|
|
||
Андрей Уваров
ХОТЯТ ЛИ РУССКИЕ ДЕНЕГ?
В начале минувшего года мой давний знакомый, журналист, в последние годы занявшийся издательскими бизнесом и преуспевший, изобрел занятие. Захотелось ему дачу. Однако не новомодный коттедж в душном и пыльном пригороде, а истинно деревенский дом - в дали и глуши. Виделся кряжистый пятистенок с потемневшими бревнами, рубленый с любовью и тщанием долгие годы назад, в таинственные давние времена, когда люди еще умели как-то жить без Интернета, электрических чайников и биотуалетов.
Он отправился в область, поколесил немало и отыскал где-то в Подпорожском, что ли, районе позабытую властью, подбитую, но еще шевелящуюся деревеньку, в коей и обнаружил свою мечту.
Дому, по его словам, было лет под сотню. Фундамент на финский манер, из валунов, полуметровые бревна. Печь русская с треснутым пятиведерным чугуном в поде, на крыше - невесть как сохранившийся осиновый лемех (!), поверх которого кто-то давно и наспех покидал полотнища раскисшего в кисель рубероида.
Из мебели - лавки явно самодельные, да столище громадный из березовых досок и с перебитой ногой. А с окна с наличниками, исписанными грубой почернелой резьбой, вид открывается - вниз по склону холма на речку блестяще-неподвижную, луг заливной и колдовской фиолетовый лес за ними.
И мнилось уже издателю, что вот однажды ввечеру сядет он за исправленный личной рукою стол, заглядится на сумасшедший закат и сочинит нечто эдакое, чем впоследствии сможет и перед Вечностью оправдаться, - потому что за последнее время ему совсем не писалось, и он уже стал пугаться, что за призраками "быстротекущей жизни" напрочь утратил способность к какому-нибудь сочинительству.
Но прежде, конечно, дом требовалось подремонтировать. С покупкой его проблем не возникло - местное волостное начальство, льстиво улыбаясь, соглашалось продать дом на практически любых условиях, затаенно дивясь, что подобная изба-доходяга смогла заинтересовать хоть кого-то. А вот с ремонтом обстояло сложнее.
Рабочих рук в деревне считай, что и не было. Селились тут ветхозаветные, позабытые внуками и правнуками старухи, да подстать им деды, едва способные без посторонней помощи поворошить кочергой головешки - и все, поголовно отчего-то хранившие горбачевские еще водочные талоны.
И все же сыскался в деревушке селянин, ремеслам не чуждый, и не слишком обремененный годами. Гляделся местный житель крепким и, что называется, справным. Издатель навел справки. Оказалось: ну просто как по заказу владел селянин мастерством печника, плотника и даже бондаря. Последнее, правда, было без надобности, а вот первые два казались счастливой находкой.
Отметим: селянин охотно и с готовностью взялся обустроить затухшую избу, что было вполне ожидаемо - в этом краю живых денег народ давно уж не видел, перебиваясь мало по малу почти исключительно натуральным обменом - картошка на самогон и обратно. А издатель, в свою очередь, был рад, что нашел подходящего мастерового. Словом, покупатель с купцом обнаружили полное понимание.
Селянин ходил по бессильно прогибавшимся половицам, тыкал уверенно пожелтелым пальцем в углы и говорил непонятные газетному специалисту слова: "Здесь расшить", "Внахлест перепустить", "Расчалить" и даже " Вколоворотить".
Издатель просветленно слушал, сладко радуясь, что вручает судьбу вожделенной недвижимости в руки профессионала. Договорились так: издатель платит аванс немедля и пару недель ни о чем более не беспокоится. А через полмесяца появляется, захватив из города только мелкую строительную чепуху - гвозди, скобы да новые стекла. Остальное решительно брал на себя селянин, веско заметив, что работа вся эта для него безнатужная, а деревом, слава Богу, пока здесь не оскудели.
Да, единственное, что требовалось еще - кирпич для пришедшей в полный упадок печи-патриарха.
