Тик-так, тик-так.... Не тикайте! Эта ночь - без дна. Бездна. Дом живой, он скрипит половицами, насвистывает ветром в оконных щелях, скребет лапками насекомых за обоями. Темно, хоть глаз выколи, тьма душит, пугает внезапным сквозняком, словно проскользнувшим привидением, наваливается гробовой крышкой, она тоже живая, и ей тоже страшно.
Тик-так, тик-так.... Тиканье часов отчетливо, как выстрелы. Надо уснуть или встать, включить свет, закурить, успокоиться, но мне ничего не хочется, просто лежу, глядя в ночь, и думаю, что так докачусь до психоза. Напротив кровати - зеркало, большое трюмо, в нем бродят какие-то отсветы, хотя откуда здесь отсветы, дверь заперта и плотные занавески зашторены.
Когда-то, лет сто назад, было утро, день и вечер, и смеющееся солнце, и грибные теплые дожди, и шоссе с тополиным пухом и проносящимися мимо машинами, и.... Утонуть бы в этой тьме, раствориться тенью, забыться и забыть. Только не думать! На извечные вопросы "за что?" и "зачем?" существуют такие же извечные ответы: "за все" и "затем".
Что-то возится на чердаке, осторожно, но слышно, перебивает даже стук часов. Кошки, наверное, здесь много кошек, пушистых и короткошерстных, оголодавших, встречающих тебя противным мяуканьем, ластящихся в надежде выпросить кусочек. Я иногда подкармливаю их, хотя не люблю животных. Растения я тоже не люблю, в горшке на подоконнике торчит скелет засохшей бегонии, давно пора выкинуть.
Скрип. Это дверь. Да, дверь, наверное, сквозняк, а сердце уже подкатывает к горлу, колотится в ужасе: что это, что?! Я вскидываюсь на постели.
- Здравствуй.
Он подходит совсем близко, черный, чернее, чем окружающая тьма, но его шерсть красиво отливает серебром в отсвете поднимающейся луны, мертвенным зевом прихватившей занавески. Глаза на волчьей морде человеческие, светлые.
- Здравствуй, - соглашаюсь я.
Его лапы постоянно меняются, вдруг становясь человеческими руками с длинными тонкими пальцами, и снова - лапы, черные подушечки с ятаганами когтей. Мне не страшно. Страшно было минуту назад погружаться в черную бездну собственной боли. А это... существо или галлюцинация не пугает, только пробуждает любопытство.
- Ты... кто?
- Ты знаешь.
- Знаю, - киваю я, хотя не знаю, только догадываюсь. - Зачем ты пришел?
- Тебе надо было... поверить. Меня прислали.
- Вера нужна всем, - смеюсь я. - За что же мне такая честь?
- Это не честь, - тяжело говорит он. - Вставай.
Я соскакиваю с постели, пытаюсь коснуться его плеча, но пальцы проходят насквозь, не встречая препятствия.
- Идем, - говорит он.
- Куда? - невольно оглянувшись, я вижу на диване свое тело, распластанное, оно глядит в потолок пустыми глазами, рот открыт в беззвучном крике. Но мне не страшно, и от этого в душу набирается неприятный холодок. Хотя, говорят ведь, рабам нечего терять, кроме своих цепей. Я невольно улыбаюсь. - В ад? Интересно, что вы мне приготовили - вечный огонь? Черти со сковородками, грешники на вертелах....
- Ты получишь заслуженное.
Меня выворачивает. Мир дрожит в беззвучном хохоте и возвращается на круги своя.
...Тик-так, тик-так.... Не тикайте! Эта ночь - без дна. Бездна. Тьма душит, наваливается гробовой крышкой, она тоже живая, и ей тоже страшно. Страшно до ужаса, до сумасшествия, но разве может сойти с ума стихия? Разве может потерять рассудок мертвец? О, что только я ни отдала бы за безумие, за возможность забыть свои мысли! Те самые мысли, перед которыми даже смерть кажется веселым приключением, они вскрывают душу без жалости, неспешно и деловито, как патологоанатомы труп в морге, бьют наотмашь, режут, жгут, глушат, рефреном, адом, моим личным адом.... И это - навсегда.