-- Микки, отзовись, Микки, ответь же, ну, пожалуйста!
Катя кричала в трубку, уверенная, что молчание на том конце провода не предвещает ничего хорошего, однако, не позволяя поддаваться ужасу.
Бросив трубку и плюнув на все намеченные дела, Катя помчалась через весь город в очередной раз спасать свою непутевую подругу. Дом был темен и казался необитаемым. На Катин звонок никто не отозвался, даже не залаяла собака, обычно столь чуткая ко всякому шороху. Катя стучала изо всех сил и громко звала Микки, но ответа не было. И тут ее кто-то окликнул. От неожиданности она вздрогнула и испуганно оглянулась. В дверях соседнего дома стояла женщина:
-- Вы, наверное, Катя? Микки уехала. Она очень торопилась и не смогла никому сообщить об отъезде. Она оставила мне собаку и записку для вас.
У Кати отлегло от сердца, но вместе с тем она жутко разозлилась на себя за свой страх и на Микки, за которую вечно приходилось беспокоиться.
Микки черкнула всего несколько слов. По почерку и слогу было ясно, что она очень спешила и была в сильном подпитии. Она писала, что неожиданно нагрянул Джон, схватил ее в охапку и засунул в машину, не дав даже одеться.
Через неделю Микки позвонила и защебетала в трубку. Оказалось, что Джон приехал без предупреждения, когда она уже совершенно отчаялась увидеть его вновь, подхватил ее полубездыханную, дрожащую, в одном белье, и затолкал в машину, накинув одеяло. Он увез ее в какой-то отдаленный мотель, где запер, не позволяя выходить. Там он продержал ее несколько дней, не обращая внимания на вопли, истерики и ругань, насильно кормил с ложечки йогуртами и отпаивал молоком, пока она постепенно не пришла в себя и не стала похожа на нормального человека. Тогда он вновь посадил ее в машину и повез куда-то, ничего не объясняя. Она проспала большую часть пути и очнулась только, когда они приехали в Рино.
Проснувшись утром в отеле, куда Джон привел ее накануне, Микки обнаружила, что весь пол вокруг кровати засыпан розами. Цветы были небрежно разбросаны повсюду. На журнальном столике она увидела странную открытку, прислоненную к маленькой бархатной коробочке. Самодельная открытка поразила ее: снаружи на белую основу была наклеена половина разрезанной фотографии Джона - половина его лица. Под фотографией размашисто написано: "Без тебя я всего лишь полчеловека!" Внутри открытки - другой снимок, где они стояли вдвоем, тесно прижавшись, смеющиеся и счастливые. Подпись под ней гласила: "Только с тобой я чувствую себя полноценным человеком, полноценным мужчиной!" В коробочке оказалось кольцо, именно такое, о каком она тайно мечтала.
А на кресле лежало свадебное платье, то самое, которое она купила несколько месяцев назад на распродаже в богатом доме. Увидев впервые это чудо, Микки поняла, что просто не в силах уйти и оставить его, хотя ей и в голову не приходило, что оно когда-нибудь пригодится. Это необыкновенное платье явно предназначалось именно ей, и лишь по какой-то нелепой случайности оказалось в совершенно чужом доме. Показав покупку Кате и Джону, она многозначительно заметила:
-- У каждой уважающей себя женщины с прошлым в шкафу обязательно должно висеть красивое свадебное платье!
Поскольку ее шкафы не сохранили никаких свидетельств подобающего прошлого, она решила, наконец, исправить положение. Выслушав это объяснение, Катя не нашлась, что ответить, и лишь многозначительно покрутила пальцем у виска, а Джон, уже привыкший к причудам Микки, принял все, как должное.
Притащив в дом роскошную коробку, Микки не смогла удержаться, чтобы не примерить платье. Оно было ей впору, только слегка жало в груди. Она немедленно бросилась в подвал, где у нее было нечто вроде швейной мастерской, и резво взялась за работу, хотя никакой необходимости в этом не было - для шкафа размер значения не имел.
