"Пока я дышу, пока в силах ходить, думать - я не приду в отчаянье и не поддамся страху. Он ползёт за мной по пятам, словно тень, и подстерегает
каждое колебание в моих мыслях, всякое малодушие. Страх ждёт моего одиночества. И он льнёт ко мне. Я физически ощущаю его, как живое
существо - и тогда я стараюсь вообразить, что я не одинок, что меня окружают толпы людей, и вокруг звенит тишина. Сначала этот шум
непонятен, но вскоре в нём начинают выделяться звуки, похожие
на стоны и жалобы, я слышу слова, полные отчаяния и горя - и тогда я вступаю в спор с плачущими, разочарованными детьми человеческими,
говорю им правду об этой войне. Три кроваво-красных стрелы ...
должны внушить людям неверие в торжество правды, навеять предчувствие безвременной гибели близких, которых они ждут, которых они любят.
Я думаю о тех, кто стоит здесь и сокрушенно смотрит на вашу карту
и на три кроваво-красные стрелы, которые нагоняют страх. Здесь
никто не разговаривает, никто не кричит, здесь царит торжественная тишина. Приходите послушать её! И если бы вы на миг отбросили свое
презрение и просто пришли бы сюда, вы поняли бы эту тишину
и горе нашего народа. Я слушаю и всё понимаю. Я горжусь этой
убитой горем толпой, у которой сердце исходит кровью, оно стонет
от боли, а смятённый ум не находит выхода. Эта карта - развёрстая
могила; но вы забыли, что над развёрстой могилой познается истинная ценность жизни"
Рудольф Яшик "Мёртвые не поют"
--
Предлагаемое вниманию уважаемого читателя повествование - не биография словацкого писателя Рудольфа Яшика, не документальное описание его жизни и творчества с кучей дат и сухой казёнщиной суконных бездушных слов "родился, жил, написал, умер"; перед вами - "мой" Яшик, такой, каким я его увидел и ощутил. Я был в доме, где он родился, прошёл по тем горам, где он воевал, постоял перед его могилой - и хочу разделить с тобой, мой читатель, своё молчаливое уважение перед этим достаточно субтильным, внешне глубоко невоенным человеком, на долю которого выпало столько тяжелых испытаний - и которые он вынес с честью, как это и положено мужчине и солдату.
--
Началось же всё с потрёпанной старой книги, найденной мною в рабочем столе моего деда - к тому времени уже ушедшего от нас. Она лежала в дальнем углу верхнего ящика, под стопкой старых писем - и, казалось, ждала того момента, когда я возьму её в руки...
Это была странная книга - не похожая на все остальные; коленкоровый серо-голубой переплёт, желтоватая шершавая бумага, немного архаичный шрифт, неуловимо схожий с полууставом средневековых русских летописей - всё в ней было не совсем обычным, как и название - "Мёртвые не поют". Да, пожалуй, именно название стало причиной того, что моя рука потянулась к этой книге - хотя родители строго-настрого запретили мне лазить по дедушкиному столу, и уж тем более - брать дедушкины вещи.
Мне было тогда лет тринадцать, не больше; что я тогда знал о Великой Отечественной? То же, что и все остальные мальчишки моего возраста - мозаику из героических легенд о Брестской крепости и партизанах, отрывки из школьных уроков и редкие воспоминания уцелевших - пожалуй, и всё. Та Война ещё не превратилась в древнюю историю, какой она является для нынешней молодёжи - в конце концов, на войне погиб мой дед и родной дядя, от военных ран скончался, когда мне было восемь лет, второй мой дед - но уже начала покрываться седым налётом минувшего, всё дальше и дальше уходя в туманную даль прошедших времен.
--
И вдруг события той далёкой эпохи полыхнули мне в лицо яростным порывом огненного ветра - стоило лишь мне прочесть первые строки романа "Мертвые не поют". Со страниц книги Рудольфа Яшика ТА война обрушилась на меня всей силой своего огненного кровавого неистовства - и это была война, описанная С ТОЙ СТОРОНЫ!
--
Рудольф Яшик написал пронзительную книгу о трагедии словацкой армии, брошенной в пылающее горнило советско-германской войны - написал так, как только мог бы написать человек, сам, своими ногами проделавший долгий путь от Прешова до предгорий Кавказа, переживший смерть товарищей и испытавший на себе то духовное перерождение, которое переживают все главные герои романа - на своей шкуре познавшие, что такое война, смерть, кровь и душевное опустошение. Это была книга личных воспоминаний - книга, написанная кровью. И, прочитав её на одном дыхании, закрыв последнюю страницу - я понял, что этот неведомый мне Рудольф Яшик был НАСТОЯЩИМ писателем.
--
Его герои - живые люди, простые, ничем не знаменитые и ничем особо не примечательные жители словацких городков и деревенек - волею судьбы оказавшиеся в непростых обстоятельствах. Поначалу, отправленные на войну, они беспрекословно исполняют полученные приказы - вместе со своими гаубицами, повозками и зарядными ящиками отправляются на советско-германский фронт, "выполняя союзнический долг". Но, оказавшись на линии огня, они постепенно начинают прозревать - и в душе многих из них вдруг рождается чувство, навечно, казалось, задавленное официальной пропагандой - чувство СЛАВЯНСКОЙ ОБЩНОСТИ. Общности с теми, по ком их гаубицы выпускают снаряды, по ком стреляют их пулеметы; и это едва родившееся чувство начинает крепнуть с каждым днём - приведя, в конце концов, эту словацкую гаубичную батарею на сторону Красной Армии.
--
"Русские - славяне, братья" - это ключевая мысль всего романа "Мертвые не поют". Она выстрадана его героями, кровью своей заплатившими за право быть услышанными - и от имени своих товарищей, павших и живых, от имени солдат Чехословацкого корпуса, от имени участников Словацкого национального восстания - Рудольф Яшик несет её своему читателю, несет, как негасимую лампадку, заботливо пряча её в ладонях.
--
Роман "Мертвые не поют" был переведен на русскиё язык в 1964 году. Другие книги Рудольфа Яшика - "На берегу прозрачной реки", "Площадь святой Альжбеты", "Черные и белые круги" - увы, русскому читателю недоступны. Впрочем, вряд ли в наше время Яшик был бы популярен в России - слишком он цельный для нашего мира компромиссов и воинствующего конформизма. Современные русские читатели его просто бы не поняли - не поняли бы его любви к своему краю, каменистым и бесплодным Кисуцам, любви к своему народу, к своей Словакии. Впрочем, это не только наша беда - на своей Родине Рудольф Яшик также почти позабыт - но уже совсем по другим причинам. Нынешним словацким властям не дают покоя его идеи, им кажется неприличной идеология книг Яшика. И тем более - ему не могут простить его честное и прямое русофильство, его "русские - славяне, братья".
--
Слишком многим в современной Словакии хотелось бы забыть о своём славянстве...
--
Второго декабря 2011 года исполнилось девяносто два года с момента рождения Рудольфа Яшика - писателя, гражданина, солдата. Он очень рано ушёл от нас, не дожив даже до своего сорок первого дня рождения, так и не завершив свою трилогию о Словакии 1940-1944 годов - первой книгой которой должен был стать роман "Мертвые не поют". Он ушёл, не завершив множество дел - но самое главное в своей жизни он всё же успел сделать. В августе сорок четвертого года он вступил в партизанскую бригаду, формировавшуюся в его родных Кисуцах, и прошёл с ней весь крестный путь, что выпал на долю участников Словацкого национального восстания, чудом оставшись в живых в последних безнадежных боях в предгорьях Татр - чтобы своим творчеством, своей судьбой, всей своей жизнью доказать:
--
русские и словаки - славяне, братья...
--
--
--
--
--
--
Неправда, друг не умирает,
Лишь рядом быть перестает.
Он кров с тобой не разделяет,
Из фляги из твоей не пьет.
В землянке, занесен метелью,
Застольной не поет с тобой
И рядом, под одной шинелью,
Не спит у печки жестяной...
Глаза не врут; значит, врачи действительно ничего не понимают в его недуге, и все их фальшиво-бодрые рассказы о предстоящей операции, которая избавит его от этой болезни - лишь попытка за напускным оптимизмом скрыть свою растерянность. Что ж, чудес он от них и не ждал.... Туберкулёз желудка - не та дрянь, которую лечат хирургическим путём; он не врач, но уж в этом-то он что-то понимает! Хорошо хоть, что боли немного отпустили, позволяя ему сохранять ясность мысли и трезвость взгляда.
Судя по всему, дела его плохи - чтобы там ни говорили доктора. Вряд ли ему удастся протянуть слишком уж долго - организм устал сопротивляться болезни и медленно, но верно сдаёт одну позицию за другой. Успеть бы дописать вторую книгу о восстании.... И дождаться выхода первого тома - столько сил в него вложено!
Любомиру всего одиннадцать - тяжело ему придётся без отца.... Мой малыш, мой единственный сын! Ты плоть моя и кровь, мой след на земле, часть моей души.... Я так люблю тебя, мой несмышлёныш! Как жаль, что я не увижу, как ты взрослеешь, не познакомлюсь с твоей первой девушкой, не поцелую твоего первого ребенка.... Одно хорошо - тебе не придётся краснеть за своего отца: он сделал всё, что надлежало в жизни сделать мужчине и солдату...
На улице - конец июня, лето, жара; в окна его палаты бьёт упрямое жаркое солнце, зовёт его на воздух - и так хочется надышаться ветром с гор! В Кисуцах сейчас замечательно.... Но и Братислава в июне упоительно хороша - лёгкий ветерок с Дуная не даёт жаре разгуляться, тенистые липовые аллеи вокруг больницы так и манят к неспешной прогулке.... Жизнь прекрасна, чёрт возьми!
Жаль, что так мало осталось.... Ядвига придёт вечером, опять принесёт свежих ягод - она свято верит в их пользу для его больного желудка. Любимая моя, мой верный друг и самая прекрасная женщина на земле! Ты упрямо веришь в благополучный исход операции и строишь планы на будущее - как мне нравится эта твоя истовая убеждённость во всесилие медицины! Я всегда буду любить тебя - даже потом, по ту сторону черты, которая очень скоро разделит нас...
Пятнадцать лет прошло с тех пор, как он в первый раз готовился расстаться с жизнью - а кажется, это было лишь вчера...
Северная Словакия, Кисуцы, гора Вельки Яворник, 2 декабря 1944 года
Он с трудом оттолкнулся от валуна и, шатаясь, встал; на камне остались кровавые следы от его израненных, обмороженных, кое-где уже почерневших рук - изорванные в клочья рукавицы он оставил на прошлом привале. Первый шаг дался ему неимоверно трудно - но теперь тропинка шла под гору, к едва видневшемуся глубоко внизу, меж зарослей падуба, распадку, и он надеялся, что тех сил, что у него остались, хватит, чтобы к вечеру добраться до межгорной котловины. Ещё одну ночь в горах ему не пережить...
