Усовский Александр Валерьевич : другие произведения.

Неоконченные хроники третьей мировой. Эра негодяев

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.53*9  Ваша оценка:

  
  
  
  Александр Усовский
  
  
  
  
  
  Хроники Третьей
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть первая
  Эра негодяев
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Студентам и преподавателям
  Белорусского государственного университета
  и Университета Шлёнского в Катовицах,
  вместе с которыми мне выпала честь
  прикоснуться к Истории -
  посвящается
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Пролог
  
  Сегодня, перед лицом смерти - я отвергаю отчаяние.
  Отчаянье - сестра трусости; отчаянье не способно стать
  причиной самоотверженности, оно не рождает ничего,
  кроме сумеречного угасания духа, и не ведет ни к чему,
   что могло бы послужить созиданию.
  Мать наша, христианская церковь, всегда относила
  отчаянье к семи смертным грехам - ибо отчаявшийся
  человек утрачивает надежду, единственное, что в тяжкие
  времена поддерживает в каждом из нас искру жизни -
  и начинает нисхождение во тьму неверия; и лишенный
  благодати Божьей, отчаявшийся погибает душой -
   хотя телом, быть может, он еще и жив.
   Прах, пепел и тлен - удел отчаявшихся;
  свет истины и ветер свободы - Господний дар для сохранивших
   надежду в самую полночь безверия!
  Герцог Норфолк,
  казнённый 2 июня 1572 года
  в королевской тюрьме Тауэр по обвинению
  в организации 'Заговора Ридольфи'
  
  То были дни, когда я познал, что
  значит - страдать; что значит - сты-
  диться; что значит - отчаяться.
  Пьер Абеляр
  
  Praestat cum dignitate cadere quam cum ignominia vivere!
  
  Самый лучший солдат - тот, кто на войне умудрился прожить дольше других и ни разу не струсить; смерть в бою входит в служебные обязанности солдата - и каждый солдат, беря в руки оружие, заранее соглашается с этим пунктом его контракта. Но никто из них не думает, что погибнет именно он - на любой, самой страшной и жестокой войне, у любого из участников самой кровопролитной битвы есть шанс остаться в живых; наверное, именно поэтому ни одна из войн в истории человечества не заканчивалась по причине отсутствия на полях сражений нужного количества живой силы.
   Мы были солдатами; и каждую минуту мы были готовы, по велению наших вождей, выступить в наш единственный, в наш Последний Поход - в котором самым главным для каждого из нас было одно: не струсить. Мы не жаждали военных подвигов и славы, мы не грезили об орденах и медалях - мы просто были готовы выполнить свой долг перед своей страной. Никто из нас не бахвалился бесстрашием, никто из нас не мечтал 'с честью погибнуть в бою' - мы просто были готовы отдать своей Родине свою жизнь; экая малость!
   Мы были солдатами - наверное, далеко не самыми худшими в этом лучшем из миров; едва научившись ходить, наши мальчишки начинали играть 'в войну', и игрушечное оружие сопровождало наше взросление от колыбели вплоть до того мгновения, когда в наших руках оказывалось оружие боевое. Мы становились солдатами, еще не став по-настоящему взрослыми мужчинами - Родина позволяла нам убивать в бою врагов, в то же время не разрешая нам приложится губами к бокалу легкого вина; уж такие у нас были нравы и обычаи!
   Мы были солдатами - ибо таково было положение вещей в нашем мире; тот, кто не был солдатом - не был по-настоящему человеком, и окружающие недоуменно-подозрительно смотрели вслед тому, кто был лишен права вступить на стезю воина, кому было отказано в возможности взять в руки оружие.
   Вся наша страна готовилась к решающей, Последней Битве с врагом - и во имя грядущей победы в этой битве наши вожди считали возможным пренебречь жизненными условиями своего народа; последние были отвратительно жалки и ничтожны. Мы отказывали себе в излишних удовольствиях и ненужном, с точки зрения наших вождей, комфорте - зато мы с постоянством, пугающим даже наших друзей и союзников, копили горы оружия. Оно казалось нам нужнее, чем бытовые удобства и жизненные удовольствия - потому что в час Решающей Битвы всего один лишний танк, одно лишнее орудие, один лишний бомбардировщик - а может быть, даже один лишний пулемёт! - как считали наши маршалы и генералы, сможет решить ее судьбу, на ближайшее столетие определив нового Хозяина Мира. И мы строили танки, пушки и самолёты, отказывая себе в лишнем куске хлеба - ибо каждый новый танк повышал - как мы тогда думали - наши шансы в грядущем сражении за судьбу Ойкумены. Мы верили в своё оружие - но опасность поражения таилась совсем в другом месте.
   Мы были солдатами - но Время Солдат заканчивалось; мы не знали этого, и честно и прямодушно готовились сразиться с нашим врагом в битве, которая, рано или поздно, но все же произойдет - так говорили нам ответственные лица с высоких трибун, с газетных полос, с экранов телевизоров. И мы готовились к этой битве - не подозревая, что, невидимая обычному взору, эта битва уже шла - и мы в ней не побеждали...
   Мы так и не двинулись в наш Последний Поход; полковые трубачи не сыграли на рассвете нам свою главную 'зорю', и наши армии не были подняты по боевой тревоге. Наше оружие так и осталось в оружейных комнатах, наши танки и бронетранспортеры, не сделав ни одного выстрела, были брошены ржаветь в парках и ангарах, наши корабли так и не отошли от причальных стенок, не сменили учебные снаряды и ракеты на боевые; той Войны, ради которой каждый мужчина моей страны учился владеть оружием - не произошло. И совсем не потому, что у наших вождей в недостатке было под рукой солдат и пушек, отнюдь; главная война нашей жизни не случилась по иным причинам, гораздо более значительным, чем нехватка амуниции или устарелость техники - слава Богу, эти пустяки никогда в истории нашего государства не были препятствием для ведения войн. Бывали времена, когда мы воевали и вовсе без армии, одним ополчением, одетым в лапти и армяки, без техники, без патронов и снарядов, без регулярного снабжения и устойчивой линии фронта - и ничего, справлялись.
   Главная война нашей жизни не случилась из-за измены наших вождей; измены не идее, Господь с ней - та идея была мертва изначально, от нее за версту несло нафталином и запахом тления; измены нам, своим солдатам. Наши вожди просто приняли сторону врага - ибо враг нашел убедительнейшие доводы и неотразимейшие аргументы насущной необходимости их предательства; враг нашел путь к сердцам наших вождей - вернее, к тому, что им их заменяло; и наши вожди изменили нам, своему народу.
   Мы потерпели самое сокрушительное поражение в истории нашей страны - без единого выстрела. Мы все остались живы - но мы перестали быть солдатами. И в тот день, когда наши вожди склонились в угодливом поклоне перед доселе ежечасно и ежеминутно проклинаемым врагом -
  Время Солдат закончилось.
   Наступила Эра негодяев...
  
  
  
  
  Глава первая
  
  ***
  'Милый, любимый Сашенька!
  Я долгое время не решалась написать тебе, все чего-то боялась. Это мое первое письмо
   - с его помощью я постараюсь сказать то, что тогда, на перроне, сказать не смогла.
  Я не могу жить без тебя - как без воздуха, без неба, без солнца; я понимала это с первого же дня нашего знакомства - но и требовать от тебя тех шагов, которые, по моему мнению, ты должен был бы сделать - я не хотела. Может быть, именно поэтому тогда, на вокзале, мы неловко молчали, стараясь не смотреть в глаза друг другу - потому что я не смогла пересилить себя и сказать тебе те три главных слова, которые ты, наверное, ждал от меня. Теперь я могу их сказать - мне это легче сделать, не видя твоих глаз.
  Я люблю тебя - и любила всегда, с самого нашего первого знакомства, даже раньше - с нашей первой встречи, когда ты молча прошёл мимо меня, спускаясь вниз со своими друзьями; а может быть, я любила тебя всегда... Знаешь, теперь я понимаю, что, пока между нами были отношения - для меня не существовало окружающего мира, мне никто не был интересен. Я очень долго, всю свою жизнь, искала тебя, искала эту любовь; когда же нашла - то очень быстро потеряла. Только сейчас, в разлуке с тобой, я смогла понять, что в этой жизни могу любить лишь один раз и лишь одного тебя. Я хочу быть только с тобой, и эти два месяца, что я прожила без тебя, меня убедили, что я не ошибаюсь. Несмотря ни на что, я храню свою любовь к тебе, тебя желаю, о тебе мечтаю, твоё имя повторяю ежечасно и ежеминутно.
  Увы, обстоятельства сложились так, что нам пришлось расстаться. В тот вечер, когда мы были вместе, как оказалось - в последний раз - я не решилась сказать тебе, что не могу жить без тебя. Наверное, я боялась этих слов - а может быть, ты боялся их не меньше. Но, прожив в разлуке без тебя, твоей заботы и ласки, понимания - я ощутила пустоту в душе, поняла, как мне тебя не хватает, как мне трудно без тебя. Мир стал серым, злым, убогим. Ты единственный человек, о ком я думаю и с кем хочу быть. Даже если ты не получишь это мое письмо - я все равно буду знать, что ты со мной.
  Я люблю тебя!
  Твоя Герди.
  Шпремберг, 12 августа 1992 года'
  
   Очень трогательно. Просто умилительно... Что ей стоило сказать эти слова ему в лицо? Тогда она молча отводила глаза, прятала их за дымчатыми стёклами солнцезащитных очков, ежеминутно без нужды оборачивалась к своим однокурсникам - которые из деликатности отошли от них на несколько шагов. В те последние десять минут, когда они еще были вместе - рухнул его мир; впрочем, в общем грохоте крушения всего остального большого мира их маленькая, локальная, почти незаметная для остальных катастрофа - осталась почти незаметной...
  Он вспомнил тот июньский вечер, когда студенты из бывшей ГДР, закончив учебу, уезжали в свою новую Германию, за время их шестилетнего отсутствия вдруг ставшую снова единой - имея на руках восточногерманские паспорта и дипломы советского образца. И то, и другое, как тогда им казалось, было безнадежно бесполезно в новой, неведомой им, жизни. Они нервничали, стараясь скрыть свой страх перед неведомым будущим за излишне громкими разговорами, преувеличенно жизнерадостным смехом, чуть истеричной манерой общения со своими советскими (советскими? Те, кто оставался на перроне, так же, как и их немецкие товарищи, весьма и весьма смутно в те дни могли самоидентифицировать себя) сокурсниками.
  И рядом с ним тогда стояла его Герда...
  В тот день в небольшой группке выпускников на перроне минского вокзала они последний раз были вместе. В последний раз... Они стояли у вагона, не решаясь произнести главные слова - он и его Герда, не по-немецки смешливая блондинка с серо-стальными, так резко контрастировавшими с ее улыбкой, глазами. Она молчала - и он тоже не знал, что сказать ей на прощание. Вернее, знал - но мучительно не готов был это произнести. 'Останься'? Предложить любимой девушке - хрупкому, нежному созданию - остаться там, где, по его тогдашнему разумению, и здоровым мужчинам жить было крайне трудно? Предложить ей разделить кров - которого у него не было, и кусок хлеба - который ещё неизвестно, как нужно будет заработать? Остаться в стране, только что нарисованной на карте - с таким туманным будущим, что самые ясновидящие астрологи терялись в попытках предсказать ей грядущее? Остаться рядом с ним в том бардаке, что царил на просторах родного Отечества? Без настоящего образования (ну кто даже сейчас всерьез воспримет 'профессию' философа или историка, не говоря о переломном девяносто втором?), без средств к существованию, без будущего? Кому в этом новом мире нужны были их дипломы о философском образовании? Разве что мышам - и то, если этим грызунам твердые корочки образовательных документов придутся по вкусу.
  Июнь девяносто второго... Что и говорить, смутное время, время крушения старого мира и зарождения мира нового; какая может быть любовь в реконструкционный период? - как писали Ильф и Петров, кажется. А оказывается, была... Да что врать самому себе? Он и тогда знал об этом так же хорошо, как и сейчас - и незачем Герде было терзаться, мучительно подбирая ничего не значащие слова, чтобы вдруг, случайно, в запале - не произнести всего лишь три нужных...
  Всё равно - во всём, что тогда случилось, виноват он и только он. Что ему тогда стоило сказать: 'Останься'? Тогда и ей ничего бы не стоило произнести те три простых слова, которым она закончила свое письмо, пришедшее через три месяца после их последнего грустного свидания на перроне - когда уже ничего нельзя было изменить?
  Он сложил в очередной раз прочитанное письмо в конверт, лениво потянулся к своему пакету, достал оттуда пластиковую коробочку и аккуратно сложил туда плод эпистолярных упражнений сероокой Герды Кригер, в данный момент - как он думал - добропорядочной немецкой фрау. Прошло шесть лет... а кажется, что прошла целая жизнь.
   Он знал, что лукавит - даже перед самим собой. На самом деле, ему было невыносимо стыдно за те десять минут на минском вокзале - стыдно даже сейчас, спустя шесть лет. И все эти годы он продолжал мучительно искать оправдания - даже сегодня, когда в сотый - да какой сотый, в тысячный! - раз достал тоненькую пачку ее писем и вновь перечел первое, самое тяжелое, самое глубоко ранящее сердце.
   Герди... Милая девочка из маленького городка у самой польской границы, так непохожая на хрестоматийную немку из учебника! Где ты сейчас, мое маленькое сероглазое счастье?
   Он перевернулся на живот, подставив под скудные сентябрьские лучи уже довольно загоревшую спину, огляделся.
   Кроме него, на этом небольшом пляжике у железнодорожного моста через Березину не было почти никого - две парочки, три мамаши с детишками, собачник с дружелюбной и донельзя любопытной колли, с которой он уже успел за это время подружиться, и для которой каждый раз брал из дому кусочек колбасы или сосиску; хозяин не возражал, а ему было приятно каждое утро видеть радостное помахивание хвостом и дружелюбную улыбку на уморительной рыжей морде - кстати, а кто сказал, что собаки не умеют улыбаться? С мамашами было сложней - хотя некоторые из них явно хотели бы 'подружиться', но такая дружба в его планы не входила; весьма вероятно, что у этих излишне компанейских дам могут быть (впрочем, скорее всего, есть) мужья, а нарываться на неприятности ему совсем не хотелось; в конце концов, есть же Люся из кафе 'Золотой петушок'...
  Прохладный ветерок колыхал ветви рахитично-худосочных берёзок, каким-то чудом, вопреки замыслу матери-природы и здравому смыслу, проросших на этом безнадежно бесплодном песке; задумчиво и таинственно шелестели ветви ив, хозяйственно и деловито умостившихся у самого уреза воды. Было тихо - как бывает тихо в сентябре, когда летнее буйство красок постепенно отцветает, когда птицы, закончив выкармливание птенцов, ставят их, ещё совсем несмышлёных, на крыло, когда пышно отцветшие в мае яблони радуют глаз сочными боками своих плодов. Лето ушло, но настоящая осень еще не наступила - было то время, которое прекрасно характеризуется словом 'межсезонье'. Летний сезон закончился, по вечерам, хотя сентябрь еще только начинался, было уже довольно прохладно - поэтому не было ничего удивительного в том, что в этот день на пляже у моста было так мало народу. Да и вообще - тут он усмехнулся - нормальные люди в разгар рабочего дня обычно работают, а не валяются кверху пузом на пляже.
   Хм... Нормальные.... Да, его сегодня, пожалуй, трудно отнести к нормальным - тридцать лет, а ни семьи, ни детей, ни жилья, ни работы; не человек, а ветер в поле. А главное - в будущем какой-то большой, черный, мрачный тупик; выхода нет. Или он просто плохо ищет? Когда-то он потерял ту дорогу, по которой ему нужно было идти - и с тех пор всё продолжает и продолжает бродить по захламлённым тёмным подворотням, в безнадёжных попытках найти выход из этого мрачного лабиринта. Как там, у Стругацких? 'Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы'; как-то так, кажется. 'За миллиард лет до конца света', кажись, называлась эта вещь... Когда он её читал - не думал, что эта книга о его хромой судьбе, а оказалось - именно о нём. Тогда, на перроне, он испугался встать на данный судьбой путь - и теперь эта самая судьба жестоко мстит ему, предавшему свою мечту, отвернувшемуся от женщины, которая - единственная! - тогда в него верила и на которого надеялась. Поделом вору и мука, как гласит мудрая русская пословица...
   Милая, милая Герди! Как же мне не хватает сегодня нежного взгляда твоих арийских, серо-стальных обычно, и небесно-голубых - очень редко, в те моменты, которые я помню наперечет - глаз! Как не хватает твоей уверенности в том, что он, ее мужчина, способен на все, что любое невозможное дело ему по плечу!
   Тогда, в девяносто втором, многим его друзьям казалось - весь мир может оказаться у их ног; стоит только захотеть! Тогда он тоже, как и его товарищи - кинулся в занятие бизнесом, очень плохо себе представляя, что это такое на самом деле. Боже, какой херней они тогда занимались! Мальчишки, возомнившие себя матерыми коммерсантами.... Сегодня это смешно; тогда все это было всерьез - и даже больше, чем всерьез. Тогда все окружавшие его однокурсники были свято убеждены - и это убеждение он истово разделял - что нужно лишь успеть ухватить за хвост птицу удачи - и вот они, ожившие картинки из глянцевых журналов: шикарные машины, роскошные дома, ослепительные женщины, море, песчаные пляжи неестественно желтого цвета, обеды на террасах дорогих ресторанов, свежие лобстеры, мартини, сигары под коньяк...
   Господи, как же дешево их купили!
   За блестящие миражи грядущего буржуйского рая они, смеясь, отдали всё, что у них тогда было за душой - будущее своей Родины - и весело смотрели, как исчезает в океане небытия их великая страна, как дробиться на кусочки, пропадает в тумане прошлого то, за что насмерть сражалось сорок поколений их предков. Идиоты, восторженные, слепые идиоты! Аплодирующие своей собственной гибели, танцующие на едва засыпанной могиле своей страны...
   Какое-то время - не очень продолжительное, на самом деле - им удалось побыть 'бизнесменами'. Они заключали какие-то контракты, с шиком прожигали шальные, дуриком заработанные деньги - в святой уверенности, что так будет всегда, что уж теперь жизнь повернулась к ним лицом, что удачу им окончательно и бесповоротно удалось ухватить за загривок; и теперь наступило их время!
   Они не знали, что им очень дорого и очень скоро придётся заплатить за этот пир во время чумы. Многим - жизнью и здоровьем, кому-то - семейным благополучием, а большинству - тщательным выкорчёвыванием в своей душе всего человечного; ибо отныне 'человек человеку - волк'! Всем им, пусть помимо их воли, но всё же допустившим крах своей Отчизны - пришлось досыта хлебнуть горького блюда под названием 'расплата'.
   Потому что потом, после маленького кусочка сладкой жизни, вырванного у судьбы почти насильно - наступило тяжелое похмелье; они оглянулись и увидели страну, уходящую в безнадегу нищеты, постоянно сужающееся пространство для свободной коммерции, на котором уже не было места романтикам и мечтателям; очень быстро появились бандиты, вдруг возникли долги, на которые приходилось платить бешеные проценты; хищные зубы недавних коллег вдруг безжалостно начали рвать долю своих товарищей... Грязь и мерзость, подлость и предательство - всего этого они хлебнули с избытком, вдвое, втрое больше, чем красивой жизни, едва промелькнувшей на зыбком неверном горизонте.
   Красивая и богатая жизнь очень быстро закончилась - вдруг сменившись глухой безнадежностью, мёртвым тупиком. Они оглянулись - и поняли, что наступающий мрак уже плотно взял их глотку.
   Очень быстро чувство эйфории сменилось ощущением обстановки вялотекущего краха. Всепожирающего, спланированного издалека, давно и надежно. Краха всего, что еще недавно казалось незыблемыми ценностями - и вдруг однажды пришедшее осознание предопределенности всего этого кошмара! Кем-то и когда-то задуманного, виртуозно проведенного, идеального по исполнению плана медленной гибели его страны и его народа. И ежедневно и ежечасно претворяющегося в жизнь - с планомерностью машины, бесчувственной, хорошо отлаженной и смазанной машины.
   А ведь она ему об этом говорила... Милая, славная Герди! Это было весной девяносто второго, ранней весной, еще лежал снег; они гуляли тогда в парке Горького, казалось, что все, как и прежде - но он понимал, что, вместе с ноздреватым серым снегом на парковых аллеях, в прошлое уходило что-то важное в их отношениях. Что она тогда ему говорила? 'Вы скоро станете очень давним, очень туманным прошлым. Быть может, уже наши дети будут читать о вашей стране в книжках и недоверчиво качать головами - не думай, что вам позволят вернуть хоть что-то! Вы легко и весело разрушили свою большую страну - теперь им будет совсем просто превратить ее осколки в большое поле для охоты. Не думай, Алекс, что мне не жаль твоей страны - мне очень жаль всех вас; но вы сами безрассудно идете в капкан, который для вас приготовлен! Пойми, у вас нет будущего - вы нужны им только в качестве рабов - причем, в отличие от рабов римских, вас даже не будут обязаны кормить! В этом новом мире, о котором ты так восторженно рассуждаешь - нет места человеческому; это мир мертвецов! Каждый за себя - это означает, что никто за другого. Я не понимаю, почему ты смеешься!'
   Они долго, до озноба, до головокружения целовались - ведь была весна... Пся крев, а ведь нежная, трепетная Герди была тысячу раз права! Она видела его слепоту, его бездумную восторженность - теперь он понимает, как ей это было тяжело. Ведь она, в отличие от него, знала...
   Он не сказал ей 'останься' в тот июньский вечер, на перроне минского вокзала - во многом именно из-за почти невидной, микроскопической трещинки, что пробежала в их отношениях после того разговора; а ведь она оказалась права! Он, как упертый баран, пытался доказывать ей свою правоту - он, до макушки погруженный тогда в дурман 'новой жизни', не воспринимавший ни единого слова, которое бы смогло его отрезвить. Он рисовал ей сияющие перспективы своей коммерческой деятельности, величественные замки благополучия и богатства, расписывал грядущую шикарную и беззаботную жизнь - а она смотрела на него, как опытный, матерый, видавший виды и тёртый жизнью сержант смотрит на обритого наголо зеленого новобранца в необмятом обмундировании, заявившего свои неоспоримые права на маршальский жезл, в доказательство серьезности своих намерений предъявившего пустой ранец... Господи, каким дураком он тогда был!
   Герди, милая Герди! Где ты сейчас?
   Правда, в Париже - как там, 'увидеть Париж и умереть', идея фикс всей российской образованщины? - он все же побывал - уже на закате своей быстротечной коммерческой карьеры; причем по-богатому, вместе с женой, которая, в отличие от шибко умной Герды Кригер, всецело разделяла его тогдашние жизненные воззрения и приоритеты. Никчемная, пустая 'интеллектуалка', возомнившая себя невесть кем... Он посмел променять Герди - милую, нежную, всепонимающую Герди - на этот склад банальностей! Опять же, поделом вору и мука - когда жена предала его, легко и небрежно, почти походя - он этому нисколько не удивился. Женщины любят победителей... А он не смог стать победителем в тех крысиных бегах, что назывались 'коммерцией по-русски' - не хватило, наверное, какого-то специального хватательного гена в его наборе ДНК. И стал аутсайдером - неудачником, если по-простому. Лузером, как сейчас стало модно говорить.
   Горько всё это сейчас вспоминать, горько и обидно... Но вспомнить надо - хотя бы для того, чтобы разобраться, кто он сейчас на этом свете.
   Что он делает в этом забытом Богом городке? Живет. Или доживает? В общем, существует - как растение; нет, хуже, чем растение - у того хоть есть цель существования, любое растение размножается; ему же не удалось даже это.... Сначала жена хотела 'пожить для себя', потом, когда проблемы начали расти, как снежный ком - о каком ребенке могла уже идти речь? Да и супруга, как теперь очевидно, еще в самом начале трудностей быстро и решительно поставила на нем крест - бедная, бедная жертва того же самого мифа, в который в начале девяностых верил и он сам! Ведь она же искренне была убеждена в том, что достойна самого лучшего варианта красивой жизни - а как же? Ведь во всех глянцевых журналах об этом написано черным по белому (или оранжевым по зеленому, это как получиться). А раз так - долой мужа-неудачника, да здравствует жизнь свободной и богатой женщины! 'Свободной', как оказалось - сколько угодно, а вот насчет 'богатой' - с этим случилась заминочка.... В общем, не получилось богатства. Несмотря на предательство - впрочем, читала же девушка в юности Новый Завет, знала, стало быть, об истории с тридцатью динариями. Могла бы и вывод сделать.... Не сделала. Стало быть, винить должна исключительно сама себя.
   Герди, милая, солнечная Герди! Чем ты сейчас занята, кто чутко сторожит по ночам твой сон? Дай Бог тебе удачи хоть в этом! Какого же дурака он свалял тогда, в девяносто втором, на перроне минского вокзала...
   Вообще - каким болваном он тогда был! 'Перед нами открылся весь мир, мы создадим торговую империю, мы разбогатеем...' Это сейчас глупо и смешно - тогда это казалось незыблемыми истинами! 'Великая торговая империя'... Боже, каким смешным кретином он был тогда в ее глазах! Напыщенный фанфарон, напоминающий павлина, важно вещающий о какой-то несусветной ерунде, о своих планах покорения мира - удивляюсь, как она тогда просто не плюнула ему под ноги?
   И ведь не сразу открылись у него глаза - потребовалось долгих три года, чтобы мозги освободились от наносной шелухи разных идиотских тезисов - типа 'свободного предпринимательства' и 'коммерческого успеха любой ценой'. Долгих, долгих, очень долгих три года!
   Кто знает, чем бы закончилась его 'коммерческая' жизнь, всё более и более напоминавшая скверную пьеску из жизни безнадежных банкротов - если бы не ТОТ случай...
   Слава Богу, в один ясный солнечный день случилось Чудо. Для него - очевидно, при попустительстве судьбы, не усмотревшей за причудливой игрой случая - нашелся тот самый Третий путь, о котором говорил Юра Блажевич; правда, в транскрипции его философствующего друга этот путь и всё, что с ним связано, выглядело несколько иначе - ну, на то у Юры и была такая странноватая фамилия....
   Это произошло в девяносто пятом, в марте. Точно - в тот день как раз застрелили Влада Листьева, и все радиостанции и телеканалы только об этом и говорили.
   Он жил тогда у матери - зализывал раны после очередного коммерческого провала... или отдыхал после успешного завершения очередной сделки? Не важно. Важно то, что именно в этот день раздался телефонный звонок, изменивший его жизнь. Он и сегодня помнит его до последнего слова.
   Телефон зазвонил утром, около десяти. Он как раз заканчивал завтрак, и телефонный звонок, отвлекший его от яичницы с ветчиной, не мог не вызвать реакции раздражения. Взяв трубку, он тогда довольно резко бросил:
   -Слушаю!
  - Одиссей?
   Мгновенно раздражение сменилось ошарашенным удивлением. Ого! Вспомнили! Через девять лет! Надо же...
   - С кем имею честь? - хотя чего спрашивать? Если назвали его рабочий псевдоним - значит, это именно те, о ком он думает. Впрочем, перестраховаться будет не лишним. Как говорил его командир роты, старший лейтенант Митин: 'Лучше перебдеть, чем недобдеть'.
   - Вам привет от Дмитрия Евгеньевича. Помните такого?
   - Помню.
   - Хорошо бы повидаться. Завтра, в Бресте, в полдень, у входа в центральный универмаг - устроит?
   - Добро. Буду.
   - У меня в руках будет ваша любимая книга. До встречи!
   На следующее утро он был в Бресте. Человек, ожидавший его у входа в универмаг, держал на руках 'Похождения бравого солдата Швейка' в зеленой обложке - все сходилось.
   Задание оказалось несложным - на его взгляд. Конторе требовалось перекинуть через границу с польской стороны четыреста килограмм белого порошка, расфасованного в шестнадцать мешков по двадцать пять кило содержимого в каждом. Причем сделать это нужно было, не обременяя пограничников и таможенников с обеих сторон излишними и в данном случае никому не нужными формальностями.
   То бишь, говоря прямо - контрабандно.
   Связник тогда передал ему адрес в Польше, по которому нужно было забрать товар, деньги и адрес в Москве, куда эти шестнадцать мешков следовало доставить. Остальное было оставлено на его усмотрение - то бишь, на его полную и абсолютную ответственность.
   Можно было не браться. В конце концов, уже четыре года не было государства, которому он в восемьдесят шестом присягнул на верность; формально никаких обязательств он не нес и по той подписке, что дал, как тогда было принято писать, 'компетентным органам' - теперь это были органы чужой страны. Чисто юридически у него вообще не было никаких обязанностей перед Той Организацией - но он взялся за то дело. Почему?
   Он и сегодня не мог дать себе ответ на этот вопрос. Но прекрасно помнил то ощущения счастья, последовавшее вслед за своим согласием на операцию - как будто с плеч свалилась немыслимая тяжесть, как будто после долгого и тяжелого бессолнечного ноября - вдруг начался апрель; он был нужен, в нем нуждались - и этого ему оказалось достаточно, чтобы снова встать в строй.
   У него был в Бресте друг - бывший сотрудник таможни Олег Нетренко; однажды паренек неосмотрительно задержал автобус с дагестанскими номерами, по самые шпигаты набитый банками контрабандной черной икры. Арест автобуса, конфискация контрабанды, фанфары в честь героя - очень быстро сменились увольнением этого же героя 'в связи с неполным служебным соответствием'. Дело житейское - горцы кому нужно 'наверху' заплатили за 'зеленый коридор', а 'верхний дядя' не пожелал в нужном ключе проинструктировать инспектора; в результате провал всей хитроумной операции. 'Дяде' нужно было чем-то ответить - он и уволил чересчур резвого инспектора; парень еще очень легко отделался! Даги требовали голову неуступчивого таможенника...
   В общем, человек, который помог бы ему в этом деле - нашелся почти мгновенно. И человеку этому вставить фитиль бывшим коллегам - было за счастье; к тому же деньги никогда не бывают лишними. Так что с исполнителем вопрос решился.
  Разумеется, он не стал посвящать Олега в тонкости предстоящей операции - к чему? Только нагонять лишнего страху; пусть это будет обычная контрабанда!
  Сказано - сделано. Версия сложилась очень славная: в Польше производится порошок - смесь для маринования сельди; его легальный импорт затруднен в связи с запретительными, по своей сути, таможенными пошлинами (четыре доллара за килограмм!), посему эту смесь для российского рыбного заводика надо ввезти по-тихому. Москвичи готовы заплатить половину от возможной пошлины исполнителям, плюс транспортные и прочие расходы. Восемьсот баксов чистой прибыли за непыльное дело - чем плохо?
  Олег согласился тут же. И на следующее же утро на его 'пассате' с прицепом они, по телефону предупредив хозяина склада, чтоб был на месте вечером - выехали в Колобжег, расположенный у черта на куличках, на самом берегу Балтийского моря; получить груз надлежало именно там.
  За световой день дорогу они не одолели (выехали поздновато, четыре часа угробили на таможне, а потом еще полтора часа проплутали в Варшаве - им надо было на шестьдесят второе шоссе, на Плоцк, а выехали - по темному времени - на шестьдесят первое, на Легионово), пришлось заночевать на заправке, полста верст не доехав до Кошалина; приехав уже утром следующего дня, они обнаружили хозяина склада в предынфарктном состоянии - тот не спал всю ночь, ожидая тех, кто избавит его от опасного груза, с замиранием сердца.
  Он не стал спрашивать хранителя, что же лежит в мешках - по счастью, Олег в это время грузил порошок в прицеп и не видел, какую реакцию вызывает этот груз у поляка.
  Он не спросил о содержании мешков и тогда, когда доставил груз в Москву - к чему? Главное было - выполнить задание; если его не посвятили в тонкости процесса - стало быть, к тому были важные причины. Его деликатность оценили - финансово; вернувшись в Брест, он честно разделил премию со своим подельником.
  Хотя, в принципе, дело оказалось не столь уж и сложным. Мешки сложили у знакомого поляка в Словатичах, польской деревеньке у погранперехода Домачево, запихав их подальше от глаз случайных посетителей в самую глубину хозяйского сарайчика, посреди разного хлама типа поломанных сеялок-веялок, старых колёс, сломанных ульев - Бог весть зачем хранившихся у запасливого польского Плюшкина. Затем провели разведывательную ходку, определились со временем пересечения границы, со сменами знакомых таможенников (машины и груз шмонают они, погранцы смотрят паспорта и удостоверяются в соответствии фотокопии оригиналу). И, проведя основательную подготовку - за пять рейсов вывезли все это добро в Белоруссию: один мешок - вместо запаски, два - под задним сиденьем. Границу (возвращаясь из Польши) обычно пересекали к концу смены, когда внимание таможенников притуплялось до минимума, забив багажник всякой польской ерундой (пакетами с чипсами и конфетами, яблоками, копченой свининой - в общем, всем тем, что обычно возили жители белорусского приграничья с польских базаров), и посадив на заднее сиденье пару попутчиц (многие жители Домачево таким несложным путем катались в ближнюю Польшу с контрабандным украинским спиртом, правда, в божеских объёмах - по два-три литра: туда на одних попутках, обратно - на других; пеший переход был запрещен).
  Первая ходка вызвала тогда у него изрядную нервную дрожь, холодный пот на лбу и предательскую тошноту - последняя же, когда лишний, шестнадцатый мешок, пришлось тщательно маскировать уже просто в багажнике, не запрятав его в нишу для запаски (там не было места), а лишь завалив его грудой ярких пакетов с леденцами - не родила даже тени волнения. Работа как работа - и они сделали ее так, как надлежит.
  Ну, а на своей стороне все остальное было - дело техники. Он нашел фирму, за малую толику согласившуюся стать легальным экспортером в Россию кормовых добавок для крупного рогатого скота. За сотню сговорился с изготовителями соответствующих документов, и, погрузив уже абсолютно легальные премиксы в микроавтобус - убыл в первопрестольную.
  Вся музыка заняла у него тогда двадцать шесть дней. Вдвое меньше, чем запланировали для этой операции в Москве!
   Он не знал, почему выбор командования пал не него. Наверное, ему просто повезло. В жизни иногда случаются странные вещи...
   В те дни жизнь вновь (правда, на очень короткий промежуток) приобрела смысл. Ему довелось прикоснуться к Тайне - и это очень долго позволяло ему считать себя в своих собственных глазах человеком, выполнившим свой долг. Долг солдата и мужчины.
   Он оставил молчаливому брюнету, принявшему у него груз в Москве, свои координаты (на случай, если его не будет у матери), и брюнет скупо пообещал, что в случае нужды о нем вспомнят и непременно привлекут - но с тех пор ему никто и никогда так ни разу и не позвонил, и не написал. Деньги, полученные за доставку 'смеси для маринования сельди', довольно быстро кончились, он снова взялся за мелкие коммерческие дела; на жизнь хватало - но разве для того он родился на свет, чтобы торговать контрабандными сигаретами или реализовать мелкими партиями фальшивую водку, разлитую ушлыми армянами?
   В конце концов, что он скажет Герде, если та, паче чаяния, вдруг увидит его, разгружающего ящики с паленой 'Столичной' у заднего двора какого-нибудь сельпо в Гомельской области? Конечно, Герде нечего делать в такой заштатной тмутаракани - но вдруг? Он стал тем, кем должен был стать по ее прогнозам - люмпен-коммерсантом (интересно, а такие вообще есть в учебниках политэкономии? Или это лично ею созданный неологизм?), самым мелким из компрадоров, ничтожным торговцем вразнос - то есть никем... И она ЭТО увидит! Нет, хватит!
   Эта мысль мучила его все те месяцы, что прошли в идиотской 'мелкооптовой' торговлишке - причём мучили иногда чисто физически; тем более ему было обидно промышлять такой ерундой после покрытого загадочным флёром и такого удачного польского похода. И два месяца назад - хорошо, что прозрение наступило ДО дефолта, ему удалось сохранить малую толику сбережений - он бросил всю эту музыку. Денег хватило, чтобы снять на полгода квартирку в этом занюханном Борисове, и еще осталось на сносное питание на весь этот срок. Что дальше - он не знал; но также хорошо он знал, что больше ничем таким, что создавало бы ему душевный дискомфорт - он заниматься не станет. Лучше сдохнуть...
   Милая, нежная, желанная Герди! Как ты оказалась не по-женски умна и прозорлива! И как лучисты были твои глаза! Как прекрасна улыбка!
   Сегодня мне не было бы стыдно перед тобой. Я еще не нашел своего места в этой, тысячу раз поганой, жизни - но я ушел из того дерьма, которым, по моему (и, кстати, по твоему) глубокому убеждению никогда не должен заниматься мужчина. У меня нет повода для гордости - но, по крайней мере, у меня нет и повода опускать перед тобой глаза; я готов признать твою правоту - и попросить прощения за все те слова, что произнес в запале в тот мартовский день девяносто второго, на аллейке, ведущей к колесу обозрения.
   Ведь я по-прежнему люблю тебя, моя маленькая Герди!
   Ладно, пора собираться. Здешние завсегдатаи с немалым любопытством посматривают в сторону здорового молодого мужика, вот уже два месяца с завидным постоянством валяющегося на пляже и ни черта не делающего - когда в мире происходит столько всего захватывающего! Дефолты, смены кабинетов, финансовые катастрофы, взлеты и падения курсов валют - неужели мне это не интересно?
   Не интересно. Когда-то давно, в прошлой жизни, я не отходил бы от телевизора - а сегодня для меня вся эта шумиха не имеет никакого значения. Тяжко больной Ельцин, назначающий и смещающий министров, министры, клятвенно обещающие народу избавление от финансового краха в обозримой перспективе, народ, яростно штурмовавший обменники и все равно оставшийся с носом - потому что тогда для чего всю эту музыку было заводить? - и продолжающий верить изолгавшимся политикам... Боже, как все это утомительно!
   Моя маленькая, солнечная Герди! Как я хочу увидеть тебя - хоть на мгновение!
   Кажется, ничего не забыл; покрывало, книжка, бутылка минералки - наполовину опорожненная, но все равно, из крестьянской скупости уложенная в пакет - вроде все.
   Не торопясь (а куда торопиться?) он пошел к мосту. Вот и еще один день прошел... Безвременье - теперь он хорошо понимал, что это такое. Это тогда, когда о тебе уже никто не помнит; еще немного - и ты сам забудешь о себе...
   Он думал, что о нем все позабыли.
   Он ошибался.
  
