная, что не получалось ее отрицать:
- Этой ночью Луна приготовит для него серебряную дорогу.
Рядом с Эрванном было спокойнее. Он излучал безмятежность - как горы, как толстые стволы сосен, как глаза младенца. Даже когда его приволокли из леса - израненного и едва дышащего. Мы знали только, что он ушел после погрома последней эльфийской резервации в Истланде. Как он в этом состоянии сумел из такой дали добраться до Флории - я никогда не понимал и не спрашивал. Эрванн мак Эдерн ар Ши, из дома Виноградников. Обломок погибшей цивилизации. Он не стал мне служить - эльфы не служат. Он без труда мог бы занять место мага или целителя, но среди людей у него не было места. Он просто остался.
- Твой отец тебя не любил, верно?
Я знал, что вопрос этот - не просто так. Если бы не было никакого шанса, эльф не разводил бы пустые разговоры. Он-то, последний из своего рода, знал, что такое потеря.
- У него вообще было мало любви. На меня не хватило.
Эльф поправил на Пиппо одеяло.
- Он так и не поверил, что я его сын. Я рыжий. Не в его масть.
- Я никогда не вмешивался в твои отношения с Филиппом, - сказал Эрванн. - Однако, помнишь, я говорил тебе, что Судьба забирает у нас все, что нам по-настоящему не нужно?
Я терпел. мне требовалось лекарство, неважно, насколько горькое.
Он замолчал, и комната молчала; будто Тихий Всадник уже стоял за нашими спинами.
- У нас говорили: если чья-то жизнь рвется, нужно найти того, кто нанес удар, убить его и сломать его оружие. В оружии - его душа; она отойдет к тому, кого ударили. Тогда он, возможно, выживет.
- Бред, - сказал я. - Безумие. Сказка для детей.
Эльф пожал плечами:
- Вы обычно называете это чудом.
- В любом случае, как я узнаю, кто нанес удар? Пиппо... он уже не скажет.
- Ты и не узнаешь, - невозмутимо сказал Эрванн. - И ты не пойдешь туда. Только сам Филипп может это сделать.
Я слишком хорошо знал эльфа, чтобы спросить, издевается ли он.
- Но ты можешь помочь ему пойти. Если хочешь, я проведу обряд. Я могу влить в его тело твою силу, твою душу, твои умения.
- Как это? Поменяешь нас телами?
Эльф прищурился:
- Когда мне приходится объяснять людям, на это уходит много времени. Это будет его тело - но с твоим здоровьем и силой; его душа и лишь немного - твоя. Я мог бы попросить его оруженосца, хотя он сам жив наполовину. Но ты - отец Филиппа, ваша связь крепче. Подумай, герцог.
Иногда Господь все же слышит наши молитвы.
- Обряда не хватит надолго, - предупредил Эрванн. - Вы оба продержитесь, может быть, до рассвета.
Я отослал добрую сестру.
- Подожди, Лучо, - сказал Эрванн. - Ты не боишься? Ты понимаешь, чем для тебя это кончится?
Сигнальные костры обугливали небо. Их уже должны видеть и Де Лис, и Бастид; скоро они будут здесь. И ратники выстроились по замку, помня свои посты. Во Флории считалось отчего-то, что если не устоит Рампар, не устоит и вся страна. Не знаю, правда ли это; мой отец и дед верили, что правда. Но они выживут: и замок, и королевство, и, если повезет, часть моих солдат. Они выживут и без меня.
Я взял Пиппо за руку и стал слушать, как эльф рассказывает заклинание.
Филипп
- Я не собираюсь этого делать.
Эльф, похоже, не понимал. В камине плясал тощий огонь. На кровати, хрипя, умирал мой отец.
- Очень жаль, - сказал я. - Но я никуда не пойду. К утру он умрет, и я стану герцогом. Отцов из-за этого убивают. Даже если любят. А мы с Его светлостью терпеть друг друга не можем.
- А ты справишься с тем, что здесь произойдет, если станешь герцогом? - спросил Эрванн.
Я заставил себя смотреть в пол. Где, черт возьми, Умбрио?