Винтовка, висевшая на правом плече, тянула его к земле, нести её было неимоверно тяжело - но оставить свою верную "збройовку" на привале он не смог; как можно бросить оружие? Ведь он ещё жив.... Он понимал, что, случись худшее - он не успеет изготовиться к бою и вряд ли сможет вскинуть винтовку, чтобы выстрелить - слишком мало у него осталось сил; но винтовка была единственным, что позволяло ему оставаться солдатом. Солдатом, а не жалким беглецом...
Из Главачова их вышло шестеро - всё, что осталось от их отряда после последнего боя у Скалки, когда погиб их командир, надпоручик Дорчак; в Мрачково, в заледеневшей пустой колыбе, доев последние сухари из неприкосновенного запаса, они держали военный совет. Он предлагал уходить на север - перебраться через хребет и спустится в долину Кисуцы; там, вдоль реки, в сёлах, не пострадавших от боёв, они могли бы найти приют у тамошних жителей, придти в себя, отдохнуть в течении нескольких дней - а затем присоединится к какому-нибудь действующему отряду. Ведь сражаются же ещё какие-то отряды, возят же до сих пор немцы в Мартин своих раненых откуда-то с Оравских Бескид? Да и, в конце концов, должны же, наконец, когда-нибудь дойти до долины Оравы русские, все два месяца восстания обещавшие им помощь из-за Карпат? Хотя.... От Вышнего Комарника и Бардеёва, где сейчас остановился фронт, до Кисуц - двести километров по горам, через превращённые немцами в укрепленные районы Ружомберок и Липтовски Микулаш. Неблизкий путь. Неблизкий и кровавый....
Но даже если русские в ближайшее время не дойдут до долины Кисуцы - всё равно, оставаться по эту сторону хребта, когда кругом рыскают эсэсовские патрули из дивизии "Галичина", не имея ни боеприпасов, ни продовольствия - значит, всего лишь на какое-то время отсрочить неминуемую гибель. Что они смогут сделать, с их неполной сотней патронов на шестерых, когда придёт их час?
Он знал, что его предложение никто не поддержит - зимой через горы? Прошлой ночью температура даже здесь, в южных предгорьях Кисуц, уже опускалась до минус десяти. В такое время идти через горы - значит, два раза ночевать на снегу. Это - смерть; но оставаться здесь, в Жилинском крае, когда в Мартин и Поважскую Быстрицу каждый день прибывают всё новые и новые ягдкоманды?
Он понимал тех, кто решил остаться - родом они были отсюда, из-под Жилины, и здесь надеялись, закопав винтовки и вновь обратившись в мирных лесорубов, переждать бурю; он их ни в чём не винил. Но он был - комиссар; да, отряда уже не было - но его красная комиссарская звезда, вырезанная из бархатной скатерти и неумело нашитая на правый рукав, настойчиво требовала от него по-прежнему крепко держать в руках винтовку. Держать - пока бьётся его сердце...
Он огляделся вокруг. Да, унылое и тяжкое зрелище - горы в декабре... Белёсое, выцветшее от холода, бледно-стылое низкое небо, опустившееся так низко, что вершины гор исчезали в нём.... Заковавший всё вокруг своим панцирем безжизненный, ослепительно белый и от этого мёртвяще-холодный, жёсткий и колючий снег.... Заледеневшие, скрючившиеся от стылого, пронизывающего ветра грязно-серые ели.... Выступающие из-под снежных сугробов тяжёлые гранитные глыбы, напоминающие заледеневшие надгробья.... И мёртвая тишина - глухая, как на кладбище.... Хотя почему "как"? Нынче у подножий обледеневших вершин лежит немало непогребённых трупов его товарищей - смерть в словацких горах в нынешнем ноябре собрала обильную жатву...
Заледеневший наст под ногами предательски хрустит, не выдерживая его тяжести - и ноги раз за разом погружаются в снег, который набивается в ботинки, тая, превращается в ледяную воду. Ничего, это не беда, снежная целина скоро закончится; ему надо только дойти вон до той сосны - ниже её снега почти нет, тропинка бежит, извиваясь, по зарослям шиповника. Только бы дойти до реки!
Холодно.... Надо двигаться, нельзя останавливаться ни на минуту. Хотя это немыслимо тяжело.... Сердце едва бьётся, голова идёт кругом, почерневшие губы хватают замёрзший воздух - но его не хватает, в глазах вспыхивают яркие искорки. Дойти до реки! Там люди, там дома.... Там тёплый жар от печи, языки огня в камине... там можно будет, сняв заледеневшие, изорванные, вконец изношенные ботинки и стащив чёрные, насквозь мокрые, тяжело пахнущие носки - протянуть к огню потемневшие, утратившие чувствительность, ступни ног. И вдруг почувствовать, как живительное тепло понемногу начинает окутывать уже, казалось, погибшую плоть!
Только бы добраться до долины...
Следы заячьих лап по снегу.... И ещё.... Зайцы, судя по всему, лакомились здесь корой молодых лещин - серо-зеленой, тонкой, мягкой, ещё не успевшей по-настоящему огрубеть. Что ж, ничего удивительного - зайцам нынче вольготно в горах - некому на них охотиться.... Разве что лисам. Человек нынче охотится лишь на человека...
Холод пробирает насквозь, до костей.... В прошлом году, в Овруче, на гарнизонной гауптвахте - тоже было жутко холодно; в каменном мешке размером два на два метра он тогда вместе с Ярдой ждал приговора военно-полевого суда. В ту ночь, помнится, они едва не замерзли насмерть.... Повезло - наутро из заледеневшей за ночь камеры их вытащили в относительно тёплый коридор - немцы решили передать их, уже впавших в бессознательное состояние, словацким жандармам. Мол, это ваши дезертиры, разбирайтесь с ними сами.... Первое, что тогда сделали жандармы - напоили их кофе из своих термосов; и плевать, что этот "кофе" был эрзацем из цикория - главное, что он был горячим!
...Ирония судьбы - на словацкой гауптвахте в Житомире первым, кого он встретил - был Павел Гавалда, его сосед по парте; они вместе учились в семинарии в Нитре! Мир тесен, что ни говори.... На следующий день, когда их вновь перевезли в Овруч, на этот раз - в расположение словацкой охранной дивизии, военный суд уже было приговорил его к двум годам арестантских рот - но, ввиду того, что подсудимый рядовой Яшик на момент совершения преступления был признан невменяемым, приговор было решено отсрочить - а пока отправить этого сомнительного солдата в запасной полк в Ружомбероке, где на усмотрение местного военного командования предлагались два решения его судьбы - демобилизация или гарнизонная военная тюрьма....
Через три дня Павел Гавалда вывел его и Ярду через чёрный ход с гауптвахты - и, снабдив на дорогу мешком сухарей, куском сала и парой банок консервов - довёл до железнодорожного состава с разбитой техникой, направлявшегося в Словакию. Три дня и три ночи они провели внутри подбитого и сгоревшего русского танка, завернувшись в косматые румынские тулупы, найденные среди обломков грузовиков на соседней платформе. Тулупы были перемазаны кровью - но выбирать не приходилось.... Когда поезд добрался до Львова - они с грустью покинули обжитую ими за эти трое суток, ставшую такой родной утробу танка; впереди был ещё долгий и трудный путь до словацких Татр...
Он добрался до распадка, густо заросшего молодым ельником; мороз здесь казался не таким уж злым, зеленая хвоя создавала иллюзию тепла. Жесткий наст голых горных вершин сменился мягким, пушистым снежком - а кое-где под ёлками снега не было вообще. Пожалуй, ему сегодня удастся добраться до речной долины - или это просто воздуха стало больше? На перевале ему нечем было дышать.... Тропинка, вьющаяся среди елей, убегала вниз; по ней давно никто не ходил, но благодаря густым мохнатым лапам росших вокруг деревьев её почти не засыпало, и она хорошо просматривалась среди снежных наносов. Что ни говори, а идти по тропе куда легче, чем штурмовать девственный наст...
В конце октября их бригада ушла на восток - после тяжелого поражения в Ломницкой долине; в те дни, после падения Банска-Бистрицы, большинство партизанских отрядов начало отступление на Доновалы. Те, кого они встретили, в один голос твердили - это был ад, немецкие самолёты ходили по головам.... В первых числах ноября, на Хабенском перевале, погиб Ян Шверма - через несколько дней его тело погребли в Ломницкой долине. Бертил Колларжик, командир третьей четы их отряда, вместе с двумя бойцами отправленный Дорчаком в Доновалы, принесли эту тяжелую весть - как раз накануне боя у Скалки....
Идеалисты.... Последняя неделя октября была самой тяжелой; сколько его товарищей погибло в эти дни! Благородных, отважных и честных словацких мальчишек - но таких неумелых, что просто плакать хотелось! Эсэсовцы из дивизии "Хорст Вессель" расстреливали всех, у кого на правом плече находили след от приклада - мы так и не успели научить наших мальчишек правильно держать в руках винтовку...
Его отряд, где он был комиссаром - поначалу оперировал в Маковских горах, в долине Кисуцы; с начала восстания и до середины октября они несли службу по охране мостов через реку и сопровождали колонны повозок с продуктами, которые собирали кисуцкие крестьяне для партизан Жилинского края. Шестнадцатого они получили приказ занять позиции в Раецкой долине - немцы и мадьяры, по сведениям командования бригады, готовились наступать от Нитры на северо-восток, а частью сил - из Протектората на Битчу и дальше на Жилину - от которой рукой подать было до Банска-Бистрицы, сердца восстания.
Первые три дня боёв им, в отличие от остальных отрядов бригады, приходилось лишь изредка обстреливать разведывательные дозоры боевой группы СС "Дирлевангер" - быстро отходившие при первом же огневом противодействии. Молодёжь, которая составляла две трети отряда, воспряла духом - да эти немцы просто жалкие трусы! Мальчишки....
Утром двадцать пятого на их позиции обрушился массированный артиллерийский огонь - куда там было противостоять этому урагану огня и стали их сорока винтовкам и трем пулемётам! Эсэсовцы, как выяснилось с первых же минут обстрела, не зря трое суток нащупывали систему их обороны - несколько гаубичных батарей в течении сорока минут до основания снесли партизанские укрепления; среди воронок остались лежать одиннадцать бойцов отряда...
Распадок кончился - впереди лежал крутой спуск, поросший редкими осинками. Летом он бы спустился по нему бегом.... Сейчас, пожалуй, лучше обойти его по краю - хоть это и сделает путь вдвое длинней. Но уж слишком велик риск не удержаться! А до более-менее ровного участка - метров триста, пока докатишься - все рёбра переломаешь...
