Комната была светлая и просторная. Ее гладкие белые стены порою даже становились прозрачными, когда свет внутри нее разгорался сильнее, становясь почти невыносимым. Ни дверей, ни окон в комнате не было, поэтому, что находится за ней, оставалось только догадываться. Ее единственный молчаливый обитатель знал лишь одно: что всегда находился в этом странном месте и предполагал, что больше ничего нет. Ведь по логике, если б что-либо еще существовало, то этой гипотетической вещи просто негде было находиться, потому как все мироздание ограничивалось только гладкими стенами комнаты. Он провел здесь целую Вечность, безначальную, бездеятельную вечность, лишенную всякого смысла. Да и что ему оставалось делать, если он ничего не знал. Лишь единственное абсолютное знание таилось в его сокрытом сознании - эта универсальная фраза, которая начинает или даже предшествует любому существованию: "Я - ЕСТЬ". Больше и не требовалось иных слов. Простая формулировка устройства мира давала исчерпывающий ответ.
Это теперь нам известно, что то, где он находился, выглядело, как комната, гладкие белые поверхности звались стенами, ну а сам он пребывал в образе симпатичного юного подростка. Тогда же, в самом начале, все эти понятия были ему неведомы, к тому же, и зеркал в том непонятном помещении не наблюдалось, равно как и всех остальных вещей.
Что же можно было делать целую вечность, будучи запертым в четырех стенах? - спросит любой нормальный человек. Экзистенция, похожая на смерть, смерть, похожая на экзистенцию. Никто и никогда не сможет себе представить, насколько ему наскучила в свое время эта стерильная белая тюрьма. Но и вся ирония заключалось в том, что кроме нее у него больше ничего не было. Существовал ли кто-то еще, кто мог бы скрасить его невыносимое одиночество и скуку? Вряд ли. Мальчик был совершенно, немыслимо одинок и предоставлен сам себе. И он оставался неизменным. А единственная мысль, которая отчаянно билась у него в мозгу - это та, казалось бы, совсем обычная фраза. Впоследствии он стал считать ее своим именем, отделяя от остальных вещей, когда давал им названия. А может, и было у него какое-то другое имя, данное ему неизвестно кем, а он его просто не помнил?
Однажды он решил пробить одну из стен, чтобы посмотреть, что находится снаружи, и если результат его удовлетворит, раз и навсегда избавиться от этой надоевшей тюрьмы. Но так как под рукой не оказалось никаких инструментов, пришлось работать вручную. Он собрал всю свою силу в кулак и попытался сделать в стене дырку. Раз за разом он упрямо бил в одно и то же место, но безрезультатно. Гладкий материал не поддавался, даже не колыхался и не вибрировал, будто там, за ним, расстилалась безграничная каменная твердь. Мальчик совсем отчаялся. Но вскоре его осенила мысль, что, возможно, в том месте, где он наносил удары, стену пробить невозможно, и надо попробовать в другом направлении. Через некоторое время уже не осталось и квадратного сантиметра, куда бы ни пришлись его удары, но все бестолку! Он бился изо всех сил, много раз его охватывала безумная истерика, гнев, отчаяние, но, к сожалению, они не могли помочь делу. Стены стояли намертво, и не существовало во всем мироздании силы, способной их сокрушить.
"Кто запрятал меня сюда? Кто? Почему я оказался сдесь?" - задавал он одни и те же вопросы, обращаясь то ли к себе, то ли к мифическому собеседнику.
После его обуяло дикое равнодушие. Он упал без сил, бессмысленно смотря в потолок, и пролежал так многие миллионы лет, пытаясь понять, что ему делать дальше. Вот если б можно было чем-нибудь себя занять, тогда, возможно, и не потребовалось искать способы покинуть комнату! - думал он, постоянно сокрушаясь, о том, почему его непонятная бесцельная жизнь устроилась именно таким образом.
"Ведь что я могу изменить? Что могу сделать для себя, если делать не из чего? Кругом только пустота".
Он пролежал так очень долго, сверля взглядом идеально ровный матовый потолок, и в этой звенящей тишине, прерываемой лишь его тихим сердцебиением, казалось, уловил что-то. Даже не звук, нет. Нечто, идущее из глубин, само осознание Присутствия, словно идею, пришедшую извне. Но сколько он не напрягал свой острый слух, все равно ничего не мог услышать. То было мимолетное видение, может даже, странная галлюцинация, выдача желаемого за действительное. Однако, примерно через сто тысяч лет то же самое ощущение повторилось. В мальчике разгорелась надежда. Быть может то, что он уловил, совсем другое, отличное, не укладывающееся в его понятия, - но все же, это лучше, чем существовать совсем одному. В какие-то моменты он готов уже был на сто процентов поверить в то, что что-то кроме него самого и белой комнаты существует. И эта призрачная надежда не давала ему совсем пасть духом.
