Кирпичный обломок догнал меня в тот момент, когда я уже почти добежал, совсем было успел к спасительному окошку подвала.
Бок мигом онемел, лапы подкосились, а тело по инерции ещё немного проехалось и я врезался головой в бетонную стену.
Провал в темноту.
Но вот, медленно, по крупинке сознание просачивается обратно. И новое обретение себя не доставляет радости. Мир вокруг: побеленные стволы деревьев, заросли кустарника, угол мусорного бака - всё утратило привычные чёткие очертания, стало зыбким, ненадёжно-расплывчатым. Невесёлые дела...
Сотрясение мозга?..
Да, так и есть, вот уже стало подташнивать...
Очень хочется поддаться бессилию, дурноте и головокружению, расслабиться, утонуть, раствориться в ласково обволакивающем мареве...
Нельзя.
Нельзя!
Я сказал, - нельзя!!!
Там - в зыбком зябком мире - раннее утро.
Уже отзвонили колокольчики молочниц. Значит, скоро из подъездов потянутся собачники со своими скулящими питомцами. У них ежедневный утренний ритуал. Прогулка.
Ох, сколько же удовольствия получат эти блохастые 'друзья человека', обнаружив такой нежданный подарок - моё израненное беспомощное тело!..
Ни фига!
Облезете, шавки шелудивые!
Вот сейчас полежу ещё немного, накоплю сил для рывка и закончу вчерашний путь к спасению. В подвал. Ведь осталось-то: каких-то полметра вверх по вертикальной стенке...
Хотя, пожалуй, это будет самая трудная и, возможно, последняя из моих дорог...
***
Дороги.
Тропы жизни.
Я помню их все.
Помню самую первую.
Вот я - впервые выбрался из большого деревянного ящика, где появился на свет, и на дрожащих, спотыкающихся лапках боязливо шлёпаю прочь от матери в страшную неизвестность огромной тёмной комнаты.
Это, - когда любопытство в первый раз пересилило страх.
Мама. Тёплая, такая нежная, бескорыстно заботливая, родная.
Мама. За все эти промозглые годы я не забыл тебя. Твоё убаюкивающее мурлыканье, ласковые прикосновения твоего языка, мягко вылизывающего младенческую шёрстку...
Теперь, стоя у края, я понимаю: время, проведённое с тобой - лучшее в моей пёстрой, богатой событиями, напоённой многоцветными режущими воспоминаниями, жизни.
Мама...
Но всё когда-нибудь заканчивается. И наступил день, когда я отправился в следующую дорогу.
Хозяин - противно пропахший табаком огромный краснолицый человек - посадил меня, вместе с братьями и сёстрами, в плетёную корзинку и они с девочкой - моей первой хозяйкой - повезли нас на птичий рынок.
Я навсегда покинул ту первую, ставшую уже привычной и совсем не страшной квартиру.
И тебя, мама...
Сколько же всего нового: одуряющих запахов, непривычных звуков, пёстрых красок, мельтешащих картин обрушилось на меня разом! Ошеломлённый, я запомнил только их.
Правда, помню ещё, как ехал с рынка. Уже с другой девочкой - новой хозяйкой - и её матерью - нервной крикливой дамой, окутанной каким-то ненастоящим, тошнотворно-приторным духом.
Эта женщина, её отвратительный неестественный запах, сразу мне страшно не понравились. И, как оказалось, - не зря...
Первый год в новой квартире промелькнул незаметно.
Девочка возилась со мной целыми днями: обряжала в кукольные чепчики, платья или штанишки, таскала и баюкала на руках, мы подолгу увлечённо играли в 'догони бумажку' и 'прикати шарик', а когда я немного подрос - меня стали выводить гулять. На двор.
Не скажу, чтобы мне так уж нравились ошейник и цепочка, которые непременно одевались перед каждым 'выходом в свет'... но в остальном я был доволен. Жизнью, хозяйкой, собой. И, прогуливаясь на поводке, презрительно поглядывал на грязных худющих беспризорников, что вечно капались в мусорных баках...
А время шло. Из игривого неуклюжего подростка я вдруг превратился в молодого, вполне симпатичного... в общем, наступила моя первая взрослая весна.
Мир изменился. Или изменился я сам? Наверно, изменились мы оба - став ярче, чётче, объёмнее...
У нас появилась цель. У меня и у мира. И, что самое чудесное и удивительное, - эти цели совпадали.
Теперь целыми днями я торчал у окна, (на улицу меня почему-то выводить перестали), смотрел сквозь не мытое с осени стекло и хотел.
Хотел туда - в мир.