Пока она перешивала платье, вспомнилась ее свадьба с Виктором.
Виктора она встретила совершенно случайно: в битком набитом автобусе. Пробираясь к выходу, Микки неожиданно наткнулась на локоть высокого человека. Она вскрикнула от боли:
-- Не могли бы вы держать свои локти при себе!
Молодой человек смущенно извинился, помог ей добраться до выхода и спуститься на землю без увечий. Пытаясь загладить вину, он вызвался проводить ее. Всю дорогу они непринужденно болтали, словно старые знакомые. Виктор оказался очень остроумным и интересным собеседником со столь импонирующим ей ироничным взглядом на окружающий мир, к тому же неплохо образован, строен и хорош собой. Микки была покорена, но изо всех сил старалась не подавать виду.
В то время ее еще звали Марина - это имя раздражало ее и вызывало неприятные ассоциации. Ей всегда хотелось избавиться от него, однако, новое имя вместе с отредактированным прошлым она смогла обрести лишь несколько позже.
Микки видела, что тоже произвела на Виктора впечатление, хотя красавицей не была и особым успехом у мужского пола в те времена не пользовалась. Соученики по школе и университету обычно относились к ней, как к хорошему товарищу, "своему парню". Они охотно делились с ней проблемами, но на свидания приглашали ее подруг.
Виктор оказался напорист. Не дав Микки опомниться, он немедленно пригласил ее в кино. Микки радостно согласилась, в глубине души она побаивалась, что эта столь неожиданно протянувшаяся ниточка вот-вот оборвется. С ним было легко и весело. Он все время шутил, рассказывал что-то интересное и смешное. Она хохотала без остановки. После кино они пошли в кафе и съели целую прорву мороженого. Микки даже охрипла и едва могла говорить, но продолжала без устали смеяться. Они встретились еще несколько раз, как вдруг он огорошил словами:
-- Завтра мы не сможем увидеться: мои возвращаются с дачи.
Заметив ее недоуменный взгляд, он добавил:
-- У меня ведь есть сын и жена.
Микки остолбенела: она и не подозревала, что Виктор женат, он ни словом не обмолвился об этом. Удар был неожиданным и болезненным. Она чувствовала себя оскорбленной и жестоко обманутой. Больше Микки не желала его видеть. Она затаилась, перестав отвечать на его звонки.
Однако он ее не отпускал. Их роман, тягучий и мучительный все длился и длился. Виктор уходил из дому, снимал какие-то комнаты и углы, но долго не выдерживал и, уступая атакам жены, вновь возвращался к семье. Жена яростно боролась, используя любые средства, главным образом, спекулируя на его любви к сыну. Микки исчезала, пряталась, заводила романы, но Виктор всегда находил ее и уводил от любых поклонников. В конце концов, после очередного бурного выяснения отношений с рыданиями, оскорблениями и битьем посуды он окончательно ушел из дома, но их отношения с Микки от этого не только не выиграли, а как-то даже потускнели. За время военных действий в бесконечной череде обид и оскорблений растворились доверие и тепло, и их союз уже держался только на этой борьбе, ставшей привычной и даже необходимой. Действительность оказалась далекой от всего, о чем она мечтала, и что рисовало воображение. Ей хотелось убежать как можно дальше, но не хватало сил разрубить клубок. В глубине души еще теплилась слабая надежда, что все наладится и в ней снова зазвучит та мелодия, которая возникла в самом начале.
Почувствовав, что Микки удаляется, Виктор испугался. Он стал уговаривать ее выйти за него замуж. После его скоропалительного развода они подали заявление в ЗАГС, где у него оказалось знакомство и потому их расписали без очереди и даже без обязательных свидетелей. Назвать это свадьбой было трудно. Не было ни застолья, ни гостей, ни торжественных тостов с криками "Горько!" Микки пришла в ЗАГС с двухчасовым опозданием, в темном вязаном платье и в старых туфлях со стоптанными каблуками.
