Аннотация: Не ищи виноватых на стороне - виноват ты сам.
Сергей Георгиевич Пронин, ещё не проснувшись, знал, что наступающий день не сулит ему ничего хорошего. Так было всегда, когда уже во сне у него портилось настроение. Это, своего рода предчувствие, никогда его не обманывало: либо он заболевает, либо ожидаются какие-то иные неприятности. Пронин прислушался к себе, но ничего особенного не услышал - сердце если и замирало периодически, то не чаще, чем обычно, голова, которая последние лет двадцать не отличалась особой свежестью, лишь слегка шумела и не более того. Значит, неприятностей нужно ждать не отсюда. Это немного успокаивало, так как даже намёк на больничный лист грозил немедленным увольнением, чего позволить себе Сергей Георгиевич никак не мог.
Вставать не хотелось, но тогда (как случалось не раз) был риск заснуть снова и проспать часов до девяти, что только осложнило бы жизнь - убираться во дворе будут мешать машины, подвозившие хозяев и работников супермаркета, занявшего полностью подвал и первый этаж их семиэтажного, на пять подъездов, дома.
Утро было серым и прохладным. Задержавшаяся, было, осень окончательно освоилась и всё увереннее тормошила деревья. Листья теперь летели почти непрерывно, словно насмехаясь над тщетными потугами людей собрать их, липли к неуспевающему просыхать между дождями порядком разбитому асфальту, то ли пытаясь согреться, то ли, наоборот, согреть землю.
Пронин зябко поёжился, вздохнул и зашаркал метлой. Работа продвигалась медленно, и Сергей Георгиевич подумал, что, пожалуй, очередного выговора не избежать. Особенно донимала его молодящаяся, лет сорока, рыхлая блондинка, статуса которой Пронин до сих пор понять не мог - толи помощница хозяина, толи старший продавец, кто их сейчас разберёт. Менеджер какой-то, одним словом. Стараясь не думать о плохом, Сергей Георгиевич старательно собирал листья в кучки, чтобы потом в пакете перетаскать их в мусорный бак, и с трудом заставлял себя не оглядываться назад, чтобы лишний раз не расстраиваться по поводу новых жёлтых оспин на только что убранном асфальте.
Со стороны улицы мести было легче - тротуар обновили в середине лета (городские власти фасаду города внимание уделяли, чего нельзя было сказать про дворы). У Сергея Георгиевича уже затеплилась надежда закончить уборку до прибытия начальства, но тут парадная дверь магазина отворилась, и на крыльцо в накинутой на плечи куртке выплыла, ну, эта, статус которой Пронин не мог определить. Картинно держа на отлёте руку с дымящейся сигаретой, недовольно посмотрела на Пронина. Он остановился и, опершись на метлу, поднял голову.
- Доброе утро, Нина Петровна. Заканчиваю вот.
- Заканчивает он, - не удосужившись поздороваться, отозвалась та,- я тебе сколько раз должна повторять, что к моему приходу всё должно быть уже убрано?! А у тебя что?
- Так у крылечка чуть-чуть...
- У какого крылечка,- затрясла щеками Нина Петровна,- Ты видел, что во дворе делается? Как по льду едешь по листьям этим!
- Так вот, Герг... тьфу, язык сломаешь. Это ты у меня сейчас полетишь за такую работу. Или думаешь, я бесконечно тебе дарма буду деньги платить?
В груди у Сергея Георгиевича что-то нехорошо сжалось, лицо Нины Петровны стало уплывать в сторону, в ушах зашумел прибой, словно из прислонённых морских ракушек, и он уже ничего не слышал кроме этого умиротворяющего шума. Потеряв лицо Нины Петровны, Пронин с силой зажмурился, а когда разлепил веки, убедился, что всё находится на своих местах: щёки прыгают, рот открывается и закрывается, только ничего не произносит. Сергей Георгиевич судорожно сглотнул, и тотчас вынырнул в привычные звуки.
- Ну, что уставился? Всё понял?
Пронин молчал. Лицо Нины Петровны неприятно наплывало на него, и, от греха, Сергей Георгиевич опустил голову. Тут же глаза упёрлись во что-то блестящее, болтающееся на пупке начальницы.
"Надо же, посинел совсем",- зачем-то подумал он, глядя на покрытый пупырышками живот, слегка нависающий на пояс брюк.
- Ну, и чего ты стоишь?- снова обрушилось на Пронина,- покупатели скоро будут приходить. Заканчивай здесь и быстренько беги во двор.
- Мне что же, до самой зимы со двора не уходить,- окончательно придя в себя, рискнул рассердиться Сергей Георгиевич,- пока все листья не облетят?
- Твои проблемы. Привыкли в совке деньги ни за что получать. Оказывается, их зарабатывать нужно, правда?- остроумно заметила Нина Петровна и хрипло засмеялась.
Пронин смотрел на затрясшиеся щёки и живот работодательницы и опять не сдержался:
- В совке, как Вы изволили выразиться, с людьми на "Вы" разговаривали. И работали мы так, что вы страну до сих пор распродать не можете.
В груди опять неприятно заныло.
- Радетель за страну, стало быть? Так вот слушай, радетель. Ты у меня больше не работаешь. Сдавай инструмент, и свободен. Без выходного пособия.
- Права такого не имеете.
- Пра-ава?! А ну, вали отсюда со своими правами!
- Хорошо. Уйду. Расчет только за два месяца дайте.
- Обойдёшься. Ты уволен как не справившийся с обязанностями.
- Я ведь жаловаться буду. Я в суд на вас подам,- заволновался Сергей Георгиевич.
- Ага, жалуйся. И в райком партии не забудь.
Снова заколыхав щеками и животом, Нина Петровна отстрельнула щелчком недокуренную сигарету под ноги Пронину и скрылась в магазине.
Пронин какое-то время постоял, переваривая произошедшее. Затем начал было машинально возить метлой, опомнился, отнёс "инструмент" в кладовку и пошёл домой.
Предчувствие не обмануло - большей неприятности он ожидать не мог.
Ещё в запале Пронин всё бормотал про себя: "В суд, в суд, нельзя так это оставлять безнаказанным", но уже знал, что ни в какой суд он не пойдёт. Ненавидя себя за слабоволие, оправдывался тем, что ни здоровья, ни денег у него не хватит, чтобы судиться. Постояв немного на площадке, вздохнул и вызвал лифт, пообещав себе, что ходить на свой третий этаж пешком, как советовал врач, начнёт с завтрашнего дня.
