После трехмесячного безделья мне, наконец, повезло, и я нашла работу. Кто-то из близких обнаружил объявление в газете, гласившее, что совместное предприятие ищет референта-переводчика со знанием английского языка. Сам факт, появления в прессе такого объявления, несколько настораживал. В то время по городу сновали толпы безработных - специалисты всех мастей, обладавшие кучей полезных знаний и владевшие уймой самых разных языков. И лишь немногим счастливчикам удавалось найти захудалую работенку, что уж говорить о совместных предприятиях, к коим относились с особым пиететом, и попасть куда можно было только по серьезному знакомству. Но поскольку особого выбора у меня не было, я договорилась об аудиенции. Помещение выглядело непрезентабельно, но лица у сотрудников были вполне приличными, да и генеральный директор производил неплохое впечатление. Размеры обещанной зарплаты решили спор между изрядно надоевшим домашним интерьером и предложенным в качестве рабочего места облупленным столом - в пользу последнего.
На поверку фирма оказалась очередным вариантом бессмертных 'Рогов и копыт', кои в то время плодились и размножались в огромных количествах. Но пока мне платили обещанную зарплату, меня это не сильно беспокоило.
Чем моя компания зарабатывала деньги, я уже не помню, полагаю, что, по большей части, это были какие-то махинации (отмывание денег - самый распространенный вид деятельности). Официально фирма что-то шила или вязала. В заднем помещении стояло несколько машин, за которыми сидели затурканные работницы (их лиц я не запомнила, так как наши пути почти не пересекались). Кроме того, время от времени возникали и столь же молниеносно исчезали красавцы-магазины, торговавшие всякой всячиной. Организацией этих точек занимались дамы из торговой элиты, являвшиеся к нам на шикарных машинах и в еще более шикарных шубах. С ними мы сталкивались чуть чаще, но в основном наши пути шли параллельно, не скрещиваясь. Все это существовало в рамках кооператива, который с моей помощью должен был превратиться в совместное предприятие.
Как выяснилось позже, мой шеф и кормилец, Николай Николаевич (НикНик) в прошлом занимал весьма значительную хозяйственную должность в Ленгорисполкоме, откуда плавно спикировал в 'места не столь отдаленные' на долгих восемь лет. Вернулся он с подорванной нервной системой и пристрастием к алкоголю (впрочем, возможно, он обладал всем этим и раньше), а также с запретом на любую финансово-хозяйственную деятельность. Обуреваемый честолюбивыми планами и, по-видимому, весьма неплохо обеспеченный материально, он, несмотря на запрет, решился-таки организовать собственную фирму. Для этого ему потребовался надежный человек, на чье имя можно было зарегистрировать кооператив. Выбор пал на бывшего однокашника по Нахимовскому училищу, демобилизовавшегося незадолго до этого. В отличие от НикНика, сменившего военно-морскую карьеру на партийную где-то в самом начале пути, Валерий прослужил на подводных лодках многие годы. Обремененный долгами и дорогостоящими привычками, он оказался идеальным кандидатом на эту роль. НикНик обладал не только деньгами, опытом и замашками партийного деятеля, но также неплохим знанием человеческой натуры и талантом использовать людей.
Итак, Валерий стал номинальным главой кооператива (этаким зиц-председателем), а по совместительству мальчиком для битья (я бы даже сказала, что последнее было его основным назначением). Не проходило дня, чтобы НикНик ни 'распекал' своего друга. Появлялся хозяин чаще всего к концу рабочего дня (недавнее бракосочетание с юной длинноногой студенткой, годящейся ему в поздние дочери, отнимало у него все время и силы). Раскаты громового голоса сотрясали наше хилое здание, а лексика была абсолютно непечатной. Такого многоэтажного и виртуозного мата я не слышала даже на стройке. Общение было односторонним: Валерий молча сносил экзекуцию, только лицо его покрывалось болезненно-красными пятнами, а желваки исполняли жуткий танец. Несомненно, терпеть все это мог лишь человек, связанный какими-то крупными долгами и обязательствами. С сотрудницами женского пола НикНик себе такого не позволял, но манера разговора и поведения была откровенно хамской.
