Уткин Андрей Андреевич : другие произведения.

Чёрнокрасные носки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


ЧЁРНОКРАСНЫЕ НОСКИ

   — Во, глянь! — заметил-таки наконец Виталик щель; она располагалась под самым потолком (Виталик перерезал провод, на котором ровно как на картинке выстроился ряд прищепочек, удерживающих Андрюшины носки; плотно - один к одному выстроился ряд носочков, едва не прилипающий к скважине в стене).
   — Какого хрена ты верёвку перерезал?! — догадался хозяин Андрей по звуку. — Ты её вешать на место будешь?!
   — Заткнись, слепой ублюдок! — влез Виталя в ванну со своими грязными ботинками, оставляющими чёрные следы (чернее смоли!). — Выключи, лучше, свет!
   — А что там такое? — исполнял тот приказание, погружая "друга" в полутьму.
   — Не хочу, чтоб хреновы соседи меня видели... О, блин! — заговорил он шёпотом, опомнившись, — они ж могли бы меня услышать!...
   — Ха-хо! Раскатал губёшки! — получил Андрюша своё удовольствие подтрунивать над нахалом (этаким беспардонным, который не только впёрся в его выхоленную вычищенную квартиру и не снял с вою скверную обувь, но и... перерезал единственную верёвку в его ванной, на которой Андрей всегда развешивал носки - единственное, что издавало зловонный запах). — Услышит там тебя кто-нибудь! Размечтался, наивный цыплёночек!...
   — Затрахни свой хавальник! — шикнул на него Виталя, — паяц говённый!... Кто там живёт? Почему не услышит?
   — Там живёт женщина, — пожал Андрей плечами. — Ну, в смысле, девушка... Молодая. Одна живёт... Сирота.
   Виталик в это время уже рассматривал запертую ванную, в которую барабанила открытая на всю катушку и испускающая сильный пар горячая вода. Никакой "сироты" пока не было видно.
   — Ну и как эта сирота? — любопытствовал Виталик.
   — В каком смысле?
   — В прямом, урод! Ты пробовал её?
   — А, — дошло до него, — вон ты о чём. Нет, представь себе, не пробовал. Она глухая, а я...
   — А ты слепая! — хохотнул самодовольный Виталик. — Вот она почему не услышит...
   — А она, что, воду в ванну набирает? — встревоженным голосом заговорил (запаниковал) Андрей. — Она мыться собралась?! И ты подглядываешь?
   — Хватит причитать, крендель! Ты меня и так сегодня уже достал! Долг не фига не отдаёшь! За это я объявляю у тебя слежку. Засаду! Распоряжение штаба. И не вякай...
   — Что за ахинею ты бредишь?!
   — Браток, — повернулся к нему Виталя (всё равно тёлка пока не вошла в ванну - вода ещё долго набираться будет), — ты не понимаешь смысла?! Я состою в рядах бандитской группировки, а эта чувиха, что живёт с тобой по соседству, шпионка. Мне поручено вести за ней наблюдение. Потом: долги члены нашей банды не возвращают - это закон; стрелки переводят, но не возвращают. Догоняешь? Я перевёл стрелки на тебя, поэтому должен бабки ты, и должен не мне, а нашей организации. Хочешь проблем, цыплёночек наивный?
   — Нет, конечно, не хочу. Но почему ты нахал такой?...
   — Если не хочешь проблем, то не вякай, пока я тебе не разрешу. Мы давно не можем выследить эту глухую сучку, а с твоей помощью так легко удалось на неё выйти. Поэтому закрой дверь, оставь меня в темноте, чтоб шпионка не заметила меня. Сделаешь всё хорошо и я освобожу тебя от долга. Три тысячи долларов ты должен уже не будешь. Понял, наивный?
   — Конечно! Чего ж тут не понять? Но уж больно ваша организация преувеличивать мастита! Ты всего пятьдесят рублей у меня...
   — Захлопнись!!! — процедил Виталя этому занудному мудиле. И... остался в темноте сею же секунду, как дверь соседней ванны открылась и... зашла сущая красотуля.
   Она пока ещё не была раздета, и это Виталика возбуждало ещё больше. Расстегнула молнию на юбке и... осталась в возбуждающих белых трусиках (они были густо-белыми и сквозь них совершенно ничего не было видно, но... сейчас она их снимет... сейчас она всё снимет) и свитере, когда юбка упала под ноги. Потом "глухая" эта, словно подчиняясь зову сердца Виталика, натянула свитер на лицо, обнажив такой же ярко-густо-белый бюстгальтер. Но... снимать ничего не стала, а залезла в бурлящую-шумящюю ванную. И... видимо, на этом весь спектакль заканчиваться и предполагал. Но... Виталик был уверен, что закончилась только первая его часть. После небольшого антракта наверняка действие продолжится, потому что Виталя знал на зубок таких смурных-несчастных тёлок как она; приём ванны без занятий онанизмом они не заканчивают, и, хоть девочка эта и глухая, но странно вести себя она не должна ни за что; она снимет с себя своё гадское нижнее бельё, Виталя был уверен (не будь он Виталей, если эта сучка его не стянет и... не заработает своими ... пальчиками).
   Вода течь перестала; девушка закрутила кран и разлеглась. Как понимал Виталик, глядя на неё, ей необходимо отдохнуть; что-то не очень приятное она пережила (сегодня пережила, а может и переживала очень долго). Но... Жизнь отдыхать ей никогда не дозволяла и даже сейчас: что-то внутреннее мешало ей расслабиться и впустить в себя теплоту горячей воды, чтобы тело растаяло, размякло, расковалось... Девушка взяла что-то в руку, к чему Виталик особо не приглядывался (он смотрел в бессмысленную пустоту), но пригляделся он очень быстро, когда вода в замершей ванне неожиданно перекрасилась; перекрасилась в тёмно красный цвет...
  

***

  

ВОЛКИНА

   Она как будто жила на Луне. Была несколько наивной, видимо по­тому, что, как это называют, была "гадким утёнком". Но, почему-то, именно в самый момент созревания (когда оно только-только едва ус­певает подойти к концу), цветок и срывают... Обычно, срывают его грязные руки какого-нибудь мальчишки, который даже лицо как следует не вымыл, после вечерних костров, взрывов различных дихлофосов, де­зодорантов, тайком выкраденных из родного дома, и всего такого, что способно олицетворить собой миниатюрный (такой же мизерный, как и состояние ума подобного малолетнего мальчишки) фейерверк...
   Звали её Олей Волгиной. Она возвращалась домой из школы, где ей, по воле нудной учительницы физики пришлось задержаться, чтоб проделать уборку в нескольких классах (кабинетах), в обмен на что та не ставила ей в дневник двойку и мама (одиночка, кстати) не бра­лась воспитывать свою дочу, как всегда, ремнём, раздевая догола и гоняя по всей небольшой девяти-квадратной комнатушке.
   Она уже почти исчезала в подъезде, как откуда-то со стороны раздавался оклик ("ООООЛЯЯЯААА!", примерно такой; мальчишеским го­лосом). Ольга остановилась, оглянулась и увидела спешащего за ней (как всегда, спотыкающегося, грязного и бесконечно придурошного) соседа, Витьку Омываева.
   - Ты опять шнурки не завязал, - заметила она ему, как только он достиг её, как заме-чала почти всегда, когда он обращался к ней, - и ширинку как обычно не застегнул...
   - Да ну и хуй с ней! - махнул он рукой. - Я...
   - Как ты выражаешься опять! И не стыдно тебе?
   - Ну не перебивай ты, нафиг! Пойдём, лучше, быстрее! - тянул он её за собой, в противоложную лестничным пролётам и вечно сломанному лифту сторону - туда, откуда он прибежал.
   - Куда ты меня тянешь?! - тут же вырвалась она из его рук (чёр­ных, естественно, как мамины кожанные перчатки).
   - Там мамка твоя! - пытался втолковать он ей.
   - Что? Ты о чём? - не поняла она его, дико спешащего. - Моя мама?
   - Да! Она напилась!... Да, короче, побежали! Чё ты как дура, всякие вопросы задаёшь!
   - Надо быстрее её оттащить оттуда! - приговаривал он, часто спотыкаясь (Оля, в общем-то, и не особо спешила за этой суетливой черепахой - смотреть на него со стороны просто умора, но... что-то он произнёс про её маму, год назад закодированную от алкоголизма... Ольга так ничего и не поняла и последовала за этим "переростком" чисто машинально). - Я-то хиляк - не могу с ней справиться!, а ты поможешь! Быстрее давай бежи!
   - Да ты сам-то быстрее...
   - Забегай в тот дом, - показывал он ей пальцем, - и поднимайся на третий этаж. И там всё увидишь.
   - Ну ладно, - пожала она плечами и пошла чуть быстрее, оставив Омываева далеко позади.
   Если б окно ольгиной квартирки, располагающейся на "цоколе", было бы на этаж выше и находилось бы неподалёку от подъезда, мама Оли наверняка услышала бы голос дочи и тут же выглянула бы из окна. Но, не повезло окну, и Александра Витальевна прозябала у черно-бе­лого телевизора, не слыша ни звука из-за привычных помех (шёл теле­сериал).
   Ольга тем временем уже входила в подъезд, укрывающий от осен­него студёного Владивостокского ветра, стирающего вопли разбившего колени о бутылочные осколки Вити (он не чувствовал боли, но кричал Оле словно с другой планеты (с Луны), "да не торопись ты так! По­дожди меня! Я ж не успеваю за тобой!"); в подъезд, утонувший в странной загадочной тишине, но - поскольку она не прислушивалась - предлагавший ей спокойно продолжать путь, поднимаясь на третий этаж и узнавая-таки, что же там стряслось (не очень-то ей нетерпелось узнать - всё она делала машинально, как будто этот сопляк обладал некоторой способностью к "гипнотизированиям").
   Наконец-то Ольга достигла третьего этажа и... заговорщикам ос­талось только потереть ладоши от предвкушения... Она осмотрелась по сторонам, опять удивлённо пожимая плечами ("не надул ли меня опять этот пришибыш? - размышляла она, ничего не понимая. - Сейчас я спу­щусь, он зайдёт в подъезд и я сниму с него штаны. Пусть ему будет стыдно!... Ха!, и закину их на крышу подъезда! И буду смотреть, как он полезет за ними! Может у него хоть тогда раз и навсегда пропадёт желание издеваться надо мной. А то - ходит, целенький, чистенький!, над всеми хохочет и никто ему и слова не скажет!..."
   - Девочка, - неожиданно прервал её размышления подростковый го­лос, когда она, удивлённая, оглядывающаяся, сама не заметила, как зашла в конец длинного коридора - в тупик. - Хочешь, конфетку подарю?
   Она оглянулась в сторону голоса и увидела край приоткрытой двери, из-за которого торчала макушка лысой головы.
   Наконец, с лестничной площадки донеслись спотыкающиеся шаги Омываева и буквально через секунду показался и он сам:
   - Фу ты, ёлки! - тут же попала она ему в поле зрения. - Чё ты скукожилась вся там? Иди сюда - здесь твоя мамка, - кивал он на край двери, за который тут же спряталась лысая макушка "неопределённого существа".
   - А что она там делает? - спросила Оля; спросила - опять - ма­шинально.
   - Поёт, - раздался из-за двери тот же подростковый голос.
   - Да иди ты сюда, не бойся! - манил её Омываев.
   И она пошла, видимо, не для того, чтоб зайти за эту странную дверь, а чтоб - наверное - успеть проскочить мимо, чтоб её ка­кой-нибудь взрослый дядя (взявшийся словно из ниоткуда) не успел схватить и заволочь; а так он чёрта с два за ней угонится - бегает она быстро.
   И вот, она подходит к двери всё ближе и ближе, чтоб, если что, неожиданно сорваться и... и бить куда попало, если выскочат нес­колько мужиков (ну мало ли!). И, когда она уже была совсем недалеко от двери, она... взорвалась! и кинулась со всех ног... Но... Разве она могла предполагать, что дверь молниеносно распахнётся перед са­мым её носом и... накаутирует её...
   ...В глазах её, то ли потемнело, то ли сознание куда-то... ис­чезло... на две-три секунды, если не больше. Но... она приходила в себя уже не в полутёмном, наполненном крохотной частицей уличного вечера, коридоре, возле угрюмых и глухонемых дверей, а в залитой не совсем обыденной для ранних холодов теплотой и ярким светом квар­тирке... До неё доносилось много (ну, не так уж и много) ребячьих голосов, среди которых самое общее место занимал писк Омываева ("вы дураки раздевайте её медленно! Так больше кайфу!... Давайте, по очереди будем!... И медленно, чтоб сразу всё не увидеть! По чуть-чуть!"). Но, никто его не слушал (никто не подпускал к телу, потому что он, видимо, был самый маленький и самый хилый из всех, чтоб первому достичь "приза"), потому что чьи-то дрожащие руки (их много было и все дрожат) разрывали пуговицы её лёгкого осеннего польтишка, тут же задирая длинную школьную юбку и второпях стягивая колготки, задевающие трусики; да так, что невозможно было и сопро­тивляться (на лбу вздувалась шишка и прилично подташнивало, да и голова начинала "стонать"); больше сопротивлялись неподатливые кол­готы, в которых путались трусы, но дети уже видели главный свой "приз" (покрывшуюся уже приличным покровом густых волос вагину и красующееся совсем неподалёку, возбуждающее анальное отверстие - всё Это извивалось и у кого-то уже высасывало влажность с концов - кому-то сильно хотелось писать!) и издавали сопутствующие возгласы: поднималось всеобщее настроение (даже, наверняка, и у Омываева - режиссёра космического корабля, которому хотелось бы раздевать Олю совсем иначе, не так как это делают "неопытные" твердолобые крети­ны; он, сам для себя, казался более талантливым), особенно, видя как Оля не очень активно сопротивляется (не сопротивлялась бы она вообще - выглядела б более мертвенной, так настроение у мальчишек вообще выскочило бы из пистолета; тёплый, может быть крепко спящий, "труп" для них более приятен, чем строгая тётя с указкой, грозящая­ся выставить их всех лицом к доске и заставить чуть-чуть наклонить­ся и спустить штаны, если те будут лазить под партами с зеркальца­ми, как можно незаметнее заглядывая вглубь зеркал, хоть и совсем ничего не видя, что там делается под юбками ничего не подозревающих одноклассниц; такая строгая тётя "спать" уж точно не будет, если на неё набросится скоп таких малолетних идиотов, в центре которого в данный момент находилась Оля Волгина).
  