Квартиру свою Пронин не убирал уже давно, и теперь даже сам замечал, насколько она запущена. Несмотря на постоянно открытые форточки здесь всё навечно пропиталось табачным дымом дешёвой "Примы". Кусками отстающие от стен обои держались, казалось, лишь паутиной. Единственное свободное от пыли место было на столе, около компьютера, где Пронин проводил большую часть времени, свободную от работы на улице. Теперь такого времени предвиделось много. "Буду больше читать",- подумал Сергей Георгиевич и обвёл взглядом стеллажи многочисленных книг, но сегодня читать не хотелось, - "с завтрашнего дня",- решил он и сел к столу, безучастно смотря на экран компьютера. Не хотелось ничего.
Сегодня одиночество ощущалось больше чем обычно. Хотя у него были жена и дочь, практически он был одинок. Жена, страдающая астмой, уже много лет не выезжала из деревни, где у них был свой домик, и виделись они раза три или четыре в году, когда время, а потом уже и здоровье, позволяли ему туда съездить. Дочь, которая жила отдельно, в квартире, доставшейся от бабушки, заходила чаще, но лишь за тем, чтобы попросить денег, и надолго не задерживалась. Всякий раз он пытался попросить её прибраться, и всякий раз не решался, видя, что она торопится. Сама же Лена предложить свои услуги не догадывалась. И Пронину даже в голову не приходило обидеться на неё (ну, разве где-то в самой глубине души), так и не сумевшую до тридцати лет устроить свою личную жизнь. Дочь он любил и жалел. Собственно, и работать дворником он устроился, чтобы помочь ей выплатить кредит за машину. Вот и помог. От сознания своей вины становилось ещё горше.
Однако нужно было себя чем-нибудь занять. Обедать не хотелось (вернее, не хотелось готовить). Звонить друзьям - тоже, хотя стоило, так как давно уже с ними не виделся - один почти постоянно пропадал на своей даче, или рыбалке, другой - то в бассейне, то на гребле, то на стадионе, где занимался в группе здоровья таких же, кому за шестьдесят. Нет, и звонить настроения явно не было. Сергей Георгиевич, не раздеваясь, лёг поверх покрывала на кровать. И заснул.
Когда открыл глаза, на улице смеркалось, и он не сразу разобрался, утро сейчас или вечер. По тому, что очень хотелось есть, понял - проспал до вечера.
Поел с аппетитом магазинными пельменями. Выпил чаю с печеньем. Настроение поднялось настолько, что захотелось побриться. И решил это сделать с комфортом, т.е., не в ванной, как обычно, а в спальне, сидя перед трюмо. Мутное от пыли зеркало и, скупо пропускающий свет, абажур торшера никак не могли заретушировать отражение - на Сергея Георгиевича смотрел глубокий старик. Пронин будто впервые увидел себя таким: отёки под глазами, глубокие морщины, запавшие щёки, спадающие почти до плеч космами волосы. Он хотел улыбнуться, увидел жалкие остатки почти чёрных зубов, и улыбка застыла жалкой гримасой.
"Господи, за что ты меня так? Мало того, что здоровья совсем не осталось, так ведь и взглянуть без слёз невозможно".
И слезинки действительно заскользили вдоль морщин.
"Да что же это за жизнь за такая?- не отрывая взгляда от себя в зеркале, всхлипнул он,- ведь только-только за шестьдесят, а в гроб краше кладут".
-Гады! Сволочи!- уже вслух неизвестно кому адресовал он и плюнул в отражение.
Тут ему показалось, что отражение подмигнуло ему и усмехнулось. Вне себя от ярости Сергей Георгиевич двинул кулаком в зеркало. Звона разбитого стекла не последовало, зато он ощутил, что из носа течёт кровь. С недоумением следил за каплями, падающими на то, что когда-то было толстовкой, и на затёртые брюки. С удивлением посмотрел на не пострадавший кулак, и чего-то боясь, снова перевёл глаза на зеркало. Тот, в не пострадавшем стекле, явно потешаясь и, вместе с тем, осуждающе, смотрел на Сергея Георгиевича и крутил пальцем у виска. Пронин с силой зажмурился, надеясь, что наваждение исчезнет, и снова осторожно приоткрыл глаза. Отражение, теперь, правда, спокойно и грустно, смотрело на него. Сергей Георгиевич медленно протянул вперёд руку. То же повторилось и в зеркале. Ещё несколько движений головой и руками - и он стал успокаиваться: отражение вело себя как ему и положено. "Завтра же пойду к врачу",- решил Пронин, но, потрогав лицо, задумался. "А как объяснить разбитый нос?". Кровь течь перестала, но её следы на одежде говорили, что уж это-то не померещилось. "Может, давление подскочило?". Но нос явно распух и болел, как и должно быть, когда по нему съездят кулаком. "Неужели я сам себя так?" Сергея Георгиевича стало знобить. Вопроса о бритье больше не стояло - руки и челюсть тряслись так, что можно было только изрезаться без толку. "Прочь, прочь...",- мелькнуло в голове, но зеркало притягивало, и не было сил оторваться от него. И всё же, зажмурившись и опустив на всякий случай голову, он, отодвинув табуретку, поднялся, щёлкнул выключателем и вышел из спальни, затворив за собой дверь. "Спать, теперь только спать". Пронин расположился на диване, неудобно уложив голову на высоковатой боковушке и укрывшись пледом. Время шло. Он ворочался, мысленно заставляя себя расслабиться и ни о чём не думать. Но, что хорошо получалась когда-то давно, сейчас не срабатывало. Наконец, от неудобного положения окончательно разболелась шея, и Пронин, проклиная всё на свете, кряхтя, сел. Нашарил на журнальном столике сигареты, пепельницу и закурил. Свет включать не хотелось. Но, даже не глядя на часы, по приглушенным шумам улицы чувствовалась глубокая ночь. Затушив ожёгший пальцы окурок, Сергей Георгиевич осторожно посмотрел в сторону двери в спальню, затем, словно повинуясь чужой воле, встал и пошаркал туда. Уже смелее (будь, что будет) сел на табуретку и включил торшер.
- Пришёл всё-таки,- тут же удовлетворённо констатировало отражение.
- Ты кто?- не реагируя на реплику, спросил Пронин.
- Глупее не мог задать вопрос? Я - это ты.
- Обычно ты молчал.
- Да и ты не разговаривал, сидя перед зеркалом.