  
  ***
  - Где он сейчас?
   - Есть такой город под Минском - Борисов; Тетрис докладывает, что Одиссей снимает квартиру недалеко от вокзала, ходит в магазин, на пляж, гуляет по городу - в общем, за те четыре дня, что Тетрис его наблюдал - никакой активной деятельности.
   - Наш парень впал в депрессию?
   - Не похоже; скорее, он просто не знает, что ему делать дальше.
   - Ты по-прежнему думаешь, что на этого парня можно делать ставки?
   - Не думаю - знаю. К тому же сейчас, когда на юге начинается сабантуй, специалист по пограничным вопросам нам очень и очень может пригодиться. Вы же знаете, что сейчас происходит на Балканах...
   - Ну-ну. Як той казав - побачимо...
   В Москве в этот день было уже изрядно холодно - еще только середина сентября, а знобило не шутейно; термометр у касс стадиона показывал едва десять градусов тепла. Двое мужчин, медленно прогуливавшихся по аллеям небольшого сквера у стадиона 'Динамо', ничем не выделялись среди редких прохожих - темные плащи, сосредоточенно-серьезное выражение лиц, неторопливый разговор; по внешнему виду - два коммерсанта средней руки, обсуждающие свои дела.
   Но коммерсантами они не были. Один из собеседников, повыше, попредставительней - был генерал-лейтенантом Калюжным, начальником Управления Н; его собеседником был сотрудник того же управления подполковник Левченко. И разговор у них шел совсем не о коммерческих делах - впрочем, случайный прохожий, даже если бы очень захотел, и наполовину бы не понял, о чем говорят эти двое.
   Генерал замолчал и задумался. Минут через пять, обернувшись к своему собеседнику, он спросил:
   - Ну, так что вы там придумали? Только давай без предисловий!
   - Исходя из какого сценария?
   - Худшего.
   - Если война начнется...
   Генерал его зло перебил:
   - Не 'если', а 'когда'! Я же сказал - худший вариант!
   - Когда вся эта буза начнется, вариантов противодействия у нас будет немного. Вернее - только три.
   - Какие?
   - Крошить их будут либо с запада, либо с северо-запада. С 'сапога' или с родины пива и сосисок.
   - Ну, положим, это еще не факт; в конце концов, два-три авианосца легко заменяют базы и на 'сапоге', и в Баварии.
   - Заменяют - оперативно; авианосцы использовать, скорее всего, будут, но объективно действия с наземных баз - много дешевле. В разы. К тому же на первом этапе им нужно будет по максимуму запутать систему ПВО - а сделать это лучше всего с помощью комбинированных ударов с моря и с суши.
   - Хорошо. Дальше.
   - Как я уже говорил, исходя из этих предположений, мы планируем действия по трём направлениям. Самолёты эти ребятишки будут использовать в основном в качестве носителей управляемого оружия, по максимуму исключив заход в юговскую зону ПВО, а основную тяжесть боевой нагрузки понесут на себе крылатые ракеты. Посему мы готовим свой вариант противодействия. Люди наши уже работают над предварительными планами, так что если что - можем начать с ходу. Планируем - во-первых, радиоэлектронное подавление системы связи и ориентации; во-вторых, искусственный сбой системы наведения ракет; наконец, физический контакт...
   Генерал, внимательно выслушавший речь своего собеседника, качнул головой.
   - Хорошо, положим, с системой наведения ракет - вернее, с её сбоем - мне ситуация более-менее ясна. Крылатые ракеты, которые будут запускаться по своей программе, мы, постаравшись, с курса собьем, дело несложное, опыт уже есть. Те ракеты, что наводятся по лазерному лучу... ладно, тоже есть варианты - но менее действенные. Тут сами юги должны подсуетиться - вовремя ловить наводчиков, без них эти ракеты как слепые котята, использование беспилоток для этой музыки пока из стадии разработки не вышло. Подавить систему связи... Хм... Маловероятно. Даже если один раз удастся - второй хрен. Там тоже не дураки - сменят частоты, еще что-нибудь придумают. Хотя.... Разок-другой, конечно, можно подпустить им блох за воротник, но это так, баловство... Да и уши будут видны за версту. Впрочем, если ребята Румянцева постараются перекрыть все рабочие частоты, и у их железяк хватит мощности... Идея, в целом, достойная воплощения. А что ты там говорил о физическом контакте?
   - Ставим двух стрелков у каждой базы - вряд ли их будет больше шести-семи - и валим их аэропланы на взлете; выбираем пожирнее, чтобы не зря подвергать риску стрелков. Пару дюжин людей в нашем распоряжении будет по-любому. Если срежем хотя бы десяток машин, бомберов или разведчиков, из тех, что подороже - операцию можно будет считать блестяще удавшейся.
   - 'Иглой'?
   - Не обязательно. Взлетать они будут у себя дома, помехи тепловые выпускать сразу после взлета не станут - здесь и второй 'стрелы' за глаза.
   Генерал одобрительно покачал головой.
   - Это дело. Мне такие варианты больше по сердцу, чем верньеры крутить. Железо как обычно?
   - Да, близнецы. Думаем, дубли тех, что в свое время были поставлены в восточногерманскую армию. Или чешскую. У меня есть в запасе полсотни таких железок.
   Генерал удовлетворённо кивнул, затем спросил:
   - Стрелки чьи?
   - Младича. Это основной вариант. И Хлебовского - резервный.
   - Предварительно обговаривали?
   - Только с югами. Через Таманца держим контакт с полковником Митровичем, у него на связи есть двенадцать человек в Италии и Германии; по его словам, стрелки чистые, ни за кем ничего. У Чеслава тоже есть десяток пацанов, но это - на крайний случай.
   - Ну, положим, стрелки будут югов. Хорошо... хотя, откровенно говоря, не очень-то я в это верю. Может быть, имеет смысл отсюда отправить трех-четырех туристов - полазить по Колизею, пивка в 'Бюргерброе' выпить? Но предположим, будут стрелять те. - Генерал помолчал несколько минут, вздохнул озабоченно, затем спросил: - Доставка железа чья? Как я понимаю, самое тонкое место?
   Подполковник кивнул головой.
   - Так точно. Пока не разработали. Есть варианты, но сырые.
  - Какие?
  - Через Артаксеркса - вариант 'Юг'; через Одиссея - вариант 'Запад'; резервный вариант - 'Север', через Ван Дейка. Но это очень долго, и народ там сомнительный - во всяком случае, ничего такого до сих пор мы от них не требовали. Одиссей - самый быстрый вариант, и в целом - самый достоверно надежный.
  - Вот почему ты Одиссея пасёшь... Понятно. Гут, тут он нам действительно позарез нужон. Ладно, держи его в поле зрения.
  - Держу. - Улыбнулся Левченко.
  Генерал строго взглянул на своего собеседника.
  - В какой стадии разработки всех этих планов?
  - Пока - в чисто теоретической. Вы же предупреждали...
  Подполковник замолчал. Несколько минут они прошли в тишине - сквер, несмотря на близость станции метро и стадиона, был на удивление тихим местом. Слышно было, как на дорожках, ведущих к одному из корпусов Военно-воздушной академии, шуршали своими метлами дворники, а в кустах дружно копошились стайки воробьёв, время от времени пугливо взлетая вразлёт.
  Генерал остановился, достал пачку сигарет, закурил. Затем, с удовольствием затянувшись, сказал задумчиво:
  - Понимаешь, Дмитрий Евгеньевич, как важно именно в этой операции сохранить секретность?
  - Так точно, понимаю.
  Калюжный покачал головой.
  - Боюсь, не совсем. Что твориться в стране - не мне тебе объяснять. - Генерал досадливо поморщился. - Эти суки вообще с катушек слямзились; Кириенки-хириенки, Чубайсы и прочие - им ведь наша страна так, место на карте. Эта рокировка, что сейчас происходит наверху - так, туман для электората, глаза людишкам замыливают. Сменили 'киндер-сюрприза' на старого еврея - на самом деле, ни черта там не поменялось. Если хоть одна тварь там, наверху, узнает, что мы готовим их любезным хозяевам - с говном сожрут и не поморщатся. Ладно, меня вышибут - страху большого нет, пенсию я по-любому получу, не здесь, так на ридной Украине. Буду первый политэмигрант из генералов разведки. Не во мне дело - Управление наше задушат не глядя, вот в чем опасность! И окажется - зря во времена оны Юрий Владимирович нашу лавочку строил, зря немерянные государственные миллионы - в валюте, заметь! - в наше дело ухнул. Этим, нонешним, никакого дела нет ни до нашей сети, ни до наших возможностей.
  Но и просто пережидать, бумажки перекладывая, на все обращения наших агентов закрывая глаза - не гоже нам, русским офицерам. Бесчестно это, подло. Так что надо нам эту операцию разрабатывать, так скажем, в частном порядке, не тревожа верхних наших верховодов - пусть их забавляются сменами правительств и дефолтами-шмефолтами. Ясно излагаю?
  - Да куда уж ясней!
  - Ну, вот и я об этом. Все должно быть понятно каждому. Сколько людей знают о наших с тобой, Дмитрий Евгеньевич, частных прожектах?
  - Кроме нас с вами - еще трое. Подполковник Крапивин - он держит на связи югов, с полковником Митровичем вопросы решает; у него - вариант физического контакта, у него же связь с Таманцем. Подполковник Румянцев - подготовка и доставка всякой радиоэлектронной музыки; за ним - помехи и сбои систем наведения. В части, его касающееся - майор Маслов - ну, вы в курсе. Минимум, конечно, но о том, что мы офицеров всё чаще на Балканы командируем - он знает; в конце концов, командировочные официальные мы теперь вынуждены через его канцелярию проводить. Конечно, большинство командировок мы стараемся проводить втёмную, но тех офицеров, что из войск откомандированы - отправляем открыто; вы в курсе.
  - В курсе. - Генерал снова досадливо поморщился. - Эх, нужно было тогда, в девяносто третьем, своего человека на финансы ставить!
  - Товарищ генерал, да как это было бы возможно? Вы же помните, что тогда в Генштабе творилось? Ведь это тогда они нас впервые по-настоящему и обнаружили! Если бы мы не кинули им эту кость - их человека на финансы - они бы нас еще пять лет назад развалили, с песнями и плясками! И то еще хорошо отделались, что передали ему только здешние финансы...
  Генерал затянулся, покачал головой.
  - Не верю я этому замполиту ни на грош, вот в чем беда. С большинством наших офицеров мне довелось лично хлебнуть дерьмеца большой ложкой; о тех, с кем не успел - имею исчерпывающие рекомендации. А этот... - И генерал досадливо сплюнул.
  - Мы постараемся минимизировать участие майора Маслова - насколько это возможно. Легенда у нас уже готова - если что, грушники нам ее обеспечат; втемную, как обычно. В конце концов, не такие уж там большие деньги! В прошлом году почти миллион ушатали на Словакию - хоть бы кто-нибудь почесался. Маслов этот, правда, все бегал, все своими шкодливыми глазками стриг - но пакостей явных от него не было.
  - Не было... Эта словацкая история мне до сих пор до конца не ясна. Слишком уж гладко у тех ребяток все прошло, как по нотам. Или они нашу партитуру почитывали? Не знаешь? Вот и я не знаю... ладно, замяли. Какой вариант считаешь наилучшим? Относительно доставки железа?
  - Одиссея, безусловно. Ту операцию... Ну, помните, с 'премиксами', - тут подполковник тонко улыбнулся. - Он провел очень красиво. Знал бы парень, что вез через границу!
  - А ведь заметь, даже не спросил. Получил 'спасибо', взял ту тысячу, что ему Маслов выписал - и через левое плечо кругом. Чем он потом промышлял, прежде чем лег в свою берлогу?
  - А черт его знает! Мы его законсервировали, до лучших времен. Вы же знаете, большинство агентуры сейчас у нас в таком состоянии...
  - Знаю. Не сыпь мне соль на раны... А почему думаешь, что справиться?
  - Ушлый. Знающий. Ломаный. Не боится ни черта.
  - А вот это плохо, что не боится. Я ведь не против, чтоб боялись - я и сам боюсь. Вот чтоб боялся, а дело сделал - вот это да, вот такие нам подходят!
  Левченко твердо взглянул в глаза собеседнику.
  - Этот - сделает.
  - Ну-ну. Слепый казав - побачимо.
  Генерал смачно затянулся, остановился, огляделся вокруг.
  - Знаешь, Левченко, чует мое сердце - очень скоро что-то в нашем Отечестве произойдет непременно. Шалман этот продержится самое больше год-полтора, это ты мне на слово поверь. Потом все равно другие люди в Кремль въедут - уж не знаю, законным порядком, или на танках - но только лавочка нынешняя закроется. Но ждать, пока что-то изменится - мне лично западло, откровенно тебе говорю. Надо что-то делать! Вон, народец шумит у Думы, флагами машет. Нет у людей ни возможностей, ни сил что-то изменить - а смотри ж ты, бузят; стало быть, желание еще не пропало за Россию постоять. А у нас и возможности, и средства, и силы есть - так что ж, будем сидеть, как крысы?
  - Никак нет. Сидеть не приучены. А и рыпаться стоило бы поосторожней, без лишней помпы.
  Генерал чуть улыбнулся, махнул рукой.
  - Ну, ты еще меня конспирации поучи. Знаешь, как я из Южного-то Йемена уходил? Когда тамошние верховоды меж собой резню учудили и страну свою прохлопали?
  - Ворожейкин что-то рассказывал...
  - Ворожейкин меня принял на борт сторожевика уже в Массауа, как говориться, на том берегу. Самого интересного он не видел. А бёг я, друг любезный Дмитрий Евгеньевич, в парандже и хиджабе, как самая что ни на есть правоверная мусульманка. И бёг я одиннадцать дён, ровнехонько. Адъютант мой, из местных, Хаджеф, изображал из себя брата, везущего сестренку в жены шейху на север; мое дело было - молчать в тряпочку и изо всех сил сестренкой этой всем встречным-поперечным казаться. Как ты думаешь, что бы было, если бы хоть один из них подозрение выказал?
  - Думаю, сегодняшнюю нашу операцию планировал бы другой генерал.
  - Вот-вот. А мои бы косточки белели бы сейчас в знойной Аравии. А раз не белеют - стало быть, в конспирации я чуток понимаю.
  Ты мне вот что скажи. Одиссея - если мы изберем этот вариант - как будем использовать? 'Стрела-два' на водопроводные трубы что-то не больно похожа...
  - Втемную - не будем. Но и всей правды не расскажем. Только в части, его касающейся. Но врать не станем. И о последствиях - которые, в случае провала, могут для него наступить - проинформируем.
  - Это верно. Это правильно. Ежели человек идет на особо тяжкое - считай, на пожизненное - значит, должен знать, за что он муку эту, буде выпадет ему херовая карта, будет испытывать. Так ему и скажи - дескать, дружище, не неволим, но если решишь помочь братьям нашим единокровным - знай, что срок тебе за эти железяки добрые прокуроры отвесят по полной. И Родины ты своей ты уже никогда не увидишь.
  - Зачем же так трагически? Вы же знаете, мы своих не бросаем...
  - Знаю. Но только тогда проникнется он этим делом до самых печенок, до упора. И действовать будет так, как на войне - без допусков. Мы, конечно, его вытащим, но пущай он действует так, как если бы был один-одинешенек на всем белом свете, а против него - весь мир бы ополчился. - Генерал взглянул на часы, досадливо поморщился: - Ладно, заболтался я с тобой - дела стоят. Пойдем потихоньку в контору; а через недельку ты мне подробный расклад - что, как, зачем и почему - предоставь. И к началу ноября будь готов двигать на запад, повидаться с нашим бродягой. Это ведь ты его привлек?
  - Я. В восемьдесят шестом. Когда он еще только службу начинал зеленым новобранцем...
  - Стало быть, крестничек твой. Ну, тебе за него и отвечать, в случае чего. Добре, почапали.
  И парочка 'коммерсантов' бодрым шагом направилась по Нарышкинской алее к перекрестку Верхней Масловки и Старо-Петровско-Разумовского проезда, где в глубине небольшого сада, обнесенного невысокой, но довольно внушительной оградой из стилизованных под девятнадцатый век литых чугунных переплетений, стоял двухэтажный особняк, родной уголок типичного купца средней руки года эдак одна тысяча девятьсот второго.
  Для всякого рода любопытных на одной из тщательно оштукатуренных и побеленных кирпичных колонн, стилизованных под девятнадцатый век, обрамлявших такую же стильную, в тон ограде, чугунного литья калитку - висела табличка, извещавшая, что и двухэтажный особнячок, и дворик в обрамлении эстетской ограды - принадлежат ЗАО 'Спецметаллснабэкспорт'. И ниже - убедительнейшая просьба (уже не выгравированная на плите из нержавейки, как официальная шильда, а просто отогнанная на принтере и заламинированная) всякого рода коммивояжерам с предложениями чая, канцелярских товаров и прочей ерунды - занятых спецметаллснабэкспортеров ни в коем случае не тревожить. А пренебрегшие столь убедительной просьбой будут охраной вытолканы взашей - о чём также писалось в запретительном листочке (правда, в более парламентских выражениях).
  Контора как контора, каких в Москве - пруд пруди; не шибко шикарная, но и не бедствующая - сразу видно, что в российских специальных металлах за границей нужда пока еще есть. Вот только обычный для нынешних времен секьюрити на входе чуть более, чем обычно, был подтянут и жилист, а второй, гуляющий во дворе - отчего-то вовсе не был склонен время от времени 'сгонять за пивком'. И левые полы пиджаков у этих охранников топорщились чуть более убедительно, чем у их многочисленных московских коллег. Да и натужливо-суетливого коловращения менеджеров с папками, секретарш с подносами и кофейными чашками, курьеров в залихватски повязанных банданах - опять же, в шести нижних окнах фирмы (верхние круглый год были закрыты металлическими роллетами) что-то не наблюдалось.
  Несколько машин, припаркованных у тротуара напротив здания этого самого 'Спецметаллснабэскпорта', опять же, ничем особо не выделялись - парочка недешёвых иномарок ('вольво' и 'мерседес'), три-четыре 'девятки', пара добитых 'пятёрок', одинокая 'ока' - всё, как у всех. Ничего бросающегося в глаза и необычного - вот только приезжали ежедневно на этих машинах на службу сухощавые подтянутые мужчины с навечно вогнанной в позвоночник строевой выправкой и внимательными сторожкими глазами - которых за обычных сейл-менеджеров принял бы уж совсем ненаблюдательный человек.
  Одним словом, человек, вздумавший бы недельку-другую понаблюдать за жизнью спецметаллснабэкспортеров - сделал бы вывод, что контора как-то уж слишком непохоже на обычную торговую лавочку тиха и вдумчиво-серьезна. Впрочем, напротив 'Спецметаллснабэкспорта' была глухая стена склада завода железобетонных изделий - посему подолгу наблюдать за деятельностью этой фирмы было некому.
  Оказавшийся же внутри фирмы (исключительно чудесным образом; никаким иным способом с улицы в этот странный 'Спецметаллснабэкспорт' чужаку попасть было бы невозможно) человек застыл бы в полном непонимании. И было от чего!
  Интерьер фирмы был так же далек от делового стиля, как потрепанный камуфляж пограничника с Пянджа от костюма преуспевающего банкира с Камергерского переулка. Внутри 'Спецметаллснабэкспорт' ничем не походил торговую контору. Стальные двери с кодовыми замками, отделанные дубовыми планками, чем-то неуловимо напоминающие крышки гробов для очень высокопоставленных покойников; на полу - зеленая ковровая дорожка, какие бывали в ходу в начале пятидесятых; гробовая тишина в коридоре - и странное мелкое подрагивание пола, какой-то едва уловимый глухой гул, чем-то напоминающий 'песню' майских жуков; изредка появляющиеся сотрудники - молчаливо сосредоточенные, деловито собранные; охранник (на этот раз - в форме, причем в офицерских чинах) - у входа на лестницу на второй этаж. В общем, на торговую фирму это совершенно не походило; если 'Спецметаллснабэкспорт' и напоминал какое-то учреждение - то мысль о его коммерческом характере пришла бы в голову случайному экскурсанту в самую последнюю очередь. А в первую - услужливое подсознание тут же родило бы образ, столь знакомый с юности: коридоры рейхсканцелярии и идущий по ним штандартенфюрер Штирлиц...
  Подсознание чудом проникшего в это здание прохожего нисколько бы его не обмануло.
  Двухэтажный особняк на Старо-Петровско-Разумовском проезде - был вершиной того айсберга, что в начале восемьдесят третьего года получил наименование 'Управление Н', и в описываемое время нес свою службу по обеспечению интересов России в тех местах и теми методами, которые были недоступны ни ФСБ, ни СВР, ни прочим официальным (и оттого стесненным в своих действиях) специальным службам.
  Любимое дитя Юрия Владимировича, рожденное им в краткую бытность главой идущей к своему концу державы - Управление пережило и своего отца-основателя, и крушение империи, и посттравматический шок, последовавший вслед за беловежскими событиями, и все остальные беды и горести, что обрушились на просторы одной шестой части суши в последующие годы. Сжав зубы, затаившись - но пережило, продолжая делать свое дело; благо, гений Последнего Царствующего Чекиста обеспечил ему финансовую и организационную независимость от каких бы то ни было влияний извне. Крючков еще знал о его существовании - Бакатина же уже никто не посчитал нужным ввести в курс дела; дальнейшие фигуранты, сменявшие друг друга в креслах руководителей специальных контор - уже просто ничего не знали о деятельности Управления. В девяносто третьем году, во время октябрьского мятежа, некоторые сведения о существовании этого учреждения все же стали известны окружению Верховного либерал-реформатора - но лишь фрагментарные и недостоверные; руководству Управления Н пришлось принять в свой штат человека из финансового управления министерства обороны, который присматривал бы за расходованием средств - по счастью, те, со стороны, решили, что Управление - это всего лишь информационный центр для поддержания связи с законсервированной агентурой в бывших странах 'народной демократии', и их пыл слегка поостыл. Генерал Калюжный своих вновь объявившихся кураторов в этом, похоже, достаточно глубоко в ноябре девяносто третьего убедил - во всяком случае, большую (и главную) часть деятельности Управления Н тогда в очередной раз удалось надежно скрыть от 'своих' - которых, в отличие от чужих, было страшно трудно отвадить от излишнего любопытства.
  Генерал и его сотрудник вошли в калитку, предварительно приложив к почти незаметному окошку слева от входа идентификационные карточки, схожие с кредитками. Незамедлительно возникшему у дорожки наружному охраннику они предъявили уже свои служебные удостоверения (хотя резвый секьюрити знал их в лицо и видел, наверное, уже тысячу раз), а, оказавшись в тамбуре перед главным входом - по очереди приложили большие пальцы правой руки к недреманному зеленоватому глазу считывающего устройства, закамуфлированному под глазок видеокамеры наружного наблюдения.
  - Сиди, сиди. - генерал пресек попытку внутреннего охранника вытянуться в струнку, и, обернувшись к Левченко, взглянув на часы, приказал, - Давай-ка через десять минут ко мне. Послушаешь одного человечка - тебе будет полезно. Да и мне - давно его не видел, буду рад послушать. Хотя... - на мгновение по лицу генерала пробежала легкая тень. - Впрочем, не важно. Жду!
  - Есть.
  Через десять минут подполковник поднялся на второй этаж, в кабинет генерала.
  - Разрешите, Максим Владимирович?
  - Давай, заходи.
  В кабинете генерала, с окнами, выходящими на сторону, противоположную улице, и по этой причине не закрытыми наглухо стальными роллетами, кроме хозяина, сидевшего не в своем 'штатном' кресле во главе скромного, но довольно внушительного по размерам стола из карельской березы, а на стуле у приставного столика - Левченко обнаружил пожилого, сразу видно - тертого жизнью, седого и изрядно потрепанного мужика. Не мужчину, тем более - не господина - а именно мужика, каких еще немного осталось в забытых Богом и людьми деревнях Нечерноземья. Тот сидел напротив генерала и никакого трепета перед Большим Начальником внешне не выказывал - наоборот, было такое впечатление, что это именно он, а не Калюжный, и был настоящим хозяином этого кабинета.
  Хозяин кабинета кивнул подполковнику, указывая на гостя:
  - Знакомься, Дмитрий Евгеньевич, это - Викторов Арсений Николаевич; во всяком случае, он хочет сегодня быть именно им. - Генерал пошутил, но как-то осторожно, совсем не по-начальнически.
  Гость несколько секунд внимательно рассматривал посетителя, а затем, по-американски, одними губами, улыбнувшись - бросил суховатым надтреснутым баритоном:
  - Ну, здорово, подполковник. Садись, в ногах правды нет. - Мужик все больше и больше удивлял (и настораживал, не без этого) Левченко. Как-то уж больно вольготно он вел себя в кабинете генерала, начальника службы, способной устроить любому близлежащему государству совсем не сладкую жизнь. Странно... Если не сказать больше.
  Левченко решил держаться официально - щёлкнул каблуками, кивнул, произнёс как можно более сухим голосом:
  - Здравствуйте, Арсений Николаевич, рад знакомству.
  Гость отрицательно покачал головой.
  - Ну, насчет радости - ты это погоди; вот побалакаем, тогда будешь решать - радоваться тебе, или, наоборот, огорчаться...
  Гость обернулся к генералу, ещё раз - уже сочувственно - покачал головой, вздохнул. И сказал каким-то снисходительно-соболезнующим тоном:
  - Течёшь, Калюжный.
  В кабинете мгновенно повисла тяжелая тишина.
  Генерал-лейтенант достал пачку сигарет, закурил. Выпустил вверх кольцо дыма, полюбовался, как оно расходится. Потом посмотрел на визитера.
  - Как сильно?
  - Пока не знаю; но о вас в курсе ТАМ. - Последнее слово гость произнес с нажимом, давая понять все его опасное звучание.
  - БНД? - Генерал вопросительно посмотрел на 'Арсения Николаевича'.
  - Она, родимая. Ведомство федерального канцлера.
  - Источник надежный?
  - Да уж куда надежнее! Девочка одна там службу несет, в отделе по работе с бывшим Союзом. Умненькая девочка, юркая. Как на меня вышла - ума не приложу! Впрочем, обо мне - это отдельная песня; в конце концов, давно живу, богато бачив - могли и меня где-нибудь в чужих дальних краях с легкостью срисовать; не зря ж с оперативной отозвали. Да это и не важно - в конце концов, моя должность такая, что их юрисдикции я в любом случае не подлежу.
  - И что сказала... девочка?
  - Для начала девочка обозначила предел своей компетентности - рассказав старому ловеласу про кое-какие его прискорбные дела в далёких азиатских краях. Скажу сразу - девочка оказалась компетентной, а главное - убедила своего визави - меня, то бишь - в том, что работает именно там, где намекнула. А затем сообщила своему собеседнику - так, между прочим, за бокалом мартини - что начальник их отдела получил ориентировку - есть, дескать, в Москве лавочка, занимается агентурой в стане бывших вассалов, и ближним зарубежьем не брезгует. Причем в число официальных служб никак не вписана. В общем, ту часть, что вы посчитали возможным огласить для узкого круга ограниченных лиц - они тоже услышали. Думайте, пинкертоны!
  - А девочка эта... Часом, не засланный казачок? - в глазах генерала блеснул охотничий огонек азарта.
  - Не думаю. Девочка, кстати, молодец, свой слив обставила профессионально до третьего знака после запятой. Поделилась своими девичьими секретами со стареющим дон жуаном в ночном клубе; дело житейское! Показался ей этот конкретный дон жуан достойным доверия - вот она и намекнула ему, что надо дон жуану поостеречься тереться по вроцлавским ночным клубам, ежели он русский шпион из вышеуказанной лавочки. Дескать, лавочка эта шпионская де-юре - хлам, и грозят прекрасному, хотя уже и пожилому, жемсу бонду оч-ч-чень большие неприятности. Хотя даю сто монгольских тугриков против восточногерманского пфеннига - знала прекрасно, что статус у меня вполне даже дипломатический, и максимум, что мне грозит от некогда дружественного польского государства - высылка в двадцать четыре часа.
  - А что еще сказала девочка?
  - Любопытство - в нашем деле порок; все, что касаемо вашего богоспасаемого заведения, я изложил; думайте. Касательно остального - увы, не имею права. Хоть ты мне, Максим, и друг старинный, и из-под огня в Квито когда-то выволок - а извини. Знаешь нашу ключевую формулировку?
  - 'В части, его касающейся'. А как же! Сам использую постоянно.
  - Ну вот, и прошерсти своих жемсов бондов - кто из них мог слить информацию в части, его касаемой. И почему ворог наш о вашей лавочке все узнал... - и в ответ на вот-вот готовые слететь с уст генерала возмущенные слова, добавил: - Ладно-ладно, не всё, но что-то все же ухватил. А для них и этой малости достаточно, чтобы начать промывку породы! Тем более - агентуры у них здесь сейчас завались, коллеги ваши из контрразведки не успевают папки для дел покупать. Такое, знаешь, сложилось у меня, Калюжный, впечатление, что предать Родину теперь уже не то, чтобы преступлением - уже и скверным поступком в неких кругах не считается. Мерзко... - И загадочный визитер брезгливо поморщился.
  - А ты, подполковник, что по этому поводу думаешь? - Спросил затем он у Левченко.
  - То, что течём - дело поганое; то, что течём в той части, что известна наверху - чуть полегче.
  - Отчего ж?
  - Проще гниду вычислить.
  - Ну-ну. А не думал ты, любезный друг, что слить мог и тот, кто в делах фирмы по самые уши? Слил маленькую частичку, чтобы хозяева продолжали хрусты отслюнивать?
  - Не исключен и такой вариант. Но все же он менее вероятен.
  - То, что в ближних товарищах уверен - это хорошо. Я и сам тому, кому не до конца верю, спину стараюсь не подставлять. А все ж проверьтесь, дело не лишнее.
  Ну ладно, орлы, потопаю я потихоньку. Бывайте здоровы, живите богато. Тем более - вам ли не жить? Со всей Европы сливки снимаете, чистые паны!
  - Ладно, ладно. Зависть - плохое чувство. - Генерал впервые за разговор открыто улыбнулся.
  - А я завидую? Я сочувствую! Знали бы эти суки, что сейчас за очередные копейки от МВФ друг другу глотки режут, как вы устроились - задушили бы в мгновение ока!
  - Руки коротки. Да и не до нас им сейчас - еле-еле из дефолта выползают. Они-то, конечно, не пострадали, наоборот, как тут мне докладывают, лишних три миллиардика отогнали в Бэнк оф Нью-Йорк за последний месяц - но ведь перед людишками надо скорбные рожи строить. Иначе не поймут...
  Генерал пожал руку визитеру, затем попрощался с незнакомцем и Левченко. Рука у того оказалась крепкой, но все ж совсем не крестьянской - скорее, это были руки пианиста или скрипача, с тонкими, нервными пальцами; но рукопожатие у гостя было сильное, солдатское - Левченко уже примерно понял, кем мог бы быть их визави.
  Когда загадочный посетитель был, по расчетам, уже вне здания 'Спецметаллснабэкспорта' - Левченко решил все же слегка поинтересоваться незнакомцем.
  - Наш человек в Варшаве?
  - Что? А-а... нет. - Генерал сидел, задумавшись, и от вопроса подполковника едва заметно вздрогнул. - Нет, дальше чуток. И не наш. Он теперь по другому ведомству проходит, легальный до неприличия. Может с аглицкой королевой менуэт танцевать смело.
  - То есть его расшифровали?
  - Ну, парень! Если бы расшифровали... Было подозрение, вот и отозвали с оперативной. Он уже лет шесть, наверное, как на абсолютно легальное положение перешел - посему и сидит в своем банке, респектабельно наживается на трудовом западном люде. Светанулся он в одной южно-азиатской стране всерьез, и недруг, похоже, что-то такое о нем пронюхал - вот и вся недолга... А теперь ясно, что не зря ушли его с оперативной - по ходу пьесы, он у тех, что играют за черных, где-то в картотеках все же мелькнул.
  - Стало быть, девочка из БНД знала, к кому подходить?
  - И при этом страшно рисковала, заметь. Но на риск пошла - значит, понимала, какой важности для нас может быть ее информация. Хм-м... Стало быть, нас малость расшифровали на той стороне. А знаешь, Левченко, это даже очень и неплохо! Ну, то есть то, что мы чуток светанулись - это херово, понятно. Но то, что мы об этом узнали накануне запланированной нами большой южноевропейской карусели - очень даже ничего. Это ж какой простор для работы службы твоего Ведрича появляется! В общем, повод прочесать кадры перед балканской мазуркой у нас появился... - генерал устало улыбнулся: - Ах, деваха, орден Красного Знамени ей можно вешать - как минимум!
  - Сейчас таких нет.
  Калюжный махнул рукой.
  - Знаю. Ну, крестик этот серебряный, с дурной лигатурой... Орден Мужества. Но тогда - минимум первой степени! - Затем, посерьезнев, спросил: - Ладно, что думаешь делать по этому поводу? Как супостата будешь искать, какие своему Ведричу задачи будешь ставить?
  - Ну, процедура известная. Первый тур сыграем по классическим образцам. Одному подозреваемому говорим, что листовки и адская машинка в дворницкой, второму - что в дровяном сарае, третьему - что на кухне. И ждем, куда заявятся жандармы... Да и вообще, может, это утечка из финансового управления министерства обороны?
  - Не думаю. Там уверены, что мы организационно, хоть и без оглашения сего факта, в штате СВР... О том, что мы никто и звать нас никак - кроме наших, никто не знает. Насчет заделки утечки... Да, процедура известная. Что ж, подготовь списочек тех, кому про листовки планируешь сообщить, и варианты... ну, скажем, по переброске партии английских паспортов для палестинцев в Софию. Пойдет?
  - Пойдет. Напряжем Артаксеркса и его людей, дело несложное.
  - Но чтоб ни одного не засветить! Сумеешь отработать?
  - Обижаете, Максим Владимирович. Когда мой отдел портачил?
  - Пока - тьфу-тьфу - Господь миловал... Ладно, кликни там Гончарова, пусть разъяснит нам текущее положение. В части, его касающейся...
  Подполковник вышел из кабинета начальника и, спустившись на первый этаж, постучал в последний слева по коридору кабинет.
  - Кого там черт принес? - раздался из-за двери недовольный голос.
  - Серега, давай к генералу. Слышать хочут!
  - Добро. Три минуты!
  И ровно через три минуты из своей 'берлоги', куда он старался не допускать никого из посторонних, вышел подполковник Гончаров - начальник аналитической группы, поджарый, бритый наголо - по моде тридцатых годов - рослый мужик; в аналитики он загремел два года назад, когда случайно переусердствовал в допросе пленного французского летчика в боснийских горах. Пилот 'миража' оказался хлипковат и отдал Богу душу - подполковника же Гончарова за сие самоуправство от оперативной деятельности отстранили и загнали за стол, чего он своему начальнику в глубине души так и не простил.
  Тщательно закрыв дверь, он спросил деловито:
  - Что зовут пред светлы очи?
  Левченко развёл руками.
  - Мне генерал пока не докладывает. Хочет, чтобы ты разъяснил, а что - обстановку в спальне голландской королевы или структуру финансовых потоков наших нуворишей - сам узнаешь. Пошли, сейчас тебе самому все расскажут.
  Они поднялись наверх и вошли к начальнику Управления.
  Генерал Калюжный сидел за своим столом, курил - в последнее время ему уже не хватало пачки в день, и его лечащий врач был этим обстоятельством крайне недоволен - и задумчиво смотрел в окно.
  Левченко деликатно кашлянул.
  - А, явились. Гут, проходите. - Хозяин кабинета был явно расстроен, хотя старался этого не показывать.
  - Зачем вызывали, товарищ генерал? - Гончаров постарался придать своему вопросу максимально возможное безразличие и официальность.
  - А вот ты сейчас нам с Левченко и евонным корешам изложишь суть балканских проблем. Так, без бумажки, сможешь, или отпустить на минутку за шпаргалкой? - генерал хитро улыбнулся.
  - Шпаргалками не пользуюсь. - Ответ Гончарова был чуть-чуть более резок, чем следовало бы, и генерал это понял.
  - Стало быть, зло все еще на меня держишь...
  - Никак нет, товарищ генерал, по субординации не имею права!
  - Права не имеешь, а все ж держишь... Ну, ясное дело! Там ты был герой, супостата громил, братьям помогал - а тут старый хрен заставляет бумажки перебирать? Так, что ли? - Калюжный пытливо уставился на подполковника.
  - Думаю, на оперативной работе я был бы более полезным для дела.
  - Хм... Это мы очень скоро увидим. - И, глядя, как оживился Гончаров, генерал добавил: - Очень может быть, уже даже в этом году.
  В это время в кабинет вошли еще двое посетителей - в таких же, как у Левченко, неброских костюмах и однотонных галстуках, с незапоминающейся - в отличие от фрондирующего своей бликующей лысиной Гончарова - внешностью. Подполковник Румянцев и подполковник Крапивин, члены той группы, что разрабатывала проект 'Обилич'.
  - Садитесь, господа офицеры, поудобнее. Герр оберст Гончаров доложит вкратце суть текущих событий на балканском перекрестке. - Генерал радушно обвел рукой свой кабинет.
  Все расселись. Гончаров встал - он всегда докладывал стоя, хотя генерал в этом деле был либерал, у него в кабинете можно было излагать, и сидя в креслах - и хорошо поставленным голосом начал:
  - Реальных игроков у нас тут двое - Германия и Штаты. До последнего времени - точнее, до албанских событий - немцы шли на полкорпуса впереди. Их креатура - хорваты - во-первых, сильнее в военном отношении, крепче духом, организованней всех остальных-прочих югославских народов; одно слово - европейцы. Опять же, накануне краха Югославии в девяносто первом большинство ключевых постов в союзных органах власти занимали хорваты - президент Месич, премьер Маркович, глава МИДа Лончаревич, командующий армией Кадиевич, главком авиации Юрьевич, глава разведки Мустич. Когда начался распад - немцы признали Хорватию и Словению мгновенно - и тут же начали им поставки оружия со складов бывшей ГДР. То есть где-то до осени девяносто шестого у них были все шансы бывшую Югославию подмять целиком - у них был неубиваемый козырь, полностью ими созданная Хорватия. Но оказались в немецкой позиции и очевидные слабости. После Дейтона хорватам от сербов уже рвать было нечего, они начали свою новоприобретенную самостийную родину обустраивать - и, как военно-политическая сила, превратились в немецких руках из козырных королей в лучшем случае в девяток. Правда, немцы немного поиграли в Боснии за мусульман - но это мелочи; босняки слабы, ненадежны, не имеют боевого духа и в целом для немцев больше едоки, чем боевики - извиняюсь за каламбур.
  У американцев шансы крепче. Они на разные политические силы внутри Югославии решили особо не ставить - то есть, конечно, нынешний глава Черногории их парень, и в Белграде за них немало людишек играет, но главная их ударная сила все же вовне. И сила эта - шептары, сиречь - албанцы. Они, конечно, тоже не единое целое - южане, тоски, более христианизированы, северяне, геги - исламисты; но если речь идет о наживе - то тут они все одна шайка-лейка. Главное - что они агрессивны, воинственны, многочисленны - и эти их качества американцы отлично поставили себе на службу.
  Джордж Тенет, сам, кстати, выходец из Южной Албании, в последние месяцы перед албанскими событиями четырежды приезжал в пределы некогда любезного Отечества. По-видимому, именно он организовал крах албанского государства и последовавшее за ним расхищение оружия албанской армии - албанцам Косова нужно было вооружиться. Сразу же после албанских событий Джордж Тенет стал директором ЦРУ, и уже в этом качестве возглавил игру на Балканах. Имейте в виду - в Албании разошлось по рукам что-то около двух миллионов единиц стрелкового оружия и неисчислимо боеприпасов. То есть, начиная с лета девяносто седьмого, УЧК становиться в Косово очень и очень серьезной конторой. Добавьте к этому контроль за наркотрафиком из Турции в Европу - и вы поймете, что у этих ребят есть люди, оружие и деньги - то есть все, что нужно, для начала хорошей войны.
  В девяносто шестом юги начали суетиться. Поздно и недостаточно активно, но все же... Была уничтожена 'семья' Адема Яшари, державшая половину наркотрафика в Германию, полиция и силы спецназначения начали рейды против УЧК - которые со временем переросли в настоящую войну. Но УЧК может себе позволить терять десяток своих боевиков против одного юга в форме - и будет считать, что побеждает. У них за спиной Америка - что утраивает их силы.
  Немцы, надо заметить, эту американскую игру пытались перехватить - путем установления контакта с Руговой и премьером правительства Косова в изгнании Букоши - но финт не удался. Немцы решили ставить на умеренных - американцы приняли сторону крайних. Тенет все ж албанец, он отлично знает менталитет соотечественников. И американцы немцев на этом поле сегодня обыгрывают. В ближайшем будущем, я думаю, они полностью возьмут в свои руки управление албанским вектором разрушения Югославии - в том числе и ту его часть, что пока представляет из себя, если так можно выразиться, умеренное крыло. И заставят своих союзников включиться в грядущую войну - если, конечно, юги до того не сложат оружия и не поднимут кверху лапки. Думаю, что не подымут - следовательно, военный поход НАТО за свободу албанцев окончательно задушить сербов в Косово становиться неизбежным. План 'десять - шестьсот один', принципиальная концепция проведения данной операции, был разработан еще летом, а сейчас он уточняется и конкретизируется. Правда, пока быкуют греки, но это недолго - рано или поздно, но их заставят согласиться с использованием их территории.
  Гончаров закончил и вопросительно взглянул на начальство.
  Калюжный кивнул.
  - Хорошо, Сергей Владимирович, спасибо. Можете быть свободным. - И когда подполковник Гончаров вышел, продолжил: - Итак, надеюсь, все ясно? Румянцев, что вы думаете по поводу возможной операции 'Обилич'?
  Подполковник Румянцев немного помедлил, затем, прокашлявшись, скупо бросил:
  - То, что у югов нет шансов - было ясно еще в девяносто первом. Сейчас у тех, что играют за чёрных, на театре боевой авиации где-то триста тридцать единиц; негусто, конечно, но, думаю, они еще накопят силёнок. Опять же, в район впервые посланы сто семнадцатые невидимки, началась переброска бомбардировщиков бэ-пятьдесят вторых с континентальной части Штатов на авиабазу Фэрфорд в Британии. Сейчас идёт переброска стратегических заправщиков типа ка-эс сто тридцать пять и ка-эс десять на испанскую авиабазу Морон. Всего ребятишки планируют использовать где-то двадцать авиабаз, расположенных в Италии, Германии, Венгрии, Франции, Великобритании, Испании, Боснии и Герцеговине и Македонии. В общем, думаю, операция наша поможет сербам, как мертвому припарки. А вот системы наши в деле проверить, изучить методику противодействия авиационному наступлению - это да, ради этого стоить ввязываться.
  - Ну, это понятно. Подполковник Крапивин, как вы считаете, чего мы хотим добиться операцией 'Обилич'?
  Невысокий подполковник прокашлялся, а затем задумчиво произнёс:
  - Ну, помочь югам мы этим, конечно, не поможем, в этом я с Дмитрием Германовичем согласен. Но заставить повздорить немцев и американцев... Обострить отношения внутри НАТО... Поставить под сомнение единство сил Запада... Наконец, нанести психологический удар по общественному мнению... Думаю, это реально.
  - Молодца! Левченко, а ты что думаешь? Когда заваруха на Балканах начнётся?
  - Войну следует ждать где-то к маю будущего года - может, раньше. Пока подготовятся, пока проведут психологическую подготовку населения, пока наберут фактов геноцида - тоже, между прочим, непростое дело, этот геноцид еще надо организовать и правильно подать! - в общем, осенью они поработают в ООН, зимой развернут силы НАТО, подтянут тылы - ну, а там все, крышка югам. Операцию нашу, если уже планировать - то где-то на апрель, чтоб был временной зазор. Югам мы, конечно, вряд ли поможем, это ясно, но все же косвенно поддержать - поддержим. А главное - объясним европейцам, что не надо им говорить 'яволь' на любое американское желание.
  - Совершенно верно. Поэтому где-то к февралю, началу марта мы должны иметь в районах развертывания всю необходимую технику и хотя бы половину людей. Подполковник Румянцев, что у вас по этому поводу есть сказать?
  - Техника готова. Мы ее еще в девяносто первом опробовали, на дальнем юге - ничего, эффект есть. За эти семь лет мы ее по максимуму улучшили - так что, думаю, сбоев не будет. Всего мой отдел подготовил сорок восемь установок по сбою системы глобального позиционирования - двойной комплект - и шесть источников электромагнитных импульсов - с разной частотой - тоже хватит за глаза. Доставим как обычно, куда скажете. Предварительно в районы развертывания я хочу выслать своих людей - на месте сориентироваться по зоне действия и по источникам электроснабжения. Управление будем осуществлять из Закарпатья - там у нас уже развернут резервный пункт, в поселке Свалява. Сбой системы ориентирования крылатых ракет мы можем гарантировать в тридцати процентах пусков - больше и сам Господь Бог не сделает - и подавление связи с авиацией в пятнадцати процентах вылетов - если их будет не более ста в день - в первые три дня. В последующем процент упадет - они найдут противоядие. У меня все.
  - То есть какое-то количество ракет уйдет с траектории и сможет захерачить по своим? - Генерал оживился.
  - Ну, это вряд ли. У них для этого система самоликвидации предусмотрена. Но попадание по странам-соседям допускаю более чем.
  - Хорошо. Готовьте отправку. Кто из людей поедет отдыхать в Карпаты?
  - Капитан Федоров и капитан Панфилов.
  - А прошерстить мягкое подбрюшье Европы?
  - Подготовлю шесть офицеров из резерва. Есть у меня там толковые ребята, языкам обучены, подготовлены.
  - К пятнадцатому октября у вас все будет готово? В части оперативного плана?
  - Будет раньше.
  - Раньше - не надо. К пятнадцатому мы определим позиционные районы, исходя из радиуса действия машинок и наших возможностей. Италия, Австрия?
  - Италия. Австрия. Германия. Хорватия. Словения. Македония. Болгария. Греция. Может быть, даже Чехия.
  - Гут, подготовим. Что у вас, Крапивин, с Митровичем?
  Подполковник Крапивин, недовольно поморщившись, встал и уныло доложил:
  - Паникует. У них там, в Белграде, полный раздрай. Одни хотят ложиться под американцев без войны, другие готовы биться до последнего; большинство же населения пассивно выжидает, надеясь неизвестно на что. Митрович еще из лучших...
  - Реально он сможет обеспечить стрелков?
  - Это - да. С тремя его ребятами я сам говорил, когда ездил в Мюнхен... туристом. Пять человек, еще с боснийской войны, на связи у Таманца. Да, будете смеяться - у меня сейчас в активной разработке - у Горца на связи - есть двое евреев из Израиля, только службу в ЦАХАЛе закончили - тоже готовы впрячься.
  - А им-то что за интерес? - удивление генерала было нешуточным.
  - А черт их знает. Но Горец ручается за них, как за себя.
  - Стрелки должны быть в позиционном районе в срок плюс пять от момента начала войны. Когда думаете начать процесс?
  - В первых числах января начну потихоньку дергать по одному.
  - Авиационных баз, с которых югов будут разделывать на фрикасе, у нас под наблюдением двенадцать из двадцати возможных; действовать боевой авиацией они будут с шести, максимум - с семи. Значит, от нас требуется два стрелка основных, плюс два запасных. Итого двадцать четыре человека минимум, двадцать восемь - максимум. Двенадцать-четырнадцать труб. Хм... перебор. Ограничимся, пожалуй, четырьмя базами. Шестнадцать штыков у тебя будет, Крапивин?
  - Будет.
  - Тогда подготовь план их развертывания. Тоже - чтоб к пятнадцатому октября и план был готов, и народ оповещен. Гут?
  - Яволь!
  - Ну, теперь ты, Левченко. Но с тобой мы поговорим интимно, тет-а-тет. Товарищам офицерам предлагаю считать себя свободными. Работайте, коллеги!
  Когда Крапивин и Румянцев покинули кабинет генерала, Калюжный задумчиво проговорил:
  - Так ты думаешь, течёт где-то сверху?
  - Нет, не думаю.
  - Ясно. За честь мундира решил перед заезжим варягом постоять... Дело хорошее; но для этого случая немного лишнее. Гут, давай-ка ты мне подготовь практически капканчик на мелкого зверя - числу эдак к пятому - а потом проведи операцию 'Чистые руки', такую, знаешь, локальную, можно сказать - камерную. А затем собирайся, голуба, в ближнее зарубежье.
  - Навестить Одиссея?
  - Его, родимого. Чует мое сердце, пришло время Одиссею покинуть Итаку... Тем паче - с Пенелопой он своей в контрах навсегда? Так, кажется, Тетрис докладывал?
  - Так точно. В разводе. И наглухо.
  - Ну, вот и славно; то есть ничего хорошего в разводе, конечно, нет, но, случись что с твоим крестничком - плакать по нему на одного человека народу будет меньше. Ладно, ступай, готовь пакость для внутреннего ворога.
  - Есть!
  Левченко вышел из кабинета генерала и направился к себе. Что ж, с протечкой надо бороться незамедлительно и всеми силами - но что-то подсказывало подполковнику, что выявление инсайдера, как сейчас стало модно называть подобного 'крота', будет не столь легким, как кажется, и вряд ли с помощью старой, как мир, технологии им удастся вывести предателя на чистую воду. Главное - подозреваемый уж как то слишком явно был в наличии, и только большого картонного листа с надписью 'Предатель' у него на спине не хватало для полноты картины. Уж чересчур ясно все указывало на майора Маслова - тот был чужак, никто из офицеров Управления его не знал, и любое подозрение почти автоматически ложилось бы на него. А не для того ли его сюда и поставили, чтобы он какое-то время послужил громоотводом? - вдруг подумал Левченко. Уж слишком явная фигура для обвинения... Нет, тут что-то поглубже и пострашней. Что-то серьезно подгнило в Датском королевстве...
  
  
  ***
  В первый день рано задождившего в этом году октября в шумной забегаловке 'Патио-Пицца', стоящей в ста метрах от выхода из метро 'Октябрьское поле', за столиком в курящей части зала, сидело двое мужчин.
  Один из них, благообразный и явно не здешний, одетый дорого, но неброско, представлял из себя ходячий символ успешности - и 'паркер', который он вертел в пальцах во время разговора, и шелковый носовой платок, которым он время от времени протирал свои очки в золотой оправе, и изящные итальянские полуботинки, и отличные, неестественно белые и оттого явно искусственные зубы - не хуже, чем у звезд Голливуда - все это говорило знающему человеку очень и очень много.
  Его визави, напротив, представлял из себя законченный тип неудачника - скверно пошитый костюм из дешевой ткани, ботинки, рубашка и галстук производства Юго-Восточной Азии, желтые и уже довольно редкие зубы, неряшливый зачес плохо мытых волос, уже неспособных прикрыть изрядную плешь - в общем, классический аутсайдер, вышвырнутый из жизненной гонки более успешными конкурентами.
  Но - и любой наблюдательный человек с удивлением подметил бы эту странность - хозяином за столом себя чувствовал именно отечественный лузер. Его же собеседник, несмотря на весь свой европейский лоск, выглядел чуток пришибленным и серьезно испуганным - хотя из всех сил старался этого своему партнеру не показывать.
  Отечественный неудачник, пригубив из бокала, продолжил:
  - Так вот, мой дорогой друг. Все, что я вам сообщил в первую нашу встречу - как вы, я думаю, уже убедились - вполне соответствует действительности. Службы этой ни в одном из реестров специальных органов, не важно, открытых ли, закрытых - нет; и, тем не менее, она существует. Более того - она активно работает. И не только по поддержанию связи со своей агентурой, щедро представленной в Восточной Европе. Я вам намекну - Балканы...
  Собеседник плохо одетого мужчины неуверенно спросил:
  - И что там будет?
  - Пока не знаю. Знаю лишь одно - три отдела в последнее время пополнились офицерами, бывшими там в последнюю войну; естественно, все они официально в отставке и живут на пенсию в разных задрищенсках - тем не менее, каждый день ровно в девять утра садятся за свои рабочие столы.
  - И что они готовят... за этими своими столами?
  - Ничего хорошего для ваших хозяев - это я знаю точно.
  - Хм, господин... Ульянов, нам желательно точно знать, к чему именно готовиться. В противном случае я не уполномочен выплатить вам требуемую сумму...
  - А мне насрать, уполномочен ты или не уполномочен. Если сегодняшняя наша встреча закончится вхолостую - все, больше я вас не знаю!
  - Хорошо, хорошо, не горячитесь, господин Ульянов. Я постараюсь убедить свое руководство, что ваша информация стоит пяти тысяч. Но, вы сами понимаете, хотелось бы знать подробности... Может быть, вы сможете выслать нам какие-то данные по электронной почте?
  - Нет. Никаких документов, никаких концов, никакой электронной почты. Сейчас отследить можно всё, кроме вот такого нашего разговора - и то, если рядышком нет заинтересованных людей. Это я вам как специалист докладываю. Лучше всего так, как сейчас, приватный разговор за бокалом пива. Встретились, поболтали за 'праздроем' или 'хейнекеном' о делах наших скорбных, разбежались. В случае чего - ваше слово против моего слова. И ничего подписывать я никогда не стану - хватит, наподписывался. Я взялся информировать вас, чтобы элементарно обеспечить свою старость - и на хрена мне нужны будут ваши деньги в тюрьме или в могиле?
  Собеседник отечественного неудачника протестующее замахал руками.
  - Согласен, согласен. Так вы говорите, эта служба, которой нет, собирается активно действовать в Югославии, Албании и Боснии?
  - Думаю, шире. Думаю, что охватит близлежащие страны - во всяком случае, шестеро оперативных работников готовятся к отправке в Македонию, Грецию и Болгарию. По версии для отдела кадров и финансового отдела - возобновить связи со старой агентурой. На самом деле, думаю, для организации активного противодействия вашей маленькой победоносной войне. Вы же думаете, что она будет именно такой?
  Иностранец поджал губы, давая понять собеседнику, что этот вопрос - отнюдь не его дело. Затем спросил сухо:
  - А нельзя ли узнать фамилии, под которыми эти офицеры выедут за границу?
  Отечественный неудачник ухмыльнулся.
  - Ну, парень! Выехать-то они выедут под одними - и я знаю, под какими - а вот какие паспорта у них окажутся уже на украинской границе - не говоря уж о румынской - я даже не догадываюсь!
  - Хорошо. Чтобы получить свои деньги, вы должны сообщить мне фамилии этих людей. Хотя бы первые.
  - Запомните?
  - Может быть, я все же запишу? Эти русские имена...
  - Нет! Доверьтесь своей памяти. Кулешов Андрей Валентинович, Токарь Евгений Петрович, Кузьмич Николай Семенович, Полежаев Максим Николаевич, Сердюк Вадим Леонидович, Гонт Александр Валерьевич.
  Собеседники замолчали; нахрапистый неудачник с явным удовольствием отхлебнул пива, его визави несколько минут шевелил губами - старался запомнить столь неудобные для запоминания имена и фамилии.
  - Запомнили? - человек в дешевом костюме решил поторопить своего собеседника.
  - М-м-м... Да. Куда положить деньги?
  - Сейчас зайдете в мужской туалет, оставите на сиденье. Я зайду за вами и возьму.
  - Хорошо. Когда встречаемся в следующий раз?
  - Давайте тридцатого октября в этом же месте в это же время. Приготовьте десять тысяч - я надеюсь узнать подробности о планах моих коллег по работе в вашем мягком подбрюшье.
  - Это... не очень много?
  - Это жалкий мизер за то, что я вам расскажу.
  - Хорошо, договорились. - Вальяжный встал, и неторопливо, с чувством собственного достоинства, направился в туалет.
  Его собеседник приподнялся, чтобы следовать за ним - незамедлительно у его плеча нарисовался официант.
  - Уходите? - в голосе работника подноса и полотенца звучала плохо скрытая подозрительность.
  - Не дрейфь, халдей. Вон тот гладкий заплатит - как только вернется с очка. Видишь, и плащ его на спинке стула висит. Он нынче распорядитель банкета.
  - Извините. - Тут же пошел на попятную официант: - Заказывать еще что-нибудь будете?
  - Я ухожу, только отолью на дорожку. А ему принеси сто пятьдесят палинки. У вас какая есть?
  - Венгерская.
  - Ну, вот и чудненько. Ее и волоки.
  Пока шел этот диалог, вальяжный уже вышел из туалета. Неудачник тут же прекратил разговор с официантом и быстрым шагом отправился туда же, чтобы, оттеснив взявшегося уже было за ручку какого-то молодого человека с африканскими косичками на голове - причем, бросив что-то весьма ядовитое относительно внешности доморощенного рэпера, весьма того задевшего, судя по его реакции - закрыться в месте общественного пользования.
  Через три минуты - в это время его вальяжный собеседник удивленно смотрел на официанта, ставящего на стол графинчик с янтарной жидкостью - человек в дешевом костюме покинул гудящее, словно пчелиный рой, заведение, и скрылся в переходе метро.
  Его недавний визави внимательно посмотрел в спину неудачнику, уходящему в вечерний сумрак.
  'Он, наверное, все еще думает, что мы не знаем, кто он такой... Боже, как наивны эти русские!' - подумал вальяжный и с удовольствием опрокинул рюмочку черешневой палинки. А затем быстро, пока память не дала сбой, написал список заученных фамилий на салфетке, которую осторожно сложил в портмоне.
  Что ж, информация получена. Теперь следовало незамедлительно довести ее до командования - ну, это уже дело техники. Слава Богу, в наше время для этого нет никакой необходимости в дурацких шифроблокнотах, сеансах связи по рации, спрятанной на чердаке, и прочей ерунде, о которой пишут в шпионских романах. Все стало намного, намного, намного проще...
  
  
  ***
  Левченко поёжился. Господи, ну ладно ему по роду деятельности приходится покидать Москву таким способом - но толкущиеся рядом с ним пенсионеры - кто их погнал на платформу пригородной электрички в такую рань, да еще под холодным ноябрьским моросящим дождем? Шесть утра! Или им просто не спиться, в их-то годы? Или дома делать просто нечего? Жуть...
  Подошла электричка до Можайска. Левченко впрыгнул в теплый, дружелюбно загудевший вагон, устроился у окна. Ехать предстояло долго, можно было слегка дремануть. Но сон не шел; впрочем, оно и к лучшему - можно было, не спеша, обо всем подумать...
  Чем хороша электричка? При покупке билета никто не спрашивает паспорт. На любой поезд нужен билет с указанием фамилии - что, по некоторым причинам, неудобно. Можно, конечно, было бы выехать и машиной - комфорт, удобство и скорость; но остановка на любом посту ГАИ была чревата засветкой. Херня, конечно, один шанс на миллион, что его фамилия останется в каком-нибудь милицейском журнале - но и этого шанса быть не должно. Официально он отправлен 'Спецметаллснабэкспортом' в командировку в Ростов. Билет на поезд, квитанция из гостиницы, командировочное удостоверение, отмеченное там, куда его направляют, обратный билет - все будет готово к его возвращению. А реально он едет в Борисов, известить 'крестника', что тревожное стаккато полкового горна для него, наконец, прозвучало...
  М-да-а, по всем признакам предатель - майор Маслов. 'Капканы' Левченко расставил на троих вновь пришедших на службу сотрудников - ну, это так, в порядке общей проверки - плюс всякими сложными путями довел информацию о планируемой доставке документов нелегалам в Болгарию полковнику Чернолуцкому (кадровику, пришедшему к ним по прямой протекции 'нашего человека в Берлине', и поэтому бывшего для остальных сотрудников очень и очень тёмной лошадкой), его помощнику, майору Курносову, а также майору Маслову. Информация для всех была одна и та же, разнились лишь даты доставки. И именно второго ноября, в тот день, который был сообщен персонально гражданину Маслову, и никому больше - к одному из вагонов поезда Санкт-Петерубург-София на вокзале болгарской столицы деловито устремились неприметные люди в штатском. Конечно, коллеги этих ребят ждали еще в Русе, что к проводнику, взявшемуся передать пакетик с документами, подойдет связник, и они его браво повяжут, явив urbi et orbi мастерски проведенную поимку русских шпионов. Но связник в Русе не явился, и им пришлось уже в Софии брать собственно проводника - на безрыбье и рак, как говориться, рыба. Если бы в пакете оказались действительно британские паспорта с вклеенными в них фотографиями сомнительных палестинцев - то и этот улов был бы для болгарских борцов со шпионами лакомым кусочком, и злокозненного проводника свободно можно было бы предъявить в качестве доказательства искренних намерений Болгарии вступить в НАТО. Увы, в пакете оказались бланки удостоверений членов общества советско-болгарской дружбы, причем незаполненные. Операция закончилась большим пшиком, за которым с перрона с удовольствием проследил один из людей Артаксеркса - вскоре яркое и не лишенное литературных достоинств описание провала болгарских чекистов легло на стол Левченко.
  Да, после софийского пшика на должность предателя должен был бы быть назначен майор Маслов - но, к вящему удивлению подполковника, Калюжный отложил в сторону доклад Артаксеркса и оргвыводов делать не стал. Очевидно, и Старик (как звали шефа за глаза его подчиненные, хотя стариком тот совсем не был, наоборот - недавно в свои сорок семь женился на двадцатипятилетней особе, и молодожены уже, по слухам, ожидали первенца) решил, что кто-то уж слишком сильно хочет, чтобы предатель в лице Маслова был изобличен и репрессирован; очевидная легкость, с которой их локальная операция 'Чистые руки' немедленно дала результат, серьезно смущала начальника Управления Н. Что же до Левченко, то после софийских событий он был вообще твердо убежден, что протекает их контора совсем не в бухгалтерском закутке (подозрительно легко, еще на первом этапе проверки - каковых, между прочим, планировалось три - внутренний ворог был изобличен и явлен в своей предательской сущности) - следовательно, предстояло до минимума свести внутренний обмен информации - во-первых, и продолжить поиск протечки уже другими способами - это во-вторых.
  На Балканах ситуация развивалась почти строго в соответствии с предсказаниями подполковника Гончарова. Американцы постепенно превращались в одного из главных косовских 'миротворцев'. Высокопоставленные эмиссары с той стороны Атлантики зачастили в регион; их тщанием резко изменился характер обсуждений вопроса в Контактной группе по бывшей Югославии; о несчастной судьбе гонимых шептаров было и большинство публичных выступлений высших чинов Госдепа. Американцы усиленно искали (и находили!) среди косоваров 'удобные' политические фигуры, а чтобы немцы не сильно лезли в балканские дела - умело согласовывали свои позиции с оппонентами Германии внутри Евросоюза и НАТО. США инициировали обсуждение косовской проблемы в Совбезе ООН - причем в форме прямых обвинений Сербии в "геноциде косовских албанцев". В результате этого обсуждения в конце сентября появилась резолюция Совета Безопасности ООН за номером тысячу сто девяносто девять, требующая прекращения действий югославских войск в Косове против мирного населения, а 2 октября - следующая резолюция Совбеза, еще раз осуждающая указанные действия, и уже требующая уже непосредственного вывода югославских войск из этого самого Косова. Правда, в тексте этой резолюции еще не было решения о проведении военной 'миротворческой операции' - против оказались Россия и Китай - но в этот же день, 2 октября, штатовский Госсекретарь, не к ночи будь помянутая госпожа Мадлен Олбрайт, и британский премьер Тони Блэр заявили, что для начала операции НАТО в Косове согласия ООН вовсе и не требуется. И на следующий же день политическое крыло УЧК - 'Демократическая лига Косова' Ибрагима Руговы - заявила, что не пойдет на переговоры с Милошевичем, пока НАТО не начнет бомбардировки Сербии. Американцы явно натравливали своих вассалов на обострение ситуации.
  Что-то ребята заторопились... Что ж, придется и нам чуток прибавить оборотов.
  На прошлой неделе всплыло, что в Брюсселе, в штаб-квартире НАТО, взят с поличным югославский шпион - офицер французского генштаба майор Бюнель. Ну-ну... Такой же он шпион югов, как подполковник Левченко - папа Римский. Французы фрондируют англосаксонской идее бомбить югов при любом политическом раскладе в Косово - вот их ребят и 'ловят с поличным'. Дело житейское, Левченко во времена оны так же ловил 'немецких шпионов' в Праге... Политика! Вот Эрве Гурмелон - тот да, тот действительно здорово помог сербам; причем, по ходу, чисто из соображений чести. Хорошо, что во французской армии еще живет это понятие... Для остальных - особенно для американцев - это так, пустое сотрясение воздуха. Если убийство целесообразно - они, не задумываясь, ударят ножом спящего в спину. Еще и бахвалиться после этого станут - дескать, минимизировали риски и оптимизировали расходы... В девяносто шестом их спецназ готовил захват Караджича - купленные ими сербы пригласили лидера мятежных сербов на совет, где бывшего профессора и должны были принять 'зеленые береты'. И майор Гурмелон посчитал бесчестным для себя и представляемой им страны участвовать в этой подлости. Предупредив сербов, он поставил большой жирный крест на своей карьере - но все равно, остался человеком. Жаль, так и не удалось на него выйти...
  Электричка шла по дальнему Подмосковью. Более-менее ухоженные места остались позади, теперь вокруг, насколько хватало глаз, тянулась заброшенная, никому не нужная - даже, похоже, самим русским - российская глубинка. Разруха... Как там говорил профессор Преображенский у Булгакова? Разруха не в сортирах, а в головах?
  Заброшенные, поросшие многолетним бурьяном поля. Разрушенные, варварски изломанные фермы и машинные дворы. Как будто Мамай прошел... Понятно, что в Краснодарском крае земледелие не в пример доходней, чем в Можайском уезде - но уничтожать исконно русскую, корневую, извечную деревню - зачем и кому это нужно? Пьянство, безысходность... Бесчисленные базары и базарчики, торговля всем и вся - но, главным образом, разным китайским дерьмом - вот и все занятие туземцев. Это ж надо так поставить экономику страны, чтобы выгодным стала только перепродажа заморского тряпья! Ладно, тут наша лавочка сделать ничего не может - что ж, будем делать там, где еще на что-то способны.
  А способны мы на что? Правильно, на активные действия в тылу врага. Это ничего, что войны нет - враг, он все равно в наличии. Просто пока затаился, выжидает; от того, что активных боевых действий сегодня, положим, против нас он не ведет - врагом он быть отнюдь не перестал.
  Можайск. Конечная.
  Левченко вышел из электрички, с видимым удовольствием потянулся. Прошел на вокзал, узнал, когда электричка до Вязьмы; у него в запасе оказалось двадцать минут, и он решил не отказывать себе в удовольствии пройтись по привокзальной площади.
  Хм-м... 'Удовольствие' оказалось весьма относительным. Все то же, что и везде - грязь, заплеванная мостовая, которую уже лет двадцать никто не ремонтировал, торговые палатки, крикливые тетки, примеряющие ядовито-желтые китайские пуховики. Безнадега... Ну что ж, придется этим переболеть, ничего не сделаешь. Спасибо дефолту, на прилавках уже начали появляться отечественные товары - а то еще год назад уже казалось, что никакой перерабатывающей промышленности в стране просто не осталось - только нефтяные и газовые скважины, трубопроводы и базары с китайским барахлом.
  Что ж, прививка рыночных отношений сделана, пожалуй, чересчур мощная - организм народного хозяйства страны ее переносит с трудом, а для некоторых секторов она оказалась смертельной, и они тихо скончались. Ничего, выживем - зато начнем, наконец, понимать, что лишь собственный труд может стать настоящей ценностью. Как это было в Третьем рейхе... Ведь тоже был крах прежней системы хозяйствования, нищета, безработица - сорок процентов! - и, как следствие, суицидальные настроения, всеобщая депрессия. Знакомо до боли... Слабые опускают руки и идут ко дну; сильные ищут и находят выход. Правда, у нас тут выхода пока особо не видно, но ничего - в Смутное время ситуация еще и похлеще была. Может, еще и выдюжим - хотя та машина из подвала что-то не дает повода для оптимизма... Может, все бы и наладилось, если бы не наши заграничные 'доброхоты', что душевно радеют о становлении демократических ценностей на одной шестой части суши - что-то уж больно шибко они лезут в наш огород. Спешат ребятки... А для нас в этой ситуации что главное? Главное - вовремя им дать по рукам, говоря по-русски - сделать укорот. И затем он, подполковник Левченко, и получает свое жалованье - дабы этот укорот был действенным и эффективным.
  Ну что ж, посмотрим. Может, и он на своем месте что-то путное для своей страны в состоянии сделать...
  В Вязьме он подошел к группе таксистов, живописно расположившейся у чьей-то изрядно потрёпанной 'девятки', и, после долгого и азартного торга, сговорился с пожилым, но еще очень энергичным дядькой за тысячу рублей на рейс до Рудни, последней станции железнодорожной линии Смоленск-Витебск на российской стороне. Причем попросил дядьку по пути посетить несколько населенных пунктов, лежащих в стороне от международного автомобильного тракта, именуемого 'Минским шоссе', или, в просторечии, 'минкой'.
  Делать Левченко в этих городках было решительно нечего, но иначе было бы трудно, не навлекая подозрений, упросить хозяина пожилой 'шестерки' не выезжать на большую трассу - где находились стационарные пункты ГАИ и где, чем чёрт не шутит, фамилию пассажира тоже могли внести в какой-нибудь милицейский 'талмуд'.
  Дядька достал из бардачка донельзя истасканную карту, что-то прикинул, промычал себе под нос какие-то слова - Левченко так и не понял, что тот говорил - потом, хитро взглянув на пассажира, произнес:
  - Так, стало быть, мил человек, тебе надо в Рудню в обход трассы? Так я понимаю?
  Левченко неопределенно хмыкнул в ответ. Пусть думает, что хочет.
  - Лады, поехали. Только прибавить чуток придется - мы на полста верст лишку дадим.
  - Прибавить - не вопрос. Ты, главное, до пяти вечера довези. - Левченко решил излишне не скупиться. Мало ли что...
  - Довезем, будь надежен! - И таксист, вжав педаль газа до максимума, с необходимой, по его мнению, для данного случая лихостью рванул свою пожилую машинку из общего ряда, а затем молодецки вырулил на привокзальную площадь.
  Всю последующую дорогу Левченко был вынужден выслушивать жалобы водителя - причем не было в мире вещи, положением которой тот был бы доволен. Жаловался он на дороговизну всего и вся (причем, что характерно, напирал на немыслимую стоимость бензина и запасных частей, прозрачно намекая седоку на невыносимо низкую и до обидного ничтожную плату за поездку), на коллег, на детей, на жену, на международное положение; в общем, эта планета никоим образом не подходила для проживания водителя старенькой 'шестерки', и лишь невозможность ее покинуть еще удерживала его от желания выбрать для проживания другой глобус.
  Через четыре часа, изрядно утомленный ноющим тоном водителя, Левченко вывалился из его 'шестерки' на железнодорожном вокзале Рудни. Под конец дороги он уже решил было предложить водителю еще одну лишнюю сотню за молчание, но скупость и осторожность взяли верх - водила был вознагражден оговоренными тринадцатью сторублевками (триста - за крюк, которого, кстати, Левченко что-то не заметил) и отправлен назад, а подполковник вышел на перрон - дожидаться электрички на Витебск.
  На перроне, кроме него, стояла куцая толпа челноков - судя по пустым сумкам, мелких торговцев из Витебска, утром доставивших с сопредельной территории белорусские продукты и вечером возвращающиеся домой. Некоторые из них, оставив под присмотром коллег свое немудреное барахлишко, бегали в здание вокзала за билетами - Левченко этого делать не стал. У него был другой план, не предусматривавший знакомство с кассирами станции Рудня.
  Подошла электричка - и народ бодро и энергично полез в автоматически открывшиеся двери; вместе с десятком челноков загрузился в вагон и Левченко. Усевшись на довольно чистое дермантиновое сиденье, он стал ждать контролеров.
  Каковые, надо отдать им должное, не замедлили явиться.
  - Проездные документы, граждане! - Зычно огласила вагон громоздкая тетка в железнодорожной форме; в это же время ее коллеги быстро прошли к противоположной входной двери вагона и заблокировали выход - таким образом, отступление 'зайцам' (в числе коих по собственной воле оказался подполковник Левченко) сделав невозможным.
  Подошедшая к нему помощника громоздкой контролерши, худенькая барышня лет двадцати, очень вежливо предложила ему предъявить билет. Так же вежливо Левченко объяснил молоденькой контролерше, что билета у него нет. Заминку тут же узрела громоздкая тетка - по всем признакам, главарь этой маленькой армии контролеров - и коршуном кинулась на безбилетника:
  - Что такое, Анечка? Безбилетный пассажир? - Хищно оскалившись, обратилась она к своей подчиненной, демонстративно игнорируя Левченко. Эту гром-бабу просто распирало от желания устроить скандал, это было видно невооруженным глазом.
  Скандал подполковнику был не нужен - и он тут же достал несколько купюр, как можно более нейтральным тоном сообщив контролершам:
  - Барышни, билет взять не успел. Но готов оплатить штраф.
  Такой пассаж мгновенно обезоружил громоздкую контролершу, и она, немедленно потеряв интерес к мнимому безбилетнику (лишившему ее возможности всласть покуражиться), ушла в глубину вагона.
  Молоденькая контролерша тихо, почти шепотом, почему-то краснея, проговорила:
  - Штраф - тридцать рублей. И стоимость проезда... Вы по какой станции садились?
  - В Рудне.
  - И двадцать пять рублей билет.
  Левченко незамедлительно выплатил требуемую сумму. Черт его знает, какие правила были в билетных кассах Рудни - поэтому он решил купить билет вот так, с небольшой наценкой; зато без каких бы то ни было ненужных и бессмысленных разговоров про паспорт.
  Через два часа Левченко был в Витебске. Уже изрядно стемнело, когда он вышел на перрон витебского вокзала. Ну, вот он и в Белоруссии; дальше все будет много проще. Билеты здесь продают, не спрашивая про паспорт, так что добраться до нужного места будет совсем просто. Тетрис завтра утром снимет для него в Минске квартиру на трое суток, а там надо будет найти способ повидаться с Одиссеем. Да, верно сказал генерал Калюжный - настала пора его 'крестничку' покидать благополучную Итаку; его время пришло!
  
  
  
  Глава вторая
  
  ***
  Дорогой Саша!
  Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как я написала тебе первое письмо. Надеюсь,
  у тебя все в порядке, ты жив, здоров, и успешно занимаешься своей коммерцией.
  У меня тоже все хорошо, я нашла очень интересную работу, по специальности, и с
  очень неплохой зарплатой. Правда, пришлось для этого переехать в Берлин - а
  ты помнишь, как я не люблю этот город. Но у нас, к сожалению, хорошей работы
  не найти, максимум, на что можно рассчитывать - это на место уборщицы в муни-
  ципалитете. Согласись, что было бы смешно, имея высшее философское образование,
  размениваться на такие пустяки.
  Моя мама очень рекомендовала мне переехать во Франкфурт, там деловое сердце новой Германии, там я (по ее мнению) быстро бы нашла себе работу. Но мне неприятна сама мысль о том, что придётся идти на поклон к нашим коммерсантам - ты знаешь, как я не люблю это племя. Тем более - настоящих германских коммерсантов, типа Тиссена и Круппа, давно нет, теперь тут в основном заправляют местные выкормыши американских университетов. Кип смайлинг! Тим билдинг! В общем, ты помнишь всю эту чепуху, над которой мы смеялись, как и над убожеством Карнеги - здесь это воспринимается как откровение от Иоанна, веришь? Тухлость какая-то, честное слово...
  Я помню о тебе и часто вспоминаю наши прогулки по Минску. Мне было очень хорошо с тобой, только жаль, что все так быстро закончилось. Если будешь в Берлине
   - напиши, я с радостью найду для тебя несколько часов.
  С дружеским приветом.
  Твоя Герда Кригер.
  Берлин, 11 марта 1993 года
  P.S. Как там твой друг Юра Блажевич? Все так же наизусть заучивает Новый Завет? Передавай ему, пожалуйста, привет...
  