С тем издатель и убыл. И завертела его распроклятая питерская суета так, что вырваться вновь в лесную глухомань сумел он лишь через месяц.
И вот снова катил он по растерзанным областным дорогам, воспламеняясь мысленно от чудесного видения обновленного, преображенного дома. Сзади за машиной громыхал зверски взятый на время прицеп, груженый аккуратными, похожими на обсыпную желтую карамель, кирпичами.
Вид забора с погибшей калиткой, заваленной криво на единственной ржавой петле, вызвал первое нехорошее предчувствие, остро кольнувшее сердце. Утешая себя рассуждениями, что на забор попросту не достало времени, издатель двинулся к дому. Густейшая трава окружала строение, головки бесчисленного чертополоха цеплялись за брюки, а с конька крыши смотрела в презрительной неподвижности черная лесная птица неизвестной породы.
Издатель ступил за порог и обмер. В доме не то что бы мало обнаружилось изменений - с горькой неизбежностью становилось понятно, что за месяц нога человеческая здесь не ступала.
В полном расстройстве издатель поспешил к мастеровому. Застал он его, против ожидания, дома, и налетел с вопросами.
- А... ты... - селянин мутно посмотрел на гостя. - Видишь, болею я...
Не вставая из-за стола, он потянулся и ухватил с краю устрашающего вида эмалированный чайник с мятым подкопченным боком. Набулькал себе в стакан, и тотчас разлился вокруг наглый сивушный дух.
Мастеровой стакан ахнул, задохнулся, замер, швырнул в рот картофелину, вареную в мундире, кроме которой на столе имелась еще горка крупнозернистой соли на газетной бумажке да наполовину сгрызенная луковка.
- Такие дела... не брался я пока за работу. Настрою, значит, не было, а без него - какая работа.
Издатель, сдерживаясь, поинтересовался, что дальше.
- Дальше? Как обещался, сделаю. Да... Вот деньжат еще чуток надо, а то, видишь, аванец твой истаял уже.
Томимый желанием съездить мастерового по уху, издатель выдал ему пару купюр. Мастеровой деньги принял и сказал твердо и почти трезво:
- Три недели сроку, и принимай объект. Может, заодно и колодец почистить? Да навесик поставить, а то по осени наметет всякую дрянь...
Словами о колодце издатель прельстился и мастерового в сердце простил. Ну, запил. В конце концов, дело житейское. Русский человек всегда поймет соотечественника в этом вопросе.
Оживившись, сошел он с крыльца и направился к автомобилю.
- Эй!
Издатель обернулся. Мастеровой, свесившись из окна, кричал во след:
- А кирпич сгрузи там к дому поближе, чтобы после не бегать! Да осторожно, не поколи!
Ухватившись за руль, издатель прошептал сдавленно: "Вот эфиоп...", включил мотор и укатил.
Пролетел еще месяц, и уже в августе, когда завертелись в воздухе первые желтые листья с берез, он воротился в деревню. Чем ближе подъезжал к ней издатель, тем мрачнее становился, и совсем упало у него сердце, когда показалась знакомая уже распластанная калитка. За ней во дворе высился все тот же девственный травостой, побитый местами не человеком, а нечаянным морозным утренником. Кирпичная карамельная горка, никем не потревоженная, игриво просвечивала сквозь заросли могучего иван-чая.
С потемневшим лицом, с ледяною решимостью в душе издатель затопал к жилищу мастерового, не разбирая пути, и в глазах его заплясали сабельные блики.
И что же? Как будто и не было минувшего месяца. Все так же селянин сидел за столом с угрюмым своим чайником и стаканом, в котором моталась на дне маслянистая отвратная жидкость.
Ощущая себя каким-то Каменным гостем, издатель продвинулся в комнату. Хозяин поднял на него затуманенный взор.
- Пришел?.. Ну и хорошо, вовремя...
Тут издатель произнес монолог, воспроизводить который, пожалуй, нет надобности. Когда он выдохся, селянин, очевидно обладавший способностью произвольно трезветь, сказал слова совершенно изумительные:
- А знаешь, чинить я твою хату не стану.