На это возразить было нечего.
- А драться зачем?- справедливо заметил Сергей Георгиевич.
- Это ты мне говоришь?- не менее справедливо отреагировало отражение.
- Я вовсе не в тебя целил,- примирительно проворчал Пронин.
- В кого целил, в того и попал.
Отражение немного помолчало и спросило:
- А что вообще стряслось? Чего это ты, вдруг, на судьбу стал жаловаться, да руками размахивать? До этого тебя мало что волновало.
- Как не волновало?!- чуть не подскочил Сергей Георгиевич,- это тебя ТАМ ничего не волнует, только и заешь, передразнивать. А меня многое очень даже волнует.
- И с каких же это пор?- чуть заметно усмехнулось отражение.
- С тех самых. Сам знаешь, с каких.
- Когда у тебя метлу отобрали? Инструмент, то есть,- уже открыто издевательски засмеялся собеседник.
- Инструме-ент,- передразнил Пронин и вздохнул,- Если бы только инструмент.... Тут страну забрали, да здоровья последнего лишают.
- А они тебе нужны?
- Кто?- растерялся Сергей Георгиевич.
- Не "кто", а что. Страна и здоровье, спрашиваю, тебе нужны?
- Ты что, глупый?
- Это ты... - лицемер.
- Знаешь что.... Помолчи-ка лучше, а то свет выключу.
Оба замолчали. Сергей Георгиевич сердито сопел, но знал, что пригрозил напрасно - никакого света выключать он не будет. Похоже, знало это и отражение и спокойно наблюдало за Прониным. Первым не выдержал Сергей Георгиевич:
- Послушай.... Скажи мне, почему ты назвал меня лицемером?
-Правда, хочешь знать?
- Да.
- И махать кулаками не будешь?
- Да хватит тебе насмешничать. Говори уже.
- Говорю уже. Для особо любознательных. Только давай так, я буду тебя спрашивать, а ты коротко отвечай - да или нет. Договорились?
- А если без вопросов? Почему прямо не сказать? Ну ладно, ладно,- поспешно согласился Пронин, видя, что отражение иронично скривило губы,- валяй, спрашивай.
- Помнишь, ещё перед первым инфарктом, когда ты частенько на голову и сердце жаловался, тебе твой друг предлагал лечь к нему в отделение на обследование, ты лёг?
- Нет, но тогда...
- Помнишь,- прервало его отражение,- после инфаркта тебе предлагали путёвку в санаторий, ты поехал?
- Нет, но...
- Помнишь, когда ты лежал со вторым инфарктом, тебе твой друг рекомендовал специальную дыхательную гимнастику, ты воспользовался его советом?
- Нет.
- И он же тебе сто раз говорил, что лекарства ты должен принимать всю свою оставшуюся жизнь. Ты совету внял?
- Так нужды не было.
- Воспользовался советом или нет?
- Нет,- на сей раз хмуро пробурчал Сергей Георгиевич.
- Двадцать лет ты отмахивался от всех предупреждений, игнорировал все советы и рекомендации, и после этого изображаешь из себя несчастного и голосишь, что у тебя кто-то украл здоровье. Это - не лицемерие?
- Да меня в последний раз из больницы через пять дней выкинули. Сказали, что вылечить, видите ли, меня невозможно! Это как?
- Тебе же не раз было говорено - сам вылечиться не захочешь, никто не вылечит. А как ты лечился, сам только что поведал.
- Неправильно это. Я сейчас вот хочу вылечиться, а меня не лечат. Из поликлиники никто не приходит.
- А ты врача вызывал?
- Они сами должны к инфарктным приходить, я знаю.
- Сейчас никто никому ничего не должен. Пора бы тебе это понять. К тому же, помнится, ты не очень лицеприятно разговаривал со своим участковым в предыдущий раз, чтобы ждать в ответ чуткости. Ты же такого по отношению к себе не любишь? Не любят и другие, в том числе, твоя пожилая и не очень здоровая докторша. И потом, ты же в курсе, в очередной раз спасти тебя может только пересадка сердца. Разве забыл? Так что, копи деньги.
- С каких шишей?! С пенсии что ли?! Это тебе не при советской власти.
- Заскучал, стало быть, по советской власти? С чего бы это?
- Как, то есть, с чего? Жили как люди.
- Как люди, значит. Так теперь думаешь. А, помнится, чуть в ладошки не хлопал, когда перестройку затеяли. Тогда страну не жалко было?
- Так ведь кто знал, что обман это сплошной?!
- А подумать, или умных людей послушать, ума не хватило? Да нет. Желания просто не было. Чего думать и кого слушать, когда "частицу страны" в руки пообещали. Не потерял ещё свой ваучер, бережёшь? Ждёшь ещё свой кусочек? Ну, жди, жди. В общем, не страну тебе жалко, а себя, что не оправдались надежды на пряник. Теперь вот на хлеб сэкономить бы. Ну, так как насчёт лицемерия?- заключило вопросом свой монолог отражение.
Сергей Георгиевич с ненавистью смотрел в зеркало.
- Да не смотри ты так. Нашёл, кого пугать. Ты вон свою магазинную начальницу даже напугать не смог. "Жаловаться буду.... В суд пойду...". Ходок. Из своей конуры лишний раз на улицу-то не выйдешь. В суд он пойдёт...
Пронин теперь слушал безропотно, пригорюнившись и опустив голову. Отражение хотело, было, уже пощадить его, но не удержалось и добавило:
- О стране он пожалел. Теперь жалеть поздно, раньше надо было. И не просто жалеть, а и делать что-то, как другие пытались. Ты же ни на один митинг не сходил даже. Кто-то за тебя отдувался.
- Толку от этих митингов.
- Однако проездным билетом пользуешься.
- Я, между прочим, свои льготы не за просто так получаю, я...
- ... почти сорок лет в море отпахал,- перебив, с сарказмом подхватило отражение,- копейки у государства не украл, как некоторые; не подличал, никого не обманывал и вообще был приличным человеком.
-Да, был,- снова начал сердиться Сергей Георгиевич,- И ничего смешного в этом не вижу, нечего ухмыляться и язвить.
- Нечего, так нечего,- неожиданно легко согласилось отражение,- мне просто кажется, что жить всё-таки нужно было как-то иначе. Чтобы теперь никого не виноватить и ни о чём не сожалеть.
- Это верно,- вздохнул Пронин,- я тоже об этом иногда думаю. Но что поделаешь. Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла.