***

СООН

   Вася Бобов поймал кошку за хвост и, хоть она и расцарапала ему всё что могла (одежду, руку, где-то лицо...), он вытащил её из подвала и отшвырнул подальше, но проклятая зараза всё равно, как на магните рванулась в подвал, и, поскольку Бобов был дебилом, он кинулся за дурой этой следом (часть его головы соображала, а часть не фига не соображала и всячески сопротивлялась) и очень долго хватал руками пустой воздух, надеясь, что кошка точно также как и в предыдущий раз попадётся ему под руку (наверное, она была такой же ненормальной и, увидев живого человека, начала тереться и урчать от непонятного удовольствия, как это делают многие домашние сытые и довольные жизнью кошки), но в руки ему попалась взрывная волна, пролетевшая сквозь его хватающие безрассудные объятия и метнувшаяся в небо, по направлению к звёздам... Но, на хрена ей звёзды, когда хватит и этого дома, под который тупорылый Бобов заложил невесть где взятое взрывное устройство. Не даром ведь говорят, что только дуракам везёт, и Бобова никто не поймал - никто не заподозрил ничего неладного. Дом обыденно рухнул, а вся эта фигня, которую я описываю, снилась пятилетнему Гене Сидорову, который от взрывающегося дома находился в трёх улицах и девяти днях. Гена этот проснулся от собственного крика, когда он увидел скорость: то, как пролетели мимо него два дня (два солнца - одно за другим), как вновь вернулась ночь и из развалин вышел прозрачный Вася Бобов, вылазок которого Гена до этого не замечал. Гена знал Васю Бобова (этого местного дурачка знал весь район) и поэтому не ожидал, что выйдет тот, кого разорвало в самом подвале и будет производить хватающие движения, как будто до сих пор не может поймать кошку (как будто зациклило его на этой чёртовой кошке), даже если под руки ему начнут попадаться вполне реальные люди, работающие над развалинами.
   Гена подскочил с кровати весь мокрый и долго не мог одышаться. Когда его вели в детский сад и проходили мимо дома, в котором жил Бобов, то Гена переводил дух, потому что дом стоял целый и невредимый (а что будет через девять дней, так это ещё аж у чёрта на куличках!, и потом - СОН!- а вдруг ничего и не случится).
   Друзей у Гены не было, с которыми он мог бы поделиться тем, что ему приснилось - никто с ним не хотел общаться, потому что Гена часто мочил постель в тихий час (после обеда, когда особо-то никто и не спал, этот пачкун как будто специально усыплял себя, чтоб обоссаться на всю катушку, хоть и кошмары ему почти никогда не снились, но он любил тайком от взрослых пробраться к раковине и включить зимнюю холоднющую воду и присосаться к крану и хлебать-хлестать, пока ему никто не помешает и не оттащит за уши от этого ядовитого источника). Но Гена прислушался, как кто-то из ребят собрал вокруг себя толкучку и рассказывал... его сон. Вот же зараза!- огорчился Геннадий,- а почему я не стал рассказывать этот сон, а Сашка козёл стал его пересказывать, а так бы я опередил его и вокруг меня бы все собрались!- Он стоял в стороне и не решался подойти к толкучке слушателей, но, под самый конец пересказа сна, не выдержал-таки и решительно подошёл ко всем:
   — А почему ты вперёд меня пересказываешь?— с неуместной капризностью громко спросил Гена, пытаясь заглушить всех до единого громких слушателей.
   — Чегой-чевой?— мгновенно донёсся до Сани голосочек этого ссыкливого тюфяка.— А ну-ка все затихли!
   — Моча, ещё разочек повтори свой вопрос,— обращался он уже непосредственно к Геннадию, когда все примолкли, заострив внимание на этой белой вороне,— а то я что-то плохо слышу.
   — Я говорю, что этот сон приснился мне,— совсем ослабел его голос, когда на него пялилась вся группа - все до единого насмешливые взгляды детей надолго остановились на нём; остановились до тех пор, пока он толково не объяснит причину своего глупого и беспардонного вторжения.— И я должен был вперёд тебя рассказывать его!— заявил он с наглой уверенностью, но в ослабшем голоске ни наглости ни уверенности никакой не чувствовалось.
   — Да как ты смеешь перечить великим людям!— театрально воскликнул Саня на него,— о, неблагодарная моча! Неужели ты стараешься доказать всем, что обсыкуну и приличному человеку способен присниться один и тот же сон?!
   — Но это же мой сон,— ещё больше ослабел голос Гены от сыпавшихся в его адрес ехидных смешков,— я даже могу доказать и рассказать его от начала до конца.
   — Иди лучше спать,— посоветовал ему ещё кто-то,— тебе постелили чистую простынь, так хоть после обеда не замочишь её! Чем раньше ляжешь, тем раньше выссышь.
   Так Гена и остался ни с чем. Он опять удалился в сторону, но... к нему успела-таки прийти идея; идея необходимая для данной ситуации, которая проявляет свою возможность так редко, что воспользоваться ей можно только сразу (или никогда). И он постарался успеть воспользоваться, пока бурное обсуждение крутого сна постепенно утихало и участники туссовки расходились кто куда:
   — Стойте,— закричал он, и сам удивляясь своему неуместному повышению голоса, но, на его взгляд, ситуация требовала поступать именно так.— Сойдитесь все назад.
   Опять этот неудачник оказался в центре внимания.
   — Надо же ведь действовать, а не наслаждаться увиденным!
   — Оп!— реагировал всё тот же остряк Саня,— опять Моча чё-то вякает!
   — Ты о чём, Ссаки?— не поняли его все.
   — А давайте будем называть его Уриной!— пришла в голову Сане эта блестящая идея.
   — Я говорю, что вы восхищаетесь тем, что вам рассказали, но не действуете. А нужно ведь действовать.
   — А у нас девственников нет,— ответил ему Саня,— только ты один. Ты и девствуй.
   — Мы должны спасти тот дом, пока не прошло девять дней и он не взорвался от рук Васи Бобова!
   — Во придурок!— воскликнул Саня.— Да ты очумел совсем; придурошнее Васи Бобова! Я же сочинил этот "сон" на ходу, а ты и поверил! Ведь все поняли, что я его сочинил! А среди нас нашёлся один... полный дурачок...
   — Но ведь я его на самом деле видел, этот сон!— распинался перед всеми Гена.— Как вы мне поверить не можете!?
   — Ври врунам побольше!— хихикал тот,— а мы, быть может, и поверим... позавчера.
  

