- Какой восхитительный цвет! - тоном знатока, но скорее из вежливости произнес Кумо, разглядывая настой в подставленной лучам послеобеденного солнца пиале.
- За чай у меня отвечает Шицу, - ответил бакку Гэмон и едва заметно кивнул, обозначая, что принимает похвалу.
- Юноша, проводивший церемонию?
- Да, он.
- Хороший слуга, должно быть, обходится недешево?
- Он полностью оправдывает затраты на содержание.
- О! Не сомневаюсь. Это, кстати, не его цитра? - Кумо покосился на стоящий в углу комнаты инструмент под шелковым пологом.
- Нет. Играю сам. Мое искусство требует поддержания проворства и ловкости пальцев, а цитра для этого подходит лучше всего.
- Бесспорно, - Кумо пригубил и отставил пиалу на столик. - Кстати, если уж мы заговорили о деньгах... - рука посланника Ирогавы выудила из складок одежды и уложила рядом с чашкой конверт из толстой красной бумаги, в каких обычно передавали значительные суммы. Иные, впрочем, не приличествовали положению наместника провинции.
Гэмон удостоил конверт лишь мимолетным, лишенным любопытства взглядом.
- Не подумайте, - учтиво продолжил Кумо, - я не столь невежественен, чтобы предлагать деньги духовному лицу. Тут, - он легонько коснулся пальцем красной бумаги, - расписка на зерно. Годовой паек для ста человек. И это пожертвование в пользу Обители - только задаток. Оно будет как минимум удвоено после представления.
- Вот как? И в чем причина столь неслыханной щедрости? - Гэмон и вправду заинтересовался.
- Дело в том, что господин Ирогава получил из столицы письмо на золотой бумаге, исполненное синей тушью... - Кумо замолк, изображая тяжелые переживания.
- Не продолжайте. Я хорошо знаком с придворным этикетом! Слова, рвущие сердце, излишни! - подыграл ему Гэмон. - Скажите лишь кто, где и когда.
- Благодарю Вас! Ибо описывать все перипетии выше моих сил! Вам надлежит поразить своим выступлением невесту наместника - госпожу Токинада. Это должно произойти в его загородной резиденции, на закате в праздник Первого дня весны. Госпожа - обладательница безупречного вкуса в самых разных изящных искусствах, но более всего она ценит театр. Господин Ирогава вызвал из Столицы труппу Канотаки сыграть ее самую любимую пьесу.
Он приглашает и Вас дать выступление. Наместник очень рассчитывает на Ваше искусство и надеется, что Вы его не подведете. Провал совершенно недопустим, это будет катастрофа. Для всех, - последнее слово он выделил, произнеся его с особой вкрадчивостью.
- Хорошо, я согласен.
- Тогда, - рядом с красным конвертом на столе появился голубой, - Вот пропуск в поместье.
***
- Господин Гатаи Гэмон! - хозяин мастерской Суразука склонился в угодливом поклоне и вытаращил глаза, отчего стал похож на загнанного в ловушку зайца. - Произошло ужасное недоразумение! Ремонт Вашего инструмента не завершен! Мастер, который им занимался, допустил ошибку, и нужно время, чтобы устранить ее, - выпалил он.
Гэмон поднес пиалу к губам и, не позволяя бушевавшему внутри неистовству вырваться наружу, принялся пить, считая крохотные глоточки. На двадцатом гнев улегся достаточно, чтобы он смог говорить ровным голосом.
- Это недопустимо. Праздник уже завтра, а на дорогу уйдет целый день.
- Да, господин, я все понимаю. Я очень подвел Вас. Конечно. Но, даже разрезав меня на куски, Вы не измените того, что инструмент не готов.
- Это полностью уничтожает Вашу репутацию.
- Вы абсолютно правы, я сгораю от позора... и все же рассчитываю выйти из ситуации, сохранив лицо.
- Что же позволяет Вам надеяться?
- Другой инструмент!
- Другой?
- Да, у нас есть готовый. Хотя он и выполнен по вкусу иного заказчика, ни в чем не уступает тому, что был изготовлен нами для Вас. И если Вы проявите милость и примете его в подарок, мы надеемся, что нам удастся загладить свою вину!
- А что же Вы намерены сообщить тому заказчику?
- О, не волнуйтесь: к сроку, когда он явится, мы изготовим другой.
Гэмон углубился в раздумья. С одной стороны, использовать инструмент, к которому не успел приноровиться - это большой риск. Мало ли как тот себя поведет? С другой, альтернативы все равно не было.
