Я окончил школу в 89 году. Учился я неважно и когда благополучно провалил экзамены в институт, передо мной замаячила реальная перспектива оказаться в армии. Кто-то из моих друзей, уже не помню кто, сказал, что если поступить в мед училище - в военкомате дают отсрочку, а потом, по окончании, призывают по специальности, то есть в медсанбат. Я решил, что это неплохой выход и пошел в училище.

Поступить оказалось на удивление просто. В моей группе из тридцати человек было четверо парней, остальные девчонки. Похожая ситуация была и в остальных группах. Наша специальность называлась "медсестра общего профиля". Я стал учиться с неожиданным для себя рвением, постоянно помня о нависшей надо мной угрозой призыва, и свято веря, что моя специальность меня отмажет. Впрочем, учиться было легко, и очень скоро я стал одним из лучших в группе, любимцем преподавателей.

Так продолжалось до ноября. Однажды, придя, домой я обнаружил повестку - мне надлежало явиться. Я принес повестку в канцелярию училища, взял справку о том, что являюсь студентом и, вооруженный этой справкой, на следующий день отправился в военкомат.

Как ни странно, моя жалкая бумажка не произвела на военкома никакого впечатления, меня должны были призвать в конце месяца на общих основаниях. В училище к этому отнеслись сочувственно и сказали, что после армии обязательно будут ждать меня обратно.

Такого удара судьбы я не ожидал, все мои планы в одночасье рухнули. В отчаянии я соврал военкоматовскому невропатологу, что у меня бывают регулярные головные боли, которые начались после сотрясения мозга, которое я заработал в десять лет упав с качелей. Невропатолог посмотрел глазное дно и, на всякий случай, отправил меня на обследование в 51 горбольницу. Мне повезло - в этой больнице проходили практику наши студенты.

В больнице я лежал в нервном отделении. Вместе со мной было еще трое призывников находящихся на обследовании. Нас вчетвером разместили в боксе, рассчитанном на двух человек, но, все-таки это была отдельная палата. Отделение было переполнено, многие пациенты лежали в коридорах. В основном это были инсультники, много было черепно-мозговых травм, иногда привозили и белочек. Один такой, чуть было не поймал меня ночью в коридоре, когда я направлялся в туалет, уж не знаю, за кого он меня принял. Пришлось ввалиться в ординаторскую и разбудить санитаров. Мужик, тем временем, уже отправился гулять по больнице и сонные санитары, матерясь, бросились его ловить.

Почти все сестры в отделении закончили наше “медулище”. Днем работали четыре девушки, а ночью на дежурство приходили двое ребят, а две девки уходили. Конечно, наши призывники пользовались у медсестер особенной популярностью. Они часто забегали к нам в палату, а мы вечно торчали у них в ординаторской. Мы помогали им таскать всякие тазы, тумбочки, переставлять кровати. Даже, один раз, перенесли на простыне в покойницкую отдавшего ночью концы, дядечку.

Девчонки были молодые, веселые и не обремененные моральными комплексами. В общем, мы весело проводили время. С одной из них - Дашей, у меня завязалось что-то вроде романа. Конечно, все в отделении сразу узнали, что я их будущий коллега, и меня стали припахивать по медицинской части. Вместе с ними я разносил по палатам колеса, меня научили делать уколы, и когда в отделение на экскурсию пришла из училища моя группа, я гордо расхаживал по коридору в белом халате. Так пролетела неделя.

Вечером последнего дня, после ужина, все мои соседи поперлись на второй этаж, в хирургическое. Там, в коридоре, стоял единственный на весь корпус, работающий телевизор - показывали футбол. Я один валялся на кровати и читал. Пришла Даша.

- Скучаешь, лежебока? - спросила она бодренько. - Пойдем, я тебя напрягу.

- Чего еще?

- Пойдем, поможешь мне, а то я одна замоталась.

- А Наташка где? - мне очень не хотелось вставать.

- Наташку я отпустила, у нее Антончик ее ненаглядный, из армии приехал на три дня. А Витька с Пашкой футбол смотрят. Ну, пойдем, блин, некогда! - она улыбнулась.