- Отец всегда считал, что - нет. Однако в данный момент он сам, кажется, ... не справляется.
Меня стал разбирать смех, но я знал, что если рассмеюсь, то не смогу остановиться.
Отцовский меч бесполезно лежал у кровати. Я никогда не любил этот меч; он был слишком похож на отца. Будто символ мужества, которого у меня никогда не будет. Символ власти - а какая у меня власть?
Но рука сама собой потянулась к нему.
- Я стану герцогом. А что, у тебя есть возражения? - я знал: если есть, у меня ничего не выйдет. Но эльф только пожал плечами.
- Это ваша игра, в которую не следует звать чужака, - он встал, отошел к окну.
- Он вроде считал тебя другом, - сказал я его спине. - Извини, я пойду. Мне нужно найти Умбрио.
Я не помнил, как нам удалось уйти от них. Не помнил, как ехали домой. Я даже не знал, жив ли он.
Коридоры были ярко освещены, одно это освещение кричало об опасности. О страхе.
Он сидел там, уронив голову на руки.
Сердце ухало, успокаиваясь. Живой. Пусть в крови, пусть кольчуга разорвана, но живой ведь.
- Ох, caro... Как они тебя... Ну, покажись.
Он поднял глаза. Почти черный от крови, на щеке - прореха.
- Господи, твое лицо...
Ну, он-то зачем на меня так глядит?
Потом он заговорил - тихо, быстро, я еле разбирал:
- Простите меня, мой сеньор, я не мог к вам пробиться, меня оттеснили, я пытался, но не успел вовремя, я не успел, простите...
- Можешь называть меня Ваша светлость, - плохая была шутка. Не получилась. Он вскочил. Провел ладонью по моему плечу, по груди. А потом на его лице стал расплываться ужас. Он попятился от меня; оттолкнулся от стены и побежал. Я кинулся за ним. Остановился. Неужели он от страха потерял рассудок?
Там и страха не было; был ужас, вяжущий, как во сне. Сколько раз мне снилось: снаружи кто-то ломает дверь замка, я пытаюсь удержать ее плечом, но не получается, они все равно вламываются, и я боюсь, боюсь до беспомощного плача... Там, на поле, я не видел Умбрио, не мог до него добраться - везде был только лязг. и их лошади, и летающие куски мяса - они шлепали на землю, разбрызгивая кровь, повсюду это мясо. Меня не вырвало только потому, что нужно было отмахаться - но я не думал, что получится. И они все умирали. Из-за того, что мне слабо было сказать отцу, что я боюсь. Что не нравятся мне эти горящие башни, и эта тишина; поехал бы он, посмотрел. Он будет абсолютно прав, когда скажет...
Стой; он ничего не скажет. Удивительно - облегчение, с которым дернувшаяся было душа расправляется, опускается на место. Как же освобождает смерть близкого человека.
Перед глазами вдруг ясно встала картина: Умбрио на коленях, подставляет шею под клинок. Мой клинок.
Ступеньки ушли из-под ног - отец бы поухмылялся.
Как же он ненавидел нас. Впрочем, для Умбрио его ненависть была отраженной. Никогда не забуду, как его перекосило, когда он застал нас вместе. У него вначале и слов не было; он смотрел на нас, стиснув от отвращения зубы. Смотрел, будто на червей. На слизняков. Хуже.
Как же он брызгал слюной тогда. Ты, мол, мне не сын. Ну, это понятно... Я сказал ему: хочешь - делай другого наследника. Только, сдается мне, у тебя не получится...
Я не мог проиграть ему Умбрио. Тогда, когда я свалился с лошади и растянул ногу - как я валялся на земле и не мог встать, а они все смотрели сверху, и ни один, даже из тех, кто не смеялся, не подумал мне помочь. Все боялись отца.
"Не садись на эту лошадь, сынок, она не для слабаков..."
Только Умбрио - осадил коня, кинулся ко мне:
"Ничего, сеньор, видите, перелома нет, я же вам говорил, эта скотина бешеная, зачем вы ее взяли, обопритесь на меня, вот так... Не пугайте меня так больше, сеньор, ладно?"
