Смертью никого теперь не удивишь, но я решил умереть. Я думал исключительно о себе, даже не вспомнив ни о ком. Встал со своего огромного кожаного кресла, сделал несколько шагов, чтобы в последний раз взглянуть на черное зимнее море, там внизу, за склонами, но передумал, ибо ничего в нем удивительного нет, и умер. В отличие от книжных гипотез, после смерти ничего не было. Я исчез, мир остался. Наверное, остался. Ничего определенного про это я сказать не могу, меня уже не было, вместо меня была только пустота, а её мир не интересовал. И даже если заинтересовал, то вряд ли она как-нибудь смогла бы прикоснуться к миру - пустота действительно была пустотой, а не душой, астральным телом или что-то подобным. И продолжалось так вечно. Или мгновение. Времени в пустоте тоже не было. А потом я...
1
Я открыл глаза. Я лежал на столе, в гробу, в ужасно неудобном, узком и жестком гробу.
- Зачем Стасик? - услышал я голос матери.
- Захотелось, - ответил я.
- Зачем Стасик, ты же еще молодой, тебе и сорока нет, - продолжала она говорить откуда-то.
Я приподнялся и сел. Гроб стоял на столе, в моей огромной прихожей, в полумраке, горело только бра. Мать стояла в дверях, мяла в руках свой тяжелый шерстяной платок, который, как я помнил, насквозь пропах жареными пирожками, а её седые распущенные почему-то волосы легонько дрожали от сквозняка.
- Ты умерла, - произнес я устало. - Ты сама умерла, какое ты имеешь право спрашивать?
- Я отжила свое. Да и кем я была. Пирожки на рынке продавала. Все что и было - сын, которого на ноги надо поставить. Так все, взрослым ты стал, дела у тебя пошли, не нужна я тебе стала.
- Не говори глупости, я был просто чертовски занят на работе, - произнес и подумал, что сидеть в гробу глупо, глупее даже чем лежать в нем.
- Ты даже не разговаривал со мной, - произнесла она. - Мне уже можно было умирать.
Где-то хлопнула дверь и, неожиданно ворвавшийся в комнату, ветер взорвал её серебряные волосы ярким всполохом.
- Ну, о чем мы могли говорить? - спросил я, выбираясь из гроба. - Тебя же только коммунисты интересовали, обожаемая твоя советская власть.
- Вот даже сейчас ты не хочешь со мной разговаривать. Так что я правильно умерла.
- Ну, хорошо! Ты правильно умерла. Не бросила меня одного в самый тяжелый период жизни, а правильно умерла. Ты была в своем праве. Так и я умираю правильно. Нет? Имею я право умереть?
Я вылез из гроба и пошел к зеркалу. Пол был непривычно холодным, видимо после моей смерти в доме закрутили отопление. Я даже не успел удивиться, почему я до сих пор ощущаю холод, как увидел свое отражение. После смерти я не стал красивей. Побледнел, осунулся, даже толстый грим, которым покрывают покойника, не мог скрыть пробивающуюся черноту.
- Меня что неделю продержали без холодильника? - только и смог выдавить я.
- А отчего тебе бежать, - продолжила, как ни в чем небывало, мать. - Ты не одинок, у тебя есть жена, дети, работа, которая приносит хороший доход, друзья, даже любовницы есть.
- И что?
- Я, умерев, получила покой. А зачем это тебе, сынок?
- А я просто не хочу жить, - пожал я плечами.
- Но почему? - спросила меня.
Я повернулся, чтобы ответить, но посмотрел на неё и просто подошел, обнял.
- А зачем жить? - прошептал. - Зачем мне жить?
Вдруг вспыхнул свет, и я услышал крик жены. Мать в моих руках тут же исчезла, оставив после себя только пустоту и тяжелый тошнотворный запах жареных пирожков. Но я даже не успел огорчиться, как почувствовал что падаю. Но и упасть не успел - исчез раньше. Опять я стал пустотой. Тем чем и стремился стать, пока снова не...
2
Открыл глаза. И сразу закрыл, яркий солнечный свет слепил.
- Ну что, охреневаем? - произнесло солнце голосом отца.