***
Вскоре мальчика настигла еще одна приятная новость. Проснувшись однажды после долгого сна, он обнаружил в одном из углов комнаты краски. Откуда они взялись, оставалось только догадываться. Чудо! Чудо, призванное скрасить его невыносимое одиночество. Их было много и все такие разные! Яркие, переливающиеся и сверкающие будто грани алмаза. К ним прилагались кисти разных размеров. С восхищением, и все еще не веря в свою удачу, мальчик с нетерпением окунул маленькую кисточку в голубую краску и начал с упоением рисовать. Он не знал, что изображает. Сотни образов роились в его голове и все их он переносил на стены. Не всему он давал названия, да и не требовалось. За ночь прошлые картины исчезали, словно блестящая поверхность загадочных стен их впитывала, освобождая место для новых рисунков мальчика. Это обстоятельство только порадовало его. И первый раз за все свое существование он допустил, что стены не так уж бесполезны.
Под его кистью рождались целые удивительные миры. Обычно за день он успевал закончить работу над одним и немного полюбоваться им перед сном, потому как на следующее утро он, к сожалению исчезнет. Ну а с утра приниматься снова за работу. Однако и это новое развлечение вскоре наскучило ему. Ведь все равно он так и оставался творцом вне своего творения, хотя больше всего на свете желал противоположного: слиться воедино со своими вымышленными мирами, чтоб хоть как-то развеять свое беспросветное одиночество и скуку. Долгими вечерами он мысленно уносился далеко-далеко, в очередное сотворенное им мироздание, и блуждал там до рассвета, пока тяжелый сон не начинал сковывать его тяжелые веки. И каждое утро мальчик задавался одним и тем же вопросом: куда деваются его рисунки? Эти чудовищные стены поглощают все краски, чтобы он ни нарисовал: прекрасное ли или ужасное - всему суждено исчезнуть. Хотя, возможно, они не пропадают бесследно, а просто уходят в глубину неведомых стен, освобождая место для нового творения? Эта мысль давала хоть какое-то утешение. Значит, он создавал их не напрасно! Но уверенности на сто процентов в этом не было.
Вскоре красок осталось едва ли больше четверти, а новых идей не осталось вовсе. А ему не хотелось повторяться. Все, что он планировал создать, уже когда-то было. Он сделал долгий перерыв, вернувшись к былому созерцанию абсолютной пустоты и тишины, надеясь вновь ощутить то Присутствие, но заметил только ничтожное шевеление чего-то неразгаданного и непонятного в глубине своего непостижимого сознания, а может, и в глубине этих бесконечных стен. После он долго и беспокойно спал. И сон его длялся триллионы лет. А когда он проснулся, то с разочарованием заметил, что оставшиеся краски почти высохли и более не пригодны для рисования. "Ах, зачем он только заснул, ведь можно было потратить это время на созидание новых миров, и еще на некоторое время отодвинуть от себя бремя всепоглощающей тоски!"
Но кое-какие краски еще оставались пригодными. Больше всего сохранилась черная. И тогда он создал мрачный, не похожий на все предшествующие ему, мир, который стал последним. Он был абсолютно черным, и только в его бархатной глубине поблескивали светящиеся жемчужные россыпи непонятного назначения. Но они были столь далекими и бесцветными, что даже определить их форму становилось невозможным. Краски были на исходе, поэтому мальчику пришлось их смешивать, отчего качество всей работы резко ухудшилось по сравнению с другими. Хотя он никак не мог предположить, сохранились ли они. Наконец, к концу рабочего дня он настолько себя накрутил и расстроился, что на все творение ему уже стало, по большому счету, плевать, и он, раздосадованный таким провальным завершением своего творчества, полностью вымотанный и уставший, лег спать.
На следующее утро его как обычно ожидали гладкие белые стены тюрьмы. Он испытывал невероятную опустошенность оттого, что больше не будет никаких рисунков, да и те, что он создал, скорее всего исчезли, стертые этими ненавистными стенами. Снова его ждала та прежняя бездеятельная жизнь, что была до появления красок, только теперь одиночество ощущалось еще более явственно, и тоска по утраченным мирам щемила сердце. Пустая коробка из-под красок и засохшие кисти бесполезным хламом валялись в одном из углов. Странно, почему они не исчезли, выполнив свое предназначение? Создатель, а именно так он теперь себя именовал, сидел, уронив голову на колени, в противоположном. Все. Точка. Творить было больше не из чего, да и не за чем.
