"Что за дрова?-промелькнуло в голове, и это было последнее о чём он подумал.
Со всех сторон стремительно хлынул свет, освежающе впитываясь в каждую
клеточку его неподвижного тела, растворяя мучительную головную боль, ещё
мгновение назад рвавшую мозг на части. Облегчённо вздохнув, он отдался на во-
лю этого света и уже не хотелось ни сопротивляться, ни напрягать память, ни да-
же дышать, а только плыть и плыть в его мягко покачивающих волнах. Но дейст-
вительность не отпускала, принуждая избавиться от чего-то в горле, что мешало
сделать полноценный вдох и заставляло судорожно сглатывать и кашлять, кашлять, захлёбываясь слюной и широко разевая рот.
- Дыши спокойно, перестань давиться!- Кто-то чувствительно бил его по щекам.
Он болезненно сморщился, но тут же почувствовал, что воздух действительно
стал свободно поступать в лёгкие и, несмотря на то, что в горле всё ещё ощущался
дискомфорт, он дышал. Это было избавление. Он дышал сначала жадно, боясь по-
терять эту тонкую нить, связывающую его с жизнью, затем, успокаиваясь, всё ровнее и ровнее. Вернулась способность думать. "Что же это со мной?" И тут
вспомнил - он подавился куском сахара. Ну конечно, он очень торопился обновить
свои новые ботиночки, что купил накануне отец. У них такая жёсткая кожаная подошва, что застучат они по асфальту, как настоящие подковы скакуна, который
понесёт его в самую гущу врагов. Эх, как же он будет рубить их своей шашкой,
этих недобитых фашистов! Не хуже тех казаков, играючи смахивающих на всём скаку лозу и кавуны в станице Пашковская под Краснодаром, куда они семьёй ездили на какой-то праздник к родственникам в гости. Он торопливо обулся, сам зашнуровал ботинки и, сунув за щёку сахар, помчался на битву. "Не бегай с сахаром во рту!" - услышал он голос мамы, съезжая по перилам с третьего этажа. Услышал и забыл.
А ведь это какой был сахар! Не рафинад дурацкий, что мгновенно тает во рту. Нет,
этот сахар покупали большими кусками, "головками", разбивали чем-нибудь тяжёлым, затем куски поменьше кололи на ладони обушком столового ножа, а потом ещё специальными щипчиками на маленькие кусочки и складывали в сахарницу. С этим сахаром было очень вкусно прихлёбывать чай из блюдечка; таял он медленно - надолго хватало. Очень экономный был сахар, как раз для послевоенного времени. Но для битвы нужен был кусок побольше, потому что быстрых побед не бывает - это всё же не чай из блюдечка пить, на полдня хватить должно. Бойцов как всегда собралось много. Они лавиной бросались на врага, круша его налево и направо. Их "Ура!" заставляло улыбаться прохожих и морщиться бабушек на скамейках. Вот во время одной из таких громогласных атак сахар и залетел ему в горло, перекрыв доступ воздуха. Он давился, стараясь проглотить этот злосчастный кусок, тужился, стараясь выкашлять, но даже не мог в голос заплакать. Слёзы заливали лицо, рот заполнялся сладкой слизью, но сахар застрял намертво. Боец был обречён. Тогда кто-то, поняв, что произошло, сбегал за его матерью. Очнулся он от раздирающей боли в горле, когда мама пальцами проталкивала сахар. И ведь протолкнула. И он задышал, сначала жадно, со стоном, затем всё спокойнее и спокойнее.
Спутанным сознанием он цеплялся за это воспоминание, но уже знал, что всё не
так - и мама давно умерла, и он сам совсем на другом конце жизни. Ещё теплилась
надежда, что это сон, как не раз было раньше, когда он, замирая от ужаса, вдруг пробуждался и с облегчением осознавал нереальность происходящего. Но сейчас
была действительность. И это она била пульсирующей болью в затылок. И это она
воем сирены впивалась в мозг. "Так это же я - "дрова"- догадался он, вспомнив
слова врача или его помощника. И везли его как дрова, ежеминутно встряхивая на
выбоинах и нещадно дёргая при каждом торможении и ускорении автомобиля. "А ведь это конец",- вдруг понял он. Случилось то, от чего, он надеялся, бог
обережёт его. Не оберёг.
