Урманбаев Ержан Бахытович : другие произведения.

М.А.Булгаков. Было дело в Грибоедове. Глава 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 2.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Последняя версия сибирского аборигена

   Было дело в Грибоедове. Глава 5.
  
  "Старинный двухэтажный дом кремового цвета помещался на бульварном кольце в глубине чахлого сада, отделённого от тротуара кольца резною чугунною решеткой. Небольшая площадка перед домом была заасфальтирована, и в зимнее время на ней возвышался сугроб с лопатой, а в летнее время она превращалась в великолепнейшее отделение летнего ресторана под парусиновым тентом.
   Дом назывался "Домом Грибоедова" на том основании, что будто бы некогда им владела тётка писателя - Александра Сергеевича Грибоедова.
  
   Необходимое дополнение.
  
  Почти все исследователи творчества М.А.Булгакова кроме А.Н.Баркова сходятся во мнении, что имеется ввиду "Дом Герцена", по адресу Тверской бульвар, дом 25, где в конце 1920-ых годов и в 1930-ых годах размещался Литературный институт.
  Я совершенно уверен, что М.А.Булгаков имел ввиду другое здание, потому что транспорта, который бы перемещался со скоростью более 135 километров в час в районе 17 часов дня, то есть в час пик, в центре города в субботу 1 мая 1926-го года, представить нельзя. Более того, в праздничный день центр города наводнён милиционерами, незамеченными проскочить такое большое расстояние очень сложно. А преодоление препятствий неминуемо замедлит движение.
  Невозможно "ровно через минуту", как написано в главе 28 доставить Коровьёва и кота Бегемота со Смоленской площади, где ранее размещался Смоленский рынок, до здания Дома Герцена. Это составляет не менее 2250 метров.
  Значит надо искать другое здание.
  Есть два возможных варианта:
  1. На углу Большого Девятинского переулка и Новинского бульвара (бывшей улицы Чайковского) стоит под номером 17/1 классический двухэтажный особняк песочно-золотистого цвета с крохотной мансардой. В этом доме по "легенде", как и написано в романе, мог проживать раньше А.С.Грибоедов, но доказать точно этого нельзя.
  2. Был, так называемый "Литературный особняк", по адресу Арбат, 7.
  И если судить по тому, куда дальше пошли герои романа, а они направились на доклад к Воланду, то есть в Кремль, то вероятнее кажется последний адрес.
  
  Но в варианте, где Воланд находится с Азазелло в главе 29 не в Кремле, а где-то за Садовым кольцом западнее в районе "Ближней дачи" Сталина на Староволынской улице, тогда первый вариант выглядит единственным. Наличие максимального для обыкновенного тренированного человека расстояния в 400 метров, которые возможно пробежать за одну минуту, говорит исключительно о первом варианте, как единственно возможном.
  Я утверждаю, что они бегут со Смоленской площади пешком, обращая внимание на то, что кот Бегемот в главе 28 входит в ресторан Дома Грибоедова, обливаясь потом:
  "- Пари держу, что не было, - ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопчённом лбу".
  
   Продолжим.
  
  Ну, владела или не владела - мы точно не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой такой тётки-домовладелицы у Грибоедова не было.... Однако дом так называли. Более того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из "Горе от ума" этой самой тётке, раскинувшейся на софе. А впрочем, чёрт его знает, может быть, и читал, не важно это!
  
  (вряд ли возможно представить, что А.С.Грибоедов, с 1818 года находящийся на дипломатической службе в Тегеране, Тифлисе и на Кавказе, мог найти свободное время, и между своими служебными поездками в Петербург, встречами с будущими декабристами, праздно заехать в Москву и читать там отрывки своей знаменитой пьесы, написанной с 1822 года по 1824 год в поездках между Тифлисом и Петербургом).
  
  А важно то, что в настоящее время владел этим домом тот самый Массолит, во главе которого стоял несчастный Михаил Александрович Берлиоз до своего появления на Патриарших прудах.
  С лёгкой руки членов Массолита никто не называл дом "Домом Грибоедова", а все говорили просто - "Грибоедов": "Я вчера два часа протолкался у Грибоедова". - "Ну и как?" - "В Ялту на месяц добился". - "Молодец!" Или: "Пойди к Берлиозу, он сегодня от четырёх до пяти принимает в Грибоедове..." и так далее
  
  (этими разговорами автор показывает, что Массолит являлся средоточием интеллектуальной Москвы, Меккой культуры России, сюда приходили, чтобы получить путёвку на курорт на лечение, выехать в приграничные районы, а также, чтобы попросить Михаила Александровича Берлиоза о чём-то личном).
  
  Массолит разместился в Грибоедове так, что лучше и уютнее и не придумать. Всякий входящий в Грибоедова, прежде всего знакомился невольно с извещениями разных спортивных кружков и с групповыми, а также индивидуальными фотографиями членов Массолита, коими
  
  (фотографиями)
  
  были увешаны стены лестницы, ведущей во второй этаж
  
  (рассказывая о портретах членов Массолита на стенах фойе "Дома Грибоедова", М.А.Булгаков выравнивает их образы с гениальными русскими писателями, чьи изображения всегда украшали литературные заведения в СССР).
  
  На дверях первой же комнаты в этом верхнем этаже виднелась крупная надпись "Рыбно-дачная секция", и тут же был изображён карась, попавшийся на уду
  
  (какую-то литературную предварительную процедуру для начинающих авторов имеет ввиду М.А.Булгаков, быть может, редакторский отдел, отсеивающий плохую литературу, подобно тому, как ловят рыбу люди в мутной воде?).
  
  На дверях комнаты Љ 2 было написано что-то не совсем понятное: "Однодневная творческая путёвка. Обращаться к М.В.Подложной"
  
  (смеётся М.А.Булгаков, с тем же успехом можно было выписывать и часовые творческие путёвки, и минутные, лишь бы платили командировочные; никому в голову не придёт оформлять документы для командировки на один день; здесь расположен отдел публицистики, где обретались в журналах репортёры, специалисты по последним новостям).
  
  Следующая дверь несла на себе краткую, но уже вовсе непонятную надпись: "Перелыгино"
  
  (знаменитое на всю страну дачный посёлок писателей в Переделкино объявляется автором непонятным, то есть неизвестным, это если сегодня про Рублёвское шоссе спросить: что за это за район под Москвой - Рублёвка; в действительности, М.А.Булгаков пишет о отделе прозы и поэзии, естественно, что её маститые сотрудники жили часто в Переделкино).
  
  Потом у случайного посетителя Грибоедова начинали разбегаться глаза от надписей, пестревших на ореховых тёткиных дверях: "Запись в очередь на бумагу у Поклёвкиной"
  
  (технический, канцелярский отдел),
  
  "Касса. Личные расчеты скетчистов"
  
  (отдел бухгалтерии)...
  
  Прорезав длиннейшую очередь, начинавшуюся уже внизу в швейцарской, можно было видеть надпись на двери, в которую ежесекундно ломился народ: "Квартирный вопрос"
  
  (вопросом обеспечения людей жильём заведовал в любом советском учреждении профсоюзный комитет).
  
