Вечер настал не жаркий, не душный, а редкий для Москвы - настоящий весенний, волнующий вечер.
Луна висела в чистом небе полная, разрисованная таинственным рисунком, и настолько залила сад, в котором был особняк, что отчётливо были видны кирпичики дорожки, ведущей к воротам. Липы, клёны, акации разрисовывали землю сложными переплётами пятен. Загадочные тени чередовались с полями зелёного света, разбросанными под деревьями.
Трёхстворчатое окно в фонаре, открытое и задёрнутое шторой, светилось бешеным электрическим светом.
В комнате Маргариты Николаевны горели все лампы, какие только можно было зажечь. Под потолком люстра, на трюмо у зеркального триптиха два трёхсвечия, два кенкета по бокам шкафа, ночная лампочка на столике кровати.
Огни, и сами по себе яркие, да ещё отражающиеся и в туалетных зеркалах, и в зеркале шкафа, освещали полный беспорядок. На одеяле кровати лежали сорочки, чулки, бельё. На полу валялись бельё, только что снятое и сброшенное Маргаритой, и раздавленная в волнении каблуком коробка папирос. Туфли стояли на ночном столике рядом с недопитой чашкой кофе и пепельницей, полной окурков, на спинке стула висело чёрное платье. Все флаконы на туалете были открыты. В комнате носились волной запахи духов, к которым примешивался запах раскалённого утюга, тянущийся из комнаты Наташи
(уточнения о Наташе в романе отсутствует, вероятно, автор не хотел конкретизировать то, что Наташа гладит костюм мужчины, так как Маргарите гладить нечего).
Выбежав тогда днём из Александровского сада в опьянении, Маргарита Николаевна побежала не прямо домой, а в Кузнецкий переулок, в парикмахерскую. Её хорошо знали там, и всякими правдами и неправдами ей удалось завиться вне очереди. После этого, всё время ни на секунду не разжимая руки на заветной сумке со сломанным замком, Маргарита в таксомоторе уехала в Замоскворечье к одной даме, занимающейся маникюром и приведением женских лиц в порядок.
К восьми часам вечера Маргарита была дома. За всё это время метаний по Москве она ничего не пила и не ела, отчего у неё ныл теперь левый висок. Отказавшись от давно перестоявшего обеда, Маргарита Николаевна объявила изумлённой Наташе, что едет сегодня в гости, что спешит безумно, что в половину десятого должна быть готова.
Волнение Маргариты Николаевны настолько бросались в глаза, что у Наташи сразу сделался заговорщический вид, и тут и началась вся эта кутерьма. Бегая из кухни в спальню, Наташа бросалась то к плите, на которой кипел кофейник, то к гладильной доске, то носила на деревянных плечиках платья из своей комнаты в спальню.
Теперь несколько поутихло
(в романе автор посчитает ненужной всю эту предварительную женскую кутерьму, которой обычно предваряет важное любовное свидание любая женщина, безусловно, никакой необходимости дополнительно суетиться перед перемещением в прошлое Маргарите нет, тогда ей было 19 лет, и она была хороша своей юной непорочной чистотой).
Маргарита Николаевна сидела возле трюмо в одном купальном халате, наброшенном на голое тело, и в замшевых чёрных туфлях. Браслет с часами лежал перед Маргаритой Николаевной рядом с двумя золотыми вещами
(в романе останется лишь одна вещь),
полученными от Азазелло, и Маргарита Николаевна не сводила глаз с циферблата. Ей казалось, что часы сломались и стрелки прилипли, не идут. Она три раза звонила по телефону, проверяя время. Часы оказались совершенно правильными, но тащились почему-то слишком медленно. И всё-таки они пришли вовремя к половине десятого.
Когда, наконец, длинная стрелка упала на двадцать девятую минуту, Маргарита холодной рукой открыла футляр. Сердце её так стукнуло, что пришлось отложить футлярчик и несколько секунд посидеть, прижав руку к груди. Справившись с собой, Маргарита тронула пальцем конец красного карандаша, выглядывающего из золотой оболочки. Карандаш был жирён, легко мазался и ничем не пахнул. Неуверенный рукой Маргарита провела по губам карандашиком, и он тотчас вывалился из её руки и упал тяжело на подзеркальный столик, прямо на стекло часов, и оно покрылось трещинами. Охнув, Маргарита глянула в зеркало, отшатнулась от него, закрыла лицо руками, глянула опять и буйно захохотала.