Приступив к работе в 'Якубе' (так скромно именовалось наше совместное предприятие - 'Я - в кубе'), я все силилась понять, зачем меня наняли - работы у меня не было никакой, и я весь день слонялась в поисках занятия. Это было очень тяжелым испытанием. Время тянулось невероятно медленно, к тому же давило сознание полной никчемности. Но пока я вот так бездельничала, где-то в кулуарах творились большие дела, и готовилась почва для моего выхода на сцену. Наконец, меня облекли полномочиями: я должна была сотворить и провести по всем многочисленным инстанциям учредительские документы будущей фирмы. Мне выдали 'болванку', кипу юридической литературы, кое-какие наводки и бросили на амбразуру.
В качестве партнера по совместному предприятию наш хозяин избрал фирму 'Бродвей компьютерс', принадлежавшую пакистанцу Батту, и зарегистрированную почему-то в Англии. Эта пакистано-английская фирма с американским названием раскинула бивак в Москве, в высотном здании гостиницы 'Украина'. Сие здание было одним из семи знаменитых московских высоток - шедевров сталинской эпохи.
Компания 'Бродвей компьютерс' арендовала там несколько номеров с апартаментами. В одном размещался офис, где сидело порядка десяти сотрудников-россиян. Состояли они под негласным надзором пары хозяйских родственников, один из которых с повадками восточного шейха средней руки приходился Батту не то сыном, не то племянником, и по всем признакам был главным в группе надсмотрщиков.
Публика, населявшая офис, была весьма колоритной. Я почти не сталкивалась с большинством из них, но даже простое наблюдение было прелюбопытнейшим занятием.
Одна из сотрудниц, по-видимому, значилась штатным 'чаеваром'. Ежедневно она приносила свежий набор душистых трав, добавляемых в чай по ведомым ей одной рецептам. Полдня она колдовала над всем этим. А каждое чаепитие превращалось в событие почище японской чайной церемонии. Даже меня она сумела приобщить к этому действу, хотя я не большой любитель чая, да, и занята была по горло кройкой, шитьем и перелицовкой наших учредительских документов.
Другая - слыла подругой и наперсницей хозяина. Это была немолодая дама с совершенно непривлекательной внешностью и с манерами фельдфебеля, державшаяся высокомерно и отстраненно, но при этом зорко следившая за всем происходящим (видимо, положение обязывало). Остальные сотрудники ее недолюбливали и побаивались.
Двое мужчин так и остались для меня загадкой, хотя с ними я общалась больше, чем с остальными. Оба они закончили восточное отделение МГИМО, успели какое-то время поработать за границей. Ни один из них даже отдаленно не напоминал ходячий образ выпускника этого института, прочно укоренившийся в нашем сознании. Одно не вызывало сомнений: оба были умны и разносторонне образованы.
Наиболее примечательным был Женя. В нем чудесным образом уживалась бесшабашность рубахи-парня с болезненной совестливостью и обостренным чувством ответственности. Трудно было представить, каким ветром его занесло в МГИМО, и как он сумел там уцелеть.
Во время моей затянувшейся московской командировки столица бурлила, то и дело разражаясь большими и малыми митингами и демонстрациями, запланированными и стихийными. Москвичи относились к ним очень серьезно (тогда еще многим казалось, что удастся что-то изменить в нашей жизни). Моя родственница - безработный киновед и активный правдоискатель - была постоянным участником подобных мероприятий. Ежевечерне она информировала меня по телефону обо всех деталях происходящего, иначе я вообще вряд ли знала бы о творящемся вокруг.
На один из таких митингов отправился и наш Женя, провозгласив: 'Если не я, то кто же!' Похоже, этот лозунг вообще был основной движущей силой его жизни. На следующий день он явился на работу всклокоченный и в растрепанных чувствах, хотя, по его словам, особенно серьезных потасовок во время митинга не произошло.
Быт его был абсолютно неустроен, это понятие вообще выпадало из круга его забот. Он не имел никакого имущества, но нисколько по этому поводу не печалился. По-видимому, ему помогли освободиться от лишнего груза две его бывшие жены. Правда, иногда Женя сетовал на неудобство обладания единственной рубашкой: приходилось стирать ее ежедневно перед работой и надевать еще мокрой. Одно радовало - она успевала высохнуть за время завтрака.