***

СНЕГОВНУК

   Пока на улице стоял снеговик, Ваня Утров сидел дома и убивал время, занимаясь никчемным творчеством (вообще-то, он, хоть и понимал свою беспомощность, но упорно продолжал развиваться, осознавая, что искусство требует жертв и в начальной своей стадии лишает всех человеческих удовольствий, присущих молодости, единственному времени, которое больше уже никогда не повторится). Так бы он и варился в собственном соку, если б его не оторвали — открыл дверь его младший брат и обратился:
   — Ванёк, выйди на улицу! Эти кресты у меня шапку отобрали и заставили, чтоб я тебя позвал.
   Так Ваня вынужден был прерваться и выйти для общения с бездельниками и бездарями, с которыми он полгода назад учился в одной школе. Те в свою очередь своеобразно поприветствовали появление этого главного тормоза всего района и обратились с непосредственным предложением, ибо, как они знали, без чего-то конкретного к этому домоседу лучше не подходить - не давать ему повод проявлять остроты своего узкого ума, потому, чтоб не пораниться о природную глупость, проявляющуюся в ненужном словопоносе.
   — Ваня, — обращались к нему с некоторой лукавинкой в голосе, — ты хочешь наконец-таки стать настоящим мужчиной или так и ходить в девках до самой старости?
   — Да я уже трахался... — заоправдывался тот как и всегда, но его беспощадно перебивали:
   — Не фига ты не трахался! Да кто тебе даст! Бабками ты не богат, чтоб снять себе чего, а глядя на твою тупую очкастую рожу и так понятно, что никому ты не нужен, что ты вызываешь автоматическое отторжение. А мы тебе предлагаем составить нам компанию. Просто, одна подруга очень заинтересовалась тобой и поспорила, что ты трахаешься как Бог. И вот нам дали задание отыскать тебя и привести, но... мы сомневаемся, стоишь ли ты того: против тебя все поставили кучу бабок...
   — Слушайте, — перебил он их, — чё вы мне сегодня мозги пудрите?! Вам опять нечем заняться?
   — Ванёк, да всё нормально, — увещевал его кто-то из них, — просто ты должен туда сходить и объяснить ей, что ты не умеешь трахаться; как-то показать ей какую-нибудь большую дурость, и тогда ты сможешь неплохо подзаработать и мы сорвём мощный куш. Соглашайся, Ванёк!
   — Ну ладно! — задумался он (в крайнем случае ему представится неплохой шанс действительно стать мужчиной, если его опять не разыграют как-нибудь по-своему, а если и попытаются разыграть, то... он калач тёртый - справится с любой ерундой).— Я не прочь подзаработать. Пошлите.
   — Да хрен там! — выскочил какой-то подвипывший пацанишка, которого в ихней компашке как будто и не было видно. — Размечтался, соплячок! Я прочитал его мысли! Он хочет трахаться, а не помогать нам! А шлюха ему сразу даст!
   — Ну, мы ему тогда сильно отомстим, — объяснили ему, — если он нас так подставит. Он же понимает это!
   — Как вы ему отомстите! — хохотал тот. — Пусти козла в огород! Да для него же это цель всей жизни! Он же потом очень-очень долго проклинать себя будет...
   — Да успокойся ты! — утихомиривали этого расходящегося приятеля, — а то сейчас в драку ещё полезешь!
   — И полезу! — принялся тот закатывать рукава, — если вы этого неудачника поведёте...
   — УСПОКОЙСЯ!!! — требовали от него. — Успокойся и подумай.
   — Чё думать-то?!
   — Подумай о том, что ты предложишь взамен.
   — Взамен? — ошарашился тот (вот уж не ожидал он такого крутого вопроса!). — Да хрен его знает... — находился он в длительном раздумье и чесал затылок, а все на него смотрели, как будто от него одного зависело всё, что можно и невозможно вообразить.
   — О! — пришёл-таки он к выводу, — а пусть он со снежной бабой потрахается для начала! А?! А то чё он просто так нахаляву пойдёт и ещё денег ни за что заработает!
   — Хм, логично, — зачесали затылки теперь все. — Ну что, Ванёк, придётся тебе попозориться немного перед нами. А то, действительно, нахаляву придёшь туда...
   — Да ну вас всех! — понял наконец он, что это и есть их основной розыгрыш — похохочут опять над ним и скажут, что опять он лопухнулся. — Я пошёл домой! Какими были вы дураками, такими и...
   — Стоп! — остановили его, — не пойдёшь ты не фига домой! Ты должен сходить с нами туда и объяснить чувихе, что ты импотент!
   — Ну пошли, объясним, но со снежной бабой вашей я трахаться...
   — Я тебя тогда зарежу по дороге! — разъярялся тот подвыпивший.
   — Да, Ванёк, лучше не зли этого человека! Он, когда злой, сам себя боится!
   — Да я ж понимаю, что вы опять подколоть меня собрались!
   — Ну ты хотя бы поешь чуть-чуть снега от той бабы! — уговаривали его.
   — Да ну вас! — серьёзно уже собрался сорваться от них Ваня — резко сорваться и побежать, тогда они не догонят его и не будут сегодня над ним издеваться, — скажите своей шлюхе, что я испугался, а снег я есть не собираюсь... А вдруг вы с дерьмом его смешали...
   — Ну тогда держись, падла! — взрычал подвыпивший, молниеносно выскакивая из группы (в руках у него был уже нож — "выкидуха"), — я тебя замочу щас, потому что ты достал уже всех своими подъёбками!
   — Ваня, — заорали ему (кто-то пытался удержать этого отъявленного дебошира с ножом — в итоге выходила сплошная куча-мала), — быстрее подбегай к снежной бабе и ешь снег! Теперь этого психа не остановить! А, лучше, начни трахать снежную бабу, и он может быть успокоится!
   Слепленный детьми снеговик стоял совсем неподалёку от этой глупой и не нужной никому говорильни. И, что самое интересное, не было понятно, женского ли пола снеговик или-таки мужского. Легко вырвавшийся из рук друзей подвыпивший в полприсеста настигал убегающего Ваню, хватал его за шиворот, валил на снег и приговаривал (как все видели, резать он его не собирался - он ведь не был психом; так - шуточки-игрушки):
   — Ты, уродец маленький, — хрипел он беспомощному заморышу Ваньку, то выкручивая руку, то показно колотя локтём по спине, — если ты сейчас же не завалишь эту снежную тёлку, — подтаскивал он Ванька всё ближе и ближе к снеговику, — то я морковку ей переставлю вниз, сделаю из неё транссексуалку и заставлю тебя грызть эту морковку! Ты меня понял, тюфяк?!
   — Да ладно вам, — поднимали уже этих борцов на ноги. — Ванёк, просто завали бабу на спину и так для понту кинь ей пару палок! А то этот кретин от тебя точно не отвяжется! Замучает тебя сегодня!
   — Не буду я... — упорно твердил тот своё.
   — Я тебя опять сейчас завалю! — рванулся на него подвыпивший. — Я буду её тобой насиловать, если ты самостоятельно не займёшься с этой кисой любовью! Лучше не зли меня!
   — Чё вы ко мне привязались! — уже появилась в голосе Ивана плаксивость. — Чё я вам сделал!
   — Ну ты, хотя бы, поешь её! — упорствовал всё тот же, которому первому пришла в голову идея заставить его есть снежную бабу.
   — Нет, пусть трахает!, чтоб всё по-честному было! — твердил подвыпивший почти что с пеной у рта. — Он должен пустить в неё свою сперму, тогда у неё завтра родятся снежные дети!
   — Так через девять месяцев же, обычно! — заметил ему кто-то.
   — Завтра, утром! — безапелляционно рявкнул ему тот. — Это будут специальные недоноски! Такие ублюдки и летом будут не таять... Ему ж всё равно никто не даст никогда в жизни! Это же потенциальный неудачник! А так, глядишь, и осчастливим его!, а вдруг эта снежная баба как то чудовище из сказки и её надо поцеловать этому прекрасному принцу и тогда она растает и изнутри из заколдованных оков вырвется на свет божий какая-нибудь прикольная голенькая девчонка! Так что давай, Ванюша, дерзай, не зря мы на тебя сегодня так покрутому наехали! Если не случится чудо, так хоть подзаработаешь неплохо или предашь нас и станешь настоящим мужчиной! Видишь — у тебя сегодня в руках все карты! Все три козыря! Дерзай!
   — И правда что, — уговаривали его и остальные. — Неужели ты не веришь в чудо?! Пишешь сказки и не веришь...
   — А кто тебе сказал, что я сказки пишу? — тут же насторожился Ваня.
   — Да все знают! — захохотал ему тот в ответ. — Чего ты скрываешься! Ты ж нормальный пацан! Не занимаешься онанизмом, а пишешь сказки! Ты гордиться этим должен! Пишешь сказки, но в чудеса не веришь!... А ну-ка давай, немедленно поцелуй спящую красавицу!
   — Ну что же вы за занозы, — утомлялся уже от них Ваня, — как же мне от вас...
   — Мы не отстанем от тебя, пока ты не...
   — Целуйся! — врезал ему по ногам подвыпивший и Ваня грохнулся на спину. И тот налетал на него сверху, чтобы мучить. — Будешь целоваться?! — хватал его тот за руку и выкручивал опять.
   — Да буду-буду, — заорал Ваня от боли (пытка не прекращалась бы до тех пор, пока он не согласился бы, потому что со стороны всё выглядело как полный дурдом).
   — Ну вперёд! — позволял он ему подняться и подойти к снеговику, не отпуская руку и в любой момент готовый продолжить экзекуцию.
   И, загнанный в полный тупик Ваня, вынужден был неумеючи целоваться с самым верхним снежным комом, в который была воткнута морковка и два камешка в образе глаз, зеркал души. Снеговик, хоть и низкорослый был, но почти одного роста с Ваней.
   — Ванёк, воткни ей, — советовали ему пацаны, — а вдруг она и правда заколдована!
   — Тогда ему надо будет в неё кончить, — замечал им подвыпивший. — А на это у него уйдёт по меньшей мере час.
   — Чё вы опять над ним издеваетесь?! — послышались за спиной Ивана девичьи голоса. — Целоваться со снеговиком его заставили! Отрывайте его, пойдём! Маринка уже заждалась там его!
   — Слышишь, романтик! — обращались пацаны к Ване, который со стороны выглядел так, будто к отмороженному металлу прикоснулся языком. — Пошли, в натуре, хватит целоваться! Настойчивый такой! Вздумал подтренероваться малость перед активной борьбой.
   Но Ваня не мог оторваться, потому что он уже не целовался, а ел снег, показавшийся ему каким-то вкусным до необыкновенности.
   — Ээй, Ромэо! — подёргали его за плечо, — чё это с тобой... Глядите, он снег жрёт, как заблудившийся в пустыне! Ванёк, а если снег с говном смешан?!...
   — Ёлки палки! — на секунду оторвался Ваня. — Снег вкусный как чёрт знает что! Попробуйте сами!
   — Свихнулся, что ли? — посмотрели пацаны на него странно.
   — Да я вам серьёзно говорю! — опять оторвался тот и по его глазам было видно, что он ещё более серьёзен и это не розыгрыш в отместку. — Вы попробуйте!
   — Точно шизанулся парниша! — пришли некоторые из окружавших его ребят и девушек к выводу. — Наверное, снег сейчас выпадает какой-то заразный! Земля ж наводнена химией, а вдруг в снеге подмешаны какие-нибудь психотроны!
   — Ванёк, — осторожно тронул его за плечо ещё кто-то, — а ну-ка посмотри на меня!
   Ванёк тут же обернулся: — Ешьте снег, пацаны! Не смотрите вы на меня как на психа! Это ведь кайф полный! Ешьте!! — и он снова накинулся на снег.
   — Вы видели его глаза? — проговорил тот несвоим голосом (он был очень серьёзно напуган; такое впечатление создавалось, будто взгляд Вани так подействовал на этого парня). — Они какие-то ненормальные!
   — А ну-ка, — устремились удостовериться и некоторые из остальных, — Ванёк!
   Но Ванёк не отрывался. И тем пришлось его оттаскивать.
   — Посмотрите все! — держали они его, чтоб он не вырывался и все внимательно вглядывались в его действительно необычные глаза. Глаза эти изменились, хоть и выглядели вполне заурядными, но... что-то в них было не то... И оно, толи пугало, толи готово было вызвать какие-то иные чувства, к которым эти примитивные существа не были никак подготовлены.
   — Рвём-ка отсюда когти! — пришёл подвыпивший паренёк к скорому выводу, пока его друзей эти странные глаза не начали угнетать и пока их ещё можно оторвать, - он так чувствовал, что скоро их нельзя будет оторвать... — Пацаны!
   — А? — оторвались некоторые из пацанов, оттаскивающие и остальных.
   — Пойдёмте! — приходили все к выбору.
   — А он что?! — не понимали девчонки. — Он так и останется тут есть этот снег?! Он же...
   — Пошлите! — тянули их те. — Просто не говорите никому ничего! Не рассказывайте, как будто ничего и не было.
   И вскоре эта горстка молодёжи удалилась, оставив Ваню наедине с самим собой.
   — Дети! — обращался вдруг Ваня к возящейся неподалёку в снегу детворе (никто из них наверняка давно не занимался в своей жизни пробованием на вкус снега или сосанием сосулек или ещё чем-нибудь подобным)...
  