Я не стал искать его. Я боялся.
Наверное, я выглядел страшно, вырвавшись во двор. Там было тревожно и суматошно, горели костры, люди разбирали последнее оружие. Разносились беспокойные голоса, плакали дети -пока еще сдержанно. Собирался последний отряд - остальных еще раньше увел Гуго. Они смотрели на меня как-то странно. Может, оттого, что отец умирал. Может, оттого, что я повел целый отряд на бойню. Просто так, чтоб выставиться перед отцом.
Кто же из них первым назовет меня "Ваша светлость"? Ведь обязательно найдется тот, кто назовет. И тогда я узнаю наверняка.
Следовало ехать с ними; взять с собой мага - эльфа, если тот согласится, нужно было...
Эрванн спустился. Появился Умбрио, он вел моего коня. Лицо у него было чужое, рука на перевязи.
- Это бред, - сказал я. - Душа в оружии. Почему не игла в утке? Не стеклянный гроб на дереве? Как я узнаю того, кто нанес удар?
- Ты его видел, - сказал Эрванн.
Верно. Я его видел.
- Возьми, - эльф протянул мне меч. Ну и ладно. Это, в конце концов, оружие герцога. Я прицепил ножны.
- Поехали, - сказал я Эрванну.
Дальний предел только называется дальним - на самом деле до укреплений три часа хорошего хода. Чем ближе мы подъезжали, тем яснее я понимал, что до конца не верил в это. Думал, что все это сон. Кошмар. На самом деле я не собирался туда возвращаться.
Сукин сын, твердил я в лошадиную гриву. Сукин сын. Кому я это говорил, не знаю. Отцу. Или Богу. Или себе самому. Сукин сын, един в трех лицах.
Никто не знал, что так будет. Они орали:
- Mestalia! Libertad!
- По-моему, нашему молодому сеньору не терпится показать им, кто они есть, - ухмылялся Дюрок. - А, мессир?
Конь подо мной дрожал; кажется, ему передалась моя дрожь. Спина взмокла. Но зато я чувствовал себя легким, очень легким.
Жалкая кучка герильерос. Видали мы уже такие кучки.
Впервые в жизни мне по-настоящему хотелось в бой. Глупое ощущение.
Мы выехали и почти загнали их в чащу.
А потом... потом лес, умеренно опасный, но все же - такой знакомый, лес, который мы привыкли считать нашим - ощетинился оружием. Загудел. Загикал. Ринулся на нас.
- Твою ма- а...! - выдохнул Маланвен и не закончил, повалившись с коня.
Будто ожили легенды, которыми они пичкали меня у костра, будто воскресли когда еще полегшие либертадорес. Их были сотни и сотни, и все - под кровавыми штандартами Да Косты.
- Mestalia libra!
- Назад! - орал, срывая голос, Дюрок. Его от страха перекосило. А ведь он был при Корвальу. - Назад!
Они гнали нас весело, как гонят оленя в самом конце. "Хорошая охота", - сказал бы отец. Звук спускаемой тетивы тоже был знаком, только лая собак не хватало.
Я всегда ненавидел охоту, и был прав.
Он опять скажет, что я трус. Скажет, что это моя вина.
Не знаю, как мне удалось развернуть лошадь у самого моста. Меч застрял каким-то образом - точно, как во сне. Наконец мне удалось выдрать его из ножен, и кто-то кинулся на меня - я взмахнул мечом не глядя, от испуга, не соображая даже, свой это или чужой. Вокруг было мокро, красно, жарко. Вокруг убивали. Что-то ударило меня в плечо - вышло обидно, будто неожиданная затрещина.
- Уходите! - орал я. Теперь, кажется, меня слышали. Тяжелый, панический конский топот по мосту. Сбоку налетел кто-то еще; без доспехов, в кожаном жилете. В красной повязке на голове. Я рубанул его мечом. Держаться было нечем, левая рука не поднималась. Отец был прав: в драке от меня никакого толку. В боку вспыхнула боль. Клинок местальца прошел между пластинами нагрудника, я даже не успел увернуться.
Тень метнулась между мной и местальцем, встретила лезвием его меч, зазвенело.
