Однажды курсант дружественного училища - ЛМУ (Ленинградское Морское Училище, нынче объединено с Макаровкой) Должик уходил в армию. Тогда еще за просто так не брали, но он ухитрился чего-то там не сдать вовремя и потому Родина сочла возможным взыскать с него долги.
ЛМУ я в целом не слишком любил, а Должика между тем весьма. Мало того, что он был одноклассником одного из моих сокурсников - с ним и выпить завсегда было приятно, и просто так поговорить.
С другой стороны, ЛАУ (Ленинградское Арктическое Училище, нынче объединено с ЛМУ) мы не любили гораздо больше. Лаутяне располагались в парке у Константиновского дворца, каковой и был в то время их учебным корпусом, через пустырь и Куперштрассе (названной так в честь зам. начальника ОРСО по Стрельне капитана второго ранга Куприянова, который любил там прогуливаться с целью изловить возвращающихся из самохода) от нашего экипажа, и бились с нами по возвращении из увольнения умело и жестоко. Хуй знает зачем - вероятнее, из того же молодечества... а может из извечного комплекса среднего училища по отношению к высшему в той же отрасли... и к нашему стыду, обычно таки нас одолевали. Пацаны были постарше, обычно после армии, многие уже и на северах побывали, и в боевом умении и тактике ближнего боя нас значительно превосходили.
Получить от лаутян было довольно рутинным случаем, а вот вломить им - событием, которое долго и радостно обсуждалось потом в курилках ЛВИМУ: причем все участники боев рисковали отчислением нахуй. Однажды и меня повязали на этом, да выкрутился.
Ну да речь не об этом сейчас.
У курсанта Должика была ручная крыса. Белая как горячка, по кличке Кореш. Хуй уже знает как он к Должику попал: кажется, от любви, навроде триппера прицепился.
Кореш жил во внутреннем кармане курсантской шинели и к моменту нашего знакомства был уже законченным алкоголиком. Стоило Должику ошвартоваться у пивного ларька - учуявший алкоголь Кореш немедленно вылезал у него из-за пазухи и, подслеповато щурясь красными похмельными глазками, вцеплялся обеими лапками за край пивной кружки - так, что хуй оторвешь. Проморгавшись, он опускал морду в пиво и присасывался надолго, с мучительными захлебами, вздохами и томительными перерывами абстинента. Пока не напьется - хозяину пить не даст.
Но больше всего Кореш любил портвейн. Тот самый советский портвейн "Топорики", "Семьдесят второй", "Кавказ" или "Талас". Впрочем, и банальным "Агдамом" не брезговал. Ну, в общем-то, поганые элмэушники ничего другого и не пили совсем. Гопота.
Надо было видеть, как довольно крупная белая крыса, издалека почуяв в воздухе пары алкоголя, неуверенно нарезает круги вокруг стопки с портвейном, как наконец находит искомое, как жадно лакает из рюмки... передохнет, нервно дергая розовым голым хвостом, отдышится и снова лакает, пока совсем уж в изумление не придет. А там свалится замертво и храпит, как бравый мичман после полового сношения.
А то был еще случай: я перед уходом в отпуск приболел и заякорился у курсанта Носыря до выздоровления. Кашель, головная боль, слабость, температура - полный набор говна, короче говоря.
Носырь, по совести говоря, сам меня зазвал: поедем, говорит, ко мне, у меня селедки дома полно - хоть закусишь как человек, отлежишься. Ну приехали, достает он баночку, а там на самом дне сиротливо болтаются несколько кусков селедки. Я ему с укоризной: что ж ты, сука Носырь? тут и закусить-то нечем, селедки всего ничего! А он мне - зато она знаешь какая соленая! и точно, даже осталась потом селедка-то, хуй ее съешь такую, голимая соль.
Лечиться же я, по молодому глупому делу, решил народными средствами - купил бутылку андроповки, налил стакан, намешал в нем две ложки красного перцу... лег на диванчик, укрылся одеялом, чтоб пропотеть от души, поставил стакан в изголовье и приуготовился было его выпить... тем временем Должик с Носопяткою успешно добили остатки водки из бутылки, а Кореш себе по полу бегал.
Учуяв алкоголь, Кореш по спирали устремился к стакану и прежде, чем мы успели что-то предпринять, ухватился по своему обычаю за край стакана и всосал...
Ойблячобыло. Вы когда-нибудь слышали, как кричит крыса? еле потом его водой отпоили, все же водка с кайеннским перцем для такого маленького существа - чистый яд. Правда, пока Кореша лечили, у меня и симптомы простуды прошли - так перепугались за него.