  Остыло чувство, остыло, сразу видно... Еще бы! Девять месяцев прошло со времени их прощания на минском вокзале - и это, я вам скажу, еще очень и очень серьезный срок! Иные барышни забывают о своих клятвах на третий день... Эта еще молоток, долго держалась! Писала даже...
  Любопытно все же перечитывать старые письма - жаль, их всего пять; причём самые любимые не первое и пятое - как можно было бы подумать - а четвертое, самое жестокое и безжалостное. Самое правильное, наверное... Боже, как хорошо, что маленькая Герди не разучилась писать от руки! И как прекрасны письма, написанные ей рукой - русские буквы на немецкий манер, все нужные знаки препинания, по-немецки ровная строчка... Маленькая, солнечная Герди - как же мне плохо без тебя! Хорошо хоть, под рукой есть твои письма - и если очень постараться, то можно представить себе, что ты по-прежнему моя Герди; просто вышла на пару минут в магазин.
  Больше пяти лет прошло с момента прихода вот этого, второго по счету, письма, прочитанного после вскрытия уже не одну сотню раз - а все равно, иногда так и тянет перечесть; все же не так много женщин ему в жизни писало. Как там у Гашека? У Швейка было одно-единственное письмо от какой-то Божены, и то - с проклятьями; он по сравнению со Швейком - просто олигарх какой-то...
   Интересно, какому работодателю мог бы понадобиться ее диплом философа-марксиста? Таких 'специалистов' там в те годы, наверное, было - завались. А смотри ж ты! И жалованье нехилое... Хм, в школу - учителем русского языка? Это вряд ли. Учителя в Германии получают вроде неслабо, но что-то мне подсказывает, что в девяносто третьем году спрос на русистов там был не очень большой. Мягко говоря. Где-нибудь в университете лаборанткой? Опять же не в масть - работенка в финансовом плане очень дохлая, вроде как у нас. На какую-нибудь государственную службу... Сомнительно. Там все теплые места заняли 'весси', люди с хорошим буржуазным воспитанием, без темного марксистского прошлого. А у Герди? Клейма негде ставить! Абсолютно социалистический человек... Ну, да ладно, какая теперь разница? Главное - нашла свое место под солнцем, и слава Богу. Все не на гамбургском Риппербане задницей крутить...
  Подумал так - и на душе стало как-то удивительно мерзко. Представил на миг Герди, его Герди, среди профессионалок коммерческой любви... Бр-р-р! Пакость какая!
  Конечно, перед тем, что они творили у него в общаге, предварительно вытолкав взашей его соседей по комнате - всякая 'Камасутра' бледнеет; режиссёры же порнофильмов - узрев некоторые из их особо удачных пассажей - вообще бы залились смущенным румянцем. Но тогда - да и сейчас, чего там! - все происходившее в его кровати казалось ему совершенно естественным и нормальным. В конце концов, они любили друг друга, и отдавались друг другу яростно, без остатка, каждый раз - как в последний... Эх, ну и дураком же он тогда был! Не ценил такое счастье! Герди, милая Герди! Где ты сейчас?
  Она спрашивает, как там Юрка? Очень хороший вопрос; он бы и сам, случись оказия, задал бы его кому-нибудь знающему... Когда это было? Года два назад, кажись... Или три? Точно, два - в девяносто шестом. Тогда у него как раз был в аренде магазин, и к нему в подсобку притащился - другого слова не скажешь, честное слово! - его старинный дружок Юра Блажевич. С ним вместе они поступали в университет, с ним же уходили в армию - тогда была такая мода, призывать студентов - и даже служить умудрились в одной роте! Потом восстановились - и году эдак в девяностом - или в девяносто первом? вот, блин, и не помню уже - потянуло Юрася на какие-то богословские страдания. Дескать, грядет царство Антихриста, сильные станут ему служить, слабые покоряться - а у благочестивых есть какой-то третий путь; что он тогда имел в виду? Господь знает... Только все по монастырям начал шнырять, свечки ставить, богословию предаваться. А в девяносто шестом попросил продать через его магазин всякие свои вещи - Боже мой, да какие у него тогда были вещи? Хлам какой-то! - и на вырученные деньги собрался в паломничество какое-то уйти... Бр-р-р! Тогда он дал Юрке что-то из собственного кармана - долларов сто пятьдесят, кажется - и так и не понял, зачем тому куда-то переться в поисках какого-то Пути праведных... Что ж, истина - она едина для всех, а вот правда - она у каждого своя...
  За окном - мерзость ноября, холод, слякоть, грязь по тротуарам; выходить не хочется. Всё равно придётся выбираться - что-то прикупить пожрать; деньги катастрофически кончаются, с мяса пришлось перейти на тушёнку и кур, очень скоро придётся жрать голые макароны; мд-а-а, перспектива не из блестящих. Умереть, что ли? От какой-нибудь таинственной болезни, чтобы уснул - и на небеса... Хотя какие небеса с его биографией? Уж скорее в ад, к чертям на прожарку. Как тот фильм назывался, о еврейских страданиях в войну? 'Ночь и туман', кажись... Вот и у него сейчас перед глазами - ночь и туман; просвета нет, а главное - не предвидится. О спасении души, что ли, время подумать? Нет, по церквям он не ходок - пущай Юрка за весь их курс отдувается!
  И тут в дверь позвонили. Он удивлённо посмотрел на звонок, как будто тот решил немного пожить самостоятельной жизнью - во всяком случае, никого из знакомых он сегодня не ждёт. Странно...
  Интересно, кто бы это мог быть? Сегодня праздник, день Октябрьской революции - наверное, соседка, старушка - божий одуванчик, решила поздравить со столь знаменательным событием. Только ей, пожалуй, и есть дело до соседа-анахорета; дело житейское, старушке тоже охота хоть с кем-нибудь поболтать. А тут такой праздник, годовщина революции! Мда-а, начудили тогда мужики в семнадцатом... До сих пор икается.
  Он встал, не торопясь, подошел к входной двери, и, не заглядывая в глазок - к чему? - открыл дверь. И застыл, словно пораженный громом.
  - Здорово, отшельник! Вижу, что рад. Гостей принимаешь? - на пороге стоял капитан (ТОГДА капитан; нонче, небось, уже полковник) Левченко - собственной персоной! Ни хера себе день взятия Бастилии парижскими коммунарами!
  - Ну, что стоишь столбом? Гостей, спрашиваю, принимаешь? Или уже окончательно решил впасть в спячку? - Капитан (или полковник?) решительно его отодвинул, вошел в квартиру и закрыл дверь.
  - Что случилось, Дмитрий Евгеньевич? - Хотя что тут спрашивать? Появление шефа лично в его каморке могло обозначать лишь одно - произошло нечто экстраординарное, нечто такое, что потребовало 'явления Христа народу', сиречь - прибытия заместителя начальника Службы непосредственно пред светлые очи исполнителя. Нечто вроде конца света, короче. Апокалипсис нау, Френсис Форд Коппола и его бродячий цирк, не меньше...
  Шеф улыбнулся, похлопал его по плечу.
  - Случилось. Да в комнату ты меня, наконец, пригласишь? Или так и будем стоять в коридоре?
  Он спохватился, распахнул дверь в зал.
  - Ах, да... Извините. Да, конечно, проходите. Прошу.
  Левченко вдруг заколебался, и, прежде чем сделать шаг в зал - вопросительно взглянул на хозяина.
  - Или ты сегодня не один? И я спугну обнаженную нимфу в твоей постели?
  Одиссей махнул рукой.
  - Один, один... Некого пугать. Проходите.
  Они вошли в зал. Левченко грустно вздохнул. Да-а... Жилище холостяка в самом худшем смысле этого слова.
  - Дмитрий Евгеньевич, вы уж так похоронно не вздыхайте. Живу один, гости ко мне почти не ходят, а если ходят - то сами и прибирают; к чему мне поддерживать образцовый порядок, как на строевом смотру? - хозяину было явно неловко за запустенье, царившее в его жилище.
  Левченко покачал головой.
  - Знаешь, Саня, беспорядок в быту много говорит опытному человеку. Ты, часом, не пьешь?
  - Вот еще! Зачем?
  - А чтоб прогнать тоску-печаль - зачем же еще? Обычно ради этого и пьют... ладно, замнем. Есть у меня три часа, надо их использовать с толком. Пойдем, по парку погуляем - я тут видел один, аккурат напротив твоего дома - и побалакаем. А в шестнадцать у меня поезд, и я из ваших богоспасаемых мест обратно возвернуться должен. Так что давай, живенько одевайся, и вперед!
  Через десять минут они вышли из подъезда и, перейдя неширокую улицу, носившую гордое наименование 'Проспект Революции', вошли в городской парк - в это время года пустой и безлюдный. Холодный ветер гнал по аллеям обрывки целлофана, изредка набегавшие тучи обсыпали озябшие сосны ворохом холодных капель, никоим образом не звали хотя бы на минутку присесть залитые ночным дождём, тускло светящиеся выкрашенными летом и нелепо выглядящими поздней осенью оранжевыми спинками в глубине зарослей скамейки; парк готовился уйти в зиму, и, кроме пришедших сюда поговорить двух человек и несколько сотен нахохлившихся мокрых ворон - в нём никого не было.
  Выбрав более-менее сносную в отношении покрытия аллею, Левченко и его спутник неторопливо направились в глубь парка.
  Подполковник решил не растекаться мыслию по древу.
  - Значит так, Саша. О том, как ты жил до сих пор, я тебя спрашивать не стану. Мне сейчас это не важно - думаю, тебе тоже не охота рассказывать о своих делах. Поэтому сразу перейдем к главному. Обстановку в мире и его окрестностях ты отслеживаешь?
  Одиссей пожал плечами.
  - Ну, так, по мере сил... А что?
  - Про то, что твориться сегодня в Югославии, стало быть, в курсе.
  - В общих чертах.
  - Нам нужна твоя помощь. - И Левченко, остановившись, посмотрел прямо в глаза своему собеседнику.
  - Какого рода?
  - А такого, что, если согласишься, и тебя на этом деле заловят - то сидеть тебе в чужом краю лет десять - это если прокурор окажется неисправимым либералом и человеколюбом.
  Одиссей покачал головой, едва заметно, одними кончиками губ, улыбнулся.
  - Однако, умеете вы подбодрить человека, товарищ ... кто вы нынче у нас по званию?
  - Подполковник. Умею. Но думаю - лучше, чтобы ты сразу знал, что тебя может ожидать за поворотом.
  - Логично.
  Минут пять они шли молча. Собеседник Левченко думал, взгляд его отрешенных глаз был обращен, казалось, внутрь, и ничто вокруг его не интересовало. Наконец, остановившись, он сказал:
  - Ладно. В чем суть моего задания?
  - Иными словами - ты согласен?
  - Да. Где расписаться? - и собеседник Левченко снова улыбнулся, на этот раз широко и весело.
  - Задание несложное. Нужно будет в ближайшее время доставить куда-нибудь поближе к Рамштайну и Авиано несколько переносных зенитных комплексов - всего и делов-то!
  - Ого! - спутник подполковника покачал головой и опять замолчал минут на пять. Затем, почесав затылок, спокойно спросил: - Это на севере Италии и в Баварии? Интересно... Где забирать эти ваши комплексы? И под каким соусом?
  - На нашем складе в Подольске. Легенду придумаешь сам.
  - Какие-нибудь варианты доставки через границу у вас уже есть? Или тоже самому?
  - Командование целиком полагается на ваш опыт, Одиссей! - Левченко произнес эту фразу намеренно официально, поджав губы - а затем улыбнулся. Но его собеседник, не заметив улыбки, хмуро ответил:
  - Хм. Опыт. Громко сказано... Впрочем, я что-нибудь придумаю. Сколько денег вы на все это отпускаете? И сколько времени?
  - Времени - максимум три месяца. К середине февраля товар должен быть на месте. Денег - столько, сколько скажешь. В пределах разумного, конечно.
  Спутник Левченко глубоко задумался, потер левой рукой подбородок, затем решительно проговорил:
  - Ладно, до какого-нибудь белорусского города я знаю, как довезти ваши трубы. Дальше будет сложнее, но ... Безвыходных ситуаций не бывает. Довезем ваш ответ Чемберлену. Они, комплексы ваши, кстати, какого размера? И сколько их будет?
  - Метр пятьдесят в длину где-то - это если без упаковки. Всего штук восемь-десять.
  - Угу. Хорошо. Мне на первый этап понадобиться где-то тысяч семь в американской валюте и адрес вашего склада.
  - Держи. - И Левченко тут же достал из внутреннего кармана пачку стодолларовых бумажек. Отсчитав тридцать штук, остальную сумму он протянул своему собеседнику: - Здесь семь тысяч.
  Затем, достав блокнот, он написал несколько слов и, вырвав страницу, также протянул ее спутнику.
  - Здесь адрес. Не склада, но места, где я тебя буду ждать. Запомни наизусть, бумажку уничтожь.
  - Съесть? - в глазах собеседника Левченко заплясали озорные огоньки.
  - Порви на мелкие кусочки, этого будет достаточно.
  Спутник подполковника примерно минуту запоминал адрес, а затем, порвав блокнотную страничку, спросил:
  - Стало быть, будете бить американцев на взлете, как уток на осенней зорьке?
  - Вроде того. И не только американцев.
  - Не мое, конечно, дело, но, выпустив ракету, с пустой трубой от нее далеко не ускачешь.
  - Не ускачешь.
  - Стало быть, придется бросить... А на ей номер заводской. И по тому номеру кому и зачем эта труба была отправлена с завода - при проведении последующего расследования - компетентным органам враз станет ясно. Правильно мыслю?
  - Молодец. Только трубы эти не простые... Мы тебе загрузим дубликаты тех комплексов, что во времена варшавского пакта были отправлены восточным немцам. Мы их называем 'близнецами'. И компетентные, как ты говоришь, органы супостата очень быстро узнают именно то, что мы им узнать порекомендуем. И мытарить поэтому они станут нонешних наследников арсеналов ГДР, а вовсе не нашу многогрешную страну. Усек?
  - Будем считать, что так. А если поймают стрелка?
  - А стрелок будет из числа жертв нападения. Серб или черногорец; Черногория в Европе называется Монтенегро, чтоб ты знал. А вот то, что это мы вооружили оного серба или монтенегра ракетой - взятый ворогом с поличным стрелок ни под каким видом знать не будет. Наоборот, будет уверен, что это его любезное Отечество снабдило его средством наказать коварного агрессора. Ты за это можешь не бояться.
  - Хм... Предположим. Куда надо этих 'близнецов' доставить, чтобы было максимально удобно их использовать?
  - Хорошо бы в Венгрию или Австрию.
  - За Австрию не подпишусь, а вот насчет Венгрии... В общем, есть у меня идейка одна... Да, вот еще. Сбивать вы планируете супостата на взлете, при полном боекомплекте и баках, залитых под пробку. Так?
  - Очень надеюсь, что так.
  - Предположим. А взлетает супостат с базы в густонаселенной стране - других в Европе нет. Стало быть, падает - ежели ваши монтенегры попадут в него, конечно - на нее же. Скажем, в центр небольшого уютного баварского городка. Двадцать тонн алюминия, керосина и взрывчатки; в самолете невзрывоопасного вещества нынче всего килограмм восемьдесят - тушка пилота. И вся эта музыка взрывается со страшной силой. Как насчет невинных жертв?
  Левченко остановился, посмотрел на собеседника; лицо его сделалось жестким.
  - Невинных? Ты сказал - невинных?
  - Ну да, гражданских. В этой войне невиновных.
  - А невиновных, Саня, нынче нет. Когда-то давно, на заре времен, когда один король шел в поход на другого - тогда страдали действительно невиновные. Они этого короля не избирали, они ему мандат на ведение этой войны не давали, они ему вотум доверия в парламенте не выносили и по военным кредитам не голосовали. И посему страдали безвинно. А сегодня невиновных нет! Одни голосовали за вхождение страны в определенный военный блок. Другие - за партию, требующую активного участия в очередных 'миротворческих' операциях. Третьи - одобряли военные расходы. Четвертые - просто молчали, видя, что им безостановочно врут с экранов телевизоров, из радиоприемников, с университетских кафедр и церковных амвонов. Они ничего не сделали, чтобы предотвратить эту войну - хотя могли! И поэтому виновны. Запомни, Саня - невиновных там нет; там все виновны! Завтра их летчики будут убивать сербских детишек и стариков - а они, сытые, самодовольные - уставясь в экраны своих телевизоров, будут умиляться бравому виду своих военных. Невиновных нет! Вчера они выходили на демонстрации протеста против геноцида албанцев - и ты, и я знаем, что никакого геноцида нет; значит, они поверили в официальную ложь их правительств, которая этим правительствам нужна, чтобы оправдать завтрашнюю войну. Невиновных нет!
  Левченко замолчал. Его собеседник тоже приумолк, глубоко задумавшись.
  Парк заканчивался, впереди маячили какие-то хозяйственные постройки, курятники, ржавело несколько остовов 'москвичей' и 'запорожцев'.
  - Ну что, пошли обратно. Заодно обговорим технические моменты. - Левченко решительно развернулся в сторону центрального входа.
  - Да что там обговаривать, все в целом ясно. Где-то через недельку я приеду за трубами, еще дней двадцать мне потребуется для организации перевозки, пару-тройку недель - на доставку. Еще пару недель на всякие непредвиденные случайности - короче, через два месяца трубы будут в Венгрии. Смету я к приезду в Подольск подготовлю, с кем у мадьяров связываться - вы мне скажете. Вроде ничего не упустил?
  - Ну, в целом ничего. Значит, четырнадцатого, пятнадцатого и шестнадцатого с двух часов дня я тебя буду ждать по тому адресу, с деньгами и явками. Сколько примерно денег потребуется?
  - Я думаю, тысяч сорок-пятьдесят.
  - Хорошо, у меня с собой будет шестьдесят тысяч. Надеюсь, хватит.
  - Да ладно, я вообще-то не о деньгах хотел поговорить.
  - А о чем же?
  - Вот мы собираемся за сербов подпрячься... Нам это надо? Ну, в самом лучшем случае свалят ваши добры молодцы десяток 'торнадо' или там 'файтинг фалконов' - и что от этого измениться? Для нас, в смысле? Все равно они сербов допрессуют, не так, так эдак?
  - Хороший вопрос. Я тебе на него по-еврейски отвечу, тоже вопросом. Как ты думаешь, много у нас, у России - я имею в виду, у Большой России, то есть у всех нас - так вот, много у нас шансов на успешное будущее?
  - По ходу, не больно много.
  - Я тебе скажу больше. Шансов у нас вообще нет. К нам в контору светлые головы из одного НИИ, почти покойного, поставили компьютер, из последних сил собранный - не такой, на каком детишки в 'ДУМ' рубятся - а настоящий, полподвала у нас занял. Мощности немыслимой! Таких в мире всего десяток, причем восемь из них - в Японии и Штатах. Денег стоил просто чудовищных! Ввели мы в эту умную машину все данные, которыми располагаем - сам знаешь, данных у нас до хера, и самых достоверных - и попросили просчитать будущее нашей страны.
  - И что?
  - А ничего. В двух тысячи сорок шестом году нас уже нет.
  - То есть как нет?
  - А просто - нет, как государства, нет, как единого народа. Есть десяток каких-то квазигосударств, каждое - под протекторатом какого-нибудь соседа, ближнего или дальнего. Есть пространства, где вообще никаких намеков на государственность нет - анархия, как в Гуляй-Поле у батьки Махно. А России нет - и вас, кстати, тоже нет. Хотя машина о вас лучшего мнения - вы, по ее мнению, продержитесь года на полтора дольше.
  - Твою мать! Может, ваша машина ошибается?
  - Есть такая вероятность. Впрочем, машина дает допуск на действия внесистемных факторов, которые кардинально изменят ситуацию. Вероятность успеха - где-то шесть сотых процента.
  - И что дальше делать?
  - Рыпаться. Знаешь байку про двух лягушек в крынке со сметаной?
  - Знаю. И много мы нарыпаемся? Шансов же нет?
  - Ну, шесть сотых процента у нас все же есть.
  - Немного.
  - Немного, согласен. Но шанс есть. Мы - наша контора, и ты в том числе - и есть тот самый внесистемный фактор, который в нужное время и в нужном месте должен будет переломить худую судьбу. Как та последняя соломинка, что ломает горб верблюду. То, что мы ввязываемся в бузу на Балканах - означает, что мы вступаем в бой с нашим врагом в предполье, в предмостном укреплении. Потому что завтра, очень может такое случится, нам уже придется сражаться с ним на улицах наших городов.
  - Что ж, раз дело так серьезно...
  - А ты сомневался? Ты Толкиена, конечно, читал?
  - А то! Как только появился, году, кажется, в девяносто втором.
  - Значит, помнишь Арагорна?
  - Который потом стал королем Минас-Тирита?
  - Его. Он и его товарищи - Следопыты, витязи Нуменора - охраняли мир Хоббитании, Раздола и прочих сказочных стран - от зла и невзгод, не ожидая для себя льгот и привилегий. Сражались со Всеобщим врагом, зная, что шансов все равно нет, что зло все равно неудержимо катиться на них девятым валом и, рано или поздно, все они полягут в этом безнадежном сражении. Знали - и все равно считали нужным встречать врага лицом к лицу и с оружием в руках. Так вот: мы с тобой - такие же хранители, только этого, нашего, мира. Просто живем не в сказке - вот и вся разница. А функции такие же, и враг тот же, и желает он нашей стране того же - разрушения и погибели. Так что ничего в мире не меняется - меняются лишь действующие лица одной и той же бесконечной пьесы. Сегодня - наш черед принять вызов судьбы. И шансов на успех у нас не больше, чем у сказочных дунаданцев Толкиена. И плакать по нас никто не станет - случись что... Ты учти, что трилогия Толкиена - не совсем сказка; вернее даже, совсем не сказка. Это матрица, по которой идет развитие человечества! Причем, заметь, ее можно приложить к любому моменту человеческой истории - и всегда она будет в масть... Если убрать из нее всяких сказочных персонажей - или заменить их на людей - то совпадения будут вообще стопроцентными! Старик написал не сказку - он создал алгоритм решения главной стратегической задачи для любой нации, борющейся за свое выживание. А выживает, друг мой Одиссей, лишь та нация, которая, наперекор злой судьбе, продолжает рыпаться. Не вся, конечно - но в лице своих передовых дозоров продолжает вести войну, когда враг, кажется, уже везде одержал верх. Никогда не сдаваться - и тогда из самой безнадежной ситуации появляется выход. Вот в чем ценность этой книги! - Левченко внезапно замолчал, немного устыдившись своего напора; затем, уже совсем другим тоном, спросил: - Кстати, что у тебя в личной жизни?
  - Да так, тишина... Ходит ко мне тут одна, официантка из кафе 'Золотой петушок'. Добрая девушка... Плакать, если что, не станет.
  - А та твоя романтическая история с немкой из ГДР?
  - Она так и осталась романтической историей. Причем, за давностью лет, историей уже античной. Шесть лет прошло...
  - Ну что ж, жаль, конечно... Но ничего не поделаешь. Ну, вот мы и пришли к твоему дворцу. Подниматься не буду, жду четырнадцатого и два последующих дня. Все, будь здоров!
  - И вам не кашлять. Счастливого пути!
  - Спасибо. Ну, я пошел.
  Обменявшись рукопожатиями, они разошлись в разные стороны. Левченко - направо, на вокзал, его собеседник - налево, вверх по проспекту Революции - к себе домой. И если бы подполковник, отойдя на десяток шагов, обернулся - он бы не узнал недавнего своего собеседника. По направлению к центру города шел человек, не имевший ничего общего с тем обитателем подзапущенной холостяцкой квартирки, которого подполковник Левченко увидел три часа назад - другая походка, выпрямившаяся спина, поднятая голова. По проспекту Революции шел мужчина, причастный к большому и важному делу; и он не знал - и не хотел больше знать никогда! - того, недавнего, уставшего человека с потухшими глазами, бессильно опустившего руки.
  Одиссей шел по тихой в этот праздничный день неширокой улочке, носящей столь громкое название - и с каждым шагом он все дальше и дальше уходил от еще недавно царившей в его сердце безысходности и сумеречного состояния духа. Мир обретал яркость и цвет; у него даже закружилась голова от внезапно нахлынувших запахов весеннего цветения - это ничего, что сейчас на дворе ноябрь, слякоть и дождь! - и жизнь в ее красочности снова становилась похожей на полнокровные рубенсовские полотна, на глазах сменяющие бледные любительские акварели тусклого 'вчера'.
  Шесть сотых процента? Отлично! Если умная машина дает ему и его стране шесть сотых процента на удачу - значит, у него еще уйма шансов! Лидийский царь Крёз по сравнению с ним - жалкий подзаборный нищий! Как там говорила Герди? 'Мир мертвецов'? В котором у него и у его страны нет будущего? И что завтра они будут рабами - причем хозяева будут освобождены даже от обязанности их кормить? Отлично! Мы еще посмотрим, милая моя рационально мыслящая возлюбленная, свет моей жизни, бесценный алмаз моей души - за кем будет 'завтра' на этой земле!
  Наконец-то в нем нуждались - что ж, значит, пришло его время; шесть сотых процента? Да ведь это же немыслимо высокий шанс для того, у кого еще недавно не было вообще ни одной стомиллионной! Герди, я люблю тебя!
  
  
  ***
  
  Генерал был мрачен и как-то непривычно угрюм - таким его подполковник ещё ни разу за свою службу не видел. Значит, случилось нечто такое, что повергло несгибаемого оптимиста Калюжного в состояние жестокой подавленности - что? Но долго терзаться в неведении вошедшему в кабинет шефа подполковнику не пришлось - взглянув на вошедшего зама, генерал бросил, тяжко вздохнув:
  - Херовые новости, Левченко. - И с этими словами Калюжный швырнул на стол перед подполковником номер болгарской газеты '24 часа'. Ни 'здравствуй', ни 'как съездил?' - по ходу, новости, таящиеся в этой газетёнке, были действительно что-то уж слишком скверными, раз шеф решил не тратить время на ненужную вежливость.
  - И что там?
  - А ты почитай, почитай. На второй странице, внизу, мелким шрифтом. И учти, что газетка эта издается холдингом 'Ньюспейпер групп Булгария', который, в свою очередь, есть собственность германского концерна 'WAZ'. Не 'ВАЗ', который 'Жигули', а который с девяносто шестого года владеет всей периодической печатью Болгарии. И всё, что тут написано - написано совсем не просто так, для удовлетворения тяги публики к знаниям.
  - Я по-болгарски, в общем-то, не очень...
  - А там всё очень понятно. Ты читай, читай.
  Левченко открыл газету, и сразу взгляд его наткнулся на статью, яростно обведенную красным фломастером. Действительно, не надо было бы бять большим лингвистом и полиглотом, чтобы слёту перевести с болгарского эту небольшую заметку. В приблизительном левченковском переводе она гласила:
  'Скопье. Вчера, во время перестрелки в столице Македонии между албанскими и местными преступными группировками, был смертельно ранен случайный прохожий, гражданин Болгарии Светозар Подгоров...'
  - Кто-то из... наших? - у Левченко мгновенно пересохло во рту.
  - Да, капитан Максим Полежаев. И давай сразу определимся - не такой лопух был покойный, чтобы дать себя случайно подстрелить каким-то придуркам. Капитан Полежаев был убит, и убит преднамеренно. Думаю, его планировали взять живым и вдумчиво допросить, да что-то где-то у них не срослось. Для Балкан - дело обычное... Давай сюда своего Ведрича!
  Левченко вышел из кабинета генерала на ватных ногах. Операция 'Обилич', еще не начавшись, уже начала приносить потери! А главное - откуда? Откуда те люди, что застрелили в Скопье Максима Полежаева, знали, что он - это он? Ситуация - хуже некуда...
  Майор Ведрич, отвечающий в Управлении за внутреннюю безопасность, был, как обычно, на месте, и, едва увидев в проеме двери Левченко, произнес глуховато:
  - По мою душу?
  - Ты уже в курсе?
  - Я генералу эту газету сегодня утром и передал - через Гончарова.
  - Тогда пошли. Сейчас не время кающегося грешника разыгрывать.
  - Есть.
  Вдвоем они поднялись на второй этаж. Перед дверью в кабинет Калюжного майор слегка замешкался - но Левченко решительно подтолкнул его вперед. Вдвоем они ввалились к генералу, и Ведрич попытался доложить:
  - Товарищ генерал, начальник режимного обеспечения майор...
  Но генерал не дал ему договорить. Крутнувшись на своем кресле, он с тихой яростью произнес:
  - Кто знал, что капитан Полежаев - это Подгоров?
  - Только я. - И майор Ведрич, подняв голову, решительно посмотрел в глаза генералу. - Казнить нужно только меня.
  - Казним. За мной, сам знаешь, не ржавеет... Но тебя покамисть исключим. Так, для разнообразия. Кто еще знал об их командировке?
  - О том, что шесть человек отправлены на Балканы, было известно в отделе кадров и в финансовом отделе. Еще об этом знал подполковник Румянцев - это его люди. В части, его касающейся, знал капитан Изылметьев - мой помощник. Документы - болгарские, македонские, боснийские - изготовлял он. Но его я сразу исключаю - с командированными офицерами он лично не знаком, я ему выдаю обычно только фотографии, он делает документы, но настоящих фамилий тех, кому он их делает, он не знает, время их выезда, страну назначения и цели командировки - аналогично. Теоретически он, конечно, мог бы слить кому-нибудь информацию о том, что некие Станчевы и Гореджичи собираются посетить чужие края, и будут эти Станчевы русскими агентами - но до сего дня таких проколов не наблюдалось.
  - Итого четверо, не считая тебя, были в курсе, что наши офицеры отправлены в служебную командировку в теплые страны. Полковник Чернолуцкий - ну, его мы исключим, все ж заслуженный старикан - его делопроизводитель, как его, еще фамилия такая смешная... Курносов! майор Маслов, подполковник Румянцев. О том, что Полежаев - это Подгоров, знал вообще ты один. Хм... Какие будут соображения?
  - Товарищ генерал, я не закончил. Я вот почему исключаю протечку у себя - капитан Полежаев был е-е-д-динственным, кто пересекал болгарскую границу не под прикрытием, а по своему подлинному паспорту. - Майор Ведрич явно волновался и поэтому начал слегка заикаться.
  - Почему?
  - У него б-был болгарский паспорт. Языком он, правда, владеет - вернее, владел... - майор Ведрич сбился, но тут же продолжил: - Но так... на четверку. Могли быть проблемы на болгарской таможне. Паспорт он сменил уже в Сливене, на той стороне.
  - Остальные?
  - Остальные уже на Украине стали македонцами и босняками.
  - То есть ты допускаешь, что Полежаева могли вести уже от Русе - или где он переходил границу - наши оппоненты?
  - Я не допускаю. Я в этом уверен.
  - Итак, самая скверная новость за прошедшие несколько месяцев - трое наших офицеров под подозрением в измене. Один из них - однозначно предатель. И на его совести - жизнь капитана Полежаева. Кто?
  Левченко решил высказаться.
  - Максим Владимирович, в октябре я провел небольшую операцию 'Чистые руки'... с майором Ведричем. Блесну задел майор Маслов. Теперь из троих подозреваемых он - опять наиболее вероятный. Я думаю, следует провести определенные профилактические мероприятия...
  - Что ты несешь, Левченко? Нам потом за убиенного Маслова такую клизму вставят - на полведра скипидара! Он же не просто один из наших сотрудников - он один из их сотрудников, вот в чем проблема! Положим, отмажемся - но жизни уже не будет, понаедут разные комиссары, начнут копать - а ну как до нашей подлинной деятельности дороются? Их тоже будешь валить? А знаешь, сколько в Минобороны бездельников по этажам шляются? На них братскую могилу километр на километр копать придется!
  - А кто тут говорил про убийство?
  - Хм... А что ты имел в виду под 'профилактикой'?
  - Скажем, подготовим второй этап 'Чистых рук', но на время его проведения майор Маслов должен будет оказаться вне поля этой операции. И вне доступа к той информации, что станет предметом операции.
  - И как ты это сделаешь?
  - Например, перелом. Тяжелое пищевое отравление. Наконец, отпуск.
  - Перелом - это интересно. - Генерал хищно потер руки; фразу насчет отпуска он пропустил мимо ушей. - Майор, есть у тебя толковый человек, специалист по переломам?
  Ведрич мгновенно воспрял духом.
  - Есть, как не быть. Что будем ломать?
  - По мне - так обе ноги в трех местах... Но, я вижу, подполковник Левченко имеет что-то против такого варианта 'профилактики'.
  - Да, я считаю, что, пока вина майора Маслова не доказана - перелом должен быть не карой, а лишь способом лишить его подвижности. Ногу - согласен. В районе голени. Чтобы полежал три недели - мы как раз и управимся. Но без излишних зверств. Может быть, он еще ни в чем и не виноват...
  - Он виноват уже в том, что сидит на нашей шее, получает оклад втрое выше, чем его армейские коллеги, ничем не рискуя - и вообще... замполит! - Последнее слово генерал Калюжный словно выплюнул.
  - Когда произвести профилактику? - нейтральным тоном осведомился Ведрич.
  - Левченко, ты когда планируешь свой второй этап 'Чистых рук'? - обернулся генерал к подполковнику.
  - Сегодня десятое. Ну, где-то начнем двадцать пятого - двадцать шестого.
  - Значит, майор, пусть твой специалист повстречается с майором Масловым двадцать третьего вечером. Справишься?
  - Так точно!
  - Тогда иди, не мешай работать.
  Ведрич встал и, развернувшись через левое плечо, чуть ли не строевым шагом покинул кабинет генерала.
  - Теперь рассказывай, - обратился хозяин кабинета к Левченко.
  - Одиссей берется за выполнение задания. Через четыре дня я ему с нашего склада в Подольске отгружу трубы, выдам деньги и явки в Сегеде и Будапеште. Обещает, что к середине января груз будет в Венгрии.
  - Сможет?
  - Думаю, да.
  - Как у него вообще дела?
  - Когда приехал - были неважные. Депрессия в ярко выраженной форме. Упадок духа. Когда уезжал - похоже, парень воспрял.
  - Если справится - как ты думаешь, чем мы его сможем наградить?
  Левченко едва заметно улыбнулся.
  - Есть одна мыслишка.
  - Давай!
  - В девяносто втором году у него был бурный роман с одной немочкой, Гердой Кригер. Я видел ее фото - ничего, хорошенькая. Даже не похожа на немку. И, по ходу, парень в ней и по сей день души не чает. Сможем мы ее найти?
  - Найти - найдем. С целью?
  Левченко тепло улыбнулся:
  - Цель простая, на самом деле. Воссоединение любящих сердец.
  - А ты романтик, как я посмотрю... А ежели она его уже не любит? Ежели у нее трое по лавкам?
  - Всяко может быть. Но для начала хорошо бы ее найти.
  - Она немка восточная?
  - Да, училась с ним вместе в университете.
  - Тогда дело гроша выеденного не стоит. - Генерал любил эту идиому, хотя подполковник Крапивин, филолог и ценитель русского языка, каждый раз, когда ее слышал из уст шефа, впадал в кому. - В Восточной Германии мы не то, что барышню - мы любого таракана по приблизительным приметам найдем! Напиши, что ты о ней знаешь - я сегодня же поручу нужному человечку ее отыскать. Что по операции 'Обилич'?
  - Доставку части оборудования отдела Румянцева обеспечивает фирма 'Энергостройэкспорт'. Они в Козлодуе ремонтируют один из блоков атомной станции, вместе со своими железяками их менеджер согласился взять и наши. У них идет фура двадцатитонная с арматурой ста шестидесяти пяти наименований, чуть ли не пятьсот мест, так что наши сорок восемь коробок там будут почти незаметны. К тому же он обещал их провести в своих документах как вспомогательное оборудование.
  - Как ты эту свою просьбу обосновал?
  - Да как обычно. Сказал ему, что вывоз этих железяк запрещен, а в Греции за них дают хорошую цену. Выдал ему на руки десять тысяч баксов, и пообещал еще столько же, когда груз будет на месте. Ну, и намекнул прозрачно, что, случись с товаром какая-нибудь бяка - ему не сносить головы. Фура выходит послезавтра, двенадцатого. В Болгарии будет где-то к восемнадцатому числу. Артаксеркс будет на связи, примет груз, а дальше - по плану подполковника Румянцева.
  - Это с системами подавления. А шесть генераторов импульса?
  - Ну, с этим посложней. Все ж здоровые ящики - между заготовок для европоддонов не всунешь и в качестве ЗИПа для электроаппаратуры не оформишь. Здесь мы работаем с одной мелкой фирмочкой, до дефолта они импортировали обои, а сегодня на ладан дышат. Я встречаюсь с ними семнадцатого, после того, как отряжу Одиссея; думаю, сговорюсь. Легенда простая - у меня есть товар, в Австрии есть фирма, которой он нужен, мне нужна их помощь для легитимизации процесса.
  - Как ты сказал?
  - Легитимизации. Законности, то бишь. Мы их, кстати, так и повезем, как высокочастотные генераторы. Только частоты укажем другие.
  - В Австрии это будет опять 'Виста'?
  - А что? Чистая фирма, ничего такого за ней не числиться... Спалим ее, конечно, этими генераторами, но что делать? Для того ее и регистрировали...
  - Заказчики уже эту 'Висту' терзают?
  - Десяток факсов и штук пятнадцать электронных писем я уже обеспечил.
  - Лады. Ты, это... Одиссея, когда увидишь, насчет девахи его не обнадеживай.
  - А я и не собираюсь. Если склеится - будет для него приятный сюрприз. Если нет - ну, стало быть, так тому и быть.
  - Ладно, с этим все более-менее ясно. - Генерал замолчал, достал сигарету, закурил. Затем, еще раз взглянув на злосчастную заметку в '24 часа', спросил: - Что будем делать с родными капитана Полежаева? У него есть вообще родные?
  - Семьи у него нет. Мать в Рязани, ее адрес есть у Румянцева.
  - Мать, говоришь? - генерал затянулся, угрюмо посмотрел в окно. - Вот это хуже всего, я тебе скажу. Жены сейчас сам знаешь какие, да еще у военных... Всплакнёт чуток, а когда сумму за убиенного воина увидит - то тут же и успокоиться. А матерям такая весть - нож острый...
  Левченко согласно кивнул.
  - Да-а, черную весть кому-то придется отвезти в Рязань. Кто поедет, товарищ генерал?
  Хозяин кабинета задумался, а затем решительным тоном отрезал:
  - А я завтра и поеду. Мой грех - мне и отвечать. Это ведь я ее сына на смерть направил - мне и в глаза ей смотреть...
  Генерал тяжело вздохнул, покачал головой. Потом достал из сейфа бутылку коньяка, два фужера, молча разлил грамм по пятьдесят, один фужер подвинул Левченко.
  - Давай, не чокаясь. Земля ему пухом и царствие небесное...
  Они выпили, потом несколько минут помолчали. Затем хозяин кабинета задумчиво произнес:
  - Где это сказано, Левченко - 'нет большей любви, чем жизнь положить за други своя'?
  - В Новом Завете, Евангелие от Иоанна.
  - Точно. Вспомнил. Ведь это про нас с тобой, про капитана Полежаева, про других наших ребят, что за пятнадцать лет полегли на разных тихих фронтах... Скольких мы потеряли?
  - Семь человек. Полежаев - восьмой.
  - Стало быть, уже восемь... Кто был первый, помнишь?
  - Я тогда еще в Комитете служил, не при мне было.
  - Да, точно. Откуда тебе помнить? Первым был майор Пурахин, Виктор Павлович. Погиб в Никарагуа, в восемьдесят седьмом. У нас тут уже Содом и Гоморра начинались, а он там продолжал за Родину воевать... Под Леоном некие неизвестные лица обстреляли его машину. Семнадцать пулевых...- Генерал загасил окурок, зло вдавив его в потемневшую от старости пепельницу. - И запомни, Левченко - капитан Полежаев еще далеко не крайний в этом списке; но от тебя и от меня зависит, чтобы список этот был все же покороче! Ладно, зайди к Маслову, пусть подготовит выдачу пособия матери капитана Полежаева. Он же официально был в запасе?
  - Да, уволился из армии в прошлом году.
  - Стало быть, Родина о нем не вспомнит... Значит, нам это дело нужно будет компенсировать. Пятьдесят тысяч долларов, рублями, скажи Маслову, чтоб упаковал понадежнее. Да впрочем, сам и принеси - мне его рожу замполитскую видеть невозможно.
  Левченко тоже недолюбливал 'бухгалтера', как между собой называли майора Маслова сотрудники головной конторы. Скользкий какой-то, постоянно замызганный, пришибленный, видно, еще с детства пыльным мешком... Вечно бегающие глазки, цыплячья шея, в повадках какая-то скованность; одним словом, подполковник Левченко крайне скверно относился к начальнику финансовой службы.
  Да еще это его любопытство... Откуда деньги, куда платим, зачем - очень, очень много ненужных вопросов в начале своей работы задавал майор (тогда - капитан) Маслов. Ему, конечно, рассказали официальную версию - что Управление содержится за счет доли от доходов компаний, в свое время созданных в Восточной Европе, и посему является финансово независимым от верховной власти, и что платим мы жалованье (и немалые командировочные, кстати) специалистам, которые поддерживают нашу агентурную сеть в этом районе мира в рабочем состоянии. В общем, рассказали то, что и требовалось по легенде. И только три человека в Управлении и вообще в России - генерал Калюжный, подполковник Левченко и ушедший на пенсию полковник Самарин (на чьей должности в данный момент и находился Левченко) знали, откуда на самом деле идут для Управления финансовые потоки, их действительные размеры, и те цели (ПОДЛИННЫЕ цели), на которые эти потоки расходуются.
  Левченко вошел в кабинет финчасти. Маслов, как обычно, сидел за калькулятором перед грудой бумаг и что-то подсчитывал.
  - Здорово, майор! - Левченко решил избегнуть длинных объяснений, и сразу же взял быка за рога: - Генерал приказал пятьдесят тысяч рублями по курсу, и хорошенько упакуй.
  Маслов едва не подпрыгнул от неожиданности.
  - Это... это... Миллион двести двадцать пять тысяч!
  - Тебе видней.
  - Хорошо, только мне нужно минут двадцать, пересчитать, упаковать... Расписываться кто будет? И назначение платежа?
  - Я распишусь. Назначение? Напиши - на оперативные цели.
  - Хорошо, хорошо. Посидите пока вот в кресле, я сейчас.
  Маслов открыл сейф (Левченко мельком увидел неисчислимые пачки банкнот разных стран и разных достоинств, в образцовом порядке уложенные в недрах любимейшего сейфа начальника финчасти), достал снизу две банковские упаковки пятисотрублевок, по десять пачек банкнот в каждой, затянутые в пластик - и растерянно сказал:
  - А двести двадцать пять тысяч могу только пятидесятками...
  - Ну и что?
  - Пакет получится немаленький. Сорок пять пачек россыпью, плюс две банковские бандероли.
  - Ты пакуй, пакуй. Разберемся.
  Маслов деятельно взялся за работу. Застрекотала счетная машинка, и пачка за пачкой стали переходить из сейфа к уже признанной готовой для выдачи груде денег. Левченко внимательно следил за майором. Был в его работе какой-то священный трепет, пиетет к пересчитываемым пачкам бумажек - Левченко вообще показалось, что начфин совершает какое-то сакральное действо. Майор Маслов не пересчитывал пачки с деньгами - он их баюкал, холил и лелеял. Да что там - он их просто любил!
  Наконец, процедура была закончена, действительно объемный пакет вручен Левченко, и тут же майор сунул ему на подпись ведомость - как будто боялся, что подполковник удерет с полученными деньгами.
  Левченко брезгливо поморщился, расписался, и ушел, не прощаясь - про себя же думая, что, пожалуй, прав был генерал - все же стоит этому Маслову обе ноги в трех местах переломать...
  
  ***
  Та-а-к, балканский котел довольно быстро набирает нужный градус. Одиннадцатого октября американцы сломали-таки бундесдойчей - Бонн признал правомочность силового воздействия на сербов, но пока немцы менжуются, бундесвер гнать на Балканы отказываются.
  Тринадцатого юги принимают условия Контактной группы, обязуются вывести войска из Косова, разрешить облеты территории края натовскими самолетами и готовы принять наблюдателей ОБСЕ. Ну, этого следовало ожидать, Милошевич тянет время. Правда, его Шешель и некоторые депутаты парламента что-то вещают о вхождении в союзное государство России и Белоруссии - но это так, словесный туман. Тем более - девятнадцатого российский МИД заявил, что эту музыку не стоит рассматривать в практической плоскости. В этот же день бундестаг, наконец, перестал строить из себя недотрогу и разрешил отправить бундесвер мочить сербов. Кто б сомневался... Немцы ж не дураки, они отлично видят, куда все катиться, и надеются после краха югов все же ухватить кусок пожирнее. Дело житейское...
  На улице уже заметно вечерело. 'Черт знает, что такое, уже сорок лет прожил на свете, а каждый ноябрь-декабрь переживаю, как конец света. Хандра какая-то, усталость наваливается. Может, возрастное?' - подумал Левченко. Затем отложил в сторону несколько страниц, подготовленных для него Гончаровым, и задумался.
  Завтра в Болгарию уходит первая часть оборудования подполковника Румянцева. Через неделю он договорится (он совершенно не сомневался в положительном исходе переговоров с фирмой 'Пульсар экспорт-импорт') с поставкой второй части оборудования. Чем хороши эти железные злодейства румянцевского отдела? Тем, что до самого момента своего использования никак не походят на предметы военного снаряжения. То же устройство для создания помех глобальной системе позиционирования - благодаря которой крылатые ракеты находят свою цель - внешне неотличимо от компьютера, который на любом автосервисе тестирует мотор. Те же размеры, веселенькая расцветка корпуса. Кнопочки, тумблеры, вывода - обычный тестер! О том, что это оружие - знает лишь тот, кто этим оружием будет пользоваться. Да и генераторы электромагнитного импульса - обыкновенные физические приборы, таких в любой более-менее приличной университетской лаборатории штуки три-четыре точно можно найти. А вот зенитные комплексы... Румянцевские приборы те люди, которые для этого подобраны, расставят в нужных местах (в арендуемых квартирах, гаражах, да где угодно!), включат в сеть, настроят на связь с центром управления - и все, специалисты могут спокойно убыть, как говориться, в места постоянной дислокации. Их дело сделано. В нужное время из безопасного далека румянцевские два капитана (прям как у Каверина, усмехнулся Левченко) включат рубильник - и пошла массовка!
  А вот с ракетами - совсем другая история. Они - как пирог к празднику, должны быть свеженькими, с пылу с жару. И стрелки при них - не истомленные многонедельным ожиданием, сомнениями и страхами, а рьяные, нетерпеливые, настроенные на удар. Следовательно - ракеты, пожалуй, стоит отправить чуток попозже, когда станет ясной дата начала очередной балканской войны. С временным лагом, конечно - но, пожалуй, никак не раньше марта.
  Подполковник встал, прошелся по своему кабинету. Придется вносить коррективы в операцию 'Обилич', теперь ему это очевидно. Надо идти к генералу.
  Левченко вышел в коридор - и чуть ли не нос к носу столкнулся с Калюжным, только что вошедшим в здание Управления. Генерал от неожиданности едва не споткнулся, удержался, и, увидев, кто едва не стал виновником его падения - тут же развел руками:
  - О! На ловца и зверь! Дмитрий Евгеньевич, ты мне нужен. Пошли в мою халабуду.
  Они поднялись в кабинет генерала, и хозяин, пригласив своего зама сесть (но сам оставшись стоять), спросил у подполковника:
  - Левченко, ты когда последний раз со своей матерью разговаривал?
  Подполковник несколько озадачился. Подумал, поморщив лоб, и ответил:
  - На октябрьские я ей звонил, поздравлял. А разговаривать... В отпуске, в июле.
  - Скверно. Чаще надо с матерями разговаривать. Я тебе сейчас расскажу, как в Рязань съездил, а ты послушай, может быть, проникнешься.
   Знаешь, Левченко, странные дела творятся нынче на свете. Ездил я сегодня утром в Рязань, к матери Максима Полежаева. Форму надел, ордена, какие под рукой были - в общем, все, как положено. Сел в машину, еду - а в душе черным-черно. Главное, думаю - как же мне это ей сказать? Погиб сын, погиб где-то в чужом краю, и не знаю я, где его похоронили, куда матери на могилку поехать... В общем, скверно так, что впору самому в петлю.
  Ну да это ладно. Приехал. Хрущовка пятиэтажная, малость подзаброшенная. Двушка, что в адресе указана - на пятом этаже, под самой стрехой. Ладно, ползу по лестнице, душою мучаюсь.
  Открывает мне женщина, пожилая, но такая... Как тебе сказать? Из старых советских учительниц, короче. Какие до самой смерти форму держат.
  Зашел, представился. Дескать, генерал Калюжный, начальник службы, где сын ее служил. И вот при слове 'служил' она так на меня глянула... Не передать словами. И спрашивает: 'Он погиб за правое дело?' Меня, Левченко, дрожь до самых печенок пробила! Я ведь, ты понимаешь, только ей собирался сказать, дескать, мужайся, мать - а она на меня через очки так строго - зырк! Как будто я ученик ее, да еще не очень старших классов. А главное - спрашивает, за что погиб ее сын! Не как и когда - а за что! Ну, я ей, натурально - так точно, Екатерина Ивановна, погиб, выполняя важное задание, на боевом посту, в Болгарии. А она мне: 'Слава Богу, что он пал в бою. Умереть за Отечество - высшая честь для мужчины'. А сама... Слезы из уголков глаз, и такое в этих глазах горе, Левченко... Не передать. Потом спрашивает, можно ли узнать подробности. Я ей, понятное дело, ничего не сказал, лишь сообщил, что служил капитан хорошо, задание выполнил с честью, но, поскольку служба у него была секретная - то официально ей помощи ждать не стоит. Но что я уполномочен ей выдать пособие по утрате кормильца - и пакет, что мне Маслов подготовил, ей сую. Взяла она его, и, как ненужную хрень, в сторону отложила. И спрашивает: 'Товарищ генерал, мой Максим всю свою недолгую жизнь мечтал побывать на Шипке. Даже болгарский язык выучил. Скажите - он там был?' Соврал я, Левченко. Ведь не знаю точно, был ли, не был - но ответил бодро: был, дескать, дорогая Екатерина Ивановна, мечту осуществил. Она вздохнула так облегченно, и сообщает мне, что была у капитана нашего в Рязани симпатия, и собирается эта симпатия через три месяца рожать - причем Максимова сынишку, по всем признакам; так не против ли я, чтобы она, мать погибшего, эти вот деньги его новорожденному сыну передала?
  Заплакал я, Левченко. Честно тебе скажу. Не выдержал. Да и кто выдержит такое?
  И тут она меня взялась успокаивать! Дескать, ну что вы, товарищ генерал, офицеры для того и идут на службу, чтобы рисковать жизнью... Офицерская честь, дескать, не велит бежать от опасностей - и много чего еще она тогда сказала.
  В общем, вышел я от нее в таком сознании нашей правоты, что ты себе даже не представляешь. Если такие женщины в нашей стране еще остались - мы с тобой, брат Дмитрий Евгеньевич, им в пояс должны кланяться, и каждый миг о них помнить - когда свою службу служим. Потому что, пока живы такие вот Екатерины Ивановны - будет стоять Россия; и не мы с тобой ей опора, хоть и пыжимся и героев из себя строим - а они, матери наши, соль земли русской.
  Генерал закурил, поднялся из-за стола, подошел к окну.
  - Чертов ноябрь. И еще дней сорок день будет все меньше, ночь - все длиннее. К двадцатому декабря будет вообще казаться, что стылый сумрак окончательно добил солнечный свет. У тебя нет такого чувства, Левченко?
  - Есть. Каждый год у меня в это время червяк какой-то в душе заводится.
  - Страна наша сегодня - в глухом ноябре. Кажется, что все, будущего нет. Чеченскую войну позорно просрали, союзников нет, влияние в мире - уже и забыли, что это такое. Чуть ли не отрицательная величина в мировой политике сегодня Россия. У руля - какие-то твари без чести и совести, свалка ворья. Время негодяев... Так?
  - Общее впечатление именно такое.
  - У меня до сегодняшнего утра было такое, знаешь, поганенькое чувство, что зря мы продолжаем нашу работу. Скверные мыслишки стали появляться, пакостные. Мол, все напрасно, зазря людей губим, напрасно шерудим по Европам. И не проще ли было бы те деньги, что идут к нам от наших фирм, и которые мы на разные шпионские злодейства тратим - людям нашим простым раздавать, какие по полгода зарплат не получают. Может, и больше было бы толку. А вот поговорил с матерью капитана Полежаева - и опять в своем деле на все сто уверен, и с новыми силами готов на невидимых фронтах врагу единоборствовать. Понадобиться - и сам с ракетой у вражьей базы встану. Веришь, Левченко?
  - Верю, Максим Владимирович. - В ответе подполковника не было никакого чинопочитания. Левченко знал, что по молодости лет генерал бывал в разных переделках, а в Анголе, во время кровопролитных боев под Квито-Кванавале, где кубинцы, не жалея, густо клали лучших своих ребят - был даже тяжело ранен. Но сегодняшние слова Калюжного удивили даже его заместителя. Да-а, видно, серьезно задела главную струну в генеральской душе мать павшего капитана Полежаева.
  - Так вот, Левченко. Знаешь, зачем мы ведем эту нашу тайную войну? А ведем мы ее, друг мой ситный, чтобы приблизить для России апрель. Он так и так наступит, ты в этом не сомневайся, подполковник. Только с нашей помощью - быстрее. Вот что я передумал, пока из Рязани возвращался.
  Ладно, оставим лирику пока в сторону. Что-то у тебя личико озабоченное. Случилось что?
  - Да нет, ничего серьезного. Просто думаю срок доставки комплексов в Европу немного сдвинуть.
  - Зачем?
  - Контора течёт. Мы эти комплексы, конечно, доставим чисто, не наследим. Но если им придется где-нибудь в той же Венгрии лежать без дела два-три месяца - есть опасность, что кто-то где-то что-то узнает. А их мы ну никак за канализационные трубы не выдадим.
  - Да, тут ты прав. Если уж кто-то из наших продался врагу - надо проведение операции, во-первых, максимально засекретить, и, во-вторых, каждому овощу - свой срок. Стало быть, когда ты думаешь трубам время ехать на воды в Баден-Баден?
  - Думаю, в марте. Судя по всему, именно к марту те, что играют за черных, основательно подготовятся, и где-то во второй декаде начнут ломать сербов через колено.
  - Вот как? Прямо даже и дату можешь назвать? - и генерал иронично улыбнулся.
  Левченко его иронии решил не замечать.
  - Дату - нет. Но расчет здесь простой. Сейчас они нагнут Македонию - и та разрешит разместить у себя их солдат. Параллельно они каким-то образом погонят оттуда наблюдателей ООН - чтоб не мешали готовить бойцов для УЧК и перебрасывать разных специалистов в деле смертоубийства на ту сторону. Потом им последовательно нужно будет избавиться от любых возможностей мирного урегулирования. Дело долгое. Надо будет нагнать в Косово боевиков УЧК, устроить там пару хорошеньких геноцидов, чтоб с видеозаписью, заодно - перебить умеренных в руководстве косовских албанцев; одним словом - накалить ситуацию. Ну, как это обычно они и делают. Одновременно с этим им придется отсекать прогерманские силы и вообще минимизировать влияние Германии - тоже дело непростое. Декабрь-январь уйдут на это - как за здорово живешь. Сербы будут, конечно, пытаться соскочить; я даже не удивлюсь, если в белградское правительство будут введены заведомо прозападные фигуры. Но только им это не поможет. В феврале-марте ситуация, как это водится, выйдет из-под контроля, их телеканалы с жутким надрывом начнут визжать о том, что сербы вспарывают животы беременным албанкам и с адским хохотом поедают сырыми их неродившихся младенцев - в общем, 'промедление смерти подобно'. И тогда они начнут.
  Генерал кивнул.
  - Логично. Хорошо, переговори с Одиссеем, пусть не торопится, пусть для начала съездит по тем краям туристом, осмотрится, выберет себе ориентиры. Пусть подготовится, короче. Время у него есть.
  - Хорошо.
  - Да, вот еще. Румянцев отправлял своих по отдельности?
  - Ну конечно. Каждый из них знал только свое задание и свой маршрут, причем настоящих целей заданий никто, как обычно, не знал. Румянцев тертый калач.
  - Ладно, ступай. Отправляй его железяки, грузи Одиссея. А я на пару дней с товарищем Викторовым съезжу тут в одно место, пообщаюсь с разными полезными людьми. Посоветуюсь. Есть, ты знаешь, определенная в этом необходимость. Если что - побудешь за меня.
  - Есть.
  Левченко вышел из кабинета генерала несколько озадаченный. Шеф решил с кем-то советоваться? Чудеса, да и только! Допрежь такого за Калюжным не замечалось. Впрочем, и верховоды наши вроде как очнулись. Дума штампует одно просербское и антинатовское заявление за другим, кое-кто уже начал всерьез говорить о приеме Югославии в Союз. Дело беспонтовое, конечно, всем людям знающим это ясно, как дважды два - а все ж в мозгу у любого прожженного циника есть уголок, где, загнанная и запуганная, но все же таиться надежда на чудо...
  Левченко тяжко вздохнул и направился к себе. Чудес не бывает. Чтобы чудо в той катавасии, что заварилась на Балканах, произошло - их Управлению очень и очень придется постараться.
  ***
  В это утро изрядно подморозило. Хорошо, что служебную 'волгу'-универсал, на которой Левченко отправился в Подольск, успели переобуть в зимнюю резину - иначе чудо советского автопрома, начисто лишенное всяких буржуйских АБС, раза три по дороге могло улететь в кювет.
  На месте он был в два с четвертью - и, к своему изумлению, обнаружил у дверей подъезда переминающегося с ноги на ногу Одиссея! Тут же во дворе неприметной пятиэтажки, находящейся в состоянии капитального ремонта и оттого пустой, без жильцов - стоял здоровенный грузовой микроавтобус 'мерседес' с белорусскими номерами. Хм, оперативно, однако...
  - Ну, здравствуй, Одиссей. Благополучна ли Итака? - Левченко не показал виду, что чрезвычайно удивлен столь раннему появлению своего сотрудника.
  - Что с ней сделается? Здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич! Докладывать?
  - Давай.
  - Я тут от имени одной фирмы минской закупил сантехническое оборудование и всякие фитинги-шмитинги. Все запаковано в целлофан, снаружи хрен что разберешь - где унитаз, а где труба с двумя коленцами. Ваши трубы мы тоже упакуем поплотнее, и засунем в самую глубь товара. Накладная у меня на руках, они там уже числятся. Не помню, правда, под каким наименованием, но общее количество мест сходится. Я забираю восемь штук?
  - Восемь. Только сделаем чуток по-другому. Мы сейчас заберем твой упаковочный материал, сложим его в мою машину, и съездим заберем, как ты говоришь, фитинги. И уже замотанные и обезличенные, привезем сюда, а потом погрузим в твою машину.
  - Логично. Сейчас я принесу упаковку.
  Одиссей сбегал к микроавтобусу и вернулся с огромной кипой плотного непрозрачного пластика.
  - Поместиться в вашу 'волгу'?
  - Затолкаем! Только постарайся так, чтобы откидную крышку не снимать - заднего обзора не будет.
  Минут пять они запихивали в багажник решительно не желающий складываться до нужного объема, протестующе шуршащий пластик. Но все же человеческий гений победил, и, с трудом захлопнув заднюю дверцу, Левченко указал Одиссею на место справа от водителя:
  - Садись, поехали. Это довольно далеко.
  - Ну, не дальше, чем до Москвы! - и Одиссей живо уселся на пассажирское кресло, громко лязгнув дверцей.
  - А как ты своему водителю обосновал догрузку здесь? - уже выезжая со двора, спросил Левченко.
  - Да как обычно. Что, дескать, эти фитинги на фирме, где мы грузили основную часть товара, дорогие, поэтому я сговорился с работягами на стройке здесь, в Подольске - они мне ворованные вполцены отдадут.
  - Нормально. Документы у него на руках? Если какие-нибудь дэпээсники пристанут?
  - А то! И накладная, и платежка, и контракт. Товар же чистый, все законно.
  Они подъехали к окраине города, к тянущимся рваными неровными рядами гаражным массивам. Одиссей присвистнул:
  - Ого! У вас ПЗРК что, в гаражах хранятся?
  - Нет, немного в другом месте. Но вход - через гараж.
  'Волга' подъехала к неприметному, ничем не отличающемуся от своих собратьев (кроме покрашенных голубой краской распашных ворот) гаражу, и Левченко заглушил двигатель.
  Они вышли. Свежий морозный воздух приятно бодрил, хотелось дышать полной грудью; Одиссей, раскинув руки, потянулся так, что захрустели суставы. Левченко одобрительно кивнул.
  - Вот-вот, разомнись. Трубы по пятнадцать кило каждая, и носить их придется тебе. Считай, восемь рейсов придется сделать.
  Левченко открыл ворота - и перед глазами изумленного Одиссея показался вход в какое-то подземелье, для которого этот гараж был не более, чем маскировочной декорацией.
  - Ого! Что это?
  - Да ты не пугайся и разных страшных версий не строй. Было тут сразу после войны построено бомбоубежище - рядом были позиции зенитной артиллерии, ПВО Москвы, а в убежище располагался командный пункт зенитного полка. Потом зенитную артиллерию убрали - технический прогресс, сам понимаешь - а бомбоубежище передали на баланс гражданской обороны. В восемьдесят третьем оно официально было списано из числа действующих объектов, и по бумагам - разрушено, а на его месте построены гаражи. Гаражи, как ты видишь, действительно построены, но только бомбоубежище никто разрушать и не думал. Теперь это наш базовый склад для разных железяк, ни по каким ведомостям не проходящих. Прощу! - и Левченко распахнул (правда, с трудом - уж больно тяжела была входная дверь в старое убежище) перед Одиссеем вход в подземелье.
  Снизу пахнуло нежилым теплом, однако - без легкого запашка гниения, характерного для герметично закрытых помещений.
  - Проветриваете? Специально из Москвы человек ездит?
  - Круче. Поставили автомат на систему вентиляции, раз в сутки - причем каждый раз в другое время - он пятнадцать минут гонит вглубь свежий воздух. Немецкая машинка, стоила нам неслабых денег. Зато - тепло и сухо! - Левченко объяснял это Одиссею с немалой долей гордости - в конце концов, именно он задумал поставить эту систему на секретный склад.
  Спустившись вниз, Одиссей еще раз свистнул изумленно. Каких только ящиков там не было! Причем не только отечественных, военно-зеленых; глаз Одиссея выхватил несколько светло-серых пластиковых коробов с англоязычными надписями, а также - в самом углу - десяток здоровенных укупорок ядовито-синего цвета, с до боли знакомыми польскими 'uwaga!' на боках, нанесенными ярко-красной краской. Да, серьезно подготовились ребята...
  - Ты не свисти, денег не будет. Я сейчас достану трубы, а ты давай волоки свой целлофан, и задние сиденья в машине заодно разложи, иначе товар в ней не поместятся. Здесь будем упаковывать - вернее, упаковывать буду я - а ты будешь таскать и в машину складывать. И ворота, кстати, прикрой - нам чужие глаза не нужны.
  Последующие сорок минут ушли у них на работу с извлеченными из добротно покрашенных ящиков переносными зенитными ракетными комплексами. Левченко проверил каждую трубу на комплектность, удостоверился в исправности системы наведения, а затем каждую аккуратно упаковал в непрозрачный пластик - причем так, что на выходе было вообще не понятно, что находиться внутри этой груды целлофана. Одиссей по одному носил упакованные 'фитинги' наверх и укладывал их в салон 'волги', временно ставший грузовым отсеком. Места едва-едва хватило, и последнюю трубу ему пришлось буквально впихивать.
  Вскоре показался Левченко. Тщательно закрыв дверь в бомбоубежище, он щелкнул каким-то тумблером слева от входа (на стальной пластинке выше тумблера сразу загорелся красный огонек), приложил большой палец правой руки к какому-то объективу, а затем так же старательно закрыл ворота гаража.
  Когда он сел в 'волгу' - Одиссей спросил осторожно:
  - А не боитесь, что кто-нибудь влезет? Места здесь малонаселенные...
  - Боимся. Видел, я систему сигнализации включил? Конечно, никаким воровским инструментом эту дверь не взломать - это ж броневая плита - но дураки могут найтись. Если начнут дверцу эту нашу ломать - на пульте у охранника в головной конторе загорится один из огоньков. Он мне о нем доложит, и через полчаса я с парой-тройкой злых и нехороших людей буду здесь. За полчаса эту дверь, в принципе, трактором не сдвинешь - так что риск минимален. Все, больше ни о чем не спрашивай - все остальное есть военная тайна и государственный секрет.
  - А соседи по гаражам? Неужто не подходят по-соседски попросить ключик на тринадцать или солидолу шмат?
  Левченко улыбнулся.
  - А нету у нас тут соседей. Весь блок - восемь гаражей по одну сторону, семь по другую - нашим офицерам принадлежит, они там машинёшки свои - у кого есть, конечно - хранят. Так что ключ на тринадцать просить некому.
  Одиссей покачал головой, немало поразившись такой дорогостоящей предосторожности. Затем спросил неуверенно:
  - А если сейчас по дороге кто-нибудь поинтересуется нашим грузом?
  Левченко махнул рукой.
  - Не боись! По дороге ничего не будет. А если будет - у меня для разных мелких гаишников сурьезный документ есть.
  Они возвращались совсем по другой дороге - Одиссей заметил, что подполковник намеренно путает следы - и затратили на обратный путь втрое больше времени. Что ж, дело понятное - если его даже и схватят и учнут пытать - под самой суровой пыткой он не сможет сообщить, где умудрился получить переносные зенитные комплексы. В Подольске... Подольск большой. Одиссей лишь едва заметно улыбнулся этой предосторожности своего начальника.
  Водитель микроавтобуса уже ждал их возле своей машины. 'Нетерпеливый' - подумал Левченко.
  Втроем они быстро погрузили шуршащие 'фитинги' в чрево микроавтобуса, а затем Одиссей еще минут двадцать переставлял разные сантехнические прибамбасы - 'чтобы не растряслось по дороге', как он объяснил водителю.
  После того, как водила закрыл свой 'мерседес' и занял свое место в кабине - подполковник приглашающе махнул Одиссею в сторону своей 'волги'.
  - Значицца, так, дружище. С этого момента комплексы полностью на твоей ответственности. Мы тут подумали, прикинули сроки - торопиться тебе пока не надо. Может быть, съезди для начала по предполагаемому маршруту сам, или сядь с кем-нибудь, кто поволокёт какой-нибудь товар по этой дорожке - в общем, понюхай, чем вся эта музыка пахнет. Доставить тебе эти трубы в Венгрию надлежит где-то к середине марта, вряд ли раньше. То есть, конечно, случиться может всякое - даже то, что они и вовсе не понадобятся - но срок мы наметили именно такой. Если будет что-то чрезвычайное - я тебя извещу.
  По связи. В Сегеде есть адвокатская контора Лайоша Домбаи. На улице Ретек, на первом этаже жилого дома номер четырнадцать. Если нужен будет склад, или средство передвижения, или экстренная помощь в эвакуации - найди Лаци, передай ему одно слово - 'Темиртау'. Сегед в двадцати километрах от границы с Югославией, так что удрать, в случае чего, тебе будет куда.
  Затем Будапешт. В Кишпеште - это такой район на юго-востоке - на улице Кёнвеш Кальман кёрут - 'кёрут' означает проспект, проспект Кальмана Кёньвеша, был у них такой король, книжками увлекался - в доме номер восемь есть бюро переводов. Там работает такой Янош Фекете. Когда окажешься в Будапеште - обратишься к нему. Кодовое слово 'Сарепта'. Запомнил? Он же тебе скажет, куда складировать привезенный товар, и вообще, можешь рассчитывать с его стороны на любое содействие.
  - Записывать, конечно, нельзя?
  Левченко удивлённо посмотрел на собеседника.
  - Ну почему? Не настолько мы пугливые идиоты. Запиши, дорога длинная, по пути все выучишь наизусть. Но с этой бумажкой лучше тебе распрощаться по приезде в Минск.
  - Понял. - И Одиссей тут же записал все сказанное подполковником на чистом листе из небольшой стопки, что хранилась у него в папке с накладными.
  - Теперь по деньгам. Сколько тебе нужно?
  - На всю операцию, я рассчитал - где-то двадцать две тысячи, не считая тех семи, что я уже взял.
  - Ты ж говорил - пятьдесят? - удивился подполковник.
  - А у меня почти самоокупаемый вариант нарисовался. - Как-то загадочно усмехнувшись, ответил его собеседник.
  - Ну-ну. Как скажешь. Держи. - И с этими словами Левченко достал из своей сумки несколько серо-зеленых пачек. Отсчитав нужную сумму, остаток он, немного поколебавшись, все же сунул в руки Одиссея: - А, забирай все! Пусть будет тридцать - что я тебя буду, как сироту, оделять? На крайний случай, полежит где-нибудь в загашнике - про запас. Не понадобиться - вернешь; все лучше, чем в нужный момент у тебя какой-нибудь поганой сотни не окажется!
  Затем они распрощались, и Одиссей, напоследок махнув подполковнику рукой, забрался в свой микроавтобус; пыхнув ядовитым соляровым чадом, пожилой 'Мерседес' развернулся на площадке и тронулся в дальний путь.
  Левченко проводил его глазами, вздохнул, сел в свою машину и тронулся в сторону Москвы. Итак, третье, самое важное, направление будущей операции 'Обилич' началось... Дай Боже в час добрый!
  