- Уходим, сеньор! Быстрее!
Но уходить было нельзя; нельзя, пока все наши не скроются за стенами. Умбрио куда-то исчез; под ногами у меня был мост, залитый кровью; старый короткий мост, который не заслуживал того, чтобы на нем умирать.
Гуго был на самом верху, со своими лучниками. С той стороны орали.
- Mestalia! Mestalia! Libertad!
Укреплениям оставалось недолго. Сколотив армию, местальцы оставались герильерос. Куда им долгая осада или парламентеры. Они кинулись прямо на стены в радостном, отчаянном штурме. Слава Богу, они не доискались катапульт, иначе наше дело уже было бы сделано. Слишком низкие стены, слишком мелкий ров, слишком мало людей. Лучше бы мы попросили у короля гарнизон. Я так и сказал отцу - в тот раз, когда ему пришло в голову узнать мое мнение.
"Естественно - какой ответ может дать трус?"
Так какого же черта ты меня спрашивал?
Это честь - быть Щитом королевства, говорил он. Твой дед, говорил он. И дед твоего деда. Но ведь с Да Костой никто из них не воевал.
Отец вбил себе в голову Корвальу. Решил, что может один стоять за всю Флорию.
Самое интересное - я ему верил.
Я вскарабкался:
- Гуго! Дядя! Уводите своих, хватит!
Он обернулся на крик - и отшатнулся.
- П-пиппо? - побледнел. - Но ты же...
- Уходите в замок! Надо дождаться Бастидов! Лилий! Здесь все кончено, уходите!
Он немного пришел в себя:
- Приказ герцога - держать!
- Приказ герцога - долго жить!
Гуго за лязгом оружия, за грохотом тарана меня не услышал. Отвернулся, заорал что-то лучникам.
Бог ты мой, я думал, мне хватит папашиной смерти, чтобы они признали меня герцогом. Думал, хватит его меча.
Горящая стрела опалила мне волосы; я увернулся, споткнулся, едва не упал. Эльф поддержал меня сзади.
- Гуго! - дядя возвышался надо мной, мощная плотная туша. Он всегда презирал меня, как и отец, и может быть - еще больше, чем отец. - Уводите войско! Я вам приказываю!
- Мне это кажется разумным решением, - сказал эльф. Гуго спрыгнул к нам:
- Если мы потеряем укрепления...
- Если мы потеряем людей, будет хуже. Замок они не возьмут. Я... мы останемся. Прикроем.
Внизу трещало - двери оставались считанные секунды.
- Не хватит ли подвигов на один день? - спросил Гуго. Нет, кажется, он меня не презирал; мне даже почудилось в его голосе уважение.
Эльф положил мне руку на плечо. Он знал, что я хочу сделать. Он ждал - как взрослые ждут терпеливо, когда ребенок закончит капризничать и сделает то, что должно. пойдет спать или на урок. Потому что, сколько бы тот не капризничал, он понимает, что изменить ничего не сможет.
Я помнил его. Красная повязка, кожаный жилет. Мне нужно было убить его. Сломать его оружие.
Черт бы драл моего папашу.
А ведь сколько раз я сам хотел его смерти. И в детстве, и особенно - потом, когда он узнал про нас с Умбрио. Утыкался лицом в подушку и строил планы. Открыто я никогда бы его не одолел. Яд - можно влить незаметно, за ужином... Или кинжал - я вертел его в руках и почти, поднимался, почти добирался на цыпочках до отцовой спальни, почти - резал его горло.
Бушующая волна местальцев норовила перелиться через стену.
Я вспомнил, как стоял сегодня на этой стене. Сначала я даже не обращал на рану внимания. А потом ноги подкосились, мир вокруг обвалился. Вспомнил ужас на лице Умбрио - он стаскивал с меня доспехи, и руки у него были красные...
И было больно. Так больно. По-моему, я плакал. По-моему, я звал отца. А толку - он не пришел. Как тогда, когда я валялся с чахоткой, и мне нужно было, чтоб он держал меня за руку. Но он заглянул ко мне всего пару раз; только чтобы закрыть дверь с гримасой отвращения.