***

КОНЕЦ СВЕТА

   Все эти ужасные вещи начались в пятницу, 26 июня 1998 года.
   Влад Царёв тем утром был необыкновенно счастлив, даже не обращая внимание на своё привычное одиночество... Он проснулся в четыре утра, сел за компьютер и принялся за правку своего полностью законченного романа. Царёву оставалось только проверить орфографию, включить принтер и отпечатать 217 страниц. Владислав был уверен, что роман этот не то что будут раскупать как хлеб, а, возможно, признают его гениальным с большой буквы. Не зря ведь автор этого произведения прошёл перед ним нелёгкий жизненный путь.
   Практиковался тридцатидвухлетний Владислав Царёв в писательском ремесле ещё, наверно, с самых малых лет. Насколько он себя помнит, ещё тогда он собирал в кучи чистые листы бумаги и калякал по ним простым карандашом - "писал книги", как он объяснял своё поведение родителям. Позже, в первом классе, он научился писать и уже во втором - в третьем писал различные рассказы и повести, "про индейцев", "про войну", фантастику, приключения и просто забавные - выдуманные - случаи из жизни. В 5-6 классе жанр его постепенно начал принимать этакий эротический уклон, насколько дозволяла глубина полёта фантазии. Так всё это и шло, пока до описываемых событий не осталось два года.
   Именно тогда у Влада начали возникать действительно ценные и нужные современному обществу мысли. Но всему мешала его высокооплачиваемая работа, отнимающая у него много энергии и закапывающая его природный талант и не позволяющая ему идти в ногу со всей страной, наводнённой безработицей, неплатежами и задержками заработной платы. Но Влад решил, что ради такой гениальной идеи стоит рискнуть. И... уволился с работы. А желающих занять его место было пруд пруди - слетелись как мухи на варенье.
   Влад же спокойно отправился домой и, переполненный долгой грядой свободного времени, принялся за работу.
   Начало работы ему понравилось: иногда он мог не есть, не спать и не на секунду не отходя от своего текст-процессора, работать круглосуточно. Но... дальше дела перестали клеиться... Продолжение романа не нравилось Владу целиком и полностью. Однажды он даже бросил всё и отправился искать работу. Но... с работой было очень сложно: В общем-то, рабочих мест ("высокооплачиваемых") было полно, но поскольку на шее у Влада была голова, а не ведро с опилками, то ни одно из рабочих мест ему не подходило (не сравнивалось с прежним, высокооплачиваемым).
   Глеб Царёв попал в безвыходную ситуацию... Но... Он не ожидал, что осенит его с ещё большей неожиданностью, с какой, например, ко многим людям приходит любовь. Роман полностью изменился: Глеб переписывал его заново; сюжет остался тот же, но атмосферу романа в корне пришлось поменять.
   Раз на раз не приходится, так что в отличие от предыдущего начала, данному началу "лиха беда" - пришлось Глебу здорово попотеть; дальше - легче и проще. И так, из пятнадцати глав, в двух частях с прологом и эпилогом родился роман... Полтора года длились роды, хотя, Глебу желалось обойтись без всяких частей и глав с прологами и эпилогами, изобразив роман, как длинный рассказ, но... ничего не мог с собой поделать - произведение не поддавалось контролю автора: всё получилось само собой, иначе автор его бы только испортил.
   25 июня Глеб напечатал последнее слово и шлёпнулся в постель, даже не выключив компьютер. Всё у него гудело, от головы начиная и пятками заканчивая. Проспал три с половиной часа. И, проснувшись, со свежей головой и расчудесным настроением, уселся за не выключенный компьютер, готовить текст к печати.
   Уверен в себе был Глеб не просто так - он не как дурачок радовался, - за полтора года он успел рассказать о теме романа ни одному человеку. До этого Глеб для многих редакторов и издателей являлся лишь обыкновенным и никчемушным писакой (а таких болванов - пруд пруди), но теперь эти редактора стали смотреть на него совсем по-другому, Глеб это заметил.
   Царёв всей темы никому не раскрывал, обнажая только частицы; он понимал - открой он хотя бы большую часть "карт", все бы точно опупели; настолько сюжет, смысл и суть (да вся совокупность) гипнотизировали.
   А теперь, 26.06., во второй лунный день (начало лунного месяца - начало большого пути), он преподнесёт всем необыкновенный сюрприз. Пусть все в издательстве обалдеют. Сегодня можно, решил Глеб и... сразу включил принтер. - К чёрту ошибки! Это же великий роман! О какой орфографии может идти речь!
   Царёв вставил в принтер бумагу, пощёлкал клавишами, войдя в режим печати. И...
   ...Всё потухло...
   Вся квартира, весь дом, вся улица... весь микрорайон - всё погрузилось в кромешную тьму. Конец света...
   Ровно полторы минуты Глеб не мог ничего понять. Что такое? Пробки перегорели? Авария на электростанции?... Почему этот чёртов свет выключили?! Все эти вопросы Глеба не интересовали. Главное - выключили, никого не предупредив!... Эти подонки с дальэнерго, которые Достали не только Глебов родной город, Владивосток, но и весь край, не позвонили Царёву домой и не подготовили его к отключению электроэнергии! Теперь катастрофа! Глеб ведь не сохранил компьютерный файл с текстом романа. Но да ничего - включат свет, Глеб пороется в памяти и всё восстановит. А пока ему надо было осведомиться, надолго ли отключили подачу электроэнергии. Повезло ему, что в дальэнерго у него приятель работает, и что сейчас была его смена.
   Глеб снял трубку и набрал номер.
   — Вадик? — услышал он знакомый голос (Алло), после двух-трёх гудков. — Тебе Глеб звонит.
   — О, Глеб, — отвечал голос Вадика, друга ещё со школьных лет, — извини, заработался, забыл предупредить тебя...
   — Да чёрт со мной! Надолго отключили-то?
   — На шесть часов, — отвечал тот. — Потом на час включим, и с одиннадцати уже до ночи света не будет.
   — Да вы чё, офонарели?! — не верил Глеб своим ушам.
   — Не я ж главный,— отвечал друг.— Дальэнерго бастует, а потребитель теперь опять становится в позу козла отпущения. Глеб, ты только не пугайся, но это надолго. Ночью - всю ночь - свет будет; днём - иногда. Что мне будет известно, обо всём ты будешь в курсе.
   Вот такие пироги! До десяти часов делать нечего. Позапрошлым летом такое было, но тогда у Царёва ещё не было компьютера. Да и вообще редко когда он так остро воспринимал проблему с отключениями; к отсутствию воды он уже привык. Он думал: чёрт с ней, с водой, главное, что свет не отключают!... А тут такая неожиданность! И теперь как в пустыне: даже если наводнение начнётся и от дождя залив петра великого выйдет из берегов, а энергетики за это превратятся в мультимиллиардеров, всё равно, режимное включение холодной воды, и полчаса в сутки.
   Но пока Глебу ничего другого не оставалось, кроме как лечь спать и завести будильник на полвосьмого, чтоб как раз до десяти успеть сделать физзарядку и полтора часика побегать на стадионе.
   Прибежал без пяти десять, приготовился - сейчас включат свет, и за час надо успеть отыскать в памяти "дубль"-файл и переписать на дискету, может где удастся отпечатать.
   Десять-пятнадцать минут прошло, а свет не включают. Что за ерунда? - Глеб опять снял трубку и набрал номер Вадика.
   — Глеб, ё-моё! Куда ты пропал? Я устал тебе звонить, — донеслось из трубки. — С восьми часов звонил тебе! Где ты был?
   — Я тебе говорю, — повторил ему Глеб, — чёрт со мной. Что со светом?
   — С полдевятого до без четверти девять свет давали! А ты чё, именно в это время куда-то отлучался?
   — И теперь только ночью будет свет? — осведомился Глеб, всеми силами стараясь утаить от друга то, как он разъярён.
   — Теперь только да, — ответил тот. — Но могут ещё дать. Я-то первым обо всём узнаю, так что если что, то... О, дружище, извини - зовут. — И короткие гудки.
   День прошёл с горем пополам. Давно уже Глеб не страдал от безделья; полтора-два года назад если такие минуты и наступали, он мог включить видеодвойку и с лёгкостью убивать время, но этот день, 26 июня, выдался, наверное, самым тяжёлым днём в его жизни. Так тяжело Глебу даже в школе не было, когда над ним издевались старшеклассники. Этот день выдался для Глеба до такой степени тягучим, что у него не то что аппетит пропал - вообще, голова разболелась, а такого с ним давно не было.
   Весь день просидел без света, не выходя из дома. К вечеру голова начала проходить. В четверть первого ночи Глеб поднял трубку, чтоб позвонить Вадику, поскольку свету так и не было, но положил на место, вспомнив, что именно в это время смена Вадика закончилась и он находится в пути домой, что позвонить ему можно только через полчаса, если не обращать внимания на его жену, которая не преминет поинтересоваться у мужа, что это за дебил звонит им по ночам. Но ждать полчаса Глеб не стал, глаза его слипались. И, когда без двадцати час свет так и не появился, Глеб решил, что не имеет смысла звонить Вадику и получать от него ответ, что этой ночью света не будет; что не имеет вообще смысла маяться, что... что, может быть, даже не имеет смысла жить... Что за жизнь без света, во тьме, в пустоте бессмысленности и тоске... Но Глеб об этом уже не думал - он спал, так и не раздевшись.
   Свет дали в полвторого ночи. Проснулся Глеб без пяти два не от того, что сердце его почувствовало "подачу электроэнергии", а... потому что его разбудили...
   — Рожей в диван! — ткнул его кто-то дулом в голову. — Замочу, бычара!!
   Глеб исполнил повеление. А в это время ему слышалось, как несколько человек рылось по всей его однокомнатной квартире. Молча рылись.
   — Быка грохни, — попросил кто-то человека, упирающего ствол Глебу в затылок.
   — Нафига, — ответил тот, — он нас не видел.
   — Ну и чё? Всё равно замочи. Положено так.
   — Ты бы меньше гундел, — ответил он ему, — быстрее бы управились с хатой!
   Но они и так быстро управились, и ещё быстрее удалились, хоть и самый назойливый из всей компашки не хотел выходить из квартиры, пока не убьют её хозяина; но его вытолкали-таки.
   Когда Глеб убрал от дивана лицо и осмотрелся, то сердце его тут же ёкнуло... Не потому что грабители унесли его видеодвойку и тайваньский мини-музцентр, а... потому что они унесли его компьютер... Больше в Глебовой квартире ничего такого ценного не было, потому всё осталось на месте. Но Глеб бы с радостью отдал им всё - хоть всю квартиру, - если б они вернули назад ему компьютер, или хотя бы выделили час для поиска памяти и сбрасывания на дискету, а потом пусть хоть всё до последней пылинки забирают.
   Написанное Глебом заявление в милицию погоды никакой не сделало. Для серьёзных действий ему требовался только частный детектив, а на это требовались соответствующие финансовые расходы. Да и всё равно, ничего уже не сделаешь в отношении того... ТОГО, что рождается раз в сто лет (Глеб, хоть и не читал русских классиков конца прошлого столетия, но приравнивать себя к ним смел, хоть и уверенно, но не без повода...). Но Глеб никогда не забывал о библии, что эта Книга Книг (поскольку ничего круче библии он не знал) для кого-то запросто может явиться лишь кучей листьев с бессодержательным текстом - набором миллиардов букв. Так что, если для многих литература, как для слона - правописание, то не очень-то и много Глеб потерял: всего-то - чтиво для серых и тоскливых людишек.
   Есть у Глеба немало знакомых, чьи квартиры обворовывали, и ни один из Глебовых знакомых не вернул через нашу российскую милицию ни одну из украденных вещей. Так что про сегодняшних ночных гостей (пригласивших себя "в гости" через не застеклённую лоджию) Глеб решил позабыть навсегда. Возвращаясь из милиции (было полседьмого утра), он позвонил Вадику через уличный автомат и узнал, что электроэнергию подадут с девяти до десяти.
   "Здорово! - обрадовался Глеб. - Видик час посмотрю!" Радость эта в нём возникла неспроста, дело в том, что в данный момент он проходил мимо круглосуточного киоска, торгующего видеокассетами и заметил среди выставленных на витрине кассет новинку своего любимого видеосериала "Дети кукурузы", пятый и шестой фильм. И, расплатившись за две видеокассеты, он поймал такси и счастливый поехал домой, чтоб как можно быстрее вставить кассету в видеоприёмник и до обеда просидеть перед телевизором.
   — Чёрт! — взревел он, войдя в квартиру и вспомнив, что у него нет ни телевизора ни света с видеоприёмником. — Я ж забыл, что меня этой ночью обчистили! — Он швырнул две кассеты о стену и вышел из квартиры, не заперев за собой дверь. Возле дома стоял киоск, там Глеб и купил две поллитровых бутылки водки.

***

  

ВАСИЛЬКОТ

   Обычно Васильков привык просыпаться дома. И ему даже раньше уже скучно было, когда человек простой и бездарный, чернорабочий, годами не получает зарплату, не видит свет в конце туннеля (ему этот туннель - бесцветный - даже по ночам уже снился, как он уходит глубоко под землю, а Земля вся состоит сплошняком из бесконечных колец этого тоннеля) и думает, что так всю жизнь и проживёт до старости лет, без жены (ведь сначала с ней познакомиться нужно, а при закомплексованной девственности Василькова это было ещё хуже, чем попробовать приодеться поприличнее и ходить в какие-нибудь ночные клубы, где в основном и тусуются нынешние прекрасные девушки (богини!), волею судеб замаскированные под тупоголовых ленивых тёлок, готовых упасть в постель с первым же крутым боем), но прошло то время (когда Василькову неприятно было подходить к зеркалу и с каждым разом видеть всё более кошмарного и ужасающего урода, который с годами не взрослеет, а стареет и дряхлеет) - прошло время скуки и мучительной боли за бесцельно прожитые 100 лет (Василькову было 25 и он уже отмерил себе сотню); Васильков привык. И мечта хоть раз проснуться не дома (хоть где, но не в этом заклятом - бесконечно одиноком - доме), и проснуться неожиданно: заснуть дома, а проснуться...
   Так вот, сбылась в этот день его мечта: Проснулся-таки он не дома. В трамвае он проснулся. Он ещё был накрыт с головою одеялом, но уже догадывался, где он: Его пробудил грохот колёс, когда трамвай, простоявший в депо всю ночь, утром тронулся с места и, видимо, поехал навстречу переполненной остановке. Под раздетым до трусов телом Василькова была раскладушка (с детства он любил спать на раскладушке, и иногда нагишом предпочитал спать, но теперь, пока он из-под одеяла ещё не выбрался, и по смыслу догадывался, что направляется трамвай не иначе к набитой битком остановке (Васильков не забывал, что по природе своей он неудачник и ему всегда и во всём не везло, когда однажды в школе он выходил из душа и даже не догадывался, что именно в этот прекрасный день кому-то из его жестоких одноклассников взбредёт в голову спрятать всю его одежду, вместе с трусами и полотенцем), он единственному радовался, что в эту - прошлую - злосчастную ночь не заснул, в чём его мать родила, и радовался, что сейчас осень - прохладно, - а не душное лето, когда он без ничего засыпал на раскладушке, чтобы меньше стирать вещей, провонявшихся потом сна). Догадывался также Васильков, что трамвай данный состоит из двух вагонов и он находится в вагоне втором, иначе вагоновожатая офигела бы, войдя в вагон и увидев не привычную стайку бомжей, а... раскладушку, накрытую одеялом, под которым кто-то спит и видит 20-й сон. Вагоновожатая, молодая девка, аккуратненько поднимает одеяло и... впервые видит молодого мужика, спящего в одних семейках или в плавках, а пах плавок очень значительно оттянут (оттопырен), что ничего странного во время сна одинокого мужчины. И этой вагоновожатой очень хочется аккуратненько стянуть плавки (или семейки), чтоб полюбоваться зрелищем, но... совесть ей не позволяет, поэтому она накрывает одеяло и начинает будить этого "странного незнакомца" или зовёт знакомых баб или мужиков, кто рядом находится. Но этого не произошло и поэтому Васильков продолжал ехать, хотя и понимал, что пришло-таки ему время вылезти из-под одеяла и осмотреться, что же всё-таки происходит. А может, из депо совсем не трамвай едет, а... электропоезд...
   Он обнажил глаза перед ярким светом солнечного луча, очень желающего ослепить эти глаза (когда вылезти из пещеры и попасть под яркий солнечный день, асфальт-зеркало очень здорово может ударить по зрению, что мало не покажется), быстро закрыв лицо руками, но пытаясь поскорее привыкнуть к этому утреннему солнцу, чтобы успеть принять меры до тех пор, пока трамвай (да, это был трамвай, а не электричка) не распахнёт двери и не всосёт в себя тучу безумных час-пиковых пассажиров, как всегда очень спешащих и бесконечно опаздывающих на работы. Поэтому Васильков, успев увидеть, что кроме его раскладушки ничего странного-постороннего в пустом вагоне нет и за окном тоже ничего не видно из-за светового занавеса, почему-то побежал к пустой кабине "водителя" (наверное, он надеялся взломать дверцу и запереться в этой кабинке, потому что трамвай уже вот-вот откроет двери и он даже не успеет сбегать за одеялом, чтобы обмотаться - неприятно всё-таки красоваться перед людьми самых разных возрастов, от детского начиная и самым юным заканчивая, когда все зеваки прилипнут к этому окошку, чтобы увидеть странное чудо; главное, что этому "странному чуду" надо будет закрыть, - это лицо: как бы кто ни попался из знакомых). Подбежав к двери водительской кабины пустого прицепа трамвая, он понял, что человеческих усилий не хватит, чтобы открыть эту дверцу. Но не за этим он подбежал... Сквозь пыльные стёкла он увидел, что происходит в первом пустынном вагоне: там стояло четыре или пять раскладушек, накрытых одеялами, и из-под одного одеяла выглядывала нога (как понял Васильков, нога женская, и... ещё бы несколько сантиметров одеяла задралось, Васильков бы увидел... волосики вагины, потому что чертовски был уверен, что девушка та спала без ничего - он думал, что это была девушка, а не женщина). И он не долго наблюдал это "загадочное шоу", потому как обратил внимания на свои семейки, конец под которыми напрягся донельзя, и со всей скорости погнал к раскладушке, ибо остановка действительно приближалась и она действительно была переполнена людьми. И Васильков успел накрыться одеялом, открытым оставив лишь затылок. Он уже знал, что он скажет изумлённым людям, если конечно те будут что-то спрашивать, а не окажутся слепыми и не раздавят этого, претворившегося спящим, человечка (человечек наверное уже и не задумывался о судьбе той девушки в первом вагоне, от вида которой у него сильно встал и опускаться-съёживаться от предстоящего страха не собирался; Васильков не знал, может там все четыре раскладушки - девушки и ему следовало бы сделать точный выбор, ведь можно было бы сорвать стоп-кран, и, пока трамвай не останавливается, переползти-перебраться неведомыми путями до соседнего, попробовать выдавить окно, если форточка будет закрыта, и всё это, чтоб сказать девушке, которую он возможно разбудит, пока окно будет выдавливаться, - чтоб сказать ей, что он рядом и ничего страшного не случится... Итак, Васильков скорее всего уже и не задумывался о судьбе оставшейся в неизвестности девушки (прекрасной ножке), что с ней сделают "слепые" пассажиры часа пик; переломают ли её хрупкие кости; перебьют ли кожу своими каблуками (а там уже и сознания можно лишить эту девочку). Он думал только об одном: если его спросят, не свихнулся ли он и что он делает на своей раскладушке, он спокойно объяснит всем интересующимся, что ничего особо страшного не происходит. "Мне снится сон, - спокойно объяснит Васильков, - мне очень часто снится, как я в одних трусах хожу по улицам. Я уже привык и нечему удивляться. Успокойтесь, люди! Всё нормально! Это мой сон. Имею я право вести себя во сне так, как мне снится ОНО?!" А ещё, уткнувшийся в подушку и слушающий, как трамвай останавливается, открывает двери и делает всеобщий галдёж наиболее реальным, чем можно себе представить, - Васильков предполагал, что мол хорошо бы было, если б где-нибудь, в какой-нибудь странной пробке, трамвай бы остановился навсегда, а кто-нибудь с улицы - несколько человек - уже успевали бы приделывать к окнам решётки, и трамвай набитый людьми уже превращался бы в камеру... в тюремную камеру, потому что окружало бы эту "камеру" несколько панельных плит, выстроившихся во много этажей и напоминающих собой следственный изолятор...
   Часто, порою очень часто, Василькову снились сны, в которых он бродил по улицам очень странных и необычных городов, чем-то похожих на его родной город; бродил в одних трусах, понимал, что ему очень стыдно (сон ему всегда казался реалистичней яви), но... на него как будто никто не обращал внимание, хоть и Василькову не всегда запоминались его сны (подробности того, как на его поведение реагировали окружающие люди). Васильков в соннике или где-то ещё читал, что увидевший себя нагишом во сне человек, не только одинок, но ещё и страдает от этого.
   Васильков не смел отрывать лицо от подушки, и продолжал прикидываться спящим, пока вваливающиеся в вагон люди словно очень аккуратно обходили его, хоть ему казалось всё время, что люди всё время проходят сквозь него. Потому что это непростые люди. Это призраки.
  