В этот день с самого утра она поняла, что ей категорически не хочется никуда идти. Она не могла заставить себя вылезти из постели. В голове не осталось ни единой мысли, казалось, все ее существо до краев заполнилось пустотой. Ей уже давно следовало выйти из дома, а она все лежала, не шевелясь и натянув на голову одеяло. Возможно, она так и пролежала бы до самого вечера, не двигаясь и не отвечая на телефонные звонки, но пришла соседка-подружка, которой позвонил перепуганный Виктор. Отчаявшись дождаться Микки, он умолял выяснить, что стряслось. Соседка ворвалась с воплем:
-- Что это ты надумала? Совсем с ума сошла? Он там ждет, убивается, а она тут, видишь ли, валяется в постели и в ус не дует. Ну-ка быстро поднимайся и собирайся!
Ей с трудом удалось заставить безучастную ко всему Микки вылезти из кровати. В конце концов, Микки поднялась, нехотя оделась, натянув первое попавшееся платье, и поплелась в ЗАГС. Вот так и состоялась эта свадьба - какое уж после этого могло остаться подвенечное платье с фатой и флердоранжем.
Потом родилась дочка, и жизнь покатилась по привычной для большинства колее: работа, магазины с бесконечными очередями, кухня, стирка - стандартный круговорот, не оставлявший ни времени, ни сил остановиться, расслабиться и подумать о чем-нибудь, кроме того, где достать, как успеть, кому позвонить, чтобы помогли, нажали, устроили.
Микки изо всех сил старалась быть хорошей женой, матерью и хозяйкой, но, чем больше усилий она прилагала, тем хуже у нее получалось. Она совершенно не умела готовить. Вооружившись поваренной книгой, она старалась скрупулезно следовать всем указаниям, однако, угодить Виктору никак не могла. Поначалу он еще пытался скрывать неудовольствие от ее стряпни, но вскоре не выдержал. От этого Микки совсем растерялась, опустила руки, и с той поры у нее выработалось стойкое отвращение к кухне.
Постепенно они почти перестали разговаривать: было некогда, да и темы как-то иссякли. Виктор еще время от времени рассказывал о работе, высмеивал сослуживцев, вспоминал курьезные ситуации, но Микки чаще всего не вникала, лишь механически кивала или поддакивала в ответ, думая при этом о чем-нибудь своем.
Микки полностью погрязла в этой однообразной жизни. Она почти перестала бывать в театрах, на концертах и выставках. Ей не на кого было оставить ребенка, к тому же она настолько уставала от многочисленных нагрузок, что театры и тем более выходы в свет уже нисколько не привлекали. Забросила она и все спортивные занятия: велосипед, коньки и горные лыжи.
Она чувствовала, что медленно погружается в пучину обыденности и скуки, а бездушная рутина засасывает и разрушает. Ее существование превратилось в набор механических действий и движений. Даже общение с дочкой перестало радовать и все чаще вызывало раздражение. Виктор не желал, да и вряд ли был в состоянии понять ее метания и приступы отчаянья. Ждать помощи было неоткуда.
А у Виктора жизнь практически не изменилась. Он ездил по командировкам, встречался с друзьями, ходил на так называемые "мальчишники", постоянно участвовал в каких-то деловых встречах, одним словом, вел насыщенную и разнообразную жизнь. Она подозревала, что далеко не все сборища были "мальчишниками", но ей было все равно. Периодически от усталости и тоски она закатывала истерики и устраивала скандалы, хотя это мало что меняло в их жизни.
Когда у Виктора начались проблемы на работе, ему пришла мысль об отъезде за границу. Он приготовился к длительному штурму, но Микки не стала возражать и согласилась неожиданно легко. Отъезд показался спасительной возможностью вырваться из опостылевшего однообразия.