Ощипанные по краям пинцетом днём в Замоскворечье брови сгустились и легли чёрными ровными дугами над зазеленевшими глазами. Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переносицу, появившаяся тогда, когда пропал без вести мастер, и с тех пор печалящая Маргариту, бесследно пропала. Исчезли жёлтенькие тени у висков, как и две начинающиеся сеточки у наружных углов глаз. Кожа щёк налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел, чист, не раз крашенные волосы сделались чёрными, блестящими, и парикмахерская завивка развилась.
На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая, черноволосая женщина лет двадцати, и эта женщина хохотала буйно, безудержно, скаля белые без пятнышка зубы, сверкая распутными глазами
(позже автор вычеркнет из описания юной Маргариты слова о распутном взгляде глаз, возможно, не видя причины в очернении образа невинной девушки).
Нахохотавшись, Маргарита одним прыжком выскочила из халата, и тот упал на пол.
Она широко зачерпнула белой, тонкой жирной, чуть пахнущей болотной тиной мази из коробки и широкими мазками, лихорадочно спеша, стала втирать её в кожу тела. Туфли были сброшены с ног, полетели в угол. После первого же мазка тело загорелось, порозовело. Затем мгновенно, как будто выхватили из мозга иголку, утих висок, мускулы рук и ног окрепли, а затем тело Маргариты потеряло вес.
Она подпрыгнула и повисла в воздухе невысоко над ковром. Потом медленно потянуло всё-таки вниз, и она опустилась.
- Ай да мазь! Ай да мазь! - закричала Маргарита и бросилась в кресло.
Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипела радость, которую она ощутила, как пузырьки, щекочущие и колющие всё её тело. Радость же эта произошла оттого, что Маргарита ощутила себя свободной, а ещё оттого, что поняла вдруг со всей ясностью на диво просветлевшей головы, что именно случилось то, о чём ещё утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю жизнь навсегда.
Это навело её на мысль, что нужно исполнить только один последний долг перед прежней жизнью, и она, как была нагая, из спальни перебежала в кабинет мужа и, осветив его, кинулась к письменному столу.
Оторвав от блокнота листок, она карандашиком быстро без помарок написала записку:
"Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня. Прощай! Мне пора! Маргарита"
(в романе автор выделит этот текст мелким шрифтом, чтобы подчеркнуть замысловатость содержания в ней).
Эта записка согнала последнее облачко с её радости, и, совершенно облегчённая, она лётом, не касаясь пола, пронеслась в спальню обратно. Часики стучали на столике, и сквозь сетку трещин Маргарита увидела, что стрелки показывают без десяти десять
(это временное уточнение позже автор сочтёт ненужным).
Маргарита схватила туфли со столика, но тут послышались торопливые шаги, в дверь стукнули, и вбежала Наташа, нагруженная вещами. И тотчас все эти вещи - плечики с платьем, кружевные платки, распялки для туфель, поясок, - всё посыпалось на пол, и Наташа, всплеснула освободившимися руками.
- Что, хороша? - громко крикнула ей Маргарита Николаевна.
- Батю... - шептала Наташа, пятясь, - как же это? Как вы это делаете, Маргарита Николаевна?
- Крем! Крем! Крем! - закричала Маргарита Николаевна, указывая на сверкающие золотые коробки и поворачиваясь перед зеркалами.
Наташа, забыв про валяющееся на полу смятое платье, подбежала к трюмо и жадными, загоревшимися глазами уставилась на остатки мази. Губы её что-то шептали. Она опять повернулась к Маргарите и вскрикнула не то с благоговением, не то с отчаянием:
Она опомнилась, подбежала к платью, начала отряхивать и поднимать его.
- Бросьте! Бросьте! - приказала Маргарита. - К чёрту его! Всё бросьте! Или нет! Нет! Берите себе! Да берите! На память!
Наташа, ополоумев, подбежала к рубашкам и чулкам на кровати, сгребла их в узел, прижала к груди.
- Несите к себе и прячьте, - распоряжалась Маргарита Николаевна, - берите духи в шкафу. А ценного не берите, а то подумают, что вы украли. Ах, Наташа! - И в порыве радости Маргарита обвила руками шею Наташи и стала целовать её в губы, в щёки и в лоб.
Опять у той всё высыпалось из рук. Наташа, у которой прерывался дух от поцелуев, только шептала:
- Спасибо, спасибо! - И, гладя кожу Маргариты, добавляла: - Атласная, светится, а брови, брови...
- Ну, скорей все тряпки в сундук к себе! - приказала Маргарита, указывая на бельё. - А мне чашку кофе, умоляю... Я голодна!
Наташа подхватила бельё и выбежала, и в это время в открытое окно ворвался откуда-то сверху из соседнего дома громовой виртуозный вальс и послышалось пыхтение подъехавшей к воротам машины.