  За квартирным вопросом открывался роскошный плакат, на котором изображена была скала, а по гребню её ехал всадник в бурке и с винтовкой за плечами. Пониже - пальмы и балкон, на балконе - сидящий молодой человек с хохолком, глядящий куда-то ввысь очень-очень бойкими глазами и держащий в руке самопишущее перо
  
  (решение долгосрочных задач в большом издательстве занимается главный редактор и ответственный секретарь).
  
  Подпись: "Полнообъёмные творческие отпуска от двух недель (рассказ-новелла) до одного года (роман, трилогия). Ялта, Суук-Су, Боровое, Цихидзири, Махинджаури, Ленинград (Зимний дворец)".
  
  У этой двери также была очередь, но не чрезмерная, человек в полтораста
  
  (трудно даже себе представить очередь в 150 человек, желающих выехать в длительные творческие отпуска в приграничные районы, длиннющая "кишка" получится, желающих как-нибудь перебраться за границу).
  
  Далее следовали, повинуясь прихотливым изгибам, подъёмам и спускам грибоедовского дома, - "Правление Массолита", "Кассы Љ 2, 3, 4 и 5", "Редакционная коллегия", "Председатель Массолита", "Бильярдная", различные подсобные учреждения и, наконец, тот самый зал с колоннадой, где тётка наслаждалась комедией гениального племянника".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Само использование фамилии великого поэта-вольнодумца Александра Сергеевича Грибоедова, чья комедия "Горе от ума", вдохновляла восставших против самодержавия и рабства декабристов в 1825 году, в названии места проведения заседания, своеобразный намек М.А.Булгакова на цель, готовившегося собрания литераторов, то есть передовой интеллигенции.
  Судьба самого поэта и выдающегося дипломата вырастает из фантастического сравнения того, как с отрезанной головой Александра Сергеевича Грибоедова носились по Тегерану персидские изуверы-убийцы.
  Безусловно, М.А.Булгаков нарочно придумал и заложил в роман эту дикость, тем самым, возведя на один эшафот Грибоедова и Берлиоза и их палачей.
  Собственно, из-за руководящей роли в организации заседания маститого литератора, и происходит расправа представителей советской власти над Михаилом Александровичем Берлиозом. Дипломатом свободной интеллектуальной России в диком восточном государстве с языческой культурой.
  Видит общественную угрозу собственному режиму в проведении объявленного собрания советская власть.
  
   Продолжим.
  
  "Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живётся счастливцам - членам Массолита, и чёрная
  зависть начинала немедленно терзать его
  
  (разве мог бы кто-нибудь позавидовать в 1926-ом году литераторам; многих их коллег совсем недавно советская власть выслала насильно в Европу; В.И.Ленин называл интеллигенцию говном нации).
  
  И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским массолитовским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой
  
  (вот эта пахнущая кожей, коричневая бумаженция и была единственным материальным предметом зависти, ничего другого, дополнительно прилагающегося к членству в Массолите, М.А.Булгаков не описывает),
  
  - известным всей Москве билетом.
  Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной категории, но все же надо войти и в положение посетителя. Ведь то, что он видел в верхнем этаже, было не все и далеко еще не все
  
  (завидовать нечему; М.А.Булгаков словами создаёт видимость каких-то несуществующих льгот, преимуществ, которые сами читатели домысливают).
  
  Весь нижний этаж тёткиного дома был занят рестораном, и каким рестораном! По справедливости он считался самым лучшим в Москве. И не только потому, что размещался он в двух больших залах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, не только потому, что на каждом столике помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый попавшийся человек с улицы
  
  (сами служащие выстроили систему безопасности при входе посторонних людей в ресторан, позже в ресторан практически беспрепятственно войдёт в белье Иван Бездомный, а также Коровьев с котом Бегемотом, то есть ресторан доступен любому "человеку с улицы"),
  
  а ещё и потому, что качеством своей провизии Грибоедов бил любой ресторан в Москве, как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сходной, отнюдь не обременительной цене
  
  (не мог себе позволить пункт общественного питания, не обладающий доступа к специальным распределителям, в эпоху тотального дефицита, быть дешёвым; только в том случае, если он существовал на дополнительные внешние финансовые средства, ресторан действительно мог иметь не обременительные цены).
  
  Поэтому ничего нет удивительного в таком хотя бы разговоре, который однажды слышал автор этих правдивейших строк
  
  (то есть лжец высшей категории)
  
  у чугунной решётки Грибоедова:
  - Ты где сегодня ужинаешь, Амвросий
  
  (в переводе с греческого языка означает "принадлежащий к бессмертию")?
  
  - Что за вопрос, конечно, здесь, дорогой Фока! Арчибальд Арчибальдович шепнул мне сегодня, что будут порционные судачки а натюрель
  
  (любой кулинар скажет вам, что в этом блюде нет ничего необычного - судак, приготовленный в собственном соку, то есть без добавок в виде специй, масла; самая, что ни на есть обыкновенная для России еда).
  
  Виртуозная штучка!
  - Умеешь ты жить, Амвросий! - со вздохом отвечал тощий, запущенный, с карбункулом на шее Фока румяно-губому гиганту, золотистоволосому, пышнощёкому Амвросию-поэту
  
  (узнаю я в описании Сергея Александровича Есенина, большого любителя выпить и закусить в ресторанах, покутить с удалью, а в его собеседнике поэта Ефима Алексеевича Придворова, более известного под псевдонимом Демьян Бедный; для маскировки "гигантом" называет автор С.А.Есенина в реальности его рост составлял всего 167 сантиметров).
  
  - Никакого уменья особенного у меня нету, - возражал Амвросий, - а обыкновенное желание жить по-человечески
  
  (говорит М.А.Булгаков устами поэта Амвросия, что собачья теперь у них жизнь, ибо получается у них на обед нет даже самой простой пищи).
  
  Ты хочешь сказать, Фока, судачки можно встретить и в "Колизее". Но в "Колизее" порция судачков стоит тринадцать рублей пятнадцать копеек, а у нас - пять пятьдесят!
  
  (речь только по словам М.А.Булгакова идёт о качественной пище, в реальности, в "Доме Грибоедова" просто кормят дёшево)
  
  Кроме того, в "Колизее" судачки третьедневочные, и, кроме того, ещё у тебя нет гарантии, что ты не получишь в "Колизее" виноградной кистью по морде от первого попавшего молодого человека, ворвавшегося с Театрального проезда
  
  (автор подчёркивает контингент посетителей ресторана в "Грибоедове" - сюда ходят только образованные и воспитанные люди).
  
  Нет, я категорически против "Колизея"! - гремел на весь бульвар гастроном Амвросий. - Не уговаривай меня, Фока!
  - Я не уговариваю тебя, Амвросий, - пищал Фока
  
  (опять автор маскирует теперь уже Д.Бедного, он был известен своим густым басом).
  