Сестра Виктора уже давно жила в Калифорнии, куда и решено было отправиться. Правда, до Калифорнии они так и не добрались, осев в небольшом провинциальном городке. По пути они столкнулись с парой, ехавшей именно в этот город. Новые знакомые очень убедительно доказывали, что эмигрантская доля куда легче в небольших городах, где жизнь намного дешевле, а русскоязычной публики не слишком много. Эти люди и их родственники взялись опекать Микки и Виктора, объясняя, как себя вести и чем заняться на новом месте. Инициатива и самодеятельность подопечных пресекалась в зародыше. Микки предложили на выбор что-нибудь из парикмахерско-косметических услуг или профессию помощницы медсестры, что, по сути, походило на работу санитарки. Правда, здесь дело было поставлено на более высокий уровень: необходимо было окончить курсы и получить сертификат. Микки выбрала медицину и отправилась учиться, а Виктор тем временем подался возить пиццу, надеясь в будущем попасть в таксисты - чуть более престижную и денежную работу. Проторенные эмигрантские дорожки...
Микки училась с удовольствием, учеба была приятным разнообразием в ее жизни. А вот Виктор от пиццевозно-таксистской доли как-то сник и заскучал. Он и раньше был не прочь выпить, а тут стал все чаще и чаще прибегать к спасительной бутылке. Всю неудовлетворенность и злость он выплескивал на головы жены и дочери. Микки старалась его урезонить, чем-то заинтересовать, но он ничего не хотел слышать - только жаловался на судьбу и наливался злобой ко всему миру. Тогда Микки, отчаявшись, подала на развод. Виктор, привыкший к ее пассивному смирению, не был готов к таким решительным действиям. Испугавшись, он попытался вернуть все на круги своя, но было уже слишком поздно.
Микки сбросила с себя свою старую жизнь, как змеиную кожу, разом поменяв все, даже свое имя, превратившись отныне в Мишель - Микки.
Обновленная Микки устроилась на работу в госпиталь. Работала она много, собирая все сверхурочные, какие удавалось найти - теперь ей надо было самой содержать себя и дочь и платить за дом, с которым она ни за что не соглашалась расстаться, хотя это было почти непосильным бременем. Уж больно прикипела она к своему дому, имевшему неповторимое лицо доброго старика. Дом этот она полюбила с первого взгляда, он тоже сразу принял ее и приворожил. Она украшала и оборудовала его своими руками, собирая на помойках и барахолках бросовую старую мебель, которую с упоением приводила в порядок: шкурила, драила, пропитывала морилкой, покрывала лаком.
Работа у Микки была не из легких, не то, что ее прежняя, искусствоведческая, но ей нравилась. Эта деятельность приносила моментальную и осязаемую пользу. Нравилось ей и постоянное общение с разными людьми.
Однажды она познакомилась с сыном пациентки. Он шел по коридору, поглощенный своими мыслями, и почти наткнулся на выходившую из палаты высокую худощавую медсестру, а через несколько минут снова столкнулся с ней в кафетерии. Они разговорились, и Боб с удивлением обнаружил, что разговор не свелся, как это часто случается, к меню в ближайшем ресторане или к очередному телевизионному сериалу. Ее знания и интересы были разнообразны и необычны. Она живо откликалась на шутки, смеялось все ее лицо, каждая клеточка, но чувствовалось, что внутри она оставалась печальной.
Боб продолжал приходить и после того, как мать выписалась из больницы. Они могли часами просиживать за чашечкой кофе и говорить, говорить, говорить. Их словно только что выпустили из длительного одиночного заключения. Они стали проводить все больше времени вместе, хотя у Боба была семья, и он был очень занят на работе. Однако он постоянно выкраивал время, чтобы хоть ненадолго увидеться с Микки. Тем не менее, он явно не настраивался на серьезные отношения и не собирался ничего менять в своей жизни. Его вполне устраивала легкая, ни к чему не обязывающая интрижка. А Микки увязала все глубже и глубже, не в силах устоять перед его обаянием и справиться со своей готовностью к любви. Она становилась все требовательней, и он начал понемногу уставать от ее ненасытности, напора и растущих претензий. Он появлялся все реже, ссылаясь на занятость. Она же продолжала настаивать, сердилась, обижалась и тем самым еще больше отталкивала его.