- Ну что ж, всё понятно, у вашего мужа инсульт,- сказала врач приёмного покоя.
Молоденькая, накрахмаленная, она с особым удовольствием подчеркнула
правильность ударения на последнем слоге,- Пока положим его в реанимацию, а там видно будет.
Каталка натужно заскрипела, задёргался между этажами лифт и вот он почувствовал знакомый запах (а казалось, уже забыл его), запах боли, которым даже стены пропитаны в реанимационном отделении. За тридцать семь лет работы были разные города, разные больницы, но запах был один и тот же. Коллеги недоумевали - пахло антисептиками, гноем, кровью, испражнениями, наконец, но что бы болью?.. И всё же он ощущал именно этот запах, как ощущали его те немногие, кто и по прошествии времени не разучился сострадать. Но как же много её было, этой боли и как рано он соприкоснулся с ней. Когда это случилось впервые? Он тогда только начинал работать врачом. "Нет- поправил он себя,- раньше. Это было в Горьком, на скорой." Ну конечно. Ещё студентом он работал в бригаде реанимации скорой помощи в качестве фельдшера, а поскольку врачей не хватало, особенно летом, его, как и некоторых других более-менее толковых старшекурсников, просили поработать выездными врачами. Работал с удовольствием - расспрашивал, осматривал, ставил диагнозы (а многие больные "со стажем" и сами его говорили), вводил нужное лекарство и, если нельзя было оставить дома, увозил в больницу. Тот вызов тоже не предвещал неожиданностей. Чистенькая уютная комната в коммунальной квартире. За круглым столом, покрытым скатертью, две старушки играют в карты. "А где же больная?"- удивлённо спросил он. "Это я,"- отозвалась одна; худенькая, небольшого роста, в строгом чёрном платье с изумительно красивыми белоснежными кружевными манжетами и таким же воротником, и посмотрела на него ясными голубыми глазами. Её вполне можно было принять за девушку, если бы не морщинки на лице и не седина в собранных в аккуратную причёску волосах. Руки, во всяком случае, ни за что бы не подсказали, что ей 65 лет. "Как из пансиона благородных девиц,"- подумал он, хотя очень смутно представлял, что это такое; встречалось в книжках. "Но мне гораздо лучше, молодой человек. Мария Николаевна напрасно Вас потревожила,- посмотрев на соседку, добавила она. Его немного
покоробило от "молодого человека" (всегда приятнее слышать "доктор"), но не подав вида, он строго сказал: "Сейчас мы посмотрим насколько вам лучше. В любом случае, если сердце беспокоит, нужно находиться в постели. Так что, прошу вас." Она едва заметно улыбнулась и послушно направилась к дивану. Пока она переодевалась, он в сопровождении соседки сходил помыть руки и попутно узнал, что они обе одинокие, что сердце её подругу беспокоит часто, что был "плохой инфаркт", а у неё самой болят колени и шумит в голове. На последнее замечание он решил не реагировать, справедливо рассудив, что это дело поликлиники.
Осмотр ничего настораживающего не показал. Электрокардиографов выездным
бригадам в шестидесятые годы не полагалось, а кардиологическая бригада, он знал,
выехала со станции по семи вызовам. Ему полагалось купировать боль в сердце и
предупредить, что бы снова вызвали скорую, если боль повторится. Нитроглицерин
больная не переносила, поэтому он ввёл внутривенно анальгин с димедролом.
Подождал. Боль "где-то далеко" ещё оставалась. Нужно было вводить наркотик.
Дверь открылась и, щёлкнув замком, затворилась вновь.
давай. Да не за пятки! За пятки и я смогу. Ты под спину руки суй. Ну, взяли!