- Это почему же?
- Нету желания.
Издатель был, как уже говорилось, журналистом со стажем, и удивить его было трудно, но здесь происходило нечто особенное.
И он спросил тогда - неужели, черт возьми, можно вот так запросто отказаться от своих слов - и от денег, положенных за честно исполненную работу?
Селянин ухмыльнулся.
- Что слова? Я ж не крест тебе целовал... Ну, думал, помогу хорошему человеку. Ан не вышло. Потому как настроения не было. А что до денег - так и не надо их. Вона картошка есть, и что выпить имеется. Мне моя воля денег дороже, и весь сказ. Да, аванец я возверну, обязательно возверну... потом...
Наверное, здесь могут воскликнуть: понятно, куда клонит автор! Русскому человеку, дескать, водка всего важнее. Опять старая песня!
Оставим пока это замечание без комментариев. Прежде - еще один эпизод.
Питер. Кафе средней руки в районе Суворовского проспекта. Публика немногочисленная, суетливая, большей частью случайная. Торопятся перехватить кусок в краткий свой обеденный перерыв.
В зале появляется женщина немолодых лет, в раздерганном каком-то полосатом плаще, в косынке. Сухие бескровные губы, щеки запали, в глазах отпечатался стыдливый испуг.
Достав из тощей матерчатой сумки прозрачный пластиковый пакет, женщина мелким шагом начинает обходить зал. Приближается, и слышен уже ее слегка дребезжащий голос:
- Платочки мужские, комплект. Всего по пятерочке...
Она движется как-то неровно, рывками, отстраненно держа перед собою товар, и всем отчетливо ясно, что эта ее попытка коммивояжерства едва ли не первая.
Никто платки не берет.
...За столиком у окна, в стороне от общей толкотни сидел гражданин лет тридцати. Обедал один-одинешенек, и как-то само собой получалось, что никто более к нему не подсаживался. Очень уж прямо сидел гражданин, строго хмурил лоб над очками в тонкой золотой оправе, и очень уж неулыбчиво ковырял вилкой в порционном жарком.
Черт знает, что за птица был этот тип. Похоже, однако, что совсем не привык он обедать в подобных кафе. Не для таких дряблых интерьеров надеваются восхитительно скроенные дорогие костюмы с искрой, сияющие белоснежные сорочки с шелковым галстуком, в котором полыхает загадочно рубиновая запятая.
Между тем женщина в полосатом плаще, озабоченно поглядывая на единственную в зале официантку, почти что закончила свой безуспешный поход и оказалась возле окна. Глянув на одинокого гражданина, она молча поспешила мимо, но тот вдруг поднял глаза, отложил вилку и нож, и сказал рокочуще-веско:
- Не знаю, как вас звать-величать, но только не своим это вы делом занялись.
Женщина ничего не ответила, но глаза ее тут же влажно наполнились.
- Присаживайтесь, - неожиданно пригласил гражданин, - почем товар?
- Спасибо, - шелестяще поблагодарила женщина, боком неловко опускаясь на низкий стул. - Пять рублей. В магазине - десять...
- Понятно. И что, эти ваши платочки расходятся? В принципе?
- Когда как...
- Я потому спрашиваю, - понизив голос и смягчаясь, произнес гражданин, - что смотреть невозможно, как вы мучаетесь и обмираете. Какая тут торговля? Ну, зачем это вам. Вы вообще-то кем работаете?
- Я педагог, - тихо, но очень отчетливо ответила женщина, - у меня стаж сорок лет.
Гражданин замолчал, к окну отвернулся.
- Вот что, - сказал он затем, - разрешите, я вас обедом сейчас накормлю.
Женщина поднялась. На изломах обтянутых кожей скул проступили алые пятна.
- Спасибо. Нет, нет... - повторяла она, отодвигаясь спиной.