  
  
  
  Глава третья
  
  ***
  Здравствуй, Александр!
  Я получила твое седьмое письмо. Большое спасибо, что ты меня не забываешь, хотя мне немного странно было читать о любви и о прочих нежностях, которые ты
  зачем-то упомянул. Все же прошло уже два года с момента нашего расставания, кажется, ты бы уже должен был привыкнуть к мысли, что, к сожалению,
  наши отношения в далеком прошлом. Я, конечно, понимаю, что ты русский, а
  у вас принято страдать о несбывшемся. Но в данном контексте это, извини, немного смешно. Прости, если я тебя этим обижаю, но у меня сейчас своя жизнь,
  и если я и поддерживаю с тобой переписку - то лишь для того, чтобы поддерживать в хорошей форме свой русский язык. Разумеется, я помню наши с тобой, как ты пишешь, 'чудачества', но времена изменились. Очень жаль, что ты этого не заметил.
  У меня все в порядке, я получила новую должность, зарплата - на 22% выше, чем на
  прежней, плюс у меня отдельный кабинет и 50% расходов на бензин компен-сирует контора. Я переехала из Восточного Берлина (здесь сейчас идет массо-
  вый снос старых домов, очень грязно) на Мартин Лютер штрассе, это в западном
  Берлине. Очень хорошая квартира, на четвертом этаже. В целом я очень довольна
  своей жизнью и буду ждать от тебя писем.
  Герда.
  Берлин, 24 сентября 1994 года
  P.S. Ты мне так и не написал, как там твой друг Юра Блажевич. Чем он занимается?
  
  Вот это уже ближе. Чётко, строго, по-немецки. Орднунг должен быть во всем, в том числе и в личных делах, даже в сокровенных чувствах. Немка из тебя, милая Герди, так и прёт! Правильно, два года среди соотечественников... Письмо - не нежный лепет влюбленного создания, а сухой отчет старого бухгалтера. И без фамилии... Симптоматично. Прямо не пишет, но, скорее всего, уже обручена с каким-нибудь Гансом или Фрицем. Ну и правильно...
  Какое там правильно! Он тут же обругал себя последними словами. Как он мог подумать такое! Его Герди, его любимая, его единственная, свет его души - и вдруг в объятьях какого-то рыжего фашиста! Немыслимо, невозможно... Помниться, была тогда мысль - все бросить и рвануть в Берлин, найти там ее (он даже придумал, как! В Берлине тогда работал Виталий Береговой, старый знакомый его университетского научного руководителя, занимал какую-то должность в российском центре науки и культуры, что на Францозише-штрассе, недалеко от Александр-плац. Он тогда несколько раз ему звонил, и Виталий обещал непременно помочь) - и забрать сюда!. Да где там... Он тогда, как назло, как раз с трудом вылазил из запутанного дела с кредитом 'Микобанка', проблемы сыпались, как из рога изобилия. До сих пор дрожь пробирает от воспоминаний, как в прокуратуру весь июль ходил, как на работу. Не доказали, правда, умысла, но на заметку взяли плотно... Третье письмо от Герды, пришедшее в октябре девяносто четвертого, оказалось на редкость болезненным для его самолюбия. Хотя, что он хотел...
  Звук мотора убаюкивал, приглушенный свет в пассажирской кабине отбрасывал причудливые тени на лица дремлющих пассажиров. Автобус Львов-Брест плавно катил по галицийской равнине, изредка подрагивая на не слишком хорошей дороге. Да-а, поездочка оказалась та еще!
  Самое смешное, что он ожидал основных трудностей на подъезде к венгерской границе - наивный! Уже погранпереход Мокраны на белорусско-украинской границе заставил его изрядно попотеть. И это с абсолютно законным, примитивным, не требующим особых забот грузом - заготовками под европоддоны! Понятно, что хохляцким таможенникам до скрежета зубовного хотелось получить от него взятку - хоть сколько-нибудь. Как они изгалялись со штангенциркулями, как забавно лазили по пакетам с брусом с рулетками! Белорусы просмотрели документы, поставили свои печати - спокойно, быстро, профессионально - и отпустили; понятно, груз был оформлен грамотно, согласно всем нормативным документам, и никаких вопросов на этой стороне не возникло. Зато сколько возникло на той! Двенадцать (!) часов его мытарили трое пузатых, потных, краснорожих дядек, причем, как он подозревал - очень и очень далеких от знаний Таможенного кодекса Украины. Но свое невежество дядьки с лихвой компенсировали неистовой жаждой наживы - столь очевидной, что даже водитель лесовоза под занавес их 'расследования' не смог удерживать смех.
  Отпустили. Но уже за Владимиром-Волынским, после того, как они съехали с более-менее приличной трассы и направились по скверной дороге на Сокаль - не доезжая Иваничей, их довольно профессионально подрезал видавший виды 'БМВ' пятой серии, года выпуска эдак восемьдесят шестого.
  Из салона ветерана немецкого автопрома вылезло четверо ражих хлопцев в черных кожаных куртках, у двоих в руках были бейсбольные биты. Намерения юношей были написаны на их лицах - ребята страстно хотели пообщаться с экспедитором фуры, причём - обязательно подержаться за его самое интимное место - кошелёк. В общем, вариант простой и примитивный до неприличия - раз машина идет за границу, значит, у экспедитора есть наличная валюта на разные потребности. И он просто обязан этой валютой поделиться с 'хозяевами' местных трасс, раз не захотел сделать это с таможенниками. Кто-то из пузатых дядек брякнул какому-нибудь своему племянничку, занимающемуся грабежами на большой дороге, и тот живенько снарядил в набег свою стаю. Ну что ж, ничего необычного, дело житейское...
  Он тогда не стал дожидаться, пока встречные хлопцы за штанину выволокут его из кабины тягача - зачем затруднять молодых людей? Он сделал свой ход первым - выпрыгнул сам, и не с пустыми руками; надо же как-то обрадовать галицийских юношей? Спрыгнул он на дорогу, держа в руках прихваченный именно для такого дела старенький, когда-то вороненый, а нынче вытертый до белизны 'стечкин', в прошлой жизни принадлежавший пилоту Ми-восьмого, воевавшего в Афгане, а затем привезённого им домой с целью банальной продажи. И, дабы хлопцы не поддались соблазну принять оружие в его руках за газовую пукалку, передернул затвор, перевел предохранитель на одиночный и выстрелил в воздух - но так, чтобы свист пули был слышен его оппонентам. Ребятишек нужно же было чем-то взбодрить...
  Свист пули однозначно был услышан. Двое передних рефлекторно присели, один из битоносцев выпустил из рук свое оружие. Самый храбрый из четверки тут же закричал:
  - Ты, дурак, убери ствол! Мы уезжаем, уезжаем! Убери, кому говорю!
  Сразу видно - вооруженного отпора ребятишки не ожидали. Знакомо. Может, подстрелить кого-нибудь? Так, для куражу? Да нет, глупо. Милиция здесь все равно где-то есть, поймают их довольно быстро, и, раз есть раненый - ствол будут искать сверхрьяно - и найдут, можно не сомневаться. Он с видимым сожалением засунул 'стечкина' за ремень.
  Ражие хлопцы не стали дожидаться продолжения; споро загрузившись в свой 'БМВ', они быстренько покинули поле боя.
  Теперь помчаться стучать в местную милицию. Опять же, знакомо до боли. Менты, узнав, что по территории вверенного их попечению района шествует вооруженная до зубов фура - постараются ввести в дело какой-нибудь 'план-перехват', какую-нибудь 'облогу'. Поэтому нам главное что? Правильно, как можно быстрее покинуть негостеприимную Волынскую область (благо, до ее границы осталось всего ничего), и скрыться от преследования ярых блюстителей закона - если таковое обнаружится - в области Львовской, значительно более дружественной для проезжающих. Наверное. Ну, там увидим.
  Он подобрал гильзу, а затем вдвоем с водителем они, предварительно обтерев его замасленной тряпкой, быстро спрятали пистолет (в этом плане 'ивеко' крайне удачный тягач, у него масса всяких нычек и полостей, и потайное место найдётся всегда). А потом живо тронулись в путь, объезжая чреватые неведомыми опасностями Иваничи; повернув от Павловки на Сокаль, уже через полчаса они оказались в пределах Львовской области.
  Ночной марш через Червоноград заставил его изрядно помучиться - указателей нет, дорога ужасная, встречные машины и не думают переходить на ближний. И, лишь проехав историческую Жовкву (что там было? Кажется, первое сражение с идущей на Русскую Украину армией Карла Двенадцатого; или в ней Петр Первый принял решение генеральной баталии не принимать, а уходить за Днепр? Вот чёрт, уже не помню), они выехали на более-менее приличную трассу и без приключений добрались до Львова.
  В город, конечно, не заезжали, запарковались на стоянке в пригороде. Несмотря на ночное время, в кафе было полно народу, причём водителей было меньшинство - основную массу посетителей составляли окрестные парубки и дивчины, неведомо с какими целями оккупировав почти все столики - на которых ничего, кроме местной водки (кстати, весьма и весьма недурной) и пакетиков с орешками, не наблюдалось. Тем не менее, несмотря на такой аскетизм большинства посетителей, кухня в кафе работала на полную катушку (несмотря на время, далёкое за полночь), их плотно покормили отличным украинским борщом, сочными и свежими свиными отбивными, варениками с картошкой. По случаю удачного избавления от опеки неформальных сборщиков дорожных сборов, они, вдобавок к плотному ужину, позволили себе по сто грамм горилки с перцем. Он, помниться, еще тогда умудрился (тут он смущенно улыбнулся про себя) за очень небольшие деньги воспользоваться благосклонностью какой-то Оксаны, веселой и разбитной девахи, работающей в том кафе официанткой; как выяснилось ночью, не только официанткой...
  На утро они с водителем держали военный совет - по какой дороге перевалить Карпатский хребет. Одна была короче, но хуже - через Ужокский перевал; другая длиннее, но много лучше - через перевал Верецкий. Решили в пользу хорошей дороги, и, плотно позавтракав, двинулись на Стрый.
  Хохлы продолжали изумлять его своей сообразительностью в деле отъема денег - вернее, отсутствием таковой. За Стрыем, в деревеньке Дулибы, они наткнулись на весовую станцию - каковая ни в каких картах и справочниках не значилась. Важный инспектор в непонятной форме велел им въехать на весы, что-то записал в своем 'талмуде', а затем укоризненно покачал головой. Потом, ничего не сказав, обошел фуру, посчитал пакеты с заготовками, еще раз сокрушенно обвел взглядом водителя и экспедитора фуры-нарушителя, тяжело вздохнул и, вместе с густым вчерашним перегаром, выдохнул приговор:
  - Дуже вэлыка нагрузка на ось. Дуже вэлыка! Нэ можно йихаты далей. Трэба пивтонны скинуты.
  Боже, ну почему они не придумают что-нибудь посвежее! Эти заманухи были в ходу у дружинников средневековых баронов веке эдак в восьмом - в конце концов, за столько лет можно же придумать что-нибудь новенькое! Ладно, он сейчас покажет этому надутому бурдюку...
  - Хорошо, вызывайте инспектора таможни, надо зафиксировать факт фазгрузки в сэмээрке и в книжке МДП. Как ваша фамилия, товарищ инспектор? Надо будет записать ее в путевые документы.
  Подействовало. Весовой чин на глазах сдулся, вся важность его тут же улетучилась.
  - Та ни, хлопци, ниякых мытныкив нэ трэба. Давайтэ двадцать долларив, та й йихайтэ соби.
  - Без квитанции не имею права. Квитанцию выпишите?
  - Та якый тоби квиток? Добре, добре. Дайтэ хочь пъять грывень... - Теперь уже просто канючил весовой чин.
  - Нет украинских. Есть пара бутылок пива. Пойдет?
  - Та давайтэ. Ось, навъязалысь на мою голову...
  Он залез в кабину, достал две бутылки 'Оболони', торжественно вручил весовику. Ладно, совсем без потерь преодолеть Украину - это было бы все же слишком хорошо. Пусть это будет жертва дорожному богу...
  Карпаты были великолепны! Даже сейчас, зимой, они изумляли своей дикой красотой. Надвигались они угрюмо, уверенно; вот только сейчас 'ивеко' шла по ровному, как стол, тракту, а мрачные шапки окутанных в зеленый хвойный океан горных вершин были далеко впереди, у горизонта - и вдруг выросли вокруг, а дорога, только что бывшая прямой, как стрела - начала изгибаться бесконечными серпантинами. Всё выше, и выше, и выше - и вот из кабины открывается захватывающий вид на лежащий где-то далеко внизу, почти игрушечный с этой высоты, посёлок, который они покинули два часа назад - серпантины завели их на перевал; а казалось, что дорога петляет просто так, без видимой цели.
  Трижды они взбирались на жутковатую верхотуру по затейливым серпантинам, трижды спускались вниз - и, наконец, за поселком Чинадиево вырвались на Большую Венгерскую равнину. Горы остались позади, впереди, насколько хватало глаз, лежали плодороднейшие земли Закарпатской области Украины; где-то за горизонтом, по бурной и мутной Тисе, проходила венгерская граница, к которой и стремился их автопоезд.
  Миновав Мукачево, уже к вечеру они добрались до Чопа, и с размаху ткнулись в хвост гигантской очереди из четырех сотен большегрузных фур.
  - Николаич, я с тобой ждать в колейке не буду. Документы у тебя на руках, а я, пожалуй, поеду домой.
  - Езжай, Саня. Тут я и сам справлюсь, что тебе время терять. - Водитель, как видно, все же рассчитывал, что он сопроводит его до самой венгерской таможни - стоять в очереди трое суток одному все же тоскливо - но также понимал, что служебные обязанности экспедитора, оговоренные в Минске, здесь заканчивались.
  - Да, Николаич. Серега давал двести баксов на расходы по Украине, мы потратили шестьдесят пять. Сто тридцать пять пополам?
  - О, цэ дило! - развеселился водитель.
  Он тогда честно разделил остаток; эти деньги, на самом деле, ему были не нужны, он мог бы отдать всю сумму водителю - но зачем возбуждать лишние подозрения? Обычный экспедитор, сопроводил фуру, утряс вопросы - значит, имеет право на долю в доходах. Опять же, дело житейское...
  - И еще, Николаич. Ствол мой, когда вернешься, возвернуть не забудь. Он мне еще очень и очень понадобиться.
  - Да ладно, Санек, о чем базар? Конечно, верну! Назад я горошек из Кечкемета поволоку, буду в Минске где-то через неделю. Звони, найдемся.
  Пожав на прощание водителю руку, он бодрым стрелковым шагом направился в сторону железнодорожного вокзала. Что ж, дело сделано - разведка боем проведена. Через Украину он со своим грузом не ездец...
  
  ***
  Лёгкие снежинки, подсвеченные синеватыми фонарями, возникали из тьмы январского неба, плавно кружились, замысловатыми движениями неспешно опускались вниз, на землю, совершая в вечернем сумраке причудливые фуэте; увы, вечно спешащие люди на перроне будапештского вокзала Нюгати не обращали никакого внимания на сказочный флер этого вечера; они непрерывно сновали, торопились, бежали, постоянно опаздывали, смотрели на часы, ежеминутно звонили по телефону - и никто из них ни разу не поднял голову, чтобы полюбоваться изящным танцем снежинок в темно-синем, с каждой минутой темнеющем, небе. Люди спешили по каким-то важным, как казалось каждому из них, делам, и им не было никакого дела до красоты январского снегопада - за исключением одного человека. Ференц Молнар, старший советник венгерской Службы национальной безопасности, стоял, прислонившись к колонне, и с наслаждением любовался снегопадом. Он старался не смотреть по сторонам, на суету вокзала - в конце концов, не часто ему удаётся вот так, тихо и умиротворенно, никуда не торопясь, любоваться на падающий снег; надо ценить это чудное мгновение!
  Берлинский скорый опаздывал. Поэтому у старшего советника Молнара оказалось масса незапланированного свободного времени, которое он, со стоицизмом истинного философа, использовал для размышлений.
  Интересно, что это за фрау Шуман такая? Немки или толстые, как коровы, или сухие, как жерди - особенно в этом возрасте. Хм, а в каком 'этом' возрасте эта самая фрау Шуман? Молнар почесал кончик носа. Если заместитель начальника отдела - то, стало быть, ей лет тридцать пять. Такая, высохшая на службе, карьеристка-феминистка... Молнар тяжело вздохнул. Ох уж эти современные нравы и обычаи! Хорошо было в старые добрые времена. Женщина сидела дома, стерегла домашний очаг. Мужчина был добытчиком, хозяином, вождем. Одно слово мужчины - и женщины в ужасе жались по углам! А нынче...
  Старший советник Молнар был разведен. И интерес к загадочной фрау Шуман, в срочном порядке откомандированной к ним в управление прямо из Берлина, подогревался в нем отнюдь не служебным рвением. Хотя вряд ли она окажется симпатичной... Эти немки - такие жуткие уродины! Не мудрено, немцы лет триста подряд сжигали своих красивых женщин, будучи убежденными в том, что те ведьмы - вот генофонд и повывели. Остались одни крокодилы. Да еще эта их мода не краситься, не ухаживать за волосами, одеваться черт знает как! Феминизм, равноправие полов. Глупость какая! Господь Бог зря, что ли, разделил человечество на две половины? Шутки ради? Это нынешнее стремление феминисток опротестовать замысел Господень ничего, кроме глухого раздражения, у советника Молнара не вызывало.
  И что за спешка? Прямо нам завтра грозит украинское вторжение! Или обнаружена сеть приднестровских шпионов! Смешно... Откровенно говоря, у инспектора были весьма серьезные сомнения в необходимости существования их Службы, а уж неверие в ее эффективность - более чем серьезное. Да и то сказать - тех профессионалов, что ловили западных шпионов во времена Варшавского договора, выгнали - по политическим соображениям. Набрали выпускников европейских университетов, не гнушались приглашать на службу бывших политэмигрантов, ни черта не смыслящих в оперативной деятельности - лишь бы те не были замазаны 'службой старому режиму'. Это было бы смешно, как говорил один писатель, если бы не было так грустно... Ладно, 'новые кадры' с политической точки зрения были стерильно чистыми, незапятнанными - зато в службе у них был прокол за проколом. Ничего удивительного, этого и следовало ожидать. Вот во внутренних органах ничего такого не было - по той простой причине, что жулики и при социализме, и при капитализме все равно жулики, воры - воры, грабители - грабители. Даже название этой службы никто не менял. Старший советник Молнар про себя ухмыльнулся: по-венгерски органы внутреннего порядка называются 'Rendorseg' - во времена социализма мы переводили это как 'милиция', теперь переводим как 'полиция' - но от этого ничего не изменилось.
  Странно, что его не выперли тогда, семь лет назад. Впрочем, он в те времена был простым инспектором в Дьёре, до него, скорее всего, просто руки не дошли. Потом оказалось - у него у единственного из имевшихся в наличии работников провинциального отдела есть оперативный опыт, более того - реальное раскрытие в восемьдесят девятом году факта шпионажа (его кураторы старательно закрыли глаза на тот факт, что шпионаж был французским - времена немного изменились), плюс знания языков - поэтому его и перевели в Будапешт. Теперь он отряжен встречать эту самую фрау Шуман - как наиболее толковый из старших офицеров отдела.
  Да-а-а, дела...
  Ну, наконец-то! Радио хрипло сообщило: 'A vonat Berlin-Budapest reggel'. Слава Богу, наконец-то! Двадцать пять минут опоздания - это что-то уж очень не по-немецки...
  У нее третий вагон. Что ж, обозначим себя.
  Советник Молнар развернул плакатик с надписью 'Shuman' и стал вдумчиво оглядывать каждого из пассажиров, выходящих на перрон из третьего вагона. Мужчины его не интересовали, женщин же, к вящему удивлению инспектора, было всего две - пожилая грузная тетка (которую Молнар обозначил как 'старую корову') с огромной сумкой, и молоденькая блондиночка в легкомысленной шубке с ярко-красным чемоданом на колесиках. Ни одна из них не подходила под заместителя начальника отдела Управления БНД по работе с Востоком - и Молнар уже было решил начать отчаиваться - когда вышеназванная блондиночка, оглядев перрон, вдруг подошла к нему и дернула за рукав.
  - Mit parancsol? - немного растерялся Молнар.
  - Molnar ur? - спросила блондиночка.
  - Igen. - О Боже! Неужели эта блондиночка и есть фрау Шуман? Это что, такая изощрённая шутка немецких коллег?
  - Engedie meg, hogy bemutatozzam - frau Suman! - улыбаясь, произнесла блондиночка на довольно сносном венгерском.
  - Guten abend! Mit grossem verdnugen ... - начал было Молнар и тут же сбился; чёрт возьми, ему же никто не сказал, что эта фрау Шуман еще совсем девчонка!
  - Rossul beszelek magyarul. Beszel oroszul? - с надеждой в голосе спросила фрау... да какая к дьяволу фрау! - просто юная особа по фамилии Шуман.
  - Mit mondott? А, понял.... Да, говорю. Не очень чисто, правда, да и слегка подзабывать начал... - Молнар откровенно растерялся. Ведь договаривались же их канцелярии, что общение будет на венгерском или немецком...
  - Видите ли, господин Молнар. Я шесть лет проучилась в Союзе, и русский для меня - второй родной. Венгерский же, увы, лишь в стадии начального изучения. Да и ваш немецкий, насколько я понимаю, тоже далек от идеала. Так?
  - Так. - Вынужден был признаться Молнар.
  - Ну вот, видите. Для дела будет лучше, если мы будем общаться на языке, который оба хорошо знаем. А язык этот - не важно, одобряет ли сей факт мое и ваше начальство - язык русский. Как я поняла из разговора моего шефа с вашим, вы тоже учились в СССР. А где именно?
  - В Куйбышевском государственном университете. На факультете философии и права. Сейчас Самара.
  - Знаю. - Кивнула фрау (тьфу, ну не мог Молнар называть эту пигалицу 'госпожой'! Пусть будет kisasszony Suman, это как-то более прилично ее возрасту). Барышня тем временем продолжила: - Ну вот, значит, мы втройне коллеги - я училась на факультете философии и политэкономии Белорусского государственного университета. Виват академиа?
  - Виват профессорес! - У Молнара отхлынуло от сердца.
  - Где вы меня разместите? - Барышня вопросительно глянула на Молнара.
  - О, не беспокойтесь. Мы сняли для вас отличную квартирку на Белград ракпарт, это здесь, в Пеште. Окна на Дунай! И от нашего офиса десять минут пешком...
  - Отлично. На чем поедем?
  - У меня машина на площади. Правда, сегодня было бы проще на метро - снег, пробки.... Но тогда вы не увидите Будапешта.
  - Ну, положим, я его и так не особо увижу - уже темно, и снег - но все равно, поехали. Да, кстати! Я ужасно проголодалась, тем более - венгерская кухня очень заслуженно славится своими изысками. Мы где-нибудь поедим?
  - Милая барышня, я весь к вашим услугам! - расплылся в улыбке инспектор Молнар. А она очень даже недурна!
  Немка внимательно посмотрела на своего чичероне, и довольно сухо заметила:
  - Господин Молнар, я здесь по службе, и никаких - слышите, никаких! - романов заводить не намерена. Мне не совсем понятна эта ваша двусмысленная улыбка. Если я спросила про еду - это значит, я просто голодна. Я замужем, господин Молнар, да к тому же... - Молоденькая госпожа Шуман вдруг замолчала, по ее лицу пробежала какая-то тень. - Да, я замужем. Поэтому давайте сразу определимся - вы относительно меня не строите никаких эротических надежд, я вам их не разрушаю. Договорились? - и она дружески ему улыбнулась.
  Молнар хотел было обидеться.... Да разве можно обидеться на этакую славную девчушку? Ну, совсем на немку не похожа!
  - Хорошо, договорились. Только как вас зовут, коллега? Меня - Ференц. Не будем же мы называть друг друга по фамилиям? Так и до званий недалеко...
  - Меня зовут фрау Шуман. По имени меня называет только муж....- по ее лицу снова пробежала легкая тень. - Да, только муж. Но для вас я готова быть ...называйте меня Юлей. Мне всегда нравилось это имя.
  - Отлично, Юля! Пройдемте, я знаю тут недалеко отличный ресторанчик, мы там поужинаем, а затем я вас отвезу на вашу квартиру. Кстати, это ничего, что не гостиница? Мы подумали, что не стоит привлекать излишнего внимания...
  - Очень хорошо. Я не люблю гостиниц, поэтому очень ценю то, что вы для меня сделали. Поехали!
  Молнар подхватил ее чемодан, и они спустились на привокзальную площадь (ну, площадь - это все же слишком громко; так, небольшая площадка для такси и паркинг для десятков трех машин встречающих и отъезжающих). 'Опель' Молнара изрядно занесло снегом, но он сначала посадил свою спутницу в салон, включив отопление - а только затем, достав из багажника щетку, стал усиленно очищать стекла от налипшего снега.
  Ресторан действительно оказался недалеко. Уютный полуподвальчик на полтора десятка столиков, на эстраде - скрипач и аккордеонист, довольно стройно выводящие какую-то грустную мелодию; зал был наполовину полон, и они без труда нашли свободный столик.
  - Что будете, Юля?
  - На ваше усмотрение. Суп обязательно - какой-нибудь жутко острый - мясо, десерт. В пределах тридцати евро.
  - Вы что же, собираетесь за себя платить? - опешил Молнар.
  - Не только собираюсь, но и буду. За меня даже муж не платит!
  Хм, однако.... Опять проклятый феминизм! Молнар заметно погрустнел.
  - Ференц, дружище, вы что это? - Барышня глянула на него своими лучистыми глазами, тепло улыбнулась: - Вы хотя бы представляете, какие мне выплатили командировочные? Было бы крайне бесчестно, имея такую груду денег, садится на вашу шею! Не обижайтесь, ну, в самом деле!
  - Хорошо, хорошо. Тогда рекомендую гуляш - здесь его отлично готовят, раблахуш - это такой венгерский вариант шашлыка, и на десерт - гундель палачинта, блинчики с шоколадом.
  - И прощай моя фигура? - Она озорно засмеялась.
  - Но вы же хотели венгерскую кухню?
  - Ладно, ладно, не дуйтесь. Заказывайте! Только без блинчиков - пусть лучше будет какой-нибудь салат. Местный.
  Подошел официант. Молнар важно продиктовал:
  - Gulyasleves - ketto, rablahus es sult burgonya ...
  Официант его деликатно перебил:
  - Nagyon finom a borjuhus rostonsult ...
  - Jo, szedjen. Es csalamade.
  - Jo, ahogy Onnek tetszik ... - И официант мгновенно растворился.
  Молнар обратился к своей спутнице:
  - Я, заказал для вас настоящий венгерский гуляш, телятину, жареную на решетке, и дунайский салат. А себе, с вашего позволения, возьму только гуляш - не хочу, чтобы жена думала, что я поел где-то у другой женщины.
  - Ференц, милый, да от вас за триста метров идут четкие и однозначные сигналы - 'свободен'! Вы так же женаты, как я - канцлер Шредер! - рассмеялась 'Юля'.
  Молнар смутился. Действительно, ну и какого черта он свалял дурака?
  Через несколько минут появился официант с подносом, уставленным множеством тарелок и тарелочек, и они принялись за еду. Немка ела с удовольствием, очевидно получая наслаждение от венгерской кухни. Молнар ел медленно, вдумчиво; его не покидало ощущение, что он знаком с этой барышней уже лет двадцать, не меньше. Странно... Ему вспомнились беззаботные годы учебы, студенческая вольница, веселые и бесшабашные самарские девчата... Да, было время! Жаль, что молодость так быстро прошла.
  - Знаете, Юля, вы мне почему-то напоминаете русскую. Причем русскую из моей молодости, из начала восьмидесятых.
  - А у меня был шанс стать русской! Только мой сказочный принц оказался принцем-консортом... - И собеседница Молнара как-то враз сникла.
  - Ну, не печальтесь! Что ни делается - все к лучшему.
  'Юля' промолчала, лишь энергичнее задвигала ложкой.
  Да, действительно, подумал Молнар, девушка изрядно голодна. Диетами себя заморила? Или голодом их там, в Берлине морят? Ладно, пусть пока поест.
  Он заказал официанту бокал 'шопрони кекфранкош', и, когда тот принес вино - сказал своей спутнице:
  - Но хотя бы вином я могу вас угостить? Это вино из моего родного города, Шопрони.
  - Ну, раз родной город.... Да, с удовольствием. А как вы оказались в Будапеште?
  - Обычная история. Ничего оригинального. Учился, служил в армии, потом поступил в университет здесь, в Будапеште. Предложили учиться в Союзе - согласился. Закончил, вернулся, служил в Министерстве государственной безопасности.
  - То есть вы из прежних специалистов? Из времен социализма? - удивленно перебила его немка.
  - Можно сказать, уникальный случай. Раритет. Можно в музее выставлять. - Ответил Молнар. Действительно, кроме него, таких, из 'бывших', сегодня в органах национальной безопасности осталось - раз-два, и обчелся.
   - Да-а, забавно. То есть работать будем против прежнего союзника... - каким-то глуховатым голосом произнесла 'Юля'.
   Ага, стало быть, как он и думал - какую-то пакость в Берлине замыслили против России. Ну что ж, этого следовало ожидать.
   - Юля, а вы не коснетесь краешком темы нашей завтрашней совместной работы?
   Барышня подняла на него глаза. Какие они у нее тревожные! И предательские морщинки по углам.... Нет, ей никак не меньше тридцати - просто улыбка у нее юная, бесшабашная; да и следит за собой, судя по всему.
   - Нет, Ференц. О делах - завтра. Да и обстановка, как видите, не очень...
   Действительно, вокруг них сидело несколько человек, и любой из них, при желании, мог послушать, о чем они между собой воркуют. Это ничего, что разговор между ними идет по-русски; знатоков тут пока с избытком...
   Они закончили ужин, и. расплатившись, встали из-за стола.
   - Уф-ф, обкормили! Спасибо вам, Ференц!
  Старший советник удивился.
  - А мне-то за что? Это поварам спасибо. Здешний шеф - мой хороший приятель, мы с ним вместе ездим осенью в Словакию, охотиться на уток. Вы правильно сделали, что всё доели; у нас, у венгров, есть такое поверье: оставить что-нибудь на тарелке - обидеть повара.
  Фрау Шуман улыбнулась.
  - Все было такое вкусное, что было просто чертовски жаль оставлять хоть что-то несъеденным. Пришлось съесть - а теперь вам придется меня до машины нести!
   Впрочем, несмотря на свои слова, спутница Молнара довольно бойко подошла к машине и впорхнула на сиденье.
   Он довез ее до Белградской набережной, проводил до двери квартиры, церемонно вручил ключ. Затем взял ее за кончики пальцев правой руки, поднес к своим губам и деликатно поцеловал.
   - Боже, как романтично! - Смеясь, воскликнула 'Юля': - Ференц, вы неисправимый мечтатель! - А затем, подняв на него глаза, серьезно спросила: - В этом городе еще остались мужчины, целующие дамам руки просто так, из вежливости?
   - Думаю, еще есть немного. Мы, венгры, очень церемонная нация.
   - Что ж, очень жаль, что в Германии эти церемонии отбросили. ... И уже очень, очень, очень давно. Последний раз мне целовал руки один человек... Тоже - в прошлой жизни. - Она помолчала. Потом спросила: - А вы, Ференц, не жалеете о старых временах?
   - Ну, Юля, мои старые времена и ваши - это двое разных старых времен, как говорят в Одессе.
   Она в ответ засмеялась, затем твердо, по-мужски, пожала ему руку и сказала:
  - До завтра, Ференц. Вы за мной заедете?
   - Ну конечно! Только не заеду, а зайду пешком - я же вам говорил, отсюда до нашей богадельни десять минут пешком. Заодно и по городу небольшую экскурсию проведу - вы же совсем не знаете Будапешта, не так ли?
   - Очень надеюсь, что за эти три дня мне с вашей помощью удастся его узнать. До завтра, Ференц!
   - До завтра, Юля!
   Он вышел из подъезда; снег все еще шел, так же неспешно, так же феерично. Вдруг у него ни с того ни с сего заныло сердце, и какая-то непонятная тоска комом подступила к горлу.
   А ведь сейчас на Волге катаются на коньках.... В парках проложены лыжни, во дворах залиты катки, на которых мальчишки беспощадно сражаются в свой хоккей, бесконечно далекий от канонической канадской игры... Девушки в меховых шубках гуляют по бульварам, озорно стреляя глазками по одиноким мужчинам призывного возраста.... Боже, как же хорошо сейчас в России!
   Он вздохнул, сел в машину и, никуда не торопясь, поехал к себе домой, в Уйпалоту. В пустую, унылую квартиру, где его никто не ждал.... Как звали ту барышню с мехмата? Маша? Да, кажется Маша. Лучистые глаза, копна соломенных волос, белая, молочная кожа.... Какой же он был тогда дурак! Молодой, самонадеянный, наглый дурак! Как смел он считать себя выше этой девушки, которая тогда - без сомнений - любила его?
   Старший советник Молнар был, как верно подметила юная фрау Шуман, неисправимым романтиком и мечтателем. Даже теперь, когда его возраст потихоньку приближался к пятидесяти. Как жаль, что в окружающем его сегодня мире уже нет места романтике и мечтам...
  
  ***
   Утром, без четверти восемь, старший советник Молнар был у дверей квартиры, которую его Служба сняла для важной немецкой гостьи. Он только собрался нажать на звонок - как дверь открылась, и на пороге стояла фрау Шуман - на сей раз, действительно, фрау. Волосы забраны на затылок в тугой узел, минимум косметики, строгий деловой костюм, темное пальто почти до щиколоток. Сегодняшняя фрау Шуман ничем не походила на вчерашнюю Юлю, веселую и немного шальную девушку на отдыхе - теперь это была целеустремленная деловая женщина, прибывшая в Будапешт с Важной Миссией - именно так, с большой буквы.
   - Здравствуйте, Юля... или уже фрау Шуман? - Молнар решил уточнить modus vivendi.
   - Ну что вы, Ференц! Фрау Шуман я буду для вашего начальника управления. Кстати, он говорит по-русски?
   - Ни слова не понимает. И всячески это подчеркивает - незнание языка вероятного противника... - тут Молнар слегка поперхнулся; его немного покоробило это понятие, 'вероятный противник', относительно России. - Так вот, незнание русского он ставит себе в сугубую заслугу. Потому что других нет...
   - Любите вы начальство, Ференц, сразу видно. Ну, пойдемте!
  Они вышли на многолюдную в этот час улицу Ваци, и не спеша, направились в сторону площади Сабадшаг.
  - Знаете, Ференц, если архитектура - это застывшая в камне музыка, то ваш Будапешт мне в первые же минуты напомнил окаменевшие вальсы Штрауса.
  - Ну, тогда уж скорее оперетты Кальмана - он все же венгр, хотя, как говорят наши националисты, с еврейскими корнями.
  - Хорошо, пусть будет Имре Кальман, но все равно - с Берлином не сравнить!
  - Берлин - очень холодный город. Во всех смыслах. - Молнар бывал в столице Германии, уже после объединения. Но, во-первых, город тогда обуяла лихорадка разрушения Берлина социалистического и немедленного возведения Берлина - столицы единой Германии; а, во-вторых, он тогда вообще не знал немецкого и изрядно путался в этом сером мрачном мегаполисе. Так что воспоминания о германской столице остались у советника Молнара крайне скверные.
   - Ну, вот и наше заведение. Добро пожаловать! - И Молнар шутливо раскланялся перед своей спутницей, указывая воображаемой шляпой на неприметное трехэтажное здание стиля ампир, столь характерного для Австро-Венгрии конца прошлого века.
   Они вошли в ворота - молчаливый охранник проверил и удостоверение Молнара, и карточку гостьи, которая, к удивлению его попутчицы, уже была старшим советником заранее заготовлена - и по короткой алее, обсаженной тяжелыми, изрядно пожилыми липами, прошли ко входу в Службу национальной безопасности Венгрии.
   Еще одна проверка - и они были внутри. В здании было довольно тихо, и это немного удивило гостью.
   - У вас как-то странно тихо.... В нашей богадельне в это время народу по этажам шляется масса!
   - Недавно новое правительство решило, что национальная безопасность - это последнее, в чем нуждается Венгрия, и изрядно сократило штаты. Сегодня у нас здесь работает всего человек пятьдесят, не больше. Впрочем, прошу вас, начальник ждет нас к половине девятого.
   Они поднялись на второй этаж, и перед дверью в кабинет шефа второго управления (по работе с Востоком) спутница Молнара, взяв его за руку, немного взволнованно сказала:
   - Ференц, я буду говорить по-русски, а вы ему будете переводить на венгерский. Или мне лучше по-немецки?
   - Хм.... Да уж нет, лучше по-русски. В России я все же провел шесть лет, а в Германии - три месяца. Как вы думаете, каким языком я лучше владею?
   - Хорошо, договорились.
   Начальник управления, главный советник Иштван Ковач, был уже довольно пожилым, но старательно молодящимся мужчиной; хотя в шевелюре у него преобладали седые волосы - усы все равно были чуть ли не иссиня-черного цвета.
   При виде вошедшей в его кабинет молодой дамы он тут же встал, поправил галстук и с дипломатической улыбкой, глядя на гостью, произнес:
   - Kezet csokolom, frau Suman! - и затем бросил в сторону Молнара: - Legyen szives, mutassonbe! - Опять повернув лицо к даме, он с сожалением развел руками: - Sajnalatomhoz, rosszul beszelek nemetul ... - И широким жестом пригласил гостей садиться.
  Молнар представил шефа, и несколько минут они потратили на протокольные вежливости; хозяин кабинета за столь короткое время успел высыпать на дорогую гостью целую корзину комплиментов (чем, впрочем, ее не поразил), в ответ услышав холодно-вежливую похвалу его ведомству и искреннюю - городу Будапешту и венгерской кухне. Затем немецкая гостья, глядя в глаза главному советнику Иштвану Ковачу, сказала:
  - Теперь - о главном. Наше управление получило из источников, чья компетенция не подлежит сомнению, очень важную информацию. Я уполномочена донести ее до вас устно, соответствующие документы будут направлены вам в ближайшие же дни.
  Так вот, некие российские специальные службы намерены ввезти на территорию Венгрии оружие для борьбы с низколетящими самолетами. Это оружие будет доставлено в вашу страну, а затем переправлено в Италию и Германию, с целью противодействия возможной операции НАТО по умиротворению конфликта в Косово.
  Оружие представляет из себя портативные ракетные установки, стреляющие с плеча. Они компактны, занимают мало места, но вблизи аэродромов могут причинить серьезный ущерб любому взлетающему или садящемуся воздушному судну.
  Наша служба рекомендует вам провести ряд мероприятий контртеррористического направления - в плане обеспечения ваших аэропортов; кроме того, для обнаружения этих установок, которые будут ввезены к вам из-за рубежа, мы готовы выслать вам специальное оборудование. Это оборудование способно сканировать содержание большегрузных автомобилей таким образом, что содержимое их полуприцепов будет известно без тщательного досмотра и разгрузки. Я объясню, зачем нужно это оборудование.
  Планируемое русскими к ввозу в Венгрию оружие, хотя и компактно, все же нуждается в определенных мерах маскировки. Мы считаем, что оно будет ввезено в вашу страну именно в большегрузном автомобиле, с соответствующей легендой, и рекомендуем вам незамедлительно установить предоставляемый нами сканер на пункте пропуска. Я должна сообщить руководству о вашем согласии немедленно по его получению. Сканер - это смонтированный на шасси грузовика 'унимог' контейнер - мы готовы доставить военно-транспортным самолетом в аэропорт Дебрецена или Ньиредьхазы, по вашему указанию.
  Молнар все это время добросовестно переводил, и, лишь закончив дублирование для своего шефа - изумленно повернулся к немке:
  - Юля, это серьезно?
  - Куда уж серьезней! Грузы из России вы откуда получаете?
  - Через Захонь.
  - Вот и отлично, пусть ваш шеф подпишет письменное согласие на размещение сканера, и завтра к вечеру он будет уже здесь. Согласуйте с таможней, и как можно быстрее ставьте его на дежурство. Вместе со сканером приедут трое наших специалистов, если надо - они быстро поднатаскают пару-тройку ваших бездельников. Ни одна машина не должна пройти непросвеченной! Особый контроль - тем, которые везут всякие-разные трубы, в общем, все, что может быть похоже на ручную ракетную установку. Вы себе ее представляете?
  - Насколько я понимаю, это нечто вроде 'Стингера'?
  - Да; мы, правда, не знаем марки тех ракет, что приедут из России, но внешне они похожи на американские. Предназначение-то схожее...
  В это время главный советник Ковач вышел, наконец, из ступора и быстро-быстро что-то заговорил по-венгерски. Молнар, повернувшись вполоборота - чтобы не обидеть обоих своих собеседников - перевел своей спутнице:
  - Шеф спрашивает, в каком виде нужно наше согласие. А также насколько велика опасность.
  - Пусть велит напечатать это согласие в произвольной форме, подпишет, поставит печать, и отправит факсом в Берлин. Номер телефакса я ему дам. А опасность... Я не уполномочена определять степень этой опасности, но думаю, что достаточно высокая. В конце концов, Венгрия жаждет оказаться полезной НАТО? Иначе зачем вы так страстно рвались в состав альянса? Ну, вот у вас и появился шанс проявить рвение... Переводите!
  Молнару показалось, или на самом деле в голосе фрау Шуман проскользнули нотки брезгливости? Странно...
  Шеф, что-то пробормотав в сторону фрау Шуман, вылез из-за стола и легкой рысью двинулся к двери - по всей видимости, заниматься проблемой согласования этого вопроса. Молнара это только обрадовало - между ним и главным инспектором Ковачем тлели давние и глубокие разногласия.
  Он обернулся к своей спутнице:
  - Юля, если согласие будет получено - а я не сомневаюсь, что оно будет получено - то под каким соусом мы заставим въезжающие фуры проходить сканирование?
  - Боже, Ференц, вы удивляете меня своей наивностью! Ни в коем случае нельзя говорить об этом водителям и экспедиторам! Это должно происходить тайно! Сколько примерно российских грузовиков проходит в сутки через Захонь?
  - Когда как. До августа прошлого года - по пятьдесят машин, сейчас - машин двадцать-тридцать, не больше. Сейчас довольно много идет украинских, белорусских, даже, бывает, казахстанских грузовиков. Но, правда, более чем изрядно транзитных машин. Увы, объемы нашего экспорта уже не те! Русский дефолт обрушил наш рынок консервации...
  - Значит, еще лучше. Тридцать машин в сутки проверить - пара пустяков. Сканер может работать в десяти метрах от исследуемого объекта. Вот и запланируйте такое размещение нашей машины, чтобы никто из въезжающих русских ничего не заподозрил.
  - Юля, можно задать вам вопрос вне служебной плоскости? Вы лично одобряете грядущую агрессию против сербов?
  Фрау Шуман едва заметно вздрогнула, но, быстро взяв себя в руки, сухо произнесла:
  - Господин Молнар, я работаю на правительство Федеративной Республики. Если канцлер посчитал нужным участвовать в умиротворении Косова, в защите подвергающихся геноциду албанцев - я обязана выполнять свою работу.
  - Юля, но ведь и вы, и я имеем доступ к реальной информации. И вы, и я знаем, что никакого геноцида, на самом деле, нет. Что все это хорошо срежиссированная кампания, целью которой является прекращение де-факто независимости Югославии. И что ложь, помноженная на миллион, все равно остается ложью.
  Немка метнула в сторону старшего советника уничтожающий взгляд, но затем, взяв себя в руки, произнесла как можно более равнодушным тоном:
  - Господин старший советник, мне нет дела до политической подоплёки всех этих событий. Моё руководство требует от меня безукоризненного выполнения моих служебных обязанностей - я, между прочим, как и вы, за это жалованье получаю. Раз уж нам с вами пришлось работать в этой сфере человеческой деятельности - весьма, признаюсь, далёкой от понятия чести и благородства - так давайте не строить из себя девушек из института благородных девиц. В конце концов, как гласит русская поговорка, с волками жить - по-волчьи выть.
  Фрау Шуман замолчала, а затем, взглянув в глаза своему собеседнику, тихо добавила:
  - Ференц, когда-то давно, тысячу лет назад, я готова была отдать все, что у меня тогда было, за то, чтобы один молодой человек сказал мне всего одно слово, которое я хотела услышать от него больше всего в жизни. Он мне его не сказал. После этого я спрятала свое сердце в самый глухой ящик самого дальнего шкафа, и надеюсь уберечь его там от мерзостей этого мира на как можно больший срок. Мне жаль сербов - но я не вижу для них выхода, кроме одного - смириться и идти под ярмо; наше или американское - это уж как получиться. Их все равно сломают - и они сами в этом виноваты. То, что русские пытаются им помочь - дело русских. Наше дело - предотвратить факт ввоза на вашу - а потом и на нашу - территории опасного оружия. За это нам и платят. А эмоции... иногда это слишком больно, дружище Ференц...
  