Я встал и пошел за ней. В ординаторской пока я мыл руки и надевал халат, она гремела стерилизаторами - “черт, куда я дела?..”, потом сунула мне поднос со шприцами - “не урони, смотри”, сама взяла другой со стаканчиками, мы вышли и пошли по палатам. Когда мы прошли всю мужскую половину, и мой поднос опустел, Даша сказала:

- Так! Я пошла, обратно, а ты иди пока в двенадцатую, сделаешь внутривенно. Я скоро приду, - и сунула мне последний шприц.

- Кому сделать?

- Бабка там, у окна лежит. Ну, увидишь, не ошибешься! Попрактикуешься, студент!

Я скорчил недовольную рожу и поплелся на другую половину коридора, в двенадцатую.

Когда я вошел, в палате все спали, только у окна в темноте кто-то шевелился, натужно кряхтел, скрипели пружины кровати. Я нашарил на стене выключатель. Старые лампы на потолке противно зазвенели и заморгали как стробоскопы. Я болезненно зажмурился, тусклый лиловый свет резал глаза и вызывал неприятные чешущие ощущения в переносице. Наконец лампы нагрелись и перестали моргать, только одна в дальнем углу, светясь розовым с обоих концов, изредка вспыхивала и гасла.

От зажженного света никто не проснулся. Бабка лежала у окна, бежевое больничное одеяло сбилось комом в ногах и одним концом свесилось на пол. Рядом стояли две стойки с пустыми капельницами. Я подошел к кровати. От бабки несло тухлой яичницей пополам с застарелой мочой. Вся подушка и простыни были мокрые, в каких-то желтых и коричневых пятнах. Сальные, седые, жидкие волосы свалялись в космы на подушке под головой. Она лежала на спине, одна рука, согнутая в запястье бессильно дрожала на груди возле подбородка, другая свешивалась с кровати. Бабка вся тряслась частой крупной дрожью так, что кровать ходила ходуном, сучила ногами, широко открытыми, мутными глазами смотрела в потолок и громко хрипела. Она умирала. Я никогда не видел умирающих людей, но тут даже мне, дилетанту с двумя месяцами “медулища” за плечами, было все ясно.

Я в замешательстве уставился на ее руки. Куда тут колоть? Даже если тут и были когда-то вены, теперь их найти было практически невозможно. Ее высохшие руки, похожие на руки мумии, от локтя до запястья были сплошным синяком от многочисленных капельниц и инъекций. Сколько она так лежит - день, два, неделю?.. В эту палату я до этого вечера ни разу не заходил.

Ладно... так!.. надо колоть. Я взял ее трясущуюся руку. Рука оказалась совершенно холодной и очень тяжелой. Я вдруг всем телом почувствовал дрожь ее мучительной агонии. Вот она так лежит, день за днем и мучается и страдает и никак не может умереть. А ее колют и колют, и ставят капельницы и продлевают эти бесконечные мучения, и я сейчас тоже буду ее мучить, ковыряясь иглой в этой синюшной дрожащей руке. Черт, а что же делать? Это больница - врачи назначают лекарства, лекарства ее лечат. Так надо! Я посмотрел на шприц. Что здесь?.. Живая вода?.. Волшебный эликсир, который вырвет эту несчастную бабку из лап смерти?.. Тогда, почему его не дали ей сразу? Почему, пытали так долго и изощренно? Нет. Это глюкоза или адреналин или еще какая-нибудь дрянь, которая, возможно даст ей протянуть еще час, еще несколько часов жизни... Жизни, бытия, существования на этой облеванной, обоссаной кровати, в этом беспамятстве трясущейся агонии. А что лучше - дать ей умереть? Что изменится от этого укола?

Ладно, в конце концов, это не мое дело. Сказали - надо, значит - надо. Где там у нее вены. Я взял свое орудие пытки и попытался разогнуть ей руку. Надо крепче держать... Так... ну что тут...Черт, у меня у самого руки трясутся... Ну, давай... Блядь, сука, я не могу!

Когда я увидел вблизи ее руку, с ужасными кровоподтеками под мертвенно серой, дряблой кожей я понял, что я никогда не смогу всадить в нее иглу, никогда! Даша решит, что я обосрался. Ну и плевать! Да, блядь, я обосрался! Я не умею пытать полудохлых бабок! Сейчас она придет, и я ей скажу! Не хуя меня подставлять - пусть колет сама! Это вообще-то ее работа.