***

САМОЛЁТЫ

   Бывает, самоубийцы рассказывают о том, что сошли с ума и поэтому пытаются убить себя не в себе, а в других. Ведь более скучным и менее зрелищным получится рассказ о том, как человек дошёл до ручки, набрал в ванную горячей воды, лёг, как в гроб и взял в руки бритву, чтобы перерезать себе вены, но в дверь его квартиры постучали и по коже человека пробежали мурашки, хоть и окутывал его тело кокон горячей - остывающей - ванной, но человек был "параноиком" и всего боялся, особенно, когда среди ночи в дверь его квартиры раздаётся отчётливый, но медленный (будто бы неуверенный) стук... Надо бы скорее перерезать себе вены, чтоб не встретиться носом к носу с какими-то наркоманами, которые именно в этот решающий момент решили вломиться к нему в дом и требовать деньги, издеваться и пытать этого несчастного (у них в руках "фомка" и они думают, что в квартире никого нет и что это квартира какого-то богача и сейчас они с радостью вскроют дверь, но более сообразительный наркоша сказал, что прежде надобно постучаться, дабы проверить, что действительно никого нет за дверью... Поэтому, парню быстрее надо было перерезать себе вены, но он испугался ещё сильнее, потому что подумал, что за дверью стоит мертвец и от него не уйти уже никуда. Но... из-за двери вдруг донёсся голос... очень милый (самый милый) и знакомый голос - голос его девушки - его самой любимой девушки, без которой он месяц назад жить не мог, пока её не украли прямо у него на глазах, когда он провожал её домой и она предложила зайти к ней, потому что недалеко от её подъезда он сказал ей "досвидание" и повернулся и она деланно охнула, увидев его порезанные сзади штаны. Но догадался парень о том, что это она сама и порезала ему штанину бритвочкой (незаметно от него наклонилась и... он даже и не понял ничего), задолго после того, как этой девочки у него не стало (ему приснился один сон и он всё понял). Дело в том, что когда он входил в подъезд, девочка его уже вскакивала по лестницам этакой довольной припрыжкой (идея распороть ему брюки пришла к ней в самый последний момент, когда она поняла, что этот юноша, хоть и ведёт себя этак непредсказуемо, но сейчас обязательно скажет ей быстрое досвидание и смоется, строя из себя закомплексованную недотрогу, хоть ей уже и понятно было, что он издевается над ней обыкновенно и... ей надо применить какие-то махинации, чтоб схватить его покрепче и не отпускать, поэтому она успела порыться в сумочке, потому что на удачу сегодня купила лезвия (Gillette) и... ей очень мечталось заманить его в свою квартиру и... там уже с ним можно выделывать всё, что угодно, ибо своей интуиции она доверяла, которая говорила ей, что этот парень не лукавый, а крайне редкий добрый (глупый даже!) человек, которого можно любить и вести себя с ним, как с... кем угодно. А она очень хотела раздеть его догола; это, можно сказать, была её невоплощённая с самого детства мечта: видеть, что происходит там за дверью, которую однажды закрыла за собой старшая медсестра в детском отделение больницы и все знали, зачем она иногда заходила в такие палаты, где было слишком шумно (шумнее, чем во всём вместе взятом отделении): это был негласный закон - она запирала дверь и раздевала догола каждого, кто отказывался раздеваться сам; забирала с собой всю одежду и дети знали, что в следующий раз они уже выйдут в коридор, если опять будут вести себя как полтергейсты ("шумный дух"; бес); если не выйдут, она будет вытаскивать каждого силой и не успокоится, пока не вытащит всех, мол, она тоже своеобразный "полтергейст". Вот поэтому девушка эта и ликовала: он никуда не собирался уходить от неё, он просто стеснялся вести себя естественнее (он думал, что обязательно потеряет её, если попытается попробовать обогнать события). И теперь он всецело её, и... она увидит, что там у НИХ под штанишками; под одеждой; много ли на нём выросло волос, потому что она обожала густоту волосяного покрова лобка, но на зло её волосы росли очень плохо; чертовски плохо, как она полагала. Поэтому она так счастливо припрыгивала, как маленькая девочка, которая вечно весёлая и радостная, неспособная объять необъятное того, что она живёт в этом великолепном мире. Она радовалась, что к ней вдруг пришла эта потрясающая идея: распороть бритвочкой ему брюки, потому что навязываться она тоже не любила: "А не хочешь ли ты зайти ко мне домой и выпить чашку чая?". А он тогда ответит: "Дура ты: Вот я тебя и раскусил: С самого детства ты мечтала увидеть голых мальчиков, так ты бы прямо бы и говорила, а зачем ты блеешь что-то про чай?"), дверь, недалеко от которой она остановилась, чтоб подождать своего друга (чтоб он не удрал?), вдруг открылась и... появилась самая страшная старуха, какую поднимающийся по лестнице парень только видел в своей жизни. Старуха эта затаскивала девочку за дверь; девочка уносилась в глубокие недра мрачной квартиры, что предстала перед глазами парня; из квартиры выходила тётка, что малость помоложе старухи и говорила этому парню, чтобы шёл к ней, но парень очень сильно боялся не упасть (не поскользнуться) и не споткнуться в самый решающий момент, когда надо драпать со всех ног; чесать вниз, пулей вылетая из этого сумрачного полутёмного подъезда, и там, на улице эта здоровенная кабаниха его уже не поймает и он сможет остановить кого-то из прохожих и объяснить, что эта безумная тварь затащила в свою квартиру его девушку; что человека надо спасать и всё такое, пока с ней там ничего не сделали... Он выскакивал на улицу, с большим чудом вырвавшись из жирной лапы, схватившей его ровно за прореху брюк, но... к удивлению ничего не порвав (а то эта жирная тварь начала бы рвать на нём штанишки - при её-то силище, как раз плюнуть, переломать ему пополам ногу, только бы он не мог убегать). Но на улице не было телефона-автомата, по которому он вызвал бы милицию (даже карточку выпрашивать не стоило бы у первых попавшихся прохожих), потому что он носился как ошалелый, подбегая то к одному подъезду, то к другому (один автомат, правда, был, но он не работал). А когда парень нашёл автомат и набрал 02, то... он не мог вспомнить номер дома, в котором по идее жила его девушка, да и улицу он не мог назвать, поэтому ему осталось только повесить трубку, потому что он представил себе, как сейчас сюда приедет милицейская машина, а у него с собой даже паспорта нет (когда он шёл на улицу, обязательно всегда брал с собой затёртый и заношенный паспорт, потому что не хотел, чтоб к нему подошли милиционеры именно тогда, когда паспорт он с собой не захватил; именно в этот момент они подходят и предлагают предъявить документы; появляются из ниоткуда, как страшные призраки и... в чём-то ты обязательно можешь быть виноват, если у тебя с собой не оказалось документов), а как бы ему хотелось сообщить номер дома, номер квартиры, куда затащили его девчонку... А потом что?...
   Итак, из-за двери лежащего в ванной парня раздался голос той самой девочки, о которой он мечтал всю жизнь. Но... когда этот парень однажды днём прохаживался по той улочке, где совершилось происшествие, он услышал разговор нескольких подростков, что приезжала милиция, повязали семейку шизофреничек, которые ели людей (им не платили зарплату... они не работали нигде, потому что лень рано утром вставать, но есть на что-то было надо и они устроили у себя дома "мясобойню")... Может, парню этому что и послышалось, но с судьбой он попытался смириться: Он опять на долгое время один, потому что девушки все стали равны как на подбор: мало того, что всем нужны денежки, так они ещё и тоску на него наводят своим примитивизмом (своими куриными мозгами).
   — Открой, — требовал её голос из-за двери, — но только не одевайся, потому что ты всё сам знаешь: тебе приснился сон и ты догадался обо всём. Да, мне мечталось посмотреть на твоё тело! Так сильно мечталось мне, что не остаюсь в покое я даже сейчас, когда от меня остались одни кости... Кости оставались и тогда, когда милиционеры выносили из "чужой" квартиры моё тело. Потому что тётки ели меня живьём. Эй, дружок, ты умер там что ли? Почему не открываешь? Я очень долго шла. Ты не представляешь себе, как это ДОЛГО: лететь с Луны; лететь, потому что космос для меня, это сплошной воздух и мне следовало подниматься вверх; махать руками очень тяжело, но подниматься всё выше и выше, пока не достану до Земли и не схвачусь руками за деревья, за фонарные столбы, чтобы не упасть и не разбиться о Луну, потому что при большой скорости падения может сломать руки ветром и махать я ими уже не смогу. Вот так. А сейчас меня удерживает потолок. Да откроешь ты?! — пнула она коленом дверь и... та поддалась... Этот чёртов парень и забыл запереть свою проклятую дверь на замок. Идиот!
   Но когда девушка его вошла в квартиру, оставляя на потолке окровавленные следы обглоданных костей (не только ступней - кровь с неё текла, как пот бегающего кроссы толстяка), парня своего не могла она найти, хоть и знала, что он должен быть дома; знала, что он сильно устал и хочет поспать, но не может: ему не спится; он скоро просыпается, как только с большим трудом уснёт... Он никогда не пользовался снотворными, но в этот раз вздумал принять самое мощное снотворное: Gillette.
   Девушка (ходячие кости, с которых капает на потолок кровь) так и не нашла своего парня, сколько не искала его в этой пустой квартире. Ванна, наполненная водой и всё гуще и гуще заплывающая тёмно-красным, не опрокидывалась на голову "девушке"... на череп девушки, который очень легко было расколоть.
  

***

  

ЛЕТАЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК

   Какая-то девушка долго сидела дома. Она боялась выйти на улицу, так как страдала ожирением. Она висела в чатах, не вылезала из интернета, и вся её жизнь протекла бы впустую, если бы не одна случайная встреча. А ещё говорят, что чаты бесполезны. Она общалась в чате и нашла очень интересного собеседника. Он конкретно не говорил, но примерно она догадывалась, что он ВСЁ знает. Следовательно, вопрос, как ей бороться с ожирением, не стоил для него и выеденного гроша. Именно это помогло ей впервые за очень долгие месяцы выбраться на улицу. Она планировала встречу c этим человеком. Они подробно обговорили, где могут встретиться. И девушка поспешила на свидание.
   - Девушка, Вы не меня ищете? - неожиданно спросило у неё какое-то чмо, пока она стояла на остановке, ждала троллейбус.
   - Не поняла, - ответила она, смерив его взглядом.
   - Ну, я просто смотрю: такая симпатичная девушка, стоит, наверняка кого-то ждёт.
   - Молодой человек, - перебивала она его, - Вы, если потерялись... если Вы думаете, что Вас кто-то ищет... В общем, ищут Вас все люди. А я не как все. Вам ясна суть?
   - Я это понимаю, - проговорил тот, после небольшой паузы, отданной размышлениям на тему "что бы такого ей сказать, что её обязательно бы заинтересовало?!", - Вы не такая как все, потому что Вас беспокоит страшная проблема... полноты.
   - О, юноша! Я очень сильно похудела за последнюю неделю. Если бы Вы только знали, КАК сильно! Спасибо огромное за комплимент. - Обрадовалась она тому, что из-за поворота вынырнул её троллейбус. Сейчас она сядет и... наверняка этот паренёк не полезет за ней следом. Ведь он же не отморозок; немножко с ней пообщался и произвёл достаточно приятное впечатление. То есть, это не маньяк. Вот что особенно приятно.
   - Но Вы не похудели до состояния летающего человека, - определил он для себя, глядя на её вид (внешний).
   - Какого человека? - Уже как будто раздумала она не пропустить именно этот (наверняка последний) троллейбус. Она полностью повернулась к нему. Это был просто чмо (по её мнению); просто неудачник, каких миллионы сереньких бродят, но (что тоже играло немаловажную роль) на вербовщика в сектанты он не походил. А то бродят такие недоноски по улицам; поговорить с ними совершенно не о чем, так как они ничего кроме тупого вопросика "вы читали библию", не понимают. Им нужен только ответ на этот вопрос. Тупое участие; тупое желание посетить ихнюю церковь.
   - Да это я просто сказал, - пожал он плечами.
   - Это, я непонЯла; а чё значит "летающий человек"? Что это за человек? Пилот-лётчик или стерва-стюардесса? В смысле, они не из самолёта, да?
   - Из вертолёта, - ехидно улыбнулся он.
   - Да ладно, кончай прикалываться! Ну скажи, чё это за человек такой?
   - Я не знаю, как тебе это сказать. Я смотрю, ты глядишь на меня, как будто по-твоему я малость с прюветом.
   - А сейчас все с приветом, кто хоть чем-то выделяется из общей массы наводящего скуку однообразия. Ты вот ляпнул что-то, а договаривать не хочешь. Ты договори давай, и я может ещё... А! - махнула она рукой на захлопнувший двери тролль, - не успею вже!
   - Не знаю, как тебе сказать это. Ты... Ведь ты можешь не поверить.
   - Я что, похожа на недоверчивую? Ты скажи прямо, если похожа.
   - Ну, ладно, - снизошёл он. - Скажу. Прямо. Есть некоторые люди, которые умеют летать.
   - Ну да!
   - В общем, всё, что я хотел тебе сказать, это: если будешь учиться летать, то ты сможешь похудеть.
   - Так? - Она подумала, подумала. И изрекла: - Ты... Как тебя кстати зовут?
   - Вадик.
   - Меня Яна. Короче, Вадя, если честно, то ты со своим етим базаром напомнил мне товарища из общества, которое учат плавать. Лозунг у них там популярный: Когда научитесь плавать... нырять с вышек, нальём воду. А я и не думала, что они там оказывается летать просто учатся. Ты мне глаза открыл. А я-то всё думала, как же они так могут: Как они должны учиться плавать, если им не наливают водку.
   - Ну, мы как бы необычные люди, - сказал ей Вадик. - Вернее сказано, не совсем обычные. - Говорил он с суетой, как человек, к которому потеряли совершенный интерес, поскольку из-за угла выныривал новый тролль (троллейбус). - Нас как бы не вполне много, но... Слушай, хочешь как-нибудь позвонишь, поговорим, если хочешь более спокойно... Это... - Терялась она уже в толпе. Но он же не лох: всунул... успел всунуть ей в карман свою кредитку. Понятное дело, уговаривать её сейчас позвонить ему - бесполезно. Наверняка, она спешит для какого-то очень важного дела.
   А она... Ещё в троллейбусе она поняла, что этот парень наверняка и есть тот, с кем она торчала в чате. Поэтому она не удивилась... ничему не удивилась, когда пришла на место встречи и не застала абсолютно никого. Хотя, она знала, что тот человек очень рвался к ней. Наверное, он сильно влюбился! Но она прождала положенные полчаса. Странно время сегодня изменилось, - размышляла она, - мальчики и девочки поменялись местами; теперь мальчики опаздывают, а девочки должны их ждать; они должны приходить очень вовремя; быть пунктуальными. Если какая-то отсталая дура этого не понимает,.. её же проблемы. Но... время изменилось. Это очень и очень заметно!
  
   Ночью ей сон приснился.
   Стоит она на месте встречи, ждёт-ждёт. Уже собралась уходить, как рядом с ней раздаётся голос:
   - Так ты хочешь летать научиться? А то... а то вдруг скоро воду нальют.
   Она осмотрелась... Никого вокруг не было, ясное дело. А может, голос был призраком. В конце концов, это сон. Но Янке так не казалось. Постоянно, когда она спала и видела сны, ей почти всё время казалось, что они реалистичнее. Намного реалистичнее. Просто, ощущение такое было.
   - Сумасшедшие, хоть и сумасшедшие, - продолжал голос, - но некоторые из них обладают даром провидения.
   - Ты, это, - доносился от неё голос (она жила с родителями, но они спали в другой комнате и, разумеется, не слышали её сейчас), - я не поняла, ты где?
   - Я где? Да высоко. Не увидишь отсюда.
   - Ты летаешь? А голос твой, чё, не летает?
   - И он тоже летает. Видишь, спустился; достиг прямо тебя. Я тебе чего говорил, ты сбила с мысли: Ты не смотри, что сумасшедшие все ненормальные, ничего не соображают. Да, это так, но некоторые совсем не такие. Они умницы. Понимаешь? Воду скоро нальют. Они это точно знают.
   - Сумасшедшие воду нальют?
   - Не передразнивай. Лучше летать учись. До меня достанешь, я тебе покажу дорогу.
   - Какую дорогу? В смысле, покажешь, куда лететь?
   - Конечно.
   - А как я достану-то до тебя?
   - У тебя в кармане моя кредитка. Вот так. Позвонишь, если захочешь.
   - Ладно.
  
   Вот такой сон был.
   Утром проснулась. Помнила что-то про кредитку... Точнее, на простом языке она называлась просто визитка, а не кредитка. В кредит по ней никто ничего выдать не мог, как бы ни старался.
   Она полезла в карман, достала (удивилась конечно же: откуда эта зараза могла бы тута взяться?; а может, в толчее Вадик всунул ей её в карман, пока она старалась испариться в толпе выходящих из троллейбуса, а сейчас ей приснилось накрученное в голове, а карточка... она сама по себе совпала; ну, уж так получилось). Эх, Вадик этот; Вадик, вода... Летать...
   Она решила набрать номер (может, Вадик этот целыми днями сидит дома, нигде не работает, потому что... сидит на телефоне и ждёт звонка).
  

***

БОЖЬЯ КОРОВКА

пролог

  
   Шла операция задержания.
   — Выследили-таки маньяка-убийцу! — потирал ладошки водитель "Уаза". — Теперь его остаётся только взять с поличным.
   Всё произошло совершенно случайно: капитан Котов подвозил на служебном "Уазе" жену домой. Проезжая мимо кафе, водитель заметил некое подозрительное (скорее, до боли знакомое, если вспомнить натёршие на глазах мозоли фотороботы серийных убийц, а их - зафиксированных МВД - на свободе не так много разгуливает) лицо, входящее в помещение забегаловки с прекрасной дамой под ручку. Котов аж потом покрылся, узнав "старого-доброго" Щеглова В. Н., ни раз задерживаемого милицией, но всегда отпускаемого за отсутствием улик и доказательств. Но неделю назад появились улики, осталось только найти этого Щеглова, но он как сквозь землю провалился. Отделения уже принялись "хоронить" маньяка, а он тут как тут - целиком и полностью - живой и невредимый. Котов оставил жену в машине. А сам отправился брать преступника живым или мёртвым.
   — А что это за убийца такой? — любопытствовала у водителя жена Котова, — Котик мне про него не фига не рассказывал.
   — Не может быть! — реагировал тот. — Круче Чикатиллы! Как он тебе мог не рассказывать про него? Щеглов!!! Чё, никогда не слышала?
   — Слышала, конечно, но мало.
   — Двадцать лет уже неуловим! Ему бы в Книгу Гиннеса, да доказать ничё не можем - всё у него шито-крыто. Ну эта его обыденная манера: входит в кафе с девушкой и, прежде чем что-то заказывать, ненадолго удаляется на улицу, возвращается в одних трусах и говорит, что его ограбили. Девушке же не бросать его - везёт к себе домой... По-всякому он старается понравиться девушкам...
   — И что дальше? — перебила его Котова. — Привезла она его к себе домой. И?... Что, ни соседи никто его случайно по дороге не замечает?
   — Девушки просто исчезают, — отвечал водитель. Вошли вдвоём, вышел он один, а девушка его словно и не рождалась на свет никогда. И доказать ничего нельзя; его действительно не видит никто, как он входит в...
   — Смотри, — кивнула она в сторону кафе, — они вдвоём вышли!
   И, действительно, Котов и Щеглов выходили из кафе, но Щеглов не то что не был в наручниках, а вообще, мирно разговаривал с капитаном, как будто тот был его старым другом.
  
   Войдя в кафе, Котов тут же подошёл к столику, за которым расположились Щеглов со своей предполагаемой жертвой.
   — О, — радушно воскликнул Щеглов, увидев приближающегося капитана, — наконец-то я Вас нашёл, Алексей Александрович! У меня для Вас потрясающие новости!
   — Чё ты мелешь, Щегол! — непонимающе промямлил Котов, — какие новости...
   — Вы присаживайтесь, — вытащил он из-за соседнего столика табуретку и поставил её перед капитаном, — я Вам всё расскажу.
   — Да нет уж, Щёголь, — заметил ему Капитан, — в другом месте и в другое время ты мне...
   — Ну ты, ментяра! — обратилась к Котову девушка, — пошёл отсюда! У меня брат, полковник Сидоров - знаешь такого? - он тебя посадит...
   — Танюша, — перебил её Щеглов, — это хороший милиционер. Ты пока посиди буквально две секунды, а я побеседую с гражданином капитаном.
   — Он чё, в мафии моего братана? — осведомилась Танюша.
   — Да, — ответил ей Котов, — я из разряда осведомителей.
   — Ну извини тогда, мильтон, — сказала она, когда они вдвоём уже удалялись.
   И тут же к ней подсел какой-то подвыпивший амбал в кожанке.
   — Ну чё, подруга, хочешь горы золотые? — обратился он к ней.
   — Сдунься, — ответила она.
   — Ну пойдём, — согласился он, — в тачку, там потрахаемся.
   И за такие слова амбал молниеносно получил по морде.
   — Не понял, — пробормотал он, не почувствовав и "комариного укуса". — Коза, ты не охренела, случайно?
   — Я тебя за козу щас зарежу! — процедила она, схватив бугая за нос. — Я из тебя...
   Но прервал её громкий шум, доносящийся с улицы. Невозможно было разглядеть, что явилось причиной шума. Но в кафе вбежал взъерошенный Щеглов. Лицо его в нескольких местах было подрано; одежда имела такой вид, будто этого сорокалетнего мужчину пыталась съесть стая диких собак.
   — Никому не выходить! — закричал он, захлопывая за собой дверь. — Там... Там чёрт знает что происходит!
   Вообще, в кафе было не так много народу (кроме Танюши и бугая, нос которого она машинально отпустила, за столиками сидело ещё две парочки и бармен), чтобы можно было суетиться подобным образом.
   — Чё там? — подбежала к нему девушка, больше желающая воочию во всём убедиться, чем допрашивать этого чем-то дико перепуганного Щеглова.
   — Там убивают! — схватил он её, чтоб та не вырвалась и не выбежала на улицу. — Всех подряд!
   — Ну, Серёга, — вырывалась она из его цепких объятий, — ну пусти меня! Дай поугарать! Как там убивают?
   — Там коровы, — не выпускал он её. — Зелёные коровы... Эй ты, дебил! — заорал он на самоуверенного детину, ринувшегося к выходу. — А ну стой...
   — Пусть идёт! — настаивала Танюша. — Он меня козой назвал...
   — Ты, мужик, дальтоник, — произнёс здоровяк, подойдя к окну. — Коровы-то красные, а не зелёные.
   Тут из рук Щеглова вырвалась-таки Татьяна и подлетела к окну, машинально отталкивая детину в сторону, так, что тот аж упал.
   — Они жёлтые! — увидела она, как разноцветные коровы дожёвывают последнее тело, что присутствовало на улице, в данной местности; тело жены Котова. Всего остального в пустынном "Уазе" уже не было, кроме нескольких капель крови. — Да и не коровы это, а быки!
   — Я вас умоляю, — просил их тот, — не выходите на улицу!
   К Тане подбегали уже и обе парочки (одна из парочек была парнем с девушкой, другая - двумя манерными парнями).
   — Клёво как! — восхищённо проговорила девушка своему другу. — Давай попробуем съесть этих коров?
   — НЕ ВЫХОДИТЕ!!! — разрывался Щеглов.
   — Трудно удержаться, — заметила ему выходящая следом за двумя парочками Татьяна, — они просто-таки гипнотизируют, эти коровы, и аж слюньки текут, хоть я и вегетарианка.
   Уже и бугай вставал - бармен помогал ему подняться на ноги и выйти из кафе, понимая, до какой степени этот парень пьян.
   И уже, через две-три минуты, Щеглов оставался в кафе совершенно один. Его почему-то не трогали эти буйволообразные существа.
  