Он зарабатывал неплохие деньги, но всегда сидел без копейки. В день зарплаты его поджидала вереница алчущих просителей, уверенных, что он не откажет и тут же забудет, кому и сколько выдал.
Мы продолжали перезваниваться с Женей и после того, как я покинула 'Якуб'. Он недолго задержался в той фантасмагорической фирме: то ли сам ушел, соскучившись, то ли его 'ушли' за ненадобностью. Пару раз Женя наведывался в Ленинград с утопическими бизнес-проектами. Он всякий раз загорался новой идеей и преподносил ее с присущим ему пылом, но все эти идеи лопались прямо на глазах. Его жизнерадостность с годами убывала, тяга к алкоголю, напротив, возрастала, а жизнь оставалась такой же разлаженной. Постепенно след его затерялся.
Второй из них, Андрей, был необычайно интересным собеседником с широчайшим кругозором и виртуозным владением компьютером, казавшимся детской игрушкой в его руках. В то время это было еще достаточно редким явлением.
Оба были приданы мне в помощь для подготовки все новых и новых вариантов наших учредительских документов: я писала русскую версию, подгоняя существующий закон под непрекращающийся поток баттовых придирок (я успела выучить этот закон наизусть, и, казалось, могла продекламировать его, как стихотворение, с любого места, даже разбуженная ночью), а Женя перепечатывал все это на компьютере на английском языке. Английским он владел так же виртуозно, как Андрей компьютером. Переводил моментально, ни на минуту не задумываясь, лишь иногда приостанавливался, чтобы заменить какое-то слово более точным синонимом. Андрей же обеспечивал нам полную компьютерную поддержку. Я подозревала, что функции Андрея были гораздо шире, а компьютерная деятельность была лишь видимостью. Думаю, что был он одним из соглядатаев (вроде подруги Батта), но служившим другим богам. Все это происходило в начале 91-го года, то есть еще до путча, распада союза и запрета на КПСС. КГБ по-прежнему зорко следил за иностранцами и иже с ними. Но пока интересы моих надсмотрщиков не противоречили моим собственным, меня это не особенно обременяло.
Наше неразлучное трио постепенно превратилось в боевой отряд, закалившийся в бумажно-словесной борьбе. Мы трудились не за страх, а за совесть, нередко по 10-12 часов кряду. Для меня-то это было большой удачей, без подмоги я никогда бы не справилась, но вот зачем это нужно было Батту, я никак не могла взять в толк. Отдать мне на целый месяц двух высокооплачиваемых сотрудников, все это время занимавшихся единственно переписыванием учредительских документов, которые сам же хозяин все время браковал, придираясь к ничтожным пустякам. Думаю, это было частью его коварного плана.
Вообще за время пребывания в 'Бродвей компьютерс', я так и не сумела понять, чем они занимались. Их деятельность больше походила на игру, забаву. Думаю, что вся фирма была надстройкой для прикрытия каких-то скрытых от постороннего глаза дел. Сотрудники являлись необходимой частью этого здания. Их главной задачей было создавать видимость деятельности, и, чем искусней они этим владели, тем выше была их зарплата. Ну а для того, чтобы они не сильно зарывались, за ними и наблюдали с разных сторон и под разными углами.
Но, конечно, самой выдающейся фигурой во всей этой компании - был хозяин. Немолодой, крупный мужчина, убеленный благородными сединами, он был умен и по-восточному изощренно хитер. Вся обстановка его личного офиса была продумана до мелочей и нацелена на то, чтобы немедленно поразить и нейтрализовать посетителя. Уже не могу восстановить всех деталей. Запомнился огромный письменный стол, стоявший посередине просторного кабинета и занимавший почти половину всего помещения. Стол был уставлен мелкими безделушками, отвлекавшими и рассеивавшими внимание. Самой значительной деталью обстановки, помимо стола, был круглый стеклянный шкаф, на полках которого расположилось огромное множество фигурок Сваровского (в основном зверюшек - настоящий 'стеклянный зверинец'). Они сверкали и переливались всеми цветами спектра, а, кроме того, были еще ярко освещены постоянно горевшими лампами. Посетитель, прижатый к стенке и почти раздавленный громадой стола, оказывался еще и ослеплен этим блеском. Где уж тут сосредоточиться и завладеть ситуацией.