Промёрзшие насквозь ботинки совсем не держат тепла - ноги заледенели и едва повинуются его воле, он то и дело спотыкается на каменных осыпях. Пока добрался до пологого спуска - трижды упал, каждый раз с трудом поднимаясь, используя винтовку, как костыль.... Ничего, ещё полчаса, максимум час - и он доберется до подножия хребта. Какая деревня будет ближайшей? Ему ни разу не приходилось переходить горы здесь, вдали от идущей через перевал дороги, взбираясь почти на самую вершину.... Но, скорее всего, внизу будет Турзовка. Дай Бог, чтобы он не ошибся...
Опять еловая чаща. Это хорошо, можно будет ещё метров триста пройти незамеченным. Чёрт его знает, кто сейчас может быть на дороге вдоль Кисуцы.... Могут и немцы. Дорога связывает Чадцу с Моравией, швабы не могут не понимать её значения! Поэтому надо быть осторожным - боец он сейчас никудышный, вряд ли ему удастся выстрелить хотя бы разок - не говоря уж о том, чтобы попасть....
Хотя бы не отморозить ноги и руки! То, что он их не чувствует - ещё не конец, если до захода солнца он окажется в тепле - их ещё можно будет спасти. Он это знает хорошо, ведь он - старый боец Восточного фронта; в России морозы были куда более жестоки и безжалостны. В январе сорок третьего, когда их полк отступал из-под Краснодара, холода в степи стояли до минус тридцати, шквалистый морозный ветер сбивал с ног.... Жаль, что ему тогда, во время марша, не удалось уйти на русскую сторону.... Чёртов Ярослав! Из-за него они тогда не решились дезертировать, хотя стоило им сделать сотню шагов в кубанские плавни - и все, никакие патрули им были бы не страшны.... Ярда всё плакал, боялся, что семьи дома расстреляют.... Хотя - как он мог его судить? У Ярды - трое детей, ему было, чего боятся.... А потом, уже на Маныче, по дороге на Батайск, когда их сводную батарею прямо на марше раздавили русские танки - они, не зная, куда идти, двое суток просидели в развалинах какой-то фермы. Вокруг - голая степь, укрыться негде... когда на третий день они вышли из своего укрытия - то были тут же схвачены патрулем немецкой полевой жандармерии. Какая жестокая ирония судьбы...
Среди зарослей лещины, километрах в полутора впереди, мелькнул дымок.... Показалось? Да нет, действительно дымок. Лесорубы? Хотя какие сейчас лесорубы... скорее уж, ягдкоманда расположилась на отдых. Пожалуй, лучше этот дымок обойти подальше.... Спуститься в овражек? Было бы неплохо, но уж больно густо он занесен снегом. Пожалуй, имеет смысл пройти по краю, прячась за зарослями можжевельника - к тому же постараться не наступить на сухую ветку. Чёрт его знает, кто развёл этот костёр - лучше обойти его подальше...
Всё ниже и ниже.... Через минут двадцать, если он будет идти в прежнем темпе - внизу покажется дорога вдоль реки. Река.... Вода - это жизнь! Жутко болят глаза, всё тело болит и ноет, каждый вздох даётся с немалым трудом.... Только бы не потерять сознание в эти последние полчаса.... Только бы удержаться на ногах!
Когда началось восстание - кажется, никто не предполагал, во что это выльется. Власть Тисо пала так легко и просто! У всех тогда, помнится, кружилась голова от ощущения свободы - у всех, кроме русских. Те смотрели на нас, впавших в эйфорию, пьяных от только что добытой свободы - как смотрят умудрённые жизнью, тёртые и битые судьбой старые учителя на восторженных выпускниковЈ наивно и смешно мечтающих о грядущих успехах во взрослой жизни. Русские понимали, кто такие немцы и на что они способны.... Мы же не думали о немцах; большинство из нас полагало, что главное - это свалить Тисо и гардистов, избавить Словакию от власти обанкротившихся клерикалов, втянувших нас в войну с Россией; как же мы были наивны!
Даже когда с юга в Нитру начали прибывать мадьярские части - руководство восстания поначалу никак не воспринимало их всерьез; в конце концов, у нас было почти пятьдесят тысяч штыков, плюс - восточнословацкий корпус! Русские напрасно взывали к благоразумию и осторожности - к чему? Ведь это наша земля! Кто здесь сможет что-то нам сделать? Тем более - на "Три дуба" каждый день приземляются транспортные Си-47, из Советского Союза сплошным потоком идёт оружие и амуниция, прибыла воздушно-десантная бригада, небо над Банска-Быстрицей охраняют Ла-5 истребительного авиаполка.... Восстание не может не победить - ведь мы так сильны!
И ведь немцев было не так много, всего три-четыре дивизии, причём даже не вермахта, а СС.... Но это были жёсткие профессионалы войны - разве можно равнять с ними наших мальчишек, впервые взявших в руки винтовки?
Густой ельник кончился - и перед ним открылась делянка с вырубленными и сложенными в небольшой аккуратный штабель молодыми соснами; но, самое главное - от делянки вниз шла дорожка, едва заметная под выпавшим снегом.... Отсюда тропинка может идти только к жилью! Господи, только бы хватило сил....
Куцый декабрьский день клонится к концу - ему надо поспешить! До захода солнца - от силы час, значит, ровно столько ему осталось жить - если он не доберётся до тепла.... На дорожке видны следы - значит, не далее, как сегодня утром, кто-то наведывался на делянку, забрать пару сосновых брёвен на растопку; сосна хорошо горит в камине! Тепло.... Как ему нужно сейчас тепло домашнего очага!
Ноги отказывают, он их практически не чувствует от колен и ниже - но тропинка и свежие следы на ней придали ему сил; ещё немного, ещё сотня, может быть, две сотни шагов - и он выйдет к жилью! К теплу...
Эти последние полторы сотни шагов дались ему особенно тяжело - через каждые десять-двенадцать он останавливался, переводил дух, собирал остаток сил - и вновь двигался вниз, к реке - шум которой он уже слышал... или ему просто казалось, что он слышит реку? В любом случае - с каждым шагом он все ближе и ближе подходил к жилью, и оставленные кем-то следы на снегу поддерживали в нём силу воли. Иногда ветер доносил до него запах дыма - и это лучше всего поддерживало в нём надежду на жизнь...
У него не осталось сил, чтобы обрадоваться - когда сквозь с каждым шагом редеющие еловые ветви он, наконец, увидел строения - чью-то усадьбу на окраине деревни. Жильё! Сарай, овин, дом со струйкой дыма над старательно побеленной трубой. Люди! Жизнь!
С трудом ему удалось преодолеть неистовое желание тут же броситься к этому дому и постучать в дверь - надо быть осторожным, в деревне могут быть немцы, могут - мадьяры, или, что ещё хуже - какая-нибудь полудикая, обезумевшая от пролитой крови "боевая группа" из галичан, босняков или хорватов. Поэтому спешить не стоит; надо, пожалуй, пройти по краю деревни и осмотреть её, оставаясь невидимым за стеной елового леса. Чей это дом с такими до боли знакомыми зелеными ставнями? Если это Турзовка - а, скорее всего, это именно так - то самым крайним домом на краю деревни, у склона поросшей густым ельником горы, был дом Фарника. Когда-то давно, ещё при Первой республике, Фарник состоял в местной ячейке компартии. Но прошло шесть лет - Бог знает, как всё могло измениться...
Да, это Турзовка - вон дом дорожного смотрителя, дальше, вдоль реки - большое белое здание мельницы, а за ним - сад, в глубине которого, у самого уреза воды, стоит дом, в котором они жили с матерью до того, как переехали к бабушке. И в который он вернулся за год до войны - исключённый из внешнеторговой академии, выброшенный из жизни. Тогда казалось - навсегда...
Деревня словно вымерла. На улице - ни одного человека, во дворах молчат собаки.... Народ затаился по домам? Может быть - сейчас такое время, что безопаснее не высовываться на свет Божий.... Во всяком случае, одно внушает надежду - вооруженных патрулей в деревне не видно, как не видно и техники - мотоциклов или грузовиков. Значит, скорее всего, немцев или мадьяр в деревне нет - если бы они были, собаки лаяли бы так, что он бы услышал этот лай ещё на подходе, задолго до делянки...
Темнеет.... Это хорошо, в сумерках ему будет проще пройти незамеченным в дом матери. Мама его ждёт - она всегда ждала его, откуда бы он ни возвращался.... Дома ли младшие братья - Ладислав и Виктор? В сентябре они так хотели пойти с ним.... Хорошо, что он тогда не взял их в отряд - ему и так за эти три месяца слишком часто пришлось хоронить мальчишек возраста его братьев.... Братья тогда записались в деревенский отряд самообороны - охранять мост через Кисуцу и железнодорожный переезд; на весь их отряд надпоручик Дорчак приказал выдать шесть старых "манлихеров" и ящик патронов, - для охраны моста вполне достаточно...
Он осторожно перелез через живую изгородь, не чувствуя, как колючки рвут его кожу - холод сделал его нечувствительным к таким мелочам. В окне горит огонёк - значит, дома кто-то есть.... Его ждут! Его ждут все последние три месяца - с того самого дня, когда он, нашив на рукав комиссарскую звезду, ушёл с отрядом в горы. Три месяца.... Какой мимолётный срок! В мирное время он бы даже не заметил его...
Дверь заперта - что ж, время нынче военное. Он трижды постучал по потемневшей от старости дубовой перекладине, прибитой поверх сосновых досок двери - прежде чем услышал настороженно-негромокое "Кто там?" Единственное, что он смог произнести пересохшими, обуглившимися от мороза губами - "Открой, мама! Это я"...
Дверь открылась - и на пороге возникла испуганная босоногая женщина в наброшенном на плечи, когда-то белом, а теперь желто-сером, полушубке, зябко кутающаяся в пуховый платок. Мама....
В этот момент последние силы оставили его - и, шагнув в жарко натопленную комнату, он изможденно рухнул на пол - последним усилием воли удержав в руках винтовку...
Необходимое отступление для белорусского читателя
Остановимся на несколько минут.
Эта книга - о жизни и судьбе мужественного и честного человека, Рудольфа Яшика, одного из наиболее ярких и талантливых словацких писателей середины прошлого века, прошедшего Восточный фронт, Словацкое национальное восстание, послевоенные политические репрессии - и сохранившего, несмотря на все тяготы и невзгоды, чистоту души, крепость духа, стойкость характера и верность идеалам своей юности; поверь, мой дорогой читатель, в те времена это было ох как непросто!
Но для того, чтобы каждому, кто возьмет эту книгу в руки, было понятно, в каких обстоятельствах и во время каких исторических событий жил наш герой - просто необходимо включить в ткань нашего повествования хотя бы общие сведения об истории Словакии середины ХХ века, о самых её трагических и одновременно самых героических страницах, о становлении Словацкого национального государства, о сотворении словацкой нации - выковавшейся в горниле Второй мировой. Без этих сведений книга будет неполной, а многое, о чем будет говориться на этих страницах - непонятным; это естественно, новейшая история Восточной Европы обычно очень мало интересует нас, белорусов. Поэтому я счел необходимым дополнить эту книгу краткими заметками об истории Словакии ХХ века - для того, чтобы читатель смог разобраться в том, о чём говорится в этой книге.