И вот, уходя в армию, курсант Должик решил передоверить Кореша мне, как человеку честному, положительному и малопьющему.
Так я и оказался владельцем довольно небольшого существа со множеством вредных привычек, свойственных в основном человеку: алкоголизм, удивительная нечистоплотность, стремление быть буквально везде, жрать все что гвоздями не приколочено и срать где попало.
Помимо этого, были у него и чисто крысиные ухватки - непреодолимая потребность жить в кармане шинели, а также метить всю территорию непрерывно истекающей каплями из МПХ* мочою.
Прежде всего, в воспитательных и общечеловечески гуманных целях, я полностью перекрыл Корешу потребление алкоголя. Он немного помучался, но сдался.
Как следующий шаг, я завел ему домик из посылочного ящика, с дверцей и всяческими ништяками внутри. Кореш долго привыкал к необычной обстановке, но таки освоился. Чуть позже я купил ему шикарную клетку. Первое время я еще носил его за пазухой, но потом он привык обходиться без меня. Вечерами он скакал по всей роте и метил мочою уснувших.
Вообще держать крысу - занятие неблагодарное. Говна и вони от нее - непропорционально много.
Хорошо хоть была она ручной и позволяла спокойно мыть себя под струей воды из крана хозяйственным мылом. Мыть ее приходилось не реже чем раз в два дня, иначе вонять начинала непереносимо.
Это, плюс радикальный белый цвет, натолкнуло меня на игривые мысли. Я покупал женскую краску для волос самых диких расцветок - малиновую, оранжевую, голубую, фиолетовую... и, предварительно проверив краску на основании его хвоста, красил Кореша в самые экзотические цвета. А временами и хвост ему раскрашивал под тельняшку, полосами, несмываемым маркером.
Капитан третьего ранга Николай Ильич Ходунов однажды сильно прихуел, увидев бегающую по палубе фиолетовую крысу с военно-морским хвостом. Наверняка подумал же ж - вот и пришла белочка. Зверек по кличке Делирий, епть. Но крепок был мужчина не по-нынешнему. Устоял.
И я, честно говоря, подумал - тут мне и пиздец. Любые домашние животные, к слову, могут быть по Уставу заведены только с разрешения командира корабля либо командира роты. А я и так на безличности был, а тут еще командира в сомнение ввел не по-детски.
Но капитан третьего ранга Ходунов отнесся к крысе более чем благосклонно, погладил ее и даже шутливо цукнул по усам.
- Чья это крыса? - грозно спросил Николай Ильич.
- Да Власова же! - радостно сдали меня товарищи.
- Вот как? - пошевелил усами Ходунов. - Не ожидал от него, честно не ожидал... ну, пусть живет. Как, говорите, зовут его? Кореш? хы-хы.
С этого момента отношение ко мне Николая Ильича значительно улучшилось.
Ну, про Кореша еще потом доскажу... просто хотел отметить, что обучались среди нас и организмы, которым по степени умственного развития до Кореша было куда как далеко. Взять вот судомехаников - это ж вообще homo habilis** поголовно, диагноз.
Но и они, собираясь в кружок темными вечерами у закопченого Бурмейстера***, рассказывали страшное.
Физика. Экзамен. Экзаменатор - преподаватель кафедры физики Филиппов, отличный, юморной дядька, любимец кадетов, редкий умница и пьяница. Вопрос - коррозия, а экзаменуемый организм блатной далее некуда, его валить никак нельзя.
- Итак, что такое коррозия?
Молчание.
- Ну вот скажите, вы ведь ленинградец?
- Ыгы.
- А что по выходным делаете?
- Ну я там на дискотеку, в бар еще хожу.
- А дача у вас есть?
- Конечно.
- И иногда ведь на дачу по выходным?
- Ыгы.
- А на даче что кушаете? поди шашлык там, консервы еще с собою берете?
- И пиво.
- А вот съели вы консервы, банку куда деваете?
- Дык... выбрасываем.
- Отлично. Вот выбросили вы банку, она полежит немного и что?
- (неуверенно) Заржавеет?
- Именно! это и есть коррозия. А от чего она заржавеет?
(долгое молчание, мучительное размышление)
- Эээээ... от удара об землю?
Мамой клялись что правда. Но механикам на слово верить нельзя, по слухам, у них в старшей роте кто-то и вовсе под хвоста баловался, за что и был с позором отчислен.
Товарищ, не в силах себя я сдержать!
Сказал машинист мотористу.
Он еле успел до верхов добежать,
Как что-то взорвалось со свистом.
На палубу вышел и воздух вдохнул,
В глазах его все зашаталось...
Волной его смыло, и он утонул -
Пятно нефтяное осталось.