  - Дома можно поужинать.
  - Слуга покорный, - трубил Амвросий, - представляю себе твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель!
  
  (ничего проще этого представить нельзя - для этого можно самому порыбачить и выловить в реке судака; ещё и не такие блюда стряпались на общих кухнях коммунальных квартир в СССР)
  
  Ги-ги-ги!.. Оревуар, Фока! - И, напевая, Амвросий устремлялся к веранде под тентом.
  Эх-хо-хо.... Да, было, было!..
  
  (вздох самого М.А.Булгакова из далекого прошлого, по всей видимости, крутого завсегдатая и закадычного посетителя ресторанов, не знаю, но, может быть, давние легендарные кутежи С.А.Есенина вспомнились здесь М.А.Булгакову).
  
  Помнят московские старожилы знаменитого Грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий!
  
  (вот вам дополнительное разъяснение от М.А.Булгакова, весь последующий список яств и услуг относится к ушедшему, царскому времени)
  
  А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньонами пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Девять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, - на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшем скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?!
  
  (во всем уступает современный "Грибоедов" "Грибоедову" дореволюционному - ничего не осталось от былого дореволюционного великолепия)
  
  Но довольно, ты отвлекаешься, читатель! За мной!..
  В половину одиннадцатого часа того вечера, когда Берлиоз погиб на Патриарших, в Грибоедове наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Заседание Массолита назначено на десять часов вечера.
  Само время заседания Массолита используется Булгаковым многократно.
  Для аналогий с библейской тайной вечерей, со сборами членов правительства у Сталина на Ближней даче.
  Для указания тайного, подпольного характера заседания Массолита. Иначе не объяснить необходимость проводить литературное заседание поздним вечером в среду, посреди рабочей недели.
  Во тьме, в тени, под покровом ночи и при свете луны происходит действие романа в Москве. Россия во мгле.
  
   Продолжим.
  
  "Сидящие на стульях, и на столах, и даже на двух подоконниках
  
  (зажато в тиски цензуры всё искусство СССР)
  
  в комнате правления Массолита, серьёзно страдали от духоты
  
  (нечем дышать, задыхается и умирает великая русская литература).
  
  Ни одна свежая струя не проникала в открытые окна
  
  (в глухой изоляции вынуждена жить российская интеллигенция).
  
  Москва отдавала накопленный за день в асфальте жар
  
  (за день нахваталась московские литераторы удушающей советской действительности),
  
  и ясно было, что ночь не принесёт облегчения
  
  (никто не даст им избавления в обозримом будущем).
  
  Пахло луком из подвала тёткиного дома, где работала ресторанная кухня
  
  (варится "социалистический реализм"),
  
  и всем хотелось пить
  
  (выпить водки и напиться до беспамятства),
  
  все нервничали и сердились".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Жаркая погода в Москве многократно будет подчеркиваться в романе. Но совсем не по летней погоде одеваются и ведут себя практически все персонажи. На протяжении действия всего романа.
  В главе 4 перед тем, как нырнуть в Москву-реку, будет размахивать руками Иван Николаевич для того, чтобы посильнее разогреться. Видимо, даже длительный забег по городу не в состоянии достаточно разгорячить его в промозглую холодную погоду.
  В той же главе 4 в квартире 47 из дома Љ13 в прихожей:
  "...А на полке над вешалкой лежала зимняя шапка, и длинные её уши свешивались вниз".
  Явно М.А.Булгаков подчёркивает, что головной убор появился недавно, потому что такой полкой пользуются постоянно, уже следующий человек задвинул бы её в угол, или хозяин спрятал бы в комод, до зимы, в дополнение, на всякий случай, чтобы развеять сомнения, автор добавит от имени Бездомного:
  "...Кто бы был этот наглый Кирюшка и не ему ли принадлежит противная шапка с ушами". Незнакомая, случайная шапка, которой не было ещё утром, валяется на полке. Холодная погода стоит в Москве, если есть люди, которые носят шапки-ушанки.
  Многие персонажи романа одеты в странные летние пальто. Можно даже подумать, что во время случившихся в Москве происшествий была мода на эти пальто.
  Пальто встречается в главе 14:
  "...Метался... гражданин, сдирающий с себя летнее пальто..." (насильник, облаченный в элегантную одежду?);
  в главе 17:
  "...Появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата..." (доктор помимо врачебного халата, дополнительно одетый в пальто в жаркий полдень, хотя бы и летнее?);
  в главе 18:
  "- Он украл пальто!.. Посмотрите, пальто целы?" (в передней у профессора Кузьмина висят неубранные на лето пальто);
  В главе 28:
  "Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках, в новешенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал" (разве придет в голову в жаркий день одеваться подобным образом нормальному человеку, если он не хочет привлекать к себе лишнего внимания, окружающих граждан, даже если он изображает иностранца?);
  В той же главе 28:
  "- Жарко сегодня, - обратился Коровьев к молоденькой краснощекой продавщице и не получил от нее никакого ответа на это" (наверное потому, что ей было совсем не жарко);
  В главе 28:
  "Затем в соседней комнате проверил, на месте ли его летнее пальто на шелковой подкладе и шляпа...";
  "Арчибальд Арчибальдович в летнем пальто на шелковой подкладке...".
  Думаю М.А.Булгаков, таким образом, отражает душную атмосферу всеобщего молчания и лжи, навалившейся на страну при советской власти.
  Нечем дышать интеллигенции в СССР. Недоступен свежий ветер свободы слова: "...Пахло луком из подвала теткиного дома, где работала ресторанная кухня..."
  Незачем "в половину одиннадцатого часа того вечера" работать кухне, уже поздно, чтобы готовить еду.
  Да и сколько себя помню, всегда манила запахами богатая ресторанная кухня, а не гнала вонью лука и чеснока.
  Неопрятна и грязна атмосфера в новом обществе, и дурно пахнет из запущенных подворотен советской литературной кухни.
  Напраслина и ложь царствуют в культурной среде России. Клеветническая, гнусная пропаганда варится на кухне литературы в СССР.
  
   Продолжим.
  
  "Беллетрист Бескудников - тихий, прилично одетый человек с внимательными и в то же время неуловимыми глазами
  
  (бегающие глаза - это совсем не лестная характеристика человека; вероятно, таким образом, автор характеризует наличие опыта заключённого под стражу, но также ведёт себя нервничающий человек, обеспокоенный непредусмотренной проблемой; мне явно не хватает конкретных знаний, чтобы по обозначенным признакам точно назвать фамилию прототипа персонажа)
  
  - вынул часы. Стрелка ползла к одиннадцати. Бескудников стукнул пальцем по циферблату, показал его соседу, поэту Двубратскому, сидящему на столе и от тоски болтающему ногами, обутыми в жёлтые туфли на резиновом ходу
  
  (судя по поведению литераторов, собравшихся ночью в середине недели в ресторане, людей беспокоит судьба Берлиоза, который, видимо, редко опаздывал на назначенные встречи).
  