- Да подождите. Тогда... - гражданин очевидно с непривычным усилием подбирал нужные слова. - Я вот тогда платков у вас возьму. Дайте набор. Два дайте!
Пара прозрачных конвертов легла на нечистую скатерть. Гражданин протянул деньги, а затем другой рукой подхватил со стола конверты.
- Заберите. Пожалуйста, заберите, - сказал он напористо. - Ведь могу я вам сделать подарок?
И минутного колебания не отразилось на лице женщины. Она ответила что-то совсем негромко. Но, видимо, сказано было очень убедительно, потому что гражданин умолк, не пытаясь больше настаивать.
А женская фигура в полосатом нелепом плаще направилась прочь, надвое переломилась в рассеченном трещиной зеркале возле выхода, и пропала в мутном проеме двери.
Вскоре исчез и гражданин, не притронувшийся отчего-то более к своему жаркому. Возле блюда с фальшивой золотой каймой остались лежать два прозрачных пластиковых конверта.
К чему же все это рассказывалось? А вот к чему.
Опираясь как на приведенные выше случаи, так и на многие другие, любопытные и не очень, автор осмеливается сделать вывод: русский человек к деньгам равнодушен. Может быть, порой он их хочет. Но - не любит. Нет, не любит той заповедной, генетически взращенной любовью, которой вожделеет к звонкой монетке обитатель западного мира.
Знаю, знаю, возразят: все это вздор! А как же повсеместное нынче стяжательство? А как же все эти витрины сверкающие, умопомрачительные авто, реклама бесконечная и прочее, прочее? Без денег стало жить почти невозможно!
Думается, возражающие в таком примерно ключе все поголовно - горожане. И притом жители города крупного, мощного. В таких городах и происходит бешеное коловращение денег.
А давно ли вы были, скажем, на Валдае? Иль в городке вроде Малой Вишеры? Уверяю вас, там все почти что осталось по старому. Прежний там ритм жизни, привычный и устоявшийся. Все как всегда. Отправятся с утра бабоньки за кефиром в ближайший и вечный продмаг, вечером отварят картошку, покропят постным маслом и будут поджидать кормильца-хозяина, поглядывая с неодобрением на прыгающую суету телевизионных новостей-страшилок, тихо радуясь, что у них-то пока все слава Богу. Пока еще жить можно. И не надобно никаких таких бешеных денег. Сыты как-никак, в тепле - и хорошо. Книжку вон можно добрую почитать, с ребятней в выходные на карусель сходить...
А города такие - они есть вся Россия.
Невозможно русского всерьез раззадорить, воспламенить денежным знаком. Вот идеей какой-нибудь, пусть самой бредовой - это пожалуйста. Сколько угодно. А работать русский человек все равно будет так, как захочет сам, а вовсе не сообразно жалованью.
Автор не пытается дать никаких оценок. Но убежден: все так и есть в действительности. И совершенно правдиво заметил упомянутый выше селянин, что воля ему денег дороже. Воля... Или какое-то особое, миросозерцательное состояние души, свободной и ничем не отягощенной?
И вспоминается тут некстати русский мужик в бессмертных "Братьях Карамазовых", вдаль засмотревшийся, который может, постоит да и повернет восвояси, а может, пойдет и зарежет кого-нибудь.
Нет, все-таки напрасно ревнители прошлых принципов пугаются заразы капитализма. Абсолютно нечего пугаться, будьте уверены. В России нет для нее сколь-нибудь подходящей питательной среды. И все западные консультанты-менеджеры попусту теряют время. Никогда ушибленным оксфордско-гарвардскими дипломами мозгам не понять той женщины в кафе, от денег отказавшейся, несмотря на очевидную и неизбывную нужду.
Ни-ког-да.
Впрочем, не есть ли сегодняшнее рублево-долларово томление всего только мода? Разная мода бывает, у нас нынче - мода на деньги.
Кто знает. Всякое было на Руси, и все проходило. Но всегда оставалась мечта о воле, воле, ничем не обремененной - ни властью, ни долгом, и ни деньгами.
1
6
|