Он снова потерял сознание, когда его неловко перетаскивали на кровать и он
ударился головой о край каталки. Поэтому он не слышал, ни как его осматривал
реаниматолог, ни как подходила и гладила руку жена, которую выпроводили сразу после того, как она не дала согласия на люмбальную пункцию. Врач убеждал, говорил, что без пункции спинного мозга они не смогут правильно лечить, и всё такое, даже кричал на неё. Но она хорошо запомнила слова мужа, который предупредил (пока ещё мог говорить): "В больницу не поеду. Там только измучат, а лечить всё равно не будут, да и не умеют они. Так что потерпи, моя хорошая, дай дома умереть. Это долго не продлится." Но она очень испугалась, когда он перестал разговаривать, а потом и вовсе реагировать на что-либо. И ей не под силу было убирать за ним, переодевать и перестилать постель. Но мучительнее
всего было слышать его храпящее дыхание и обмирать, когда он переставал дышать вовсе. Она с ужасом смотрела, как судорожно начинал дёргаться живот, как синело лицо и шея пока он, наконец, с храпом и бульканьем в горле не сделает вдох. Приходила врач из поликлиники. Пожала плечами и сказала, что пришлёт медсестру делать уколы. Но та так и не появилась. Лекарства до сих пор в холодильнике лежат, как велели в аптеке. А потом у мужа вдруг задёргалась правая половина тела, и она не выдержала и вызвала скорую. Врач не хотел забирать мужа, но она всё-таки уговорила, стеснительно сунув деньги (тот невозмутимо взял их) и решив, что на оставшиеся до пенсии как-нибудь доживёт.
- Может, дежурного врача позовёшь? Как-то нехорошо он дышит.
- Вот в другом месте никак не забьётся. Он, паразит, столько сегодня дерьма на-
валил, еле палату проветрила. От самой, кажется, до сих пор пахнет.
- Да, не позавидуешь. Но зато, скажу тебе, лежит он себе спокойненько и не жалуется и не просит ничего, не то, что у нас в отделении.
- Хоть бы сдох поскорее, честное слово. Чего таких в больницу возить? Я уже
надорвалась с ним, а толку?
Это было невыносимее всего - беспомощность и унижение. Ну, почему он не
умер сразу? За что ему всё это? " Хватит!- приказал он себе,- а сёстры... Просто
они не знают, что он слышит, а то бы им было стыдно." И даже усмехнулся про се-
себя нелепости такого предположения. Но дышать действительно было трудно. Он
с усилием втягивал и выталкивал воздух через трубку и хорошо представлял, как просвет её становится всё уже и уже и скоро перекроется совсем.
" Потом ещё немного мучений, и всё." Реанимировать его, он надеялся, не будут.
Но пока ещё воздуха хватало, и он жил. Вот только никак не отпускала голову мучительная боль. "Хоть бы догадались обезболить чем-нибудь. И лучше всего, ввели бы побольше морфия в вену - всё бы и закончилось."
А ведь тогда всё таки произошло.
Он снова вернулся в прошлое, к той бедной старушке. Правда, обезболивал он
её промедолом. Учитывая возраст больной, набрал в шприц необходимую дозу,
развёл физраствором и медленно ввёл в вену. Больная смотрела на него и улыбалась. "Сейчас всё пройдёт,"- бодро сказал он, вынимая иглу из вены. "Уже... проходит,"- как-то удивлённо ответила больная. Он нащупал пульс и с ужасом почувствовал, что тот стал слабеть и замедляться. "Как вы себя чувствуете?"- стараясь сохранять спокойствие, спросил он. " Хо-ро-шо,"- почему-то по слогам, медленно произнесла она и широко раскрыв глаза, всё так же улыбаясь, стала смотреть в потолок,- " Большое спасибо вам, доктор." Зрачки её расширились,
расползлись в разные стороны и закатились под лоб. Пульс больше не определялся. Он бросился к сумке, набрал в шприц адреналин и ввёл его дрожащими руками в сердце. Да и вообще, он делал всё, что в таких случаях нужно делать. Но больная, широко открыв рот, зевнула, потом медленно выпустила воздух сквозь плотно сжатые губы и затихла. Он видел, что она умерла. Видел и всё-таки никак не мог поверить. "Почему?! Ведь этого просто не должно быть!" Было. Женщина, похожая на гимназистку, спокойно лежала и казалась спящей, с едва заметной, уже застывающей улыбкой.