  - Однако, - проворчал Двубратский.
  - Хлопец, наверно, на Клязьме застрял
  
  (заболтался с кем-то без ограничения цензурой)
  
  густым голосом отозвалась Настасья Лукинишна Непременова, московская купеческая сирота
  
  (здесь автор пишет о безвременной кончине её родственников, намекая на последствия гражданской войны),
  
  ставшая писательницей и сочиняющая батальные морские рассказы под псевдонимом "Штурман Жорж"
  
  (быть может, на её "купеческие" сбережения содержится ресторан в "Доме Грибоедова"?).
  
  - Позвольте! - смело заговорил автор популярных скетчей Загривов. - Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку попил
  
  (поговорил бы без оглядки на секретных сотрудников-"стукачей")
  
  вместо того, чтобы здесь вариться. Ведь заседание-то назначено в десять?
  - А сейчас хорошо на Клязьме
  
  (говоря о Клязьме, автор употребляет лишь нарицательное название, здесь не встречается упоминаний о том, что это река, видимо, о настоящей свободе слова пишет М.А.Булгаков),
  
  - подзудила присутствующих Штурман Жорж, зная, что дачный литераторский посёлок Перелыгино на Клязьме
  
  (свобода слова - это самое больное место всего литературного сообщества)
  
  - общее больное место. - Теперь уж соловьи
  
  (соловьи - это по Булгакову признаки свободы и добра, существовавшие в прежней, дореволюционной жизни),
  
  наверно, поют. Мне всегда как-то лучше работается за городом
  
  (разговор идёт о свободе слова; на природе, на свежем воздухе, в естественной среде, то есть без цензуры работать лучше, можно разразиться трелью соловья, то есть написать нечто гениальное),
  
  в особенности весной".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Мне кажется, что на какой-то важный объединительный съезд интеллигенции, который должен был пройти в 1926 году в интеллектуальной среде России, указывает нам автор.
  На это заседание, по всей видимости, возлагали люди надежды на перемены в настроениях всей литературной России. Оно могло дать сигнал всему миру о царящей в СССР диктатуре и полному отсутствию всех свобод не от лица частных лиц, а от имени интеллектуальной элиты всего советского государства.
  Не мог М.А.Булгаков, сравнивая собрание с тайной вечерей Иисуса Христа, заставлять в комнате томиться 12-ти литераторам, апостолам М.А.Берлиоза, если бы не считал это событие настолько важным.
  
   Продолжим.
  
  "- Третий год вношу денежки, чтобы больную базедовой болезнью жену отправить в этот рай, да что-то ничего в волнах не видно, - ядовито и горько сказал новеллист Иероним Поприхин
  
  (раем кажется литераторам свобода, которой пользуются люди в Европе, ради этой цели придумываются болезни, платятся взятки).
  
  - Это уж как кому повезет, - прогудел с подоконника критик Абабков
  
  (по какому блату и какими механизмами осуществлялось везение в СССР, может вспомнить любой проживавший в СССР человек).
  
  Радость загорелась в маленьких глазках Штурман Жоржа
  
  (смеётся над литераторами, писательница, никакой удачи не хватит, чтобы писать и печатать свободные мысли, только посредством связей с большевиками, по блату, можно на что-то рассчитывать),
  
  и она сказала, смягчая своё контральто:
  - Не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и строится ещё только семь, а нас в Массолите три тысячи
  
  (есть двадцать два официально признанных классика литературы, которым дозволена некоторая свобода самовыражения).
  
  - Три тысячи сто одиннадцать человек, - вставил кто-то из угла
  
  (называет страшную статистику М.А.Булгаков: 99 процентов населения страны чувствуют себя обделёнными, только 1 процент живёт более или менее по-человечески).
  
  - Ну вот видите, - продолжала Штурман, - что же делать? Естественно, что дачи получили наиболее талантливыми из нас...
  
  (долгие годы большинство советских граждан будут искренне считать членов Союза писателей СССР некими гениальными небожителями, способными выражать истину по врождённой талантливой природе вопреки любой цензуре)
  
  - Генералы! - напрямик врезался в склоку
  
  (отнюдь не все литераторы разделяют точку зрения Штурмана Жоржа; склоку провоцирует сам Глухарев, до этого идёт мирный разговор о советской действительности)
  
  Глухарев-сценарист".
  
   Необходимое дополнение.
  
  Называет литератор профессиональную, общественную принадлежность людей, получающих государственные дачи в элитном Подмосковье.
  Ну, как тут не вспомнить сегодня об застраиваемых природных заказниках, переделываемых исторических и культурных местах в Подмосковье и на знаменитом Рублевском шоссе, да и во всей Российской Федерации.
  Не наследниками ли тех же самых армейских и партийных начальников продолжает заселяться Москва в XXI веке? Не их ли детьми и идеологическими последователями?
  Впрочем, М.А.Булгаков мог образно указать словом "генералы" на писателей, активно сотрудничавшим с правоохранительными органами.
  Многозначность используемых автором слов даёт всегда множество самых неожиданных толкований. Но стоит заметить, что они не меняют содержания.
  
   Продолжим.
  
  "Бескудников, искусственно зевнув (от греха подальше, чтобы не оказаться жертвой чужой провокации),
  
  вышел из комнаты.
  - Один в пяти комнатах в Перелыгине, - вслед ему сказал Глухарев.
  - Лаврович один в шести, - вскричал Денискин, - и столовая дубом обшита!
  
  (обсуждают варианты нелегального положения М.А.Берлиоза, собравшиеся друзья, все знают о преследовании советской властью редактора; множество комнат и обшитая дубом столовая хорошая защита от посторонних глаз и ушей)
  
  - Э, сейчас не в этом дело, - прогудел Абабков, - а в том, что половина двенадцатого.
  Начался шум, назревало что-то вроде бунта
  
  (в полночь возможен только протест против произвола власти, кому придёт в голову подымать мятеж из-за отсутствия редактора, скорее стоило возмущаться раньше поздним временем начала заседания).
  
  Стали звонить в ненавистное Перелыгино, попали не в ту дачу, к Лавровичу, узнали, что Лаврович ушёл на реку, и совершенно от этого расстроились
  
  (невозможно представить, как можно набрав ошибочный номер телефона, расстроиться отсутствием хозяина; исходя из моей логики Лаврович уехал в командировку за границу, то есть в свободную от цензуры Европу; на природу, на реку).
  
  Наобум позвонили в комиссию изящной словесности
  
  (не к бездомным ли секретным сотрудникам-стукачам из пролетарских писателей звонили литераторы; иначе кому придёт в голову сидеть в конторе в полночь?)
  
  по добавочному Љ 930
  
  (что мог обозначать в 1926-ом году звонок по добавочному, можно только гадать)
  
  и, конечно, никого там не нашли
  
  (очевидно, что литераторам известно о готовящейся расправе над М.А.Берлиозом, поэтому им и в голову не приходит искать поздним вечером его в "нехорошей квартире", хотя, казалось бы, первым делом нужно было позвонить именно туда).
  
  - Он мог бы, и позвонить! - кричали Денискин, Глухарёв и Квант
  
  (должен был позвонить, хотел, но не успел, его убили раньше).
  