  
  
  ***
   - Игорь, ты ни хера не понимаешь. Ну и что, что не будет возврата НДС? Да на хрен он вообще нужен? Чё ты в него упёрся?
   - Блин, Саня, да ты чё, издеваешься? Двадцать процентов! Если мы официально вывезем эти твои пианины, то потом вернём пару косарей точно. Они тебе лишние? Мне - нет.
   - Игорь, да мы же на курсе эти двадцать процентов дважды отобьём! Ну, вот смотри. На белорусские деньги по реальному курсу этот ящик - бэ-двадцать четыре - стоит двести десять долларов. Глянь прайс завода на валютную цену!
   - Ну, глянул.
   - Ну и что ты там увидел?
   - Триста пятьдесят бачей.
   - О! Если мы покупаем эту музыку за белорусские, а затем вдуваем за валюту, но проводим ее не как возврат валютной выручки - это, ясное дело, в убыток - а как бартерный контракт, то есть берем на эти баксы тот же сок или горошек - то прибыль у нас сто процентов!
   - А если заловят?
   - Ну кто, кто заловит? Кто будет что знать? Если ты сам не проболтаешься - все можно будет сделать тип-топ!
   - Ладно, дай еще раз расклад.
   - Берем двадцать семь пианин по двести десять баксов за штуку. Всего пять тысяч шестьсот семьдесят долларов. Так?
   -Ну, так.
   - Платим за оформление шестьдесят долларов, потом за сертификат, за сэмээрку, за книжку МДП, за всю остальную хрень - еще двести сорок баксов. Загруженная машина, таким образом, встает нам в пять тысяч девятьсот семьдесят. Грубо - шесть косарей.
   - Ну.
   - Хрен гну! Транспортные расходы - полторы штуки. Командировочные наши с тобой - еще косарь. Итого вся эта музыка в городе Будапеште будет стоить восемь тысяч четыреста семьдесят баксов, ну, если округляя - восемь с половиной штук. Я эти деньги возьму у одних ребят - эту же сумму им нужно будет и отдать потом. В Будапеште отдаем Яношу эти пианины по четыреста пятьдесят бакинских - на выходе двенадцать тысяч сто пятьдесят. Правильно?
   - Ну, по ходу правильно.
   - Откладываем в сторону пять тысяч - пусть это уже будет наша прибыль.
   - Пусть.
   - Закупаем на семь сто пятьдесят, которые у нас остаются для продолжения операции, где-то тридцать тысяч банок горошка - по двадцать четыре цента за банку.
   - Закупаем.
   - Ввозим его сюда на этой же фуре, то есть за транспорт мы уже проплатили - и продаем, не растамаживая, по тридцать центов за банку. Итого получаем двенадцать тысяч баксов.
   - Так было ж больше!
   - Блин, Игорь, ты что, вообще тупой? Пятерку уже отложили в сторону!
   - А, ну да. Точно.
   - Восемь с половиной тысяч отдаем тем ребятам, что мне дали бабки. Чистая прибыль до налогообложения составит три тысячи пятьсот долларов. Платим налоги, всякие отчисления, зарплату ты своей девочке отслюнишь на три месяца вперед - итого у тебя остается две тысячи сто баксов.
   - О! А ты говорил - стопроцентная прибыль!
   - Так оно и есть. Вложили реально восемь с половиной тысяч, вытащили семь сто. Ну, не стопроцентная, но девяносто - точно.
   - Ладно, согласен. Уморил, блин.
   Этот разговор происходил в середине февраля в офисе фирмы 'Авитекс', в городе Минске, и главными действующими лицами в нем были Одиссей - который убеждал своего собеседника принять участие в сделке - и Игорь Шешко, директор и хозяин вышеуказанной фирмы. Кроме двух яростно спорящих мужчин, в кабинете находилась смазливая девица, время от времени подливавшая им кофе, в иное же время исполняющая обязанности секретарши и - когда найдет охота - дежурной любовницы господина Шешко; она слушала спор и, как истинная женщина, не вмешивалась - но старательно вникала в суть проблемы, стараясь никак свой интерес не обозначать.
   Шеф компании 'Авитекс' почесал затылок, затем спросил немного неуверенно:
   - Короче, Саня, бабки на рояли ты где возьмешь? Всё ж восемь с половиной штук, сумма немаленькая...
   - Возьму. Не твоя забота.
   - Ладно. Хотя в августе ты, помниться, жаловался, что денег вообще ни копья - когда в Крым собирались.
   - Тогда не было, а сейчас будет.
   - Ну, добре, тогда держи реквизиты 'Авитекса', делай контракт - я потом кляксу шлепну.
   - Я у тебя в офисе на выходных поработаю?
   - А за телефон?
   - Заплачу.
   - Ну, тогда работай. Ладно, все, пятница, уже пять часов. Мы с Мариной убываем. Ты как, насчет выпить-закусить?
   - Не, я пас. Хочу к понедельнику все более-менее четко подготовить.
   - Ну, как знаешь. Если что - звони мне на мобильный. У Маринки подружка есть - ломовая телка! Ноги от ушей!
   - Игорь, документы готовлю я?
   - Ты, ты.
   - Ну так дай мне их нормально подготовить. Хорошо?
   - Лады, бывай.
   С этими словами директор 'Авитекса' и его верная подруга покинули офис.
   Дверь захлопнулась. Одиссей облегченно вздохнул - первая часть плана осуществилась. Фирма-прикрытие была найдена, согласие на участие ее во внешнеторговой сделке - от директора получено. Что ж, теперь надо подумать, как все это технически осуществить.
   Вариант с использованием пианино для транспортировки нестандартного груза возник в мозгу у Одиссея еще в ту встречу с подполковником Левченко в Борисове. Что такое переносной зенитный ракетный комплекс - он знал, даже во времена службы в армии держал его пару раз на плече. А что такое пианино? Большой полированный ящик. В который эти комплексы можно положить - правда, пока чисто теоретически.
   У него был коммерческий партнер в Будапеште - Янош Шепечек, заместитель директора фирмы 'Каринексум'. Когда-то давно, года три назад, он просил у Одиссея привезти - если будет такая возможность - пианино белорусского производства для обучения дочки музыке. Одиссей пианино доставил (правда, не без сложностей), а заодно обнаружил, что эти полированные ящики стоят в Венгрии очень неслабых денег. Правда, фаворитом продаж там были чешские музыкальные инструменты фирмы 'Петроф', изделия Борисовской фабрики музыкальных инструментов шли вторыми - но это не имело значения. Имел значение тот факт, что розничная цена одного пианино в музыкальном магазине на улице Бела Кирай в пересчете на доллары превышала тысячу. И это немало тогда изумило Одиссея.
   Это нужно было использовать. Правда, прошло уже три года, ситуация могла и измениться - поэтому Одиссей в начале февраля запросил Яноша, сможет ли тот помочь реализовать партию пианино; тот подтвердил актуальность такой поставки (цены только выросли, теперь пианино в розницу стоило уже более тысячи двухсот долларов), немного подумал, но затем ответил довольно уклончиво - чувствовалось, что ему крайне нежелательно нести хоть какую-нибудь ответственность за столь специфический товар. Пришлось пообещать, что никаких жестких сроков оплаты белорусская сторона ни от него, ни от магазинов требовать не станет, а вот комиссионные посреднику - выплатит немедленно по отгрузке товара заказчику. От господина Шепечека требовалось совсем простая работа - найти два-три магазина музыкальных инструментов, договорится с ними о принятии товара на консигнацию - причем срок расчета покупатель ставил сам - и дело в шляпе! Одиссей был уверен, что на эти условия ушлый венгр согласится - так оно и случилось.
   С белорусской фирмой-поставщиком дело вообще было простым. Нужна была компания маленькая, бедная, ранее на внешних рынках не работавшая. Искать долго не пришлось - старинный друг Одиссея, Игорь Шешко, в данный момент пребывал на грани банкротства, и предложение заняться экспортом музыкальных инструментов в Венгрию принял на 'ура'. Правда, пришлось довольно долго доказывать ему прибыльность этой операции - но, в конце концов, дело было улажено.
   Значицца, так, как говорил капитан Жеглов - деньги на партию пианино в двадцать семь единиц (ровно столько входило в стандартную фуру) - пять тысяч шестьсот семьдесят долларов - у него были - он относительно выгодно (то есть без больших убытков) реализовал партию сантехнического оборудования, привезенного из Москвы (за исключением восьми 'фитингов'). То есть купить пианино он мог уже завтра. Теоретически.
   Тридцать тысяч долларов, выданных ему подполковником Левченко, понадобятся ему на втором этапе - ведь, на самом деле, никто в Будапеште фирме 'Авитекс' сразу за пианино деньги не отдаст; дай Бог, если магазины рассчитаются в течении полугода. Стало быть, обеспечение выручки от продажи всей партии музыкальных инструментов ляжет на бюджет Конторы. Двенадцать тысяч сто пятьдесят долларов ему придется достать из шляпы и объявить Игорю, что эти деньги заплатили ему покупатели музыкальных инструментов. До этого еще придется понести расходы на транспорт и командировочные, плюс долларов пятьсот комиссионных надо будет сразу же по приезде выплатить господину Яношу Шепечеку - чтобы работал энергичнее. Всего, стало быть, из кассы надо изъять пятнадцать тысяч сто пятьдесят долларов, плюс на всякие непредвиденные расходы - триста пятьдесят бакинских. В Будапеште надо будет снять склад для двух нестандартных музыкальных инструментов, которые будут играть совсем другую музыку - стало быть, где-то еще тысячу долларов надо будет зарезервировать на это дело. Всего будет 'освоено', как любили раньше говорить строители, шестнадцать с половиной косарей, плюс пять тысяч шестьсот семьдесят, потраченных на пианино. Но, в конце концов, ведь, рано или поздно, но деньги за двадцать пять музыкальных инструментов когда-то же вернутся - если не случится ничего экстраординарного (он тут же постучал по столу)? Если реально отдать пианино по четыреста долларов (пятьдесят уйдут в 'фонд имени Яноша Шепечека'), то это, худо-бедно, но десятка. Плюс восемь с половиной тысяч - будет возврат якобы заемных средств у якобы знакомых хлопцев. То есть касса 'фирмы' Дмитрия Евгеньевича облегчится всего на каких-то три тысячи шестьсот семьдесят долларов - хм, будем надеяться, что его гонорар за эту ездку сможет довести расходы Конторы до десяти тысяч. Если ему еще понадобиться гонорар...
   Одиссей сплюнул через левое плечо.
   Так, теперь за работу. Надо подготовить контракт, но так, чтобы Игорь не заметил в нем одной крайне неприятной мелочи - что деньги за товар будут возвращаться по мере реализации оного. Может, сделать его на венгерском языке? Не пойдет, его надо будет регистрировать в нашей таможне, все равно заставят перевести на русский. Ладно, разберемся, и не такие бумажки штамповали...Интересно, если бы Герди увидела за этим занятием - одобрила ли бы? А если бы знала подлинную подоплеку этой 'экспортной сделки'? Ведь, между прочим, он, вместе со своими товарищами из Москвы, готовит ее стране изрядную бяку...
   Ладно, отложим пока эти мысли в сторону. У нас в данный момент и так забот - полон рот. Стало быть, экспортный контракт на пианино, договор-поручение, контракт на поставку горошка. На два дня работы; Янош обещал в воскресенье быть в офисе, принять факс, подписать и выслать назад все договора. Стало быть, в понедельник можно будет ехать в Борисов, покупать злосчастные пианино; склад под них он уже нашел в Степянке, и чем этот склад хорош - в нем уже лежит партия 'фитингов', дожидающихся упаковки в эти самые пианино. Хозяин склада, старый цыган, в дела арендаторов не лезет, можно будет спокойно, не торопясь, демонтировать в двух пианино внутренности, оставив лишь полированный ящик - и загрузить его совсем другой начинкой. Которая, случись что, обеспечит его казенными харчами - причем по обе стороны границы, без разницы - лет на десять.... Да уж, перспектива грустная; тем больше поводов работать ювелирно!
   Ну что ж, следующая неделя уйдет на подготовку, покупку инструментов, доставку их, оформление документов, поиск транспорта. Еще неделька - на загрузку и оформление в таможне. В принципе, где-то в начале марта можно и выдвигаться. Тем более - дела на Балканах, кажется, приближаются к своему закономерному финалу...
  
  
  
  ***
   Да, балканская ситуация все больше и больше пахнет порохом... Восемнадцатого января в деревне Рачак были обнаружены тела сорока пяти мужчин-албанцев, убитых сербскими полицейскими... Ну-ну. Как тогда докладывал Таманец - на штатской одежде убитых не было ни одной дырки от пуль. То есть бесчеловечные сербы расстреляли ни в чем не повинных мирных селян, а потом, кряхтя от натуги, стали переодевать покойников в неповрежденную пулями одежду. Надо полагать, в надежде, что случайные свидетели подумают, что все сорок пять покойников ушли в мир иной из-за острой сердечной недостаточности. Те, что играют за черных, или вообще разучились работать, или полагали, что и так сойдет. Любая экспертиза, конечно, докажет, что убитые - комбатанты (по характерным синякам на правом плече, по остаткам пороховой гари на пальцах, и еще по десятку признаков), и что убиты они в бою; но разве кому-нибудь на той стороне нужна экспертиза? Нахрена эта ерунда, когда вся мировая печать в их руках! При таких исходных любая, даже такая топорная работа, сойдет за первый сорт.
  Двадцатого января югославская Скупщина попросила у России военной поддержки. Эх, ребята, да не смешите вы хоть своих избирателей! Никто вам сейчас не поможет, кроме вас самих. Побольше бы стойкости этим южным славянам...
  Немцы весь январь-февраль пытались все же спрыгнуть с темы бомбардировок. Если, мол, и будем участвовать, то лишь для эвакуации международных наблюдателей. Бомбить - ни-ни! Хотят остаться чистенькими; понятное дело, у них сурьезный интерес в Черногории и Сербии, им сербская кровь на руках не нужна. Американцы надеются на мусульман и поэтому сербскую кровь пролить не бояться. Что ж, вольному воля...
  До конца января сербы в Косово сражались с переменным результатом, но в первых числах февраля их успехи стали более чем очевидны. Сербская армия очистила от отрядов УЧК местность вокруг магистрали Приштина-Белград, старательно зачистила север Косова. В этих условиях наши оппоненты под угрозой немедленного начала бомбардировок заставили югов сесть за стол переговоров с шептарами в Рамбуйе. Шестого февраля переговоры начались. И ведь кто-то всерьез рассчитывал, что таким путем можно достичь мира! Есть еще наивные люди на планете Земля...
  Ладно, в целом обстановка ясна. Бомбить будут в любом случае - не зря четырнадцатого февраля Госдеп объявил, что в случае неудачи переговоров решение о нанесении бомбового удара будет принято автоматически. Неудача переговоров запрограммирована - тем, которые играют за черных, надо лишь сделать так, чтобы ответственными за эту неудачу стали юги. Дело несложное - надо лишь настропалить соответствующим образом своих вассалов. Настропалят, это недолго.
  Левченко откинулся на спинку кресла, потянулся. Оборудование Румянцева доставлено полностью и уже размещено по заранее запланированным районам. Вчера, четвертого марта, провели пробный сеанс связи - все работает, как часы. Есть, правда, некоторые вопросы с одним из высокочастотных генераторов. Его поставили в Любляне, в домике на окраине. Кто ж мог знать, что раньше этот домишко использовался в качестве наркопритона! Нагрянувшая с профилактическим рейдом полиция была немало изумлена, увидев вместо дюжины нариков с потухшими глазами - двух серьезных мужиков, деловито устанавливающих здоровый железный шкаф с кучей выводов, тумблеров, кнопок и прочей ерунды. Хорошо, легенду ребята отработали досконально - иначе не отмазались бы. В целом, кроме люблянского генератора, все оборудование установлено и приведено в состояние полной готовности. Послезавтра и он, болезный, начнет давать на пульте в закарпатской деревеньке свой пунктир.
  Интересно, что там у Одиссея? Вроде числа восьмого собирался в путь - во всяком случае, позвонил давеча на оговоренный номер и сказал, что готов купить восемьдесят три килограмма телятины. Восьмого третьего... Ну, дай ему Бог удачи!
  Люди Крапивина обживаются. Шестеро недалеко от Авиано, двое - на самом юге, в Бари. Еще четверо - на всякий случай - гужуются в Мюнхене. Вроде все в порядке?
  Какой-то мерзкий червячок в душе мешал Левченко почувствовать себя окончательно успокоенным. Вроде бы факт измены майора Маслова косвенно доказан - второй этап операции 'Чистые руки', проведенный в декабре, во время отсутствия майора на рабочем месте (ввиду перелома голени), дал отрицательный результат - ни одна ставка не сработала.... Стало быть, надо решать с Масловым, несмотря на грозящие в этом случае проблемы? Вроде бы так. Как решать? Да как всегда в таких случаях - автокатастрофа, случайная смерть вырвала из наших рядов... Похороны с оркестром, рыдающая вдова, коллеги с каменно-печальными лицами.... Как решили в девяносто втором, с подполковником Шевляковым, с 'нашим человеком в Праге'. Поехал оный подполковник в горы - и сорвался; нелепая случайность - а человека нет. А вот если бы подполковник Шевляков не был бы столь интимно дружен с шефом чешского представительства компании 'Сидекс инкорпорейтед' (в миру - резидентом американского центрального разведывательного управления в Чехии) мистером Чарльзом Сноу - то веревка, на которой бравый подполковник спускался с вершины в Крконошах, и не перетерлась бы в самый ответственный момент...
  Ну что, звать Ведрича? И двигать вместе с ним к генералу? Получить негласную визу на ненаписанный, но от того не менее действенный, приговор?
  Пожалуй, подождем; и не в неуместной в этом случае жалости дело. Майор Маслов, по всем признакам, заслужил свою участь. Но как там сказано у Толкиена? 'Заслужить-то заслужил, спору нет. И он, и многие другие, имя им - легион. А посчитай-ка таких, кому надо бы жить, но они мертвы. Их ты можешь воскресить - чтобы уж всем было по заслугам? А нет - так не торопись никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано предвидеть все'.
  Генерал ждет к трем. Что-то зачастил к нему в последнее время этот загадочный 'Викторов'...В начале года заезжал, целый день просидел в генеральском кабинете. В середине февраля мелькнул. Вот и сегодня обещался быть. Зачем? Ладно, поглядим.
  В двери его кабинета постучали. Левченко нажал на пульт, лежащий на краю стола, а затем крикнул:
  - Открыто!
  В его кабинет вошел подполковник Крапивин, как обычно, насупленный и всем недовольный.
  - Бон жур, мон шер колонель. Коман сава? - Левченко знал, что тут же последует за его приветственными словами.
  - Вам бы, товарищ подполковник, с вашим прононсом, скверную немецкую порнуху на французский переводить. Чтобы качество перевода соответствовало качеству фильма...
  - Ладно, Крапивин, что тебя ко мне занесло?
  - Пошептаться надо.
  - Ну, шепчи... рыба, - вспомнил Левченко эпизод из 'Ищите женщину'.
  - А вот повода для шуток лично я не вижу. Оперативная информация такая, что вы сейчас, Дмитрий Евгеньевич, со стула грохнетесь. Или стреляться затеетесь.
  - Ого! Ты что, Крапивин, решение Думы о роспуске российского народа мне принес?
  - Хуже. Донесение от Дальнобойщика.
  - Излагай, - мгновенно стал серьезным Левченко.
  - Звонил он мне полчаса назад на оперативный номер. С городского таксофона. Из города Загреба.
  - Знаю такой. И что сказал?
  - Вкратце вот что. Пять дней назад, аккурат двадцать восьмого, проходил он венгерскую границу. Шел в грузу, волок фанеру - дпя какой-то хорватской фирмы. И сразу после перехода границы, пока бегал с бумагами транзит отмечать - заприметил грузовичок 'мерседес' полноприводный, каким бундесвер оснащают.
  - Ну?
  - Излучает грузовичок.
  - Что излучает?
  - А вот то и излучает. Просвечивает фуры.
  - Точно?
  - Точнее не бывает. У Дальнобойщика в кабине телевизор работал, и когда он мимо этого 'мерседеса' проезжал - изображение пропало, и началась пурга по всему экрану. Дальнобойщик еще разок эту процедуру произвел - эффект тот же. Щупают мадьяры идущие от нас машины на предмет недозволенных вложений, вот что это означает. Делайте выводы, товарищ подполковник.
  Левченко в ответ ничего не сказал. Подполковник Крапивин постоял минуту, а затем, тяжко вздохнув, вышел из кабинета заместителя начальника Управления.
  Несколько минут Левченко превозмогал тяжелую тупую боль, что внезапно, как будто свинцовым обручем, сдавила затылок. В глазах потемнело, воздух, ни с того ни с сего, вдруг стал вязким, словно пластилин - и помертвевшие губы едва-едва отхватывали от кучи этого густого, тягучего пластилина маленькие кусочки. В ушах с нарастающей силой звенела сирена воздушной тревоги - и вскоре ее рев стал невыносимым. Значит, именно так приходит смерть?
  Но внезапно все закончилось. Тупая, вяжущая тело боль отпустила, сирена в мозгу смолкла. Подполковник встал, и, качаясь, подошел к двери. К генералу! Ему надо срочно к генералу! Может быть, еще удастся остановить...
  На пороге его кабинета стоял генерал Калюжный собственной персоной. Не говоря ни слова, начальник Управления подхватил своего зама и усадил в ближайшее кресло. Быстро подойдя к столу, набрал из стоящего в углу сифона стакан воды и поднес к губам подполковника.
  - Пей, Левченко! Держись, раз генерал приказывает!
  Частыми мелкими глотками подполковник выпил воду, а затем, глубоко вздохнув, хотел было что-то сказать - на что его начальник только махнул рукой.
  - Молчи, все и без тебя знаю! Отдышись!
  Несколько минут в кабинете было слышно лишь тиканье часов - Левченко приходил в себя, начальник Управления, сидя в его кресле, от нечего делать перелистывал оперативные сводки.
  Наконец, подполковник заговорил:
  - Максим Владимирович, надо срочно известить Одиссея! Ему грозит провал!
  - В курсе. Знакомец твой, Арсений Николаевич, уже успел кровь отравить с утра.
  - На венгерской границе все фуры, идущие из России, осматривает специальный сканер...
  - Это еще не самая худая весть. Я тебе больше скажу - о нашем плане с ракетами БНД в общих чертах в курсе. Следовательно - и американцы. В общем, все, кто играет за черных...
  - Я немедленно попытаюсь связаться с Одиссеем.
  - Давай, пытайся.... - Тут генерал строго взглянул на Левченко: - А Маслов-то, по ходу, не виноват! А ты его ухлопать уже запланировал...
  - Тогда где утечка?
  - А вот с Арсением Николаевичем сейчас поговоришь. Товарищ Викторов, тут с тобой подполковник гутарить желают! Явись пред светлые очи!
  В кабинет Левченко вошел 'Викторов'.
  - Ну, здорово, подполковник! Как жив?
  - Да что-то с трудом.
  - Вижу, вижу. Бледноват ты, как я посмотрю. Сердчишко как, в норме?
  - До сегодняшнего дня не жаловался.
  - А ты проверься, поликлиника у вас, как я понимаю, ведомственная, лечат хорошо...
  Левченко вежливо, но решительно перебил нежданного посетителя:
  - Товарищ генерал, может, все же ближе к делу?
  'Викторов' покачал головой, ухмыльнулся.
  - Шустёр. Молодец. Ладно, к делу, так к делу. Есть у меня в славном городе Вене - я, кстати, только вчера оттеля - один друг сердешный. Вот давеча играю я с ним на бильярде - заметь, не жульничаю - и в процессе игры рассказывает он мне одну презабавную историю. Что, дескать, в Восточном отделе одного славного ведомства федерального канцлера имеет место быть переполох. Дескать, злые русские никак не угомоняться, все хотят пакостей тихим и благостным европейцам наделать. И с таковыми целями готовят переброску в Мадьярское королевство партии зенитных комплексов - чтобы досадить оным тихим европейцам стрельбой и всяческими взрывами. Так вот, чтобы эти ракеты перехватить, отправили бундесдойчи на восточную границу Венгрии хитрую машинку, сканер называется. И может эта хитрая машинка все грузовики, что следуют через Захонь, насквозь видеть. И стоит эта машинка на дежурстве уже цельный месяц. О как! И информация об оных ракетах поступила в это ведомство не откуда-нибудь, а...
  - Отдел кадров? - тихо, сквозь зубы, проговорил Левченко.
  - Он. - Неожиданно серьезно ответил приятель Калюжного.
  - Майор Курносов. Полковник Чернолуцкий. Кто из них?
  - А вот это, голуба моя, сами тут решайте. Мое дело вас известить. Ладно, пошел я. Калюжный, не будь невеждой, проводи гостя! Бывай здоров, подполковник, не кашляй!
  Посетители вышли. Левченко немедленно набрал специальный номер, а затем, набрав хитроумную комбинацию, услышал протяжные гудки. Минская квартира Одиссея не отвечала.
  Подполковник не стал отчаиваться, а подобным же образом набрал номер телефона матери своего сотрудника, живущей где-то вообще чуть ли не у польской границы.
  Опять длинные гудки.... Уже теряя надежду, Левченко набрал еще один номер, который Одиссей оставлял на крайний случай.
  На этот раз трубку подняли довольно быстро.
  - Да, слушаю! - раздался из телефона приятный девичий голос.
  - Барышня, мне бы Сашу услышать.
  - Какого Сашу?
  - Леваневского.
  - А нету его. В Венгрию уехал!
  В ушах Левченко раздался отчетливый похоронный звон.
  - Давно?
  - Сегодня рано утром. Да вы не беспокойтесь, он быстро, туда и обратно! Через неделю будет дома! Что ему передать?
  - Если будет звонить - передайте ему, из Москвы просили дробь. Вы слышите, барышня? Дробь!
  - Хорошо. Приедет - передам. До свидания!
  Короткие гудки. Короткие, как удары сердца. Как мгновения жизни...
  Не приедет. Левченко положил трубку, отрешенно откинулся на спинку стула. В ближайшие десять лет не приедет точно - десять лет, это если очень повезет. А, скорее всего - пожизненно. Не знает эта жизнерадостная барышня, что уже никогда Одиссею не увидеть свою Итаку...
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава четвертая
  
  ***
  Здравствуй, Александр.
  Спасибо, что пишешь. Но, как мне кажется, все же излишне часто. Мне не совсемудобно каждую неделю ходить на почту получать твои письма. Тем более - это неочень хорошо и с точки зрения моих работодателей. Я прошу тебя несколько умерить свое рвение в эпистолярных упражнениях.
  Спасибо, что интересуешься моей работой. К сожалению, я тебе ничего о нейрассказать не могу, ибо это невозможно по условиям моего контракта. В личной жизни у меня все в порядке, но я не совсем понимаю, почему ты этим интересуешь- ся. Ведь личная жизнь у каждого из нас теперь своя. Надеюсь, у тебя также в этом вопросе все в порядке.
  Живу я в настоящее время в отдельном доме, в пригороде, у нас участок в полтора морга, на котором я в свободное время возделываю цветы. Очень красиво, особенно весной. Если бы ты был в Берлине - ты бы оценил мое мастерство в этом деле. Жаль, что я посвятила себя не выращиванию цветов.
  Пиши, не пропадай.
  С уважением
  Герда.
  Берлин, 18 октября 1996 года.
  
  Все же девушка избрала не ту стезю. Ей бы объявления войны редактировать - какой талант пропадает! Или глашатаем или герольдом работать - осажденным гарнизонам диктовать условия капитуляции. Тут бы она была неподражаема. Какие замечательные пассажи! М-да, письмишко явно написано в приступе мизантропии. Причем к одному человеку.
  - Чё читаешь? - Игорек сидел за рулем, но в этот воскресный мартовский день дорога на Люблин была пуста, управление 'фиатом' занимало у директора фирмы 'Авитекс' минимум внимания, и он, видимо, решил малость поболтать.
  - Письмо любимой женщины. Что ж еще порядочный мужчина может носить у сердца и перечитывать в минуты душевной тоски?
  - Это какой любимой женщины? Жены бывшей?
  - Что ты, окстись! Помнишь, был у меня жутко яростный роман с Гердой Кригер? На пятом курсе?
  - О! Еще и как помню! Мы тогда с Сержем и Алексом все удивлялись, что ты на ней не женился.
  - Я и сейчас удивляюсь.
  - Что, так серьезно задела?
  - Понимаешь, не в этом дело. Если бы мы пробыли вместе еще полгодика - может быть, я б по ней и вовсе бы сейчас не страдал. А тогда наш роман погиб из-за обстоятельства непреодолимой силы - в просторечии именуемого форс-мажором. Ей нужно было ехать домой, мне - оставаться здесь. А у нас самый разгар отношений! Остались недоговоренные слова, недодуманные мысли, неисполненные поцелуи... ну и еще сам знаешь что. - Тут перед глазами Одиссея мелькнул дорожный знак, и он немедля замял разговор о своей неудавшейся любви - благо, причина была более чем существенная: - О, гляди, ложка с вилкой! Давай тормознем, поедим!
  - Не вопрос. С десяти утра не жрамши.
  Они подъехали к придорожному кафе, расположенному у самого берега живописной речушки.
  - Виепрз... Слухай, Саня, что тут написано, на шильде?
  - Река Вепш. Ладно, лингвист, пошли.
  Они зашли в кафе. Симпатично. Уютненько так, чистенько; и запах из кухни приятно волнует желудок. Годиться!
  Тут же подошла пожилая аккуратная паненка, молча изобразила внимание. Одиссей улыбнулся ей и сказал:
  - День добры, пани. Прошам два флячки, две голёнки, с фритками и суровками, каву, едно пиво.
  Паненка кивнула.
  - Добже. Тераз вшистко бендзе. Прошам сядачь.
  Они уселись на добротно срубленные из идеально отполированных досок лавки; стол был такой же, простой, деревенский - но идеально чистый, с любовно отшлифованной столешницей; салфеточки, пепельница, наборы аккуратно завернутых в шуршащую папиросную бумагу столовых приборов - всё сияло чистотой и порядком.
  - Ну, а теперь рассказывай, негодяй, как меня под монастырь захотел подвести! - Игорь шутливо помахал перед его глазами ножом.
  Одиссей промолчал. Да, история неважная, что и говорить. Но и раскрывать теперь, после всего случившегося, всю подноготную их вояжа - он не станет. Зачем Игорю знать то, что ему знать в принципе не стоит? Проявил тот свои лучшие качества - что ж, значит, оказался мужчиной и солдатом; хорошо, что он в нем не ошибся. А все же больше он ему ничего не расскажет. Пока...
  Выехали они пятого марта рано утром - исключительно из тактических соображений директора фирмы 'Авитекс'. Каковые он сформулировал предельно лапидарно:
  - Саня, у меня дома жена, тёща и дочка. Плюс Марина. Плюс еще одна крошка, ты ее не знаешь. Итого пять баб. Я восьмое марта не переживу. Надо свинтить из дому пятого.
  В принципе, никаких серьезных оснований для того, чтобы задерживаться с отъездом, у них не было. Грузовая машина (на этот раз это был обычный 'МАЗ' с тентованным полуприцепом) была загружена еще третьего, четвертого марта груз был оформлен на таможне, все необходимые печати в книжку МДП и в СМР проставлены, полуприцеп опломбирован. Причин для отсрочки выезда действительно не было, и Одиссей, скрепя сердце, согласился с доводами своего товарища. Позвонили водителю фуры, велели ему трогаться в путь немедля, забили ему стрелку за Люблином, на девятнадцатом шоссе, на паркинге у деревни Конопница (фуре ехать на сутки больше, у нее еще очередь на границе, и погранпереход у нее другой - то есть по-любому до Люблина им ехать врозь) и, плотно позавтракав, убыли на запад.
  Игорь погнал свой видавший виды 'фиат-крома' в путь с таким видимым удовольствием, что Одиссею стало немного не по себе. Он-то знал, что везет их 'МАЗ' под своим тентом...
  Расстояние от Минска до Бреста в триста тридцать пять километров они промчались за четыре часа; можно было бы и быстрее, но несколько раз в пути им встречались патрули ГАИ, затаившиеся с радарами в самых что ни на есть глухих местах - поэтому было решено деньги экономить и держать разрешенную скорость - спешить-то им было, в принципе, некуда.
  В Брест въезжали уже около десяти утра. Игорь, слегка притомившись за рулем, предложил сразу в очередь не становится, а где-нибудь в городе перекусить. Дескать, все равно, пока будем стоять - проголодаемся, и придется жрать какую-нибудь пакость из сомнительного придорожного кафе. А в городе все ж санэпидемстанция шерстит кафешки, и качество еды в городском общепите все же куда повыше.
  Одиссей с ним согласился. Действительно, когда еще удастся спокойно, не торопясь, поесть горячего? Только в Польше. То есть минимум через шесть часов.
  Завтракать (а заодно и обедать) решено было в гостинице 'Беларусь' - тамошнее кафе будило у Игоря приятные воспоминания.
  - Эх, Санек, было время когда-то! Мы тогда в Польшу таскали разную хрень, сейчас даже смешно вспомнить, что тогда шло. Помню, как-то веников агромадный тюк упаковали в автобус - еле всунули! Подъем был на всем - минимум в два раза, а то и в три. Кастрюли, изоленту, утюги, веришь - даже замки амбарные навесные, какие уже лет сто никто не вешает - все волокли! Но это херня, на ней особых сумм зарабатывать не удавалось. Но однажды у меня была сделка - ты не представляешь, какой рентабельности!
  - Ну-ну? - Заинтересовался Одиссей.
  Игорь самодовольно улыбнулся и, отхлебнув минералки, продолжил:
   - Дело было так. Как-то раз тесть мой приволок с работы штук двадцать каких-то спаренных проволочек в прозрачной изоляции - небольшеньких таких, сантиметров по двенадцать длиной, и где-то в сантиметр шириной; в общем, всю партию товара можно было в носок засунуть. Принёс, значит, он эти проволочки, вызвал меня в коридор с таинственным видом - и мне их вручил. При этом сказал, дескать, это не просто хрень какая-нибудь ненужная - видно, на моей роже было написано еще то удивление - а самый что ни на есть стратегический товар. А именно - термоэлектрические термометры, и в них - платина; он, мол, эти термопары на работе спёр, и мне поручает их полякам вдуть. Ну, посмеялся я про себя с мечтателя-тестя, но термопары эти с собой взял - а ну как не врет старик? И ты думаешь? Оказалось - так оно и есть! Захожу я в Бялой Подляске в скуп металлов колеровых, ложу пану эти проволочки на прилавок, и говорю так важно - дескать, прими платину по весу. Полячишко очёчки на нос нацепил, проволочки эти от изоляции освободил, и в какой-то хитрый прибор засунул. Ну, я не дурак, смотрю на индикатор. А он возьми и замигай - ПЛ да ПЛ! И цифирки - ноль, запятая, а потом все восьмерки да девятки. Платина, ёшь твою клёшь! Грамм пятьдесят где-то! Поляк со мной честь честью рассчитался, и оказалось у меня на руках, почитай, штука зелени. Это, заметь, в девяносто первом году, когда и двадцать долларов были деньги. Короче, вернулись мы в Брест, и я со своей крошкой - я тогда с Жанной Федоровной ездил, ты её должен помнить - завалился в эту самую 'Беларусь'. Три дня гудели без просыпу, шампанским ноги мыли! Ты, наверное, сейчас подумал, что я тестеву штуку дотла просадил? Нет! Всего нам этот гудёж обошелся что-то в сотни полторы баксов. Во цены были в старину! Вспомнить приятно! Ты чё не смеешься? Или гложет тоска по немочке? Чё ты смурной такой, а, Саня?
  Одиссей сидел за столом, и осознание того, что он сейчас, своими собственными руками, подставляет старинного друга под уголовное наказание - за преступление, которое совершает сам - начисто отбивало у него аппетит.
  Игорь отставил в сторону тарелку с недоеденным шашлыком, дёрнул его за рукав.
  - Саня, ты мне не нравишься. Выезжали - был бодрый, а сейчас - будто уксуса хлебанул от пуза. Что случилось? - Игорь всерьез начал беспокоиться за душевное состояние своего партнера.
  Нет, так нельзя. Будь что будет - но так нельзя! Бесчестно держать в неведении человека, который завтра, может быть, по твоей вине окажется за решеткой.
  Он поднял глаза. Игорь тревожно смотрел на него - и было видно, что ничегошеньки не понимал. Одиссей набрал воздуха - как будто перед прыжком в воду - и сказал:
  - Короче, Игорек, мы не просто пианино везем в Венгрию.
  - Оп-па! А что еще?
  - В двух первых пианино, что погрузили в самом начале - помнишь, на них еще я черные крестики фломастером поставил? - так вот, у них внутри, вместо всяких струн и молоточков - по четыре пусковые установки ракет. Марки 'стрела-два'.
  Над столиком зависла тревожная тишина. Игорь перестал жевать, медленно отложил в сторону вилку, что-то в уме подсчитал - и, подумав минут пять, затем выдал:
  - То есть к продаже у нас только двадцать пять роялей?
  Одиссей ожидал чего угодно - но не такого вопроса. Он что, реально такой тупой - или просто прикидывается?
  - Игорь, ты что, не понял, что я только что сказал?
  Директор фирмы 'Авитекс' покачал головой.
  - Саня, я не глухой. Две рояли, что мы погрузили в машину, ты использовал в качестве ящиков для своих ракет, выдрав, насколько я понимаю, сердцевину. Рояли от этого стали неликвидными. Стало быть, выручка будет на девятьсот долларов меньше. - Игорь почесал переносицу, а затем добавил: - Я считаю, что этот убыток должен быть компенсирован из твоей доли. Если ты не против, конечно....А если это у тебя коммерческий груз - ты, по совести, должен со мной поделиться прибылью.
  Одиссей молчал, пораженный. Вот это выдержка! Вот это коммерческая хватка! Ай да Игорек, ай да молодец! Он улыбнулся и спросил партнёра:
  - То есть то, что от имени твоей фирмы сегодня ночью или завтра утром через границу будет переправлена военная контрабанда - тебя не очень пугает?
  Игорь отрицательно покачал головой.
  - Совсем не пугает. Контрабанда как контрабанда, ничем не хуже иной-прочей. То, что рассказал мне об этом до того, как наша фура в колейку стала - молодец. Но если ты думаешь, что я сейчас начну заламывать руки и рыдать - 'Ах, как ты мог, подлец, ты обманул меня и бросил с дитём!' - то не вижу причин. - Тут господин Шешко внимательно взглянул в глаза Одиссею и, хитро прищурившись, спросил: - Погодь.... Это что ж получается? То есть ты всю эту музыку с роялями задумал именно для того, чтобы свои ракеты через рубеж переволочь?
  - Вроде того.
  - И деньги, стало быть, на эти рояли ты взял у тех, кому эти ракеты до зарезу нужны по ту сторону?
  - У них.
  - Стало быть, эта перевозка не коммерческая?
  - Если честно - то убытки составят три с половиной тысячи долларов где-то. Если все пройдет так, как я рассчитываю.
  Директор 'Авитекса' настороженно спросил:
  - Но я все равно получу свою половину от восьми тысяч той прибыли, что ты мне так красиво нарисовал?
  - Все равно получишь - и не половину, а всю. Более того - я тебе эти восемь косарей прям сейчас могу отдать!
  Игорь облегченно вздохнул.
  - Ну, вот и славно. Считай, что я санкт... сацк... короче, разрешил тебе эту операцию. Будешь в Будапеште наливать. - Игорь с видимым удовольствием положил в рот последний кусок шашлыка, тщательно пережевал, вытер рот снежно-белой салфеткой, и сказал: - Ну, все, я поел. Ты свое мясо заверни с собой - раз не было аппетиту. Заплатил же.
  - А прибыль?
  - Саня, ты, я вижу, меня совсем за жлоба держишь. Обидно, между прочим! Отгоним твои рояли в славный город Будапешт - там меня и рассчитаешь. Или даже уже дома, когда горошек продадим. Я ж на весь цикл нанимался...
  Вот так ему удалось снять с плеч так тяжко давивший его груз. На душе вдруг стало легко, захотелось петь - и он завел вполголоса 'Как на черный Терек ехали казаки'. Игорь подхватил с припева, и под залихватское 'Эх, любо, братцы, любо!' они тронулись от гостиницы.
  Ехать было недолго - буквально через десять минут они ткнулись в хвост небольшой, машин сто, колейки.
  - Будем стоять? - Выражение лица Игоря ясно говорило о том, что стоять ему - нож острый.
  - Машин где-то сотня. Считай, пятнадцать штук в час, плюс блатные - где-то к шести вечера будем на таможне. Давай в Домачево!
  - Как скажешь, чиф. А там что, колейка поменьше?
  - Там - да. Сюда едут разные минчане и прочий дальний люд, а там проходят границу местные. К трем будем в Польше!
  К трем они, правда, границу не пересекли, но к четырем уже стояли под навесом пункта пропуска.
  Досмотр был быстрый, достаточно профессиональный, и вся процедура таможенного и пограничного догляда обеими сторонами заняла минут сорок. Игорь, правда, немного опасался за исправность габаритов, но, к счастью, они работали нормально.
   К четырем по польскому времени (которое, как известно, отстает от белорусского на час) они и подъехали к придорожному кафе у городка Ленчна.
  Аккуратная пани принесла исходящие благоухающим ароматом галенки, глубокие миски с супом, поставила на стол запотевшую бутылочку 'Окоцима'.
  Игорь укоризненно покачал головой.
  - Оба-на! Саня, у тебя совесть есть? Ты будешь пиво жрать, а я слюной исходить?
  - Я тебе кофе заказал. Ну что я сделаю, не могу я галенку без пива есть! Доберемся завтра до Кракова - я тебе три литра возьму.
  - Не-а, это перебор. Послезавтра ж за руль все равно садится... Ладно, жри свое пиво. Провокатор...
  Поев, они минут десять постояли на берегу реки, полюбовались весенним пробуждением природы. Снег еще лежал по обоим берегам, но уже сероватый, ноздрястый. Лед на реке сохранился лишь у самого уреза воды, а дальше, к середине, где течение огибало несколько упавших в реку старых деревьев - льдом уже и не пахло. Весна!
  - А помнишь, Саня, как в восемьдесят девятом, в мае, ездили под Молодечно? В Вязынку? Не помню уж, на чью родину - не то Коласа, не то Купалы.... Во погудели знатно! Там тоже речка похожая была. Кент твой, как его, Юрка, все нас уговаривал поменьше пить, а потом совестил утром, когда Рома возле палатки наблевал. Помнишь?
  - А то! Сначала все было чин чинарем, с эстрады стишки какие-то волосатые хлопцы и девки в очках читали; потом костер, ну а потом, известное дело.... Кстати, Вязынка - это родина Янки Купалы, чтоб ты знал. Как тогда Алекс умудрился двадцать бутылок 'Арпачая' пронести, до сих пор поражаюсь! Ведь шмонали нас тогда комсомольцы и у электрички, и уже на платформе, и палатки обыскали...
  Игорь довольно рассмеялся.
  - А ты не знал? Тормоз! Они ж с Ромой заранее боекомплект подвезли, и у бабки в деревне сховали до вечера! Комсомольцы, балбесы, думали, нас, старых солдат, подловить!
  - Круто. А чем сейчас Алекс промышляет?
  - А хрен его знает. Женился он на той девахе, медсестре, как ее... Жанна, кажись. Торгует бакалеей, макаронами всякими. Вроде ничего, не бедствует. О, кстати, а как дружок твой, Юра Блажевич, поживает? Все Библию, небось, читает?
  Одиссей задумался. Когда он видел Юрку в последний раз? В конце девяносто шестого, случайно, на вокзале. Мельком как-то зацепились, перекинулись парой слов - и он своею дорогой, а Юра - своей. Так и не поговорили по-настоящему...
  - Не знаю, если честно. Когда-то мы с ним крепко дружили, тем более - ты в курсе - в одной роте служили. А потом оборвалось что-то. Я решил коммерсантом заделаться, торговцем. Он все дальше и дальше в богоискательство уходил. Отчужденность возникла какая-то, как будто кто-то стену меж нами возвел. Хотел я с ним поговорить по душам, да все было как-то недосуг. А потом он пропал, ни слуху, ни духу. Вроде Витя Мороз говорил, что по монастырям бродит, паломничает. Чуть ли в Афонский монастырь собирался - хотя, по ходу, Витя тоже не особо в курсе. А ты ничего не слыхал?
  - Эта, как ее, Ирка-пьяница, его в Москве видела года полтора назад. Поговорили о том о сем, она о нем мне с придыханием рассказывала. Типа, святой человек. А так я его с университета не видел. А вообще толковый был хлопец, что его в эту божью муть понесло?
  - А он мне как-то объяснял, да что толку.... Тогда я считал, что ухватил Бога за бороду, что мне все позволено. А как же! Фирма своя, два магазина, две иномарки под задницей, сотрудников штат... Бизнесмен, мать его! Мне тогда Юркины базары про смысл жизни слушать было неохота. Сейчас бы послушал, да некого...
  Одиссей вспомнил слова своего друга: 'Придет Антихрист, и сильные будут ему служить, а слабые покоряться'... Прав был богоискатель Юрка, чего уж там. 'Приидет царствие зла, и Люцифер - князь мира сего - восшествует на престол'... Где-то так оно и произошло, если быть объективным. Эх, поговорить бы с Юркой! Да где его сыскать.... На Афон же не поедешь...
  Люблин они проехали почти без проблем - за исключением одного провороненного штурманом (в роли коего был Одиссей) поворота налево, из-за чего им пришлось минут двадцать крутиться по каким-то закоулкам. Но вскоре статус-кво был восстановлен, девятнадцатое шоссе и направление на Красник - найдены, и к вечеру директор фирмы 'Авитекс' и его спутник были на оговоренном с водителем фуры паркинге.
  Уже изрядно стемнело, когда они поставили машину и вышли к воротам паркинга. Их 'МАЗа' еще не было. Игорь отнесся к сему факту философски:
  - Чего и следовало ожидать. - а затем, хитро взглянув на партнёра, спросил: - Ну чё, Саня, надо как-то культурно провести время. Ты не находишь?
  М-да, Одиссей примерно знал, что в понимании его спутника означает 'культурно провести время'. Как бы им завтра не пришлось отлёживаться.... А-а, где наша не пропадала!
  Он кивнул.
  - Нахожу. Какие есть предложения?
  - Короче, я знаю в Люблине один кабачок, туда ходят только незамужние дамы бальзаковского возраста. Типа, вечера встречи 'кому за тридцать'. Мужиков там мало, старые в основном, или безнадёжные пьянтосы, мы там с тобой будем апполоны бельдерские. Самое то наше место! Поехали?
  - Хм.... Кстати, если Апполоны - то Бельведерские. Надо подумать. Такси до Люблина и обратно - сорок злотых где-то. Посидеть скромно - ну, там, пару пива, салатики, что-нибудь горячее - еще пятьдесят. Если будет поклёвка - номер в гостинице стоит стольник. Водки бутылки три - еще шестьдесят, плюс полтинник на закусь. Всего культурный отдых влетит нам максимум в триста пятьдесят злотувок. То бишь - в восемьдесят долларов с мелочью. Поехали!
  Охранник паркинга вызвал им такси. Одиссей записал ему номер их фуры, которая, если подъедет (что вряд ли, конечно, но чем чёрт не шутит?), пусть их дожидается. Охранник, получив на чай бумажку в пять злотых, уверил Одиссея, что хоть даже из-под земли появившийся 'МАЗ' все равно будет немедля оповещен о том, что его уже дожидаются.
   Кабачок оказался так себе. Шумно, накурено, бедновато; но Игорь сказал чистую правду, тёток в возрасте за сорок было там - завались. Они тут же подсели к паре еще довольно бодрых паненок пышных форм, пусть несколько увядших, но все еще относительно привлекательных - и завели с ними неспешную беседу (которую на ужасном польском вел Одиссей; Игорь, ввиду неспособности к языкам, ограничивался томными взглядами, периодически бросаемыми в декольте обеих гурий) на тему: 'как одиноко двум путешественникам в чужой стране, и неплохо бы было двум прелестным аборигенкам как-то скрасить их с товарищем печальное существование'.
  Аборигенки были отнюдь не против. Но, в свою очередь, известили уважаемых панов, что они не какие-нибудь, а они очень даже порядочные и целомудренные особы. И если паны путешественники думают, что они какие-то шалавы. ... Нет-нет, замахали в ответ паны путешественники, они ничего такого даже и не думали думать! Просто если бы прелестные паненки снизошли к их одиночеству, проявили лучшие качества польского народа, в числе коих, как известно, на первом месте гостеприимство...
  В общем, паненки выламывались ровно столько, сколько, по их мнению, нужно было, чтобы набить себе цену до минимального уровня, позволявшего им не считать себя легкомысленными особами - и, достигнув его, в сопровождении панов путешественников убыли в гостиницу 'Заязд старопольский', предварительно затарившись лёгкими и благородными алкогольными напитками (роль коих успешно сыграла водка 'Выборова' в количестве достаточном, то есть - шесть бутылок).
  Надо сказать, что вечер удался. Под занавес мероприятия Игорь рассказывал Люцыне и Басе неприличные анекдоты, а те хохотали впокат, причем то, что анекдоты рассказывались по-русски, а обе паненки забыли этот язык еще в школе - не имело ровным счетом никакого значения. Гостиничный ресторан в третьем часу ночи получил заказ на утку с яблоками (Люцына уверяла, что закусывать 'выборову' надо непременно уткой, и чтобы обязательно с яблоками), а ближе к утру - на шампанское. Которое, впрочем, никто уже пить не стал, по весьма прозаической причине - пить было некому. Официант, доставивший сей напиток в президентский люкс, застал там лишь бесчувственные тела и, оставив бутылку, тихо удалился в коридор, справедливо полагая, что она гостям утром еще ох как пригодится.
  Утро стрелецкой казни. Это была первая фраза, которая пришла в голову Одиссею, когда он смог оторвать от подушки свою голову и обозреть поле недавнего разгула. Которое можно было бы по справедливости назвать полем битвы.
  Рядом с ним мирно похрапывала Люцына, задрапированная в покрывало. На кресле, в одних носках, неудобно выгнув голову, спал директор фирмы 'Авитекс', ночной златоуст и Цицерон. На диванчике, свернувшись в позу эмбриона, спала обнаженная Бася, являя миру рубенсовские идеалы женских форм, время от времени подрагивая от холода. На столе, на ковре, в углу спальни и на телевизоре (который, хвала его многоумным японским создателям, выключился под утро сам, и теперь недовольно мигал красным огоньком) - всюду были пустые бутылки, остатки закуски; блюдо с варварски порубленной уткой сиротливо стояло на подоконнике.
  Бр-р-р, ужас. Сколько, интересно, они потратили денег? Одиссей медленно и осторожно встал (не для того, чтобы сберечь чуткий сон Люцыны, а чтобы ничего не разбилось в его казавшейся сейчас хрупкой, как стеклянный шар, голове), подошел к своим брюкам, достал кошелек с польскими деньгами, полученными вчера в обменнике на границе. Менял триста баксов, то есть польских еще вчера было тысяча двести. Он медленно пересчитал жалкую кучку, оставшуюся от вчера еще солидной пачки, и пришел к неутешительному выводу - разгул несколько вышел за рамки предполагаемого накануне бюджета. Исчезло в никуда девятьсот злотых - вместо приговоренных к израсходованию трехсот пятидесяти. Да-а, 'культурный отдых' оказался знатным...
  - Саня, мы где? - раздался хриплый голос, по слабости схожий с шепотом. Ага, проснулся пан директор!
  - Насколько я помню, в гостинице 'Заязд старопольский'. На кровати - Люцына, на диванчике - Бася. Кажется.
  - О! Мы ж в Польше! - обрадовано произнес Игорь, медленно встал, еще медленнее натянул брюки. И тут взгляд его упал на стоящую на трюмо в прихожей бутылку шампанского: - Саня! Чудо Господне! Мы спасены!
  Неверными шагами спутник Одиссея направился к вожделенной бутылке, дрожащими руками открыл ее (к счастью, без 'пробки в потолок'), и, закрыв глаза, прильнул к горлышку. Несколько минут были слышны лишь судорожные глотки пана Шешко.
  Утолив утреннюю жажду, ночной златоуст довольно крякнул.
  - Боже, счастье-то какое! Саня, ты будешь?
  - Игорь, мне не хотелось тебя расстраивать, но ты вроде как за рулем.
  - О, блин! Точно! - сразу поскучнел спасенный, - А может, фуры и не будет сегодня? Колейка, то, сё...
  Одиссей без слов взял из рук товарища бутылку, налил шампанского в стакан, изъятый для такого случая из ванной, и, нацедив полный, выпил за один глоток.
  Сразу стало легче. Правда, шампанское кончилось, а дамы начали проявлять признаки жизни. Надо было их спасать.
  - Игорь, надо бы паненкам что-то взять на опохмел.
  - Саня, ты ж шпрехаешь по-ихнему. Сходи сам, а?
  Логично. Ничего не оставалось делать, как одеваться и выдвигаться на улицу. Там где-то должен был быть магазин - 'склеп', по-польски. Жутковатое название для продовольственной лавки, между нами говоря...
  В дверь постучали. Одиссей неверными шагами подошел, несколько удивился, что дверь не закрыта - и распахнул ее.
  За порогом стояло четверо мужчин в форме польской полиции.
  
  
  ***
  - Ты, Левченко, погоди в панику бросаться. Подумаешь, есть опасность ареста машины! Во-первых, может, она еще и из Минска не выехала...
  - Выехала, я уверен!
  - Ну, хорошо, выехала сегодня, к границе подъедет завтра, станет в очередь, простоит там сутки - самое малое...
  - Значит, послезавтра грузу и каюк!
  - Вот ты торопишься поперек батьки в пекло... Субординация, знаешь, что такое? Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак. И что это за привычка перебивать начальство? Ладно, есть у меня выход. Но временный - дня на три.
  - Какой? - во взгляде подполковника Левченко впервые за последние шесть часов промелькнула надежда.
  - А такой, что мы попросим друзей герра оберста Загороднего пошерудить немного в центральном компьютере украинской таможни. Чтобы сделать - хотя бы на трое суток - невозможной работу терминалов в пункте пропуска Чоп.
  - А это нам по силам?
  - Ну, это мы сейчас и узнаем. Герр Загородний в коридоре дожидаются. Сергей Аркадьевич, заходи, дорогой! - крикнул генерал в сторону двери.
  В кабинет Калюжного вошел небольшого роста, но чрезвычайно крепкого телосложения - казалось, что ширина его плеч составляет едва ли не половину роста - молодой мужчина лет тридцати пяти, в джинсах, в джемпере. Причем генерал лично разрешил подполковнику Загороднему такую форму одежды в связи с невозможностью подобрать костюм под свое сверхтренированное тело.
  - Ну, здравствуй, свет Сергей Аркадьевич!
  - Здравия желаю, товарищ генерал! - Загородний пришел в Управление не из разных разведок и контрразведок, а непосредственно из войск, и последняя его должность в Чечне была - командир мотострелкового батальона. Тяжелое ранение во время печальной памяти августовского штурма Грозного боевиками вынудило его уволиться из войск - тут его генерал Калюжный и подобрал. Надо сказать, у начальника Управления Н был нюх на талантливых людей.
  - У нас к тебе вопрос, дорогой. Вот предположим, есть такой пункт пропуска Чоп. Возможна ли такая ситуация, чтобы на нем на три дня вышла из строя вся электроника?
  - Это Закарпатье. Хм.... Да. Возможно. Есть человек в Мукачево, при соответствующем финансировании найдет хакеров. Три дня в режиме управляемого краха могу обеспечить.
  - А с той стороны?
  - С той стороны? Это посложнее. Гасить нужно будет центральный терминал в Будапеште, не меньше. Хм-м-м.... Надо быстро?
  - Хорошо бы завтра к полуночи у них все оборвалось на самом интересном месте.
  - Задание я дам одному человечку, но, сами понимаете, место действия далековато... разве что послезавтра к утру.
  - Вот и славненько. И чтобы три дня - ни одного оформления!
  - Товарищ генерал, разрешите вопрос?
  - Валяй.
  - А может, лучше небольшую автокатастрофу? Без жертв? Предположим, автоцистерна с пятью тоннами солярки из-за отказа тормозной системы теряет управление и лёгонько так врезается в здание таможни? Для подстраховки? Думаю, в десять тысяч долларов уложимся.
  - Подготовь, но только как резервный вариант.
  - Есть! - и, лихо развернувшись через левое плечо, подполковник Загородний вышел из кабинета шефа.
  Генерал довольно улыбнулся.
  - Орел! Ладно, Левченко, думаю, не допустим мы такого позора, чтобы наши бывшие вассалы нас за руку ловили на пустяковой контрабанде. Выкрутимся. Что там с остальными вариантами?
  - С остальными - все в порядке. Оборудование приведено в рабочее состояние, сразу после начала войны будем вводить его в строй согласно расписанию. Вначале - для сбоя систем разведки, когда начнутся боевые пуски - будем на время создавать плотные помехи системе Джи-Пи-Эс. На этой системе построен алгоритм самонаведения у крылатых ракет - надеемся, что многие из них уйдут в никуда. Наш Большой Ум в настоящий момент выдает нам информацию по работе военных баз тех, что играют за черных, в режиме реального времени. То есть мы будем знать, когда взлетают их самолеты, и у нас будет время, чтобы дать команду на импульс. Румянцев считает, что можно треть самолетов, участвующих в налетах, лишать ориентации. Соответственно - аварийный сброс бомб и ракет, и возвращение на базу.
  - Хорошо. У тебя резервный вариант связи с Одиссеем есть?
  Левченко виновато опустил голову.
  - И зря. Когда он должен выйти на связь?
  - Он вообще в автономном режиме. О благополучной доставке труб должен был бы сообщить Янош Фекете.
  - А ты, Левченко, что это начинаешь в условном наклонении разговаривать? Не ты ли тельняшку рвал на груди - 'Доставит, дескать! Ушлый, мол! Не боится ни хера!'
  - Я не просчитал вариант измены.
  - А просчитывать нужно все! Или стараться, по крайней мере, это сделать... Ладно, что по протечке?
  - Майора Курносова проверили. Необоснованные траты, у жены - новая машина.
  - Значит, майоришка пакостит, думаешь?
  - Думаю, да.
  - А вот подполковник Гончаров, например, совсем другого мнения.
  - Ну, подполковник Гончаров вместе с Курносовым в Боснии... альпинизмом занимался.
  - Вот-вот! И на мою просьбу дать характеристику майору Курносову сказал оный герр оберст только одно - 'Верю, как самому себе'. Как тебе такой пассаж?
  Левченко задумался.
  - Вот-вот, подумай, друг мой ситный Дмитрий Евгеньевич. И хорошенько посмотри в сторону полковника Чернолуцкого, Михал Василича. Внимательно посмотри!
  - Но ведь он же... Его же к нам сам полковник Терской рекомендовал!
  - Всяко может быть. Я вот тут на досуге сравнил сроки прохождения службы - получается, что Володя Терской, наш с тобой человек в Берлине, проработал с герром оберстом Чернолуцким всего-ничего - восемь месяцев. Как ты думаешь, можно за восемь месяцев узнать человека?
  - Смотря где...
  - Намекаешь, что в тылу врага, дескать, на острие бритвы.... Так?
  - Вроде того.
  - Это верно. В такой обстановке человек раскрывается очень быстро. Ну ладно, заболтался я с тобой. Иди, работай. Проверь, что там за необоснованные траты майора Курносова.... И подумай, как связаться с Одиссеем. А то и впрямь, неровен час, наши бывшие венгерские поднадзорные нас в лужу посадят...
  