***
В следующий раз полное сознание вернулось к нему через несколько триллионов лет. Воспоминания о рисунках казались теперь такими далекими, что мальчик даже не мог понять, были ли они реальными или просто очередной иллюзией, попыткой скрыться от неизбежной скучной реальности. Вот если б они не исчезли, если б существовала малейшая вероятность, что хотя бы один из них уцелел! И тут же его озаряла совершенно безумная и невероятная мысль, почти догадка: быть может, в них живут создания, такие же живые, как он, или, может, вовсе не живые, а просто существующие, как Нечто за стеной? Но тут же железная логика и разум, присущие этому одинокому мальчишке, сразу же подавляли подобные размышления. Но теперь он полностью был уверен, что снаружи, если таковое место, вообще, имелось, кто-то есть. Пусть же преодолеет эти стены! Пусть освободит меня! Снова и снова он взывал к неведомому разуму извне, а может, и не разуму вовсе, а к чему-то необъяснимому, но тщетно. Кажется, его никто не слышал, даже не чувствовал его присутствия. Он оставался совершенно один.
Он не менялся, не рос. Хоть и зеркал в комнате не было, к слову сказать, в ней, вообще, ничего не было, даже кровати - только голые стены, - однако он все же мог отгадать свой мнимый облик. Иногда он будто видел себя со стороны. Он не нуждался в пище. В сне тоже не было необходимости, но он все же спал, так, только чтобы отвлечься от реальности, странной реальности, в которой словно отсутствует время, отсутствует Всё, она как бы замкнута на себя, не давая возможности покинуть свои пределы. Но даже если б было наоборот, куда бы он ушел? Мир извне существовал? И каким он был? Неужели за столько триллионов лет никто его не обнаружил, одинокого мальчика в комнате, запертого в ней, будто узника? Или он сам чего-то недопонимал? Не видел? Не чувствовал? Реальность казалась такой простой, но и одновременно совершенно бессмысленной.
***
Многие тысячелетия ничего не менялось в жизни людей. С самых первобытных времен общество сотрясали разногласия, короткие периоды мира и затишья сменялись очередной кровопролитной войной. Но даже в столь неопределенной социальной обстановке научно-технический и интеллектуальный прогресс продолжал двигаться с устрашающей скоростью.
У людей не было названия собственного мира, они только знали, что всегда жили на бесконечной, растянутой в пространстве и времени плоскости, на которой возводили свои величественные города. Кругом этот странный мир окружало лишь абсолютное Ничто, Сущее Небытие без названия и всякого определения, смотрящее на них бездонным провалом беззвездного черного неба. Где оканчивалась плоскость, и есть ли, вообще, у нее границы, никто не знал. Все эти философские вопросы о сущности Мироздания и смысле всего сущего так и остались на страницах учебников и туманно-таинственных гримуаров и трактатов, ничуть не пролив свет на загадку Бытия. Откуда взялись люди? Зачем они живут, и есть ли еще что-то или кто-то за пределами их мира? Ученые построили не одну сотню гипотез, сменявших одна другую, но так и не пришли к истине, в конце концов уверившись, что ее попросту не существует. Не искать смысла в Мире, расчитывать только на себя и не надеяться на помощь каких-либо "сверхъестественных" сил - это было самое мудрое решение в их ситуации, которого придерживалось большинство людей. Но однажды ужасная, не сравнимая по своим масштабам ни с чем, война сотрясла их мир, вызвав, практически, настоящий Апокалипсис. Девяносто процентов населения Мира было уничтожено, а остальным, чтобы выжить, пришлось создать жесткий тоталитарный режим, дабы не допустить больше никаких разногласий в обществе. Бескрайняя плоскость раскололась. Ее огромные светящиеся осколки, гонимые непонятным течением и невесомостью, устремились в бесконечную тьму за пределами Мира, людям же остался только какой-то жалкий его кусок. Казалось, сама вечность была разрушена нескончаемыми ударами мятежного человечества. Ученые непрестанно искали способы, как восстановить утраченный Мир, но ответ был очевиден: он более не подлежал восстановлению, проще было создать новый. Но они не были богами. Какой бы развитой