Как-то, говоря о литературе, они коснулись Булгакова, и Микки пообещала достать ему "Мастера и Маргариту" на английском языке. Возвращая книгу, он спросил полным сарказма тоном:
-- Неужели ты воображаешь себя той самой женщиной с ядовито-желтыми цветами?
Ее покоробил даже не сам вопрос, а его уничижительная интонация. Больше они не виделись. Микки ужасно страдала и впала в глубокую депрессию. Разом навалились все беды, обиды, проблемы...
Микки тяготило одиночество, подруг завести не удалось, имелись знакомые, самой близкой из которых была Катя, но по-настоящему доверительные отношения ни с кем не складывались. Дочь как раз в это время вступила в переходный возраст, ощетинилась, дерзила и огрызалась по всякому поводу. Виктор постоянно названивал из Калифорнии, куда отбыл после развода; вел бесконечные душещипательные беседы, неизменно сводившиеся к выяснению отношений. Микки было тошно от этих пустых разговоров, но почему-то прекратить их не хватало сил, как будто таким образом она отдавала ему неоплаченные долги. Позвонив, он обычно предлагал ей налить вина для украшения предстоящей беседы, и, бывало, за время разговора она успевала осушить не один бокал. Разговоры с бывшим мужем навевали раздражение и скуку, и вино было просто необходимо. А однажды открыв это средство борьбы с тоской, одиночеством, депрессией и вообще, со всем внешним миром, она начала все чаще прибегать к нему.
После краха своего романа Микки стала постоянно пользоваться этим спасительным лекарством, погружаясь все глубже и глубже в пьяную пучину. Она будто сознательно шла навстречу бездне. У нее появилась собутыльница, неунывающая Лена, пьющая вовсе не для того, чтобы потопить горе или тоску, а от природной российской удали и бесшабашности. Вместе они бродили по барам и пивным, ежевечерне накачиваясь всем, что попадалось под руку. Закончилось это плачевно: полубездыханную Микки доставили в клинику, где ее с немалым трудом вывели из алкогольной комы.
Когда она уже пришла в себя, ее навестил какой-то мужчина. Войдя в палату, он радостно заулыбался:
-- Здравствуйте, рад снова видеть Вас! Меня зовут Джон.
Заметив недоумение на ее лице, он пояснил:
-- Мы встретились в баре.
Человек был ей абсолютно незнаком, и имя его не будило никаких воспоминаний. Она так и не сумела вспомнить ни его, ни бара. Позже Лена рассказала, что в тот день они обошли немалое количество мест, пока не попали в какой-то бар, где до этого еще не бывали. Там и подошел к ним Джон. Он пытался заговорить с Микки, но она уже пребывала в состоянии почти полной прострации и к разговору расположена не была. Лена, значительно более устойчивая к воздействию винных паров, пробовала отогнать настырного кавалера:
-- У женщины горе и она не желает ни с кем общаться!
Однако он оказался настойчив и сумел-таки заполучить номер телефона. Не уверенный в том, что этот номер окажется правильным, он все-таки решил попытать счастья. Неожиданно ему ответил девичий голос:
-- Мамы нет, она в больнице.
Подруга Катя, узнав историю знакомства Микки и Джона, немедленно заподозрила его в самых ужасных пороках и черных мыслях, не в силах поверить, что нормальный мужчина может проникнуться искренним чувством к мертвецки пьяной женщине, во вторую встречу обнаруженную им в наркологической клинике, не помнившей ни его, ни факта знакомства.
Джону и самому было трудно в это поверить. Но вопреки здравому смыслу, он влюбился в Микки с той первой встречи.