- Батя? - спросил я и понял, что опять лежу в гробу, но на этот раз не у себя дома, а где-то на свежем воздухе.
- Ну а кто еще? - удивился голос.
Гроб был тот же, я снова сел, сбрасывая цветы и венки, оглянулся. Кладбище, старое католическое кладбище. Вон могила матери, вон деда, а вон та яма - наверное, моя. Никого рядом вроде нет. И только потом замечаю отца. Он сидит на чье-то соседней могиле. Он даже моложе чем я его помню. Но в той самой памятном тельники и босяцкой кепке. Хотя тельник наверное другой, тот залитый его кровью, мать с трудом срезала с тела. Как она говорила только затем, чтобы спокойно дождаться скорой.
- Тоже будешь уговаривать, чтобы я не умирал? - спрашиваю.
Хотел просто спросить, но получилось зло. Но он даже не заметил.
- Уговаривать? - батя пожал плечами. - Не знаю. Вряд ли у меня получится. Что я знаю о жизни? Сколько я прожил? Ты так больше моего.
- Так получилось, - виновато произнес я.
- Да, ладно чего уж там, - махнул он рукой и достал толстую пачку папирос.
Ловко выбив из неё папиросу, он скрутил её и затянулся.
- А где все? - спросил я.
- Так копщиков нет. Закапывать тебя некому, - пожал он плечами. - Отошли помянуть тебя. Вонна! - и рукой махнул.
Я посмотрел туда. Людская мельтешня прорывалась из-за могил и деревьев и, если прислушаться, доносились обрывки каких-то звуков. Я пошел туда, осторожно подкрался, чтобы не попасть на глаза. Люди пили. Жена заливала слезы вином, друзья - водкой, сотрудники - мартини. Слава богу хоть детей не взяли с собой.
- И ради этого мне жить? - пробормотал я тихонько.
- А что не так? - спросил отец как-то неожиданно оказавшейся за спиной.
- Меня, между прочим, мухи жрут.
- И что?
- А там куча мужиков и они не могут меня закопать по-человечески?
- Ты поэтому и хочешь умереть, чтобы все носились с тобой как с писаной торбой? - спросил батя, усмехнувшись.
- Я просто хочу умереть. Жизнь исчерпала себя. А это... Это только еще один штрих. Добавка.
- Такой пустяк на самом деле, - и потянул меня за рукав, обратно к гробу. - Ты же на самом деле живешь не для них, правда?
- Я жил для себя. И умер для себя. Имею право?
Мы вышли обратно. Я подошел к своей могиле и в сердцах плюнул вниз.
- Вот этого я и не понимаю, - развел руками отец. - Обычно люди живут для себя, а умирают для кого-то. А ты как совсем не туда, - и вздохнул. - Порода у нас что ли порченная?
- Эх, батя. Может я как раз и туда? Может так и надо на самом деле? Жизнь, как ни крути занятие несерьезное, а вот смерть...
Но договорить не успел. Услышал грозный матерок и я повалился на землю, в пустоту.
3
Когда я снова открыл глаза, то ничего не увидел. Я лежал в гробу. Наверное, уже глубоко под землей, все том же узком и жестком гробу. Я заерзал в попытках лечь хоть как-нибудь удобней.
- Что жалеешь, что подушки не положили?
- Дашка, - прохрипел я. - Ты как тут... - и замолчал.
Какая разница как здесь оказалась моя первая любовь. Её не хоронили на этом кладбище, даже если бы нашли её труп, у родственников никогда не хватило бы денег пробить тут место. Но может у мертвых какие-то свои законы? Откуда мне знать.
- Надо было раньше соображать, раньше думать, - продолжила она шипеть. - Жену хотя бы предупредил, что хочешь на мягком, озаботилась, она у тебя заботливая. А так - терпи. Потому что земля, как бы там не желали, пухом никогда не будет.
- Эх, Дашка, прости меня... Виноват я перед тобой... - вырвалась очередная глупость.
- Виноват значит? А раньше говорил... - и не стала продолжать, да я и сам знаю, что говорил раньше. - Ну ладно это. А если я скажу, что прощаю - не будешь умирать?