Первая глава

ПАСХА

   Хочется рассказать о том, какая в 19... году выдалась пасха.
   Мне той весной было одиннадцать (сейчас немножко больше), моему брату - 18. Частенько нам вдвоём приходилось ездить в деревню, это туда, где год назад перед описываемыми событиями, умерла и была похоронена наша бабушка. Так что дом практически пустой: вытворяй в нём всё, что душа возжелает. Меня с собой брат брал только потому, что ездить ему было больше не с кем - трусливый он у меня: возьми он с собой пару каких-нибудь весёлых приятелей (а они у него почти все весёлые), так и ехать ему будет незачем - та симпампуля девчоночка, что живёт с мамой с папой напротив дома нашей похороненной бабушки, наверняка уговорит своих родителей отпустить её на два-три денька в город (не одну, а с двумя-тремя приятелями-весельчаками моего тоскливого угрюмого братца). Потому с братом ездил только я один, совмещая приятное с полезным: наш дом стоял на пригорке и близлежащий пруд был виден только из чердака этого дома, пруд этот находился на территории дачи некоего нового русского и как бы являлся его частной собственностью; впрочем, домов рядом с ним больше-то и не было, а у этого нового русского... три дочери... молодые, красивые... в тыщу раз красивее, чем эта долбанная соседочка, которую братец мой, сколько ни ездил, уфаловать так и не смог, как не пыхтел: тормоз он, помочь я ему ничем не могу. А то, что те девчата красивее, я раскусил ещё два года назад, когда впервые в жизни живьём увидел голую девушку... и не одну; их тогда шестеро было. Радует меня в этой ситуации только лишь то, что дочери этого нового русского - лесбиянки, значит больше девчонок увижу со своего чердака, они ведь занимаются Этим прямо на берегу пруда, и папа их против ничего не имеет - его нет в это время рядом, занятой очень человек. А те по-видимому понимают, что дом, небольшой уголок выглядывающий из-за густых крон деревьев крыши которого, пустует (единственная его хозяйка на кладбище; да и при жизни хозяйки они не очень-то стеснялись заниматься женской любовью), так что полная свобода действий. Зимой они из парной выбегают на снег; тоже всё прекрасно видно. Да и вообще, как предпочтительницы здорового образа жизни (раз по утрам зимой закаляются и купальный сезон открывают сразу как озерце растает), основное время проводят в безделии и на свежем воздухе (самые "эрогенные" части этого свежего воздуха с чердака видны мне почти все). Так что никто, кроме меня и брата, про вид из чердака больше не знает; ещё в этот пустующий дом иногда приезжают наши родители, но так редко, что всё чаще и чаще брат мой, приезжая сюда, имеет возможность увлекать в пустынный дом свою застенчивую подружку, в то время как я пропадаю на чердаке.
   Вот я коротенько и обрисовал ту причину, по которой нам с братом частенько приходится ездить в деревню; теперь, также молниеносно, я перейду к почти основной теме моего рассказа. Начать её можно, например с дороги... От железнодорожной станции до нашего дома (дома на самой окраине деревни, или посёлка, и на самой окраине кладбища, где и похоронена наша бабушка... Что я сегодня к этой бабушке привязался?! Не о бабушке ведь рассказ) пролегает длинная деревенская улица (полчаса ходьбы быстрым шагом до нашего дома), по краям которой частные дома, коттеджи, дворы, лающие собаки и уймы кур. Но... дома охраняют, судя по всему, не одни только собаки... Я часто думал, что неплохо было бы посадить на цепь одного задиристого петушка... Ох этот петушок и достал уже моего брата! Меня он не трогает, а на него набрасывается всякий раз, как мы с братом проходим мимо двора с его (петуха) курятником, и если этот петушок ничем конкретным не занят, когда мы вдвоём проходим мимо, то обязательно медленно выходит из-за угла... и сразу, как мой брат его заприметит, начинает на него кидаться, и высоко подлетает, иногда даже до затылка достаёт. Брат только бегством от этого ненормального петуха и спасается. И так, метров 100-200 петух этот и не оставляет моего удирающего брата в покое. Смешно-то смешно, но когда это надоедает, то уже не до юмора. Что там за хозяева у этого петуха, непонятно, да и не видно их, а если брат мой как-нибудь случайно поранит это чудовище, не придётся ли ему потом платить за него; не заявятся ли потом к нему домой (пока он со своей закомплексованной подружкой будет сидеть и смотреть по видику какой-нибудь идиотский ужастик) "хозяева" (если их можно так назвать) этого петуха (невидимые хозяева) и не потребуют ли от него какой-нибудь десятикратный размер оплаты?...
   Но это всё ерунда - все эти бестолковые разглагольствования, с помощью коих я попытался ознакомить читателя (если он всё ещё читает эту писанину, называемую "рассказом") с обстановкой ситуации всего, что произошло в одну из пасох ХХ века. Ерунда потому, что ни я ни брат не сомнавелся, что петух не оставит его в покое и в этот раз, а обходить эту улицу - пробираться по заболоченным терновникам и непроходимым дебрям, огибающим огороды домов этой единственной во всей деревне улицы - не совсем удобно. Но подумаешь - пару раз прыгнет на затылок, клюнет две пары раз, прогонит пару сотен метров по улице смеющихся селян; велика беда? Так мы и пошли, настраиваясь на некую обыденность, что примитивный, однообразный петух ничего больше не придумает - ничего новенького не изобретёт - всё то же: неожиданный вылет из-за угла, приземление брату на спину и тридцать-сорок клевков в затылок.
   Итак, мы подбираемся к старому-знакомому двору с мёртвыми-невидимыми хозяевами... Вернее, проходим мимо всегда настежь распахнутой калитки этого двора, за которой вечная тишина (насколько я могу судить по частым приездам в деревню и проходам мимо данного двора, по дороге с жд. станции и по дороге на жд. станцию) и полная таинственность. Проходим и ждём, что вот-вот выползет из-за угла сарая этот монстр и налетит на брата... Но никто не "выползает"... Мы аж приостановились от удивления. Курятник с улицы был хорошо виден, двери курятника были всегда распахнуты настежь, как и калитка, но... кажется, там ничего не было в этом курятнике - пусто и тихо.
   — Ладно, пошли, — говорю я тогда брату, — чё встали.
   — Странно всё это, — тихо проговорил он, осмотревшись по сторонам. — Везде тихо. Собаки даже не лают.
   — Ну и пёс с этими собаками! До вечера тут стоять собрался?
   Действительно, странно всё выглядело: почему кругом тишина? В этой деревне такого не бывает даже ночью. Обязательно каждую ночь в каком-нибудь (или у какого-нибудь) из домов да разносится на всю деревню, то пьяная драка, то весенний вой котов, переходящий в ежеминутные побоища, то собаки - на луну... А это что-то непонятное!
   — Ладно, пошли, — согласился брат, но с места сдвинуться не успел...
   — Ребятки, — донёсся откуда-то со стороны, неподалёку, мягкий, вежливый голосок некой старушки, что выглядывала из открытого окошка противоположного дома дому "хозяев" петуха-чудовища, — вы не петушка случайно ждёте?
   Мы с братом тут же глянули в сторону старушки... Вроде бы милая, добрая бабуся, улыбается, словно в любую секунду готова угостить нас свеженькими, горяченькими оладушками или горстью конфет, но... что-то не понравились мне её глаза... Какие-то они у неё ядовитые, неприятные, словно в оладушки она специально для детей добавляет крысиного яду... Да и улыбка тоже... какая-то искусственная, если в душе я не являюсь критиканом (скепсисом).
   — Нет, не ждём, — тут же ответил я за брата, дёрнув его шиворот, чтоб он понял, что надо продолжать путь и не останавливаться из-за всякой ерунды, если до дома (до своей герлы) желаешь добраться максимум за час, а не за сто часов.
   — А он ведь у меня, — продолжала болтать бабуся. — К потолку привязанный. Развязать?
   На это мне нечего было ответить, да и брат, пялящийся на неё как на говорящую курицу, брёл следом за мной, понимая, что нет смысла добираться до дома минимум за сто часов, как нет смысла и общаться с этой бабусей.
   — Почему вы уходите, ребятки? — спрашивала нам вслед старушка. — Петушок ведь так к вам привык!
   — Что она порет? — никак не мог понять мой брат, не перестающий глазеть на неё. — Что здесь происходит?
   Спрашивал он, разумеется, не у меня, а как бы у себя. Всё, что произошло, я запомнил как нельзя лучше; память у меня, в следствии всего, что я сейчас пытаюсь словесно изложить (всего, что произошло), улучшилась в несколько раз... не только одна память. Многое стало лучше. Сейчас я, пока пишу всё это, скрываю некоторые из своих возможностей (пытаюсь скрыть), чтоб Вас, уважаемый читатель, не очень-то удивить. Но да ладно, дальше:
   — Не уходите, я отвяжу потолок от петуха! — кричала нам та своим "добрым" умоляющим голоском, поскольку мы удалились от неё на достаточное расстояние. — Он ведь помудрел этой ночью! Библию прочёл за пол секунды! Я время засекала! — Затем крики её утонули в доме.
   — Слушай, побежали отсюда, — предложил мне брат, — не нравится мне всё это! Какая-то она сумасшедшая...
   — Ты бежи, — ответил я ему, — а меня твой любимый "педераст" не тронет (так мы шутя всегда петуха этого называли).
   — А если тронет? — спрашивал он быстро, потому что собрался уже бежать. — Сегодня день какой-то странный.
   — Я тебе сказал, не тронет! — начал я театрально выходить из себя. — Не спорь со мной.
   — А, чёрт, — махнул он на меня рукой и кинулся со всех ног, рассчитывая пробежать положенные 200-300 метров, после которых можно уже спокойно продолжать путь - так далеко петух не гонится.
   — Мальчик, — высунулась тем временем бабуся из окна, — почему твой братишка убегает?, поставь ему подножку! Петушок набирается из погреба информации, задержи брата! Его мозг уже подготовлен...
   — Пошла в жопу, бабка, — ответил я ей. Я тогда даже мог остановиться, вернуться назад и войти в старухин дом, дотого был уверен, что петух даже не посмотрит на меня.
   — Сути в твоей грубости ни на ноль, — отреагировала та на мой ответ. — Ну ты хоть задержись. Сегодня просто сильный мощный день, и всё получается.
   — Fuck you! — ответил я ей единственное, что знал в то время из английского языка, который изучал в школе на двойки.
   — Не бойся петушка, мальчик, — пыталась она меня уговорить, — что же ты такой трусишка!
   Этого я вытерпеть не мог! Мало того, что эта старая шлюха называет меня "мальчиком", она меня ещё и трусишкой пытается назвать! А что, если кто-нибудь наблюдает за всем этим, подобно тому, как я наблюдаю за обнажёнными дочерьми нового русского?... Я возвращался, чтоб раз и навсегда объяснить старухе, кто есть who.
   — Ну вот, какой умничка! — засияла от счастья старушенция своей деланной радостной гримасой. — Ещё полминутки и петя вылезет из погреба.
   — Слушай, старуха, — очень спокойно и "вежливо" объяснил я ей, — если ты не заткнёшь свою поганую варежку, дом твой сгорит. Я понятен тебе?, или тебе канистру с бензином приволочь, показать? — Говорил я ей в тоне своего тогдашнего кумира, Владимира Жириновского. — Взлетишь на воздух вместе со своим...
   Недоговорил я потому, что в темноте её дурно пахнущей комнаты что-то промелькнуло... Я толком даже не разглядел, что это было, но по спине у меня мурашки вовсе не пробежали; у меня сердце ушло в пятки... Отчего? Я ведь ничего не увидел.
   — Паренёк, убегай отсюда!!! — завизжал какой-то женский голос. Откуда он доносился?... Тогда мне подумалось, что он доносится не иначе как из-под земли... скорее всего, из старухиного погреба. Только погреб её должен уходить под землю метров на шесть. Не мог этот голос раньше завизжать?... Или он в это время был занят: потолок был привязан к пете, а когда их отвязали друг от друга, петя разбудил эту кричащую женщину и... заряжался информацией, судя по старухиному лепету.
   Но всё это не важно, потому что после того как женский голос провизжал (к какому пареньку он обращался, хотелось бы мне узнать), старуха тут же исчезла в недрах дома, а место её сею же секунду занял... тот самый петушок, что всё время набрасывался на моего брата. Спутать его с каким-нибудь другим, мне всё равно что спутать с чьим-то собственное зеркальное отражение (не в том смысле, что оно в это время стало похоже на этого петушка, а... ну вы меня поняли). Но всё же что-то в этом петухе не походило на того петуха-чудовище. Я это не сразу заметил, а только после того, как он вылетел, перепрыгнул через закрытую калитку, от которой я стоял на небольшом расстоянии, и взмыл над моей головой... Тогда-то, в этот молниеносный момент, я всё и заметил... Это были глаза, вот что отличало чуть ли не всю его внешность. У того петуха, что задирался до моего брата всякий раз как мы шли туда или оттуда, были глаза обыкновенного петуха-драчуна, ничем особым не отличающиеся, а это... Это были старухины глаза... Если у старухи глаза не петушиные.
   Хлопая крыльями, он пытался приземлиться неиначе мне на самое темя, прям как в той сказке Лермонтова или Пушкина, но я не был своим братом и действовал сосредоточеннее: всякий раз, как он подлетал ко мне на расстояние вытянутой руки, я боксировал его кулаками; я готов был избивать этого петуха, не давая ему прикоснуться ко мне своим ядовитым клювом, до тех пор, пока он не упадёт на землю и пока я не растопчу его ногами.
   — Не сопротивляйся, мальчик, — голосила из своего зловонного оконца бабуся (я её тогда не слышал, я позже все эти события прокручивал в своей памяти; обо всём, о чём не мог вспомнить - догадывался, полагаясь на шерлокхолмовский метод дедукции), — если будешь сопротивляться, то сёдня ты не выживешь. Тебя съедят.
   Но я сопротивлялся не потому, что рождён был для того, чтоб всю свою жизнь только и сопротивляться, а просто мне не терпелось задавить этого нагловатого петуха, растоптать его, чтоб больше не было на дороге этой мрази, которая нормальным людям спокойно ходить мешает. И я попадал по нему, и каждый мой удар сопровождался каким-то мерзким на слух кряканьем.
   — Я тебя последний раз прошу, прекрати лупить петуха! — снова прокричала бабка, но я был донельзя сосредоточен на попадание ударов, потому что, чем дольше я его бил, тем изворотливее он становился, и клевки уже через раз проскальзывали и попадали мне то в лоб то полбу и я не слышал старухиных просьб. — Не то я открою третий глаз!
   Но если б я слышал всё это, не произошло бы наверное того, что далее произошло, потому что я бы тогда разозлился пуще прежнего. Поймал бы этого чёртового петуха, разорвал бы его пополам, а потом запихал бы в сумасшедшую старухину глотку. Но я не слышал её, продолжая вяло попадать или промазывать кулаком в подлетающего к моей голове неугомонного петуха. Тут-то и случилась эта неожиданность (для меня неожиданность. Третий глаз, назвала старуха это явление):
   На секунду петух исчез из моего поля зрения, но прошла эта секунда и он впился в мою голову, подлетев к ней откуда-то снизу, что для меня и явилось полной неожиданностью. Это мне показалось, что он исчез, на самом деле он с такой скоростью рванулся в сторону, метров на десять, и, разогнавшись, с ещё большей скоростью пробил мне голову... Хотя это "пробил голову" наверняка мне показалось, когда я позже "восстанавливал память", как показалось и то, что старуха использовала телекинез, когда носила на расстоянии по воздуху петуха со скоростью света.
   Я не видел, что там вытворял петух с моей головой, потому что в глазах у меня темнело, как это бывает во время недоедания (кто голодал подолгу - до обмороков, - тот знает), и сколько это продолжалось я понятия не имею. Когда темнеет в глазах, то ты можешь хоть со второго этажа - головой об асфальт, или с третьего этажа - другим (мужским) местом о перила; ничего не почувствуешь, хоть режь тебя живьём и миллиард иголок загоняй под ногти, всё одно. Так и я - очнулся лёжа на дороге, вокруг никого, ни петуха ни бабки, орущей что-то там неслышное из окна. Вокруг только та самая тишина, что первым напугала моего брата, и полная таинственность; неизвестность: что ждёт меня впереди, когда я доберусь до дома? Об этом я не задумывался. А просто шёл и шёл, пока не пришёл. Недалеко было идти.
   Почему вокруг тишина; почему никого не видно (словно эту деревню и все близлежащие к ней селения неделю назад эвакуировали), я узнал, когда вошёл в дом (почему я сразу не полез на чердак? Стоило бы!) и понял, что все в этом доме психи... Но - по порядку:
   То, что у брата в эту пасху со стеснительной соседкой не фига не получится, я понял ещё до того, как в поле зрения мне попала стоящая во дворе родительская машина (как этих двоих ублюдков угораздило устроить моему брату такую неожиданную подлянку, когда пасху они собирались провести дома, ума не приложу!), просто сердцем чувствовал, что братик мой скрепит от злобы зубами; какая-то интуиция меня охватила. Впрочем, чувствовал я и не только это... Попозже всё расскажу, не сразу.
   И точно, как и предполагал: выхожу из-за угла запертого на замок магазинчика, и стоит эта чёртова батина "тойота-карина" - четыре часа теперь на чердаке не проторчишь, обязательно залезет этот хренов папаша, проверить, не дрочу ли я там (его идиотские повадки я выучил лучше собственного - двадцати одного - количества пальцев). Впрочем, не до чердака мне было, когда я подходил к двору с "тойотой" и коленки мои подрагивали оттого, что я предполагал; я просто в уме анализировал ситуации и сопоставлял всё это с действительностью, то, что должно быть естественным и обычным явлением, и никакой интуиции или как - там его называют - ясновидения. Но, в то же самое время, я не верил в своё предвидение, этак надеялся, что всё обойдётся, меня не заденет, ссылался на паранойю. Но чем больше я старался игнорировать своё "воображение", тем сильнее эта "паранойя" овладевала моими фибрами... И я уже развернулся назад, думаю, чёрт со всем этим - вернусь на станцию, как раз через сорок минут электричка подходит; доеду до города, там-то, я надеюсь, всё нормально, нет этой пугающей тишины. Ключи от дома у меня в кармане. - Я даже полез пошарить, чтоб убедиться и не кусать потом локти, стоя у двери и вспоминая, потерял ли ты их где-то по дороге или вообще не брал... Но не успел нащупать эту приятно звенящую (приятно, для данной ситуации) связку ключей, услышав требовательный бас своего нудного надоедливого папика:
   — Антон, бегом домой! Немедленно! Я требую!!
   Я оглянулся. Батя выглядывал из окна. Вот это его "я требую!!" меня раздражало больше его тупой и вечно серьёзной "требующей" кирпича физиономии. Только поэтому я и не пошёл сразу.
   — ЯТРЕБУЮ!!! — повторил он с нажимом. Но я сделал вид, что оглох, нагнувшись, чтобы развязать шнурки и долго-долго завязывать, а затем опять развязать.
   — Я требую, — раздался его голос с меньшей требовательностью, когда я наклонился и дёрнул за шнурок, только в этот раз противный папашин голос раздавался... над самым моим ухом... — Что же ты развязываешь шнурки?
   Я в это не мог поверить - это было невозможно! Как он мог за пять секунд, пока я долго наклонялся к кроссовку, выскочить из дома и пробежать 30-40 метров при своих 150 кг. (при росте 170 см.)?!
   Но для меня удивительного в этом ничего не было, ведь подспудно я догадывался, что обстоятельства сложатся именно так, только верить не хотел.
   — Я понимаю, что отец тебе противен, — начинал папа свою нудную нравоучительную мораль, — что тебя от него тошнит, но он ведь тоже человек, и ТРЕБУЕТ к себе уважения! И когда он Требует, то надо его слушаться и не делать всё по-своему! Вот так вот! — обрисовал он свою точку зрения. — А теперь пошли немедленно домой! Твоя мама требует, чтоб ты послушал её!
   — Чё я, стетоскоп? — сумничал я тут же.
   — Не дерзи! — сжались от гнева губки отца в "куриную жопку". Нравился мой папик мне только единственным, своей трусостью: когда моему брату ещё не было 12-ти и он не начал заниматься боксом, я видел как папаша частенько лепил ему подзатыльники, но узнав, что старший его сын купил себе боксёрские перчатки не для понту, подзатыльники тут же прекратились и для меня и для брата.
   "Мама требует, чтоб ты послушал её". — Я сразу не задумался над его фразой, хоть и догадывался, о чём эта мама будет мне говорить. Но... признаюсь, не о всём я мог догадаться - не всё предположить; мозг мой хоть и стал мощным, но не успевал он улавливать каждую мелочь, а жизнь в основном из мелочей состоит, и упустишь одну какую-нибудь малюсенькую пылиночку, как пылиночек этих тут же наберётся уйма, и сам ты превратишься в пыль. Так что много неожиданностей меня ожидало.
   Когда мы входили в калитку, сердце у меня бешено колотилось, я предчувствовал что-то крайне неприятное, но в то же самое время и понимал, что "поезд ушёл" (а электричка действительно скоро уйдёт) и ничего не изменишь: если я побегу со всех ног, чтоб не опоздать на электричку, не успев взять и билета (так быстро нужно будет бежать, чтоб перед самым носом двери не захлопнулись), и развернусь, чтоб со всей силы врезать своему папаше по тыйцам, если он попытается меня остановить, то не исключено, что выскочит и мамка и брат и чёрте-кто там ещё... Просто, я видел, что мне удастся убежать из этой странной деревни. Видел я также и ещё кое-что, отчего и старался вовсю игнорировать своё колотящееся, вырывающееся из пяток сердце, открывая дверь и входя в дом, у порога которого стояла моя мать и смотрела на меня... как-то странно...
   — В чём дело? — тут же отреагировал я на её взгляд.
   — Тебя петух клюнул? — произнесла она в ответ. Прозвучало как вопрос.
   — Я же ему говорил, — донёсся из соседней комнаты голос брата, — а он упрямый, как фома неверующий!
   — Жареный петух, — задумчиво сказал папаша. Потом сказал громче: Пробоина-то в виске его заросла! Свой, стало быть, человек! Не пасха.
   — Я это ещё раньше тебя поняла, — сказала та ему, — ещё до того как Жареный его клюнул.
   — Какой Жареный, — начал я закидывать их вопросами, — какая пасха? Объяснитесь.
   — Незачем, — ответила мне мама, — ты и так понимаешь всё лучше нас. Сегодня день Пасхи. Христос воистину воскрес.
   — Да, — усмехнулся папик, — только пасха нам попалась ядовитая, вот мы и стали больше понимать. Кто-то отравил пасху.
   Тот-то я и смотрю, странные они какие-то. Но, понял я так, что они умничают; понял, когда подошёл к зеркалу и... увидел в своих глазницах старухины зрачки (не скажу "петушиные глаза", не то читатель меня не так поймёт)... Не заметить их наличие невозможно. Вот родители мои и решили повыпендриваться, они ведь не понимают, насколько здорово многое я понимаю. Но я решил тоже повыпендриваться:
   — Может быть что-то и понимаю, но не всё. Мелочей много - всё одним взглядом не разглядишь.
  

