"Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома Љ 302-бис по Садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз
(уместно для автора называть теперь Михаила Александровича словом "покойным", потому что для него, впрочем, как и для читателей, и для Никанор Ивановича, он умер в результате несчастного случая, как определённо по началу комиссией),
находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг.
В полночь, как мы уже знаем, приехала в дом комиссия, в которой участвовал Желдыбин, вызвала Никанор Ивановича, сообщила ему о гибели Берлиоза и вместе с ним отправилась в квартиру Љ 50.
Там было произведено опечатание рукописей и вещей покойного. Ни Груни
(если бы она была, она должна была бы успеть принять какие-то меры, чтобы сообщить известие о убийстве Берлиоза своему непосредственному начальнику Лиходееву, что в силу его состояния, конечно, навряд ли, но это входило в прямые должностные обязанности рядовых сотрудников),
приходящей домработницы, ни легкомысленного Степана Богдановича в это время в квартире не было. Комиссия объявила Никанору Ивановичу, что рукописи покойного ею будут взяты для разборки, что жилплощадь его, то есть три комнаты
(бывшие ювелиршины кабинет, гостиная и столовая)
переходит в распоряжения жилтоварищества, а вещи подлежат хранению на указанной площади, впредь до объявления наследников"
(в главе 18 автор покажет, как власть хранит эти вещи и как поступает с объявившимися наследниками).
Необходимое дополнение.
Первое и основное, что подлежит изъятию это живая мысль редактора, сохранившаяся в его рукописях, где они теперь вот эти, специально упомянутые автором для нас, раритеты?
Позже в главе 24 будет восхвалять своё ведомство Воланд, утверждая:
"- Простите, не поверю, этого быть не может. Рукописи не горят". Тем самым едва ли не объявляя себя и НКВД главным архивариусом советского времени.
Это заблуждение и будет иметь широкое распространение среди почитателей М.А Булгакова долгие годы.
Многие люди и по сию пору распространяют удобную для тиранов и властьпредержащих государственных служащих версию о том, что таланты, их творческое наследие, гениальные произведения искусства прошлого не нуждаются в защите и в дополнительном специальном внимании всего общества. Мол, гения хранит и защищает Господь и сам его гений, и ничто, и никто другой.
Человеческий опыт со времён Герострата и уничтоженных советской властью в 1920-ых и 1930-ых тысяч российских храмов до последнего варварского подрыва талибами в Афганистане священного изображения Будды, говорит об обратном. Именно шедевры мировой культуры требуют особого внимания человеческого сообщества. Храня, оберегая талантливых людей, общество оставляет память о себе самих своим потомкам.
Вся история человечества взывает к нам из прошлого бесчисленными кострами из рукописей и людей.
Поэтому не сохраняться в романе у М.А.Булгакова литературные работы М.А.Берлиоза.
Продолжим.
"Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с какою-то сверхъестественной быстротою
(то ли все жители дома знали заранее, что освободится квартира от оппозиционного литератора, то ли популярен он настолько, что даже ночью судачат о его смерти соседи),
и с семи часов утра четверга к Босому начали звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь покойного
(по всей России и по сей день бродят "испорченные квартирным вопросом" граждане богатейшей страны мира).
И в течение двух часов Никанор Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки
(нельзя не оценить мужества Никанор Ивановича устоявшего под таким нажимом).
В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести ремонт за свой счёт, указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире с бандитами
(сколько созвучных современности тем вдруг выскакивают из закутков мысли М.А.Булгакова в романе "Мастер и Маргарита", как узнаваемо и знакомо время перемен в России).
В числе прочего было потрясающее по своей художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно в карман пиджака, в квартире Љ 31, два обещания покончить жизнь самоубийством и одно признание в тайной беременности.
Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав, шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу.
Мука эта продолжалась до начала первого часа дня, когда Никанор Иванович просто сбежал из своей квартиры в помещение управления у ворот, но когда увидел он, что и там его подкарауливают, убежал и оттуда. Кое-как отбившись от тех, что следовали за ним по пятам через асфальтовый двор, Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся в пятый этаж, где и находилась эта поганая квартира Љ 50
(как обычно, мельком обзывает он квартиру не по доброму "нехорошей", а гораздо более конкретно, страшна судьба всех жителей этой квартиры).
Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто не открыл
(многие читатели романа в своих представлениях видели председателя жилтоварищества иначе, тощим, суетливым, а не полным и размеренным).
Он позвонил ещё раз и ещё раз и начал ворчать и тихонько ругаться. Но и тогда не открыли
(слышно за дверью движение людей, не сразу врывается в квартиру воспитанный Никанор Иванович, вежливо ждёт, что сами откроют).
Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он, достав из кармана связку дубликатов ключей, принадлежащих домоуправлению, властной рукою открыл дверь и вошёл.
- Эй, домработница! - прокричал Никанор Иванович в полутёмной передней. - Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету?
Никто не отозвался
(Босой решает, что послышалось ему, из-за его отдышки, шевеление в квартире).
Тогда Никанор Иванович вынул из портфеля складной метр, затем освободил дверь кабинета от печати и шагнул в кабинет. Шагнуть-то он шагнул, но остановился в изумлении в дверях и даже вздрогнул.
За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... ну, словом, тот самый.
- Вы кто такой будете, гражданин? - испуганно спросил Никанор Иванович.
- Ба! Никанор Иванович! - заорал
(внезапным обескураживающим криком лишает душевного равновесия председателя жилтоварищества многоопытный Коровьёв)
дребезжащим тенором неожиданный гражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным и внезапным рукопожатием. Приветствие это ничуть не обрадовало Никанора Ивановича.
- Я извиняюсь, - заговорил он подозрительно, - вы кто такой будете? Вы - лицо официальное?
(от неожиданности Босой предполагает первое, что ему приходит на ум, ведь был он ночью на комиссии, знает, что произошло и кто интересуется делами М.А.Берлиоза)
- Эх, Никанор Иванович! - задушевно воскликнул неизвестный. - Что такое официальное или неофициальное? Всё это зависит от того, с какой точки зрения смотреть на предмет. всё это, Никанор Иванович, зыбко и условно. Сегодня неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! А бывает и наоборот, и ещё как бывает!
(легко меняли свой социальный статус люди в СССР).
Рассуждение это ни в какой степени не удовлетворило председателя домоуправления. Будучи по природе вообще подозрительным человеком, он заключил, что разглагольствующий перед ним гражданин - лицо именно неофициальное, а пожалуй и праздное
(свой житейский обывательский вывод делает об одном из легендарных большевистских вождей "железном Феликсе" Босой, но, быть может, это мнение М.А.Булгакова?).
- Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? - всё суровее спрашивал председатель и даже стал наступать на неизвестного
(не сильно видно волнует политика Никанора Ивановича, и не чувствует он за собой никакой вины, коли не признал он председателя ВЧК Ф.Э.Дзержинского, или так загримировался с помощью битого пенсне Коровьёв, что его и не признать?).
- Фамилия моя, - ничуть не смущаясь суровостью, отозвался гражданин, - ну, скажем, Коровьёв. Да не хотите ли закусить, Никанор Иванович? Без церемоний! А?
- Я извиняюсь, - уже негодуя, заговорил Никанор Иванович, - какие тут закуски!
(Нужно признаться, хоть это и неприятно, что Никанор Иванович был по натуре несколько грубоват.)
(разве можно назвать грубостью достойный, с извинениями отказ на службе от даровой еды и выпивки, наоборот, судя ещё и потому, как бегают за ним по всему дому жильцы, вылавливают в конторе, рассказывают про пельмени, чрезвычайно мягкий он человек для своей должности управдома)
- На половине покойника сидеть не разрешается! Вы что здесь делаете?
- Да вы присаживайтесь, Никанор Иванович, - нисколько не теряясь, орал гражданин и начал юлить, предлагая председателю кресло.
Совершенно освирепев, Никанор Иванович отверг кресло и завопил:
- Да кто вы такой?
(обязан знать всех проживающих во вверенном ему доме председатель жилтоварищества, любит он скрупулёзность и точность, не ленится самостоятельно, на всякий случай, перемерить площадь, освободившейся квартиры).
- Я извольте ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца, имеющего резиденцию в этой квартире, - отрекомендовался назвавший себя Коровьёвым и щёлкнул каблуком рыжего нечищеного ботинка
(автор даёт понять, что без сна и отдыха гоняет своих служивых "псов" Воланд, некогда тем даже ботинки протереть).