Войско Гуго потянулось к замку. Дверь подавалась; ругательства за стеной стали торжествующими. Меня тошнило. Сильней, чем на охоте.
- Вспомни Корвальу, - тихо сказал эльф.
Эрванн, похоже, тоже перенервничал. При Корвальу сражался отец, не я...
Я вспомнил.
Страшно - и горячо, азартно; остро чувствуешь свою жизнь, свою силу, это так хорошо - рубить направо и налево, собственно, для этого ты и был создан... И лучше всего - ощущение абсолютной своей правоты.
Дверь взорвалась, разбрызгивая осколки дерева.
- За Флорию! - я не узнал свой голос. - Король и де Рампар! За Флорию!
- Король и де Рампар! - взвыли у меня за спиной.
Вокруг убивали. Они ворвались и заполоняли лестницы. Мне не было до них дела. Я искал того, с повязкой.
- Вон он! - закричал Эрванн. - Вон он, мессир.
Верно. Внизу.
Он шел на меня. Эта чертова сволочь поднималась прямо ко мне,, с удивленной ухмылкой на роже.
Я уже дрался с ним. И отца рядом не было.
А он-то, возьми его Всадник, что делал?
- Да пошел ты! - заорал я и кинулся на местальца. - Пошел ты! Пошел ты!
Меч у него был тяжелый; истландская сталь, что они и делают на совесть, так это оружие. Сломать почти невозможно. Это не деревянную сабельку перешибить об колено, как тогда отец. "Не умеешь драться, зачем тебе оружие"?
- Мне нравилась эта сабля, урод!
Я знал, что убью его. Он был больше меня раза в два, но я знал, что убью.
Господи, как же я его ненавидел. Горячей, радостной ненавистью, которая растекается по телу, как вино, делает всесильным.
- Мне было семь лет, ублюдок, конечно, я не умел драться!
Он был тяжелее. И старше.
Кажется, однажды он меня уже убил.
- Я не виноват перед тобой, ясно! Я ни в чем не виноват!
Я был куда ниже его; и снизу я засадил клинок - он прошел через жилет, проткнул местальца насквозь.
- Не виноват!
Он лежал черной грудой у моих ног.
Теперь меч. Об камень. Оказывается, и истландская сталь ломается. Клинок испустил дух.
Ненависти не осталось. Ничего не осталось. Я устал.
Сзади охнул Эрванн. Я оглянулся: в него попали. Ничего, бессмертный, выживет.
Остальные наступали; им не было дела до того, кого я убил. Уйти у нас уже не получалось.
Мы ушли.
Я больше не мог сражаться, Умбрио махал мечом за меня, и Эрванн творил какую-то магию. Перехватили лошадей и скакали почти до замка, а там нас встретил передовой отряд Гуго.
Когда мы вьехали в замок, небо светлело.
Эльф слез с лошади, сел на землю. Посидел. Вытащил торчавшую из бока стрелу. Поднял брови. Наконечник стрелы оказался черным. Эрванн рассматривал его; а потом вдруг рассмеялся - тихим неудержимым смехом, и стало ясно, что бессмертие его на этот раз подвело. Все еще смеясь, он попытался подняться, но не смог, мы с Умбрио едва успели его подхватить:
- Лекаря! Живо!
- Ваш лекарь тут не поможет.
- Тогда скажи мне, что делать.
- Возьми мой лук, - сказал эльф.
- Я не возьму. Ты отцу его хочешь отдать, не мне.
- Возьми, молодой сеньор, - сказал он, и снял со спины колчан со стрелами. - Помоги мне. Нам нужно к герцогу.
Потом я опять не помнил, а когда пришел в себя, лежал отчего-то в своей спальне, и сидящий рядом отец держал меня за руку.
Лучо
За стенами шел бой.
Пиппо лежал неподвижно, но горячечные пятна сошли с лица, и белым оно уже не было. Дышал ровно. Потом закашлялся. Открыл глаза. Сказал недоуменно:
- Отец?
И вдруг сел - рывком
. Я зашипел и осекся: на бинтах вовсе не было крови.