Вот тогда он впервые ощутил где-то в глубине себя (в душе?) самую настоящую
ноющую боль. И даже через много лет, даже теперь, когда он сам подошёл к черте,
она появлялась, стоило лишь вспомнить этот случай и снова задать себе мучающий
до сих пор вопрос: " Почему она умерла?"; и снова на него не ответить.
- Привет.
- Привет. Какими судьбами?
- Да вот, решил посмотреть, какой контингент ты пользуешь.
- Твоих пациентов что-то давно не было - или оперировать научился, или
просто довезти до нас не успеваешь.
- Типун тебе на язык. А ты чего это вдруг в палате? На тебя как-то не похоже.
- Назначения пересматриваю.
- Пошли, пошепчемся.
- А здесь что тебя не устраивает?
- Нельзя.
- Из-за них что ли? Мальчику я снотворного столько ввёл, до вечера хватит. А у
- Неделю. Ты что, с ревизией пришёл? Тогда мандат покажи.
- Погоди смеяться. У него ишемический, или кровоизлияние?
- Кто его знает. По тяжести состояния тянет на кровоизлияние.
- А пункцию разве не делал?
- Жена не разрешила.
- А компьютер?
- Там очередь на месяц вперёд, да и денег у них нет.
- И как он, вытянет?
- Ни в коем случае. Невропатологи уже и не приходят. Да и заведующий, похоже, махнул рукой.
- А назначения делаешь, как для VIP-клиента.
- Лист назначений и история болезни, как ты должен знать, пишутся для прокурора. А пользую я его только водичкой, ну, и через зонд подкармливаю.
- В общем, на самовыживании.
- Можно и так сказать. Молодым-то лекарств не хватает.
- Поэтому дефицитом приторговываете?
- С чего ты взял?
- Слушок идёт.
- А, чего там, слёзы. Едва на сигареты хватает.
- Неужели? Ладно-ладно, это я так, к слову. Дай-ка мне историю болезни
инсультного.
- Просил кто-то за него?
- Слушай, а ведь он ничего. Анализы, во всяком случае, дай бог каждому. Может, и выживет ещё.
- Ана-ализы... Ты иди его посмотри...
- Чего ради? Больной, он и есть больной. Свои надоели. Слушай, тут вот какое дело... почка нужна.
- Здрасьте,.. опять. А с моргом не получится, как в прошлый раз?
- Мои проблемы.
- Сколько заплатят?
- Много, и даже очень. Не переживай. Ты, главное, раньше времени губу не
раскатывай, я пока ещё клиента не вижу - вон, как замечательно дышит.
- Вчера только трубку убрал, мокротой забилась. Хотел поменять сначала, а
потом смотрю, и без неё обходится. Или зря на скорой интубировали, или это небольшое улучшение перед смертью, как часто бывает. Ты не сомневайся, клиент созреет.
- Точно?
-А то! Два-три дня, не больше.
- Надеюсь. Но ты мне сразу позвони - деньги не малые дают.
- Замётано.
