Розовым позолотом осыпался предзакат сквозь рваные тучи небольшим, нежным таким пятнышком на ветхие доски домика напротив меня. Его рёбра темнели и пучились в отчуждённой надежде. А грусть навевалась сама по себе, в охапке нёс её суровый, почти предзимний ветер. Рука поглаживала столик - шершавый и по-волчьи серый. Он давно уже подгнивал и косился на бок, в его позе даже читался один лишь застывший взгляд - вот просто взгляд и всё. Взгляд, которому не нужны глаза, что бы быть. В центре его существования давно покоился гранёный стакан, звонко подрагивающий от порывистых дуновений. Матовый от времени, почти седой, с мутными завихрениями - то острыми колтунами нечёсанной бороды указует пути забытый бог. Белёсый налёт, плеяды усохших галактик. Можно поскрябать пальцем, брюхо звёздам пощекотать.
Оглушительно тихо среди окрестных лесов и полей, когда ветр на мгновение смолкает. Деревья почти все облетели. Обнажённые, они и не думали никого стесняться - в них читалась нездешняя отрешённость. Да и кого? Напротив меня, на лавке у домика, сидит крохотный мужичок в потёртом ватнике, смотрит куда-то сквозь всё сущее и проявленное с довольным видом приоткрыв беззубый рот - перед такими чудаками не испытывают стыда даже люди.
Внутри что-то всё отчётливее самоозарялось от созерцания отсвета над головой доходяги - будто задрожала икона, вдруг замрела огнём обрамляющая затылок дуга.
Ветер кружил и метал берёзовые листики, трухлявые серёжки и оторванные лапки шишек. Вращал их быстро, закручивал, поднимая с земли жухло-жёлтую взвесь. Деревья танцевали в осенней метели - от их раскрепощённой, неуловимой одушевлённости движений становилось чуточку лихо. Хорошо, что им безразлично.
Что я тут делаю, и кто этот господин - мне было совершенно неважно. Хотелось крепко накатить. Или хотя бы закурить папиросу - но ничего такого у меня с собой не обнаружилось - лишь только в груди пробивались ледяные и энергичные ключи, а по телу разливалась освежающая колодезная вода. Проступила она вскоре наружу, увлажнила зрачки. В сварливом ветре слышался далёкий, трепетный перезвон - тук-тук... тук-тук... Хрустально-женская, знакомая до боли мелодия, которую не изловить. Как интересно, как хорошо стало! Завораживает!
Слёзы захлестали ручьём, украшая невзрачный стол крапинкой солёного ливня. Таящийся в небе свет согревал, он был уже едва различим и растворялся в неразрешимых знамениях. Стакан был теперь полон почти до краёв - на дне его копошилась скорая ночь. Его аккуратно взяла трясущаяся рука... Зачем он пьёт чужие слёзы? Наверно просто жажда или опохмел.
Гудело бездонное небо, взволновались проступающие в меркнущей голубизне звёзды, и травы отжившие пели, шумели утробно берёзы с осинами.
Истаял заход и потемнело резко, строго - поёжилась высь. Стихли ревущие огненные цветы. Чёрная фигура напротив утопает в густом сумраке, в ней посюстороннего больше нет. Пригляделся - и правда. Над макушкой тускло мерцает подобие нимба - то украденный ломтик почившего солнца.