глава вторая

БУРЁНКО

  
   Вадим и Виталий Буреенко выходили из кинотеатра, с просмотра "Годзиллы-2", когда новая девушка Виталия затерялась в толпе (девушка Вадика пересела в другой конец кинозала ещё в начале фильма, когда Вадик пытался ей на плечи положить свою руку).
   — Ну что, — отреагировал Вадик на это явление, — опять тебе не повезло с девчонкой. Тюфяком потому что не надо быть. Они ж любят ласки, чтоб во время фильма ты залез к ним под лифчик или - на худой конец - в трусики. А ты какая-то недотрога!
   — То-то я и смотрю, — усмехнулся Виталя, — как твоя подружка пулей улетела от тебя, ещё и фильм начаться не успел.
   — Так её наверно знакомая позвала, — нашёлся Вадик. — А сегодня мы с ней трахаться будем, а ты - извини подвинься. Звони ей сегодня всю ночь и объясняй, что ты не виноват, что ты совершенно случайно в толпе затерялся...
   — Трепло! Ты ж кроме проституток больше никого в постель уложить не можешь! Знакомая её позвала! Ей знакомая важнее тебя...
   — Ну мало ли что там у них за дела! Так я-то хоть с проститутками трахаюсь. А ты вообще... девственник.
   — Что?! А по рогам не хочешь?... Не я их к себе домой приглашаю, а они приглашают к себе домой меня, вот в чём между нами с тобой разница.
   Братья (Вадику - 16, Виталию - 15) ещё долго спорили, кто из них мужественнее, пока не добрались до дома.
   — Ну вот давай, — предложил Виталя брату, подойдя к телефону, — позвони своей герле, а я звук включу - посмотрим, что она тебе ответит.
   — Ну ладно, — пожал тот плечами и набрал номер.
   — Алло, — раздался девичий голос после тридцати или сорока долгих гудков.
   — Танька, — отвечал Вадик, — это ты?
   — Нет, — отвечала та, — это её прабабушка. Что Вы, молодой человек, желаете Татьяне передать?
   — Танька, кончай прикалываться!
   — Что за современные выражения! — раздался ответ. — Фи! Татьяна уехала на полгода в Африку. Что ей передать, когда она вернётся?
   — Она не вернётся, — сказал Вадик. — Там обезьян и жирафов много, незачем ей возвращаться.
   — Ну и козёл, — проговорил девичий голос и сопроводили его короткие гудки.
   — Понял? — сказал Вадик брату, — это её бабка, она сумасшедшая...
   — Конечно-конечно! — усмехнулся тот в ответ, — я, в отличие от тебя, лапшу с ушей снял.
   — Ну а ты теперь позвони своей, на тебя посмотрим.
   Виталя набрал номер.
   — Да? — раздалось в ответ после непродолжительных гудков.
   — Валя, — проговорил Виталий, — ты меня извини, конечно, но я в толпе сегодня при выходе затерялся.
   — Ну и что?
   — Встретимся?
   — Можно. Где и когда?
   — Где и когда угодно.
   — Договорились, — последовал удовлетворительный ответ. — Я жду. — И гудки.
   По всей двухкомнатной квартире прокатился гомерический хохот Вадика. — Ну ты, Виталя, весельчак!!!
   — Тихо вы, скоты! — влетела в комнату их мать, — папу разбудите! Он сегодня пьяный, ох он вам и задаст тогда!
   — Слушай, братэлло, — проговорил Вадик, успокоившись, сразу как мать вышла из комнаты, — давай откровенно: надоела нам такая жизнь? Согласись со мной.
   — Ты прав, — согласился Виталя, — тоска и сплошная монотонность: ничего интересного вокруг не происходит.
   — Вот именно. Познакомились с подругами через объявления, а они чё с нами вытворяют!
   — А они одинокими на всю жизнь останутся, — изрёк Виталя. — Недотрогами. В крайнем случае - будут ждать принца на Боинге, пока он прилетит и заберёт их куда-нибудь на марс.
   — Да, ты прав, братишка, кругом сплошная тоска! А как бы хотелось, чтоб...
   Зазвонил телефон. Виталя снял трубку вперёд брата, поскольку ближе него находился к аппарату.
   — Мама, — позвал он. — Тебя.
   Та послушала, что-то проговорила и посмотрела на сыновей, повесив трубку:
   — Завтра поедете в деревню, — сказала она им.
   — Чё мы там забыли? — почти в голос отреагировали братья.
   — Привезёте картошки, — ответила она. — Всё равно бездельничаете целыми днями, так хоть польза какая-то от вас будет.
   Утром отец разбудил сыновей в четыре часа. Сложно было его не слушаться. Заставил немедленно одеться и спешить на электричку. Ему плевать было на то, что сыновья каждое утро предпочитали начинать с туалета, с кофя, с завтрака, с обязательно смотрения в телевизор. На всё это времени данным утром не хватало.
   Он отвёз их на машине до вокзала и те едва успели заскочить в закрывающую двери электричку.
  
   Всю дорогу братья спали. Пробудил их динамик:
   — Следующая станция - Бурёнко.
   — Э! — проснулся Вадик и принялся расталкивать брата, — следующая наша! Просыпайся, корова Курёнка!
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"