Бакку тяжело вздохнул и, бросив исподлобья угрюмый взгляд, велел принести изделие.
Лакированный футляр из драгоценного черного дерева, покрытый строгим и лаконичным серебряным узором, в самом деле вызывал восхищение. Открыв крышку, он обнаружил, что и сам инструмент столь же великолепен внешне. Полированная до зеркального блеска поверхность словно приглашала дотронуться.
Гэмон извлек его, прикидывая насколько удобно тот лежит в руке. Инструмент подходил идеально. От щелчка ногтем он издал высокий чистый звук. Бакку опробовал изделие и, поупражнявшись некоторое время, пришел к выводу, что оно вполне годится.
- Я принимаю твое предложение. Как его назвали? - спросил Гэмон.
- Весьма поэтично, - добавил он, услышав ответ Суразуки.
***
"Есть дни, когда дева удачи скрывает за веером свое лукавое лицо" - так подумал Гатаи, когда лошадь, запряженная в нанятую им двуколку, оступилась на крутой горной тропе и сломала ногу. Особенно досадно становилось оттого, что персональный гороскоп Гэмона, составленный славившимся безупречными прогнозами астрологом Вакуру, обещал беспрепятственное достижение целей с грандиозными и чрезвычайно благополучными последствиями.
Лошади было уже ничем не помочь: с такими повреждениями животные не поднимаются. Это понимали и бакку, и даже сама Сливка. Молодой возница по имени Удзуро тоже понимал, вот только никак не хотел принимать.
Гатаи видел, что старая кобыла была не просто источником заработка: Удзуро привязался к ней всем сердцем. Бессильно опустив плечи, извозчик стоял возле заходящейся от боли любимицы, не зная, что предпринять. По щекам безудержно бежали крупные капли.
- Ей нужно помочь, - Гэмон положил руку ему на плечо и крепко сжал.
Пальцы бакку стальными крючьями впились в плоть, отрезвляющей болью возвращая возницу в реальность. Удзуро обратил к нему распухшее лицо, но всхлипы не дали словам сорваться с дрожащих губ.
- Только мучается зря, - продолжил Гатаи, и возница закрыл ладонями мокрые глаза. - Удзуро, - Гэмон силой отвел руки возницы от лица, - у тебя есть лакомство для Сливки? - тот утвердительно кивнул. - Неси. Неси все.
Пока Удзуро искал угощение, бакку приготовил меч.
Возница вернулся с полотняным узелком, в котором оказались высушенные без косточек сливы.
- Дай ей! Успокой и прикрой Сливке глаз, чтобы не испугалась, - велел Гэмон.
- Она...
- Ничего не почувствует, - ровным голосом пресек колебания бакку.
Удзуро приблизился к лошади и опустился на колени. Во взгляде тянущей к нему шею Сливки читались боль и страх. Из глаз катились жгучие градины. Она растерянно и с мольбой смотрела на Удзуро, ища помощи.
Возчик выбрал самую крупную сливу и подал ей на ладони. Кобыла на мгновение замешкалась, затем потянулась губами и взяла угощение. Тот подал ей следующую, потом еще одну и еще. Он ласково гладил морду Сливки, шептал ей что-то нежное, успокаивающее, не позволяя терзавшим его мучениям прорваться наружу.
На мгновение лошадь расслабилась и затихла, будто забыв о муках. Наступил момент безмятежности. Казалось, что она ребенок, уснувший на руках у матери.
Удзуро положил ладонь на глаз Сливки. Она даже не вздрогнула, когда острие меча Гэмона, пробив височную кость, вонзилось в мозг.
Возница прижал голову лошади к груди и, дав волю чувствам, зарыдал в голос.
Бакку отер от крови клинок и убрал его в ножны.
Отнявшему наконец голову мертвой кобылы от груди Удзуро почудилось, что на ее морде застыла та самая блаженная улыбка, с какой Сливка еще жеребенком находила материнское вымя.
Возница подумал, что именно такая должна быть у лошади, скачущей по бесконечному небесному пастбищу со вкусом сладкой сушеной сливы на губах. Не нарушивший ее покоя удар был исполнен с великим искусством. На душе Удзуро сделалось легко и спокойно.
- Я должен теперь отплатить за Вашу услугу, - произнес Удзуро, приблизившись к Гэмону, который напряженно всматривался в линию горизонта.
- Это не требует беспокойства, - не оборачиваясь, ответил бакку.
- Надо. Я так чувствую. У себя внутри, - непреклонным тоном возразил извозчик.