И, устав от бесконечного хотения, уже не просто переполнявшего, уже кипящего, бьющего наружу тяжкими густыми потоками, я громко орал, я носился по комнате, я рвал в клочья подвернувшиеся хозяйские вещи. Только чтобы немного погасить, утихомирить это...
Всё кончилось в один ясный мартовский день.
С утра мать хозяйки (та самая надушенная дама) названивала куда-то по телефону, потом долго и громко, до крика, разговаривала с дочкой в соседней комнате...
Ближе к обеду они, наконец, вышли, и заплаканная девочка подозвала меня. Подхватив на руки, она порывисто прижала меня к лицу, принялась нежно гладить, всхлипывая шептать что-то ласковое, успокаивающее...
А когда, замурлыкав, я привычно расслабился в хозяйских руках, подошла мать, быстро выхватила меня у девочки и засунула в большую дорожную сумку. Молния застегнулась. Я остался в темноте и недоумении.
Сильные острые запахи. Такими была наполнена наша квартира минувшей зимой, когда приезжал гость - дедушка хозяйки. Старик привёз много разных пузырьков и баночек - источника этих неприятных запахов... Ладно, не о нём ведь речь...
Сумку открыли.
Слепяще белое помещение: белый резкий свет, белые стены, белый стол, белые одежды на людях - мужчине и двух женщинах...
Почему-то стало страшно.
Зачем меня сюда привезли?!!
Что они собираются делать?!!
Неужели?..
Нет!!!
Я всё понял. Мой сосед по площадке - вялый, заплывший жиром увалень, не интересующийся ничем, кроме еды и сна!
ОНИ ХОТЯТ СДЕЛАТЬ МЕНЯ ТАКИМ!!!
НЕТ!!!
ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ!!!
Ко мне потянулась рука. В руке мокрая тряпочка. Сладенький, подленький, противно липкий запах...
Я зубами, когтями - всем, чем смог - вцепился в эту ненавистную руку, нацелившуюся зачеркнуть, уничтожить... убить наиподлейшим образом... убить, оставив в живых...
Дальше - помню плохо. Обрывками видится: я с воем мчусь по широким запутанным коридорам в поисках выхода из этого страшного места... Наверное, я выпрыгнул в окно, разбив своим телом стекло. Потом долго болели глубокие порезы.
Что было после? Разное. Обретя свободу, я познал многое. Слишком многое...
Вспенивающий кровь аромат самки и пьянящее ощущение всемогущества, когда она откликается на зов и становится твоей - мягкой, уступчивой, покорной...
Дикую, невероятную смесь страха, отчаяния и ярости, когда ты зажат в угол, а на тебя неумолимо, неспешной походкой хозяев положения, движется голодная свора.
И выхода нет.
А ты, полоснув лапой по оскаленной морде первого, проскакиваешь под самым хвостом второго, чудом уворачиваешься от щёлкнувших зубов третьего пса и уходишь... Уходишь!
И так всю жизнь.
Тупую зимнюю безнадёжность, овладевающую тобой, когда тело онемело от холода, обессилено голодом и ты уверен: вот он - конец! Но это уже не важно. Без-раз-лич-но.
И самое главное - пронесённое сквозь всю мою драную жизнь - чувство ненависти к людям.
Всегда.
Каждое отравленное ожиданием опасности мгновение,
Каждый тусклый помоечный рассвет,
Каждый умирающий окровавленный закат.
Я помнил белую комнату.
И я ненавидел.
Лишь мощная рука инстинкта самосохранения удерживала меня, не давая вцепиться когтями в лицо очередному человеческому детёнышу, присевшему рядом на корточки и умилённо лопочущему: 'кися, кися, кися...'
Ребенок вырастет, повзрослеет, станет трезвомыслящим и практичным. Однажды посадит своего питомца, свою живую мягкую игрушку в сумку и повезёт его, не ждущего подвоха, в то жуткое место, где одним быстрым движением отнимут всё. Всё, ради чего стоит жить.
Ведь человек уверен - он вправе. И, больше того, лицемерно считает свой поступок гуманным. Называет ЭТО милосердием!..
Ненавижу!!!
***
Впрочем, на ненависть не осталось времени.
И на воспоминания тоже.
Ни на что не осталось.
Жуткая резкая вонь мокрой собачьей шерсти. Запах смерти.
Они всё-таки достали меня.
Страшно ли мне?
Пожалуй, - нет. Всё равно это случится. А сейчас, завтра или ещё через год - какая разница...
Освобождение. От всего.
Даже от ненависти. Да - от ненависти.
Ведь, знаете, чего мне вдруг захотелось больше всего на свете?
Остро захотелось подойти к хозяйке, потереться об её ноги, а потом уютно лежать на коленях, тихонько мурлыча песню умиротворения...