- Опять-то ты лицемеришь.
- Нисколько. Только доказать это уже не смогу, к сожалению,- Сергей Георгиевич посмотрел на себя в зеркало и почти искренне заключил,- А как хотелось бы многое исправить.
Отражение усмехнулось и протянуло ему руку. И, словно так и надо, Пронин ухватился за неё, неловко взобрался на призеркальную тумбочку, шагнул сквозь мягко поддавшееся стекло и уже легко спрыгнул по другую сторону.
Правильно говорят - жизнь прекрасна в любом возрасте, и у каждого возраста есть свои преимущества. Правда, при этом, как правило, забывают о периоде немощной и неухоженной старости. Не любят об этом говорить и стараются не думать. Но зато все с удовольствием вспоминают самое прекрасное время, это когда ты впервые осознаёшь, что стал взрослым. С последним школьным звонком словно опускается невидимый занавес, отгораживающий тебя от беззаботного детства. Ты можешь, конечно, и потом заходить в свою школу, но сразу убедишься, что она тебе больше не принадлежит. Школа ещё помнит тебя, но хозяева здесь уже другие. И тебе станет немножко грустно. Но ты, разумеется, не подашь вида, отлично понимая, что даже старшеклассники завидуют тебе, уже взрослому, который может сам устраивать свою жизнь. Они (да ведь и ты пока тоже) не понимают, что хотя пора детства закончилась, взрослость ещё только впереди. И вот это и есть самое счастливое время, когда ты можешь ощутить жизнь во всей полноте, но на тебя пока не давит груз взрослых забот и обязанностей. Да о них и не думает никто раньше времени.
Они сидели вдвоём на узкой кромке берега под нависающими скалами. Часто приезжая в Ялту, Сергей хорошо знал эти места и, когда море было тихим, всегда устраивался здесь, избегая кишащих людьми пляжей. Сегодня море и было таким. Лёгкий прибой поглаживал аккуратные ступни сидящего чуть поодаль от Сергея чуда, о существовании которого ещё неделю назад он даже не подозревал, и с которым мог бы (страшно подумать) никогда не встретиться. Девушка сидела, обхватив согнутые ноги и упершись подбородком в колени. Набегающая вода соскальзывала со ступней, оставляя в ложбинках между пальцами крошево гальки и песок, и девушка периодически приподнимала пальцы, насколько возможно разводя их веером, и чуть морщила носик, когда уносимый водой песок щекотал чувствительную кожицу. Сергей с нежностью смотрел на девушку, на склоненную головку в облаке пепельных волос, чуть ниспадающих на плечи, и ему казалось, что всё это уже когда-то было: и это море и девушка, и впервые возникшее желание никогда с ней не расставаться. "Вот сейчас она повернёт ко мне голову и спросит: "Что ты так смотришь, Серёжа?",- вдруг подумал он.
- Что ты так смотришь Серьёжа?- с лёгким и таким красивым прибалтийским акцентом спросила девушка.
Сергей улыбнулся, отрицательно покачал головой и лёг вниз лицом, уткнувшись в сведённые кулаки.
Его немного пугало возникшее ощущение повторения событий. С кем подобное случалось, поймёт: так в совершенно незнакомом городе, куда только приехал, можно наткнуться на дом, знакомый до боли, в котором, точно знаешь, сколько подъездов. Мало того, знаешь, что на угловом балконе третьего этажа будет много вазонов с цветами, и даже можешь сказать, какими. Можно, очутившись в таком городе, сразу начать свободно в нём ориентироваться, вплоть до того, что уверенно свернёшь именно в этот проулок, где будет очень неплохой пивбар, находящийся в полуподвале. А ещё можно наперёд знать, что сейчас или через какое-то время произойдёт.
"Но ведь я совершенно случайно с ней встретился. И даже не предполагал этой встречи".
Это произошло по выходе из здания аэровокзала. Сергей быстро зашагал к остановке троллейбуса, рассчитывая ещё засветло добраться до Ялты и чуть не задел своей спортивной сумкой стоящую девушку, которую с обеих сторон обтекал, спешащий разъехаться, поток пассажиров. Он хотел выразить своё неудовольствие тем, что она мешает движению, но девушка его опередила.
- Аци, прошау,- произнесла она, и тут же спохватилась,- извините, пожалуйста,- перевела она сама себя с лёгким акцентом,- но вы не подскажете, как я доберусь до Ялты?
- Простите, вы, наверное, не можете сказать,- продолжила она, видя, что молодой человек удивлённо смотрит на неё и молчит.
А опешивший Сергей ничего не слышал из того, что говорила эта девушка, и ошеломлённо смотрел в её глаза цвета моря, как определил сразу, но не Чёрного, Балтийского.
Почувствовав, что ответа не предвидится, девушка заторопилась и уже, было, взялась за ручку своего чемодана, как у Сергея прорезался голос.
- Да подождите же вы,- почти скомандовал он,- скажите ещё что-нибудь.
- Что "скажите ещё"?- удивлённо приподняла брови девушка.
- Да нет, ничего, конечно, просто мне акцент ваш понравился очень. Вы, наверное, из Прибалтики? Вот ведь, какую ерунду я говорю. Идёмте. Я ведь тоже в Ялту. Давайте ваш чемодан,- почти скороговоркой выпалил Сергей.- Я люблю на троллейбусе добираться,- продолжил он уже на ходу,- бензином не пахнет, как в автобусе, и обзор из окон лучше. А в такси вообще не люблю - быстро очень, а хочется ничего не пропустить за окном - так всё красиво и необычно. У вас ведь в Прибалтике тоже природа другая, тоже вглядеться в эту хочется, правда?
Девушка вряд ли успевала следить за его словами, тем более что не всё могла и расслышать, но согласно кивала головой, едва удавалось догнать этого странного парня, то застывающего, как столб, то торопящегося неизвестно зачем. Но тут он остановился, и девушка по инерции налетела на его спину, едва успев подставить ладошки.
- Мы куда будем бежать?- переведя дух, спросила.
- Всё, пришли. Сейчас купим билеты и поедем.
- Езус Мария! А зачем так бежали?
- Я не знаю,- растерянно ответил Сергей и виновато посмотрел на спутницу.
- Это ничего,- успокаивающе произнесла девушка и улыбнулась, теперь доверчиво глядя ему в глаза.