не становилась их наука, но построить новый мир с нуля - это казалось за гранью осуществимого. И тогда Шер, гениальный изобретатель и философ, создал один очень странный объект. Он выглядел как довольно большая белая сфера абсолютно правильной овальной формы. Внутри нее располагалась четырехугольная комната, стены которой, да и вся поверхность сферы, собственно, были сделаны из неизвестного материала, тайну которого Шер унес с собой в могилу. Вообще же, он был очень таинственным скрытным человеком. Никто не знал, откуда брались у него в голове эти странные идеи для своих не менее странных изобретений, возможно, он просто был гением своего времени. О назначении сферы он говорить не хотел, что парадоксально, только оставил размытое невнятное послание, что-то типа инструкции. Он утверждал, что его изобретение (Комната Шера), как ее окрестили позднее, способна концентрировать силы творения и созидания в себе, затем направляя их в недра неорганизованной бесформенной материи, что находится в безграничных пределах абсолютного Ничто. Таким образом, можно создать новый мир, совершенно любой, на какой только хватит фантазии и творческих сил. Комната Шера передаст этот безграничный импульс от созидающего сознания в пустоту, через некоторое время он достигнет материи, заставляя ее самоорганизоваться и принять очертания мира, заключенного в идее создателя. Но была одна загвоздка. В мире не существовало человека, способного создавать новые миры, материализовать мысли и воплощать идеи в реальность, поэтому критики сразу же сказали, что Комната Шера бесполезна. На что ученый ответил, что такой человек непременно должен когда-то родиться. Он дал людям надежду, и с тех пор они, поколение за поколением, неустанно ждали Избранного, того, кто создаст для них новый мир.
Плоскость продолжала разрушаться, и хоть этот процесс казался едва ощутимым, вечно это длиться не могло, когда-нибудь должен был наступить окончательный конец. Последователи Шера очень боялись, что человечество не успеет, что этот жалкий осколок Мира разрушится прежде, чем родится Избранный. Они ждали триллион лет, и наконец, их ожидания были вознаграждены. Мальчик с такими необычными способностями родился у военачальника королевской армии по имени Ормазд. Конечно, для его семьи это известие стало одновременно и радостью, и шоком. Ормазд, как любящий отец, наконец обретший долгожданного сына, не желал отдавать его в жертву науке, хотя б даже это и дало бы спасение всему роду человеческому.
Когда его сыну, Эдриану, исполнилось двенадцать, за ним пришли. Ормазд оказал сопротивление, и так как он обладал выдающимися боевыми способностями, то смог дать отпор, и бросив службу, бежал вместе с сыном и дочерью из столицы. Долго они скрывались по разным городам и деревням, скрываясь от преследователей, но вечно это продолжаться не могло. Король бросил все силы на их поиски и через полтора года их все же нашли в маленьком неприметном городке, в котором военачальник устроил убежище. Вся семья была доставлена во дворец, а затем в Центр Науки. Сердце Ормазда разрывалось от горя и бессилия, ведь он больше никак не мог защитить сына, и все вокруг только непрестанно твердили ему, что так будет лучше, что его сын избран и станет спасителем всего человечества, а Ормазд, напротив, должен гордиться. Но военачальник был непреклонен. Он не мог поверить в эту нелепую легенду, выдуманную тем безумным ученым, и ни капельки не сомневался, что все это только глупый заговор, призванный успокоить бунтующее вымирающее население. Но помочь Эдриану было уже нельзя. Напрасно он бился в ужасной слезной истерике, когда его замуровывали в Комнате Шера, напрасно Ормазд, ожесточенно вырывавшийся из рук дюжины стражников, пытался помешать ученым завершить эксперимент, напрасно кричала и плакала его дочь, взывавшая к королю, который сам лично присутствовал в той огромной лаборатории. Все было напрасно. Когда Комната Шера оказалась крепко запечатана, и отчаянные крики Эдриана похоронили в себе толстые непроницаемые стены, Ормазд неожиданно обмяк в руках стражников. Это был конец. От боли и бессилия он провалился в спасительное забытие.