  
  ***
  Они вышли из отделения полиции, когда время уже подходило к обеду. У Одиссея немыслимо болела голова, было до слез жаль потраченных денег, и копилась глухая злоба на директора фирмы 'Авитекс', несшего - и это факт был им признан безоговорочно - основную вину за утренние неприятности.
  Впрочем, вид у директора, несмотря на пережитые страдания, был на удивление бодрым и молодцеватым. Выйдя за ограду, отделявшую место обитания полицейских от остального гражданского населения, Игорь молодецки потянулся, глубоко вдохнул слегка загазованный люблинский воздух и произнес:
  - И дым Отечества нам сладок и приятен!
  - Patriae fumus igne alieno luculentior . - Ни к селу, ни к городу брякнул Одиссей.
  - Чего?
  - То же самое, что ты сказал. Только по-латыни.
  - А, ну да! Про патриа пугнарум, пер аспера ад астра.... Помню, помню! Не один ты у нас полиглот! Это ж еще на первом курсе было? Ну, в смысле - латинский язык?
  Одиссей суровым взглядом оборвал монолог пана директора.
  - Так. Ты мне зубы не заговаривай. Вот скажи мне лучше, на хера ты в рецепции объявил, что мы известные контрабандисты и явились в Люблин, чтобы найти сбыт двум тоннам колумбийского кокаина? Откуда этот бред?
  - Саня, блин, ну не помню я ни черта! Как в рецепцию спускался - помню; как деваху тамошнюю за задницу хватал - смутно, но тоже помню; что говорил ейному хахелю, который меня за этим делом застукал - убей Бог, не помню! Пугал его, очевидно. Чтобы он мне по хрюнделю не настучал.
  - Допугался! У меня в машине, чтоб ты знал, пятнадцать тысяч бакинских заныкано. Если эти суки их сегодня утром нашли - пиши пропало нашей поездке! - Одиссей, конечно, лукавил, еще десять тысяч долларов были спрятаны у него в потайной карман куртки - но знать об этом пану директору не полагалось. Пущай пострадает.
  Пан директор заметно сник. Но затем, узрев что-то на противоположной стороне улицы, опять воодушевился.
  - Смотри, Саня, кобылы наши! Ждут!
  И точно, на тротуаре стояли две давешние паненки. При дневном свете оказавшиеся обычными тетками, изрядно тертыми жизнью, в каких-то довольно затрапезных пальтишках, а Бася (или Люцына? Блин, все смешалось в доме Облонских...) даже в повязанной по-деревенски хусточке (сиречь - косынке). Но то, что они их верно ждали из узилища - невероятно растрогало Одиссея.
  Они подошли к дамам, церемонно поздоровались.
  Как оказалось, паненки не все время стояли на тротуаре напротив полицейского комиссариата. Они сочли для себя крайне необходимым поехать вместе с полицейскими на досмотр автомобиля панов путешественников, в котором, по заявлению рецепторши из 'Заязда Старопольского', находились образцы кокаина - в качестве понятых. И бдительно проследили за тем, чтобы полицейские ('Бо то естем курвы пшеклентны') ничего не поперли из машины. А в доказательство своей благонамеренности Бася (да, это именно Бася повязала себе на голову дурацкую хусточку), аккуратно развернув целлофановый пакетик, протянула Одиссею толстую пачку долларов Североамериканских Соединенных Штатов.
  Что ж, такую преданность надо было вознаградить - и они направили свои стопы в ближайший ресторанчик.
  Уже темнело, когда такси доставило изрядно помятых, но все еще крепких духом панов путешественников на паркинг.
  - А согласись, Саня, хорошие тетки!
  - Ты телефоны взял?
  - Обижаешь! И адреса. Будем возвращаться - заедем?
  - Знаешь, я, наверное, поживу в Будапеште недельки три.
  - Блин, Саня, ты чё, с дуба ляснулся? Нахрена?
  - Ну.... В общем, есть такая необходимость. Тебе-то я зачем нужен? Разгрузимся, я тебя рассчитаю, хочешь - покупай горошек, как собирались, хочешь - так возвращайся.
  - Это из-за твоих ракет? - в сообразительности пану директору было трудно отказать.
  - В общем, да. О, смотри!
  Прямо у будки охранника, развернувшись мордой к выходу, стоял их 'МАЗ', а возле него чинно прогуливался их водитель. Отлично!
  Как оказалось, фура прибыла на паркинг всего полчаса назад, и водитель начал путано и долго объяснять, почему произошла задержка. Но Одиссей решил его прервать:
  - Так, Коля, все это херня. Приехал - отлично. Давай советоваться, как нам ехать дальше.
  У Одиссея было два варианта - через Жешув на Барвинек и Вышний Комарник - через Дуклинский перевал, а затем на Прешов, Кошице и Мишкольц; или через Краков и Чишне - через Низкие Татры - на Ружемберок и Банска-Бистрицу. Первый вариант водитель отмел с негодованием.
  - Александр Владимирович, вы что, шутите? Через Дуклинский перевал, в грузу? Там серпантины - по десять колен зараз - и высота где-то под девятьсот над уровнем моря. Я там солярки спалю немеряно! А через Чишне мы немного поднимемся, и потом чуть ли не до самого Злина будем вдоль Оравы кренделя выделывать - почти по ровной дороге. Правда, там колейка подлиннее, ну да ничего, у вас же не скоропорт?
  Одиссей согласно махнул головой.
  - Логично Ладно, тогда выезжай на Краков, становись в колейку. Мы стартанем завтра с утра - но уже прямо на Будапешт. Послезавтра утром - это у нас будет аккурат восьмое марта - мы тебя будем ждать на складе. Адрес у тебя есть. Будапешт ты знаешь?
  - А зачем мне его знать? Ваци ут, где разгружаться, я знаю, это как раз в город въезжать и не надо. Послезавтра утром.... Если колейка в Чишне будет небольшой, то доеду. Но на всякий случай ждите меня ближе к обеду. А у них что, восьмое - не праздник?
  - Отменили. Как наследие проклятого прошлого.
  Водитель укоризненно покачал головой.
  - Бедные их бабы.... Был у них один день в году - и того лишили. Демократы, чтоб им... - выругался Николай и затем деловито спросил: - Ну, так что, я тогда поехал? Мне еще триста восемьдесят верст пилить до колейки...
  - Езжай. Встречаемся в Будапеште.
  Водитель тут же исчез в кабине своей машины, 'МАЗ' деловито и утробно забурчал, рыкнул - и бодро поволок свой полуприцеп на шоссе. Одиссей вместе с паном директором посмотрели ему вслед.
  - Ну, гут. Первый этап прошли успешно. За исключением небольшого убытка в двести долларов.
  - Да ладно, Саня, чего там. Завтра повяжут водилу с твоей контрабандой на словацкой границе - так в тюрьме эту пьянку будем еще лет пять вспоминать!
  - Сплюнь! Вечно ты каркаешь.... Да нет, я проходил несколько раз по этому маршруту. Досмотра там нет, так, бумажки посмотрят, и все. Словакам вообще до фонаря, что мы там в Венгрию волокём. На венгерской границе, в Парашшапуште, может, и откроют фуру - но это вряд ли. Короче, давай поспим в машине, и завтра на рассвете стартуем.
  - Саня, ну на хрена в машине? Вон мотельчик через дорогу...
  Одиссей, откровенно говоря, хотел слегка наказать пана директора за невоздержанность языка - но, при здравом рассуждении, нашел его предложение разумным. Действительно, дорога впереди еще дальняя. За завтрашний день им надо будет пройти где-то восемьсот километров, пересечь две границы, верст двести пилить по горам - действительно, перед такой дорогой надо нормально выспаться. Что их еще ждет впереди...
  
  ***
  - Ну, давай, Гончаров, рассказывай, что там слышно с фронтов. - Генерал Калюжный обвел взглядом сидящих за столом офицеров и продолжил: - Когда начнется? Уже вычислил?
  - Почти. - Гончаров, по своему обыкновению, встал: - Пятого марта немцы объявили, что готовы к военной оккупации Косова. Шесть тысяч штыков при тяжелом вооружении - в том числе танки. Пытаются перехватить у американцев влияние на албанцев - и, по ходу, у них это неплохо получается. Шестого сенатор Доул пытался встретиться с Хашимом Тачи, де-факто - главой УЧК. Ничего не получилось. То есть с разными второстепенными деятелями сенатор поручкался, но главного - согласия подписать мирное соглашение от того, кто реально контролирует процесс - не добился. Сегодня албанская делегация на переговорах не смогла подписать даже предварительные условия - основная масса полевых командиров склонна к продолжению войны. Значит, кто-то из серьезных игроков пообещал им военную помощь в любом случае - иначе они бы так не задирались. И это не только американцы. Сегодня же глава военного комитета Науманн обвинил, как он сказал, 'некоторых политических лидеров' в нежелании поддержать военную акцию против Югославии. Некоторые считают, что это камешек во французский огород.
  По моим расчетам, бомбежки начнутся где-то через две недели, в период двадцать второго - двадцать шестого марта. По соображениям погоды - все остальные соображения уже не имеют никакого значения.
  - Спасибо, подполковник. Работайте.
  Гончаров собрал свои бумаги и покинул кабинет генерала Калюжного. У стола остались сидеть Левченко и Румянцев.
  - Дмитрий Германович, у тебя готов вариант работы твоей аппаратуры в случае пусков ракет и стартов самолетов с кораблей в Адриатике?
  - А как же! На самом фешенебельном курорте Хорватии - правда, он пока в состоянии строительства - в подвале отеля 'Эксельсиор' установлены два генератора помех системы позиционирования, а в электрощитовой - благо, она сейчас не работает - генератор импульса. В Черногории разместили десяток установок. Даже в Тиране! - не удержался от похвальбы подполковник Румянцев.
  - Ну что ж, отлично. Через две недели будь готов противоборствовать. Людей в Карпаты отправил?
  - Отправляю восемнадцатого. Чего им спешить?
  - Ну-ну, тебе видней. Давай, иди, работай. Мы тут с Левченко пошепчемся.
  Когда подполковник Румянцев вышел - генерал сел в свое кресло, закурил, медленно выпустил колечко дыма. В кабинете повисла настороженная тишина.
  - Вот что, дружище Дмитрий Евгеньевич. Хочу я тебе поручить одно дельце, в рамках нашей операции 'Обилич'. Как ты думаешь, много юги насшибают аэропланов супостата?
  - Думаю, сколько-нибудь собьют.
  - Дай-ка ты поручение Загороднему подготовить людей, чтобы с этих сбитых аэропланов - и, буде такое случится, с крылатых ракет - они добыли всю, какую возможно, аппаратуру, а главное - системы 'свой-чужой' и оборудование для распознавания целей. Ежели можно будет добыть целую ракету или бомбу - а, ежели камрад Румянцев не брешет, то такие должны будут быть - то чтобы эту ракету или бомбу немедля сюда бы доставить.
  - А пленных?
  - Нет, не надо. В девяносто шестом мы там замазались этой глупостью, больше такого я не допущу. Ну что может знать рядовой пилот бомбардировщика? Свою боевую задачу? Так я и без него ее знаю. Кларка или Солану в плен эти ж ребята не возьмут.... В общем, задача простая - с этой войны мы должны получить максимум информации о потенциале вероятного противника, если удастся - образцы новейшего вооружения и техники. Кстати, Янош Фекете молчит?
  - Пока - да.
  - Нравится мне это слово - 'пока'. Есть надежда?
  - Есть. Люди подполковника Загороднего прошерстили очередь, тем более - третий день грузы таможенный терминал Чопа не оформляет, грузовики стоят без движения; так вот - машин с габаритным грузом из Белоруссии в ней в данный момент нет. Есть с фанерой, с ДВП, есть пустые под загрузку. Ни одной такой, которая могла бы быть пригодна для перевозки труб, не найдено.
  - То есть груз вместе с машиной провалился сквозь землю...
  - Никак нет. Есть предположение, что Одиссей погнал фуру через Польшу и Словакию.
  - То есть?
  - То есть мимо пресловутого немецкого сканера. Ведь те, что играют за черных, как думают? Своим немецким умом? Что, раз ракеты задумали отправить в тыл врага русские - значит, машина будет из России. То есть пойдет по тракту Москва-Киев, а затем - Киев-Чоп. С их точки зрения - совершенно логичное решение.
  - Ну?
  - А мы отправили груз из Белоруссии. И ехать ему удобнее не через Украину, а через Польшу. На границе с которой этот груз никакие сканеры не ждут.
  - А на границе Польши со Словакией? Ведь между Венгрией и Польшей есть еще эта страна?
  - Тем более! И уж никто не ждет фуру с нашей начинкой на венгерско-словацкой границе!
  - То есть ты считаешь, что у нас появился шанс?
  - Уверен в этом.
  - Ну-ну. Слепый казав - побачимо...
  
  ***
  - Саня, смотри - бронепоезд! Вот это да!
  - Да это просто музей Словацкого национального восстания. Поезд - экспонат. - Погасил энтузиазм водителя Одиссей.
  - Музей... - разочарованно протянул Игорь. - Жаль. Я уж подумал, что у словаков до сих пор бронепоезда на вооружении.
  - Ты будешь смеяться, но это они у нас до сих пор на вооружении. Я сам видел такой в Новороссийске, в девяносто первом году, когда в Геленджик отдыхать ездил. Настоящий, и экипаж при нем. Не такой, конечно, как этот антикварный панцерцуг, но - бронепоезд. Кстати, я тебе рассказывал, как однажды военно-воздушными силами СССР командовал?
  - Не-а. Такой брехни я от тебя еще не слышал.
  - А это не брехня, а чистая правда. Короче, слушай.
  Было это дело на новый, восемьдесят восьмой, год. Я тогда заступил старшим смены телеграфистов на узел связи запасного центрального командного пункта ВВС. Позывной тогда у нас был 'Простор', как сейчас помню. А оперативным дежурным в тот вечер был генерал-лейтенант Орефьев; причем, заметь, тогда по каким-то соображениям все управление военной авиацией шло от нас, а 'Унция', головной ЦКП, стал на профилактику. Понаехало тогда к нам старших офицеров и генералов - как собак нерезаных, проходу не было от больших звезд. Ну, это так, между прочим.
  Вот, значит, заступаю я тридцать первого в восемь вечера на дежурство, и особых проблем не вижу - торт уже в наличии, разных ништяков натаскали мы из чепка изрядно, работы нет - кто ж в ночь на Новый год летает? - в общем, собрались мы провести новогодние торжества даже лучше, чем в роте.
  Генерал же Орефьев, оперативный, этот наш энтузиазм не разделял. Захотел он свинтить в Москву, к семье. Дело житейское. Тем более - никакой войны вроде не предвидится, авиацию в воздух по тревоге поднимать не надо, да и она все равно вся за столами сидит, водку с салатом 'оливье' трескает.
  Ну вот. И задумал генерал Орефьев смыться. Но просто так смыться ему нельзя, надо кого-то за себя оставить. Кого? А вот дежурный по связи подполковник Епихин! Ну-ка, подь сюды, подполковник! И сажает Орефьев нашего дежурного по связи за свой пульт, а сам - на машину и в Москву.
  Дело, сам понимаешь, движется к одиннадцати часам. Подполковнику Епихину тоже в облом в генеральском кабинете в одиночестве сидеть - у них уже и фуршет в оперативном зале накрыт, и телефонистки приглашены, помоложе которые... в общем, вызывает подполковник Епихин капитана Самарцева, дежурного по телеграфу. Дескать, капитан, посиди тут часок-другой, побудь ответственным за ВВС. Капитану куды деваться? Яволь, руку под козырек - и садится в генеральский кабинет.
  Но у него ж тоже сабантуйчик намечен! С чинами его телеграфного центра - двумя лейтенантами, тремя прапорщиками и четырьмя дружелюбными телеграфистками. И он тоже никак этот сабантуй пропустить не желает!
  И вот вызывает он сержанта Леваневского - старшего смены телеграфистов. И строго так ему - то бишь, мне - говорит: 'Приказываю вам, товарищ сержант, побыть тут пока дежурным!' Дескать, неотложные служебные дела требуют присутствия капитана на телеграфном центре.
  Мое дело - телячье. Приказали - сижу. Тем более - знаю, что мой кусок торта и мою долю разных ништяков без меня мои ребята не сожрут. В крайнем случае, я под утро все это уговорю.
  Сижу. Скучно. Кабинет огромный - даром что под землей! - на стене карта мира электронная, огоньки мигают, пунктиры, всякие непонятные обозначения. Телефонов на столе - шесть штук! Один с гербом! Открыл я от скуки инструкцию дежурному генералу, почитываю, на ус мотаю.
  Тут - двенадцать часов. И телефонный звонок! Я чисто инстинктивно - веришь, Егор, и даже в мыслях не было ручонки шаловливые убрать - хватаю за телефон и бодро так докладываю в трубку - дескать, сержант Леваневский слушает!
  С той стороны - легкий ступор. Потом густой такой баритон спрашивает осторожно - мол, сынок, а что ты тут делаешь? Отвечаю - несу службу. А где, спрашивает голос уже как-то подозрительно умильно - где генерал-лейтенант Орефьев, оперативный? Нету его, отвечаю, и где он находится - не ведаю. А кто, спрашивает голос еще более сладко, из старших офицеров под рукой у тебя, дорогой мой сержант, имеется? А никого, отвечаю! Тогда уж голосок вовсе на патоку стал похож с елеем - а младшие офицеры хоть какие-нибудь есть в окрестности? Опять же отвечаю, никак нет! Причем стараюсь отвечать лихо и по-молодецки. А кто ж тогда авиацией Советского Союза командует? - пытает меня сладкий баритон. А я и командую - сержант Леваневский - отвечаю я. Тогда голос меня с Новым годом поздравляет, желает успехов в боевой и политической - ну, я ему в ответ то же самое. И осторожненько так интересуюсь - а с кем это я сейчас разговариваю? Голос мне так просто и отвечает - дескать, командующий ВВС это, маршал авиации Полбин.
  Знаешь, что такое - получить с размаху удар ломом в солнечное сплетение? Вот примерно такие ощущения у меня в этот момент и были. Выдохнуть не могу, замер с трубкой у уха - и только нечленораздельно мычу что-то про себя.
  Маршал трубку положил, пошли короткие гудки - и меня малость отпустило. Больше, слава Богу, звонков не было - до самого прибытия подполковника Епихина. Который ввалился в генеральский кабинет где-то минут через двадцать - красный, как рак. Меня из-за стола выставил, велел к себе убираться. Ну, я и пошел.
  - И чем кончилось?
  - Для отцов-командиров - не знаю. А для меня - благодарностью командующего в приказе по ВВС.
  - За что это?
  - За отличное выполнение служебных обязанностей, за что ж еще?
  - И сколько ж времени ты оперативным пробыл?
  - Тут дело не в том, сколько я был оперативным. А в том, что, пока главкома на пункте управления нет - оперативный дежурный выполняет обязанности командующего ВВС. То есть я все эти полтора часа, что сидел за генеральским столом - формально был главнокомандующим военной авиацией Советского Союза. Маршальская должность, между прочим! Жалко, на жалованье это никак не отразилось...
  Пан директор уважительно покачал головой.
  - Да, карьерный рост охеренный! Ты кто тогда по должности был? По строевой?
  - Замкомвзода.
  - А стал - главком! Круто.... Жаль, недолго музыка играла.
  - Да нет, достаточно. О, уже и Парашшапушта на горизонте!
  Действительно, они подъезжали к венгерской границе.
  Очереди никакой к пункту пропуска не было. Одиссей было подумал, что и проверять их никто не выйдет - но напрасно. Кто-то из венгерских пограничников заметили незнакомые номера - и к шлагбауму высыпало их человек пять.
  Один из них подошел к водителю и, строго глядя тому в глаза, проговорил:
  - Kerem az utlevelet!
  - Саня, чё ему? - обернулся к спутнику директор фирмы 'Авитекс'.
  - Паспорт твой требует. - И Одиссей, достав свой паспорт и приложив к торчащему за козырьком паспорту Игоря, протянул оба документа пограничнику: - Тешек утлевелем!
   Пограничник немного удивленно посмотрел на Одиссея, затем, уже гораздо более мягко, спросил:
  - Az utazas celja?
  - Бизнес. Хиваталош .
  - Tartozkodasi ideje?
  - Хат нап.
  Пограничник молча протянул им паспорта и отдал честь.
  - Чё, все? - Игоря изумило столь быстрое прохождение пограничного досмотра.
  - Не-а, еще вон те мужики в синей форме должны подойти. Таможня.
  Но таможенники не стали обременять себя излишними формальностями. Один из них, по виду - самый молодой - подошел к 'фиату', безразлично посмотрел на пассажиров, и лениво спросил:
  - Vam valami elvamolnivaloja?
  - Нем! - бодро ответил Одиссей.
  Таможенник едва заметно махнул рукой - проезжай, дескать - и через несколько секунд они оказались в пределах Венгерского государства.
  Когда таможенный пункт Парашшапушта оказался далеко позади, Игорь с уважением протянул:
  - Ну-у-у, ты даёшь!
  - В смысле?
  - Ну, на ихнем языке рубишь!
  - Двести слов. Больше не потянул. И то я тебе скажу, язык - не дай Господь! Двадцать шесть падежей приблизительно!
  - Ого! - аж присвистнул Игорь.
  - Зато - никаких родов, ни женского, ни мужского, ни среднего. И никаких времен. Все он-лайн. Суффиксальное словообразование. Короче, если захочешь выучить венгерский - лучше удавись.
  - Это ж как - никаких родов?
  - А вот так. И личных местоимений нет.
  - А как же тогда сказать 'мой дом'?
  - Хм. Да, в общем просто. 'Хаз' - это дом. Просто дом, ничейный. 'Хазам' - мой дом. 'Хазамбан' - в моем доме.
  - Да-а, не дай Бог на венгерке жениться.... А все ж смотри, как тут у них границу переходить просто. Пять минут - и вся недолга. Европа!
  - Не был ты на чешско-словацкой границе осенью девяносто третьего. Все с оружием, чехи на словаков и словаки на чехов как враги смотрят, машины шмонают - аж пыль столбом! Ну, то есть чехи - словацкие машины, и наоборот. Такой был, ты знаешь, накал противостояния в последнем градусе, что казалось - еще чуть-чуть, и рванет. Они тогда как раз разводились, делились на Чехию и Словакию - и, видно, у обеих сторон к оппонентам много трудных вопросов накопилось. В общем, взаимной ненависти тогда на границе было - с избытком.
  - Ты откуда знаешь?
  - Проезжал как раз тогда мимо. Из Берлина в Будапешт шел. А, кстати историю прикольную расскажу.
  Короче, не горел у меня правый ближний. Ну, днем, пока по Чехии проезжал - а шёл я из Дрездена через Теплице и Прагу на Брно - сам понимаешь, туда-сюда, а я вечером уже к Братиславе подъезжал. Пришлось ближние зажечь. Ну, и спалили меня словацкие полицаи. Обгоняют на 'шкоде-форман', и загорается у них на заднем стекле надпись 'стоп'. Ну, я, конечно, торможу. Выходят эти кренделя, пальцем на ближний показывают - дескать, все, приехали, друг ситный, паркуй свое авто и ремонтируйся; отпустить тебя не имеем права. Ну, ты ж словацкий сегодня днем слышал, когда границу пересекали и в Ружембероке обедали?
  - Слышал. Похож на украинский, такой, типа, западэнский.
  - Ну вот. То есть то, что они гутарят - я понимаю. Но ехать-то мне надо! И я им говорю - дескать, дорогие товарищи, отпустите Христа ради, это мне фонарь побили проклятые чехи в Брно! Ты думаешь? Тут же отпустили, а, чтобы я в Братиславе не заблудился - минут двадцать передо мной ехали, дорогу указывали на Дьер. О как!
  Дальше - больше. Проезжаю я венгерскую границу, и хатарёры - пограничники венгерские - тут же мне указывают на ближний: не горит, дескать! Пензбюнтетешт физетни! В смысле - штраф надо платить.
  А я им - братцы говорю, дорогие хатарёры! Это мне проклятые словаки фару разбили, а сам я не местный, и денег у меня нет.... Покачали головами хатарёры, посокрушались над такой бесчеловечной словацкой подлостью - да и отпустили!
  - Хатарёры хатарёрами, а где мы жрать будем? Уже вечереет... - Игорь искательно глянул на своего спутника.
  - Да в Будапеште и поужинаем, чё уж тут.... Осталось двадцать километров где-то.
  - Ну, тогда без базару! А в Будапеште куда?
  - Для начала тормознем где-нибудь у киоска 'Союзпечати' - ну, то есть не знаю, как у них эта музыка называется - и купим карту Будапешта. Въезжать в город мы будем через Уйпешт, потом через район Андялфёльд. Такой, я тебе скажу, криминальный райончик, лучше там не задерживаться. Добраться нам надо до Непштадиона, для чего требуется выехать на Хунгария кёрут. Там есть гостиница одна, я как-то там пару раз останавливался. Недорого, персонал говорит по-русски, в номерах кухни - в общем, самое то. Видок там не сильно живописный, кругом - трамвайный парк - но нам там видами любоваться не будет времени. Переночуем, а утром - на склад, адрес у меня есть.
  - Добро. А что это впереди? Не Будапешт?
  Одиссей взглянул на темнеющие на горизонте контуры каких-то складов, заводских корпусов, оград и заборов - и уверенно подтвердил:
  - Он. Причем въезжаем мы в мадьярскую столицу с самой непрезентабельной стороны.
  - А что, есть другие варианты?
  - Конечно! Со стороны Дьера если въезжать - но это в Буду - то сначала такие живописные коттеджики, потом современные дома многоэтажные, набережная - и сразу Дунай!
  - Голубой?
  - Он вообще-то грязный до ужаса, всегда серо-стального цвета. Ладно, вот и киоск. Надо карту купить и телефонную карточку. Тормози!
  Одиссей вывалился из машины (все же задницу изрядно отсидел!) и, ковыляя, подошел к киоску.
  - Керем Будапешт теркепе . Эш телефон карт. - Одиссей не помнил, как будет по-венгерски 'телефонная карта', но понадеялся на интернациональное значение этого понятия.
  Пожилая киоскерша протянула ему свернутую карту города и запаянную в целлофан телефонную карточку.
  - Меннибе кёрул а явиташ? - спросил он у продавщицы - и тут вдруг с запоздалым сожалением понял, что в спешке они не поменяли на пункте пропуска доллары на форинты. У него не было ни одного не то, что форинта - сраной монетки в двадцать филлеров на руках не имелось!
  - Otszaz hatvan forint, tesek! - проворковала из своего окошка тетка. Но, не увидев движения за деньгами, она тут же насторожилась.
  - Эдь перц...- он беспомощно оглянулся, надеясь на чудо - вдруг где-нибудь поблизости окажется обменник? Чуда не наблюдалось - спасительной надписи Penzvalto не было нигде.
  Тётка внимательно смотрела на Одиссея, и в глазах ее он ничего хорошего для себя не видел. А, была не была! В конце концов, должны же быть у них дорожные издержки! - и с этой мыслью Одиссей положил на прилавок бумажку в десять долларов.
  - Кет эзер форинт . - Пусть старуха малость наживется!
  К его удивлению, киоскерша спокойно взяла бумажку, прощупала ее - а затем, пошерудив в своей кассе, выдала ему сдачу; причем, насколько он понял, пересчитав венгерские бумажки - рассчиталась она с ним честно, почти в строгом соответствии с действующим курсом.
  Мда-а, однако - воспитание...
  - Кёсёнем сейпен! - бросил он продавщице и тут же увидел стоящий рядом с киоском телефонный автомат.
  Разорвав пластиковую упаковку, он тут же вставил карточку в приемник и набрал семизначный номер.
  - Udvozlom! - голос с той стороны прозвучал четко, как будто говоривший эти слова находился от Одиссея на расстоянии протянутой руки,
  - Янош?
  - Bocsanat?
  - Янош, приветствую, это Леваневский Александр!
  - О, Саша! Привет, привет! Ты уже в Будапеште?
  - Я - да, а музыка моя еще, похоже, нет. Но завтра будет стоять у ворот склада. У вас ничего не изменилось?
  - Нет-нет, ваши пианино ждут, я же договорился. В течении трех дней развезем все по магазинам. У вас какие планы?
  - Сейчас с коллегой еду в гостиницу, а вечерком хорошо бы встретиться.
  - Да, отлично. Вы где планируете остановиться?
  - Как и в прошлый раз, в 'Меридиане'.
  - Отлично, я в восемь за вами заеду. До встречи!
  Однако как радуется! Еще бы, ответственности никакой, а тринадцать косарей в карман оп! - и упадут. Пятьсот ему нужно будет сразу отстегнуть, а потом еще друг сердечный Янош с каждого проданного рояля, как называет инструменты Игорь, получит еще по полкосаря. Можно радостно приветствовать белорусских лошков деревенских!
  Ладно, дружище Шепечек, мы еще посмотрим, кто с этой сделки получит основную прибыль! И на чьей улице, в конце концов, будет праздник...
  
  
  
  ***
  - На, читай! - и с этими словами генерал Калюжный бросил на стол перед подполковником Левченко газету 'Известия'.
  - Что случилось, Максим Владимирович? - Левченко слегка опешил. Что там такого, в этой газете? Раскрыта наша сеть в Македонии? Ребята Крапивина попались в Италии?
  - А то, что нет предела человеческой подлости! Читай, где отчёркнуто!
  Хм... 'Российское судно 'Новороссийск' прибыло в порт Салоники с грузом военной техники и личным составом германского воинского контингента, предназначенным для акции в Косово...'. Да-а-а, предела, действительно, нет. Россия, исторический союзник сербов, перевозящая солдат и оружие врагов Сербии... Мерзко.
  - Такое чувство, что по горло в дерьмо окунулся. И ты понимаешь, Левченко, на сто процентов я уверен, что фрахт на этот грёбаный 'Новороссийск' был выше, чем на какого-нибудь панамца или камбоджийца - ставлю свою генеральскую фуражку против твоего червонца. И все равно немцы русский корабль зафрахтовали - чтобы показать сербам, что нет у них шансов, что русские, их союзники, в услужении у НАТО. Это, я тебе скажу, мощный психологический момент! Да, время негодяев... - генерал досадливо поморщился, затем, согнав с лица горечь, повернулся к Левченко: - Ладно, что из Будапешта? Ты, когда я вошел, сиял, как надраенный медный самовар. Доехали наши детки до мамки?
  - Доехали, Максим Владимирович! Сегодня утром в Варшаву по оперативному отзвонился Янош Фекете. Все прибыло в целости и сохранности; Одиссей снял склад в Ференцвароше - это такой район в Пеште - и поставил туда два пианино специальной сборки. Восемнадцатого одно из них заберет человек Митровича - по легенде он переезжает на ПМЖ в Италию, перевозит личные вещи. Двадцатого трубы будут недалеко от Авиано, есть там такой городишко Реджо-дель-Марко. Ребята сняли овчарню, оборудованную хозяином под экотуризм, оттуда взлетно-посадочная полоса - как на ладони. Пару пусков они сделают оттуда - взлетают супостаты парами, как раз дичь для наших стрелков. И еще два пуска запланированы из другого места - из гаража, в двух километрах на восток от базы. В общем, со всех точек досягаемость по высоте и дальности - стопроцентная. Люди на месте. Обживаются.
  - Резервный вариант предусмотрели?
  - Да, Таманец арендовал две лодки для туристов - сейчас не сезон, этого добра в поселках на Адриатическом побережье немеряно; если будут трудности для стрельбы с сухопутья - стрелки выйдут в море. На всякий случай Таманец хочет сам дублировать и страховать стрелков в море - все ж морской пехотинец в прошлом...
  - И их в этом море будет словить - проще простого.
  - Не факт. Засечь пуск очень трудно, после выстрела они пустой контейнер и прицельное устройство просто утопят; поди докажи, что именно эти туристы на самом деле - злодеи!
  - Ладно, на крайняк, и в тюрьме можно немножко посидеть. А второй комплект?
  - Пока не определились. Подготовили вариант отправки в Германию, в Баварские Альпы - но это в том случае, если немцы разрешат действовать со своей территории. В принципе, их никто особо спрашивать не будет, но Австрия - она не член НАТО - может запретить полеты в своем воздушном пространстве. Немцы вполне могут такой финт своих единокровных родственничков обеспечить. Тогда взлетающим самолетам придется огибать австрийское пространство по кривой - над Чехией, Словакией и Венгрией.
  - Ну и облетят, в чем проблемы?
  - В дальности действия. Крюк - пятьсот километров почти. И либо они будут заливать больше топлива и, соответственно, подвешивать меньше бомб и ракет - либо будут использовать дозаправку в воздухе.
  - Что-то у тебя рожа лица больно хитрая. Что задумал, колись!
  - Заправщики будут базироваться на Венгрию или Чехию. Скорее всего - на будапештский аэропорт Ферихедь.
  - Постой-постой! И ты хочешь...
  - Немного поучить мадьяров хорошим манерам. Да и кроме заправщиков, я думаю, будет по ком пострелять. Самолеты дальнего радиолокационного наблюдения, транспортники... Главное, чтобы по пассажирскому лайнеру не влупить. А любой военного вида борт, взлетающий с будапештского аэродрома - это цель.
  - Ну что ж, тогда, пожалуй, действительно не стоит всех близнецов в западную Европу отсылать. Одного-другого стоит оставить в бывшем соцлагере. Когда твой Одиссей думает вернуться? Девочку я его, кстати, нашел. Только ему те новости, что ты о ней расскажешь, будут совсем не в радость...
  - Янош сказал, что курьер вовсе и не собирается пока уезжать из Будапешта. Живет пока в гостинице, но попросил Яноша подыскать ему квартирку на месяц.
  - А как мотивировал?
  - Янош сказал, что, типа, хочет он деньги за груз-прикрытие собрать. Но эта версия - как он считает - так, для отмазки.
  - Что-то твой парень задумал.... Ну, да ладно, он вольный казак. Может, он нам в Будапеште как раз и пригодиться.
  - А что с Гердой Кригер?
  - А ничего хорошего с Гердой Кригер. Работает эта симпатия нашего Одиссея в ровно противоположном нашему ведомстве - федерального канцлера. Сиречь - в БНД. Причем в отделе, занимающемся странами СНГ - понятное дело, главным образом Россией. Замужем. Ребеночку уже, слава Богу, шесть лет с небольшим, мальчонка.
  Левченко вдруг начал что-то лихорадочно считать на пальцах, шевелить губами - и внезапно лицо его озарилось радостной улыбкой:
  - Товарищ генерал! Сколько, вы говорите, мальчику?
  - Шесть лет и четыре месяца. Родился в девяносто втором, в декабре... а что такое?
  - А то, что у меня для Одиссея есть потрясающая новость!
  - Погоди. Ты думаешь, это его ребенок?
  - Я не думаю. Я знаю! У него сын! Понимаете, сын! От любимой женщины! Господи, как же ему это сообщить?
  Генерал присел за приставной столик, закурил, задумался. Выпустил колечко дыма, полюбовался на него, затем рассудительным тоном произнес:
  - А куда торопиться? Сын уже родился, свежей эту новость уж никак не назовешь. Яноша можешь, конечно, известить, но не специально - будет связь, сообщишь. Пусть обрадует нашего папашу. Хотя, ты знаешь, не думаю я, что у них что-то склеиться. Немочка, по отзывам коллег, карьеристка жуткая, эдакая железная леди мейд ин Дейчланд. И муж у нее в той же конторе работает. Некто Франц Шуман, сорока трех лет, из 'весси'. Уроженец Гамбурга. В общем, нормальная немецкая семья, трудятся на ниве шпионажа, ребенка растят. Хотя... В общем, ладно, извести Яноша.
  Он встал, прошелся по кабинету, затушил сигарету о блюдце.
  - Вечно у тебя, Левченко, нет пепельницы. Как ты живешь?
  - А я не курю, товарищ генерал.
  - Не курит он... Ладно, пошел я. Что-то нервничать я стал в последние дни, жду эту войну, прям как неопытная невеста дня свадьбы... И хочется, и колется. Старею, наверное. Шестая война на моем веку - и, насколько я понимаю, еще совсем не последняя. Устал я, Левченко. Очень устал. А больше всего устал от того, что последние десять лет мы все отступаем да отступаем; и конца этому отступлению что-то лично я не вижу. Где оно, наше Бородино? А, Левченко?
  - Извините, Максим Владимирович, но думаю я, что и завтра мы Бородина не достигнем. Шансы у наших мизерные - правильно было бы сказать, что у них совсем нет шансов.
  - Знаю, Левченко. Но вот что я тебе скажу: свое Бородино каждый из нас выбирает сам. Сам. 'Шпагу для дуэли, меч для битвы - каждый выбирает по себе'... Хм....А крестничку своему ты про сынишку сообщи, сообщи. С такой вестью и жить приятно, и умирать веселей...
  
  
  
  
  Глава пятая
  
  ***
  
  - Здравствуйте, фрау Шуман! - Старший советник Молнар распахнул дверь, подал руку - и, когда молодая дама с его помощью покинула уютный салон покрывшегося изрядным слоем пыли от дальней дороги 'мерседеса' - церемонно поклонился и поцеловал ей кончики пальцев.
  - Боже, Ференц, вы опять поражаете меня своей галантностью! Здравствуйте! - и, обернувшись к водителю, строгим тоном произнесла: - Ungehindert!
  Машина тут же тронулась от здания Службы, лихо развернулась и через несколько секунд промчалась мимо стоящих на тротуаре фрау Шуман и старшего советника Молнара.
  - Юля, ваш водитель даже не передохнул?
  - А он не мой. Шеф разрешил мне воспользоваться его служебным автомобилем - но при условии, что я не задержу его ни на секунду. Вчера ваш господин Ковач позвонил в таком ужасе, что мы пришли к выводу о крайней неотложности моего визита. Ну, пойдемте в дом!
  - Итак, что же у вас тут произошло? - войдя в кабинет Молнара, спросила фрау Шуман.
  - Дело, не терпящее отлагательства.
  - Так говорит мой муж, когда речь идет о платежах по кредиту за дом. Неужели все так банально?
  - Хм... Гораздо банальнее. Вчера мы задержали двух русских агентов.
  - Ого! Смело! Вы уверены, что они именно русские агенты? Не украинские, не белорусские? И что они вообще агенты?
  - С вашего позволения, я изложу суть проблемы, и причины, почему нам потребовалось столь срочно вызывать кого-нибудь из БНД.
  Так вот, позавчера в городе Капошвар - это на юго-западе Венгрии, комитат Шомодь, у границы с Хорватией - патруль полиции арестовал двух подозрительных мужчин, перевозивших в грузовом фургоне обломки каких-то приборов и части металлической обшивки самолета. Задержанные имели при себе паспорта граждан Беларуси, крупную сумму денег в долларах, евро и форинтах, и почти не говорили по-венгерски. Специалист по русскому языку был, конечно, довольно быстро найден, и с его помощью мы узнали, что вышеуказанные господа купили обломки сбитого во время боснийской войны самолета и везут его к себе домой для пополнения своей частной коллекции.
  Мы бы, конечно, не стали обращаться к вам по поводу такой мелочи; но в полости микроавтобуса, тщательно замаскированной, было найдено вот это. - И с этими словами Ференц Молнар достал из ящика и положил на стол два каких-то документа.
  Фрау Шуман взяла их в руки, раскрыла оба на первой странице и прочитала:
  - Oberstleutnant Genneke; Major Bortman . Офицерские удостоверения личности бундесвера. Эти ваши задержанные не объясняли, откуда у них эти документы?
  - Сказали, что купили на базаре в Загребе. Трофеи боснийской войны.
  - Они их никак не могли купить ни на каком базаре. Истребитель-бомбардировщик 'Торнадо', пилотом которого был подполковник Геннеке, а штурманом - майор Бортман - был сбит огнем сербской зенитной артиллерии в небе над Крагуевацем в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое марта, то есть ровно неделю назад.
  - Вот именно поэтому мы и попросили ваше начальство прислать кого-нибудь, кто бы смог разобраться в этом деле. Вы же не признали потерю своего бомбардировщика?
  - Официально самолет разбился во время учебного вылета в Баварии. Экипаж погиб.
  - Он действительно погиб?
  - Ференц, ну откуда мы знаем? Сербы пока не сообщают о пленных в Красный Крест.
  - То есть пленные у них уже есть?
  - Ференц, если идет война, то пленные всегда есть. Мы достоверно знаем о четырех пилотах, захваченных югославами, и предположительно - о трех, взятых в плен формированиями боснийских сербов, которых мы не признаем.
  - То есть потери вы несете?
  - Господин Молнар, насколько я помню, Венгрия тоже какое-то отношение имеет к Североатлантическому блоку. Следовательно, потери несем МЫ.
  - Ну, Венгрия в этой войне не участвует...
  - Это вам только кажется. Есть решение разместить у вас вспомогательную авиацию блока - разведчики, заправщики.... Сегодня второе апреля? Ну вот, через недельку и вы сможете насладиться участием в войне на Балканах.... Не все ж немцам отдуваться одним. Ладно, когда можно будет переговорить с этими двумя... 'коллекционерами'?
  - Сегодня утром их перевезли из Капошвара в Будапешт; сейчас я распоряжусь, и их доставят в мой кабинет. А пока - не желаете ли позавтракать? Вы же, по расчету времени, выехали чуть ли не до рассвета?
  - Да, в четыре утра. В семь были в Праге, в десять - в Братиславе, в Будапешт въехали в двенадцать. Гонка сумасшедшая! Я бы выпила чашку кофе, пару каких-нибудь бутербродов, стаканчик апельсинового сока. Вы сможете это создать из воздуха, Ференц?
  - Ну, я не волшебник.... Но сейчас все будет. Вчера, когда главный советник Ковач звонил вашему шефу, я почему-то подумал, что вы приедете в Будапешт голодной. Это уже традиция...
  С этими словами советник Молнар вышел из кабинета - и через три минуты вернулся, торжественно неся перед собой поднос, закрытый белоснежной салфеткой. Поставив поднос на стол, он артистичным жестом сдернул покрывало - и перед глазами фрау Шуман предстало восхитившее ее зрелище.
   - Боже, Ференц, как это мило! Что вот это в горшочке?
  - Токань вадас модра. Тушеное мясо по-охотничьи.
  - Ага. Прелестно! Так, в кофейнике кофе, сливки.... Это как называется?
  - Текерч еш тейсинхаб - фруктовый рулет со взбитыми сливками.
  - И мне одной все это предстоит съесть?
  - Увы, такова ваша доля.
  - Ференц, вы желаете погубить мою фигуру. Ладно, я пока перекушу, а вы распорядитесь, чтобы задержанных белорусов доставили сюда. Сколько вы еще можете их держать?
  - Ну, если честно, то предъявить им какие-то обвинения мы не имеем возможности. Паспорта у них в порядке, 'торнадо' они сами однозначно не сбивали, да если бы это было и так - доказать мы это не можем. Привлечь их можно лишь за контрабанду - и то, основания крайне хлипкие. В лучшем случае, административный арест на двенадцать суток и штраф.
  - То есть вы их отпустите?
  - Безусловно. Занесем в картотеку, изымем предмет контрабанды, может быть, поставим запретительный штамп на въезд - но отпустить, конечно, отпустим. Нет состава преступления.
  - А вот с точки зрения немецкой юстиции - очень даже есть. Мы сможем еще сегодня... нет, уже завтра утром - выслать вам запрос на экстрадицию, и у себя сможем их вдумчиво поспрошать.
  - По обвинению?
  - По подозрению в убийстве немецких граждан. В конце концов, у них найдены документы немецких офицеров.
  - Не пройдет. По официальной версии, офицеры погибли во время тренировочного вылета.
  - Ференц, вы вообще за кого?
  - Я - за истину.
  - Хм... Ладно, предположим. Но ведь мы вовсе не обязаны говорить всю правду этим задержанным?
  - Не обязаны.
  - Ну, так мы их запугаем!
  Старший советник Молнар скептически посмотрел на фрау Шуман, покачал головой, вздохнул.
  - Что это вы вздыхаете так вызывающе, Ференц?
  - Сейчас вы все поймете сами, милая Юля.... А вот и задержанные!
  В кабинет Молнара вошел офицер в форме полиции, вместе с ним - двое в штатском; за ними, закованные в наручники, вошли двое молодых мужчин славянской внешности, в потрепанной одежде, в новых, но изрядно грязных кожаных куртках.
  - Ференц, скажите охранникам, чтобы подождали за дверями.
  Один из задержанных с удивлением взглянул на молодую женщину, властно распоряжающуюся в кабинете венгерской Службы национальной безопасности, и при этом говорящей на хорошем русском языке.
  Охранники вышли. Фрау Шуман обратилась к арестантам:
  - Прошу вас, господа, проходите, садитесь. Мне нужно с вами побеседовать.
  - А нам - нет. - Один из задержанных дерзко посмотрел в глаза фрау Шуман и повторил: - Нам нет нужды с вами разговаривать. Мы требуем консула России!
  - У вас белорусские паспорта. - Мягко напомнил грубияну советник Молнар.
  - В условиях отсутствия в данной стране представителя белорусских дипломатических служб - обязанности по защите прав белорусов несут представители российского дипломатического представительства, - как по-писаному, изложил все тот же дерзкий тип.
  Второй задержанный рассудительно добавил:
  - Вам что, лишние проблемы нужны? В железа нас заковали, сторожат, как преступников... Короче, давайте консула, и будем закругляться. Нам вам сказать нечего.
  - А вы знаете, что я здесь представляю власти Федеративной Республики? - в запале бросила фрау Шуман.
  - Вы здесь, дамочка, представляете дешевый спектакль, 'А вот мы вас сейчас атата по попе!' называется. И больше ничего. Вы хоть знаете, что значат венгерские визы в наших паспортах? Это значит, что мы вверяем себя попечению венгерских властей, а они, в свою очередь - гарантируют нам безопасность пребывания в их стране. Венские протоколы надо было бы вам почитать...
  - Мы можем выдвинуть против вас обвинение в убийстве немецких граждан! - уже менее решительно, но все еще напористо продолжила фрау Шуман.
  - Это обвинение невозможно доказать, и вы это знаете лучше меня. В общем, так. Или мы через час разговариваем с консулом - или через десять - или сколько нам там намерят по факту фальшивой контрабанды? - суток мы разговариваем со здешним прокурором. Нам торопится некуда, мы можем и в Будапеште пожить, пока дело наше будет слушаться. Оно вам надо? Ведь всплывет много чего интересного...
  В кабинете повисла гнетущая тишина.
  Молнар откашлялся, осмотрел свой кабинет, и неожиданно спросил:
  - Тогда, может быть, чайку?
  Все трое участников недавней перепалки уставились на него с недоумением.
  - Я спрашиваю - чаю кто-нибудь желает? У меня и сушки есть. Московские! - похвалился хозяин кабинета.
  Задержанные переглянулись, затем напористый чуть кивнул рассудительному. Тот кивнул головой:
  - Можно. Только железа снимите.
  Молнар вышел в коридор, вернулся с чайником и офицером полиции. Тот, бормоча себе под нос какие-то ругательства, снял с задержанных наручники и в нерешительности застыл у двери.
  - Minden jot! Viszontlatasra! - вежливо выпроводил полицейского Молнар.
  Тот буркнул что-то недовольно и вышел.
  - Послушайте, господа, я понимаю ваше возмущение, но и вы должны понимать - у южных рубежей Венгрии идет миротворческая операция...
  - Агрессия, если быть точным, - перебил старшего советника напористый задержанный.
  - Не важно; в конце концов, это все лишь вопрос терминов. Вас задержали с грузом, который является обломками потерянного немецкой авиацией истребителя-бомбардировщика...
  - Не потерянного, а сбитого! - Опять перебил все тот же напористый.
  - Хорошо, сбитого бомбардировщика 'торнадо'. Кроме того, у вас на руках были документы погибших летчиков...
  - Не на руках, а в машине. И отпечатков наших пальцев на этих документах обнаружено не было - как ваши коллеги в Капошваре ни старались! - торжествующе объявил второй задержанный, поспокойнее.
  - Пожалуйста, дайте мне договорить. Здесь присутствует фрау Шуман, представитель специальных служб Федеративной Республики. Мы вызвали ее именно потому, что дело касается офицеров и имущества ее страны. Если вы расскажете все, что вы знаете о судьбе экипажа, то ...
  - То ни хрена мы тебе не расскажем. Нет у вас против нас никаких аргументов, никаких доказательств. Железяки вы у нас заберете, паспорта попортите - на это вы мастаки. А больше - хренушки! Зови консула! Бомбить беззащитных вы все мастера...
  Тут фрау Шуман встала, прошлась по кабинету; затем, волнуясь, обратилась к задержанным:
  - Ребята, я вас ни в чем не хочу обвинять. Но поймите меня просто по-человечески - эти летчики мои соотечественники, подполковник Геннеке - вообще мой земляк, из Саксонии. Мне очень важно узнать, что с ними! Да, они бомбили сербские военные объекты; наверное, в ваших глазах они преступники. Но поймите, они всего лишь солдаты! Они выполняли приказ! Они такие же солдаты, как и вы! Да-да, можете не делать круглые глаза, я уверена, что вы тоже выполняете приказ своего командования - но в данный момент я готова не придавать этому никакого значения. Еще раз прошу вас - просто по-человечески войдите в положение родственников этих офицеров! Неужели их матери, их жены должны мучаться неведением, не спать ночами, просыпаться от малейшего шороха - только потому, что вы решили по каким-то, нам неведомым соображениям, скрыть правду об этом самолете?
  Задержанные молча выпили чай, похрустели сушками. Затем тот, что был понапористее, сказал глухо:
  - Ладно. Если без протокола, чисто по-человечески.... В общем, подполковник жив. В Нише, в госпитале военном лежит - при катапультировании ему куском обшивки перебило сухожилия на правой ноге. Ничего, в общем, страшного, ногу ему врачи спасли, ходить будет. Не знаю, правда, как насчет летать.... Со штурманом похуже. Штурман погиб. Похоронен возле деревни Нетуница, в семи верстах на юг от Крагуеваца, местные в курсе. Больше ничего не спрашивайте.
  - Господин старший советник Молнар, у венгерской службы национальной безопасности есть вопросы к этим господам? - официальным тоном спросила фрау Шуман.
  - Нет. Обвинение в контрабанде им предъявлено со стороны таможенного департамента министерства финансов.
  - Предметы контрабанды - включая приборы и документы - в ведении какой службы находятся в данный момент?
  - Полиции города Капошвар. У меня, правда, есть передаточный акт, но его еще не заверил главный советник Ковач.
  - То есть эти господа в уголовных преступлениях не обвиняются?
  Задержанные недоуменно переглянулись, не понимая, что происходит.
  - Нет, фрау Шуман, уголовная полиция не имеет к ним никаких вопросов.
  - То есть вы можете их отпустить под обязательство прибыть в суд?
  Молнар изумленно посмотрел на фрау Шуман.
  - Ну, в принципе, да.
  - Думаю, германская сторона не будет предъявлять этим вашим задержанным какие-либо обвинения. Мы к ним претензий не имеем.
  Старший советник Молнар опешил.
  - Хм.... То есть я могу их прямо отсюда отпустить?
  Фрау Шуман решительно кивнула головой.
  - Можете.
  Старший советник Молнар встал, и, прокашлявшись, объявил:
  - Господин Вергеенко, господин Вишневский, вы можете считать себя свободными, но в день, указанный в повестке, вы обязаны будете прибыть в административный суд города Капошвара и получить то наказание, которое этот суд сочтет возможным на вас наложить. В случае невозможности прибытия вы можете доверить представлять свои интересы любому венгерскому адвокату по вашему собственному желанию. Выйдите пока в коридор, мне надо оформить все бумаги.
  Когда задержанные вышли, Молнар удивленно спросил у фрау Шуман:
  - Юля, вам достаточно этих сведений?
  - Достаточно. Все равно больше мы ничего получить не сможем. Эти люди официально никаких преступлений не совершали, и, кстати, даже акта их задержания на границе у нас нет - ваши пограничники и таможенники не обратили внимания на груду алюминия и кучу разных приборов, лежащих в их машине. Кстати, поразительная беспечность для прифронтового государства... Их случайно - случайно! - задержали в Капошваре! То есть вообще факта контрабанды у нас нет. - Фрау Шуман прервалась на минуту, допила свой кофе, а затем продолжила: - Да, понятно, что эти люди выполняют задания каких-то русских спецслужб. Или даже белорусских. Понятно, что вывезенные ими приборы - если бы их случайно не задержали в Венгрии - послужили бы для детального исследования где-нибудь в подмосковных городках - Монино или Жуковском. Все это ясно. Но для меня - и для моего руководства - на данный момент достаточно того, что эти приборы изъяты, будут возвращены - ведь будут, не так ли? - едва заметно улыбнувшись, спросила у советника Молнара его гостья: - законному владельцу, Федеративной Республике. Также важен тот факт, что один из наших летчиков жив и находится на излечении. Мы вам очень благодарны за эти сведения, старший советник Молнар!
  Ференц досадливо поморщился.
  - Юля, к чему этот пафос? Да, кстати, документы офицеров вы можете забрать прямо сейчас. Только распишитесь в акте.
  Фрау Шуман вновь взяла в руки изъятые документы, внимательно их перелистала, положила к себе в сумочку - и расписалась в бумаге, протянутой ей старшим советником.
  - Как, вы говорите, фамилии этих задержанных? - спросила она.
  - Алексей Вергеенко. Игорь Вишневский. А зачем они вам?
  - Да так, знакомые фамилии. Ну, то есть этих людей я лично не знаю, но я ведь училась в Минске... Меня всегда увлекал генезис фамилий. Вот, например, что означает фамилия 'Молнар'?
  - Мельник.
  - То есть немецкий вариант вашей фамилии - Мюллер?
  - Вроде того.
  - Хм, интересно. Я, кстати, недавно слышала одну фамилию, которая вам, без сомнений, будет очень интересна.
  - Венгерская?
  - Русская. Очень странная, сложносочиненная.
  - И что это за фамилия? - заинтересовался старший советник.
  - Чернолуцкий. Полковник Чернолуцкий. Запомните ее, Ференц. Очень хорошо запомните...
  