Окончательно познакомились уже в троллейбусе, выбравшемуся из города и весело побежавшему по серпантину дороги. Сергею очень понравилось имя спутницы - Эгле, и он несколько раз со вкусом произнёс его. А когда она сказала, что друзьям можно звать её Эглюте, Сергей вообще пришёл в полный восторг. Эгле-Эглюте нравилась ему всё больше. К концу дороги они уже знали друг о друге почти всё. Она, что Сергей учится на штурмана и теперь, конечно же, будет стараться распределиться в Клайпеду, где живёт Эгле. Жаль только, что учиться предстоит ещё целых три года. Он, что она работает библиотекарем и живёт с мамой и Пранасом. Сергей немного приуныл, услышав мужское имя, но потом оказалось, что это её брат, и он опять пришёл в хорошее расположение духа.
Уже при подъезде к автовокзалу условились назавтра встретиться утром у шхуны "Эспаньола". Поскольку Эгле приехала сюда впервые, Сергей подробно рассказал, где это, боясь, что она что-нибудь перепутает, и они могут разойтись и больше не увидеться. Он прямо разволновался, предположив такую возможность, хотя прекрасно понимал, что выйти на набережную и не найти "Эспаньолу" просто невозможно. Увидев его волнение, Эгле искренне пообещала ничего не перепутать и даже успокаивающе погладила его по плечу кончиками пальцев.
Её встречали. Он же, попрощавшись, тут же оказался в окружении сдающих жильё, со знанием дела выбрал подходящее по месту и цене, и с мыслями о чудесной девушке и завтрашней встрече, закинув ремень сумки на плечо, поспешил за хозяйкой "чудного домика недалеко от моря".
Эгле ничего не перепутала. Сергей ещё издали увидел торопящуюся к месту встречи тоненькую фигурку девушки. Солнечные лучи запутались в её волосах и заставляли их светиться. Такой он и запомнил её на всю оставшуюся жизнь.
Так у них сложилась привычка встречаться у "Эспаньолы" каждое утро. Отсюда начинался, казалось, бесконечный день, наполненный планами. Сначала они, взявшись за руки, уходили с многолюдной набережной и спускались по скалистой тропе на свой "дикий" пляж. Старались заплыть подальше и там долго отдыхали на волнах, лёжа на спине, раскинув руки, и соприкасаясь кончиками пальцев. Потом медленно возвращались. Загорали. Когда начинало припекать, поднимались наверх. При этом Сергей, идущий впереди и держащий за руку Эгле, почти не испытывал дополнительной нагрузки; боле того, легко поспевающая за ним девушка ещё и поторапливала его смеясь. Поднявшись и переведя дух, перекусывали в одном из многочисленных кафе и отправлялись на экскурсию. В Бахчисарае Эгле удивила Сергея, продекламировав Пушкина:
"По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги".
Сергей удивился не тому, что она читала из поэмы, хотя сам мог бы вспомнить наизусть едва ли не три-четыре пушкинских стиха, и не исчезнувшему, вдруг, акценту, а какой-то внутренней сосредоточенности, которая струилась из глаз девушки, будто она видела что-то недоступное ему. Дочитав строфу до конца, она повернулась к онемевшему Сергею и очень серьёзно сказала:
- Как я всё-таки люблю Пушкина.
И ещё раз она удивила около домика Чехова, который, сколько Сергей помнил, всегда был на ремонте. Когда он стал говорить (тоже решив проявить эрудицию), что здесь Чехов написал "Даму с собачкой", "Три сестры", она, выслушав, совершенно неожиданно сказала, что у Чехова ей больше всего нравятся его письма. Он же писем никаких авторов никогда не читал вообще. Не сошлись они во мнении о дворцах, которые осмотрели. Если Сергей восторгался: "Грандиозно!", "Величественно!", она кивала, но потом говорила, что они на неё давят. Но зато оба дружно согласились, что ничего чудеснее "Ласточкина гнезда" им видеть не приходилось. Действительно, глядя на замок издали, создавалось впечатление необычайной лёгкости этого изящного сооружения, казалось, что оно невесомо и вот-вот полетит. Находясь рядом, это впечатление усиливалось ощущением, что дворец завис над морем в ожидании ветра, который бы его подхватил под невидимые крылья. А когда начинала торопиться приливная волна и на берег быстро наплывали облака, ощущение полёта было особенно ярким.
- Ох, даже голова кружится,- выдохнула Эгле и, повернувшись к Сергею, зажмурила глаза.
Он осторожно приобнял её за плечи, и она прильнула к нему. У Сергея перехватило дыхание, а Эгле подняла лицо и, привстав на цыпочки, потянулась к нему губами. И Ласточкино гнездо закружилось и поплыло над морем.
Им было хорошо вдвоём. Взявшись за руки, они подолгу гуляли по приморскому парку или поднимались в горы. Нагулявшись, заходили в бар "Бочка", где с удовольствием сидели за бокалом великолепного массандровского белого муската Красного камня и отщипывали с грозди крупные янтарные виноградины, глядя в глаза друг другу. Вечером вновь спускались на свой пляж. В один из таких вечеров, когда они сидели на камне, опустив ноги в прибой, Сергей поцеловал пульсирующую на виске девушки жилку и сказал:
- Эглюте, я так люблю тебя. Я просто не могу себе представить, что мы расстанемся.
Эгле прислонилась к нему плечом и как будто вся сжалась. Сергей почувствовал, что она плачет.
Волны равнодушно и неумолимо слизывали дни, часы, минуты, и казавшиеся бесконечными три недели вдруг скукожились до суток. Сергею предстояло уезжать. Эгле оставалась ещё на неделю. Вечером спустились к морю, и Сергей бросил ему веером горсть монет на счастье приехать ещё. В парке нашли пустую скамейку. Целовались до боли в губах, отгородившись от всего на свете ощущением надвинувшейся вплотную разлуки. Глазами и прикосновением они лихорадочно старались запомнить друг друга. Сердце у Сергея готово было разбить грудную клетку, и он, крепко обняв девушку, чуть задыхаясь, хрипло произнёс:
- Эглюте, давай пойдём ко мне.
Она замерла и подняла на него глаза. Не отстраняясь, даже теснее прильнув к нему, тихо попросила:
- Не надо, Серьёжа.
Падающие с неба звёзды отражались в глазах девушки и соскальзывали на щёки слезинками. Он не посмел настаивать, боясь спугнуть чувство абсолютного доверия, что сложилось меж ними, и только нежно поцеловал девушку в губы.