Батт с самого начала отнесся ко мне весьма лояльно, прекрасно понимая расстановку сил, и мою незначительную роль в этом спектакле. Посему я не вызывала у этой 'акулы капитализма' никаких опасений и отрицательных эмоций. Каждый раз он вежливо выслушивал меня, снисходительно просматривал очередной вариант документов, почти не вчитываясь, и, походя, вносил новые, несущественные замечания, без которых отказывался подписывать бумаги. Он откровенно забавлялся и затягивал переговоры по причинам, ведомым ему одному и, возможно, в какой-то степени понятным моему шефу. Каждый очередной доклад о результатах переговоров с Баттом, а вернее, об их безрезультатности, вызывал у НикНика приступы буйной ярости и все возраставшие порции львиных рыков. Мои возражения и ссылки на то, что я не в силах совместить навязанные функции юриста, экономиста, переводчика и гипнотизера, только усиливали его неистовство. И, стиснув зубы, я погружалась в новую серию переделок.
После одного из раундов наших переговоров НикНик решил явиться в Москву, чтобы взять контроль в свои руки.
Батт устроил ему достойный прием. Аудиенция несколько раз переносилась. Каждый раз гонцы выдвигали какую-нибудь смехотворную причину. После такой 'артподготовки' мы, наконец, были допущены в 'императорские покои'. НикНик, заполнявший ожидание обильными возлияниями, был особенно шумен и суетлив. Нас приняли в предбаннике офиса, маленькой узкой комнатушке, похожей на коридор. Обстановку комнаты составлял одинокий столик у окна и два ряда стульев вдоль стен. На столе расположилась электрическая плитка, где что-то варилось в небольшой кастрюльке. Батт чинно восседал возле стола. На нем был узорчатый халат из тяжелой парчи, перехваченный широким шелковым поясом с пышными кистями. Полы халата были едва запахнуты, открывая взору собравшихся волосатые ноги, обутые в расшитые восточные шлепанцы с загнутыми носами. Владелец халата беспрерывно помешивал варево в кастрюльке, а свободной рукой время от времени картинно почесывал голую пятку. Вот такая мизансцена. Я никогда прежде не заставала Батта в таком виде: обычно он одевался скромно и неброско и держался сдержанно и тактично. Однако НикНика, похоже, эта сцена нисколько не обескуражила. То ли он действительно не замечал этого явного издевательства, то ли не желал реагировать, благодаря обилию выпитого. Вполне понятно, что встреча никаких желаемых результатов не принесла, и НикНик несолоно хлебавши, укатил домой, оставив меня в заложниках.
В конце концов, мое терпение лопнуло. Я пробыла в Москве в общей сложности месяц, съездив домой на неделю в середине своей миссии, но не по собственной прихоти, а исключительно по воле Батта. Как видно, устав от моей настырности и своих же мелких придирок, он однажды решил этот вопрос кардинально (по крайней мере, так ему казалось): выдал мне увесистый Меморандум - соглашение между его компанией и какой-то фирмой в Сингапуре (!), потребовав переработать наш договор в соответствии с этим 'архиважным' документом. Он не сомневался, что сей Меморандум, переполненный юридической казуистикой с торгово-финансовым уклоном и изобиловавший терминами, которые мне и в русском варианте были неведомы, надолго выведет меня из строя. Но он недооценил наших возможностей.
Я днями и ночами вгрызалась в плоть этого текста, обложившись кипой словарей и справочников, и одолела-таки его, после чего загнала несколько наиболее существенных положений в наш многострадальный договор. Созданный мною шедевр мы перепечатали с моей сослуживицей, которую щедрый шеф отдал мне в помощь на целую ночь вместе с допотопной печатной машинкой. Все действо, включая путешествие из Москвы в Петербург и обратно, заняло всего неделю. Когда я вновь предстала перед моим чужеземным мучителем, в его глазах блеснуло удивление и даже подобие уважения, что нисколько не повлияло на его тактику, и вновь потянулись дни изнуряющей борьбы.