МОРАЛЬ:
Когда пароход у тебя на ходу -
Запри машиниста в машине!
На палубе он как корова на льду,
Как лошадь в чужом магазине.
Хотя и были там, в старшей роте механиков, совершенно удивительные люди. Оттуда вышли большие политики, известные бизнесмены, боксеры, художники и музыканты. А многие просто пропали в завирухе больших перемен и больших денег, например Костя Калинин, дружок мой абитурский.
Отвлекся, пардон...
Долго ли, коротко, а пришла и мне пора ехать на плавпрактику. Поскольку визы мне, по отношениям с ротным командиром, было не видать как своих ушей - альма-мутер послала меня в славный город Архангельск, где я и должен был предаваться пошлому и унылому каботажу в течение не менее трех месяцев.
Вот и лето наступает,
Нам на практику пора:
Если с визой - за границу,
Если нет - на Севера.
На меня подруга смотрит
И качает головой:
Привези мне джинсы Wrangler -
Голубые, голубые!
Привези мне Super Perris -
Чтоб с застежкой золотой!
Аа! Фирма! Любовь! Моя!
Не сказал я той девчонке,
Что поеду я туда,
Где ночами светит солнце,
Там, где льды и холода,
И где огненная в чуме-
Магазине есть вода!
Голубая, голубая
И олении рога!
Певек! Ага! Тундра! Рога!
Но когда домой приеду -
Пусть завидуют друзья:
Привезу бочонок сёмги
И оденусь в соболя!
А подруге привезу я
Заполярного песца -
Голубого, голубого
И копченого тунца!
Поскольку Кореша девать мне было некуда - я взял его с собою. К этому времени он уже жил в роскошной никелированной клетке с разными лесенками, полочками и колесиками для приятного времяпровождения и практически не страдал по алкоголю. Намучался, само собою, ее таскать.
Но в поезде все было вполне комфортно: зайдешь в вагон-ресторан, а там... графинчик портвейного - люля-кебаб... люля-кебаб - графинчик... так и ехали, и вполне недорого все.
Вообще Дорога - это особая статья.
Вот некоторые зажравшиеся личности предпочитают летать самолетом. Я их решительно не понимаю: тот же коньяк в аэропортах столицы нашей Родины непомерно дорог и зачастую разбавлен дешевыми сортами, лайма к рому не допросишься... А уж как гнусно в аэропортах кормят! про полетные пайки я и вовсе не говорю. А все это оттого, что ввиду высокой скорости перелета скушал ты, скажем, плохо прожаренную часть какого-то неизвестного животного в одном населенном пункте, а умер уже в другом. И концов не найти.
Да еще неизвестно, долетишь ли. Риску для притаившихся в аэропортах общепитовцев практически никакого.
То ли дело на паровозе.
Я, действительно, люблю Дорогу, я ее безголосый певец и романтический поклонник. Главное в Дороге - Пространство, освоенное взглядом. Пусть ты уже через пять минут не вспомнишь каких-то деталей, какого-то одиноко стоящего дерева или там пруда с вонючими лягушками - все равно оно осталось в тебе навечно, и когда-нибудь всплывет в сознании, наяву или во сне, как что-то уже знакомое, виденное, узнаваемое, родное.
Это у меня еще с младых пешетуристических времен. Но и на автомобиле хорошо, особенно за рулем - я готов часами гнать без остановки, меня поглощает сам процесс пропульсии. На паровозе, конечно, похуже - но и там я сижу и смотрю на мелькающие в окне деревья, поля, дороженьки, деревеньки, мирно срущих у межи коров и валяющихся взразброс, как продукция после взрыва на макаронной фабрике, пьяненьких сограждан.
А еще на некоторых направлениях железнодорожного движения - например, из Петербурга в Москву и обратно - бывают вполне безопасные, если уметь ими пользоваться, вагоны-рестораны. Там, конечно, ничем особенным вас не накормят, от базовых блюд меню, вроде солянки там, борща или умершего своей смертью курчонка вас будет месяцами мучить непереносимая, как от царской водки, изжога - но пристойный неразбавленный коньячок за вменяемые деньги, красная рыбка, лимончику там подрежут, маслинок подкинут... и жизнь в сочетании с Дорогой покажется вам хоть и не столь удивительной и насыщенной событиями, как после железнодорожной солянки, но гораздо более приемлемой.
А в южном направлении, скажем во Ртищеве - раки, чистые, без тины, с остро чувствуемым укропом, в меру соленые и главное - для тех, кто понимает в раках - головы у них тоже съедобные, вкуснющие донельзя. Пиво к ним надобно брать только Волжанин Светлое, ничего лучше вы на этом направлении не найдете, только уж берите прямо из холодильника и только в стекле, никакого пластика. А, скажем, мичуринские яблоки. А вяленки хорошей!