Их отношения развивались стремительно и очень быстро взлетели на невероятную высоту, после чего обычно начинается сползание вниз. Но их жизнь подчинялась каким-то иным законам и правилам. Они будто воспарили над миром, с его условностями и обыденностью. Джон был всегда рядом, поддерживая и вытаскивая Микки из самых безнадежных ситуаций. Он разыскивал ее всякий раз, когда она пропадала, где-то скитаясь, ночуя в парках и трейлерах, мог обнаружить ее уснувшей на грязном газоне или в заброшенном доме.
В одном из таких скитаний она потеряла свою любимую овчарку, не в силах вспомнить, как это произошло. А однажды, неведомо откуда, к ней прибился бездомный пес устрашающего вида, которого она с радостью приютила, в глубине души надеясь, что, кто-нибудь отнесется столь же милостиво к ее потерявшейся Лайме.
Дочь, годами стойко сносившая все материнские выходки, стараясь вытащить Микки и вернуть к нормальной жизни, в конце концов, потеряла надежду и уехала в Калифорнию к отцу.
Микки и сама пыталась бороться со своей болезнью, не желая опускаться на самое дно. Бездна, приоткрывшая перед ней свои врата, теперь уже чаще пугала, чем влекла. Но ей далеко не всегда удавалось выйти победительницей в этой борьбе. Время от времени она уходила в запои, заканчивавшиеся, как правило, на больничной койке - сама она уже не могла справиться.
Из больницы она появлялась посвежевшей и помолодевшей, словно после отдыха на курорте.
Джон являл чудо терпения, правда, периодически - в ответ на ее очередной срыв - заявлял, что умывает руки, и больше ей не удастся его разжалобить, но все это оставалось лишь угрозами, хотя Микки каждый раз принимала его слова всерьез и ужасно переживала. Иногда, взбешенный, он на некоторое время действительно исчезал, но вскоре появлялся снова.
Джон не переставал удивляться, как ему удается так долго мириться с ее срывами и исчезновениями. Порой, он был готов все бросить, твердо решал не иметь с ней никаких дел, но уже через несколько дней начисто забывал обо всех своих разумных планах. Он ничего не мог с собой поделать: ему было необходимо видеть ее, быть рядом. Она словно приворожила его. Ни одна женщина не имела над ним такой власти и не привязывала его к себе так крепко. Он пытался разобраться, что в ней было такого необыкновенного, такого, что не могли разрушить ни ее запои, ни жуткие сцены, свидетелем которых он не раз становился. Разумеется, секс - эта основа основ - был безупречен, но ведь не только это. Рядом с ней он словно оттаивал, дышал полной грудью и чувствовал, что живет не напрасно. Она наполнила его существование смыслом, которого он прежде не ведал. В его жизни было много женщин, но они проходили одна за другой, не оставляя в памяти сколько-нибудь заметного следа - так, отдельные штрихи. Иногда попадались более яркие личности, но, в основном, воспоминания об этих женщинах сплелись в некий единый образ, в сплав характеров, мыслей и желаний, в слившиеся воедино лица и тела. Ни одна из них не затронула его особенно глубоко - он искал лишь легкого забвения от унылой и безрадостной домашней жизни.
Джон жил с семьей в большом доме, оборудованном и отделанном его собственными руками. С женой они прожили четверть века, да так и не собрались зарегистрироваться (вначале было недосуг, а потом как-то позабылось). Поначалу эти отношения не казались Джону достаточно серьезными и прочными. Однако у них родились две дочери, привязавшие их друг к другу крепче любого брачного контракта.