Мне не осталось ничего иного, как пойти ва-банк. Вначале я вела себя в присутствии Батта довольно робко, шла на каждую встречу, как на экзамен, стеснялась своего изрядно подзабытого английского, из-за чего постоянно ощущала себя 'дочкой лейтенанта Шмидта', покорно и без возражений принимала его придирки. Но постепенно я обрела уверенность, а с ней прорезался и голос. Первым делом, я отказалась от услуг Жени, сопровождавшего меня в качестве переводчика и подавлявшего своим блестящим знанием языка. Я стала ходить самостоятельно и боролась за каждую запятую, как зверь. Однажды я пришла к Батту, уселась поудобнее и заявила, что не выйду из его кабинета до тех пор, пока документы не будут подписаны. Я добавила, что мой муж, отчаявшись дождаться моего возвращения, подает на развод, так что у меня не остается иного выхода, как добиться подписи любой ценой. Я блефовала, нисколько не уверенная в благополучном исходе такого наезда, но мой ход неожиданно сработал. Батт коротко взглянул на меня, придвинул принесенные бумаги и поставил свой драгоценный автограф. Подняв глаза, он хитро улыбнулся и поздравил меня с победой. Я готова была расцеловать его. Как видно Батт уже пресытился своей игрой, и она перестала его забавлять.
Пока я улаживала свои делишки, в Москве творились нешуточные дела. Обстановка все время накалялась - надвигалась гроза. Поговаривали то ли о штурме Белого дома, то ли о его поджоге. Белый дом находился напротив гостиницы Украина - по другую сторону реки. Мы ежедневно наблюдали суету вокруг этого оплота Ельцина и демократии.
Однажды я никак не могла попасть на работу: улицы были забиты тяжелой военной техникой, грузовиками с солдатами, конной милицией. Подъезды к мостам перекрывали груженые самосвалы. Шли танки. По мере приближения к гостинице Украина и соответственно - к Белому дому, поток танков и бронемашин возрастал. Зрелище, доложу вам, весьма устрашающее. Никогда еще мне не доводилось наблюдать ничего подобного.
Тогда все обошлось, противоборствующие силы лишь попугали друг друга, и жизнь как будто вернулась на круги своя. Мы еще не догадывались, что это было всего лишь репетицией.
Вернувшись в Ленинград, я недолго почивала на лаврах и наслаждалась блаженным бездельем. НикНик был готов к новому бою и вновь рассчитывал использовать меня в качестве стенобитного орудия. Теперь ему срочно понадобилось подписать и зарегистрировать в Ленгорисполкоме привезенные мною документы. Без этого они не имели никакой юридической силы.
Первым этапом на этом пути была экспертиза Комиссии при специальном исполкомовском Комитете. Так красиво называлось откровенное и практически узаконенное взяточничество, но это стало настолько привычным явлением, что никого не удивляло и даже не возмущало. Процедура была отлажена до мелочей: документы отправлялись на 'доработку' доверенному юристу, не состоявшему в штате Комиссии. Весьма увесистый гонорар за проделанную работу, выражавшуюся обычно в двух-трех незначительных поправках, делился с 'экспертами'. Система работала почти без сбоев. Кое-кто иногда пытался действовать напролом, обойдя Комиссию с фланга, но добром это для них не кончалось: в результате все равно приходилось платить, только суммы существенно возрастали, а сроки растягивались.
После такой серьезной 'экспертизы' документы принимались к подписанию Председателем Комитета по внешним связям и к государственной регистрации. Изрядно поизносившиеся за время пути бумаги вылеживали там обязательный срок, что придавало всей процедуре дополнительный вес и значимость. Председателем Комитета в то время был Владимир Путин (да-да, тот самый - нынешний Президент России), только что сменивший на этом посту Анатолия Чубайса, поднявшегося по воле Анатолия Собчака на следующую ступень иерархической лестницы.
Но длительное ожидание 'падения последнего редута', то есть путинского благословения, не входило в планы НикНика, терпение вообще не значилось среди его достоинств. Придав мне ускорение изрядной порцией громовых раскатов, он отправил меня на штурм новых крепостей.
Я долго и старательно готовилась к походу. Для начала я обманным путем пробралась в Горисполком (без специального пропуска туда и мышь не могла проскользнуть). С былых времен у меня сохранился пропуск в Плановую комиссию при Ленгорисполкоме, правда, давно просроченный. Здание комиссии находилось позади основного и соединялось с ним галереей. Небрежно помахав пропуском перед носами вахтера и милиционера и обворожительно улыбнувшись обоим, я уверенно прошла к лифту.