"Не успею выпить кофе, - подумала Маргарита, щурясь на треснувшее стекло, - три минуты осталось!"
(и этого чёткого временного отрезка в романе не будет, возможно, автор решит, что методичность временных рамок, присущая всему произведению, не нуждается в дополнительной нарочитости или потому что тут расчёт времени излишен)
Теперь она не сомневалась ни в чём из того, что сказал Азазелло. Он непременно позвонит ровно в десять. Иностранец же безопасен! О да, такой иностранец безопасен!
Машина зашумела, удаляясь, стукнула калитка, и на плитках дорожки послышались шаги.
"Это Николай Иванович, по шагам узнаю, - подумала Маргарита, - надо будет отколоть на прощание какую-нибудь весёлую и остроумную шутку!"
Маргарита рванула штору в сторону и села на подоконник боком, охватив колено руками. Лунный свет лизнул её сбоку. Маргарита подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо.
Ещё два раза стукнули шаги, и вдруг стихло внезапно.
Посмотрев ещё на луну, вздохнув для приличия, Маргарита повернула голову в сад и, действительно, увидела Николая Ивановича, обливаемого луной.
Николай Иванович сидел на скамье, и видно было по всему, что опустился он на неё внезапно.
Пенсне на лице сидело у него как-то косо, портфель он сжимал в руках.
- Здравствуйте, Николай Иванович, - грустным голосом сказала Маргарита, - добрый вечер. Вы из заседания?
Николай Иванович ничего не сказал на это.
- А я, - продолжала Маргарита, перегибаясь с подоконника, - сижу, скучаю, как видите, гляжу на луну, слушаю вальс.
Левою рукою Маргарита провела по виску, как бы поправляя прядь волос. Помолчала, потом сказала сердито:
- Это невежливо, Николай Иванович! Всё-таки я дама, в конце концов. И это хамство - не отвечать, когда с вами заговаривают!
Николай Иванович, видный в луне до последней пуговки на серой жилетке, вдруг усмехнулся дикой усмешкой, поднялся со скамейки и, очевидно, не помня себя от смущения, вместо того чтобы снять шляпу, махнул портфелем в сторону и ноги согнул, как будто собирался пуститься вприсядку.
И тут у трюмо грянул телефон.
Маргарита сорвалась с окна, забыв про Николая Ивановича, и крикнула в трубку:
- Да! Да!
- Говорит Азазелло, - сказали в трубке.
- Милый, милый Азазелло! - вскричала Маргарита.
- Пора! Вылетайте! - заговорил Азазелло в трубке, и по голосу его было слышно, что ему приятен искренний порыв Маргариты, - полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а потом - вон из города, на юг, и прямо на реку. Вас ждут!
Маргарита повесила трубку, и тут в соседней комнате что-то заковыляло и грохнула в дверь.
Маргарита распахнула её, и половая щётка, щетиной вверх, пританцовывая, вкатила в спальню. Она выбивала дробь концом по полу, лягалась, рвалась в окно.
Задерживаться больше не приходилось, кофе пить было некогда
(в романе кофе как таковое отсутствует в этом эпизоде, возможно, так автор решил отделить чашку кофе в начале главы рядом с пепельницей от Маргариты, чтобы читатели сами поняли и соотнесли его с образом любовника или мужа, который оставил ей в память и в оплату золотые часы).
Маргарита крикнула: "Гоп!" - и вскочила на щётку верхом. Тут у наездницы мелькнула последняя мысль о том, что она в суматохе забыла одеться. Галопом она подскочила к кровати и схватила первое попавшееся - голубую рубашку и, взмахнув ею, как штандартом, вылетела в окно. Вальс над садом ударил сильнее. Маргарита соскользнула к самой дорожке и увидала Николая Ивановича на скамейке. Очевидно, он так и не ушёл и в ошеломлении прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещённой спальни.
- Прощайте, Николай Иванович! - сказала Маргарита, остановившись и повиснув над Николаем Ивановичем.
Тот охнул и пополз по скамейке, перебирая руками и сбив наземь портфель.
- Прощайте навсегда! Я улетаю! Я свободна! - перекрикивала вальс Маргарита Николаевна.
Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, зловеще захохотав, снизились и накрыла ею голову Николая Ивановича. И тот грохнулся со скамейки.
Маргарита обернулась, чтобы в последний раз глянуть на особняк, и увидела в освещённом окне искажённое лицо Наташи.
- Прощай, Наташа! - визгнула Маргарита и, вздёрнув щётку, полетела к воротам. И вслед ей полетел совершенно безумный вальс.