  
  ***
  
  В кабинете подполковника Крапивина стояла тяжелая, напряженная тишина. Трое офицеров, сидящих у стола, молчали, изредка бросая осторожные взгляды на хозяина кабинета, безучастно глядевшего в окно.
  - Второй час пошел. Не будет звонка. - Прервал затянувшееся молчание подполковник Загородний.
  - Сплюнь! Пока от Попутчика нет подтверждения - сообщение Горца можно принять лишь наполовину. - Попытался изобразить оптимизм подполковник Румянцев.
  - Да что там, все и так ясно. Надо извещать родных, ничего не поделаешь. И надо доложить генералу. - Подполковник Левченко протянул руку к трубке телефона.
  - Нет! Подождем еще звонка. Я не верю, что это могло произойти! Я с Таманцем под Кандагаром трое суток блокпост держал - вдвоем, сопливыми лейтенантами! Не может он погибнуть! - Крапивин попытался отстранить руку заместителя начальника Управления от телефона, но потом махнул рукой: - А, ладно, докладывайте! Все равно, пока его труп не увижу - не поверю!
  Левченко снял трубку, набрал трехзначный номер, и, прокашлявшись, доложил:
  - Товарищ генерал, скверные вести из Триеста. Час назад отзвонился один из людей Горца - херовые дела у нас там.
  В трубке раздался недовольный баритон Калюжного:
  - А когда они были хорошими? Докладывай!
  - Вчера, третьего апреля, во время перестрелки с портовой полицией погиб подполковник Миша Тамбовцев - Таманец. С ним погиб Момчило Чурчич, его стрелок, человек Митровича.
  Минут пять трубка молчала. Затем генерал, тяжело вздохнув, проговорил:
  - Зайди. Кто там еще рядом?
  - Все. Загородний, Румянцев, Крапивин.
  - Пусть все поднимаются.
   - Есть.
   В кабинете генерала было густо накурено - пепельница была переполнена окурками, и в руке Калюжный держал зажженную сигарету. Что-то подсказывало Левченко, что ничего хорошего он сегодня от шефа не услышит.
   - Значит, говоришь, в перестрелке с полицией. А что ж он стрелял?
   - Они вчера вышли в море на закате. Произвели пуск по идущему на бомбардировку итальянскому 'торнадо'. Попадание было зафиксировано нашим спутником, но экипаж смог выровнять самолет, сбросить боекомплект в море и посадить машину на аварийную, на брюхо, на аэродроме близ Триеста. Катер Таманца был идентифицирован, за ним в погоню вышли три катера береговой охраны. Таманец и его стрелок добрались до портового волнолома, и там приняли бой. Оба погибли.
   - Откуда сведения?
   - Росетти сообщил Митровичу, а тот Горцу; человек Горца отзвонился нам из Белграда.
   - Кто-нибудь ещё подтверждает факт гибели Таманца?
   - Еще нет. Ждем вестей от Попутчика - он как раз сейчас в Триесте.
   Генерал покачал головой.
   - Не ждите. РАИ передало в экстренном выпуске полчаса назад - и трупы даже показали. И наших ребят, и полицейских. Версия для народа - наркокурьеры. Показали их катер, пакетики с каким-то белым порошком.... В общем, девятый в нашем списке появился. Подполковник Тамбовцев. Прошу товарищей офицеров встать.
   Все встали, на минуту в кабинете генерала воцарилось скорбное молчание.
   - Прошу садится. Дмитрий Германович, доложи о работе своего железа.
   - Работает штатно. Тридцать первого марта крылатая ракета, выпущенная с крейсера 'Тикондерога', упала в Македонии. Второго апреля ракета, выпущенная с подводной лодки, упала в Болгарии. Третьего две ракеты, выпущенные с истребителя-бомбардировщика 'Томкэт', взорвались вблизи Тираны. Всего на сегодняшний день выведено с траектории восемнадцать крылатых ракет и четыре с лазерным наведением - это из двухсот шести пусков.
   - Мало!
   - Мало. Завтра вводим в дело второй эшелон.
   - Что по сбою связи для авиации?
   - Американцы и британцы оказались нечувствительны. Правда, англичане из-за сбоя системы управления потеряли один 'Харриер' - у него отключилась вся бортовая электроника прямо при посадке на авианосец, он рухнул, не долетев до посадочной палубы метров двадцать, пилота чудом спасли - но в основном их экипажи ведут себя при сбое связи образцово. Ничего не могу сказать, молодчаги. Мы наглушняк рубим их связь и систему ориентирования - они тут же на ручном дублируются и продолжают идти на цель. Правда, если удается сделать им бяку уже над сушей - сбрасывают бомбы чёрт те куда, не целясь - но в целом против англо-саксов наше импульсное оружие слабовато. Зато итальянцы молодцы! При первом же намеке на сбой системы - тут же сбрасывают боекомплект в море и уходят на базу. Двадцать три случая за десять дней! Французы тоже трижды сбрасывали бомбы в Адриатику - но их и мало летает.
   - А что у тебя, Крапивин?
   - Всего на сегодняшний день осуществлено три пуска. Первый - из окрестностей Реджо-дель-Марко; промах. Второй - с катера вблизи далматинского побережья. Стрелял Янко Дукелич, страховал человек Горца, из тех, что из Израиля, кличка Маккавей. Сбит истребитель Ф-16, в грузу, американцы официально через СиЭнЭн признали факт потери; пилот погиб. Третий - подполковник Тамбовцев. Тяжело поврежден бомбардировщик 'торнадо', восстановлению не подлежит; экипаж остался цел. Мы потеряли двоих.
   - Ясно. Левченко, как думаешь, еще пуски актуальны?
   - Думаю, более чем. У нас еще пять труб, это минимум - три самолета. И я думаю, надо нам найти что-нибудь посерьезней фронтовых истребителей. Для них у нас уже есть специальное предложение, как пишут в универмагах. Нам удалось через Гнедича переправить в Варну двадцать ПЗРК 'Игла' - если все пройдет штатно, они через неделю окажутся в руках сербов. Правда, у них и так хватает средств ПВО, управление у них хромает. При налетах на Нови-Сад сорок процентов пусков ракет произошли уже после ухода бомбардировщиков из зоны досягаемости.
   - Так, Румянцев. Давай усиль работу по сбою системы наведения ракет. Сколько у тебя сейчас машинок в деле?
   - Двенадцать. И еще двенадцать пойдет в дело завтра.
   - А всего ты перебросил сорок восемь.
   - Ну да, двойной комплект.
   - Вот и чудненько. Давай-ка сделай так, чтобы к двадцать пятому у тебя работали все машины. Сможешь?
   - Все - нет. Но тридцать восемь-сорок - будут. И пять генераторов.
   - А шестой?
   - Капут. Случилось короткое замыкание - сети в этой Любляне старенькие - и домик вместе с генератором сгорел на хрен.
   - Ясно. Ладно, с этим все понятно. Твои там, в Закарпатье, еще не спились?
   - С чего бы это?
   - А с того, что вино там дешевое и девчата гарны. Ты их контролируешь?
   - Да им не до вина и девчат. Работа идет полным ходом, надо ежесекундно аппаратуру контролировать! Какие там пьянки...
   - Ясно. Ну ладно, ступай.
   Когда Румянцев вышел, генерал обратился к Крапивину:
   - Вот что, Владимир Николаевич. Надо бы тебе к жене подполковника Тамбовцева съездить. Ты его старый товарищ, тебе и горькую весть нести. У него двое?
   - Двое. Сын девятый класс заканчивает, дочка - четвертый.
   - Ну вот, отвезешь, сколько там положено, денег, посидишь с женой, помянешь. На завтра я тебя от службы освобождаю.
   - Есть.
   - Я сейчас распоряжусь насчет денег, тебе Левченко их принесет. Ну, ступай, и не думай даже раскисать. Как мне одна удивительная женщина говорила - офицер не имеет права уклоняться от опасностей, честь офицерская ему этого не позволяет. Твой Таманец погиб в бою?
   - Да.
   - Знаешь, это для мужчины, на самом деле - самая лучшая смерть. Эх, поговорить бы тебе с Екатериной свет Ивановной! Ну да ладно, ступай, ступай.
   - Теперь с тобой, Загородний. Доставку приборов, как я понимаю, ты завалил? Люди хоть целы?
   - Целы. И странные вещи рассказывают, товарищ генерал!
   - А именно?
   - Прихватили их уже в Венгрии. В городе... - подполковник Загородний задумался, почесал затылок. - О! Вспомнил! Капошвар! Причем границу они прошли легко, а уже в Венгрии напоролись. Правда, они самые ценные приборы - аппаратуру распознавания 'свой-чужой' - еще до ареста через Ди-Эйч-Эл в Варшаву отправили, но все равно - в их 'транспортере' всякого хлама лежало немеряно.
   В общем, прихватили их, и стали контрабанду шить. А потом особо ушлые полицаи вскрыли обивку дверей и нашли документы немецких летчиков, что в первую ночь были сбиты. В общем, ребята изрядно трухнули.
   Ребят отправили в Будапешт. Думали они, что все, кердык им наступил. По дороге им сопровождающие страшных ужасов наговорили про место, куда их везут, и про человека, который их колоть будет. Дескать, кошмарный тип Ференц Молнар будет им кожу срезать и солью живое мясо посыпать. Типа, он этому еще со времен социализма обучен, и к нему самых несговорчивых возят.
   Но в Будапеште какая-то девица по фамилии Шуман, немка, сотрудница БНД - пацаны клянутся, что лет двадцати пяти, не больше - велела их отпустить!
   - То есть как велела? Они за кем числились?
   - Официально - за капошварской полицией. Обвинение им собиралась предъявить таможня. Но обошлось - сегодня они уже дома оказались.
   - Что-то подозрительно легко их отпустили, тебе не кажется, Загородний?
   - Согласен. Но факт остается фактом - нашим людям удалось выскользнуть. Второго днем их освободили, они сразу на машину - и через Захонь и Закарпатье - на Львов, оттуда - на Брест. Сегодня утром прибыли с корабля на бал.
   - Почему на бал?
   - Да так, у Вишневского у жены день рождения.
   - Как, ты говоришь, фамилия той девахи, что их отпустила?
   - Фамилия у нее Шуман, и она немка.
   - Ясно. Ладно, ребят своих поздравь, выплати, сколько там положено. Когда системы опознавания получим?
   - Ну, завтра-послезавтра Тадеуш их получит, пока через границу перевезет - думаю, где-то десятого.
   - Добро. Ладно, иди, не мешай работать.
   Загородний вышел. Генерал прошелся по кабинету, докурил, затушил окурок - с трудом, ибо его товарищами была уже доверху забита вся пепельница.
   - Так, Левченко. Первое - сходишь к Маслову, получишь на вдову Тамбовцева деньги.
   - Есть!
   - Но есть еще и второе. Я тебе расскажу забавный анекдотец. А ты послушай.
   Ребят Загороднего отпустила некая молодая немка, распоряжающаяся в кабинете старшего советника Ференца Молнара, как в своем собственном. За восемь месяцев до этого некая молодая особа охмуряла нашего общего знакомца, генерала Третьякова, известного тебе как гражданин Викторов, во вроцлавском ночном клубе 'Счастливая семерка', и между делом сообщила ему о том, что в нашей конторе протечка. В обоих случаях эта молодая особа - сотрудница ведомства федерального канцлера. В первом случае нам ее фамилия неизвестна, во втором она проходит у нас под фамилией Шуман. Что-то мне подсказывает, что симпатия нашего Одиссея, Герда Кригер, девушка, предупредившая акулу банковского бизнеса герра Викторова, и некая госпожа Шуман, сотрудница БНД, командующая в венгерском ЧК, как у себя на кухне - одно и тоже лицо.
   - Ну, это ж очевидно.
   - Положим. Но вот что мне сегодня доложил товарищ подполковник Гончаров. Есть у него на связи некий Кальман Лошонци, бывший сотрудник венгерского чека, еще того, социалистического. В девяносто первом его, сам понимаешь, с этой работы поперли, и работает этот Кальман нынче на автомойке - больше никуда таких, из 'бывших', не берут. И связь-то с ним Гончаров поддерживал все больше из соображений благотворительности - никакого толка от этого Кальмана, как ты можешь догадываться, нынче не добиться. И никогда меня Гончаров новостями от этого Кальмана не радовал - кроме сегодняшнего утра.
   Пришел он ко мне в девять утра и, отсвечивая своей дурацкой лысиной - кстати, ты не знаешь, долго он еще этой своей прической мои нервы будет испытывать, скинхед-перестарок? - сообщает: его агент сегодня ночью звонил на его оперативный в Бухаресте и сообщил нечто, что он, Гончаров, считает сообщением чрезвычайной важности. А именно - старый сослуживец этого Кальмана, некто старший советник Ференц Молнар, по странной прихоти судьбы продолжающий нести службу по обороне государственной безопасности Венгрии - вчера поздно вечером прибыл на мойку, где трудится вышеназванный Кальман. И в разговоре дважды произнес одну фамилию; причем даже со званием. И знаешь, что это была за фамилия?
   - Товарищ генерал, не интригуйте!
   - И не думаю. Так вот, Ференц Молнар посчитал нужным сообщить Кальману Лошонци, что есть в мире некий полковник Чернолуцкий, и что оному полковнику Чернолуцкому этот самый Ференц желает всяческих благ и преференций.
   - Молнар в курсе, что Лошонци - наш человек?
   - Думаю, да. Вернее, уверен.
   - А за день до этого в кабинете у этого Ференца Молнара некая фрау Шуман странным образом освобождает наших ребят...
   - И что-то мне подсказывает, что именно фрау Шуман и попросила господина старшего советника Молнара довести эту информацию до наших ушей.
   - А это не запланированный слив?
   - Не думаю. Вернее, уверен, что нет. Фрау Шуман решила действовать на свой собственный страх и риск.
   - Значит, Чернолуцкий?
   - Значит, Чернолуцкий.
   Подполковник Левченко хмуро глянул на своего начальника.
   - Что ж ему не хватало? Ведь и жалованье получает вдвое выше, чем в войсках, и службой не обременен... Что ему не хватало?
   Генерал Калюжный развёл руками.
   - А денег, мил человек. Наш товарищ полковник имеет на содержании одну милую барышню двадцати шести лет от роду. И живет эта барышня в уютной квартирке в Печатниках, какую ей оплачивает товарищ полковник, и ездит на новеньком 'Пежо', купленном этим же полковником.
   - Когда вы начали собирать информацию о Чернолуцком?
   - А сразу же и начал, когда товарищ генерал-лейтенант Третьяков нам с тобой в этом самом кабинете о нашей протечке и доложил. Володя Терской был у меня в феврале, много чего интересного рассказал. Как господин полковник Чернолуцкий не гнушался бакшиш с наших коммерсов получать, которые к нему за содействием обращались - у него ж картотека на всех немецких граждан, какие чуть выше плинтуса подросли. Как машину свою продал служебную - а оформил как угон. Много чего интересного.... Вот где-то с февраля и начал я Михал Василича подозревать в измене. И, как сегодня выясняется, не зря. Алчность - первая ступень к предательству, это ты, Левченко, на всю жизнь запомни. Начал дорогой полковник Чернолуцкий с мелких мошенств - а закончил большой изменой. Стало быть - туда ему и дорога.
   - Так что, будем решать?
   - Будем решать. Скажи Ведричу, чтобы организовал.... В общем, по его выбору. Что-нибудь простенькое, без изысков. Мой опыт подсказывает, что изыски в этом деле ведут к излишнему количеству свидетелей.
   - Есть. А что с оставшимися трубами? Которые в Будапеште?
   - Янош Фекете связь с Одиссеем держит?
   - В том-то и дело, что нет. Снял Одиссей гарсоньерку в Обуде, напротив моста Эржебеты, дал нашему господину Фекете адрес склада, ключей второй комплект - и пропал.
   - Янош ему, конечно, не звонил.
   - Конечно, нет. Вы же знаете, мы стараемся...
   - Знаю. Чтобы агенты и резиденты знали друг о друге как можно меньше и контакты между собой свели до самого критического минимума. Это ясно, это азы разведывательной работы. Ладно, адрес этой гарсоньерки у тебя есть? И номер Одиссея будапештский?
   - Обижаете, товарищ генерал. Конечно, есть.
   - Ну, вот и отлично. Когда Горец планирует быть в Будапеште?
   - Послезавтра, шестого.
   - Вот и чудненько. Пусть пересечется с Фекете и вместе с ним навестит наш заветный складик. Но заберет пусть не все трубы; с него и двух вполне достаточно, а на две оставшиеся есть у меня одна задумка.
   - Не поделитесь, Максим Владимирович?
   - Поделюсь. Как ты думаешь, когда немцы начнут боевые вылеты на Югославию со своей территории?
   - Ну, до сегодняшнего дня они летали из Италии.
   - А вот с завтрашнего начнут делать это из дома. О чем это говорит?
   - О том, что обеспечение полетов нужно будет распространить на Венгрию?
   -Совершенно верно. Ты об этом давеча и говорил, помнишь? Командование НАТО уже перебросило шесть разведывательных самолетов на Ферихедь, а в ближайшие дни туда же сядет КаЭс сто тридцать пятый. Знаешь, кто это?
   - Заправщик.
   - Совершенно верно. Здоровая такая туша, на тридцать тонн керосина - не считая собственного. И вот представь, что этого заправщика сбивают прямо над городом Будапештом. И падает он, к примеру, на здание парламента. Какова будет реакция венгерского общественного мнения на эту бяку, какую мы им состряпаем? При том, что мы это делать могем с чистой совестью - мы ведем войну, и в своем праве вражеские аэропланы сбивать там, где считаем нужным. Что подумает рядовой обыватель после этого громкого падения?
   - И на хера нам эта НАТА?
   - Абсолютно правильно. Сколько у Крапивина сейчас есть свободных людей? Незадействованных в операции?
   - Не считая тех шестерых, что ждут труб в Италии - четверо. В Вене сидят, командировочные тратят.
   - Они кто у нас?
   - Из людей Митровича. Сербы. Студенты.
  - Ну, вот ты и дай команду Крапивину, пусть этих стрелков с неоконченным высшим образованием отправит в Будапешт. Пусть пару пусков сделают из окрестностей столицы венгерского королевства.
  - Есть!
  - Две 'стрелы' пусть Горец заберет у Фекете и отвезет в Триест для использования непосредственно на театре. А две пусть Янош передаст стрелкам Митровича, когда те прибудут на место. Да, кстати, кого думаете координатором в Южной Европе вместо Таманца?
  - Горца, конечно. Во-первых, он и стажировался при Таманце на эту работу, а, во-вторых, больше и некого. Сейчас людей отправлять туда чревато, есть опасность засветки.
  - Ну вот, пусть Горец заберет две трубы и отправляется с Богом бить врага. Ещё одна пусковая установка у него в Триесте должна быть, то есть три пуска он вполне в состоянии организовать; тем более - люди у него есть, и люди, судя по всему, толковые. В наличии даже евреи... Хм, странные дела ныне творятся на земле... А в Будапеште пусть сербские студенты тоже постреляют немного, устроят небольшой такой, можно сказать, локальный, конец света. Мадьяры его вполне заслужили...
  
  
  ***
  Здравствуй, Саша!
  Прости меня за те письма, что я писала тебе последние три года. Не спрашивай
  меня ни о чем, просто - прости, и не держи на меня зла. Мне очень плохо без тебя,
  и всегда было плохо. Я очень надеялась, что со временем это чувство исчезнет, и
  у меня в жизни снова будет все красиво и безоблачно. Я ошибалась. Я всегда, все
  эти годы любила тебя, и думаю, что буду любить до самой смерти. Очень жаль,
  что у нас с тобой нет будущего - но я все равно храню все, что связано с тобой,
  в самой глубине своего сердца. Может быть, ты когда-нибудь сможешь приехать
  в Берлин, и мы сможем погулять по Темпельгофу, как когда-то по парку Горького.
  Я просто хочу, чтобы ты знал, что мое сердце все равно принадлежит тебе, и
  больше никто на этой земле не имеет в нем места. Еще раз прошу тебя -
  прости меня, и вспоминай меня иногда добрым словом.
  Твоя Герди,
  Берлин, 8 апреля 1997 года.
  
   Если бы не это, последнее, письмо - он бы, может быть, задвинул бы всю эту эпистолярию куда-нибудь поглубже в шкаф, постарался забыть о существовании Герды Кригер и начал бы как-нибудь настраивать свою личную жизнь. Если бы не это, последнее, письмо, пришедшее в начале мая позапрошлого года...
  Через три месяца исполнится ровно семь лет, как мы расстались. С ума сойти! А кажется - еще вчера мы гуляли по парку Горького, и шальные запахи наступающей весны кружили нам головы.... Семь лет! Если бы все можно было изменить... Ты была бы преподавателем немецкого в инязе, или, может быть, работала бы в каком-нибудь туристическом агентстве... Я терзал бы студентов датами войн и реформаций - приглашал же меня профессор Оржеховский в аспирантуру.... У нас уже было бы двое детей, мальчик и девочка - старшему бы уже было бы лет шесть, мы бы его готовили в школу.... Все могло бы быть сейчас у нас с тобой по-другому. Если бы не мое малодушие тогда, на вокзале...
   В это утро в баре 'Honfoglalas', что располагался напротив квартиры Одиссея, народу было крайне негусто. Две барышни - судя по еще кое-где сохранившемуся макияжу, из 'ночного обслуживающего персонала' - пили кофе в углу, у вездесущего холодильника 'Кока-колы'; какой-то пожилой дядька в старомодной фетровой шляпе старательно кормил своего пуделя кусочками курицы, извлекаемыми из порции чирке паприкаша; да у стойки пара полицейских наспех глотала свой дежурный завтрак. Остальные два десятка посадочных мест пустовали, дожидаясь времени обеда.
   Над стойкой бара глухо бубнил что-то телевизор, передавая бесконечную ленту новостей. Никто в баре не обращал внимания на то, что пытался донести до внимания посетителей канал СNN - кроме Одиссея. Ему было некуда спешить, у него не было собаки, которую надо кормить, не было службы, на которую надо торопиться, и он мог позволить себе пить свой кофе маленькими глотками, растягивая удовольствие. Кофе здесь был исключительно хорош - чего нельзя было сказать о чае; чай, по наблюдениям Одиссея, венгры в принципе игнорировали, и если даже делали в редких кафешках - то настолько скверно, что проще было его сразу выплеснуть в раковину.
   Никто из присутствующих не смотрел в телевизор, и для чего тот работал - Одиссею было решительно непонятно. Тем более настроен был 'ящик' на англоязычный информационный канал - что, опять же, было совершенно бесполезной затеей, потому что венгры в своей подавляющей массе принципиально не знали и знать не хотели никакого другого языка, кроме венгерского. То ежедневное насилие над детьми, что осуществлялось в их школах в 1957-1989 годах, когда бедных маленьких мадьяров поголовно пытались выучить русскому, на выходе почти ничего не дало. Даже старики, которые, по ходу, должны были хотя бы немного знать русский - могли извлечь из себя максимум 'спасибо' и 'товарищ'. Впрочем, новые хозяева Венгрии - настоящие, а не те, что в здании будапештского Парламента обзывали друг друга разными смешными прозвищами типа 'господин премьер-министр', 'господин президент' или 'господин генеральный прокурор' - тоже напрасно надеялись, что уж английский-то мадьяры примутся учить со всем рвением; этот язык так же оказался безнадежно далёк от широких масс венгерского населения.
   И посему то, что происходило сейчас на экране телевизора - интересовало (да и то - постольку поскольку) лишь одного Одиссея.
   В телевизоре шла война. Комментатор, захлебываясь от восторга, объяснял телезрителям, какая чудовищная военная мощь сегодня крушит Югославию, какое высокоточное, интеллектуальное, почти разумное оружие в данный конкретный момент задействовано для покорения этих несговорчивых сербов. Взлетали самолеты - с сухопутных аэродромов и авианосцев; раз за разом из недр американских крейсеров в небо взмывали крылатые ракеты. СNN отлично справлялась со своими служебными обязанностями - всякий, кто хотя бы полчаса провел бы перед экраном с ее новостями, был бы навсегда убежден в непобедимости американского (и вообще западного) оружия.
   Одиссею стало тошно. Все-таки жаль, что ни разу война по-настоящему не коснулась Америки. Не пылали ее города, не рушились мосты и акведуки, и сотни тысяч обезумевших от страха беженцев не пытались уйти от настигающих все и вся танковых клиньев, ежечасно подвергаясь налетам безжалостных пикировщиков... Они делают из войны шоу, превращают убийство безоружных в развлечение, на потребу невзыскательной публике в прямом эфире демонстрируют кровь, насилие и смерть. Господи, как же отвратительно все это!
   Одиссей встал из-за своего столика, подошел к телевизору и уже протянул руку, чтобы выключить этот барабан - как вдруг сюжет изменился. Теперь генерал Кларк что-то объяснял корреспонденту с виноватым видом; внизу титрами шел перевод на венгерский, но шел так быстро, что Одиссей едва мог понять одно слово из пяти. Но было ясно, что подопечные генерала Кларка натворили что-то такое, за что четырехзвездный генерал вынужден был, пусть сквозь зубы, но извиняться в прямом эфире.
   А-а-а, вот оно что! Камера теперь предъявляла на всеобщее обозрение результат очередной 'ошибки' бравых летчиков американских ВВС - мост, разрушенный прямым попаданием ракеты, и стоящие на нем в беспорядке вагоны пассажирского поезда. Ничего удивительного в таком промахе для Одиссея не было; он знал, что по инициативе все тех же американцев, натовское командование в последние три-четыре дня стало практиковать так называемые 'боевые стажировки' летчиков-резервистов. После 10-15 самостоятельных вылетов, что считалось достаточным для приобретения боевого опыта, их заменяли другие 'стажеры'. Причем военное руководство блока нисколько не беспокоил тот факт, что эти стажировки начали приносить практически ежедневные грубые ошибки авиации альянса при нанесении ударов по наземным целям - ведь это же всего лишь сербы! Кто будет в этом случае бороться за соблюдение каких-то полумифических Женевских или Гаагских соглашений о правилах ведения войны! К тому же, с целью максимального уменьшения потерь летного состава, командование блока отдало распоряжение 'бомбить', не снижаясь ниже четырех с половиной - пяти тысяч метров, вследствие чего соблюдение международных норм ведения войны становилось просто невозможным. Да плюс к этому ребята явно начали избавляться от устаревших бомб, чей срок годности истёк ещё года три назад. Так что для Одиссея не было ничего удивительного в том, что очередной 'стажёр' залепил бомбу в пассажирский состав - и теперь, глядя на прямой репортаж CNN c места событий, он мог только угрюмо кусать губы.
  Поезд был разбит основательно, из вагонов спасатели извлекали тела погибших и раненых, и всю эту жуткую изнанку войны бестрепетной рукой оператор СNN гнал в прямой эфир.
   Раненые дети; спасатели, несущие на носилках чье-то тело - и безжизненно мотающаяся рука из под наглухо задернутого брезентового покрывала; рядами стоящие носилки с искалеченными пассажирами, стонущими, молящими о помощи; старательно укутанные в черный брезент трупы, уложенные в ряд на весело зеленеющем склоне - в общем, ничего страшного, обыкновенное массовое убийство. Незапланированное, а посему не могущее стать предметом разбирательства ни в каком гаагском трибунале; просто обычная ошибка пилота; дело житейское!
   Одиссей мысленно сплюнул от отвращения. Этот парень, оператор, что-то уж слишком хорошо делал свое дело, слишком уж старательно. А главное - слишком бесчеловечно; как можно так спокойно снимать реки человеческой крови? Или их специально обучают не обращать внимания на такие мелочи, как человеческие страдания?
   СТОП!
   Этот человек, что только что мелькнул перед камерой... И вот еще раз! Лежит на носилках, возле него - трое санитаров, в руках у них - бинты, пластиковая ёмкость с физраствором; по-видимому, пытаются сделать переливание крови. Уйдите в сторону! Или ты, оператор, дай крупно лицо! Хотя бы чуть-чуть подвинь камеру! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!
   На носилках, бледный, как мел, с жутким обрубком вместо правой руки - лежал Юрка Блажевич. Его Юрка, его товарищ по университету, его однополчанин, единственный его настоящий друг... Что ты делаешь?! Оператор, останови его! Зачем этот санитар опускает на лицо его друга уродливый черный мешок? Спасайте его, делайте ему переливание крови, делайте что-нибудь! Уберите черный брезент!
   Картинка пропала; потрясенный, стоял Одиссей у телевизора, и холодное слепое отчаяние сдавило его сердце.
   - Bocsanat a zavarasert! - кто-то дернул его за рукав.
   Он оглянулся - сзади него стояла официантка, испуганно улыбаясь; в глазах ее он прочел немо застывший ужас. Это он так ее напугал?
   - Ми тёртент? - у него тяжело сдавило виски, каждое слово давалось с немыслимым трудом.
   Девица что-то быстро залопотала, начала что-то объяснять... А, понял. Ее испугало его выражение лица, и ей показалось, что он хочет обрушить на пол телевизор. А телевизор - вещь казённая, и ей попадет от хозяина, если он его поломает; поэтому она очень просит его не приносить ее кафе столь катастрофических убытков.
   Боже, о какой ерунде она говорит! Сейчас, когда где-то там, между Нишем и Белградом, умирает его друг... Умирает Юрка Блажевич, его земляк, его однополчанин, его единственный настоящий друг на этой Земле! Но разве понять это недалекой официанточке, крашеной блондинке, испугавшейся за судьбу телевизора? Он махнул рукой в сторону экрана:
   - Отт... кейнереш пайташ... хёши халалт халод. Юрка Блажевич погиб, ты понимаешь, кишассонь? Ни черта ты не понимаешь... Ладно, не поломаю я твой телевизор. Смотри дальше, кукла крашенная, наслаждайся...
   Девица изумленно посмотрела на него, а затем, взяв его за руку, вдруг посмотрела прямо ему в глаза.
   - De mennyire sajnalom!
   Ну что ж, спасибо и на этом, как говориться. Сколько там с меня?
   - Меннибе кёрул?
   Девица покопалась в своей книжечке, встрепенулась, и, глядя сочувственно, проворковала:
   - Nincs. - а затем немало удивила Одиссея, добавив на ужасном русском: - За счот кафе. Я сочувствовать...
   Она мне сочувствует. Мне не надо сочувствия! Мне нужен автомат - чтобы сесть в машину, завести мотор и ехать в Тапольцу, где, как он точно знает, в данный момент гужуются люди в той же военной форме, что и летчик, полчаса назад убивший его Юрку. Там у них радар системы наведения, и их там сотни полторы дармоедов. Он отдал бы сейчас полжизни за автомат!
   Юрку ему не вернуть. И уже никогда, никогда, никогда с ним не удастся поговорить! Просто сесть на кухне, и долго, вдумчиво, неторопливо выяснить, в чем же заключается смысл жизни, каков он есть, Путь праведных, и как на него ступить... Уже никогда Юрка не расскажет ему этого!
   Горькое отчаяние и глухая, тяжелая, мрачная ненависть. Он вышел из кафе, и яркое весеннее солнце, что еще час назад так радовало его - теперь было отвратительно вездесущим, и единственное, что он хотел немедленно - укрыться от этих палящих лучей в прохладном полусумраке его квартиры. Ему были отвратительны улыбки проходящих девушек, их беззаботный щебет. Как они могут радоваться, когда только что погиб Юрка Блажевич - человек, в жизни своей не сделавший ничего дурного? Как они могут радоваться жизни, когда в двухстах километрах к югу каждый день убивают детей - а сегодня убили его Юрку?
   Одиссей поднялся на третий этаж, вошел в свою квартиру. Зачем он остался в этом Будапеште? Чтобы сегодня увидеть в прямом эфире, как умирает его друг?
   Ну, вот теперь все. Любимая девушка теперь - чужая жена, единственный друг лежит под черным брезентом на сербской земле - и уже никогда не скажет: 'Привет, исчезнувший!'. У Юрки в детстве была мечта - найти пропавший самолет и экипаж пилота Леваневского, сгинувшего перед войной где-то в Арктике; он очень обрадовался, когда на абитуре выяснилось, что у Одиссея такая же фамилия, как у легендарного Героя Советского Союза, навеки ставшего загадкой Севера.
   И тут раздался телефонный звонок.
   Очень, очень странно. Хм... Кто бы это мог быть?
   Одиссей подошел к телефонному аппарату. Он сразу по приезде поставил 'Панасоник' с определителем номера, и теперь вглядывался в цифры на табло в некотором недоумении. 48. Хм. Код Польши. 22. Варшава, кажется. Кто может звонить ему из Варшавы? Ладно, может, просто ошиблись номером; но все равно следует проверить.
   Он снял трубку и буркнул:
   - Иген.
   - Одиссей? - Оба-на! Подполковник Левченко! Но почему из Варшавы?
   - Так точно... Дмитрий Евгеньевич, вы?
   - Я. Саня, слушай, у нас беда. Ты нам сейчас жизненно необходим. Ты готов рискнуть головой? Я спрашиваю это у тебя, зная, что ты полностью выполнил мое задание - но обстоятельства таковы, что ты у нас сейчас единственный козырь в рукаве. Ты готов выслушать меня?
   - Да.... То есть конечно, я готов помочь. Справлюсь ли? И в чем суть задания? - Вот так, с бухты -барахты - труба зовет, пожар, война.... Еще голова жутко болит. Что они там от него, действительно, хотят?
   - Значит так, Саня. На том складе, что ты снял, стоит второе пианино. Одно мы забрали, второе до вчерашнего дня не трогали. Вчера наши ребята забрали две трубы, увезли на юг. Планировалось, что две оставшиеся будут использованы по месту, иностранным персоналом. Но случилась беда - этих ребят, что должны были использовать инструменты, задержали в Вене. Не знаю, по каким делам - но факт налицо. Играть на инструментах некому!
   - И что я должен сделать? - БОЖЕ, ПУСТЬ ЭТО БУДЕТ ПРАВДОЙ!
   - Саня, нужно в течении ближайших трех дней пустить соло на одной из труб по направлению к тем, что играют за черных. В будапештском аэропорту сейчас присело несколько птичек с той стороны, так вот - нужно, чтобы ты хотя бы одну из них приземлил. Сможешь?
   - Да! - Вот теперь он не сомневался. Какое там, он теперь абсолютно уверен в том, что БОГ ЕСТЬ!
   - Саня, выпустишь соло - и сразу линяй, не жди ни секунды! Шансов у тебя будет негусто. Сделай это - мы рассчитываем на тебя! Ну, все, жду доклада. Тебе мой телефон продиктовать?
   - Да нет, он у меня определился. Вы из Варшавы звоните?
   - Нет. Но это неважно, сыграешь сольную партию - и звони по этому телефону. Янош организует твой отход. Все, жду твоего звонка!
   - До встречи. - Одиссей положил трубку, сел на кресло, глубоко вздохнул.
   Бог есть! И он дает ему шанс отомстить за Юрку Блажевича, отомстить тем, кто, походя, непринужденно, как траву - сминает человеческие жизни. Только бы не промахнуться!
  
  
  
  
  ***
   Ладно, вот и поворот налево, на Ракошхедь. Впереди - корпуса аэропорта, но нам туда сегодня не надо. Нам надо поближе к взлетной полосе, в-о-о-н в тот лесок. Вернее, в лесопосадку.
   Одиссей остановил машину у края густо насаженного абрикосового сада. С пригорка, на котором он стоял, отлично было видно поле аэродрома, взлетающие и садящиеся самолеты. Где-то примерно метров семьсот... Хорошо. Правее, ближе к комплексу зданий технических служб аэропорта - гужуются пассажирские лайнеры, белые, голубые; левее, как раз напротив посадки - стоят несколько серых аэропланов. US AIR FORСE. По вам, голубчики, и без надписей видно, откуда вы сюда прибыли и с какими погаными целями. Самолеты дальнего радиолокационного наблюдения и обнаружения 'Хокай', 'ястребиный глаз'. На горбу у каждой двухмоторной машины - тарелка радара. Стоят, будто уснули. И рядом ни охраны, на механиков... Странно. А-а, нет, есть охрана! Во-он трое дядек собрались в кучку, курят, о чем-то беседуют. Ружья свои небрежно за спину закинули, ни хрена не боятся. Конечно, кого им здесь бояться? Можно сказать, они сегодня находятся в объятьях дружественного венгерского народа. Вернее, лучших его представительниц. Впрочем, как говорил Дюла, они больше по украинкам. Те дешевле, и делу своему предаются более яростно и самозабвенно. Здешние их коллеги все на деньги переводят, а хохлухи все еще женские инстинкты не изжили...
   Одиссей постоял еще пару минут, внимательно осмотрел все подходы к взлетно-посадочной полосе. Что ж, позиция более чем удобная...
   Интересно, увидят ли операторы этого 'хокая' его пуск? У них же радар - мама не горюй! На метр в глубину земли должен видеть! Хотя как сказать... Неделю назад, третьего, сербы свалили самолет-невидимку, Эф сто семнадцатый. Причем чуть не зенитной артиллерией! Даже венгры, что американцам сладострастно задницу в этой ситуации лижут - и то показали, как юги радостно прыгают на обломках супер-пупер-невидимки. Причем раз десять, по всем каналам... Значит, не все еще у них тут совесть утратили, не всем еще убийство спящего безоружного ударом в спину кажется самым лучшим и эффективным решением проблемы. А по ходу, много тут еще нормальных людей! Жаль, молодежь уже не спасти. То есть 'завтра' у этой страны тоже не будет. Печально...
   Эх, увидеть бы Герди! Хоть бы одним глазком, хоть бы на секунду. Интересно, какой она сейчас стала? Повзрослела, заматерела... Сколько ей сейчас? Пятнадцатого мая у нее день рождения, она у нас шестьдесят девятого года - стало быть, через месяц с небольшим ей уже тридцать исполнится. Большая уже!
   Не прав я был, Герди. Никогда не было, нет, и, надеюсь, не будет времени Торговцев. Всегда было и всегда будет время Солдат. Просто торговцы сегодня захватили власть, средства массовой информации; тихой сапой влезли в умы, в чувства людей - и врут, врут, врут. Безостановочно и непрерывно - о том, что обман - это хорошо, что подлость - это 'умение жить', что предательство - всего лишь 'изменение жизненных приоритетов'. Что разврат - это 'свобода сексуальных отношений', а всякие грязные извращения, вроде педофилии - всего лишь 'способ самовыражения'. Что честь, доблесть, благородство - безнадежно устаревшие понятия, верность Отечеству смешна, да и вообще - нет никакого Отечества. Где тепло - там и Родина! Они извергают кубические километры, мегатонны лжи - потому что иначе им не удержаться. Они покупают тех, кто продается, и запугивают тех, кто боится - но никогда и ничего они не смогут сделать с теми, кто переступил свой страх, с теми, кто не меряет жизнь на сумму прописью. Они пытаются убедить нас, что наше время - это время торговцев, что наступила, наконец, столь желанная ими Эра негодяев - но сами прекрасно понимают, что это лишь ловкий обман, трюк, пустая и дутая иллюзия. Очень скоро этот дутый пузырь лопнет - и я, моя солнечная, моя любимая Герди, сделаю все, что в моих силах, чтобы это произошло как можно быстрей.
   Ты была права, моя маленькая верная Герди! Тогда, в девяносто втором, впереди у нас было Время Негодяев - и не все из наших с тобой знакомых его пережили; многие, перестав быть людьми, превратились в машины для зарабатывания денег - и их уже не спасти. Мне стыдно сейчас об этом говорить, но ведь я тоже тогда поддался этим соблазнам - как ты меня, наверное, презирала в глубине души!
   Но мне не стыдно сегодня смотреть в твои глаза - потому что я больше не торговец. Миллион лет прошло с того времени, как я снова стал Солдатом. И не только я - нас с каждым днем становится все больше и больше. Потому что приходит время, и каждый мужчина, отложив в сторону все свои дела - молча берет в руки винтовку. Ибо время разговоров, время лжи, Эра негодяев - заканчивается; и наступает Время Оружия. Завтра я возьму в руки то оружие, которое мне предоставила в руки судьба - пусковую трубу зенитного комплекса - чтобы с ним в руках выступить на защиту моих братьев и сестер, которых сегодня убивают хозяева вот этих серых самолетов. Убивают безоружных, спящих, ударом в спину - и считают это наиболее эффективным способом решения проблемы. И завтра я, сержант Александр Леваневский, солдат моей страны, встану на линию огня - чтобы своим слабым телом защитить людей от нелюдей.
  Конечно, мой выстрел не будет очень уж громким - там, на юге, сегодня выстрелов гораздо больше; там мои братья вступают в неравный и жестокий бой с многократно превосходящим их по силам врагом. Но я знаю, что обязан сделать свой выстрел - просто для того, чтобы остаться Человеком. Как остался человеком мой друг Юрка Блажевич, которого они убили - просто так, ни за что, походя, зная, что это убийство безоружного никто и никогда не ответит. И я смогу завтра отомстить и за его погубленную жизнь - если, конечно, не промахнусь. А я не промахнусь!
   Наверное, мы не победим; даже скорее всего не победим. Завтра нас сломают, и над могилами наших павших товарищей уцелевшие подпишут капитуляцию - враг пока неизмеримо сильнее нас, и завтра он будет праздновать свою победу. Что ж, мы готовы к этому. Но завтра жизнь не кончается - потому что будет еще 'послезавтра'. И вот послезавтра наши мальчишки, повзрослев и прочтя книги о нашей безнадежной борьбе - однажды молча возьмут в руки винтовки. Потому что не может человек жить без чести и достоинства, без Родины, без веры - иначе он перестает быть человеком. И наши мальчишки, взяв в руки оружие, уйдут в свой бой - чтобы остаться людьми. И тогда, может быть, они победят.
   Вот именно для этого я и сделаю завтра свой выстрел.
  
  
  ***
   - Гляньте, товарищ следователь!
   - Что такое, Козырев?
   - А вы подойдите сюда! - И молодой сержант протянул навстречу следователю какую-то пластмассовую коробочку.
   Возле разбитой, обгоревшей 'Ауди', лежащей на самом дне оврага, толпилось несколько сотрудников дорожно-патрульной службы. Фотограф, сделав все необходимые снимки, упаковывал свою аппаратуру, 'Скорая помощь' только что отъехала, увозя в своем чреве изувеченный и обгоревший труп 'неизвестного мужчины приблизительно пятидесяти лет', как набросал в своем блокноте следователь, вызванный на место катастрофы; лежащая в глубоком овраге шикарная некогда иномарка на рассвете привлекла внимание случайного патруля ДПС, и вот уже шесть часов служила предметом разбирательств полутора десятков человек, представляющих разные ветви правоохранительной системы.
   - Ну, что ты мне в глаза эту хрень тычешь? - раздраженно спросил следователь у патрульного сержанта.
   - А вы гляньте, товарищ следователь, внимательней! Это топливный фильтр, причем не штатный. - Начал объяснять сержант.
   - Почему ты думаешь, что нештатный? Ты что, 'ауди' в своем гараже собираешь-разбираешь? - все еще раздраженно проговорил следователь, но, взяв в руки пластмассовую коробочку, тут же убедился, что сержант был прав - на обгоревшем боку была выдавлена надпись 'Красногорск', которая на запчасти от иномарки не могла быть по определению.
   - Гляньте, пропил! - возбужденно тыкал в найденную коробочку пальцем сержант.
   Да, действительно, на корпусе топливного фильтра - если, конечно, предположить, что эта коробочка действительно была когда-то фильтром - можно было различить едва заметный, но все же явно сделанный руками человека пропил.
   - Это не авария. Товарищ следователь, это ... это убийство! - выдохнул сержант страшное слово.
   - Давай я сам буду делать выводы? Тоже мне, Шерлок Холмс... - пробурчал следователь.
   Да-а-а, дела... Теперь картинка становиться более-менее ясной. Иномарка выехала из Москвы вчера вечером, и по неведомой причине загорелась в сорока километрах от столицы, двигаясь по Владимирскому шоссе. Загоревшись, автомобиль утерял управление, выехал на обочину, а с нее - рухнул в глубокий овраг, тянущийся вдоль трассы. Высота падения составила почти тридцать метров, по ходу, автомобиль много раз переворачивался, продолжая гореть... Да, картинка жутковатая.
   Ну ладно, предположим, что бензин начал поступать из поврежденного топливного фильтра, поставленного рачительным хозяином для обережения тонкого механизма впрыска шикарного немецкого лимузина от отечественного некачественного топлива; на котором чья-то недружественная рука сделала аккуратный пропил. Ладно, пусть будет так. Даже можем предположить, что вытекающий бензин попал на выхлопные коллекторы и загорелся сам по себе, исключительно из-за высокой температуры на этих самых коллекторах... Что, в общем-то, маловероятно. Но почему это произошло в столь удобном для этого дела месте? Трасса почти на всем протяжении идет по равнине, и, даже съехав в кювет, машина и водитель остались бы почти невредимыми; ну, машина, положим, пострадала бы, а вот водитель... Сработали все подушки безопасности, весь салон - в ошметках. То есть в любом другом месте до самого Кержача загорание моторного отсека никак не привело бы к столь фатальному результату. Хм...
   Версия складывалась какая-то фантастическая - но не лишенная логики. За иномаркой ехал кто-то, в руках у кого был пульт управления термическим зарядом малой мощности, установленным на блоке цилиндров, рядом со злополучным фильтром. За метров шестьсот до этого места Неизвестный - каковым, по личному мнению следователя, он останется до скончания веку - нажал на кнопку, приведшую термический заряд в действие. Тот воспламенил разлившийся по моторному отсеку к этому времени бензин - причем, зная размеры пропила, можно легко рассчитать, сколько топлива скопилось в разных полостях, а сколько вылилось на шоссе - и привел к возгоранию двигателя. Водитель инстинктивно дернул руль вправо, чтобы съехать с шоссе, имея целью остановится и потушить пламя - но в этом месте обочина была шириною всего сантиметров восемьдесят, а дальше - обрыв, край оврага. Машина не удержалась на обочине, метров семь прошла по самому краю - и затем рухнула вниз, погребая под своей двухтонной массой хозяина.
   Да, замысловатый способ убийства. Интересно, кто ж хозяин этой павшей в бою 'ауди'? На кого это поставили столь изощренную западню? И стоит ли заносить в протокол осмотра эту так некстати найденную сержантом коробочку? Дилемма, однако...
   Термический заряд сгорел дотла, это понятно. Должен был сгореть и фильтр, но, по какой-то немыслимой случайности, уцелел. Ладно, пока не определимся, кто был водителем этой 'ауди' - следствие стоит вести умеренно рьяно. Даже, можно сказать, неторопливо. Времена нынче шальные, еще накопаешь чего не нужно...
   -Товарищ следователь! - прокричал сверху, с шоссе, прапорщик ДПС, стерегущий след злополучной 'ауди': - Вас тут спрашивают!
   Да-а, теперь попробуй отсюда вылезь... Как же херово, наверное, было тому мужику, что сидел в этой 'ауди', в последние несколько секунд жизни! Не позавидуешь...
   На обочине, не доезжая метров пяти до места катастрофического съезда сгоревшей иномарки, стояла неприметная 'волга'-универсал. Около нее прогуливался какой-то мужик лет сорока, в темном костюме и при галстуке. У следователя внутри что-то ёкнуло. Ох, не зря этот, в костюме, приперся...
   - Здравствуйте, товарищ следователь. Меня зовут Алексей Константинович, я коллега пострадавшего.
   Странно. Вроде они никому ничего не сообщали.... Как он узнал?
   - А вы не мучайтесь, товарищ следователь. В утренней сводке по области это ДТП есть, мы сопоставили факты - и пришли к выводу, что это 'ауди' нашего начальника отдела кадров. Он направлен был в служебную командировку в Нижний, но туда вчера ночью не прибыл, а сегодня утром я через своих старых друзей узнал об этом печальном факте. - И назвавшийся Алексеем Константиновичем мужчина указал вниз, на останки иномарки.
   - Тогда не подскажете, как звали пострадавшего? - осторожно спросил следователь.
   - 'Звали'? То есть Михаил Васильевич скончался? - как-то ненатурально удивился Алексей Константинович.
   - Места живого не было. 'Повреждения, не совместимые с жизнью'. - Процитировал следователь.
   - Чернолуцкий Михаил Васильевич, начальник отдела кадров фирмы 'Спецметаллснабэкспорт', полковник в отставке. Прекрасный был работник, и человек душевный. Нам его будет очень не хватать.
   Странно. А голос такой, что ни одному слову не веришь... 'Что-то он от меня хочет' - подумал следователь.
   - Так вот, дорогой товарищ следователь.... Как вас, кстати, по имени-отчеству? - фамильярно взяв его за локоть, спросил Алексей Константинович.
   - Можно просто Володя.
   - Так вот, Володя. Этот ужасный ... несчастный случай... вы, надеюсь, уже убедились, что это именно ужасный несчастный случай? Так вот, он поверг нашу организацию в шок. Михал Васильич был горячо любим сотрудниками, пользовался авторитетом в коллективе. Плюс к этому - все же полковник. В общем, наше руководство желало бы, чтобы следствие выяснило все подробности, и чтобы ни одна деталь не ускользнула от ваших бдительных очей. Чтобы результаты вашей работы были максимально продуктивны. Надеюсь, вы меня понимаете? Так вот, для ускорения работы и для стимулирования наиболее старательных сотрудников я уполномочен выплатить вам, как руководителю следственной группы, небольшой гонорар. Надеюсь, вы не примете это за взятку?
   Все ясно. Этот, в костюме, предлагал ему именно взятку, и именно за то, чтобы это происшествие стало именно несчастным случаем. Мд-а-а... Интересно, во сколько они оценили своего начальника отдела кадров?
   - Вас, очевидно, интересует сумма? Так вот, наше руководство готово выплатить десять тысяч долларов за профессионализм и высокую культуру следствия. Деньги со мной.
   Следователь начал наливаться холодной яростью. 'Ну, сука! Ты что ж думаешь, падаль, все продается и покупается? Сунул десятку - и я буду это ваше убийство покрывать? Завалили полкана, а теперь решили концы в воду?' - эти мысли мгновенно возникли в мозгу у следователя. Но не успел он даже произнести первое слово - как Алексей Константинович, глядя ему в глаза, уже другим, совсем не фальшиво-казенным тоном, проговорил:
   - Володя, я рад, что ты оказался настоящим офицером и порядочным человеком.
   Следователь даже не успел удивиться, как Алексей Константинович продолжил:
   - Володя, если этот, - и он кивнул на овраг, - человек умер - значит, он заслужил свою смерть. Не ищи в моих словах подтекст, я говорю то, что считаю нужным тебе сказать, искренне и честно. И так же искренне и честно признаюсь тебе, что это именно я привел в действие взрыватель, что сам же и поставил на инжектор этой 'ауди'. И поверь мне, как офицер офицеру - это было крайне важно и нужно для одного дела, о котором тебе никто и никогда ничего не расскажет. Ты можешь мне поверить - или не поверить, это уж твое дело - на слово, но, то, что произошло вчера вечером здесь - это заслуженная кара человеку, предавшему своих товарищей. У меня все. Делай, что знаешь, но слова мои прими к сведению. Будь здоров!
   И, развернувшись, странный сотрудник погибшего водителя 'ауди' решительным шагом направился к своей 'волге'.
   Следователь хотел было окрикнуть его, даже набрал воздуха в легкие - но в последний миг передумал. Обернувшись к людям, продолжающим осматривать сгоревшую машину, он позвал:
   - Сержант! Эй, Козырев! Подымись сюда!
   И когда сержант поднялся - спросил его:
   - Где этот твой фильтр?
  Тот достал его из кармана, гордо продемонстрировал:
  - Вот он!
  - Так вот, сержант. Фильтр этот к сгоревшей 'ауди' никакого отношения не имеет, а валялся здесь уже года три, если не больше. Видишь, весь в грязи?
  - Да это его колесом просто придавило! - Начал было возражать сержант.
  - Это ты так думаешь. А я вот уверен, что пластмаска эта выброшена за ненадобностью каким-нибудь 'жигуленком' еще прошлым летом, а всю твою шерлокхолмсовщину можешь засунуть себе сам знаешь куда. Все, свободен! Постой, дай-ка сюда свой вещдок.- И, взглядом подавив неуверенную попытку сержанта возразить, забрал у того злополучный фильтр. - А теперь иди, помогай ребятам готовить машину к эвакуации. Мисс Марпл, понимаешь...
  