Никанор Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца, да ещё с переводчиком, в этой квартире явилась для него совершеннейшим сюрпризом, и он потребовал объяснений.
Переводчик охотно объяснился
(вынужден что-нибудь рассказать о своём праве, здесь пребывать Коровьёв, никакого желания демонстрировать это, у него нет).
Иностранный артист господин Воланд был любезно приглашён директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чём он ещё вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать иностранца временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту.
- Ничего он мне не писал, - в изумлении сказал председатель.
- А вы поройтесь у себя в портфеле, Никанор Иванович, - сладко предложил Коровьёв.
Никанор Иванович, пожимая плечами, открыл портфель и обнаружил в нём письмо Лиходеева
(виртуозно владеющий навыками вора-карманника и фокусника-манипулятора, как он позже покажет и в самом театре Варьете и на сцене его, Коровьёв, вынужден провести несколько простых манипуляций с бумагами и деньгами Никанора Ивановича Босого).
- Как же это я про него забыл? - тупо глядя на вскрытый конверт, пробормотал Никанор Иванович.
- То ли бывает, то ли бывает, Никанор Иванович! - затрещал Коровьёв. - Рассеянность, рассеянность, и переутомление, и повышенное кровяное давление, дорогой наш друг Никанор Иванович!
(знает Коровьёв, что поздно ночью был на комиссии в квартире Босой, по внешнему массивному виду определяет свойственные заболевания, профессионально наблюдателен чекистский начальник).
Я сам рассеян до ужаса. Как-нибудь за рюмкой я вам расскажу несколько фактов из моей биографии, вы обхохочетесь!
- Когда же Лиходеев едет в Ялту?!
- Да он уже уехал, уехал! - закричал переводчик. - Он, знаете ли, уж катит! Уж он чёрт знает где! - и тут переводчик замахал руками, как мельничными крыльями
(совсем не самолёт изображает он, как должно казаться читателям, а отмахивается от воспоминаний о нём, как от назойливой мухи).
Никанор Иванович заявил, что ему необходимо лично повидать иностранца, но в этом получил от переводчика отказ: никак невозможно. Занят. Дрессирует кота.
- Кота, ежели угодно, могу показать, - предложил Коровьёв
(если вам можно увидеть кота, но нельзя наблюдать дрессирующего его человека, это может означать только то, что сам человек не хочет встречаться с вами).
От этого, в свою очередь, отказался Никанор Иванович, а переводчик тут же сделал председателю неожиданное, но весьма интересное предложение.
Ввиду того, что господин Воланд нипочём не желает жить в гостинице, а жить он привык просторно, то вот не сдаст ли жилтоварищество на недельку, пока будут продолжаться гастроли Воланда в Москве, ему всю квартиру, то есть и комнаты покойного?
- Ведь ему безразлично, покойнику, - шепотом сипел Коровьёв, - ему теперь, сами согласитесь, Никанор Иванович, квартира эта ни к чему?
Никанор Иванович в некотором недоумении возразил, что, мол, иностранцам полагается жить в "Метрополе", а вовсе не на частных квартирах...
(на частных квартирах, в отличии от гостиниц нет нужды предъявлять паспорт, это и есть основная причина выбора Воланда).
- Говорю Вам, капризен, как чёрт знает что! - зашептал Коровьёв. - Ну не желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у меня сидят, эти интуристы! - интимно пожаловался Коровьёв, тыча пальцем в свою жилистую шею. - Верите ли, всю душу вымотали! приедет... и или нашпионит, как последний сукин сын, или же капризами замучает: и то ему не так, и это не так!.. А вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода и очевидный профит. А за деньгами он не постоит. - Коровьёв оглянулся, а затем шепнул на ухо председателю: - Миллионер!"
Необходимое дополнение.
М.А.Булгаков искусно маскирует стремление Воланда скрыть своё проживание в "нехорошей квартире", но оставляет для наблюдательного читателя зримые следы этой скрытности.
Во-первых, компания Воланда не открывает дверь Никанору Ивановичу; во-вторых, они находятся в квартире Берлиоза запечатанными; в-третьих, Воланд категорически не хочет видеть председателя жилтоварищества.
Инкогнито, неофициально, не афишируя своё участие, вершить преступные дела - характерный почерк советских руководителей.