  Ах, кричали они напрасно: не мог Михаил Александрович позвонить никуда. Далеко, далеко от Грибоедова, в громадном зале, освещённом тысячасвечовыми лампами
  
  (при неестественно ярком свете покидает бренный мир очень образованный, начитанный, умный и честный атеист Михаил Александрович Берлиоз, этим освещением подчёркивает М.А.Булгаков светлое, доброе начало, присущее редактору при жизни; не на операционном хирургическом столе лежат останки, а на столе в морге; при экономии света, которое существовало в СССР в 1926-ом году, подобное расточительство из-за уничтоженного врага невозможны),
  
  на трёх цинковых столах лежало то, что ещё недавно было Михаилом Александровичем.
  На первом - обнажённое, в засохшей крови, тело с перебитой рукой и раздавленной грудной клеткой, на другом - голова с выбитыми передними зубами, с помутневшими открытыми глазами, которые не пугал резчайший свет, а на третьем - груда заскорузлых тряпок.
  
   Необходимое дополнение.
  
  Игра со светом ещё одна метафора М.А.Булгакова.
  Иешуа "сторонится" лучей солнечного света, Афраний ходит в капюшоне, прячась от света, Воланд не любит света, но Понтий Пилат ведёт допрос в лучах яркого солнца, первосвященник Каифа отказывается укрываться от лучей солнца, Марк Крысобой не обращает внимания на палящее солнце.
  Солнечный дневной свет - спутник воспоминаний о дореволюционной "Ершалаимской" жизни, которая заканчивается сном прокуратора перед рассветом, основное действие в советское время происходит либо в сумерках вечером, либо ночью.
  М.А.Булгаков чётко светом и тенью разделяет жизнь в Российской Империи и в СССР.
  
   Продолжим.
  
  Возле обезглавленного стояли: профессор судебной медицины, патологоанатом и его прозектор, представители следствия
  
  (толпа уполномоченных людей посреди ночи занята обследованием трупа, погибшего по причине совершенно очевидной смерти, ни для доктора, ни для криминалистов, ни для кого сомнений в предумышленном убийстве литератора нет, их консилиум решает только одну задачу: какую версию гибели признать целесообразной и приемлемой для объяснения общественности)
  
  и вызванный по телефону от больной жены заместитель Михаила Александровича Берлиоза по Массолиту - литератор Желдыбин.
  Машина заехала за Желдыбиным и, первым долгом, вместе со следствием
  
  (не гибелью редактора в первую очередь занимается следствие, а едет в пустую квартиру М.А.Берлиоза), отвезла его
  
  (около полуночи это было)
  
  на квартиру убитого, где было произведено опечатание
  
  (совершенно "казённый" термин, возможно, подслушанный автором у сотрудников НКВД)
  
  его бумаг
  
  (производится предварительная опись документов для невозможности в будущем пропажи или несанкционированного советской властью изъятия),
  
  а затем уж все поехали в морг.
  Вот теперь стоящие у останков покойного совещались, как лучше сделать: пришить ли отрезанную голову к шее или выставить тело в грибоедовском зале, просто закрыв погибшего наглухо до подбородка чёрным платком?
  
  (как раз это волнует только родственников, быть может Желдыбина, но больше никого; патологоанатом фиксирует причину смерти, следователи констатируют насильственный характер, то есть убийство).
  
  Да, Михаил Александрович никуда не мог позвонить, и совершенно напрасно возмущались и кричали Денискин, Глухарёв и Квант с Бескудниковым
  
  (видимо, автор называет четырёх основных организаторах и вдохновителей, оставшихся в Массолите, после гибели Берлиоза, вероятно поэтому Бескудников в предыдущей сцене не кричал).
  
  Ровно в полночь все двенадцать литераторов покинули верхний этаж и спустились в ресторан. Тут опять про себя недобрым словом помянули Михаила Александровича
  
  (каким ещё словом можно вспоминать человека, чьё отсутствие срывает утверждение всех тщательно подготовленных планов по противостоянию советской власти культурного сообщества):
  
  все столики на веранде, натурально, оказались уже занятыми
  
  (в апреле ночью никому не придёт в голову сидеть в ресторане в Москве на веранде из-за холода, как бы не было жарко днём; словом "натурально" автор как бы убеждает читателей в столь неправдоподобном явлении),
  
  и пришлось оставаться ужинать в этих красивых, но душных залах
  
  (духота признак наличия контроля над речами литераторов, удушливой духовной атмосферой окружающего Дом Грибоедова советского общества).
  
  И ровно в полночь в первом из них что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало
  
  (литераторы, не дождавшись М.А.Берлиоза, принимают решение начинать заседание без него, так как сообщить о его гибели пока некому).
  
  И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: "Аллилуйя!!"
  
  (этот возглас сопровождает восхваление Господа в церкви, здесь автор пишет о том, что собравшиеся в зале начинают свой съезд с исторической хвалы прошлым заслугам дореволюционной литературы)
  
  Это ударил знаменитый грибоедовский джаз. Покрытые испариной лица как будто засветились
  
  (джаз музыка бодрая, народная, "светятся" благодарностью великой русской литературе лица писателей),
  
  показалось, что ожили на потолке нарисованные лошади, в лампах как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда
  
  (протестует весь Массолит, выпустив на свободу накопившееся возмущение произволом советской власти).
  
  Заплясал Глухарёв с поэтессой Тамарой Полумесяц
  
  (протестуют представители исламского мира),
  
  заплясал Квант, заплясал Жукопов-романист с какой-то киноактрисой в жёлтом платье
  
  (учёные, писатели, артисты).
  
  Плясали: Драгунский, Чердакчи
  
  (музыканты),
  
  маленький Денискин с гигантской Штурман Жоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках
  
  (самые разнообразные люди, большие и маленькие, красивые и некрасивые, городские и деревенские).
  
  Плясали свои и приглашённые гости, московские и приезжие
  
  (разнообразно прибывшее на заседание Массолита культурное сообщество страны),
  
  писатель Иоганн из Кронштадта
  
  (святой Иоанн Кронштадтский 1829-1908),
  
  какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется, режиссёр, с лиловым лишаём на всю щёку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела Массолита
  
  (христианские святые, великие режиссёры, лучшие поэты России),
  
  то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом
  
  (начинающая писать студенческая молодёжь),
  
  с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой
  
  (быть может, перевернувшегося в гробу Льва Николаевича Толстого, имеет ввиду автор?),
  
  в которой застряло пёрышко зелёного лука, плясала с ним хилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шёлковом измятом платьице
  
  (мне кажется, практически любой хороший филолог сумеет вычислить фамилию писательницы с такой яркой характеристикой).
  
  Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: "Виноват, гражданин!"
  
  (официанты в ресторане обращаются с ненавистью к представителям советской власти принятым новомодным словом "гражданин", которое употребляют следователи по отношению к преступникам за то, что те чревоугодничают в столь важный исторический, как им кажется, момент)
  
  Где-то в рупоре голос командовал: "Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!"
  