Когда подошли к её дому, он снова хотел поцеловать её, но Эгле не позволила, приложив пальцы к его губам, и долго смотрела в глаза. Снова он видел отражение падающих звёзд, и что-то ещё: толи благодарность, толи немой вопрос, толи упрёк сожаления о не случившемся. Потом она, привстав на цыпочки, коснулась губами его губ и быстро ушла. Сергей медленно шёл домой и, вспоминая этот взгляд, пытался понять - что он должен был прочитать в нём. Этим вопросом он мучился потом очень, очень долго.
Утром Эгле пришла провожать его на автовокзал. У них оставалось ещё несколько минут, но они, держась за руки, стояли молча. Всё уже было сказано до этого.
- Ты только пиши,- всё-таки не выдержала Эгле, как-то жалко улыбнувшись.
- Я обязательно напишу и обязательно приеду к тебе,- заверил Сергей,- вот увидишь.
- Нет, Серьёжа, ты не приедешь,- как-то обречённо произнесла девушка,- но я всё равно буду ждать.
Он приехал. Первый раз неожиданно, и Эгле, увидев его на пороге своей квартиры, сначала даже не поняла, кто это улыбается ей из-под форменной фуражки. Потом, узнав, чисто по-женски всплеснула руками и бросилась Сергею на шею, что-то быстро-быстро говоря по-литовски.
Он приезжал ещё и ещё, используя все праздничные дни и каникулы, и Эгле совсем поверила, что ялтинское знакомство действительно оказалось чем-то большим, чем банальный пляжный флирт.
Она тут же брала на работе отгулы, и несколько дней они не отходили друг от друга. Её друзья вначале приняли Сергея не без предубеждения, что, впрочем, в Прибалтике не редкость по отношению к русским, но он умел располагать людей к себе, и ледок неприязни постепенно растаял. А когда он начал вставлять в разговоре литовские слова, стал совершенно своим.
Вскоре все полагали, а Сергей в первую очередь, что дело идёт к свадьбе. В свой последний приезд они с Эгле решили что распишутся, когда он закончит учёбу. Счастливого момента оставалось ждать полгода.
В один из вечеров, дождавшись, когда мать Эгле и брат, наконец, лягут спать, они вышли на балкон. Что-то говоривший Сергей вдруг заметил, что Эгле его не слушает, зябко поводит плечами и как будто немного нервничает.
- Тебе холодно?
- Нет, нет.
- Что-то случилось?
Она улыбнулась:
- Пока нет. Подожди, я сейчас.
Эгле вошла в комнату. Сергей облокотился на перила и закурил. Чудесный вечер сменился не менее чудной звёздной ночью, что нечасто бывает в Прибалтике. На душе было хорошо и покойно. Погасив сигарету в пепельнице, он оглянулся. В квартире было темно, только из-за неплотно прикрытой двери комнаты Эгле пробивалась полоска света. Полоска стала шире, и девушка вернулась на балкон. Собственно она не вошла, а только приоткрыла дверь, чтобы сказать:
- Пора ложиться, Серьёжа.
И ушла, не поцеловав его, как обычно делала. Полоска света у двери погасла. Боясь скрипнуть половицей, осторожно вошёл в комнату, где спала мать Эгле, тихо затворил за собой балконную дверь, постоял, привыкая к темноте, и в нерешительности замер - дверь в комнату Эгле была приотворена, чего никогда раньше не случалось. Сергей не мог оторвать взгляда от призывно приоткрытой двери и только сдерживал дыхание, стараясь унять разбежавшееся сердце. Он клял себя и в то же время не мог шага ступить в сторону спальни Эгле. "А вдруг это случайно? Ведь тогда я могу её обидеть, как и случилось, пожалуй, тогда в Ялте. А если нет, если не случайно, а я пройду мимо, что она обо мне подумает? А вдруг её мать только делает вид, что спит?" Сергей прислушался и осторожно повернул голову в сторону дивана. Оттуда раздавалось мерное посапывание крепко спящего человека. Но тут ему показалось, что на диване пошевелились и смотрят на него. Теперь Сергею ничего не оставалось, как пройти на отведённое ему место в комнате брата Эгле.
Эту ночь он провёл без сна.
Утром Эгле тоже выглядела не выспавшейся, с чуть покрасневшими веками. И она, и Сергей старались разговаривать как обычно, но оба испытывали непонятную неловкость. На беду, брат и мать Эгле уже ушли на работу, и им поневоле приходилось самим поддерживать разговор. Спасала положение необходимость торопиться на вокзал.
Доехали на такси. Натянутым было это расставание. Разговаривали, избегая смотреть в глаза друг другу. Наконец, Сергей, стараясь придать голосу бодрости, произнёс:
- Ну, мне пора,- потом не выдержал тона и заторопился,- Эгле, милая, я же приеду, и уже скоро. Ты не сердись на меня. Я тебя очень люблю,- и он поцеловал её в холодные губы.
- Я не сержусь, Серьёжа. Но ты больше не приедешь,- тихо ответила она.
- Ну, вот, опять,- искренне рассердился он,- Я разве хоть раз обманул? Я прошу тебя, Эгле...
- Ты не приедешь. Я чувствую это... вот здесь,- положила она руку на грудь,- Ты иди. Я люблю тебя. Прощай.
- Не прощай - Ики пасиматимо. (Эгле невольно улыбнулась его произношению.) Что, неправильно сказал? Ну, тогда по-русски - до встречи. До скорой встречи, Эглюте.
Он вошёл в вагон и ещё какое-то время, пока медленно отходил поезд, видел неподвижно стоящую девушку. Потом она пропала из глаз. Вагон стало покачивать. "Я-вер-нусь, я-вер-нусь."- застучали колёса на стыках. И он в этом был убеждён.
Всё оставшееся до выпускных экзаменов время он усиленно занимался, надеясь получить красный диплом, дававший возможность распределиться по своему усмотрению. Так и вышло. С направлением в Клайпеду на руках он, вначале сообщив эту новость Эгле, поехал домой, где, знал, его ждал трудный разговор с родителями. Не менее трудный, чем когда он объявил о своём намерении учиться на капитана. Тогда он сумел настоять на своём. Сейчас предстоял разговор о женитьбе. Когда, вернувшись из Ялты, он рассказал об Эгле матери, та отреагировала ожидаемо: "Надеюсь, это - не серьёзно". И в её тоне явно слышалась безапелляционность. Сергей помнил ещё со школы, что она всегда так с ним говорила, если дело касалось его отношений с девочками. Откуда она узнавала о его "симпатиях", навсегда осталось загадкой, но "своевременное вмешательство", (так обычно говорила мать), как правило, заканчивалось охлаждением Сергея к "объекту воздыханий" - действовали уничижительные характеристики внешности "очередной соискательницы на место в их квартире", которые она выдавала.