А главное - где съел, там и обосрался или там же и умер. Сразу ясно, кто виноват.
Ну их уже в жеппу, эти самолеты. Они ж еще и падают бесперечь.
Но - мы уже почти приехали. Да и нету ничего, кроме люля-кебабов, на этой ветке.
Город Архангельск поразил необычной для меня планировкой - вдоль могучей Северной Двины, огромным количеством растянутых по ней грузовых районов, роскошными - куда там Питеру - белыми ночами, а также тем, что городом условно можно было считать лишь центральную его часть, прилегающую к железнодорожному вокзалу. Чуть дальше - уже деревянные тротуары, трамваи времен шестидесятых... очень мило все. Соломбала - вообще просто деревня на острове. Бакарица, Экономия - примерно то же. При этом в краеведческом музее, как ни странно, небольшая, но вполне хорошая коллекция качественной живописи.
Я тогда мало где еще бывал, дикий был совсем, вот мне и удивительно было.
Суровые моряцкие будни сразили меня еще до посадки на пароход.
В морском городе Архангельске даже по части выпить четко соблюдалась иерархия подобно судовой субординации: загранщики гуляли в одних кабаках, каботажники - в других, да еще было разделение на офицерские кабаки и кабаки для палубной и машинной команды. То есть, условно говоря, четыре основных специализированных моряцких кабака - в которых, однако, контингент временами перемешивался, поскольку жизненные обстоятельства у людей все время менялись. Нам, курсантам, по карману был лишь "Садко" - последний приют палубы и машины для безнадежных каботажников. А это был непростой народ. В каботаж списывали нарушителей дисциплины, пьяниц, бесперспективных, вышедших в тираж капитанов и механиков... в общем, не то чтобы отребье - но к тому весьма близко: бичкамеры самого дна пароходской общаги, уже не боявшиеся никого и ничего. Хотя, отмотав там срок, теоретически вполне можно было вернуться на, условно говоря, большой флот. Условно - потому что пароходы, в основном, были те же, просто рейсы другие: налево к деньгам, направо на дно, к циррозу печени.
И вот мы, выпив на последние гроши в "Садко" портвейного под кольца кальмаров с майонезом (было такое дешевое кушанье в советских ресторанах), и чувствуя уже себя настоящими морскими волками, которым уже вот-вот в "суровый и дальний поход" - вышли это мы на улицу и прощаемся: каждому поутру дорога, кому куда: "Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону...". Кто, как и я, на каботаж, кому-то дорога на Англию, кто-то на пассажиры вписался.
А тут стайка девчоночек архангельских в тоненьких по летнему времени платьицах и сарафанчиках, а девушки там, надо сказать, красоты неописуемой... совершенно необычный для остальной России тип: рослые, длинноногие, стройные, точеные фигуры, светловолосые, лица чуть скуластые, с веснушками, но черты лица очень тонкие, иконописные почти... а как говорят! Этот говорок архангельской прямо в потенцию бьет, минуя все чувства, глаза и мозг. От него и у мертвого встанет.
И эти красавицы нам говорят этак завлекающе: ой, какие рабятки-ти! вы уж поди покушали-выпили? А мы бодро: ато! - Так нето пиздятинкой не хотите ли закусить? Недорого!
Гы-гы. Нас как ветром сдуло, сопляки ж были еще и продажной любви боялись как огня... еще конечно и потому, что денег не было.
Так вот встретил нас и проводил в море город Архангельск.
Девушки пригожие
Тихой песней встретили
И в забой отправился
Парень молодой
Как в песне все. Кстати, в этом ресторане, кажись, потом Белого-то и убили, из старшей роты. Мутное место.
Там еще на первом этаже бар был замечательный. Пошлет тебя на стоянке трудовой коллектив за водкою, на пару часов отпустят с погрузки. Ну полтора часа ты в очереди простоишь, а выпить же хочется. А тебе уже на пароход пора.
Забежишь туда, говоришь бармену: налей. А он - у нас только коктейли, потому что борьба с алкоголизмом. Ну, мы-то опытные уже.
- А ну, говоришь, прояви искусство и сделай-ка мне коктейль позажигательней, а то пароход уже вот-вот ту-ту.
Возьмет он стакан высокий, на 350 мл, нальет туда коньяку грамм двести... грамм сто шампанского добавит, а остальное пивом заполирует.
Ахнешь.... и побежишь как обоссанный олень. Вот и все увольнение.