Рождение Чехословацкого государства
Территорию между Польшей и Германией на севере и Австрией и Венгрией на юге мы довольно долго называли Чехословакией; некоторые жители постсоветского пространства говорят так и сейчас, когда единой ЧССР уже восемнадцать лет, как не существует в природе, - и в общем, мы полагаем, что такой миропорядок и такое политическое устройство там было всегда. Тем не менее - такого государства НИКОГДА прежде в истории не было, впервые оно появилось на политических картах мира лишь в 1918 году, когда в Европе с треском рушились могучие империи - Германская, Российская и Австро-Венгерская.
Как известно, средневековая независимая Чехия (со всеми её Пшемыслами, Вацлавами и Карлами) утратила свой суверенитет и перешла под руку австрийских Габсбургов в самом начале Тридцатилетней войны, после битвы у Белой горы в 1620 году - на триста лет сделавшись частью Австрии; впрочем, и до этого территория Чехии входила в западноевропейское политическое пространство - достаточно сказать, что один из её королей, Ян I Люксембург, погиб в знаменитой битве при Кресси в 1346 году (во время франко-английской Столетней войны), сражаясь на стороне французов. Словакии же, как суверенного государства словацкого народа, вообще никогда не существовало - эта территория с конца IX века была частью Венгерского королевства, и как часть этого королевства, она вошла в состав Австрии - чтобы затем, вместе с ним же, в 1867 году получить автономию (государство официально стало называться Австро-Венгрия).
Прошу заметить - чехи и словаки никогда до первой четверти ХХ века НЕ ЖИЛИ В ЕДИНОМ ГОСУДАРСТВЕ. Более того, несмотря на официальную доктрину "чехословакизма", принятую на вооружение в начале прошлого века идеологами чешской независимости, факт остается фактом - чехи и словаки суть ДВА РАЗНЫХ СЛАВЯНСКИХ НАРОДА - несмотря на то, что их языки имеют много общего.
Увлекательную и познавательную историю чешского и словацкого "национальных возрождений" XVIII - XIX веков мы пропустим - желающие могут ознакомиться с трудами "будителей" в специальной литературе. Отметим лишь, что к началу ХХ века словаки и чехи, благодаря своим писателям и просветителям (в числе коих необходимо назвать Ф. Палацкого, П. Шафарика, Я. Коллара, создателя словацкого литературного языка Людовита Штура), уже чётко осознавали себя самостоятельными и самобытными НАРОДАМИ - причём народами славянскими, радикально несхожими с немцами и венграми, представляющими в Дунайской монархии Габсбургов правящие нации. И зерна пропаганды "восстановления чешской независимости", щедро разбрасываемые честолюбивыми политиками соответствующей национальности накануне Первой мировой войны, легли на благодатную почву...
Ничего поэтому нет удивительного в том, что многие чехи, не желая сражаться за интересы Австрии в начавшейся всеевропейской "мясорубке", сдавались в плен - иногда целыми полками, под медь полковых оркестров и с развевающимися знаменами. Также ничего удивительного нет в том, что политические руководители Антанты благосклонно встретили рождение Чехословацкого национального совета, созданного в разгар войны Томашем Масариком, Эвардом Бенешем и Миланом Штефаником в Париже - куда оные политические деятели Австро-Венгрии благоразумно свинтили накануне и в первые месяцы войны (принцип "Разделяй и властвуй" ведь не вчера придуман!). Масарик со товарищи решительно поставили на Францию - благо, профессор Масарик, будучи масоном, повсечасно встречал со стороны своих единомышленников во французском правительстве благосклонное участие. Русофильских же чешских политиков, не бывших столь дальновидными (и посему оставшимися на Родине) - Карела Крамаржа и Алоиса Рашина - австрийская полиция, несмотря на их депутатскую неприкосновенность, арестовала, а австрийский суд приговорил, на всякий случай, к смертной казни; кстати, этой же участи не избежали и коллеги Бенеша по анти-австрийскому "подполью", организованному им перед эмиграцией - Вацлав Клофач, профессора Гербен и Шайнер. И пока Масарик на пару с Бенешем окучивали западноевропейских и американских политиков на предмет разного рода послевоенных льгот и преференций "угнетенному чешскому народу", австрийская полиция старательно расчищала для этой "сладкой парочки" политическое поле на Родине.
28 октября 1918 года случилось неизбежное - министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Андрашши объявил о намерении своего государства сложить оружие и начать переговоры о перемирии. В этот же день Чехословацкий национальный совет (к тому времени уже признанный Францией, Италией и Великобританией, и имевший в своих руках - чисто номинально, разумеется - вооруженную силу в лице "чехословацких легионов") объявил о независимости Чехословакии - а 30 октября Словацкий национальный совет заявил об отделении Словакии от Венгрии. Понятно, что оба эти "Совета" были мутными лавочками из случайных людей, которых никто никогда не выбирал - но в момент крушения старого мира десяток ловких авантюристов могут, при наличии определенной воли, беспредельной наглости и безграничного честолюбия, свернуть горы - история российской Февральской революции тому наглядный пример. К тому же эти люди яростно махали перед толпой бумагами о признании их "контор" со стороны Антанты - что, в общем-то, и было на тот момент подлинным ярлыком на княжение в де-факто ставших бесхозными австрийских владениях.
Как и в случае с Россией, главные мятежники и ниспровергатели "австрийского гнета" - Масарик и Бенеш - прибыли в Прагу уже после произошедшего ниспровержения Габсбургов, что, впрочем, ничуть не помешало им по-хозяйски занять кабинеты в Граде. Масарик объявил себя президентом, Бенеш - министром иностранных дел. Поскольку за спинами этих людей маячили штыки Антанты - шансы всех остальных претендентов на Главное кресло в Пражском Граде автоматически уменьшались до нуля. Официально Томаш Гарриг Масарик возглавил Чехословакию только 29 февраля 1920 года - но это уже не имело никакого значения. Имело значение лишь то, что тщанием его и его министра иностранных дел Эдварда Бенеша на Версальской мирной конференции были официально закреплены и утверждены границы Чехословакии - именно те границы, которые через двадцать лет станут причиной её гибели...
Однако, сколько же ему пишут.... "Альжбета" всколыхнула душу многих - не зря он вложил в неё столько сил; первая любовь - тема тонкая и чрезвычайно деликатная, но ему, кажется, всё же удалось сохранить в книге едва уловимое, трепетное, светлое и невесомое ощущение пробуждения первого чувства...
Ему тогда было пятнадцать - как же кружила ему голову та весна! Озорные взгляды Аниты - он и сейчас хорошо помнит, как лучились теплом и надеждой её глаза; тогда для счастья ему хватало одного лишь её взгляда! Всего три недели.... Или целых три недели? В юности совсем иной счет времени...
Позавчера приезжал Павел - по-крестьянски основательный, молчаливый, сосредоточенный; привёз овечьего сыра, деловито советовался с врачами, куда отвезти его после операции. Дружище, как же я рад, что у меня есть ты! И твоя жена - та, которую ты вытащил из вагона с "остарбайтерами" на станции Житомир.... Ещё двадцать минут - и вы бы уже никогда не были вместе! Упрямо отвергавший всякие религиозные разговоры, молча избегающий исповеди у полкового капеллана - ты тогда в последней надежде бросился за помощью в униатскую церковь на окраине Овруча, и ветхий священник с совершенно седой бородой выписал тебе свидетельство о венчании - хотя, ручаюсь, не понял и трети из того, что ты ему сбивчиво и сумбурно говорил, пихая ему в руки тощую пачку оккупационных марок.... На связном самолете, каким-то чудом уговорив пилота, ты долетел до Житомира, держа у сердца эту бумагу - и вырвал-таки свою Галину из лап педантичного и сухого обер-лейтенанта, начальника эшелона. Это было маленькое чудо - но ведь настоящая любовь способна творить чудеса, я это хорошо знаю.... И когда ты, счастливый и радостный, сажал свою новоиспеченную жену в вагон для отпускников до Прешова - мы все по-хорошему завидовали тебе, тому, что в пламени этой вселенской свистопляски, среди крови, несчастья и слёз - вы оба обрели любовь.... Ведь любовь, мой друг Павел, это единственное, ради чего стоит жить - и ради чего не жаль умереть! Ты не меньше меня это знаешь.... Когда ты двадцать девятого августа открыл для восставших рабочих ворота цейхгауза, зная, что за это - по законам военного времени - тебе грозит расстрел - я знаю, ты сделал это во имя любви. К своим товарищам, к своей стране, к своей жене - ради которой совершил невозможное.... Как же я люблю тебя, дружище! Мне будет очень не хватать тебя там, куда я скоро отправлюсь...
Нитра, католическая гимназия, 15 марта 1935 года
Умерла бабушка.... Рухнул целый мир - ЕГО мир; было такое чувство, как будто обрушилась стена, на которую вся их семья всегда могла опереться - и вдруг этой стены не стало.... А за этой рухнувшей стеной открылся огромный, совсем чужой, враждебный мир - в котором ему теперь придется жить самостоятельно - и растерянная, плачущая, сбитая с толку, испуганная мать будет смотреть на него, как на последнюю свою надежду... но ведь ему только пятнадцать лет! И братья - им тоже придется теперь тяжело.... Бабушка так хотела, чтобы он выучился на священника - и он поступил в эту гимназию при семинарии, хотя вся его душа бунтовала против этого; теперь он вынужден будет уйти из гимназии, так и не исполнив бабушкину мечту - просто потому, что учится ему будет не на что: бабушка каждый месяц высылала ему по сотне крон, без этих денег ему в Нитре просто нечего будет есть, нечем платить за интернат.... Но самое чёрное, самое отчаянно безысходное во всём этом - это то, что больше он никогда не увидит Аниту...
Когда в двадцать восьмом году его, деревенского мальчишку с гор, привезли в Нитру - он поначалу не мог поверить во все то, что видел - высокие дома, автомобили, тысячи людей.... В Турзовке ему никогда не доводилось видеть всего этого - вечным спутником его детства была величественная тишина гор зимой, их таинственный, глухой шепот летом, шум бурлящей Кисуцы весной, когда она каждый март грозила, разлившись, снести их маленький домик.... Горы всегда окружали его, он привык к ним - и вдруг их не стало: поезд, в который его, собрав нехитрые пожитки, посадила мама, выехал на равнину нижней Нитры.