С отцом разговор мог получиться легче, но тот, занимая министерский пост, дома только ночевал, да и не помнил Сергей, чтобы отец хоть когда-то перечил матери.
Несколько дней дома ушли на выслушивание поздравлений и на встречи с друзьями. Главное волей-неволей отодвигалось на потом, хотя и решиться, честно говоря, Сергею было трудно. В какой-то степени он даже был рад позднему приходу отца. "Сегодня лучше не начинать - он устал",- давал Сергей себе очередную отсрочку, и на какое-то время успокаивался и отдавался беззаботному времяпровождению, пока не понял - дальше откладывать разговор решительно было некуда.
И в одно прекрасное утро он всё-таки собрался с духом.
- Знаешь, мам, а мы ведь решили с Эгле расписаться,- сообщил он, стараясь говорить беззаботно.
Мать, продолжавшая вытирать предполагаемую пыль со стеллажей с книгами, казалось, невозмутимо приняла эту новость, и Сергей, было, подумал, что всё закончится проще, чем он предполагал. Но, увы.
- Это ты про библиотекаршу речь ведёшь?- обидно подчеркнув "библиотекаршу", уточнила она,- у нас, правда, книг много, но не настолько, чтобы я не справилась сама.
- Ну, зачем ты так? Эгле чудесная девушка, и, причём здесь её профессия. Кстати, она учится на журналиста.
- А-а, ну, тогда дело другое. Тогда конечно женись. Только ты подумал, что семью содержать нужно? Или на наши деньги всё рассчитываешь? На свадьбу-то хоть накопил?- мать закончила с книгами и села в кресло,- Думаю, что нет - ты же все деньги прокатал в эту, Клайпеду. Курортный роман продолжал закручивать. Ещё скажи, что она от тебя ребёнка ждёт.
Последнюю фразу мать произнесла как будто спокойно, но голос всё-таки предательски дрогнул, и тревожное ожидание замерло в глазах.
- Ну что же ты молчишь?- поторопила она с ответом почему-то засмущавшегося Сергея,- Чего покраснел, как маковый цвет? Жениться уже надумал, а про беременность своей пассии говорить стесняется.
- Чего ты выдумываешь?!- разозлившись на своё неумение вести подобные разговоры, повысил голос Сергей, и ему сразу стало легче,- кто говорит о детях? Я о свадьбе говорю.
- О свадьбе, значит,- с явным облегчением продублировала мать,- Ну, об этом с отцом не мешало бы посоветоваться. Давай разговор отложим до вечера. Надеюсь, ты не завтра помчишься свадьбу устраивать?- ядовито закончила она разговор вопросом, легко поднялась и пошла на кухню.
- Ну, а ты-то, как?- почти жалобно спросил вслед Сергей.
- Я думаю, эта библиотекарша тебе не пара,- отрезала мать.
- Ну да, конечно. Тебе всю жизнь никто угодить не может.
- По-моему, речь не обо мне. Я же просто хочу уберечь тебя от необдуманных поступков. А насчёт "угодить", должна сказать, что одна девушка меня точно бы устроила в качестве невестки.
- Неужели?- саркастически усмехнулся Сергей,- И кто же это?
- Вика Кислова,- ответила мать, и, заметив, как опешил сын, удовлетворённо обозначила уголками губ улыбку и вышла.
"Вика Кислова. Вика Кислова".
Сергей дважды повторил про себя это имя, словно пытаясь вспомнить. Вспоминать, собственно, не было нужды - они с Викой все одиннадцать лет проучились в одном классе. Правда, обратил на неё внимание где-то на пятом году учёбы, когда заметил, что она чем-то выделяется из общей среды. К седьмому классу он уже ясно видел: несмотря на то, что все были одеты в одинаковую школьную форму, у Вики в фартуке или платье обязательно было что-то особенное, какая-то изюминка. То же касалось бантов на голове или, позже, причёски или лент в косах. Каждый день она выглядела по-разному. Потом Сергей обратил внимание, что Вика ни с кем не сближается. Все девчонки уже довольно часто начинали шептаться между собой и пересмеиваться, сбиваясь кучками, она же в этом участия никогда не принимала. Да и держалась Вика так, что отбивало всякую охоту к общению, тем более "о тайном". На неё старались не обращать внимания. И только голова Сергея постоянно поворачивалась ей вслед. Вика тоже как-то выделила его из общей группы - сама однажды подошла и сказала: "Тебе интересно с ними?"- движением головы показав, что имеет в виду одноклассников,- "Ты же сын министра". Он ответил тогда: "Ну и что?" и почему-то покраснел. Она же пожала плечами и, усмехнувшись, отошла. Сергей знал от родителей, что отец Вики - Председатель Совета Министров их республики, но никак не предполагал, что это обязывает задаваться. А Вика явно задавалась. Поэтому он и не любил ходить к ней в гости и очень редко уступал родителям, соглашаясь пойти к Кисловым, куда их частенько приглашали.
Училась Вика хорошо, руку никогда не тянула на уроках, но, если её поднимали, отвечала всегда спокойно и правильно. К восьмому классу Сергей заметил, что девушка красива. Заметил это не только он, но приблизиться к ней не рисковал никто. И не было заметно, что Вику это огорчает, хотя все девчонки и мальчишки передружились между собой. Сергей тоже стал провожать одну девочку до дома, сознательно выбирая путь длиннее, даже целовался с ней несколько раз. Но быстро раздружился, как только получил от матери сокрушительную характеристику своей подруги. Вика тогда что-то заметила, но лишь усмехалась, глядя на него. Он же только злился и продолжал старательно обходить её стороной. К окончанию школы девушка превратилась в настоящую красавицу, оставаясь всё такой же холодной и необщительной, смотрящей при разговоре куда-то выше собеседника. На выпускном балу почти не танцевала (да её никто и не приглашал кроме учителей-мужчин), но на "белый" вальс сама подошла к Сергею и присела в книксене, ошеломив своим поступком всех настолько, что на танец больше никто не вышел - все смотрели на них, что приводило Сергея в неимоверное смущение.
Так закончилась школа.
И вот теперь впервые мать произнесла имя девочки, которая ему когда-то нравилась. Случайно ли? Впрочем, в настоящее время это его не очень занимало.