Жена никогда не интересовалась его жизнью вне дома: ни его работой, ни друзьями, ни увлечениями, к которым относилась скорее негативно. Джон был заядлым авто- и мотогонщиком, сам конструировал невиданные спортивные модели, для чего построил огромный гараж-мастерскую, где фактически и жил. Он подбирал повсюду старые, бесхозные мотоциклы, детали и агрегаты, которые без устали разбирал и собирал, варил и паял. Он пробовал привлечь жену хотя бы в качестве болельщика, но она демонстративно игнорировала все, что так его занимало, никогда не приходила на соревнования и не сопровождала его в поездках. Постепенно Джон оставил надежды заинтересовать ее и замкнулся. Так они и существовали в общем пространстве, насквозь пропитанном напряжением и неодобрением, но в конфликты и скандалы не ввязывались. Чтобы не коротать вечера дома у телевизора, Джон перешел на работу во вторую смену, благо специалист его уровня мог диктовать условия и сам выбирать удобные часы. А после работы, ближе к полуночи, он нередко позволял себе забрести в бар, чтобы снять напряжение. Там время от времени он и встречал своих мимолетных подруг, этакие необременительные контакты, вполне устраивавшие обе стороны. Жена, разумеется, догадывалась о его романах, но никогда не заговаривала на эту тему. Она не беспокоилась до тех пор, пока он продолжал участвовать в жизни дома и оплачивать счета.
Если бы кто-нибудь спросил Джона, нравится ли ему такая жизнь, он бы в ответ только пожал плечами. Сам он старался не задавать себе этого вопроса, просто двигался по ставшему привычным кругу. Конечно, иногда его посещали мысли разорвать этот круг, но время шло, а все так и оставалось.
И вот тут ему встретилась Микки. Едва взглянув на нее, появившуюся на пороге бара, он почувствовал какое-то странное волнение, его будто подтолкнула к ней неведомая сила, и дальше он уже действовал, словно по чьей-то указке.
Микки сразу же очень серьезно и заинтересованно отнеслась к его делам и увлечениям, без рассуждений приняла страсть к гонкам и даже к бесконечным ремонтам и усовершенствованиям, с удовольствием ездила с ним на соревнования, научилась и сама гонять на мотоцикле и картинге. Им было удивительно хорошо вместе, такое редкое совпадение физического и духовного начал. Даже внешне они смотрелись очень недурно: оба высокие, стройные. Она - яркая, сероглазая блондинка, что замечательно контрастировало с его буйной темной растительностью и угольно-черными глазами.
Им случалось и ссориться, и даже скандалить, вернее, скандалила Микки, а Джон просто разворачивался и уходил, чтобы переждать бурю и дать ей возможность охладить пыл в одиночку, вместо того, чтобы осыпать его бранью и швыряться тяжелыми предметами. Чаще всего их ссоры возникали из-за Миккиного пьянства.
В разгар одной из ссор Микки заявила:
-- Я готова пройти курс лечения, но и ты должен изменить свою жизнь. Я больше не желаю ни с кем тебя делить. Мне кажется, что пяти лет вполне достаточно, чтобы сделать выбор.
Она никогда раньше не ставила условий и, казалось, легко мирилась со сложившейся ситуацией. От неожиданности он растерялся и только после долгой паузы ответил:
-- Я должен подумать, такие решения не принимаются на ходу, дай мне несколько дней.
Микки ждала и крепилась. От Джона не было никаких вестей. Первые дни она не особенно волновалась, уверенная, что он вот-вот объявится, позвонит и рассмешит ее одной из своих неизменных шуток или просто войдет с чемоданом в руке. Но прошла неделя, а он все молчал. Катя ужасно беспокоилась, что Микки сорвется. Она ежедневно звонила, проверяя, все ли в порядке. Микки заверяла, что держится, только все горше и безутешнее плакала в трубку. Но постепенно ее голос начал звучать иначе, он менялся от звонка к звонку, что могло означать только одно. Катя уже готова была везти ее в больницу, но Микки неожиданно пропала, оставив ей ту самую записку у соседки.
Когда Джон вошел в гостиничный номер, Микки сидела на постели среди цветов, с открыткой, зажатой в одной руке, и коробочкой с кольцом - в другой. Она не шевелилась, а из-под ее крепко зажмуренных век катились слезы.