На перроне его встречала бабушка - тогда ещё крепкая, молчаливая женщина едва за пятьдесят; взяв его за локоть одной рукой и крепко ухватив его деревенскую полотняную суму второй - она быстрым шагом потащила его в город, не давая времени вдоволь поудивляться открывающемуся волшебному миру.... В тот день он решил, что Нитра - это самый большой город на земле: за недолгую дорогу от станции до семинарии ему встретилось людей раз в двадцать больше, чем всего жило в Турзовке!
Здание семинарии испугало его - четырехэтажная громада из серого камня, с маленькими, забранными решетками, слепыми окошками показалась ему чем-то вроде тюрьмы, о которой рассказывал сосед Фарник, пугая его после очередной проказы.... И ещё больше напугала его калитка в глухой стене - железная, кое-где тронутая ржавчиной, с маленьким зарешеченным окошком. Бабушка постучала в неё, окошко открылось - после чего калитка, пронзительно заскрежетав, распахнулась. На пороге стоял сутулый, весь в чёрном, мужчина, с серым, каким-то неживым, лицом - таких лиц ему ещё никогда не доводилось видеть...
Это случилось в конце февраля... или в начале марта? Нет, точно, двадцать шестого или двадцать седьмого февраля; тогда как раз у Яна Браника - он погибнет в октябре сорок четвертого, у Бойницы; немецкий танк раздавит пулеметное гнездо, из которого он со своим вторым номером до самого последнего мгновения будет вести огонь по наступающим цепям эсэсовцев из дивизии "Галичина" - был день рождения. Их отпустили с уроков, и они, весёлой дружной гурьбой, мчались по набережной Нитры, бесшабашно размахивая портфелями; южный ветер с далёкого Дуная так кружил им головы! Потом, столпившись у трафики, они нетерпеливо ждали, пока Янек купит на всех лакричных тянучек, конфет и абрикосовой воды - и в этот момент он увидел ЕЁ.... Вернее сказать, сначала не увидел, а почувствовал - как будто его щеки коснулся солнечный лучик; только потом, через мгновение, показавшееся ему вечностью, он встретился взглядом с её глазами - и вдруг ощутил, как быстро забилось его сердце, а по спине пробежал какой-то непонятный озноб. Как же у него тогда закружилась голова!
Его приятели помчались дальше - а он всё стоял у трафики, глядел на её - и мучительно долго пытался сказать ей хотя бы пару слов; как же тяжко дались ему муки этой первой фразы! Он бессильно кусал губы от вдруг нахлынувшей нерешительности, мысленно проклинал свою робость.... А она смотрела на него, смущающегося, краснеющего, тяжело подбирающего слова - и шаловливые лучики от её глаз вгоняли его в ещё больший ступор; в конце концов, единственное, что он смог тогда выдавить из себя - "Барышня, а хотите конфету?"... сейчас об этом даже смешно вспоминать.... Смешно и грустно. Как же далеко в прошлом осталась его беззаботная юность!
В следующий раз они встретились через три дня - на том же месте, на набережной; и это была совсем не случайная встреча: он третий день подряд сбегал с уроков и бродил вдоль Нитры, в надежде увидеть Её.... И вот чудо произошло! Впрочем, оно и не могло не произойти - она, как выяснилось позже, тоже три дня подряд уходила днем из дому, каждый раз придумывая какие-то предлоги и не видя, как мать с отцом многозначительно улыбаются друг другу, слушая её сбивчивые рассказы про подругу, которой нужно помочь с латинским...
Анита - какое чудесное имя! Хотя совсем не словацкое.... Её отец был владельцем писчебумажного магазина на Штуровой, мать преподавала в женской гимназии на Купецкой, недалеко от площади Святоплука. Анита училась в этой гимназии, и мечтала после её окончания уехать в Прагу - правда, не совсем чётко понимая, чем будет заниматься в столице. Просто уехать в Прагу - а там всё будет просто замечательно.... Она рассказывала ему о своих планах - наивных и смешных; но тогда они ему совсем не казались наивными и смешными!
Целыми днями напролет они гуляли по городу, хмельные от своей любви, шальные от кружащего голову весеннего воздуха - и казалось им, что земной шар вращается вокруг них; Господи, как же счастливы они были те три недели, что подарила им судьба!
А сегодня он соберет свои вещи, сдаст учебники в библиотеку, попрощается с одноклассниками, скажет "прощайте, учитель!" пану Щетине, единственному наставнику, к которому он привязался всем сердцем, и с которым ему было по-настоящему жаль расставаться - и пойдет на вокзал, где сядет на поезд до Турзовки. И никогда, никогда, никогда больше в жизни не увидит Аниту.... Не услышит серебряных колокольчиков её смеха, не почувствует под рукой бесценного шёлка её волос, не коснется нежного бархата её кожи.... Никогда больше не испытает безумного восторга от поцелуя её губ! Она уедет в город своей мечты, сияющую огнями, шикарную и богатую Прагу - а ему уже сегодня вечером придется отправиться обратно в свои Кисуцы, в бедный и неприютный дом матери - где никто не будет его держать слишком долго: он уже взрослый, ему уже пятнадцать, в этом возрасте мужчине надлежит самому зарабатывать на хлеб!
Невыносимо тяжело осознавать, что больше никогда он не увидит бабушку. И дело даже не в том, что теперь ему придется тяжко без её помощи - ведь это на её деньги он учился в Нитре; тяжело будет просто потому, что уже не с кем будет поделиться своими сомнениями и тревогами - мама никогда не понимала его так, как понимала бабушка. А теперь её нет - и уже не будет никогда!
Бабушка.... Строго поджатые губы, цепкий изучающий взгляд - никогда ему не удавалось её провести! - чёрный платок у самых бровей; а ведь не было на земле человека, который любил бы его больше бабушки! И вот теперь её не стало....
В один день он потерял двух самых дорогих его сердцу людей - один ушёл навсегда за ту черту, из-за которой уже не возвращаются, а вторая.... Вторая мечтает о жизни в Праге - хотя её отец, слыша эти разговоры, лишь грустно улыбается. Какое может быть будущее у еврейской девушки в Праге - если само чехословацкое государство качается, как тополиный лист на осеннем ветру, и неизвестно, будет ли у него у самого хоть какое-то будущее? Да, в Праге, может быть, ещё надеются на сохранение единства страны - а вот из Нитры будущее единой Чехословакии кажется совсем не таким радужным. И ещё менее радужным кажется будущее чехословацкого еврейства - не зря уже второй год богатые братиславские евреи пакуют чемоданы, продают дома и магазины и потихоньку уезжают за океан - слишком уж мрачные вести приходят с Запада..... К тому же с каждым днём укрепляют свои позиции словацкие радикальные организации - хотя их вожди, Войцех Тука и его сподвижники, сидят в тюрьме; но разве уголовным преследованием можно решить политические проблемы? Арестами и судами можно лишь загнать проблему внутрь - но разве она от этого станет менее актуальной? А почва для вспышки яростного антисемитизма здесь удобрена на славу - не хуже, чем в Германии....
Да, в Нитре "Радобрана" особо не светится - не МартинЈ да и запрещение на публичное появление в форме ещё действует; но и здесь по воскресеньям во многих пивных черным-черно от молодцев Андрея Глинки - известно, как относящихся к евреям. Отец Аниты старается обходить эти места за квартал - и всё равно время от времени удостаивается свирепого ненавидящего взгляда. Вряд ли эти молодчики ограничатся лишь взглядами - если вдруг окажутся у власти.... Да и в Судетах неспокойно - тамошние немцы пока только угрюмо ворчат, но партия Генлейна уже взяла курс на раскол страны...
Впрочем, тогда все эти пессимистические сетования отца Аниты проходили у него мимо ушей - до политических ли проблем было тогда ему, влюблённому мальчишке? Тогда вся эта мутная непонятная возня казалась ему сущей ерундой - этим старым болтунам (а старыми болтунами были тогда для него все, кому было больше двадцати пяти) просто больше нечем заняться - вот они и придумывают себе разные глупости, чтобы их обсуждать...
Очень скоро - не пройдёт и пяти лет! - политика властно возьмет его в свои стальные объятья; и, глядя на развал своей страны, на несчастья, которые обрушатся на его народ - он поймёт, что от политических разговоров в пивных до пулеметных очередей на улицах - на самом деле, совсем небольшая дистанция...
Чехословакия. Первая республика, 1918-1938 годы
Надо сказать, что в Версале Бенеш проявил завидную нахрапистость и беспредельную наглость - весьма, впрочем, импонировавшие политикам Антанты. Ведь "отчаянно смелый" чешский демократ изо всех сил пинал напрочь лишившегося к этому времени когтей и зубов, обезоруженного и связанного немецкого льва - каковой лев ещё недавно доводил французских политиков до смертельно холодного пота. Впрочем, требования Бенеша к Германии и Австрии выплатить "его" державе репарации, равно как и пожелания отдать Чехословакии в управление обе Силезии и Лужицкую землю (где чехами и не пахло!) - были Хозяевами мира мягко отвергнуты. Тем не менее, Чехословакия в тех границах, которые все же были ей нарезаны, получала изрядные куски со смешанным населением (чешско-немецким, чешско-польским или словацко-венгерским), на которых доля чехов или словаков иногда не превышала пяти процентов. Также к Чехословакии было присоединено Закарпатье (бывшее венгерским тысячу лет), получившее название "Подкарпатская Русь".
В итоге Чехословакия стала весьма многонациональным государством - 46 % её населения составляли чехи, 13 % - словаки, 28 % - немцы, 8 % - венгры, и по 3 % - украинцы и евреи. И уже с начала двадцатых годов в новорожденном государстве начались межнациональные распри - причем не только по линии раздела "славяне - не-славяне", но и между чешской и словацкой частью этого детища Антанты.
Разногласия эти были, увы, неизбежны. Это французам, англичанам и доверчивым американцам Бенеш с Масариком могли успешно втирать красивую сказку о единстве чехословацкого народа и о мизерной численности национальных меньшинств во вверенном им государстве; для собственно же населения Чехословакии эта байка никак не проходила - словаки, немцы и русины Закарпатья прекрасно понимали, что они отнюдь не чехи, и чехами становиться вовсе не желали - несмотря на старания официальной Праги. Но если недовольством немцев (ввиду их "вины" за развязывание Мировой войны) и русинов (ввиду их малочисленности и хронической нищеты) ещё можно было как-то пренебречь, то недовольство словаков выплескивалось весьма и весьма серьезными волнами.
Хотя по названию Чехословакия была "двуединым" государством, на деле, как говорил основатель словацкого правого национализма Андрей Глинка, это государство "являлось федеративным только по названию". Вся фактическая власть находилась в руках политиков из Праги - весьма болезненно реагировавших на любые автономистские поползновения. Политические, национальные и экономические права не только немцев, поляков или русинов, но даже словаков в "едином государстве чехословацкого народа" ущемлялись, они подвергались активным попыткам ассимиляции чешским большинством. Как ответ на чешское доминирование, в Словакии серьезной политической силой стала консервативно-клерикальная Словацкая народная партия (SlovenskА ?udovА strana, кратко - "?udovcу", "народники"), существовавшая еще с австро-венгерских времен и пользовавшаяся поддержкой не менее половины словаков. Возглавлявший партию отец Глинка еще в 1920 г. охарактеризовал этот процесс так: "Мы готовы трудиться 24 часа в сутки ради того, чтобы наша страна превратилась из вассала масонской Чехословакии в свободную белую и христианскую Словакию".