  (в едином порыве возмущения, поименно вспоминая все жертвы режима, кричит возбуждённая толпа литераторов и приглашённых гостей)
  
  Тонкий голос уже не пел, а завывал: "Аллилуйя!"
  
  (и снова хвалу воспевает всё собрание теперь уже жертвам советского режима, которых они тут помянули)
  
  Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад.
  
   Необходимое дополнение.
  
  Нет, не кабацкую беспредельную гулянку изображает М.А.Булгаков, как может показаться поверхностному читателю, а отчаянное выступление благородной интеллигенции пред смертельной угрозой и произволом советской власти. Конечно, "правдивый повествователь" изображает здесь единственное место в этот час в Москве, где торжествует свободное слово, то есть не ад, а рай для любого литератора.
  
   Продолжим.
  
  
  И было в полночь видение в аду
  
  (в стиле писателя повторение слова в качестве подтверждения не случайности употребляемого термина, но только не ад оно обозначает, но рай, который рушится от полученного известия).
  
  Вышел на веранду чёрноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным взором окинул свои владения. Говорили, говорили мистики
  
  (словом "мистики" прикрывает М.А.Булгаков воспоминания людей о дореволюционном прошлом),
  
  что было время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан широким кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти пистолетов, а его волосы воронова крыла были повязаны алым шёлком, и плыл в Карибское море под его командой бриг под чёрным гробовым флагом с адамовой головой
  
  (портрет истинного русского офицера военно-морского флота Российской империи 19-го века сам собой напрашивается при этом описании).
  
   Необходимое дополнение.
  
  Граф Арчибальд фон Кейзерлинг Гебхардович как-то сам собой напрашивается на роль флибустьера из ресторана Дома Грибоедова.
  Он родился в Курляндской губернии Российской Империи в 1882-ом году в родовом имении графов Кейзерлингов в Гробиня, а умер в Германии во Франкфурте-на-Майне 15 декабря 1951-го года.
  По национальности латыш, он получил блестящее военное образование в Санкт-Петербургском морском кадетском корпусе, подводник, был кавалером множества царских наград, участником Цусимского сражения.
  Октябрьский переворот 1917-го года вынудил его бросить службу в армии из-за отказа вступить в ряды Красной Армии.
  Первый адмирал Латвии. Участник Гражданской войны в Латвии с 1919-го года.
  Командующий латвийским военно-морским флотом с 1924-го года по 1931-ый.
  В Гробиня в 1975-ом году воздвигнут памятник первому латвийскому адмиралу.
  
   Продолжим.
  
  Но нет, нет! Лгут обольстители-мистики
  
  (опять повторение для убедительности того, что так называемые "мистики" говорят правду),
  
  никаких Карибских морей нет на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и не гонится за ними корвет, не стелется над волною пушечный дым. Нет ничего, и ничего не было! Вон чахлая лампа есть, есть чугунная решётка и за ней бульвар...
  
  (зачах сад во дворе "Дома Грибоедова, чахнет едва ли не последняя лампа-свет свободной мысли за решёткой "железного занавеса").
  
  И плавится лёд в вазочке, и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно...
  
  (под страшным произволом советской власти скована страхом вся страна).
  
  О боги, боги мои, яду мне, яду!..
  
  (теми же словами, не зная, как победить ту же самую боль, призывая ту же смерть, как и прокуратор Иудеи Понтий Пилат, сам М.А.Булгаков глядит на нас с вами из своего романа).
  
  И вдруг за столиком вспорхнуло слово: "Берлиоз!!"
  Вдруг джаз развалился и затих, как будто кто-то хлопнул по нему кулаком. "Что, что, что, что?!!" - Берлиоз!!!" И пошли вскакивать, пошли вскрикивать....
  
  (возмущение людей единодушны и искренни, в этих непроизвольном всплеске эмоций скрыто сочувствие и солидарность литераторов к жизни и делу М.А.Берлиоза)
  
  Да, взметнулась волна горя при страшном известии о Михаиле Александровиче. Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места составить... коллективную телеграмму и немедленно послать её
  
  (составить письмо протеста возмущённых общественных масс произволу власти).
  
  Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем её посылать? В самом деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было телеграмма тому, чей расплющенный затылок сдавлен сейчас в резиновых руках прозектора, чью шею сейчас колет кривыми иглами профессор? Погиб он, и не нужна ему никакая телеграмма. Всё кончено, не будем больше загружать телеграф
  
  (к единственному пути избавления от напасти советской власти призывает здесь автор - вооружённому мятежу).
  
  Да, погиб, погиб.... Но мы-то ведь живы!
  
  (сколько мёртвых, убитых, замученных в тюрьмах НКВД и КГБ, прекрасных граждан СССР, слышим мы в этом голосе из-под земли)
  
  Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и - сперва украдкой, а потом и в открытую - выпил водочки и закусил. В самом деле, не пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы поможем Михаилу Александровичу? Тем, что голодные останемся?
  
  (так и существовала советская интеллигенция, оправдывая свое бездействие, сытость, беспомощность, но, конечно, не вся).
  
  Да ведь мы-то живы!
  
  (из прошлого взывает автор)
  
  Натурально, рояль закрыли на ключ, джаз разошёлся, несколько журналистов уехали в свои редакции писать некрологи
  
  (уже известны все подробности).
  
  Стало известно, что приехал из морга Желдыбин. Он поместился в кабинете покойного наверху, и тут же прокатился слух, что он и будет замещать Берлиоза
  
  (назначен новый председатель Массолита без участия правления по решению правящих властей).
  
  Желдыбин вызвал к себе из ресторана всех двенадцать членов правления, и в срочно начавшемся в кабинете Берлиоза заседании приступили к обсуждению неотложных вопросов об убранстве колонного грибоедовского зала, о перевозе тела из морга в этот зал, об открытии доступа в него и о прочем, связанном с прискорбным событием.
  А ресторан зажил своей обычной ночной жизнью и жил бы ею до закрытия, то есть до четырёх часов утра
  
  (время окончания рабочего дня),
  
  если бы не произошло нечто, уже совершенно из ряду вон выходящее и поразившее ресторанных гостей гораздо больше, чем известие о гибели Берлиоза
  
  (такими отвлекающими оборотами текста постоянно отвлекает М.А.Булгаков внимание читателей, запутывая логику цензоров; сам поэт в ошеломлении от гибели Берлиоза, нет более поразительного для гостей известия, более того, убийство Михаила Александровича держит всех людей до утра в ресторане).
  
  Первыми заволновались лихачи, дежурившие у ворот грибоедовского дома
  
  (большинство важных персон находятся ещё в "Доме Грибоедова", раз самые первоклассные извозчики не разъезжаются, ждут).
  
  Слышно было, как один из них, приподнявшись на козлах, прокричал:
  - Тю! Вы только поглядите!
  Вслед за тем, откуда ни возьмись, у чугунной решётки вспыхнул огонёчек и стал приближаться к веранде
  
  (глубокой ночью, пользуясь наступившей темнотой на улицах, прокрадывается к ресторану Иван Николаевич).
  