Таким образом, списывали на стрелочников-жертв свои ошибки и свой произвол вожди страны и, в первую очередь, сам верховный управляющий, Хозяин, как почтительно называло его ближние подчинённые Иосиф Виссарионович Сталин.
В нашей истории стрелочниками будут Коровьёв и кот Бегемот.
Воланд должен быть ни при чём. Из-за того, что Босой высветил и обозначил присутствие иностранца в квартире, Воланд недоволен Никанором Ивановичем. Именно исполнительность Босого служит первопричиной всех мытарств председателя жилтоварищества.
Ну а про наличие в любом жилтовариществе в СССР "преизрядного дефицита" известно было всем и всегда во всё время существования этого государства.
Продолжим.
"В предложении переводчика заключался ясный практический смысл, предложение было очень солидное, но что-то удивительно несолидное было и в манере переводчика говорить, и в его одежде, и в этом омерзительном, никуда не годном пенсне
(маскируется, скрывая свою личину, Коровьёв).
Вследствие этого что-то неясное томило душу председателя, и всё-таки он решил принять предложение. Дело в том, что в жилтовариществе был, увы, преизрядный дефицит. К осени надо было закупать нефть для парового отопления, а на какие шиши - неизвестно. А с интуристовскими деньгами, пожалуй, можно было и вывернуться. Но деловой и осторожный Никанор Иванович заявил, что ему, прежде всего, придётся увязать этот вопрос с интуристским бюро.
- Я понимаю! - вскричал Коровьёв. - как же без увязки! Обязательно! Вот вам телефон, Никанор Иванович, и немедленно увязывайте! А насчёт денег не стесняйтесь, шепотом добавил он, увлекая председателя в переднюю к телефону, - с кого же и взять, как не с него! Если бы вы видели, какая у него вилла в Ницце! Да будущим летом, как поедете за границу, нарочно заезжайте посмотреть - ахнете!
(нет, даже гипотетически не зовёт в гости обычного советского человека в резиденцию посла переводчик, можно только поглазеть со стороны на чудеса архитектуры)
Дело с интуристским бюро уладилось по телефону с необыкновенной, поразившей председателя, быстротою
(в те годы интуристами занималось ведомство при НКВД, уладить с ними дела для наших героев труда не составляло).
Оказалось, что там уже знают о намерении господина Воланда жить в частной квартире Лиходеева и против этого ничуть не возражают.
- Ну и чудно! - орал Коровьёв.
Несколько ошеломлённый его трескотней, председатель заявил, что жилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру Љ 50 артисту Воланду с платой по... - Никанор Иванович замялся немножко и сказал:
- По пятьсот рублей в день
Тут Коровьёв окончательно поразил председателя
(разве важно, сколько обещать заплатить, играя в щедрость, если ты ничего платить, не собираешься?).
Воровски подмигнув в сторону спальни, откуда слышались мягкие прыжки тяжёлого кота, он просипел:
- За неделю это, стало быть, выходит три с половиной тысячи?
Никанор Иванович подумал, что он прибавит к этому. "Ну и аппетитик же у вас Никанор Иванович!" - но Коровьёв сказал совсем другое:
- Да разве это сумма! Просите пять, он даст.
Растерянно ухмыльнувшись, Никанор Иванович и сам не заметил, как оказался у письменного стола покойника, где Коровьёв с величайшей быстротой и ловкостью начертал в двух экземплярах контракт. После этого он слетал с ним в спальню и вернулся, причём оба экземпляра оказались уже размашисто подписанными иностранцем. Подписал контракт и председатель
(это самый страшный криминал, что вынудил совершить Воланда, Никанор Иванович, за него он и поплатится).
Тут Коровьёв попросил расписочку на пять...
- Прописью, прописью, Никанор Иванович!.. тысяч рублей... - И со словами, как-то не идущими к серьёзному делу: - Эйн, цвей, дрей!
(примерно так же он будет отсчитывать себе во время фокусов на сцене театра Варьете)
- выложил председателю пять новеньких банковских пачек.
Произошло подсчитывание, пересыпаемое шуточками и прибаутками Коровьёва, вроде "денежка счёт любит", "свой глазок - смотрок"
(разве не известную поговорку карточных шулеров цитирует невзначай М.А.Булгаков?)
и прочего в том же роде.