Словацкие "народники" отнюдь не были "диванной" "партией любителей пива" - по инициативе профессора Войтеха Туки (бывшего в 1923-1929 годах генеральным секретарем партии) с 1923 года началось формирование партийной "милиции", носившей название "Rodobrana" ("Народная защита") - к 1925 году насчитывавшей в своих рядах более пяти тысяч бойцов. На левом нагрудном кармане черных рубашек "народников" нашивался шестиконечный крест Святых Первоучителей славянских Кирилла и Мефодия - партия таким образом заявляла о своей приверженности традиционным ценностям.
Впрочем, особо долго щеголять в чёрных рубашках с крестом Прага народникам не позволила - уже в 1926 году властями было запрещено ношение партийной униформы, а после того, как это не "умиротворило" членов "Родобраны", в 1927 г. последовало ее полное запрещение. Тем не менее, эти репрессии отнюдь не сломили "народников" - на выборах в 1927 году они триумфально побеждают всех своих либерально-демократических оппонентов, после чего президент Масарик, скрепя зубами, вынужден был назначить из числа "народников" несколько министров. Впрочем, терпение "либерального" президента было недолгим - правый национализм и католический консерватизм Глинки и Тука был для масона Масарика ножом острым - и в 1929 году против профессора Туки, отличавшегося особенно радикальной риторикой, были сфабрикованы обвинения в заговоре против государства и шпионаже в пользу Венгрии. Он был приговорен к 15 годам тюрьмы. "Словацкие народники" под этим предлогом были лишены всех министерских портфелей, а партия де-факто выброшена из политического процесса. И именно с этого момента партия отца Глинки переходит в жесткую оппозицию Праге и провозглашает курс на достижение независимости Словакии.
Так что все обвинения послевоенных пропагандистов в адрес словацких "сепаратистов", якобы выпестованных Гитлером на погубу демократической и свободной Чехословакии и ничего общего с подлинными чаями словацкого народа не имевшими - увы, голословны и лживы, как и всякая иная либеральная пропаганда. Официальная Прага в двадцать девятом году сама сделала все возможное для того, чтобы основная политическая сила Словакии перешла на радикальные (сейчас они бы назывались "экстремистскими") позиции - напоминаю неверующим Фомам, что до прихода Гитлера к власти в Германии оставалось ещё четыре года...
***
Сегодня - ровно семь лет с того момента, когда он в последний раз встречался с Траяном; через полгода после той последней их встречи Траян пустил себе пулю в лоб - что ж, он сам выбрал свой путь, и шёл по нему, не сворачивая, до самой последней черты.... Двадцать девятого декабря пятьдесят третьего он эту черту перешагнул.
Для него всегда было загадкой - каковы же были подлинные политические взгляды Траяна? Когда верх брали клерикалы - он был клерикалом и ревностным почитателем монсеньора Тисо; когда чаша весов клонилась в сторону демократов - не было в Батяванах большего поклонника Бенеша, чем Траян; когда в силу вошли коммунисты - он стал самым ярым марксистом в Нитранском крае, но всё же тайно продолжал помогать демократам - так, на всякий случай.... И ведь нельзя сказать, что он был беспринципным негодяем - Траян очень много сделал для Батяван, для рабочих обувной фабрики, для крестьян окрестных деревень. Он просто хотел быть Главным - и ему было совсем не важно, под каким знаменем осуществлять свою мечту....
В мае сорок пятого Траян объявился в Батяванах - во главе своего собственного "партизанского отряда", всем и каждому рассказывая о своих "боевых заслугах" - хотя все в округе прекрасно знали, чем занимались его "партизаны" осенью сорок четвертого и всю зиму сорок пятого, до прихода румын генерала Толбухина. Сидели по высокогорным колыбам, браконьерничали и ждали, чья возьмёт! "Партизаны".... Когда их бригада умывалась кровью в Раецкой долине - Траян со своими дружками сидел, как мышь под метлой, в горах, регулярно наведываясь в деревни вокруг Превидзы с "реквизициями". А когда Верхнюю Нитру заполонили колонны отступающих немцев и мадьяр - единственное, что делал его отряд - это грабил венгерские обозы с продовольствием и украденным в Банска-Быстрице барахлом....
В первые дни после освобождения "партизан" Траяна можно было очень легко различить среди всех остальных бойцов, спустившихся с гор - по шикарным хромовым сапогам, пошитым на обувной фабрике в Батяванах за счет казённых сумм, по молодецким каракулевым кубанкам, как у русских кавалеристов (кубанка была верхом партизанского шика, мало у кого из бойцов бригады Штефаника имелась такая роскошь), да по мундирам из английского сукна прекрасного оливкового цвета - также полученного с государственных складов. "Своих" Траян старался обиходить по максимуму.... Впрочем, в этом был весьма здравый практический смысл - за казённый кошт Траян получил полторы сотни преданных и верных горлопанов - а в послевоенной политической сумятице и неразберихе это позволило ему довольно быстро стать Главным в Батяванах и округе.
Но в пятьдесят первом звезда Траяна закатилась - в Братиславе начались процессы над его покровителями; в начале пятьдесят третьего года его сняли с должности директора фабрики, началось партийное следствие по его "подвигам" во время восстания и после него. Припомнили ему и загадочное убийство летом сорок пятого Золтана Реттеги и Августина Чеснохи - руководителей завода "Бати" в Батяванах; хотя следствие и не нашло доказательств прямого участия Траяна в этом преступлении, но выгодно оно было только ему.... Почти целый год комиссия партийного контроля допрашивала близких Траяну людей, членов его "партизанского" отряда - и, в конце концов, он не выдержал этого чудовищного психологического давления.
Траян всегда носил с собой небольшой полицейский "вальтер" - и двадцать девятого декабря пятьдесят третьего этот пистолет сослужил ему последнюю службу...
Шимонованы, 31 августа 1944 года
- Рудольф, не дури. Что ты забыл там, за Фатрой? Теперь твой дом здесь! Сегодня в Батяванах формируются три отряда - выбирай любой, я подпишу твоё назначение, не глядя!
Траян, облокотившись о край стола, наклонился к своему собеседнику - всем своим видом являя крайнее нетерпение вкупе с раздражением тем, что что-то идёт не так, как он задумал.
Яшик ответил - так сухо, как только мог, стараясь, чтобы в его голосе отчётливо слышалось решительное несогласие:
- У меня назначение.
Траян раздражённо махнул рукой.
- Какое, к чёрту, назначение? Сейчас в Быстрице выписывают сотни таких бумажек - и ты лучше меня знаешь им цену! Мне в двух отрядах нужны комиссары, у меня сейчас нет заместителя по политической части - а ты как раз подходишь на все эти должности, ты коммунист, опять же - молодой, но имеешь боевой опыт, воевал, понимаешь по-русски.... Тебя будут слушать рабочие. Оставайся!
Яшик покачал головой.
- Нет, Траян. Я не останусь здесь, под твоей командой. - Рудольф умышленно сделал ударение на слове "твоей" - чтобы чётко и однозначно расставить все точки над "i".
Его собеседник нахмурился.
- То есть ты хочешь сказать, что не доверяешь мне? Именно мне, Йожефу Траяну?
Помолчав минуту, Яшик кивнул.
- Да. Не доверяю. Я помню март тридцать девятого. Ты тоже его помнишь...
Траян поморщился.
- Что ты мне тычешь в глаза тем случаем? Да, я сорвал со здания мэрии чехословацкий флаг... было дело. Но ведь тогда мы все были в эйфории обретения независимости! Чехи за двадцать лет выпили столько словацкой крови - что не грех было и сорвать флаг, который означал для нас лишь одно - господство Праги!
Яшик усмехнулся.
- В эйфории были все - а знамя сорвал ты.... А насчет того, что чехи не давали нам жить - так ведь это не ты боролся за независимость Словакии - но именно ты захотел воспользоваться этим случаем, чтобы стать главным в Шимонованах - разве не так? Это ведь ты шестнадцатого числа поехал в Нитру - за должностью приматора. Помнишь? И это ты вывесил на площади большой портрет Тисо - приказав своим холуям украсить его дубовыми ветвями. Или ты хочешь сказать, что это было тоже в эйфории?
Траян тяжело вздохнул.
- Кто из нас тогда не ошибался?
- Ошибались многие.... И потом - в городе ходят скверные слухи по поводу Макаренко. Я не хочу им верить, но.... Если бы его не схватило гестапо - он, а не ты, сегодня был бы начальником Средне-нитранской зоны и командиром отряда здесь, в Батяванах. Ему, а не тебе, доверял Гржнар. Как-то слишком вовремя нашли его немцы - тебе не кажется? Ведь о том, что он, раненый, прячется в интернате для фабричных рабочих - знало совсем мало людей. Ты, Гржнар и Рената Вагнерова... пожалуй, и всё. Тем не менее - гестапо отличным образом было в курсе, в каком доме и в какой именно комнате этого дома искать Лексу...
Траян побагровел.
- Да как ты смеешь? Мальчишка! Кто тебе дал право?
Яшик кивнул примирительно.
- Хорошо, я не буду обвинять тебя в этом.... Но восьмого августа сорок третьего, когда в Батяваны приезжал Тисо - не ты ли произносил речь в его честь?
- Это была политическая необходимость. И потом - в ноябре этого же сорок третьего мы с Андреем Крамаром основали Революционный народный комитет - или ты думаешь, мне было легко на это решиться? Ты в это время отсиживался в горах!
Яшик пожал плечами.
- Отсиживался. Потому что за мою голову жандармское управление в Нитре обещало любому, кто сообщит обо мне, тысячу крон. Но восьмого августа не твой "революционный комитет", а мы с Йожефом Кметом и Рышардом Босяком разбросали по Батяванам две тысячи листовок против Тисо... я не хвастаюсь этим, я просто напоминаю тебе, кто в те дни чем занимался...
Траян помолчал, а затем, закурив, тихо проговорил:
- Значит, ты не останешься в любом случае.
- Да, Траян. Я не верю тебе - а те, кому я верил здесь, в Батяванах, уже мертвы.... И поэтому я сегодня вечером отправляюсь в Кисуцы - там надпоручик Дорчак формирует отряд, в котором мне надлежит быть комиссаром. Завтра я приступаю к своим обязанностям в бригаде имени Штефаника. А об остальном... об остальном мы договорим после войны.
Траян яростно затушил сигарету и, взглянув в глаза Яшику, с затаённой угрозой в голосе проговорил:
- Что ж, смотри, не ошибись... комиссар!