  ***
  Боже, как больно.... Зачем все это? Он все равно умрет, так зачем они его мучают перед смертью? На нем места живого нет, все тело горит, ниже пояса - чужой, неуправляемый кусок плоти. И как все болит! Каждый вдох даётся с немыслимым трудом, в лёгких постоянно что-то всхлипывает, и каждый выдох - мгновение резкой, невыносимой боли... Уж лучше бы они его добили, зачем же мучить?
  Что хотят от него эти люди в белых халатах? Зачем приподнимают над койкой его израненное тело, зачем тыкают в него иголками? Разве мало ему досталось уже? Разве не заслужил он того, чтобы спокойно умереть? Боже, как больно! Перестаньте трогать бинты - неужели вы не понимаете, что каждое прикосновение к ране вызывает жуткую резь в груди? Дайте мне отдышаться, дайте мне еще чуть-чуть воздуха... мне так его сейчас не хватает!
  Перевязка? Что перевязывать? Идиоты они, что ли? Дайте мне спокойно умереть! Боже, не тревожьте рану на груди! Господи, ну почему он до сих пор не умер? Почему эти изуверы продолжают его переворачивать с места на место, менять бинты и повязки, смазывать горящие огнем раны каким-то ядовитым, скверно пахнущим веществом? Дайте мне спокойно умереть!
  Ушли. Слава Богу, можно немного передохнуть. Как же они замучили его своими перевязками! Теперь он хорошо понимает, что такое пытки. Сколько длиться это его медицинская Голгофа? Чёрт его знает, неизвестно, сколько он провалялся без сознания. Где-то шестой день уже... Или седьмой? Вот черт, даже не знаю, какое сегодня число. Спросить разве что у сиделки?
  Повернул лицо к равнодушно взирающей на него пожилой матроне, спросил:
  - Ханьядика ван ма? - и сам удивился слабости своего голоса.
  - Aprilis huszadika van . - бесстрастно сообщила сиделка.
  Ни хера ж себе! Он здесь уже девять дней... Значит, почти двое суток он лежал без сознания; интересно, зачем они так старательно лечат? Чтобы быстрее выставить перед судом? А интересно, будет ли вообще суд? Или ему удастся до него не дожить? Хорошо бы...
   Где он допустил ошибку? Или это фатальное невезение? Теперь уже невозможно установить, что здесь сыграло главную роль. Да, впрочем, это и неважно. Факт, как говориться, имеет место быть, а первопричина этого факта в данный момент не имеет значения. Теперь главное другое - чем все это закончиться?
   В тот день все поначалу шло, как он и наметил. Утром заехал на склад, забрал две последние, оставшиеся в порушенном пианино, установки. Положил 'трубы' в специально купленный футляр для гитары, уложил между сиденьями взятого напрокат 'опеля'. На площади Хёшек тере, напротив памятника Арпаду - как и было заранее оговорено - встретил Яноша Фекете, вместе с ним выехал на юго-восток, через Ференцварош - в Кишпешт, к месту хранения, куда следовало положить на сегодня ненужную сегодня трубу. Доехали без проблем, Янош вышел, забрал трубу, поволок куда-то в гаражи - на прощание махнув ему рукой. С этого момента он стал самостоятельной боевой единицей. Как там у Стругацких? 'Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе'; кажется, так. Вот и пришло его время стать бригад-егерем бароном Трэггом... или кто там у Стругацких был немыслимый герой, в 'Парне из преисподней'? Ладно, не важно.
  Затем он направился в Ракошхедь, к месту пуска, облюбованному за сутки до этого. После недавнего дождя шоссе блестело, словно надраенное ваксой, по обочинам блестели на ярком солнце редкие лужицы. Казалось, сама природа сопровождала его последний рейс золотыми солнечными бликами - что тогда казалось ему хорошим предзнаменованием. По дороге, правда, его тормознула дорожная полиция - Бог весть, по какой причине. Но, проверив документы, полицейский вежливо протянул их ему обратно:
  - Tessek vigyazni, csuczos az ut.
  - Кёссёнем сейпен! - и не спеша, чтобы полицейский, не дай Боже, чего-нибудь не
  подумал, тронулся по маршруту.
   Три километра от развилки до поворота на Ракошхедь он проехал не спеша, нигде не превысив разрешенных шестидесяти километров в час. А, повернув на дорогу, ведущую к посадке - вообще снизил скорость до сорока. Изредка обгоняющие его дачники - левее дороги был большой дачный массив, и в эти апрельские дни там уже изрядно копошилось любителей ранней зелени и фанатиков крестьянского труда - махали ему руками, некоторые даже сигналили. Им было хорошо и весело...
   Ему тоже было хорошо. Остановившись на давеча облюбованном пригорке, он открыл переднюю пассажирскую дверь, сел, внимательно посмотрел в сторону аэропорта. Отрешиться от всего сущего... И сделать то, ради чего был проделан весь этот путь - что в этом сложного? Как выясняется - ничего. Все просто. Как небо...
   Садился какой-то 'Боинг', судя по ярко раскрашенному фюзеляжу - откуда-то из южных стран. Может быть, из Индии или Египта... На взлетную полосу выруливал наш Ту-154, но с иранским флагом на хвосте. Еще один самолет - неизвестной ему марки - явно готовился к старту, аэродромные тягачи тянули его от гармошки посадочного туннеля на полосу. И ничего бы в этот славный апрельский день не говорило бы об идущей на юге войне - если бы не хищно-злобные силуэты 'хокаев', чужой в этом гражданском аэропорту, серой, военной окраски. Они стояли тесной кучкой, и было непохоже, что кто-то из них собирается взлетать. Но это так только казалось. Возле них копошились механики, рослые - даже отсюда, за восемьсот метров от места событий, было понятно, что они рослые и здоровые - мужики в камуфляже носили что-то из двух армейских грузовиков в люк одного из разведчиков. Какие-то ящики. Рационы, что ли? Да ну, какие рационы! Им тут до югославской границы лететь полчаса, ну, может, минут сорок; хотя нет, действительно, вполне могут быть рационы питания - экипаж у 'хокая' шесть человек, и кружит этот летающий радар довольно долго. Так что пожрать в воздухе этим наводчикам убийц придется, и не раз. Но, похоже, к взлету готовится не только этот, загружаемый. У второго наземные специалисты стали стаскивать чехлы с моторов, из подъехавшего микроавтобуса вышли несколько человек в коротких летных куртках. Оп-па! Значит, судьба опять выбросила ему козырный туз - один из четырех самолетов радиолокационного обнаружения - причем, как он и думал, не тот, в который загружали ящики, а тот, у которого сняли с моторов чехлы - начал прогревать двигатели. Завыли винты, механики оттащили колодки от колес.
  Минут десять двухмоторный уродец с нелепой тарелкой на горбу гонял двигатели на холостых - Одиссею уже показалось, что тот просто так, для профилактики, решил нагрузить движки - но нет, прогрев моторы, самолет начал потихоньку двигаться на взлетную полосу. Стало быть, ему тягач не нужен... Ну хорошо, дружище. Ты у нас и станешь первенцем!
   Одиссей достал чехол, и, не торопясь, вытащил из него тубу с ракетой. Пятнадцать килограмм, даже меньше пуда.... Сколько, интересно, у нее взрывчатки в головной части? Хоть килограмм есть? Сможет он завалить этот 'хокай' - или только пощекочет ему моторчик? А-а, неважно. Важно теперь, как думал Пин перед сражением у ворот Мордора, не осрамиться. Вот и все. Пусть Юрка Блажевич увидит его выстрел, пусть порадуется, что отомщен. Хотя он был толстовец, мой Юрка... Ладно, не важно. Важно, что у него сейчас будет шанс провести свой собственный, персональный, можно сказать, бой с Люцифером, восшедшим на престол князя мира сего.... Как говорил Юрка? 'Грядет царствие Антихриста?' Оно уже пришло, мой старый друг. И если мы будем молча наблюдать за Князем тьмы, молча сносить буйство его подручных - то зачем мы тогда родились на этой Земле? Нет, Юра, Путь Праведных - не в смирении, не в уходе от мирской суеты! Ты был не прав, мой старый товарищ. Путь Праведных - это путь воина, смертным своим телом защищающего свой дом от напасти! Жаль, что я так и не смог поговорить с тобой, брат мой...
   Серый уродец вышел на прямую и начал разгон. Хорошо, парень, хорошо.... Давай, набирай скорость. Через три минуты она тебе очень пригодиться!
   Он снял крышки - переднюю и заднюю, бросив мимолетный взгляд на хищное рыльце ракеты, бликнувшее стеклянным глазком. Затем отключил предохранитель, перещёлкнув его в положение 'пуск'. Медленно положил трубу на плечо, и, развернувшись в сторону аэропорта, через визир прицела начал искать уже оторвавшийся от земли 'хокай'. Ага, вот он, голубчик! Торопиться, бродяга! Скорость у него сейчас километров триста с хвостиком, высоту набрал уже метров сорок - самое оно то! Теперь мы тебя, голубок, возьмем на прицел... Одиссей щелкнул тумблером - на панели загорелся красный глазок, система самонаведения ракеты начала поиск теплового следа взлетающего самолета. Сейчас загорится зеленый.... Сейчас.... Сейчас....Сейчас.... Есть!
   Одиссей изо всей силы нажал на спусковой крючок.
   Мощный, никогда им ранее не слышанный удар, затем, через долю секунды - гулкий выдох, ударившее, как казалось, прямо в лицо, пламя. На несколько секунд он ослеп и оглох, и лишь лежащая на плече труба, вдруг ставшая неожиданно легкой, подсказала ему, что пуск произведен.
   Он ожидал, что все будет, как в кино - увы, действительность несколько отличалась от продукции Голливуда. Перед ним стояло пушистое облако ракетного следа, горький дым, забивший ему носоглотку, першил и мешал дыханию. Он не увидел, куда ушла его ракета, но через пять или шесть секунд это уже не имело никакого значения.
   Гр-р-р-ах! - раздался впереди жуткий грохот, чем-то напоминающий шум от падения полутора десятков листов металлической кровли с крыши двенадцатиэтажного дома; там, где только что в воздух поднимался разведывательный самолет, образовалось неправильной формы густое облако странных фиолетово-розовых цветов. Облако смерти.... А все же красиво, черт возьми!
   Одиссей все еще продолжал стоять у своей машины, держа в руках пустой футляр от ракеты - когда к нему, прямо по полю, сминая по пути жалкие оградки, от запасных ворот аэропорта помчалось три устрашающего вида 'хаммера'.
   Бежать было поздно. Да и бессмысленно - разве сможет он уйти на своем 'опеле-вектра' от этих монстров? В конце концов, он сделал свое дело - похоже, 'хокай' получил-таки ракету в брюхо - и теперь можно, не торопясь, спокойно умереть. У него есть оружие, он солдат, выполнивший приказ - что ему еще надо?
   Одиссей бросил пустой и уже бесполезный пенал, нырнул в машину, из-под водительского сиденья достал свой до боли знакомый 'стечкин'. Ну вот, дружок, ты и отъездил со мной - зря, что ли, я упаковал тебя вместе с трубами еще в Минске? Не знаю, где теперь тебе назначат место успокоения - но перед тем, как стать 'вещдоком', а затем пойти в переплавку, мы с тобой еще постреляем. Постреляем? А то! Вижу, что хочешь.
   Одиссей примостился между открытой дверью и кузовом 'опеля', перевел флажок предохранителя на автоматический огонь, и, когда первый 'хаммер' приблизился к нему на расстояние метров в сто - положив ствол 'стечкина' на изгиб левой руки (в каком это фильме он видел такой вариант стрельбы? Не вспомнить. Кажется, про революцию...), он выпустил очередь из десятка патронов по этой немаленькой цели.
   Кажись, попал. Брызнуло стекло, звонким хлопком лопнул рефлектор правой фары. 'Хаммер' дернулся, как кабан-подранок, и остановился. Из него высыпало трое в пятнисто-зеленом камуфляже; один из них, вскинув винтовку, застыл у раскрытой двери джипа, двое других, пригнувшись, зигзагами побежали прямо к нему.
   Патронов осталось всего с десяток. Одиссей перевел предохранитель на одиночный, и, тщательно прицелившись, трижды выстрелил в ближнего к нему бегуна. Попал? Хрен там! Бегун просто ухнул с размаху в какую-то яму и на мгновение затаился.
   А-а-а! Что-то раскаленное, тяжелое, неуклюжее - ударило его в грудь. Еще, еще! Небо закрутилось, пошло винтом, вдруг покачнулось и исчезло.... Еще шесть патронов! У него же еще есть шесть патронов! Что же рука не хочет слушаться? Горячо, горячо! Зачем они льют кипяток ему на грудь? Это же больно, они что, не понимают? Уберите черную пелену! У него еще есть шесть патронов! Он еще может вести бой!
   Тяжелая черная вата огромным комом обрушилась на его лицо. Что же руки не слушаются?! Мама...
  
  
  
  Глава шестая
  
  ***
   - Почему он не успел уехать? Кто мне ответит на этот вопрос? Левченко, как такое могло произойти? - Генерал Калюжный, нахмурясь, посмотрел на своего заместителя.
   - Роковое стечение обстоятельств, Максим Владимирович. В момент выстрела у охраны стоянки американских самолетов была пересменка, как раз шла проверка исправности дежурных патрульных машин. Они увидели выстрел - не увидеть его невозможно - и мгновенно бросились к месту пуска. Благо, машины у них были, как говориться, под парами. Это известно из сообщения Гёзы Надя, агента Яноша - он работает в аэропорту старшим смены носильщиков. Также известно, что Одиссей арестован, находится в тюремной больнице. Тюрьма - это следственный изолятор МВД в районе Андялфёльд. - За прошедшие с момента ареста Одиссея двенадцать дней это было все, что смогли разузнать его информаторы. Мало, крайне мало! Но это был максимум возможного, и Левченко это отчетливо понимал.
   - Американцы признали факт гибели своего самолета в аэропорту Ферихедь? - уже немного спокойнее спросил Калюжный.
   - Двенадцатого их пресс-аташе в Брюсселе сообщил, что в будапештском аэропорту совершил вынужденную посадку самолет дальнего радиолокационного обнаружения. Два члена экипажа ранены.
   - А в реальности? Нахрена мы держим в Венгрии агентурную сеть из полутора десятков человек, платим им зарплату - если ничего не знаем?
   - Ну почему же ничего? Конечно, свидетелей крушения 'хокая' мы, к сожалению, не можем опросить, но тот факт, что двенадцатого в аэропорту американцы грузили в транспортный 'геркулес' четыре ящика размерами два метра на метр - нам известен. Также нам известно, что в военном госпитале по улице Баттяни в данный момент находятся на излечении два американских летчика. Также нам известно, что в течении шести часов одиннадцатого апреля вторая взлетно-посадочная полоса аэропорта Ферихедь не принимала и не отправляла воздушные суда.
   - Что мадьяры?
   - Министр обороны Янош Сабо исключил использование территории Венгрии для наземной операции НАТО против Югославии. Заявление было сделано девятнадцатого числа.
   - Что ж, значит, подействовало... Ладно, что мы можем сделать для Одиссея?
   Левченко развёл руками.
   - Пока - не очень много. Мы перевели пять тысяч долларов из Загреба Кальману Лошонци - с поручением нанять толкового адвоката. Плюс к этому Фекете сейчас ищет выходы на следователя, который ведет это дело. Нам еще повезло, что Одиссей находится под юрисдикцией мадьяр - во время перестрелки он не задел ни одного из американских морских пехотинцев, и те, что играют за черных, не могут ему предъявить обвинения в убийстве или покушении на убийство американского военнослужащего. Если бы попал - хана, его бы мадьяры сдали с песнями.
   Генерал удовлетворённо хмыкнул.
   - Хоть одна хорошая новость. Ладно, надо будет поспрошать Володю Терского, он наверняка получше осведомлен. Что вообще в Югославии?
   - Дело идет к концу.
   - Это ты мне не объясняй. Ты мне расскажи, как сработала наша техника?
   - Генераторы импульса надо будет доработать. Румянцев уже готовит техническое задание заводу. Помехи для системы Джи Пи Эс мы можем ставить весьма эффективные, только надо будет немного изменить диапазон излучения. По ПЗРК - у нас есть предложения для Тулы. По изменению баланса дальность действия - мощность боеголовки. Мы хотим, чтобы они разработали систему для действия на ограниченных расстояниях - до полутора километров - но с усиленной боевой частью. Фугасный эффект боеголовки 'стрелы' маловат. Из семи пусков только три окончились падением самолета. В двух случаях целям удалось уцелеть. И мы не знаем достоверно, что произошло одиннадцатого апреля в аэропорту Будапешта. Но, думаю, это - всего лишь вопрос времени.
   На сегодняшний момент мы имеем в распоряжении останки шести самолетов, сбитых над Югославией и Сербской Краиной в Боснии. Системы опознавания 'свой-чужой', системы автоматического наведения на цель - в общем, хватает. Передаем соответствующей структуре ВВС.
   - Под соусом?
   - Как и в прошлый раз, как закупленные фирмой 'Транстехэкспорт'.
   - Там, конечно, догадываются?
   - Думаю, да, но это некритично. Народ там сидит толковый, лишних вопросов никогда не задают.
   - Ладно, будем считать, что операция 'Обилич' свои задачи выполнила... ну, скажем, на оценку 'хорошо'. Какие варианты по Одиссею?
   Подполковник Левченко тяжело вздохнул.
   - Пожизненное.
   - Это единственный вариант?
   - Другого пока не просматривается. Хотя... Дело пока в юрисдикции военного суда. Если сделать его гражданским, допустить публику и прессу - есть шанс побарахтаться.
   - До скольки реально скостить срок?
   - До десяти.
   - А дальше?
   - Ну, дальше процедура известная. Главное - чтобы он не попал в тюрьму для пожизненных в Шиофоке. Это ключевое условие. Оттуда нам его достать будет крайне проблематично. Если мы отыграем с толком, то он попадет в общеуголовную тюрьму в Сегеде, а это - почти дома. Во-первых, там есть наш человечек, так что позаботиться об Одиссее будет кому. Во-вторых, Сегед - в двадцати километрах от границы с Югославией, что, сами понимаете... - Левченко не стал договаривать.
   - Вот что, друг мой сердечный Дмитрий Евгеньевич. Числу эдак к десятому собирайся-ка ты в туристическую поездку. Ты, я так понимаю, уже соскучился по этому, как его.... О, холера, провалы памяти! По Рыбачьему бастиону? По Хёшек тере и прочим будапештским достопримечательностям?
   - Еще и как, товарищ генерал!
   - Ну, вот и поезжай. Отправим тебя официально, как нашего торгового представителя; заодно заключишь там один контрактик на поставку спецсталей для венгерского метрополитена - надо ж нам иногда и по специальности поработать, благо, товарищ генерал-лейтенант Третьяков подсуетился. Ну, понятно, встреться там с Яношем, продумайте, как вы сможете поработать по Одиссею. Дня на три я тебя отпускаю, погужуйся там, гуляша поешь, винишка заодно мне привезёшь. А то в наших магазинах токай бывает такого жуткого качества, что иногда плакать хочется. - Затем, хитро взглянув на подполковника, Калюжный продолжил: - И озаботься, пожалуй, вот чем. Надо бы как-то довести до госпожи Шуман, она же - Герда Кригер - что некто Александр Леваневский лежит в будапештской тюремной больнице, весь изранетый, и жаждет ее увидеть хоть одним глазком. Как ты там говорил, воссоединение любящих сердец? Вот пущай и воссоединяться; попробуйся на роль господа Бога, может, что путное у тебя и получиться...
  
  ***
   Мойка как мойка. Район, правда, бедноватенький, народ, по ходу, машины моет редко, стало быть, доходы от этого бизнеса у этих мужиков небольшие. Хм... Ладно, поддержим коммерцию...
   Левченко подогнал свой взятый напрокат 'форд' к воротам автомойки, дважды требовательно посигналил. Минуты через три из калитки вышел человек, скептически осмотрел его не старый, но уже изрядно потертый 'мондео' - известное дело, прокатная машина - что-то пробормотал себе под нос - но кнопку открытия ворот нажал.
   Мд-а, и оборудование у них тут далеко не первой свежести... Ладно, не за этим он в этот Ракошлигет приперся, чтобы тупо мыть прокатный 'форд'. А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Сиречь - уважаемого господина Кальмана Лошонци.
   Левченко призывно махнул рукой одному из работников мойки.
   - Micsoda? - работник тряпки и ведра был до крайности лапидарен.
   - Тешек Лошонци Кальман! - Мда, с его венгерским можно оперировать только максимально простыми предложениями. И то еще, как сказать...
   - Egy masodperc. - сотрудник мойки тут же удалился, чтобы через минуту вернуться с еще нестарым, но каким-то очень уставшим с виду человеком. Это и есть Кальман Лошонци? Да-а-а, неважные у него глаза... Ладно, может быть, внешность обманчива. Посмотрим.
   - Господин Кальман Лошонци? - По-русски, чтобы сразу было ясно, что прибыл он по делу, спросил Левченко.
   Человек, приведенный первым мойщиком, изумленно посмотрел на Левченко.
   - Да, я Лошонци Кальман. С кем имею честь?
   - Сергей Владимирович велел вам кланяться. Помните такого? Исерть.
   Господин Лошонци бросил на Левченко удивленный взгляд, затем, оглянувшись на своего коллегу, вполголоса ответил:
   - Ладога. Наверное, вам стоит сейчас помыть машину, отъехать на заправку - она тут рядом, в трехстах метрах направо за углом - и подождать минут двадцать. Я к вам подойду.
   - Добро. Тогда мойте!
   - Нет, вы - клиент Гёзы, я не хочу отнимать у него заработок.
   - Хорошо, хорошо. Договорились. Жду вас на заправке. - Однако, какой конспиратор! Впрочем, ему виднее, как себя вести в этой ситуации. Вряд ли его, конечно, пасут, но осторожность никогда не бывает лишней.
   Прошло уже добрых минут сорок, прежде чем в зеркале заднего вида своего 'форда' Левченко увидел неспешно идущего по направлению к заправке господина Пошонци. Однако, парень не спешит... Ладно, посмотрим, что он там за эти две недели наработал.
   - Ну, здравствуйте еще раз, урам Лошонци. Или можно просто Кальман? - Левченко решил сразу определить дистанцию общения.
   - Лучше Кальман. А если Лошонци - то, пожалуй, лучше элвтарш . На господина я как-то не тяну...
   - Хорошо. Тогда к делу. Что у нас с арестованным террористом? Какие-нибудь возможности для уменьшения срока есть?
   - Есть вариант. Правда, хлипкий, но это лучше, чем ничего.
   - Ну-ну? - заинтересованно протянул Левченко.
   - Я переговорил с адвокатом Дюлой Шимонфи, он считает, что действия Леваневского можно - правда, с огромной натяжкой - но все же квалифицировать как произведенные в состоянии аффекта. Есть справка из белорусского консульства в Белграде, что в числе погибших во время атаки натовской авиацией поезда Ниш-Белград пассажиров числиться некто Юрий Блажевич, бывший, по показаниям обвиняемого, его старым другом. Можно попробовать развернуть эту тему. Если удастся - мы сможем направить Леваневского на медицинскую экспертизу - дабы проверить степень его вменяемости. Если комиссия подтвердит, что имел место психический срыв - есть шанс перенести слушания по делу в Будапештский городской суд. Дело будет рассматриваться в общеуголовном порядке. Тогда есть шанс избежать пожизненного.
  - А этот адвокат, как его... Шимонфи - он как, хороший специалист?
   Лошонци помолчал, затем, покачав головой, ответил:
   - Может быть, и не самый лучший. Но у него есть личная причина защищать вашего парня.
   - Какая же? - заинтересовался Левченко.
   - В прошлом году он возил свою дочку в Бостон, на операцию на сердце. Что-то там было не в порядке с митральным клапаном. Операция, в общем, не очень сложная, ее бы сделали и у нас, в Венгрии - но в клинике, где лежала его Илонка, в это время работал американский врач, который и уговорил Дюлу отвести свою дочку на операцию в Бостон. Из Бостона же адвокат Шимонфи вернулся один... Илонка умерла на операционном столе. Ей было всего пять лет!
   - Понятно... Ладно, будем считать, что вы нашли лучшего адвоката по нашему делу. Кстати, как там здоровье террориста?
   - Дюла вчера рассказывал - уже может разговаривать, встает, даже делает несколько шагов по палате. Но до выздоровления еще далеко - все же три пулевых ранения в грудь...
   - Как его кормят?
   - Я заплатил палатной медсестре, ему готовят отдельно, очень качественно, всегда фрукты, сок, плюс к этому - у него всегда рядом сиделка. Условия у вашего парня - вернее сказать, у нашего - очень даже неплохие, пожалуй, получше, чем у многих обычных больных, которых не обвиняют в уничтожении военного самолета дружественного Венгрии государства и убийстве четырех военнослужащих этого самого дружественного государства.
   - Да, кстати, что же все-таки случилось с тем 'хокаем'?
   - А вы разве не в курсе? - удивлённо спросил Лошонци.
   - О том, что произошла вынужденная...
   - Дорогой товарищ, не смешите меня! От удара о полосу самолет развалился на части! Если вынужденная посадка - это когда мотор в двухстах метрах от фюзеляжа, а кабина пилотов по размерам приближается к кастрюльке для гуляша - то тогда это была вынужденная посадка.
   - То есть самолет уничтожен?
   - Ну, формально можно сказать, что не до конца - пол-фюзеляжа осталось в целости, и выжило два оператора РЛС.
   - А остальные?
   - Остальные ушли в страну вечной охоты... Американцам крайне невыгодно признавать, что их самолет был сбит над Будапештом. Поэтому они и придумали эту версию с вынужденной посадкой. Тем более - 'хокаев' на полосе было несколько, они один из них слегка демонтировали и предъявили репортерам. А взрыв объявили выхлопом топлива из-за неисправности мотора. Вы же знаете, эти ребята в деле сокрытия улик - выдающиеся мастера.
   - Хорошо, Кальман. Наш парень имеет возможности принимать гостей?
   - Ну, дорогой товарищ! - Лошонци развел руками: - Вы хотите невозможного! Это все же тюремная больница, а не приют святой Эржбеты...
   - Ладно, тогда у меня будет к вам просьба. И не ищите в ней двойной смысл, это сугубо и исключительно личное дело нашего парня, к шпионским страстям оно никакого отношения не имеет. Вы поддерживаете контакт с Ференцом Молнаром?
   Лошонци скептически покачал головой:
   - У бедняги Ференца и так проблем - море. Зачем ему иметь отношения с бывшим коллегой, если он и сам в своем кресле держится еле-еле? Нет, не поддерживаю.
   - Но телефон и адрес его у вас есть?
   - Телефон есть. Адрес.... Живет где-то в Уйпалоте, в новых домах, что построены были как раз накануне краха коммунизма. Это вообще хороший район, не чета нашему.
   - Ну, вот и хорошо. Позвоните ему как-нибудь в ближайшее время, и передайте вот что. Дескать, Александр Леваневский лежит в тюремной больнице по адресу - скажете адрес - и мечтает увидеть некую фрау Шуман. И если дорогой господин Молнар посчитает возможным эти слова фрау Шуман передать - то сделает большое и благородное дело.
   Кальман Лошонци иронично улыбнулся.
   - Хм... Вы хотите взять на крючок старину Ференца?
   Левченко отрицательно помахал головой.
   - Нет, дружище Кальман. Мы хотим, чтобы у нашего подзащитного появился шанс. Шанс исправить ошибку, которую он сделал семь лет назад.... И ничего больше. Наш стрелок в свое время был неистово влюблен в эту самую фрау Шуман - не спрашивайте меня о подробностях, но поверьте на слово, это была настоящая любовь. Но в один далеко не прекрасный день они расстались. Но, насколько я знаю нашего стрелка - эта любовь у него не прошла, хуже того - за эти семь лет она стала крепкой, как выдержанный коньяк. Пусть они увидятся еще раз - может быть, последний в этой жизни...
   Лошонци хмыкнул недоверчиво, покачал головой. Затем мягко улыбнулся и сказал:
   - Вы, русские, безнадежные романтики. Впрочем, наверное, именно поэтому я и работаю с вами. Мне, старому дураку, что-то уж очень не хватает романтизма в наше прагматичное время... Ладно, передам сегодня же. У вас все?
   - Вот десять тысяч - на услуги адвоката, на обеспечение экспертизы; хватит?
   Кальман Лошонци посмотрел на Левченко, еще раз чуть заметно улыбнулся.
   - Дорогой товарищ, если бы вы знали, сколько людей готовы помочь нашему парню просто так, из чувства дружбы - вы бы немало удивились...
  
  
  ***
   Сегодня пятнадцатое мая.... Каждый год на протяжении последних шести лет он праздновал этот день. Сегодня, впервые за все это время, он не сможет поставить на стол пять алых роз в хрустальной вазе, бутылку шампанского и тарелочку с эклерами. Герди так любила эти пирожные...
   Адвокат сказал, что, возможно, его начнут допрашивать уже на этой неделе, может быть, даже завтра - врачи считают, что он уже достаточно окреп. Ладно, будем считать, что это так и есть. Хотя голова кружится по-прежнему, стоит ему пройти десяток шагов - но все же рубцы уже затянулись, и раны уже не выглядят столь ужасающе, как всего неделю назад. Как тогда говорил доктор - 'чудо Господне'? Две пули пробили левое легкое в трех и в пяти сантиметрах от сердца, одна - правое легкое в нескольких миллиметрах от артерии. Да, он действительно в рубашке родился.
   Жаль, не удалось тогда подстрелить ни одного из этих ражих детинушек, что так страстно жаждали его убить. А потом, долго и с удовольствием, били его ногами, в подкованных ботинках - били лежащего, истекающего кровью, умирающего... Животные. Если бы не подоспела венгерская полиция - хана, забили бы насмерть. Ну, ничего, суки, четверых ваших коллег я приземлил навсегда, двоих - на какое-то время. Плюс стоимость сгоревшего 'хокая' - учитывая его износ - никак не меньше миллионов десяти. То есть счет и по потерям, и по деньгам - в нашу пользу!
   Интересно, что сегодня будет на обед? Опять какие-нибудь венгерские изыски; за время сидения в этой тюремной больнице он уже, кажется, всю мадьярскую кухню перепробовал - вкупе со средиземноморской. И как они умудряются кормить его чуть ли не по ресторанному меню? Видел он, чем остальных арестантов кормят - макароны, куски курицы, салат из капусты, томатный суп. Подешевле, короче. А он питается, как наследник престола... или, скорее, как король в изгнании. Впрочем, остальные арестанты поглядывают на него вовсе без всякой зависти, а, скорее, с испугом. Еще бы! У него пожизненное светит, это вам не хухры-мухры! Тут у местных косарей сроки детские - кому пятерик, кому трояк корячиться - и то они стараются как-то это дело откосить, по больничке шатаются туда-сюда, болящих изображают. А у него и обвинение - ого-го! - и срок впереди жуткий; посему ореол вокруг него мрачноватый, что и говорить. Коллеги по несчастью смотрят, как на покойника, да и врачихи нет-нет - да и кидают соболезнующие взгляды.
   Да, что и говорить, херовое дело - заканчивать жизнь в одиночной камере тюрьмы Шиофока. Предположим, ему сейчас тридцать два. В тюрьме, учитывая, что климат здесь мягкий, кормят сносно - даже если исключить нынешнее его привилегированное положение - прогулки каждый день по часу, можно заниматься спортом и читать книги - правда, на венгерском - то сможет прожить он еще лет тридцать. До хера... Языки, что ли, взяться учить? Или физику? Хм, ладно, выбор у него большой. Тридцать лет впереди, как-никак!
   Жаль только, никогда уже ему не увидеть Герди... Хоть бы фотографию мать догадалась прислать! Надо будет отписать ей, пусть достанет ту, из рамки, что висит в его комнате на стене - и отправит ему сюда, в тюрьму. Вроде ж не запрещено фотографии вешать? Вон, на двери фото Илоны Сталлер, в миру - Чиччолины - висит со всеми прелестями, и ничего, никто не против...
   Интересно, он по какой категории проходит в здешних следственных органах? Террорист? Или наемник? Или, как обещал вчера адвокат, как безумный параноик с манией отмщения? Враги, дескать, убили его друга - и он, Одиссей, впав в неистовство, поехал к аэропорту и пульнул в запале по первому попавшемуся аэроплану, а затем начал из случайно оказавшегося в машине пистолета отстреливаться... Мда, хрень редкостная, ничего глупее придумать было бы невозможно. Хотя... Чёрт их знает, мадьяр? Может, и проканает? Тогда у него есть шанс сесть в тюрьму общего режима, с обыкновенными убийцами и насильниками. Адвокат ее расписывал, словно рай земной. Ну да - по сравнению с пожизненкой...
   Ладно, хватит, погулял. Как-никак - восемнадцать шагов! Это вам не коников из говна лепить.... Если каждый день он будет делать на шаг больше - то к августу уже будет свободно доходить до конца коридора и возвращаться обратно. Он уже все подсчитал! Как раз к этому времени назначен суд... Следствие какое-то мадьяры ведут. Вещдоки осматривают, глубокомысленные версии строят. Умора.... Взяли его с поличным, на трубе - только его отпечатки, на пистолете - опять же, аналогичная картина. Морские пехотинцы из охраны американского авиационного контингента - в наличии, все допросы с них сняты, все к делу пришиты. Какое следствие? Прикалываются пацаны. Ну, положим, пойдет он в глухой отказ. Не я, ничего не знаю, пошли все в жопу. Хороший вариант - только гиблый. Следаки тут же, как дважды два, докажут, что стрелял и из ПЗРК, и из 'стечкина' именно он, и добрый прокурор попросит у уважаемого суда пожизненный срок. И судья, видя, что обвиняемый ни хера не раскаялся в содеянном, а наоборот, издевается над высоким судом - тут же этот срок ему и впаяет. Хм.... А, пожалуй, адвокатишка был прав! Только очень бы не хотелось вмешивать в это дело покойного Юрку. Не по-людски это как-то, не по-русски... Хотя, если строго разобраться, ведь он реально мстил убийцам своего друга? Святая правда. А зачем, спросит следователь, он в Будапеште околачивался, ежели его дела уже две недели, как закончились? А затем, чтобы денежку собрать за пианины - вот зачем! И друг сердечный Янош Шепечек этот факт подтвердит, у него и все документы на руках....А затем, после передачи CNN, где он увидел тело друга - башню у него и снесло. Ну, и не выдержал! А где, скажут, взял ракету? До этого все было более-менее логично, а в этом месте придется что-нибудь соврать... скорей всего, не поверят. Здесь у него прокол конкретный. На остальные вопросы у него какие-то внятные ответы найдутся. Например - как узнал, как стрелять? Так в армии ж служил! В общем-то, не лишено здравого смысла. А зачем от охранников отстреливался, 'хаммер' угробил? А уже в запале. Жизнь была не дорога. Тут на суде хорошо бы рубаху рвануть - для достоверности. А что? И рванем! Вот только...
   - Разрешите, Александр Владимирович? - в дверях показалась физиономия дорогого и любимого адвоката господина Шимонфи, спасителя и хранителя.
   - Да, входите, Дюла! Очень рад вас видеть! - И действительно, рад, чего уж скрывать.
   Адвокат вошел, шелестя пакетом.
   - Дюла, что вы на этот раз принесли? Меня ж тут кормят четыре раза на дню!
   - А ничего, Саша, не помешает. Тем более - это не только фрукты.
   Адвокат поставил на стол пакет, торжественно, придав лицу подобающее выражение - достал из него укутанный в белую блестящую бумагу букет махровых, ярко-бордовых роз.
   - У вас сегодня праздник. Я звонил вашей матери, она попросила, чтобы в этот день на вашем столе стояли розы. Я не буду излишне любопытен, если спрошу, по какому случаю эти цветы?
   Одиссей не мог отвечать - его душили слёзы. Мама, мамочка...
   Адвокат проявил деликатность - когда Одиссей справился с нахлынувшими эмоциями, и вытер глаза - господина Шимонфи в его палате не было.
   - Дюла! Вы где там? Заходите! - Что он, в самом деле? Тоже мне, нашел время и место деликатность демонстрировать. Перед кем? Перед преступником, который может быть осужден на пожизненное...
   И тут в его палату вошла Герди.
   Бешено закружилась голова, лицо вдруг полыхнуло огнем. Этого не может быть! Где воздух? Ему нечем дышать! Остановите стены! Да что ж это твориться...
   Очнулся он от того, что по его лицу возили чем-то мокрым - лоб, щеки, глаза. Ага, он лежит на своей кровати, а на краю ее, в накинутом на плечи белом халате - сидит Герда Кригер. И это не сон. Ему нужно встать! Ну, хотя бы приподнять голову...
   - Лежи, лежи. Приходи в себя. Террорист... - голос Герди. Ни у кого в мире нет больше такого голоса, и ни у кого в мире нет таких ласковых, таких нежных рук, которые протирают ему лицо. Герди.... Не может быть, это сон!
   - Герди? Это действительно ты? Ты мне не снишься? - хотя чего спрашивать, слава Богу, он не слепой. Она самая, собственной персоной - сидит у него на кровати, мнет в руках платочек, закусила губу...
   - Так, девушка, мы тут что, плакать надумали? - в этот момент надо с ней построже, ему ли этого не знать...
   Подействовало. Смахнула пару слезинок, вытерла глаза, чуть вымученно улыбнулась.
   - Ну, здравствуйте, фройляйн. И что вы тут делаете, позвольте узнать? Или это меня в бессознательном состоянии перевезли в Берлин? - надо, чтобы она улыбнулась по-настоящему, эта ее вымученная улыбка никуда не годиться: - Негоже плакать у постели раненного международного террориста. Персонал может подумать, что вы разделяете наши взгляды. - И, с трудом, но выговорил искомое слово: - Человеконенавистнические.
   Вытерла глазки, еще раз через силу улыбнулась.
   - Здравствуйте, молодой человек. Как же вы позволили себя подстрелить? И с каких это пор вы стали международным террористом, позвольте узнать? Когда я видела вас в последний раз, вы собирались стать воротилой овощного рынка в вашей стране. Планы изменились? Или вы охотились на конкурентов?
   - Герди, любимая моя. Как же давно я тебя не видел... - Ну вот, опять слёзы! Куда это годиться?
   Он взял ее за руку, погладил ладонь, задержал между своими.
   - Руки у вас, фройляйн, ничуть не изменились. Как бархат... Куртку бы сшить из такой кожи - цены б ей не было! - Ага, подействовало. Слезы мгновенно высохли, в глазах заплясали озорные огоньки.
   - У вас, юноша, кожа ничуть не хуже. Отлично пошла бы на седло для моего коня!
   - Батюши-светы! Да у вас уже верховые лошади имеются? Может быть, и экипаж цугом?
   - И экипаж. В двести десять лошадей!
   - Да вы миллионерша! Как же мне, нищеброду, отверженному наёмному убийце, да так подфартило - лежать рядом с вами?
   - Положим, я рядом с вами не лежу! - и гордо так носиком!
   - Да если б и лежали - что толку? Их бин старый солдат... - тут надо поджать губы и изобразить отчаяние. По сценарию.
   - И уже ни на что не годен? - А в глазах - такие знакомые чертинки!
   - Увы мне! Впрочем, простите, фройляйн, за забывчивость. Понимаю, что бездарно опоздал, но, как говорит наша пословица, 'лучше поздно, чем заранее'!
   С этими словами он, слегка покачиваясь - но решительно отстранив ее руку - поднялся, подошел к столу, взял лежавший на нем букет - и, преклонив колено, церемонным жестом преподнес его своей гостье.
   - С днем рождения, любимая!
   Покачнувшись, поймал кресло за спинку, медленно встал - и, уже стоя в полный рост, повторил:
   - С днем рождения, свет моей души!
   Герди взяла букет, посмотрела на него - и опять разрыдалась. Господи, да сколько ж можно!
   - Девушка, если вы пришли сюда, чтобы рыдать навзрыд, то, смею вас уверить, этим вы дух раненого воина нисколько не поддержите. А наоборот.
   Вытерла слёзы, посмотрела на него ласково. Затем опять отчаяние в глазах. И тревога в голосе:
   - Саша, ты знаешь, что тебе грозит?
   Тут надо улыбнуться. Трудно - но надо; негоже, чтобы она видела отчаянье в его глазах...
   - Еще бы я не знал! Административный штраф в тысячу форинтов и общественные работы! Эти венгры - сущие звери...
   - Если очень повезет, то десять лет заключения.
   - Если очень повезет, то ты передашь мне в пироге напильник и веревочную лестницу, и мы на следующий же день воссоединимся, чтобы уже никогда не расставаться! - Еще не хватало, показывать любимой женщине свой страх.
   - А ты хочешь... воссоединиться? - а в глазах такая мольба, что дрожь по телу и холодный пот на затылке. Ого!
   - Герди, когда-то давно, в другой жизни, я не смог сказать тебе всего одно слово. Не будем выяснять, отчего это произошло; сегодня я хочу тебе сказать: если бы ситуация была чуток другой - я не сидел бы в тюрьме, и мне не грозил бы пожизненный срок за теракт - я, не задумываясь, произнес бы это слово, и был бы счастлив, если бы ты согласилась.
   - Саша, с того вечера прошло семь лет. Я стала старой...
   - Ты немного повзрослела, только и всего!
   - Я замужем, и у меня сын...
   - Ты разведешься, а сын будет нашим общим. Сколько ему, кстати? И как его зовут?
   - Ему шесть с половиной лет. И его зовут Александр.
   - Уже такой большой? А...
   СТОП!!! СКОЛЬКО??? Не может быть! Боже, пусть это будет правдой!
   - Герди.... Получается, я перед тобой законченный мерзавец! Это... это НАШ сын?
   Она подняла на него глаза, чуть устало улыбнулась.
   - Наш. Твой и мой. И давай не будем тут каяться. Я сама решила его рожать, а после ... ну, после того разговора - я подумала, что не буду тебе ни о чем говорить. Вот и все.
   - А у тебя есть его фотография?
   - Да, конечно. Сейчас покажу.
   Она порылась в своей сумочке - как обычно, самое нужное было на самом дне - и, наконец, достала изящное кожаное портмоне.
   - Вот. Это мы с ним перед Бранденбургскими воротами, когда ему было шесть лет.
   Одиссей взял в руки снимок. Вихрастый мальчишка, по всему видать - начинающий задира и хулиган. Его сын... Его и Герди. У них есть сын.... С ума можно сойти! А главное - что ж делать дальше? У него впереди - десять лет тюрьмы, по самому минимуму. Это ж сколько будет сыну, когда он выйдет? Шестнадцать, почти семнадцать... Ничего себе, хорош папаша! Всё детство сына в тюрьме просидел!
   - Саша! Саша! Ну ты что, оглох? - она теребила его за рукав.
   - А? Да, слушаю. Извини, что-то навалилось; я сейчас, по ходу, малость не в себе. Извини, слушаю тебя.
   - Мне пора. Я и так еле выпросила пять минут свидания, а уже просидела пятнадцать. Ты мне что-нибудь хочешь на прощание сказать?
   - Да. Конечно. Сейчас. - Он провел ладонями по лицу, выдохнул, мотнул головой: - Герди, мы сможем видеться? В ближайшее время?
   - Саша, я не хотела тебе говорить, но... Я работаю в контрразведке, в ведомстве федерального канцлера. Только поэтому мне удалось уговорить здешних чинов спецслужб дать мне пять минут для твоего допроса. Прости меня...
   - Глупости. Ладно, ты где в Берлине живешь?
   Она вскинула на него удивленные глаза.
   - А.... Зачем тебе?
   - Ну надо, раз спрашиваю!
   - Я тебе сейчас на фотографии напишу. Но отдай ее адвокату, не держи у себя! Я тебя очень прошу!
   - Пиши, не боись.
   Она лихорадочно вытащила фотографию из портмоне, схватила первое, что попалось под руку - карандаш для век, кажется; ему в этих женских прибамбасах никогда не удавалось разобраться - и на обратной стороне фотографии написала адрес. И вдруг замешкалась.
   - А... Саша, ты понимаешь, что делаешь?
   - Герди, у нас осталось пару секунд времени. Поэтому подумай не спеша, вдумчиво и серьезно. Я задам тебе вопрос. И хочу получить на него четкий, ясный, недвусмысленный ответ. Ты готова?
   - Я? Да.... То есть, нет.... Задавай, задавай!
   - Ты хочешь быть со мной? Всю оставшуюся жизнь? Прожить со мной все, что нам осталось, в горе и в радости, вместе - до самого конца?
   Застыла в недоумении. В глазах - искры, как будто обухом по голове приложились. Ну, давай, думай быстрее! Решай! Ну же!
   - Да! - выдохнула отчаянно. Молодец!
   - Все, отлично. Жди меня в ближайшее время! Я буду где-то к шести, сиди в это время дома.
   - К шести вечера? Или... Саша, что ты несёшь? У тебя суд в августе, а потом...
   - А потом - суп с котом! Все, иди, и не забудь, что я тебе сказал!
   В дверях замаячил какой-то незнакомый дядька, нетерпеливо тыкая в циферблат своих часов. Герди оглянулась, ойкнула, а затем, встав с кровати, сказала виновато:
   - Все, Саша, время. Прощай.
   Я тебе покажу 'прощай!' Ишь, взяли моду!
   - До свидания. И не забудь то, что я тебе только что сказал. В шесть!
   Дверь закрылась, в палате воцарилась тишина. Как будто ничего и не было... Одиссей взял в руки фотографию, еще раз посмотрел на сына. В груди разливалось какое-то неведомое тепло, сладко заныло под ложечкой. Пожизненное? Десять лет? Они что, смеются над ним? Нет, ребята-демократы, никаких астрономических сроков! Он и так, по всем расчетам, лишних дней десять здесь уже чалиться. Какая тюрьма? У ребенка должен быть отец! Чему хорошему русского парня обучит немецкий отчим? Да ничему!
   Не-е-е, ребята, так дело не пойдёт. Ему надо в Берлин, решить кое-какие мелкие вопросы, и, взяв жену и сына - домой. С ума они, что ли, сошли - сажать его за колючую проволоку? С такими делами не то, что Шиофок - тут и Сегед никак не пляшет. Ему надо к сыну!
  
  
  ***
   Ференц Молнар, осторожно поддерживая фрау Шуман за локоть, спускался вместе с ней по ступеням здания следственного изолятора, частью которого была тюремная больница, сгорая от любопытства. Его спутница как-то необычно дрожала, все время оборачивалась - и, наконец, когда они уже подошли к машине, господин старший советник не выдержал:
   - Юля, может быть, вы расскажете мне, кто для вас этот человек? Согласитесь, я приложил некоторые усилия, чтобы ваша сегодняшняя встреча состоялась...
   Фрау Шуман обернулась к нему, и так радостно улыбнулась, что господин Молнар даже слегка опешил.
   - Да, Ференц, расскажу. Это самый лучший человек на земле, и я люблю его больше жизни. Надеюсь, вам этого достаточно?
   Старший советник недоумённо пожал плечами.
   - Хм... В иных условиях я бы этим и удовлетворился. Но, может быть, вы забыли, что этот человек обвиняется в террористическом акте, и, кроме того...
   Фрау Шуман его торопливо перебила:
   - Нет, Ференц, я все это помню. Более того, я очень надеюсь, что вы предпримете все возможное, чтобы этот человек получил минимально возможное наказание, а если случится чудо, и вы поможете каким-нибудь его друзьям организовать его... исчезновение из этой мерзкой дыры, то я буду вам признательна вечно. Вечно, Ференц!
   Мда-а-а, дела... Девушка явно не в себе.
   - Юля, но откуда вы знаете этого... Леваневского?
   Фрау Шуман опять улыбнулась.
   - Мне кажется, я знала его всю жизнь, с тех пор, как себя помню. Когда мы с девочками играли в невесту - я воображала его своим женихом. Когда, чуть повзрослев, мы вырезали из журналов фото киноартистов - я рисовала его, и он был мне милее и Гойко Митича, и Вячеслава Тихонова. И когда однажды, уже будучи студенткой пятого курса, на перерыве между парами я случайно столкнулась с ним на лестнице главного корпуса БГУ - я поняла, что ждала его всю жизнь. Вот так, Ференц! Мы поедем?
   - А? Да, конечно. Садитесь!
   Они выехали на Хунгария керут, и, влившись в поток машин, в этот солнечный майский день заполонивших все будапештские улицы, с черепашьей скоростью поползли в сторону Варошлигета.
   - У вас самолет только вечером, посему я взял на себя наглость предложить вам немного погулять по парку. - Ференц с легкой тревогой ожидал, что ответит его гостья.
   - Ах, Ференц, как вы замечательно все придумали! Парк! А там мороженое продают?
   - Ну конечно, конечно. Там можно пообедать, и вообще - сегодня суббота, выходной. Сколько можно работать?
   - Ференц, я не буду выглядеть невежей, если немного помолчу и подумаю? Сегодня столько всего произошло...
   - Я с удовольствием помолчу с вами в унисон.
   Оставшиеся до парка двадцать минут дороги каждый из них думал о чем-то о своем. Старший советник Молнар не мог знать, о чем думает его гостья, но сам пребывал в думах, весьма далеких от умиротворенных. Хм, однако... Что происходит с этим миром? Высокопоставленная сотрудница германской контрразведки мчится в Будапешт для того, чтобы пять минут пробыть в обществе страшного убийцы и террориста - и, выйдя из его палаты, признается ему в том, что безумно любит этого террориста! Мир, вне всяких сомнений, сошел с ума. Всерьез и надолго.
   Мало того. Эта особа предлагает ему, старшему советнику Ференцу Молнару - причем предлагает прямым текстом! - участвовать в организации бегства этого террориста. Немыслимо!
   Хотя, собственно, почему немыслимо? Террорист этот никакого ущерба Венгрии - если не считать десятка выбоин на взлетной полосе аэропорта - не причинил, венгерских граждан не убивал. Вообще, строго рассуждая, он является комбатантом и должен иметь статус военнопленного, а вовсе не террориста. В конце концов, американцы в данную минуту ведут войну против его братьев. То, что он посчитал нужным добровольно встать в строй, взять в руки оружие и сражаться за своих единоверцев - ничего, кроме уважения, вызвать не может. Тем более - весьма благородно выглядит его решение отомстить за друга, это вообще - достойно восхищения. Как будто вернулись героические времена Миклоша Юришича и Яноша Хуньяди! Однако и рассуждения у старшего советника Службы национальной безопасности! - поймал себя на крамоле Ференц Молнар.
   Слава Богу, вот и Варошлигет!
   - Милая Юля, мы приехали!
   - Что? А, да.... Очень хорошо! Пойдемте, Ференц!
   Они вышли из машины, и, не спеша, двинулись к замку Вайдахуньяд - вернее, к его уменьшенной копии.
   - Ой, Ференц, а что это?
   - Это, Юля, копия замка семейства Хуньяди, который был ими построен в Трансильвании.
   - Трансильвания - это сейчас Румыния, я права?
   - Сейчас - да, но раньше это была Венгрия. Как и Закарпатье, как и Словакия, как и Воеводина, как и Хорватия... Сегодняшняя территория Венгрии - только треть от того, чем она была до Первой мировой войны.
   - Как ужасно.... Скажите, Ференц, а вы любили когда-нибудь? По-настоящему? - Видно было, что фрау Шуман абсолютно не интересуют бывшие (да и нынешние!) границы Венгрии. Что поделать, женщина!
   Старший советник Молнар задумался. Хм, однако...
   - Пожалуй, да. В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, в городе Куйбышеве. Ее звали Маша, у нас был потрясающий роман.... Увы, он ничем не закончился. Она не захотела ехать в Венгрию, я не решился остаться в Союзе. Потом, в восьмидесятом, я женился на Марианне Надь, но через шесть лет мы развелись.... И до сих пор я одинок.
   - А вы не думали съездить в Самару - так ведь сейчас называется Куйбышев? - и поискать эту вашу Марию? Сколько ей сейчас?
   - Увы, уже очень много...
   - Много - это сколько?
   - Ну, мне сорок семь, она на три года моложе... Сорок четыре года.
   - А вы бы не хотели прожить остаток дней вместе с ней?
   - Я никогда не задумывался над этим. Как-то все было не до того...
   - А вы задумайтесь! Я вам скажу под страшным секретом - не вздумайте никому это выбалтывать - любовь никогда не умирает! Умирают люди - а любовь вечна. Запомните это, Ференц!
   - Вам хорошо это говорить, Юля. Вы молоды, влюблены.... А если этого вашего террориста осудят на пожизненное? Если вы никогда его больше не увидите? Будете ли вы продолжать его любить?
   - Ференц, вы можете посмеяться с моих слов - но я уверена, что очень скоро увижу его у дверей своего дома. В шесть часов. И, вы знаете, я буду каждый день в это время сидеть у окошка - чтобы, не дай Бог, не прозевать его появления.
   Старший советник скептически ухмыльнулся и покачал головой.
   - Уж не ваша ли любовь разрушит замки его темницы? Случиться чудо?
   Фрау Шуман серьезно посмотрела в глаза своему собеседнику, а затем не менее серьезно произнесла:
   - А вы, господин Молнар, очень напрасно не верите в чудеса. Иногда, знаете ли, случается так, что любовь становится материальной силой и разрушает любые, самые толстые, стены, и крушит любые, самые чудовищные, запоры. Любовь все еще движет миром - поверьте мне на слово, Ференц. Любовь - и ничего больше! И не верьте тем, кто будет утверждать, что это не так - просто эти люди никогда не любили...
  
  
  
  Эпилог
  
   - Значит, все...
   - Да, все. Они выводят войска из Косова и соглашаются с военной оккупацией края войсками НАТО. Короче, ложатся.
   - Чего и следовало ожидать. Хотя, откровенно говоря, я думал, они побарахтаются подольше. Ладно, Левченко, какие результаты нашей работы мы можем поставить себе в плюс?
   Подполковник Левченко открыл свою папку, немного подумал, кое что отчеркнул - а затем доложил:
   - Сбои системы наведения ракет - наш самый удачный проект. Пять ракет ушли в Болгарию, три - в Македонию, две - в Венгрию, две - в Румынию, ещё не менее сорока шести взорвались в чистом поле, не причинив никому никакого вреда. Я думаю, имеет смысл дать задание специалистам Румянцева не просто вырубать систему самонаведения ракет, а как-то программировать их так, чтобы они поражали те цели, которые мы считаем нужными - разумеется, без самоликвидации. Представляете, как было бы эффектно, если бы крылатая ракета попала в болгарский парламент, за сутки до этого разрешивший натовским самолетам использовать воздушное пространство Болгарии? Так ракета попала в какой-то жилой дом, эффект был, но слабоватый.
   Дальше, по сбоям системы связи. Оружие пассивное, но, в принципе, если нарастить его мощность - очень даже перспективное. Всего за время войны сбои в системе связи, повлекшие за собой какой-то результат, произошли в ста тридцати восьми случаях. Два самолета погибли, более сорока - сбросив бомбы в море, вернулись на базу, или прекращали выполнение заданий - по разведке погоды, целей, по радиоэлектронной борьбе. Технический отдел наработал целую кипу рекомендаций для ОКБ в Жуковском, они уже там начали дорабатывать систему, думают внести предложение включить её в общую систему ПВО страны. Вопреки предположениям, система оказалась довольно эффективной.
   По пускам ракет. В принципе, успешно - если бы не истории с Таманцем и Одиссеем. На семь пусков - один промах, два поврежденных самолета - 'торнадо' и 'тандерболт' - четыре сбитых. Поврежденные самолёты к дальнейшей эксплуатации непригодны - итальянский 'торнадо' сел на брюхо, у американского 'тандерболта' оторван правый двигатель. Как он на одном моторе сел? К сожалению, оба экипажа поврежденных машин уцелели. Сбиты - с подтверждением как минимум из трёх источников: один 'Хокай' - в Будапеште, один Ф-16 - у берегов Далмации, один 'торнадо' - над островом Вис, один Ф-18 - недалеко от Триеста. Общий ущерб противнику - более ста сорока пяти миллионов долларов; вместе с самолетами погибло семь пилотов, из них четверо - на борту 'хокая' в Будапеште. Один взят в плен боснийскими сербами - штурман 'торнадо'. На всякий случай Митрович прислал протокол его допроса.
   Надо сказать, все пуски командование НАТО отнесло на счёт югов; на нас даже и не грешат. Исследовали брошенные пеналы - в их руках оказалось два - и пришли к выводу, что это восточные немцы накануне своего закрытия распродали по дешёвке свои арсеналы. Ведут следствие. Естественно, ничем оно не закончится.
   По захваченным системам связи, опознавания и наведения - успешно. За исключением случая с обломками немецкого 'торнадо' - штатно.
   Генерал Калюжный тяжело вздохнул.
   - Знаешь, Левченко, ты мне напоминаешь главного врача больницы, который вывешивает перед своим кабинетом среднюю температуру по вверенному ему учреждению здравоохранения. Ты понимаешь, что произошло этой весной?
   - Понимаю. Немцы проиграли американцам влияние на Балканах, и...
   Генерал досадливо махнул рукой.
   - Ни черта ты не понимаешь! Это означает, что линия фронта приблизилась вплотную к нашим границам, и завтра мы будем вести свою войну уже почти у себя дома! Вот что случилось, друг мой ситный! Враг у ворот! И противодействовать мы ему будем уже не на дальних подступах, не в афганских горах или йеменских песках, и даже уже не в Восточной Европе - а дома, на своей территории! Завтра нам придется вести бой на Украине, в Белоруссии, в Узбекистане - вот что страшно! И завтра враг погонит против нас уже наших бывших соотечественников - со стороны с удовольствием наблюдая на это жуткое братоубийство. Ни черта ты не понимаешь... Ладно, что с Одиссеем?
   - В данный момент - в тюремной больнице, второго августа у него суд. Адвокат все же надеться на мягкий приговор.
   - Мягкий - это сколько?
   - Ну, может быть, лет десять, двенадцать... Вроде бы психиатрическая экспертиза доказала факт состояния аффекта - Лошонци нашёл там какого-то своего однокурсника, тот пообещал именно эту формулировку внести в итоговое заключение. Есть свидетельские показания - тут уж наши белорусские друзья подсуетились - что погибший в поезде Ниш-Белград гражданин Белоруссии Юрий Блажевич, направлявшийся в паломничество в Метохию, был старым другом нашего фигуранта, даже служили они вместе. То есть стрелял наш парень чисто из мести. Вот только факт приобретения ПЗРК у некоего неизвестного немца в Шопрони никак подтвердить не получается. Здесь лакуна, но следователь вроде бы берется это дело снивелировать. За десять тысяч. Но просит подбросить улик - так адвокату прямым текстом и заявил. То есть парень, по ходу, понимает, что, как, зачем и почему - но не хочет грех на душу брать, нашего парня под пожизненку подводить; тем более, теперь наш парень среди их правоохранителей - персонаж почти легендарный, сродни Арпаду или Ференцу Ракоци.
   Генерал удивлённо поднял брови.
   - Кто это? И с чего это ему такая честь?
   - Ну, Арпад - это основатель Венгерского королевства, князь-богатырь; Ракоци - трансильванский князь, противоборствовал и туркам, и австрийцам. Оба они бились с многократно превосходящими силами неприятеля, не смотря на его число, и наш парень тоже сражался с врагом в одиночку.
   Генерал чуть улыбнулся.
   - Ну-ну. Ладно, пущай будет богатырь-одиночка, я не против. - А затем, несколько минут подумав, продолжил: - Значицца, так. Пущай суд идет, как идет, пущай срок ему там намеряют, какой считают нужным. Это все херня. Ты вот что мне скажи, Левченко - проявил Одиссей себя с должной стороны?
   - Проявил. Правда, мог бы...
   - Меня не интересует, мог или не мог. Меня интересует - сделал?
   - Сделал.
   - Ну так вот, теперь твоя очередь сделать так, чтобы парень вернулся на Родину, живой и здоровый. Как ты это сделаешь - меня не интересует. Но сделай! И не потому я, Левченко, так Одиссея хочу вытащить, что он мне своим геройством по сердцу. Хотя, не скрою, парень геройский, и уважение мое заслужил. А потому, что в завтрашних битвах нам до зарезу опытные, обстрелянные бойцы нужны! Ты думаешь, война кончилась? Ни хрена она не кончилась! Она только начинается. Поэтому пущай наш Одиссей сколько-то там посидит за решеткой, подумает - ты ему режим обеспечь человеческий, чтобы, значит, покушать - он же покушать любит, как ты как-то говорил? - почитать там что-нибудь, и вообще - чтоб не скучал. Но Одиссей должен вернуться в Итаку! Фрау его, Пенелопа новоявленная, с ним виделась?
   - Адвокат говорит, что да. И что вышла от него, в слезах и одновременно сияя от счастья. Он ещё намекнул Кальману, что террорист наш сделал дамочке из БНД предложение...
   - Вот видишь, люди планы строят на будущее, планируют его вместе провести. И ты, Левченко, как его командир - не имеешь права им эти планы ломать. Понял?
   - Как не понять? Сделаю.
   - Ну, вот и молодца. Всем участникам операции 'Обилич' объявляю благодарность; орденов дать не могу, так как нас в текущей реальности нет, и, стало быть, ордена нам, как призракам, не положены. Посему выдай премиями - кому уж сколько нарежешь. И, вот еще что - вдове полковника Чернолуцкого пособие выплатили?
   - Так точно. Сразу же... после несчастного случая.
   - Ну, вот и правильно. Не должна семья страдать, ежели ее глава по кривой дорожке пошел... Ладно, Левченко, заканчивай на сегодня - есть у меня к тебе одно предложение.
   - Какое?
   - А съездим мы в один городишко тут недалеко, Рязань называется.
   - А зачем, если не секрет?
   - А не секрет. На крестины поедем мы с тобой, вот какая петрушка. И меня крестным приглашают.
   - Ого! А кого крестить-то будем?
   - А сына товарища нашего, капитана Максима Полежаева, что голову сложил в операции 'Обилич'. Бабушка - ну, то есть Екатерина Ивановна, мать Максима - душевно приглашала. Нельзя не уважить.
   - Ну что ж, дело хорошее. Надо ехать!
   - Вот и поедем, еще одному русскому солдату путевку в жизнь выправим. Потому как нет России без солдата, ты это Левченко себе на носу заруби. Нету! Вот как иссякнут на Руси солдаты - так ей и конец, в этом и есть вся альфа и омега нашего военного искусства. На солдате Россия держится, и только на нем! А все остальное - блажь и лишняя морока. Запомни это, Левченко. На всю жизнь запомни!
  
  Продолжение следует
Оценка: 4.53*9  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"