Пересчитав деньги, председатель получил от Коровьёва паспорт иностранца для временной прописки, уложил его, и контракт, и деньги в портфель и, как-то не удержавшись, стыдливо попросил контрамарочку...
- Об чём разговор! - взревел Коровьёв. - Сколько вам билетиков, Никанор Иванович, двенадцать, пятнадцать?
Ошеломлённый председатель пояснил, что контрамарок ему нужна только парочка, ему и Пелагее Антоновне, его супруге.
Коровьёв тут же выхватил блокнот и лихо выписал Никанору Ивановичу контрамарочку на две персоны в первом ряду. И эту контрамарочку переводчик левой рукой ловко всучил Никанору Ивановичу, а правой вложил в другую руку председателя толстую хрустнувшую пачку. Метнув на неё взгляд, Никанор Иванович густо покраснел
(совершенно невозмутимы мне известные опытные взяточники, даже трудно представить, что могло бы их вогнать в краску)
и стал отпихивать от себя.
- Этого не полагается... - бормотал он.
- И слушать не стану, - зашептал в самое ухо его Коровьёв, - у нас не полагается, а у иностранцев полагается. Вы его обидите, Никанор Иванович, а это неудобно. Вы трудились...
- Строго преследуется, - тихо-претихо прошептал председатель и оглянулся.
- А где же свидетели? - шептал в другое ухо Коровьёв. - Я вас спрашиваю, где они? Что вы?
(разве сам он не является главным свидетелем?)
И тут случилась, как утверждал впоследствии председатель, чудо: пачка сама вползла к нему в портфель
(опять воспользовался своим мастерством фокусника Коровьёв).
А затем председатель, какой-то расслабленный и даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей бушевал у него в голове. Тут вертелась и эта вилла в Ницце, и дрессированный кот, и мысль о том, что свидетелей действительно не было, и что Пелагея Антоновна обрадуется контрамарке. Это были бессвязные мысли, но в общем приятные. И тем не менее где-то какая-то иголочка в самой глубине души покалывала председателя. Это была иголочка беспокойства
(должен был, должен пожилой человек раскусить прохвоста, но, ко всем своим грехам, ещё доверчив к людям Никанор Иванович Босой, да и хитёр опытный психолог Коровьёв).
Кроме того, тут же на лестнице председателя, как удар, хватила мысль: "А как же попал в кабинет переводчик, если на дверях была печать?! И как он, Никанор Иванович, об этом не спросил?"
(у этих ребят из НКВД печать всякая была всегда с собой, ещё Афраний в другое время в главе 26 в Ершалаиме любил пользоваться фальшивыми печатями)
Некоторое время председатель, как баран, смотрел на ступеньки лестницы, но потом решил плюнуть на это и не мучить себя замысловатым вопросом...
Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донёсся низкий голос:
- Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут
(эта характеристика, совершенно необоснованно данная Воландом председателю жилищного товарищества, до сегодняшнего дня является самой ходовой среди читателей романа относительно облика Никанора Ивановича).
Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?
(как же может нравиться Воланду человек, который норовит вывести его на "чистую воду" и к чему могут привести эти визиты?)
- Мессир, вам стоит это приказать!.. - отозвался откуда-то Коровьёв, но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом
(не ломая произношение, по общему обыкновению всей этой шайки, а своей природной речью отвечая, берёт с готовностью под козырёк исполнительный подчинённый).
И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел там номер и начал почему-то очень плаксиво
(очевидно, подражая интонациям Тимофея Квасцова, таким образом, обозначает их хорошее знакомство М.А.Булгаков)
говорить в трубку:
- Алло! Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтоварищества дома номер триста два-бис по Садовой, Никанор Иванович Босой, спекулирует валютой. В данный момент в его квартире номер тридцать пять в вентиляции, в уборной, в газетной бумаге - четыреста долларов. Говорит жилец означенного дома из квартиры номер одиннадцать Тимофей Квасцов. Но заклинаю держать в тайне моё имя
(давно и хорошо изучены повадки руководства, легко узнают их подчинённые сотрудники, но как верно вышколенные слуги они подыгрывают их уловкам и слабостям, в данный момент заявку о долларах оформляют на Тимофея, хотя в уме держат Коровьёва).
Опасаюсь мести вышеизложенного председателя
(каким возмездием из мест заключения после его доноса может быть опасен Босой; весело подтрунивает над собой остроумный переводчик).