Когда он пришел в себя, его обуял настолько сильный гнев, что он готов был убить каждого, кто причастен к эксперименту, отнявшему у него сына. Долгое время он находился под стражей и наблюдением врачей, пока немного не успокоился и не отошел от шока. А после, когда его освободили, он не желал больше оставаться в королевском городе, питая ненависть ко всему, что было связано с его личной трагедией. Он не смирился, но ничего исправить уже не мог. Король предлагал ему вернуться на службу, заняв свой прежний пост, но Ормазд только презрительно посмотрел в самые глаза неприступного властителя, почти выплюнув какие-то грубые слова, и навсегда покинул столицу. С тех пор его никто не видел. Говорили, он ушел далеко на Запад, где возвышались бронзовые руины Затерянных Земель, и стал отшельником. Его дочь, хоть и ненавидела все то, что произошло, однако со временем поняла, что они не могли скрывать Избранного, не имели никакого морального права, а теперь, благодаря изобретению Шера, люди, возможно, сумеют выжить. Она осталась там, чтобы быть поближе к брату, не теряя надежды, что когда-нибудь вновь увидит его. Он был там, внутри, и мало ли что происходило с ним, но достучаться до него было невозможно.
А между тем, мальчик в комнате создавал. Он не помнил, кто он и откуда взялся, абсолютно все воспоминания и знания оказались стерты. Он знал лишь одно: что все Мироздание ограничивается лишь этими гладкими белыми стенами, на которых расцветают его причудливые рисунки. Он не знал, да и не мог знать, что краски ему дали ученые, находящиеся извне, чтобы ему было легче концентрировать свои идеи и мысли. А их было столько, что руки не успевали за ними, а краски, какими бы разнообразными они не показались вначале, все равно не могли воплотить все в абсолютной точности.
Никто уже не помнит, сколько продолжалось создание: миллиарды, триллионы лет летели над Миром, будто мгновения, и только Он, никому неизвестный Бессмертный Творец, все создавал и создавал новые миры. Изобретение того безумного ученого работало так как он и предсказал. И вскоре человечество могло переселяться в любой мир по выбору. Их насчитывались сотни, тысячи, миллионы. И все они были настоящими, осязаемыми и материальными, правда, рассеянными по бескрайней Вечности на больших расстояниях. Люди выбрали самый последний, тот черный, который был ближе всех, и ушли туда, навсегда позабыв о своем прошлом, воскреснув и начав новую жизнь на осколках своей растянутой на триллионы лет агонии. Что делать с Создателем, они не знали, да и Комнату Шера вскрыть назад оказалось невозможно, процесс был необратим, поэтому они просто оставили Его там, заточенного в этой искусной темнице посреди обломков погибшего мира. Мира, частью которого он и сам когда-то являлся.
Новый мир был необычным. В нем сияли яркие звезды, и вообще, он оказаля таким мерцающим и притягательным, что люди не смогли променять его на какой-нибудь другой. Постепенно все забылось. Прошлое превратилось в сказку, сказка - в красивую легенду о Безымянном Создателе, который дал им жизнь, и уже никто не воспринимал эти сказания всерьез. Многое и изменилось. Человечеству пришлось вновь пройти этот сложный тернистый путь становления и самосовершенствования, прежде чем построить новую цивилизацию. Но они смогли, преодолели все препятствия. На смену старым легендам пришли новые, и постепенно люди забыли о том, как все было на самом деле. Хотя, по большому счету, о своем происхождении и происхождении своего старого мира, они и так не имели ни малейшего представления. Но теперь ничего не помнил даже Создатель. Мысленно он перемещался в тот свой последний мир, самый мрачный, как он считал, и жил там, среди людей, но каждый раз, когда иллюзия рассеивалась, он обнаруживал себя по-прежнему заточенным в странной комнате. Это длилось уже целую вечность, а он все так же не мог вспомнить, кто он и откуда. Только люди давали ему тысячи имен - и он мог выбрать любое. Сочиняли бессмысленные молитвы, но по правде говоря, вовсе не ему, а тому выдуманному ими самими образу Бога, который устраивал их больше всего. Краски закончились. Мир остался неизменен. Теперь он при всем своем желании больше не мог на него повлиять. И чтоб хоть как-то развеять подступающую со всех сторон скуку, он уносился мыслями все глубже и глубже, продумывая свою несуществующую человеческую жизнь до мелочей, одновременно даже не считая себя человеком.
Где-то далеко-далеко, застыв среди обломков Небытия, плавно сверкала, переливаясь в неведомом свете, таинственная Комната Шера, в которой был заточен гениальный Создатель. И кто же мог теперь освободить его, как ни само бесконечное всемогущее человеческое сознание? Но оно давно покинуло те мрачные края. И он больше не ощущал того постоянного Присутствия, что раньше дарило ему хоть какую-то надежду, а только сильнее погружался в ту иллюзорную человеческую жизнь, что когда-то сам себе выдумал.