Утро было до невозможности чистым, а может, таким казалось после безумного
дежурства с раздавленными поездом конечностями, кровью резаных ран, буйством
опившихся, хрипом недоповесившегося. Та ещё ночка. Тем приятнее было ощущать тишину. Он настежь открыл окно в коридоре и, облокотясь на подоконник, отрешено смотрел на чуть шелестящие внизу верхушки берёз. И всё же город просыпался. Это парк за окнами больницы приглушал и шуршание колёс по асфальту и редкие пока звонки далёких трамваев, и ещё более далёкие гудки пароходов на Оби. Но сегодня к этим привычным звукам присоединился ещё один, необычный здесь. И доносился он с неба. Аэропорт был совсем в другой стороне, и далеко отсюда, поэтому тарахтение низко летящего АН-2 обращало на себя внимание. И не только его. Редкие в этот час прохожие замедляли шаг и задирали головы. А вот и самолёт. Ну, летит и летит себе, мало ли зачем, только почему-то очень уж низко. Пролетел, скрылся за больницей, чуть погодя появился снова, только значительно правее. Потом тарахтение слышалось то слева, то справа - самолёт ходил кругами. Как-то странно всё это было. Он спустился вниз и вышел за изгородь больницы. Теперь самолёт был виден хорошо. Кто-то крикнул: " Что-то у него случилось! Наверное, хочет сесть на проспект!" И люди побежали в сторону проспекта. Он увидел, как самолёт как будто на мгновение замер и, вдруг, словно нырнул и пропал за домами. А потом раздался взрыв. Инстинктивно он подался в ту сторону, но опомнившись, побежал в больницу. Там все припали к окнам. Старший дежурный хирург командовал: "Всех врачей из дома вызывайте! Всех! Быстрее!" И добавил с тоской: "Ну, сейчас повезут."
Он проснулся. Именно проснулся, а не очнулся, как было до сих пор. И понял,
что больше не умирает. Мозг ещё медленно реагировал на происходящие в нём
перемены, но ощущение жизни по крохам возвращалось. Он даже стал уставать от постоянного лежания на спине ("Ну почему так редко поворачивают на бок?", и хотя правая половина тела оставалась неподвижной, в неё всё же лёгким покалыванием возвращалась чувствительность. Зато теперь острее он ощущал обиду и боль за свою немощность, когда сестра или санитарка вымещали словами и руками на нём своё раздражение, если необходимость заставляла перестилать его. Но сию минуту была только радость пробуждения. "Почему мне приснился Новосибирск и тот дикий случай с самолётом? Правильно, я слышал, как врачи говорили о мальчике с ожогами. Днём его не слышно, но ночами он всё время плачет и зовёт мать. Тот мальчик тоже кричал."
Тот мальчик кричал: "Самолёт! Мама, самолёт!" и порывался вскочить с кровати. Он теперь не помнил, как звали того мальчика, но фамилия врезалась в память навсегда.
Их привезли сразу всех троих. Трое Никулкиных - мать, отец и сын.
Мальчику было десять лет. В тот день поступило человек двадцать пять. Сначала привозили с переломами - эти выпрыгивали из окон, потом обожжённых - тех вызволяли из горящих квартир пожарные. По лестнице спуститься не мог никто - врезавшийся в дом самолёт разрушил её между четвёртым и пятым этажами. Первым из Никулкиных умер отец, на третьи сутки, не приходя в сознание. Его потихоньку вывезли, а жене утром сказали, что перевели в другую палату, поскольку ему стало лучше. И она поверила и даже обрадовалась, потому что муж, помогая им с сыном, пострадал больше всех. Значит, теперь и они поправятся. И врачи и сёстры, конечно же, поддакивали, всячески вселяя в неё надежду, и плакали, выйдя из палаты. Все понимали, что и она и её сын обречены. Понимали и всё равно старались лечить - а вдруг? А что там "вдруг", когда не хватало ни крови, ни плазмы (про альбумин даже не заикались в то время), ни просто противошоковых кровезаменителей. Кровь для них сдавало почти всё отделение. От него тоже дважды прямое переливание мальчику делали, но, увы, тот терял жидкость через ожоговые поверхности гораздо быстрее, чем её успевали восполнять, и не было ни одного уцелевшего участка кожи, пригодной для пересадки. "Как же мы работали в семидесятые годы? А ведь вот работали, и лечили, и спасали. А Никулкиных не спасли бы даже сегодня." Мальчик умер у него на дежурстве, ночью. Мать утром проснулась и, посмотрев на пустую кровать сына, всё поняла. Он ей торопливо и долго говорил, что у мальчика ночью наступил кризис и теперь ему лучше находиться среди выздоравливающих. Она молча смотрела на него (а он боялся истерики) и вдруг неожиданно сказала: "Какая же я стала толстая корова, а ведь я красивая... была." Он говорил тогда, что она вовсе не корова, а просто сильно отекла, что так всегда бывает при ожогах. И много чего ещё он говорил, радуясь, что больше не приходится врать про сына. "Да будет вам, я же вижу."