Яшик усмехнулся.
- Желаю тебе того же, Траян...
Чехословакия. Истоки крушения Первой республики
Надо признать, что словацкий сепаратизм, невидимый постороннему глазу, но постоянно тлеющий в долинах Вага, Нитры и Грона, к концу тридцатых годов Прага ещё могла удерживать в рамках - а вот немецкий уже никак. И дело даже не в том, что словацкое радикальное движение ни в коей мере не могло рассчитывать на серьезную помощь извне - в отличие от немецкого; главная проблема была в том, что немцы, в отличии от словаков, с самого зарождения самостоятельного чехословацкого государства были в нем ЧУЖИМИ, и никакой необходимости в поддержании оного государства в состоянии активной жизнедеятельности не видели. А, учитывая то отношение, которое немцы (ещё недавно - "титульная" нация Австро-Венгрии) испытывали по отношению к себе со стороны официальной Праги - то нет ничего удивительного в том, что для подавляющего большинства жителей Судет Чехословакия была ничем иным, как оккупационным государством. И не стоит лукавить - это было именно так; тем более, что с самого первого дня существования Чехословакии немцы ежедневно ощущали себя людьми второго сорта, ущербными относительно не только чехов, но даже и словаков...
Когда Бенеш в Париже распинался о том, каким чудным раем на земле для национальных меньшинств ("второй Швейцарией") будет Чехословакия, он обещал своим хозяевам всё - и признание немецкого языка вторым государственным, и включение в состав правительства специального министра по делам немцев, и разработку Конституции вместе с немецкими политиками.... Ничего этого, как понимаете, сделано не было. Более того, с самых первых дней существования Первой республики чехи и немцы начали строить собственные общественно-политические структуры - этнически "чехословацкие" общественные организации были в большинстве своём отделены от "немецких", и параллельно с чешскими партиями действовало несколько политических партий судетских немцев: социал-демократическая, аграрная (ландбунд), христианских социалистов (клерикалы). Обособлена была даже система образования - тот же Карлов университет, например, был разделён на чешский и немецкий.
Пока экономическая ситуация в Чехословакии была более-менее устойчивой - это по умолчанию признаваемое справедливым и естественным разделение населения страны на первый и второй сорт микшировалось и тщательно запрятывалось подальше от глаз мировой общественности. Но в октябре 1929 года в Нью-Йорке произошла Катастрофа - и уже в тридцатом году вся тяжесть мирового кризиса перепроизводства обрушилась на промышленную Чехословакию. А, поскольку немцы по большей части трудились на заводах и фабриках - то бич безработицы больнее всего ударил именно по ним. В 1932 году безработным стал КАЖДЫЙ ПЯТЫЙ "чешский" немец!
А вот это было по-настоящему серьезно; и ни одна из политических партий судетских немцев (само это понятие, кстати, появилось лишь в 1902 году, благодаря писателю Францу Йоссеру, а в политический обиход вошло лишь на рубеже тридцатых годов) никакого выхода из положения своим сторонникам предложить не могла - ни одна, кроме национал-социалистической партии (DNSAP), возникшей, кстати, задолго до своей "однофамилицы" в Германии. Но Прага оперативно, уже в октябре 1933 года, запретила деятельность и национал-социалистической партии (вместе с её символикой, свастикой и коричневыми рубашками).
Запретить партию - проще простого; а вот запретить политические взгляды - практически невозможно! Уже 2 октября 1933 года бывший учитель гимнастики Конрад Генлейн сотоварищи создали Судетско-немецкий патриотический фронт - который очень быстро, буквально за два с половиной года, стал ведущей политической силой судетских немцев. И на это были весьма существенные причины!
Многие историки из лагеря победителей уверенно утверждают, что Генлейн едва ли не с младых ногтей был на содержании Берлина, а его "фронт" (а позже "партия") - целиком и полностью гиммлеровско-гитлеровский проект. Дескать, простые немцы жили в Чехословакии припеваючи, катались, как сыр в масле, но из-за проклятого Генлейна вынуждены были стать врагами чешского народа. И если бы Масарик уже третьего октября 1933 года просто запретил фронт Генлейна, то и никакой Второй мировой вовсе и не было бы...
В 1935 году Судето-немецкая партия успешно выступила на общегосударственных парламентских выборах (получив голоса 60% немецкого населения), опередила все "чехословацкие" партии и получила 44 депутатских мандатов из 300 возможных. Запретить партию, которую поддержало столько избирателей? Которая де-факто является политическим представителем всего немецкого национального меньшинства? Любопытно, насколько быстрее бы в случае подобного запрещения произошло бы разрушение Чехословакии...
Надо отметить, что поначалу Генлейн не декларировал сецессию немецкоговорящих районов - 12 мая 1938 года, во время встречи с британскими парламентариями (и после триумфальной победы на муниципальных выборах, где партия Генлейна получила 90% голосов), фюрер судетских немцев целью деятельности своей партии называл пять пунктов:
- --
Чехословакия, как и прежде, является суверенным государством, власть ее парламента распространяется на всю ее территорию, внешняя политика и оборона также остаются прерогативой Праги.
- --
Пограничные войска, как и прежде, комплектуются чехами и словаками.
- --
Судетским немцам предоставляется МЕСТНАЯ АВТОНОМИЯ на населенных ими территориях (эти территории, отошедшие к Чехословакии по Версальскому договору, Германия называла "оккупированными", а чехи - "освобожденными").
- --
Автономное правительство судетских немцев получает ограниченные полномочия, то есть управление местной полицией и почтой; частично в его ведении будет сбор налогов.
- --
Все споры по вопросам границ судетской автономии будут направляться в международный арбитраж.
Впрочем, весьма может быть, что в Англии Генлейн лукавил - ведь ещё 28 марта 1938 года он встретился с Гитлером (впервые, кстати!), и фюрер немецкой нации пообещал своему судетскому коллеге максимально возможную поддержку в деле воссоединения немецкого народа - во всяком случае, именно так трактуют эту встречу послевоенные историки.
Так это было, или не так - неизвестно; но хорошо известно, что именно после этой встречи судетский кризис пошёл по нарастающей. 1 мая 1938 года Генлейн заявил, что "...мы немцы, а поскольку мы немцы, то мы открыто заявляем о приверженности немецкому, то есть национал-социалистическому, мировоззрению" - а 21 мая произошёл так называемый "инцидент в Хебе", когда чехословацкие полицейские застрелили двух немцев.
Первая кровь пролилась; с этого момента ни о каком мирном завершении конфликта уже не могло быть и речи...
Сегодня утром медсестра принесла свежую "Руде право" с проектом новой Конституции; через три дня в Праге начнётся общегосударственная партийная конференция, которая должна будет одобрить эту Конституцию - жаль, мне туда уже не попасть.... Что ж, наконец-то Прага решила признать равноправие Братиславы - как же долго мы к этому шли! После марта тридцать девятого многим в Словакии казалось, что никакой Чехословакии уже больше не будет никогда - не зря в сорок четвертом, помнится, Гусак выступал за вхождение Словакии в состав Советского Союза - и не сказать, чтобы его идея не имела последователей.... Правда, ему эту идею в пятьдесят первом тоже припомнили - когда по настоянию Широкого Гусака арестовали и после недолгого суда дали пожизненное. И это он ещё хорошо отделался - многих тогда запросто приговаривали к повешенью...
Да, конец сороковых и начало пятидесятых - суровое время, что и говорить.... Дело Рудольфа Сланского оглушило его тогда своей свинцовой безысходностью, каким-то жутким, средневековым, густопсовым антисемитизмом - как и начавшиеся тогда же партийные междоусобицы, вылившиеся в кровавую вакханалию взаимных обвинений и разоблачений, заканчивающуюся обычно приговорами судов.... Как мы тогда не скатились до еврейских погромов или даже до гражданской войны - уму непостижимо! Напрасно русские отказываются учитывать национальный фактор - заменяя его классовым.... Кровь - штука важная, иногда - первоочередная! В конце сороковых мы на этом деле споткнулись - и чуть лоб себе не расшибли; ещё немного - и во вновь созданной Чехословакии началась бы уже открытая вооруженная борьба между недавними победителями Гитлера и фашизма! Ведь всё к тому шло.... Для простого человека в те дни слова "начальник", "еврей" и "коммунист" звучали почти одинаково - причём два из них, если положить руку на сердце, звучали для него враждебно. И дело даже не в том, что из четырнадцати фигурантов "дела Сланского" только Франк и Шваб были чехами, а Клементис - словаком; главная проблема была в том, что засилье евреев в руководстве страной вызывало глухое недовольство народа, а власть предпочитала этого не замечать; да к тому же и сами евреи после войны почувствовали себя в Чехословакии людьми высшего сорта - а как же! Ведь они были жертвами нацизма.... Сколько их тогда приехало из Советского Союза - "строить социализм" - страшно вспомнить! Ладно Сланский - он, как-никак, вместе с Яном Швермой и Густавом Гусаком прошёл весь крестный путь восстания, хлебнул досыта горького хлеба скитаний и военных поражений. Но откуда набежала целая орда начальников из евреев - этого вообще никто понять не мог.... И как быстро они оттеснили с руководящих постов словаков, участников восстания, настоящих коммунистов... Мы тогда даже оглянуться не успели!
Ну а в пятьдесят первом они получили своё - в том числе и за февраль сорок восьмого...
Подбанске, Высокие Татры, 26 февраля 1948 года
- Яшик, вернитесь в палату! - голос медсестры заставил его про себя улыбнуться: эта совсем юная девушка из Чадцы изо всех сил старается казаться строгой и уверенной в себе - но у неё это очень плохо получается. Вот и сейчас - сквозь деланную резкость ее слов явно пробивается неуверенность и робость; действительно, трудно ей с нами...
- Да, сестра, сейчас иду - вот только подышу ещё пару минут.
Дышать ему отнюдь не хотелось - стоя у окна, он ждал, когда из-за поворота горной дороги появится санаторный пикап, каждое утро привозивший свежее молоко и газеты. Газеты.... Они сегодня важнее, чем воздух! Быстрее бы узнать, что сегодня твориться в Праге!
Ковыляя на правую ногу (её ему подстрелили немцы в апреле сорок пятого, в Моравии), к окну подошёл Любомир Штроугал - его сосед по палате.
- Закуришь? - и протянул Рудольфу пачку сигарет.
- Ты же знаешь, я не курю. - усмехнулся Яшик.
- Да, помню.... Да разве в такой обстановке не закуришь? - Штроугал до того, как отправится в Татры подлечить простреленное колено, только-только был назначен заместителем директора оружейного завода во Всетине, и страшно переживал от того, что вынужден был, даже не приняв дела, отправиться в горы - засевшая в коленном суставе пуля вызывала у него жуткие боли, и врачи заставили его оставить дела и отправится в санаторий.
- Что там ваша затея с радио?