В этот день отец некстати задержался на работе очень надолго, и Сергей снова лёг, не дождавшись его. Но роящиеся в голове мысли о предстоящем разговоре и скорой встрече с Эгле заснуть не давали. Однако он задремал. Пробудиться заставила чуть скрипнувшая, приоткрываемая в его комнату, дверь. Потом дверь так же аккуратно затворилась, и он услышал, как мать тихонько сказала:
- Уснул.
Затем по удаляющимся шагам Сергей понял, что родители перешли в кухню - отец всегда на ночь пил чай. Решив, что разговор откладывать больше нельзя, Сергей поднялся и пошёл следом. Но, пройдя длинный коридор прихожей и уже намереваясь повернуть в сторону кухни, он замер, услышав голос матери.
- Врачи говорили, что после родов это пройдёт.
Что сказал отец, Сергей не разобрал, видимо тот говорил не достаточно громко, но голос матери слышался ясно.
- Ты только подумай, ты же можешь стать первым замом. А Андрей? Он что, век будет по морям болтаться?
Снова что-то бубнил отец, и потом снова голос матери.
- А вот это здорово! Это просто удача!- воскликнула мать,- И их я очень хорошо понимаю,- умерила она голос после небольшой паузы - каково оставаться в таком положении, когда ни богу свечка, ни чёрту кочерга. А так может всё устроиться самым лучшим образом. Только бы она не подкачала. Всё, пора спать.
Сергей услышал звук отодвигаемых стульев и поспешно вернулся в свою спальню. "О чём это они? Кто должен рожать, и почему об этом нужно говорить, на ночь глядя? Кто не должен подкачать?". Все эти вопросы суетились в голове, заставляя ворочаться и гоня сон. Лишь под утро Сергею удалось задремать. Проснувшись, он дал себе слово, что сегодня обязательно решит все свои проблемы, и чего бы это ни стоило, решит их в свою пользу.
Отец, как обычно по Пятницам, вернулся рано, и Сергей уже с порога заявил ему, что есть разговор, который больше откладывать нельзя.
- Обязательно, обязательно,- не разочаровал его отец, только чуть погодя,- и почти торжественно изрёк,- Мы приглашены на день рождения.
Только теперь Сергей обратил внимание на большой букет роз в руках отца. Сопоставив этот факт с тем, что мать надолго уходила днём и вернулась с нарядно завёрнутым свёртком, он догадался, что всё планировалось заранее. Но мать, выйдя на голос мужа из комнаты, наигранно воскликнула:
- Правда?! Замечательно! Я как раз по случаю купила сегодня изумительную вещицу. А к кому?
Услышав, что к Кисловым, даже руками всплеснула от восторга.
- Прекрасно. А я ведь совсем недавно о Вике вспоминала, правда, сынок?- посмотрела она на Сергея.
- Надеюсь, меня не приглашали?- огорошенный известием, спросил он.
- Напротив, Никита Константинович очень даже обрадовался, что ты ещё не уехал.
- С чего бы это?
- С того, что мы с ним всё-таки друзья ещё с фронта, как ты знаешь,- рассердился отец и, сунув в руки жене букет, стал переобуваться,- и ему небезразлична твоя судьба. Это вы сейчас дружбу ни во что не ставите. В общем, давайте поторапливаться - нас ждут.
- У кого хоть день рождения?- уныло спросил Сергей, надеясь ещё, что его присутствие может оказаться не столь обязательным.
- Да у Вики, у Вики,- снова радостным голосом разбил его последнюю надежду отец.
"Ох, родители, родители. Ну, зачем нужны были эти хитрости? Чего вы добились? Решили, что сразу же в ЗАГС побегу? Как бы ни так",- ворочался Сергей на верхней полке вагона, переживая случившееся,- "Сам конечно тоже хорош - нужно было держать себя в руках. Нужно-то нужно, а кто бы удержался на моём месте",- старался оправдать он себя, но на душе было скверно.
- А кто бы удержался?- повторил он вслух, и, рывком повернувшись на живот, стал смотреть в окно.
Поезд быстро догонял ночь. Равномерное покачивание вагона заставило закрыть глаза, но колёса всё выбивали и выбивали вопрос: "Ну-за-чем? Ну-за-чем?", всё тревожили воображение и возвращали в тот злополучный день.
Дверь им открыла сама именинница. Приветствия, радостные восклицания, дурацкие поцелуи воздуха где-то около ушей, и родители прошли в комнаты.
- Ну, а ты что?- спросила Вика, глядя на переминающегося у порога Сергея,- заходи же, чего испугался? Всё по-домашнему, только свои.
Сергей вошёл, и Вика, необидно рассмеявшись, закрыла дверь и, взяв его за руку, повела за собой.
- А вот и наш морячок,- объявила своим родителям,- немного полюбуйтесь и давайте рассаживаться.
Только выпив вина, Сергей немного расслабился и уже свободнее отвечал на вопросы родителей Вики. Вскоре освоился совсем и даже стал поддерживать общий разговор. Посмеялся, когда Вика сказала, что учится на главного врача, но рассматривал её всё-таки украдкой. Ощущая себя ещё мальчишкой, он удивился, увидев её взрослой, и эта "взрослость" делала Вику ещё привлекательнее, чем раньше.
Вечер шёл своим чередом. Говорили тосты, шутили, легко и непринуждённо смеялись; бывшие фронтовики вспоминали свою военную молодость, уже без надрыва, как раньше, но с искренней грустью. Женщины обсуждали что-то своё и только изредка несерьёзно одёргивали мужчин, когда им казалось, что те позволяют себе выпить лишнего.
Дело постепенно приближалось к чаю. Пока сервировали стол, Сергей вышел на балкон покурить. Настроение улучшилось настолько, что он даже подсмеивался над собой, почему так противился идти к Кисловым. По-хорошему семейный праздник, очень приветливые и благожелательные хозяева, не задающие дурацких вопросов: " Ах, ну зачем ты пошёл в мореходку, у тебя же талант к электронике?". И Вика стала совсем другой - нет той надменности, что так отталкивала от неё в школе, смотрит спокойно и дружелюбно в глаза, а не поверх головы, исчезла насмешливость в улыбке, которая раньше выводила его из себя. О том, что девушка стала настоящей красавицей, думалось легко и совершенно отстранённо.
Сергей уже хотел возвратиться в комнату, когда на балкон вышла Вика.