- Она немного помолчала и добавила: "А ведь у меня сегодня день рождения. Мои мужчины всегда дарили цветы," Он молчал, решительно не представляя, что можно сказать в данной ситуации. Сказала она: "Доктор, найдите мне, пожалуйста, зеркальце и расчёску. А может, кто-нибудь из сестёр пожертвует губную помаду? Я хочу хоть немного привести себя в порядок сегодня." Разумеется, он всё исполнил. Потом, часа через три, заполнив кучу историй болезни, перед уходом домой он снова зашёл к ней. Она встретила его, полусидя, прислонившись спиной к подушкам, уже причёсанная, с подкрашенными губами и полуопущенными веками. Она была мертва. Он потрясённо стоял, переполненный чувством горечи и ещё чего-то, что навсегда оставило в нём очередной рубец. Сколько же чужой боли скопилось в нём, если и сейчас, вспоминая, он испытывает такие же чувства, как и тогда, тридцать пять лет тому назад.
-Петровна, иди, убирай за своим любимцем.
-Опять?! Так ведь шесть часов скоро, жена придёт, уберёт.
-Сегодня посетителей пускать не будем, забыла что ли?
-Вспомнила... Слушай, Нинка, а он шевыряется.
-Иди ты?..
-Точно, тебе говорю.
-И впрямь. Не иначе, медведь где-то сдох. Ну, теперь надолго он у нас застрянет.
"Почему так ломит правое плечо? Я не чувствую руку. Неужели меня всё-таки завалило? Не исключено, землетрясение приличное. Руку, руку нужно освободить во что бы то ни стало, а то я заработаю синдром сдавления!"- запаниковал он и из последних сил рванулся. Ему удалось немного подвинуться, и кровь тут же хлынула в онемевшую конечность, впиваясь в неё тысячью иголок. Он даже вспотел от волнения, не понимая ещё, что проснулся. Тем чудесней оказалась действительность. "Я просто перележал руку,- догадался он,- значит, я лежал на боку? Невероятно - Я сам сумел лечь на бок?!" И он опять заснул, оглушённый этой нечаянной радостью.
А землетрясение действительно было, и очень сильное, но только давно и не здесь. Их городок на самой границе Молдавии и Украины оно пощадило - разрушений не было, но знать этого тогда никто не мог. В тот день, точнее, в первой его половине, он давал наркоз. Операция была тяжёлой, и конца ей ещё не предвиделось. И вдруг раздался тяжёлый гул, задребезжали оконные стёкла, мелко затрясся пол. Гул нарастал. Сначала подумалось, что к больнице приближается большая колонна тяжёлой техники, но когда появились сильные толчки, когда посыпались инструменты со столика операционной сестры, когда враз вылетели все банки-склянки из шкафов, и угрожающе загремела крыша, стало понятно - это землетрясение. Больница моментально наполнилась воплями и топотом ног сотен людей. Все больные, кто мог хоть как-то передвигаться, вслед за большинством из медперсонала, толкаясь и давя друг друга, в минуты оказались на улице. О лежачих мало кто подумал. Хирурги растерянно переглянулись, ухитрились наложить зажимы на кровоточащие сосуды и накрыли операционную рану стерильной салфеткой. Потом, взглянув виновато на анестезиолога и стараясь поначалу не побежать, покинули операционную. Сразу за дверью они уже не церемонились. Операционная сестра убежала ещё раньше. Он растерялся. Было очень страшно - трясти не переставало ни на секунду. Но больной?! Он решительно не мог его оставить. Пропало электричество. Наркозный аппарат вдохнул в больного кислород и замер, прошипев напоследок, как будто испустил дух. Пришлось дышать вручную. Теперь он был привязан к больному на двести процентов. "Господи, пронеси!"- беспрестанно билось в голове, но уже не было животного инстинкта спастись любой ценой. Анестезистку он отпустил. Та, сидя на полу в углу операционной, не мигая, с мольбой смотрела на него, потом, разрыдавшись, почему-то на четвереньках выползла за дверь. Но он уже забыл про неё и с ужасом смотрел на появившуюся трещину в потолке. "Если эта огромная лампа упадёт на больного, - подумал он, - моя смерть окажется совершенно бессмысленной." Но лампа не упала и вообще землетрясение почти тут же прекратилось. Так что, слава богу, никто не пострадал и все уже почти весело вспоминали случившееся и ещё долго спорили, кто убежал раньше, а кто, ну вот ничуточки, не испугался. И последних, как всегда, оказалось много больше, чем первых.
