На прилавке чахли заветренные котлеты и салаты советской наружности, а за стеклянной витриной, помимо слипшихся рисовых образований и прочих кулинарных изысков лежала страшная голень курицы, похожая на Кыштымского карлика.
Я долго стоял перед выбором, что же из предложенного будет наиболее безопасно отправить в желудок, при этом расценивая вкусовые качества каждого блюда. Мой аппетит явно портился, пока я жадно изучал глазами выложенное на тарелках. До дома ещё добраться надо, а это не скоро. Желудок был давно пуст и громко требовал своим урчанием наполнить его.
Мне вдруг вспомнилось, что всего в паре километрах отсюда, по этой же дороге, есть вполне приличная закусочная, - так мало того, что там чисто, уютно, свежая и вкусная еда (помнится, там сырники со сметаной были весьма недурны), она ещё и дешевле. Почему мы каждый раз останавливаемся именно в этом, нелепом с виду, оббитым какой-то гнутой пластмассой домике, внутри которого царит полнейшая антисанитария и кормят дерьмом недельной давности?
Я перевёл взгляд на инициаторов посещения этой сомнительной заезжаловки, - водителей автобусов. За столами, украшенными замызганной клеёнкой, сливаясь со стенами, сонно сидели неопрятные мужички, и неспешно кушая ждали, когда им принесут добавки. Их выдавало позвякивание ложек, жующие рты и тихое, смакующее чавкание, иначе можно было бы подумать, что это просто диковинные 3D фотообои. Уверен, они уже много-много лет по старой традиции здесь останавливаются подзаправить телеса. Я бы повесил картину этой трапезы c бесконечной рекурсией прямо у них над головами вместо трухлявого, как пень, телевизора, что бы они всякий раз, потирая горчичный ус, тыкали пальцем в самих себя и улыбались, - должен же хоть кто-то здесь улыбаться! Но ведь загундели бы шофера, да потребовали телевизор на место вернуть. Картина-то, не интересна, статична для глаз крутящего всю жизнь баранку. А в телевизоре вон сколько всего.
- Людок, добавки неси! - пробасил один из мужчин, доскрябывая в тарелке остатки царапающей её стенки застарелой гречки.
Неопределённого возраста грузная женщина с очень помятым лицом, обёрнутая в грязный фартук цвета моря, абсолютно синхронно просьбе несла источавший пар поднос едва успевшему окликнуть её водиле.
- Молодой человек, вы что нибудь выбрали?
Эта женщина определённо знает секрет мгновенных перемещений в пространстве. Тем временем, она успела обслужить всю небольшую очередь, и я остался у прилавка один.
- А, да... - так ничего толком и не выбрав, я вновь посмотрел на Кыштымского карлика. Он лежал в мутно-бежевой тарелке, запечёный и ссохшийся; запрокинув ногу за ногу, он смотрел на покупателя беззаботным пляжным прищуром отсутствующих глазниц. Кто знает, сколько этот бедняга здесь уже провалялся, - по крайней мере, напротив него висел телевизор, а по такой жизни это, признаться, не так уж наверно и плохо.
Купив в итоге в три дорога маленькую шоколадку, я вышел на улицу. Трасса почти не шуршала, - была глубокая ночь, томно зевающая пастями плывущих подальше отсюда облаков. Справа простиралось поле, своим ночным одеянием прикрыв нижнее бельё снега. Там, где поле заканчивалось, виднелись далёкие огоньки пары домишек, пристроившихся к полоске то ли леса, то ли огромного чёрного провала, что в этом неподвластном времени местечке служит отправной точкой в никуда. Одинокий фонарь над бетонной ступенькой у входа в харчевню шаловливо болтался, освещая лишь порог и периметр пары метров вдоль стен, обильно зассаный, с пробивающимися из сугробчиков дырами от усердных и судя по всему, частых струй.
Через минут пять водители справятся с едой, и мы сыто отчалим по узкой ленте асфальта в зимнюю, кромешную даль.
Сколько бы лет ни прошло, сюда не стоит возвращаться только для того, что бы понять, что всё осталось по-прежнему. Наверно, единственное, ради чего это стоило бы сделать, это выкупить Кыштымского карлика и передать наконец его в музей.