  Сидящие за столиками стали приподниматься и всматриваться и увидели, что вместе с огонёчком шествует к ресторану белое приведение. Когда оно приблизилось к самому трельяжу, все как закостенели за столиками с кусками стерлядки на вилках и вытаращив глаза. Швейцар, вышедший в этот момент из дверей ресторанной вешалки во двор, чтобы покурить, затоптал папиросу и двинулся, было к привидению с явной целью преградить ему доступ в ресторан, но почему-то не сделал этого и остановился, глуповато улыбаясь
  
  (отлично знает он завсегдатая Грибоедова в лицо, без необходимости удостоверение Безродному, не носит с собою документ поэт, не терял он его, и никто не крал его, одеждой с бородачом поэт поменялся по взаимному согласию).
  
  И привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно вступило на веранду. Тут все увидели, что это - никакое не привидение, а Иван Николаевич Бездомный - известнейший поэт
  
  (пользуется уже популярностью молодой человек в литературных кругах).
  
  Он был бос, в разодранной беловатой толстовке, к коей на груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стёршимся изображением неизвестного святого
  
  (не забыл приколоть к сердцу святой лик божьего заступника православный христианин, возлагая на него заботу о собственной судьбе),
  
  и в полосатых кальсонах. В руке Иван Николаевич нёс зажжённую венчальную свечу
  
  (с зажжённой свечой сильно не набегаешься, автор уподобляет образ поэта Прометею, несущему огонь Истины).
  
  Правая щека Ивана Николаевича была свеже изодрана. Трудно даже измерить глубину молчания, воцарившегося на веранде. Видно было, как у одного из официантов пиво течёт из покосившейся набок кружки на пол
  
  (не проливают официанты напитки на пол, этого не позволит их профессиональная привычка; страшный вид загнанного милицией Бездомного иллюстрирует автор).
  
  Поэт поднял свечу над головой и громко сказал:
  - Здорово, други! - после чего заглянул под ближайший столик
  
  (находясь в панике, ищет он укрытия, обращаясь к литераторам словами устаревшего приветствия из 19-го века)
  
  и воскликнул тоскливо: - Нет, его здесь нет!
  Послышалось два голоса. Бас сказал безжалостно:
  - Готово дело. Белая горячка
  
  (позже это определение приобретёт двойной смысл, указывая читателям на симпатии поэта белогвардейскому движению).
  
  А второй, женский, испуганный, произнёс слова:
  - Как же милиция-то пропустила его по улицам в таком виде?
  
  (жалеет женщина несчастного, поражаясь тому, как он смог убежать от многочисленной погони)
  
   Это Иван Николаевич услыхал и отозвался:
  - Дважды хотели задержать, в Скатертном и здесь, на Бронной
  
  (снова автор пишет подробности бега Ивана, на Бронной, то есть возле Патриарших прудов, его пытался задержать Коровьев, а через Скатертный переулок он вероятно шёл сюда, отсюда следует, что дом Грибоедова находится где-то рядом с местом убийства М.А.Берлиоза),
  
  да я махнул через забор и, видите щёку изорвал!
  
  (мне трудно представить, как можно порвать щёку перелезая через забор, следы от рук догоняющих остались на лице поэта; прыгая через забор рвут штаны)
  
  - Тут Иван Николаевич поднял свечу и вскричал: - Братья по литературе!
  
  (Осипший голос его окреп и стал горячей.)
  
  Слушайте меня все! Он появился! Ловите же его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!
  
  (произносит явно антисоветские речи Иван Николаевич Бездомный, призывая к отстранению Сталина-Воланда от власти)
  
  - Что? Что? Что он сказал? Кто появился? - понеслись голоса со всех сторон.
  - Консультант! - ответил Иван. - И этот консультант сейчас убил на Патриарших Мишу Берлиоза
  
  (нет, не Коровьёв, а профессор Воланд называется убийцей главным свидетелем гибели Берлиоза, безо всякой мистики и чудес).
  
  Здесь из внутреннего зала повалил на веранду народ, вокруг Иванова огня
  
  (аналог огня Прометея)
  
  сдвинулась толпа.
  - Виноват, виноват, скажите точнее, - послышался над ухом Ивана Николаевича тихий и вежливый голос, - скажите, как это убил? Кто убил?
  
  (но уже есть среди дружных рядов литераторов секретные сотрудники НКВД, фиксируют они крамольные речи)
  
  - Иностранный консультант, профессор и шпион! - озираясь, отозвался Иван
  
  (сам в страхе от своих слов, в отчаянии отвечает поэт - Иосиф Виссарионович Сталин!).
  
  - А как его фамилия? - тихо спросили на ухо.
  - То-то фамилия! - в тоске крикнул Иван. - Кабы я знал фамилию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке.... Помню только первую букву "Ве", на "Ве" фамилия! Какая же это фамилия на "Ве"? - схватившись рукою за лоб, сам у себя спросил Иван и вдруг забормотал: - Ве, ве, ве.... Ва.... Во... Вагнер? Вагнер? Вайнер? Вегнер? Винтер? - волосы на голове Ивана стали ездить от напряжения
  
  (давно живут по партийным кличкам вожди СССР, до сих пор мои ровесники затруднятся вспомнить истинные фамилии известных руководителей советской страны).
  
  - Вульф? - жалостно выкрикнула какая-то женщина.
  Иван рассердился.
  - Дура! - прокричал он, ища глазами женщину. - При чём тут Вульф? Вульф ни в чём не виноват! Во, во.... Нет! Так не вспомню! Ну, вот что, граждане: звоните сейчас же в милицию, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулемётами, профессора ловить
  
  (про погоню за собой рассказывает Бездомный).
  
  Да не забудьте сказать, что с ним ещё двое: какой-то длинный, клетчатый... пенсне треснуло... и кот чёрный, жирный. А я пока что обыщу Грибоедова...
  
  (просит дать ему прибежище и укрытие от погони).
  
  Я чую, что он здесь!
  Иван впал в беспокойство, растолкал окружающих, начал размахивать свечой, заливая себя воском, и заглядывать под столы. Тут послышалось слово: "Доктора!" - и чьё-то ласковое мясистое лицо, бритое и упитанное, в роговых очках, появилось перед Иваном
  
  (подошли представители правоохранительных органов).
  
  - Товарищ Бездомный", - заговорило это лицо юбилейным
  
  (официальным, то есть казённым голосом ответственного оперуполномоченного)
  
  голосом, - успокойтесь! Вы расстроены смертью всеми нами любимого Михаила Александровича... нет просто Миши Берлиоза. Мы все это прекрасно понимаем. Вам нужен покой. Сейчас товарищи проводят вас в постель, и вы забудетесь...
  - Ты, - оскалившись
  
  (пытается оказывать бессмысленное сопротивление),
  
  перебил Иван, - понимаешь ли, что надо поймать профессора? А ты лезешь ко мне со своими глупостями! Кретин!
  - Товарищ Бездомный, помилуйте, - ответило лицо, краснея, пятясь и уже раскаиваясь, что ввязалась в это дело.
  - Нет, уж кого-кого, а тебя-то я не помилую, - с тихой ненавистью сказал Иван Николаевич.
  Судорога исказила его лицо, он быстро переложил свечу из правой руки в левую, широко размахнулся и ударил участливое лицо по уху
  
  (в отчаянии от безысходности, решив отвести напоследок душу, дерётся отважный поэт).
  