- Хм, - Гатаи пожевал губу в раздумье, - видишь парус? - он указал на излучину реки.
- Вижу, - подтвердил Удзуро, когда, приложив ладони ко лбу козырьком, наконец, различил торговый сампан.
***
- Что ты там делал? - спросил купец и хозяин сампана Камада Онгон у только что вытащенного нагим из студеной воды Удзуро, которого гребцы, завернув в одеяло, с чашкой водки усадили на палубе.
- Й-йа, х-хот-тел на-нять л-ло-дку! - стуча зубами от холода, но все же учтиво ответил тот.
- В какое же место ты сунул деньги? - иронично поинтересовался купец, и команда дружно загоготала.
- У н-него! - извозчик, не понявший юмора, указал на одинокую фигуру Гэмона на берегу и жадно отхлебнул обжигающую жидкость.
- Кто это?
- Это б-ба-к-ку, чел-ловек м-ми-ло-с-сер-дно-го ис-кусс-тва, его оч-чень ж-жду-ут. У на-мест-ника. З-зав-в-тра.
- Вот как? - произнес Камада, подозрительным взглядом прочесывая поросшее редким кустарником побережье в поисках пригодных для засады разбойников мест.
- Д-да.
- Он заставил тебя искупаться в зимней реке, чтобы предложить подвезти до Кусётоно?
- Не заставлял. Я сам.
- Почему? - изумился купец.
- Он изба-вил мою л-ло-шадь от пре-дсм-ерт-ных ст-рад-ан-ий. Од-ним уда-ром м-ме-ча. Я хо-тел отпл-ати-ть ему.
- Мы же могли не вытаскивать тебя.
- Ни-чего луч-ше я н-не при-думал.
- Правь к берегу, Кагасу! - после недолгих размышлений крикнул купец кормчему.
- Я - Камада Онгон, хозяин лодки, - соблюдая приличия, представился он немного погодя, встав на носу сампана.
- А я - Гатаи Гэмон, бакку из Обители Умиротворенного озера.
- Парень, - купец небрежным жестом показал за спину на Удзуро, - сказал, что тебе срочно нужно в Кусётоно.
- Это так. Дело не терпит промедления.
- Ты готов хорошо заплатить?
- Да.
- Но учти, мне не нужны расписки.
- Бакку не могут притрагиваться к деньгам...
- Он сказал, что ты - человек милосердного искусства. Я приму в уплату представление.
- Хорошо, после...
- Нет, господин Гатаи, - оборвал его купец, - у нас тоже мало времени. Не переживайте, такое совпадение не случайно! Нас свели сами боги, а значит, мы под их покровительством, и нам во всем будет сопутствовать удача. Вы обязательно успеете. Нужное место нам как раз по пути. Одно короткое представление для моей тетушки. Это не займет много времени, а после ребята налягут на весла и будут грести всю ночь, чтобы к рассвету доставить Вас в Киригасу. Оттуда до поместья не более трех часов пешком.
- Я полагаю, обсуждению эти условия не подлежат? - вздохнул Гэмон.
- Верно.
- Тогда договорились.
***
- Черти слепошарые! Олухи дерьмоголовые! - неистовствовал купец, в ярости мечась по лодке. - А ты куда смотрел, обезьяна косоглазая? - бросил он виновато потупившемуся кормчему. Однако сдвинуть с места намертво севший в ночной темноте на мель сампан эти "заклинания" нисколько не помогали.
Гатаи устроившийся на тюках с товаром, сохраняя выражение безупречной невозмутимости на усталом лице.
- Простите, бакку! Я... - Гэмон остановил его спокойным жестом.
- Никак?
- Нет. От удара в днище открылась щель. Даже если снимем лодку с мели, ей нужен ремонт, а иначе станем главным угощением на пиру у речных демонов.
Бакку тяжело вздохнул, на все лады костеря про себя Вакару и его гороскоп.
- В какой стороне поместье господина Ирогавы и как далеко до него отсюда?
- Ну-у-у, - купец задумчиво потер подбородок, сверяясь со звездами, - идти надо в том направлении, - он указал рукой. - А вот, сколько времени займет дорога, я не знаю. Там дальше горы, но я слыхал, что местным известны короткие пути через пещеры. До гор добраться тоже непросто, там полно болот. Да и в самом лесу кишат разбойники. Я бы не совался в эти места без крайней нужды.
- Что же ты предлагаешь, Камада?
- К стыду своему, ничего!
- Значит, крайняя нужда у меня есть, - усмехнулся Гэмон.