Он открыл глаза и впервые увидел смутно белевший потолок. Откуда-то доносились музыка и смех. "Ещё ночь,"- попытался произнести он вслух и тут же опять уснул. Ребёнок сегодня не плакал.
-Ты чего в такую рань припёрся, ещё четырёх нет.
-А ты чего столько дней не звонишь?
-Так он живой ещё.
-А мальчик где?
-Вчера умер.
-Вылечил, значит.
-Так не моё дежурство было... У него пневмония развилась.
-Естественно... Ты с похмелья что ли?
-День рождения отмечали, часа полтора только и поспал.
-Ну, что делать будем?
-Ты о чём? А-а... Подождём ещё немного.
-"Ещё немного." Сколько? Да ты хоть понимаешь, что таких бабок больше никогда можешь не заработать?!
-Понимаю. Я уже и жене пообещал свозить её на Канары.
-Вот и свозишь. Только нужно ещё немного поработать.
-В смысле?..
-Скажи, он жилец?
-Да нет же. Только подождать нужно немного.
-Завёл волынку. В том-то и дело, что ждать больше нельзя.
-Ну, тогда я не знаю.
-Ты слышал что-нибудь об эвтаназии из милосердия?
-Да ты что?! Даже хмель весь вылетел.
-Не трясись. Подумай, зачем ему и его бабке такие мучения? Она, я больше чем уверен, каждый день Бога просит прибрать мужа.
-Мне она ничего такого не говорила.
-Окстись. Совсем спятил с перепугу? Кто же о таких вещах вслух говорит?
-Хотя, постой... Как-то она сказала, что вот так лежать - хуже смерти.
-Ну, вот видишь?
-Так ведь это - тюрьма.
-Кто его вскрывать-то будет? А и вскроют, ничего не найдут - ты же специалист всё-таки.
-А если это у неё просто так вырвалось?
-У кого?
-У жены его.
-Да не зацикливайся ты на этом. Лучше ещё раз подумай, сможешь его вылечить?
-Ну, я же говорил...
-Не ной.
-Ладно... Только...
-Что ещё?
-Давай, лучше ты. Я всё наберу, что надо, а ты введёшь, а?
-Хорошо. А ты будешь потом почкой заниматься, согласен?.. То-то. И хватит дурью маяться. Поторопился бы лучше, пока тихо... Вот и молодец, только побыстрее давай, не возись.
-Всё, набрал.
-Ну, с Богом!
-Не кощунствуй.
-Ну, что там?!
-Ввожу... Он смотрит на меня!!!
-Вводи быстрее, гад!!
Он открыл глаза и увидел, что кто-то в белом склонился над ним. "Что он собирается делать?"- подумал, и спросил вслух:
-Что?..
Но тут же куда-то стремительно полетел и перед глазами замелькало в обратном порядке: землетрясение, Никулкины, лётчик, пытавшийся самолётом убить жену с тёщей, старушка из пансионата благородных девиц... И тут стало трудно дышать.
"Что это со мной?.. Ах да, я же подавился сахаром. Скорее бы позвали маму."