  Тут догадались броситься на Ивана - и бросились. Свеча погасла, и очки, соскочившие с лица, были мгновенно растоптаны
  
  (с удовольствием срывает и топчет дорогие, редкие в те годы очки с "упитанного" лица сотрудника НКВД поэт, но, может быть, наручники имеет ввиду автор?).
  
  Иван испустил страшный боевой вопль, слышный, к общему соблазну, даже на бульваре, и начал защищаться. Зазвенела падающая со столов посуда, закричали женщины.
  Пока официанты вязали поэта полотенцами
  
  (не вяжут полотенцами взрослых и сильных людей, это практически неосуществимо при сопротивлении; попытку вывести поэта через кухню, укрыв от преследователей, описывает автор, согрев его подручными средствами),
  
  в раздевалке шёл разговор между командиром брига и швейцаром.
  - Ты видел, что он в подштанниках? - холодно спрашивал пират.
  - Да ведь, Арчибальд Арчибальдович, - труся, отвечал швейцар, - как же я могу их не допустить, если они - член Массолита?
  
  (совершенно не в тему оправдывается швейцар).
  
  - Ты видел, что он в подштанниках? - повторял пират
  
  (ругается руководитель ресторана на швейцара за то, что тот не принял мер защитить, спрятав от глаз посторонних, от милиции, Ивана Николаевича).
  
  - Помилуйте, Арчибальд Арчибальдович, - багровея, говорил швейцар, - что же я могу поделать? Я сам понимаю, на веранде дамы сидят...
  
  (ищет себе глупых оправданий и отговорок дверной охранник, в конце романа в главе 28 не будет уже швейцара в ресторане).
  
   - Дамы здесь ни при чем, дамам это все равно, - отвечал пират, буквально сжигая швейцара глазами, - а это милиции не всё равно!
  
  (не от дам бежал Иван, а от милиции)
  
  Человек в белье может следовать по улицам Москвы только в одном случае, если он идет в сопровождении милиции, и только в одно место - в отделение милиции!
  
  (легко привлекает внимание правоохранительных органов человек в белье)
  
  А ты, если ты швейцар, должен знать, что, увидев такого человека, ты должен, не медля ни секунды, начинать свистеть
  
  (автор имеет ввиду то, что и, к без того привлекающему внимание всех окружающих граждан, надо позвать Арчибальда Арчибальдовича, чтобы успеть спрятать поэта от внимания милиции).
  
  Ты слышишь? Слышишь, что происходит на веранде?
  Тут ополоумевший швейцар услыхал несущиеся с веранды какое-то уханье, бой посуды и женские крики
  
  (наводит социалистический порядок доблестная милиция).
  
  - Ну что с тобой сделать за это?"
  
  (ругает швейцара, за проявленное предательство интересов литераторов, командир брига, конкретно швейцара называя виновным в происходящем скандале и поимке молодого человека)
  
   Необходимое дополнение.
  
  Автор подчеркивает ради каких целей собиралось заседание в "Доме Грибоедова", какие крамольные мысли собиралась обсуждать передовая интеллигенция.
  М.А.Булгаков направляет наше внимание к вооруженному восстанию.
  Очевидно, что перспектива организованного сопротивления больше всего пугала советскую власть. Эту идею заложил в тайники романа автор
  
   Продолжим.
  
  "Кожа на лице швейцара приняла тифозный оттенок, а глаза помертвели. Ему померещилась, что черные волосы, теперь причесанные на пробор, покрылись огненным шелком. Исчезли пластрон и фрак, и за ременным поясом возникла ручка пистолета. Швейцар представил себя повешенным на фор-марса-рее. Своими глазами увидел он свой собственный высунутый язык и безжизненную голову, упавшую на плечо, и даже услыхал плеск волны за бортом. Колени швейцара подогнулись. Но тут флибустьер сжалился над ним и погасил свой острый взор
  
  (не готова страна к вооружённому сопротивлению, нет опоры в народе, зажат он в тиски лжи и страха).
  
  - Смотри, Николай! Это в последний раз. Нам таких швейцаров в ресторане даром не надо
  
  (приказ об увольнении).
  
  Ты в церковь сторожем поступи
  
  (по всей стране религиозные учреждения уничтожают, сторожить там нечего, там можно лишь поучаствовать в грабеже церковного имущества, сотрудничая с властью).
  
  - Проговорив это, командир скомандовал точно, ясно, быстро: - Пантелея из буфетной. Милиционера. Протокол. Машину. В психиатрическую. - И добавил: Свисти!
  
  (только теперь официально сдаётся пират и соглашается передать Бездомного властям, но направляет его не на Лубянку в НКВД, а на освидетельствование к своим старым знакомым докторам, служащим при каком-то правоохранительном заведении, которое пока остаётся не полностью контролируемой существующей властью в силу особой специализации).
  
  Через четверть часа чрезвычайно поражённая публика не только в ресторане, но и на самом бульваре и в окнах домов, выходящих в сад ресторана, видела, как из ворот Грибоедова Пантелей, швейцар, милиционер, официант и поэт Рюхин выносили спеленатого
  
  (не связанного, а заботливо, как ребенка, спеленатого),
  
  как куклу, молодого человека, который, заливаясь слезами, плевался, норовя попасть именно в Рюхина, и кричал на весь бульвар:
  - Сволочь!.. Сволочь!..
  Шофёр грузовой машины со злым лицом заводил мотор
  
  (не привыкли чекисты к открытому сопротивлению, не по духу им отпор советской власти, устроенный и поддержанный в "Доме Грибоедова" литераторами).
  
  Рядом лихач горячил лошадь, бил её по крупу сиреневыми вожжами, кричал:
  - А вот на беговой! Я возил в психическую!
  
  (готов оказать помощь в укрывательстве Бездомного случайный извозчик, вспоминающий свою службу в Добровольческой армии во время Гражданской войны с известными, бесстрашными, так называемыми, "психическими" атаками офицерских полков генерала Капеля).
  
  Кругом гудела толпа, обсуждая невиданное происшествие. Словом, был гадкий, гнусный, соблазнительный, свинский скандал
  
  (редчайшее в условиях советской России большое собрание представителей интеллигенции со всей страны и представляющих почти все сферы культуры страны, открыто заявившее протест произволу власти в СССР, М.А.Булгаков наделяет такими эпитетами),
   который кончился лишь тогда, когда грузовик унёс на себе от ворот Грибоедова несчастного Ивана Николаевича, милиционера, Пантелея и Рюхина.
Оценка: 2.00*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"