Выпростал замысловатый узел, которым был завязан один конец подпоясывавшей его веревки из петли на втором и начал раздеваться.
- Бакку, а... - лодочник замялся.
- Четверть прибыли пожертвуешь монахам, и мы в расчете. Зерном!
- Благодарю, бакку! - воодушевился купец.
Гэмон связал в тюк одежду, футляр с инструментом и оружие, поднял его над головой, шумно выдохнул и прыгнул за борт в ледяную воду.
***
- Рад приветствовать тебя! - с неприкрыто наигранной вежливостью осклабился оборванный детина, демонстрируя частокол пожелтевших кривых зубов. - Я - Тэсицуне, - продолжил он паясничать, не дождавшись от Гэмона ответа.
- Гатаи Гэмон, бакку, - кратко представился тот, высматривая в пелене предутреннего тумана сообщников грабителя.
- Какая нужда привела тебя, Гатаи Гэмон, сюда в такую рань?
- Я следую в горы, чтобы, вести жизнь аскета, умиротворяя дух в молитвах и медитациях, - в свою очередь съёрничал бакку, насмешливо посмотрев на визави и демонстрируя, что не даст слабины.
- Что же, твои намерения благи и достойны высшей степени почтения! - вдохновенно подхватил пикировку Тэсицуне. - Но знаешь ли ты, что здешние места изобилуют опасностями? Тут полно полян, в мгновение ока оборачивающихся коварными трясинами! В чащах скалят зубы хищные звери, с урчащими пустыми утробами. В кронах деревьев воют ужасными голосами самые злобные из лесных демонов. Но самая большая угроза для одиноких путников исходит от разбойников. Здесь этих сволочей, что блох на бродячей собаке!
Но, видно, ты на хорошем счету у богов, раз встретил нас - братство Вольных лучников Куцубэри! Ведь пока мы рядом, никто из них не посмеет приблизиться к тебе и на три полета стрелы. И мы с радостью проводим тебя в горы! Правда, братья? - скорчив насмешливую гримасу, обратился Тэсицуне к выступившим из-за деревьев сообщникам.
- Правда! - откликнулся нестройный хор. Кто-то из головорезов, не удержавшись, заржал в голос.
- Я весьма благодарен Вольным лучникам Куцубэри за предложенную любезность. О, как бы я хотел ею воспользоваться! Но увы. Будучи бакку, я не имею при себе средств, а потому не смогу по достоинству расплатиться за столь почетный эскорт, - неторопливо выговаривая слова, возразил Гэмон, чем изрядно позабавил предводителя головорезов, похоже, питавшего подлинную страсть к безвкусной выспренной велеречивости.
- О! - Тэсицуне сделал экспрессивный жест. - Не стоит беспокоиться о размере платы, когда речь идет о столь праведном деле как отшельничество. Твоих меча, вещей и одежды, будет вполне достаточно. Тем более что удаляющемуся от мира все эти предметы не нужны.
Они только мешают аскезе. Да и подниматься в горы с ними куда как тяжелее. Вот мы и облегчим твою ношу, бакку, - издевательская ухмылка Тэсицуне расплылась еще шире от самодовольства. Он определенно пребывал в восторге от собственного остроумия.
- Уверяю, никаких лишних вещей, без которых я мог бы обойтись, у меня при себе нет, - невозмутимо возразил Гэмон.
Голос его звучал ровно, давая понять, что он не испытывает страха. Бакку цепким взглядом изучал головорезов, обступивших его с написанным на рожах злорадным торжеством как у кота, наконец-то загнавшего в угол докучливую мышь.
Он насчитал четырнадцать. Вид их был жалок: выпачканная и давно не латанная оборванная одежда, грязные тела, сальные волосы. Видимо, дезертиры жили в лесу уже долго.
- Ну как же? - в фальшивом изумлении вытаращил глаза главарь. - Вот зачем тебе меч? Ты ведь теперь среди друзей! Под надежной охраной молодцов Куцубэри, каждый из которых без промаха с двух сотен шагов поражает в глаз бегущую свинью, - последние два слова он выделил голосом, - Согласись, меч в такой компании - вещь излишняя. Совершенно бесполезная вещь. Поэтому положи его на землю и чуть отойди. Мы избавим тебя от обузы, - Тэсицуне сопроводил слова властным жестом, по которому его люди приподняли оружие.
В утренней тишине Гэмон отчетливо расслышал, как натягиваются луки.
- Хорошо, - бакку безропотно неторопливым движением стянул перевязь с клинком, так же неспешно опустил его на траву и отступил.