Штроугал досадливо махнул рукой.
- Настроили, да главврач запретил. Опасается за сердечников...
Яшик кивнул.
- Да, новости такие, что со слабым сердцем лучше их не слышать.... Как ты думаешь, Бенеш принял отставку кабинета?
Штроугал пожал плечами.
- Ян Масарик и Людвик Свобода не подписали прошение об отставке. А без них, сам понимаешь, Бенешу будет куда проще согласиться с Готвальдом. Двенадцать - меньше, чем половина от двадцати шести.... Формально правительство остается дееспособным и без этих министров.
Яшик кивнул.
- Формально - да. Но мы с тобой ведь хорошо понимаем, что будет означать принятие отставки этих двенадцати.
Штроугал насупился.
- Я не понимаю тебя, Руда. Ты хочешь снова отдать власть в стране тем, кто однажды эту страну уже, грубо говоря, просрал? Вернуться в сентябрь тридцать восьмого? Вспомни - именно эти, подавшие в отставку - предали нас тогда! Хотя ты словак... - В последних словах Любомира послышалось плохо скрываемое недоверие пополам с упрёком.
Яшик усмехнулся.
- Да, я словак. Но прежде всего - я коммунист. Коммунизм для меня всегда был синонимом справедливости. И я считаю, что негоже нашей партии поступать несправедливо! Даже сегодня, когда мы имеем полное моральное право на то, чтобы взять в свои руки всю полноту власти в республике...
Штроугал развёл руками.
- Тогда я тебя вообще не могу понять. Ты сам говоришь, что за нами - право, и сам же себе противоречишь.... Правительство должно формироваться из таких, как ты и я - а не из тех, кто утратил доверие народа!
Рудольф пожал плечами.
- В сорок шестом, на выборах в местные органы власти, большинство в Словакии взяла Демократическая партия. Это к вопросу о доверии народа...
Штроугал побагровел.
- Ты - за демократов?
Яшик грустно улыбнулся. Как же тяжело сегодня оставаться самим собой!
- Я коммунист. И я - за коммунистов. Но в том году в Шимонованах за коммунистов проголосовало девятьсот избирателей - без двух человек - а за демократов - почти семьсот. Если говорить прямо - то предпочтения избирателей были половина на половину. А теперь мы ту половину, что голосовала за демократов - будем считать предателями и изменниками? Мы лишаем их права на выражение своей политической позиции - разве это справедливо?
Их спор неожиданно прекратил появившийся из-за поворота пикап. Не сговариваясь, Яшик и Штроугал бросились к лестнице - в надежде первыми получить пражские и братиславские газеты. Штроугал из-за своей хромоты отстал, и Рудольф первым выбежал на крыльцо - на которое водитель пикапа уже выгрузил пачку свежих, пахнущих типографской краской, газет.
"Готвальд формирует новое правительство!" - было первым, что прочёл Яшик на первой странице; заголовок, отпечатанный большими буквами, сразу бросился в глаза. Рудольф выхватил газету из пачки, оглянулся - и быстро заскочил обратно в лечебный корпус: температура на улице была много ниже минус двадцати...
Так, так.... Значит, Бенеш принял отставку двенадцати несогласных с деятельностью Вацлава Носека министров. Принял! Правительство продолжает действовать, и кандидатов на освободившиеся места в кабинете теперь президенту представит премьер. Кого Готвальд захочет видеть в составе правительства - понятно; таким образом, впервые в истории Чехословакии власть целиком и полностью перейдёт к коммунистам!
Чтобы убедить Бенеша действовать "правильно", Готвальд отдал приказ раздать рабочим на заводах оружие - таким образом, к двадцать четвертому февраля он мог опираться на двести тысяч вооруженных сторонников в Праге и на "комитеты действия" в провинции. Двадцать пятого коммунисты вывели на Старомесскую площадь миллион человек! Понятно, что Бенеш вынужден был пойти на условия коммунистов - слишком очевиден был их политический перевес над демократами, которые не смогли противопоставить напору Готвальда и его людей ничего более-менее серьезного.
Да, вооружить рабочих - это сильное решение; чтобы пойти на него, надо быть абсолютно уверенным, что розданные винтовки и автоматы не повернутся против тебя.... Что ни говори, но Готвальд рисковал - но этот риск, судя по всему, оказался оправданным. Теперь власть полностью в его руках!
- Ну? - запыхавшийся Штроугал с нетерпением дёрнул его за рукав.
- Бенеш принял отставку двенадцати министров и поручил Готвальду найти им замену. Мы победили...
- Ну так что же ты повесил нос! - Штроугал дружески хлопнул Рудольфа по плечу. - Мы победили - надо радоваться!
Яшик кивнул.
- Надо. Но мне что-то не до радости, Любомир...
...Через три года победители устроили в Чехословакию кровавую чистку своих рядов - в которой сгинули многие из тех, кто вёл на Пражский Град отряды вооруженных рабочих в феврале сорок восьмого...
Мюнхен. Капитуляция "заочно"
О "Мюнхенском сговоре" сентября 1938 года в советской исторической литературе (да и не только в советской - империалисты также придерживались аналогичной точки зрения - вам, кстати, не кажется это странным?) в послевоенное время говорилось, как правило, исключительно в одной тональности - как о "предательстве Чехословакии"; причём, что интересно, в этом вопросе и советский агитпроп, и западная пропаганда работали рука об руку - случай в истории практически невероятный! Правда, советские историки старательно указывали перстом на желание СССР оказать помощь Чехословакии во что бы то ни стало (соответственно, крах Первой республики объяснялся нежеланием "западных союзников" Чехословакии эту помощь принять), западные же мастера политической рекламы твердили о "мюнхенской" слепоте Даладье и Чемберлена (знаменитое черчиллевское "у них был выбор между позором и войной; они выбрали позор, чтобы потом получить войну" именно об этих деятелях и именно в этой ситуации сказано).
То есть единственно верным мнением априори считается следующее: процветающее демократическое государство Чехословакия могло бы жить и жить, но вместо этого волею своих западных союзников было злодейски расчленено (единственно в угоду реваншистским требованиям Гитлера - дабы избежать всеевропейского военного пожара). И бедная и несчастная Чехословакия стала жертвой, брошенной на алтарь еретической веры предвоенных европейских политиков в то, что, территориальными уступками можно остановить маньяков в Берлине - на самом же деле, оных маньяков надо было уже в сентябре тридцать восьмого беспощадно бомбить, выбомбив их в каменный век. Тем самым европейская цивилизация была бы спасена, Второй мировой не было бы, и пятьдесят миллионов человек остались бы живы.
Всё это - не более, чем изощрённое вранье победителей, повторяемое подавляющим большинством "исследователей" причин Второй мировой войны из-за опасения за своё реноме (а также за наполняемость кошелька). В действительности всё было не так - и те, кто внимательно изучает историю краха Чехословацкой республики, отлично это знает. Но противоречить устоявшемуся заблуждению обычно не решается - ибо, поставив под сомнение аксиому о "чехословацкой жертве", он мгновенно становится маргиналом, "ревизионистом" и "нацистским пособником". Что автоматически исключает его из списка благонамеренных историков и делает чуть ли не "отрицателем Холокоста"...
Автору этих строк боятся нечего - ибо служение истине для него важнее досужих сплетен "тоже историков"; и стирание паутины лжи, плотно окутавшей предысторию "Мюнхенского соглашения", является для него лишь малой частью того тяжелого труда, который он решился взвалить на свои плечи - труда по написанию подлинной истории Второй мировой войны.
Так вот - всё, что происходило в мае-сентябре 1938 года в Чехословакии (впрочем, как и то, что случилось в марте 1939-го), было ЕСТЕСТВЕННЫМ ХОДОМ СОБЫТИЙ, подготовленным всей недолгой историей этого геополитического новообразования.
Во-первых, имеет смысл избавиться от истасканного клише "чехи и словаки - изначальные русофилы". Словаки - да, безусловно, они такими были всегда, таковыми, по большей части, являются и поныне. А вот утверждать, что чехи едва ли не со Средних веков любили русских искренне и бескорыстно - я бы не взялся, как не взялся бы утверждать, что "исконная русофилия" чехов вдруг в одночасье (после событий 1968 года) превратилась в свою антитезу. Да, панславистские организации в австро-венгерской Чехии были весьма многочисленны, и у великого сына чешского народа Карела Крамаржа имелось немало сторонников - но Крамарж, хотя и принимал самое непосредственное участие в создании независимого Чехословацкого государства (и даже несколько месяцев был его премьер-министром), очень скоро был оттеснен с ведущих политических позиций своими противниками, сторонниками, так сказать, "европейского выбора Чехословакии" - предводителями которых были Масарик и Бенеш.
Почему Масарик?
Потому что Масарик доказал Хозяевам мира свою преданность ИХ идеалам. Когда в конце XIX века в чешском историческом сообществе возник принципиальный спор относительно так называемых "рукописей Ханки" (которые исследователь чешского Средневековья Вацлав Ханка создал собственноручно, а затем выдал за артефакты XIII века - дабы доказать, что чешская письменность существовала уже во времена Батыя) - Масарик первым из авторитетных учёных публично объявил о подлинной сущности оных документов. И, несмотря на многочисленные увещевания коллег (которые тоже понимали, что бумаги Ханки - фальшь, но из политических соображений считали нужным это дело спустить на тормозах), Масарик продолжал "изобличать" Ханку - доказывая этим своё небрежение интересам чешского национального движения. Когда же в 1899 году в Чехии начался процесс против Леопольда Хильснера, обвиненного в ритуальном убийстве чешской девочки-подростка - Масарик без раздумий встал на сторону защитников еврея-убийцы. Суд Хильснеру вынес смертный приговор, но Верховный суд в Праге отменил этот приговор. Через год Хильснер вновь ритуально убил чешскую девочку - и вновь Масарик выступил в защиту убийцы. Дело Хильснера, кстати, очень напоминает "дело Бейлиса" в Киеве и "дело Дрейфуса" в Париже - очевидно, что подобными "делами" Мировая Закулиса отсеивала преданных и верных её делу автохтонов, готовых во имя разного рода льгот и преференций наплевать на интересы и своих стран, и своих народов.
А что касается "младшего партнера" пана Масарика, Эдуарда Бенеша, то он никогда и не скрывал, что все свои планы и надежды связывает с Западом. "Отношения СССР и Чехословакии всегда были и всегда останутся второстепенным вопросом, который зависит от Франции и Великобритании. Нынешние связи Чехословакии с Россией целиком вытекают из франко-русского договора, и если Западная Европа потеряет интерес к России, то и Чехословакия его также потеряет. Чехословакия всегда будет придерживаться Западной Европы, и будет всегда связана с ней, и никогда не будет связана с Восточной Европой. Любая связь с Россией будет осуществляться лишь при посредничестве Запада и с его согласия" - это слова Бенеша.