Я отпустил холодную руку, и она упала обратно на кровать. Я стоял как дурак и смотрел на хрипящую бабку. Под потолком, раздражающе тихо зудели лампы, медленно тянулись минуты. Ну, что же она не идет? Сходить за ней, что ли? И вдруг я с ужасом подумал, а что если Даша послала меня сюда потому, что ей тоже, до щемящей боли в груди, жалко эту несчастную, которая корчится передо мной, как раздавленная гусеница? И она тоже болезненно сжимается внутри, когда ей приходится несколько раз в день искать иглой ее нитяные вены, заранее зная, что это бесполезно, бессмысленно и никому не нужно? И она послала меня, молодого кретина, который с сознанием своей высокой миссии, гордый оказанным доверием, тщательно и добросовестно все сделает и избавит ее от мук душевных? А если я сейчас приползу к ней как побитый щенок, ей придется идти и колоть самой.

От напряжения я весь взмок. Блядь, гребаная бабка! Если бы ты сейчас, сию секунду, сдохла бы у меня на глазах, я был бы счастлив как никогда в жизни! Пожалуйста, сдохни! Я оглянулся, - никто не видит, как я тут хуйней страдаю, вроде принца Гамлета? Вдруг бабка тряхнулась сильнее, и голова ее съехала набок, теперь ее мутные слезящиеся глаза смотрели прямо на меня. Конечно, она меня не видела, она вообще ничего не могла видеть, ни света, ни цветных пятен. Ничего. Я дрожал, как в лихорадке, и не мог оторваться от ее бессмысленного взгляда. В голове у меня была полная каша, я почему-то лихорадочно соображал: любит меня Даша или не любит? А если любит, стала бы она меня колоть, если бы я так лежал или не стала?

Тут вдруг меня проперло! Я очень реально представил, как я лежу вот так, как эта бабка, трясусь в агонии и думаю - хочу я умереть или не хочу? Тогда я снял иглу со шприца и выпустил все два куба в мокрую простыню. Потом повернулся, подошел к двери, щелкнул выключателем, вышел в коридор и тихонько затворил за собой дверь.

Когда я дошел до середины коридора, дверь в ординаторскую открылась, и навстречу мне вышла Даша с подносом на руках.

- Ну, как, успехи?

- Нормально.

- Молодец, - она пытливо посмотрела на меня. - Что-то ты бледный какой-то. Как самочувствие?

- Ничего самочувствие. Запах там... неприятный.

- Привыкай. Ладно, иди, я уж без тебя справлюсь. Шприц только, зайди, кинь в стерилизатор. Окей?

- Окей.

- А хочешь, посиди там, в ординаторской, я через полчасика приду, чайку попьем, а?

Я знал, что значит это предложение попить чайку в ординаторской, но после того что произошло в палате, я был как выжатый лимон и мне было ни до чего.

- Знаешь, - сказал я, - чего-то я не выспался вчера, спать хочу. Пойду полежу. Ты разбуди меня, когда закончишь, хорошо?

- Ладно, - мне показалось, что она ухмыльнулась. - Иди, валяйся, соня.

Я пришел в палату, выключил свет и лег. Когда заглянула Даша, я притворился что сплю. Она не стала меня будить. Потом я действительно заснул и не слышал, как пришли мои соседи. Я спал долго, без сновидений.

На следующий день меня вызвали в кабинет зав.отделением, вручили запечатанный пакет с результатами обследования и отправили в военкомат. Я был для них своим, и врачебная корпоративная солидарность выручила меня. Я был коммисован с диагнозом “последствия ЧМТ, недостаточность глазодвигательных функций слева” - что это такое, я до сих пор не знаю. Через полгода получил на городском сборном пункте белый билет. После больницы я ни разу не появился в училище, хотя месяца три мне звонили и спрашивали, почему я не прихожу на занятия. Я не подходил к телефону, с ними разговаривала моя мама.

Когда я через год пришел забрать документы, я случайно встретил латиничку. Она сказала, что все преподаватели очень жалели, что я ушел. Я извинился и сказал, что ушел по семейным обстоятельствам. Не мог же я ей прямо сказать, что не люблю медицину.