- Это-то тут причем? - как смог плечами пожал. - Умер я не потому что виноват перед тобой. Умер я сам по себе уже.
-Ты всегда был эгоистом, - хмыкнула она. - Но чего тебе в жизни-то не хватало?
- Смерти, - честно признался я.
- О! Как концептуально!
- Даша, а ты где? Я тебя не вижу.
Вместо ответа, я почувствовал, как в мою ладонь легла её рука, теплая, мокрая...
- Ты утонула? - спросил я.
- Дурной ты, дожди просто идут вторую неделю, а я в низине лежу.
- Понятно, - побормотал я, хотя ничего не понял.
- И что ты добился, умерев? - спросила она после совсем короткого молчания.
- А что я мог добиться? Того чего хотел. Умер.
- Но смерть это же ничто, пустота, темный провал, дыра. Это не вершина, а бездна. Это на вершину сложно забираться, а смерть она и рядом всегда, и легко...
- Было бы все легко, все бы передохли. Так нет, держимся, цепляемся. И не оторвать нас от жизни, изо всех сил присосались к ней.
- Потому что жить - естественно. Я бы жила и жила. Даже с болью. Меня, когда убивали, знаешь, как больно было. И страшно. Так я лучше со страхом и болью этой, чем вот так: выключалась и все. Ничего, нигде, никогда. И вообще я не понимаю, как ты вот так просто все переносишь. Лежишь тут спокойно и даже крышку гроба не царапаешь. Я бы так хотела выбраться из своей ямы.
- А смысл? - пожимаю плечами.
Неожиданно она прижимается ко мне всем телом, вдавливая в стенку гроба.
- А разве смысл жизни - это не жить, получая удовольствия и тратя счастье? Разве не так? Нет, Стасик?
- Эх, Дашка... не верю я, что существует какой-то особенный смысл во всех этих трепыханиях, что в жизни, что в смерти... Все это игры хаоса.
Что-то затрещало.
- Что это? - спросил.
- Гроб трещит. Давит на него земля, - пояснила Дашка. - Землица-то не пух, тяжелая. Если лежать мягко, так сверху давит, расплющивает. Уж я-то знаю...
- Понятно, - произнес я и провалился в пустоту.
4
Судя по всему глаз у меня уже не было. Как и не было гроба. Я медленно и даже как-то нехотя вынырнул из пустоты и повис где-то высоко-высоко над родным городом. Внизу было лето, шумели машины, беззвучно мелькали птицы и волновались деревья.
- Черви меня все-таки съели, - сказал я сам себе.
И сам же себе ответил.
- Приятного им аппетита.
- Ладно, ты юлил перед остальными. А что скажешь самому себе? Тут-то не обманешь уже?
- Самообман на самом деле трудней всего раскрыть, выделить и уничтожить. Мозги, зараженные им, чистке не поддаются. Лучше уж ампутация.
- Так ты признаешься, что тебе на самом деле хочется жить, а не умереть?
- Вот уж нет. Это не самообман. Мне просто захотелось умереть.
- Но ты же не с крыши спрыгнул, не под поезд лег. У тебя не выдержало сердце. Естественные причины. Твоя смерть это не какой-то поступок ,а всего лишь стечение обстоятельств.
- Непротивление им - разве не поступок.
- Трусость, скорее, слабость.
- А как по мне - я герой. Смог победить свой страх, не стал хвататься за нитроглицерин, бежать в ужасе к врачу. Просто умер. Прожил отмеренный срок и умер, когда смог.
- Ты даже проблемы свои не разгреб по-человечески. Оставил все живым.
- А невозможно все порешать, так чтобы после тебя не осталось какой-то хвост. Наоборот, кинешься, только новые хвосты оставишь.
- То есть ты считаешь себя правым.
- Да, я считаю тебя, себя абсолютно правым.
- Ты просто сдался.
Я промолчал. Если я упрусь, переубедить меня бывает сложно. Остается только молча парить над городом.
Больше всего я боялся, что открою глаза и обнаружу себя в какой-то реанимации, со вставленными, куда только можно катетерами и иголками, а все произошедшее окажется только бредом, вызванным медикаментами. Но это была действительно пустота. Меня не было. Я умер.