Путь в Комитет был открыт. Я вплыла в приемную Путина все с тем же уверенным видом. Секретарша приветливо улыбнулась и поинтересовалась, на который час мне назначена аудиенция. Я доверительно сообщила, что на прием не записана. С ее лица мигом слетела улыбка, а с ней и приветливость, а рот перекосило от готового вырваться начальственного окрика, но, на мое счастье, ее отвлекли, и она на время забыла обо мне.
Я лихорадочно придумывала предлог, чтобы проникнуть в кабинет Председателя. Мне опять повезло. В приемную ворвалась группа людей с огромным подносом, заполненным благоухающими булками и плюшками: продукцией открытой совместно со шведами пекарни. Путин неожиданно вышел из кабинета и пошел 'в народ', привлеченный то ли шумом и ароматами, то ли моими телепатические призывами. При виде подноса на лице Путина появилось плотоядное выражение, и он, не дожидаясь приглашения, ухватил булку за румяный бок и принялся жевать с нескрываемым удовольствием. Казалось, он вот-вот замурлыкает. Ожидая, когда он закончит жевать, я внимательно наблюдала за ним, что не осталось незамеченным. Он удивленно приподнял бровь, но в следующее мгновение лицо его разгладилось, и он приветливо махнул мне недоеденной булкой, приглашая присоединиться к трапезе. Отказаться было бы невежливо. Я приблизилась к подносу и отщипнула кусочек, все также, не сводя с него глаз. А, когда он, насладившись плюшками, впал в блаженное состояние, атаковала его. Еще не вполне придя в себя, Путин долго не мог понять, о чем я толкую, настолько невероятным было и само мое появление перед ним, и моя просьба. Поняв, наконец, что речь идет о пресловутых учредительских документах, он сразу потерял ко мне интерес и, отвернувшись, двинулся в сторону своего кабинета, разочаровано бросив, чтобы я оставила бумаги у секретаря. Но я не сдавалась, следуя за ним и продолжая объяснять, что подпись мне нужна немедленно. До сих пор не понимаю, как все это получилось, но Путин не только никуда не ушел и не распорядился вытолкать нахалку за дверь, а покорно взял протянутые документы, полистал их, задал мне несколько вопросов и, пристроившись на краешке секретарского стола, поставил свою драгоценную подпись. Лишившаяся дара речи секретарша, с подобострастным видом оглядела меня еще раз (видимо, решив, что я какая-то очень важная птица). Не проронив ни звука, она присвоила регистрационный номер и поставила печать на моих многострадальных бумагах, тем самым окончательно узаконив рождение очередного совместного предприятия. Вот так фантастически закончилась моя встреча с будущим президентом...
Из Ленгорисполкома я вышла не окрыленная, как следовало ожидать, а раздавленная и опустошенная. Все последние месяцы я жила и действовала на пределе сил и возможностей (или за их пределом?) Я долго сидела в машине, не в силах ни двигаться, ни связно мыслить. Слегка придя в себя, я поехала в офис, зашла в кабинет НикНика, бросила ему на стол ненавистные документы и заявила, что увольняюсь. Он принял это вначале за блажь, за истерику, решил, что я таким образом набиваю себе цену. Но я спокойно объяснила, что все обдумала и больше не желаю терпеть его хамства и самодурства. Поняв, что я не шучу, он взревел: 'Что я мало тебе плачу?' Я согласилась, что платит он нормально, но хамство я не намерена терпеть ни за какие деньги. Он был вне себя от ярости и отомстил, не выдав последней зарплаты. Я не желала с ним воевать, но моя сестра-адвокат, возмущенная этим актом беззакония (столь редкий случай в нашей жизни!), уговорила меня побороться. Она сочинила официальную бумагу, на которую НикНик прореагировал своеобразно: недвусмысленно пригрозил мне мафией и не простой, а милицейской.
Так я впервые столкнулась со ставшим вскоре привычным знамением времени. У меня было весьма смутное представление о мафии, в основном, по немногочисленным фильмам и книгам об 'их' жизни, но и этого знания вполне хватило, чтобы счесть за благо не мериться с ней силами.