Но я хотел о Кореше.
Распределили же меня на пароход "Константин Савельев" славной серии "Советский Воин". В просторечьи вся эта серия судов называлась "фантомасами" - бог уж весть за что, существующие версии мне известны, но противоречивы весьма. А вообще так - плавучая душегубка: 72 метра длиною, команде в 28 человек по советскому штату жить просто негде, а машинная команда так и вовсе умирала в своих полутемных замасленных закоулках, движок на пароходе стоял весьма проблемный, шкодовский, механики рыдали от него. Были пароходы и похуже - "спартаки" да "разбойнички". Там ваще ахтунг. Но, тем не менее, пароходы были весьма коммерческие, денег на пилолесе для страны добывали изрядно, только вот летом половину из них отправляли в каботаж, по точкам снабжения - потому что зимой всем этим воякам уже никак харчей не подкинешь, только самолетом. Зимники там малопроходимые, а летом совсем болота. Тундра мать ее.
"Голубая линия" - так называли моряки рейсы по этому выматывающему жилы маршруту.
Архангельск, Мезень, Нарьян-Мар, пара точек на необорудованном побережье - и назад. Через день на ремень: ходовое время редко превышает 20 часов, еле отоспаться успеваешь, да и боцман не дремлет...
Разве что временами для отдыха треску на банках половить удавалось.
Треску ловили на оригинальную блесну-пилькер: шестигранный латунный пруток косопараллельно спиливали на расстоянии около 20 сантиметров, сверлили дырки на обоих скосах, в одну дырку вязали капроновый шнур миллиметровый, в другую крючок. Некрупная беломорская треска клевала на суходрочку довольно бодро и отправлялась частью на камбуз, частью в кожух дымовой трубы: вялилась она там исправно и впоследствии дружно употреблялась командой под пиво. Но вообще вяленая треска, конечно, говно, хоть и является основой традиционной норвежской кухни.
А взяли меня, конечно, по летнему расписанию, трюмным матросом-тальманом. А это значит: на погрузке-выгрузке ты безотлучно в трюме, считаешь груз и следишь, чтоб докеры чего не сперли... а воруют они с дорогой душой, особенно консервы любят... ну а твоя задача, чтоб груз был в хорошем состоянии, его ж сдавать еще. Везут же туда все вместе: муку, соленую рыбу, крупу, компоты, мясные и мясоовощные консервы и пр. - полным гамузом. Только когда водку везут - все оцеплено, специальный человек обсчитывает до бутылки и опечатывает потом все, и особые экспедиторы стоят потом чуть не на вахте у горловин трюмных люков.
А приходишь в портопункты сраные - а там тебе квадратура****, то есть вода вся ушля-ушля. При отливе пароход на брюхо ложится и на борт заваливается. Так и живешь сиськи набок. Хорошо если баржи могут до тебя дотянуть - а бывает что и нет, воды не хватает. В устье Мезени каженный вечер профилактическое бомбометание по фарватеру - чтоб коварный враг не проник. Бух-бух-бух. ПДСС, в рот и не так и не мать.
Прилив-отлив - 16 (!) узлов, уносит все напрочь. Два раза в день - палубная команда пошла наверх, якоря перекладываем. Но тут еще можно отоспаться или, коль воды нету - скататься на вельтботе порыбачить там или грибов-ягод пособирать. А вот когда баржи пришли - тут и начинается самое говно: сутками сидишь в трюме, сдавая заранее распизженный товар, зашивая порванные мешки и всячески изворачиваясь, чтобы спихнуть этот несчастный груз без претензий. Пару раз чуть насмерть не задавили, кстати: к слову, старший выпускничок, года на четыре раньше - там стивидором был, а потом тут у меня работал.
Уходит смена докеров на рейдовом буксире - у тебя есть минут полчаса, пока они сменятся туда-сюда... выползаешь на палубу и валишься навзничь... а тебе повариха, как помирающему коту, под нос миску с остывшей пайкой подсовывает. Только и жрать силы нету уже. Уткнулся в ватничек и на полчаса вырубился напрочь. Трое-четверо суток в таком режиме, если хорошо все... а бывает неделями стоишь.
Оттого там не пьют, а ПЬЮТ. Пьют совершенно гомерически, иначе такого режима труда не вынести. Херачат как не в себя.
Но есть нюансы (с).
Первый - дело происходит в 1985 году. Пойтинайтикупитьвыпить (с) - проблема нешуточная, отпуск алкоголя ограничен и осуществляется в двух что ли магазинах города Архангельска по строгому графику.
Вторая проблема - в портах выгрузки: у них, видите ли, сенокос, а на время сенокоса и вовсе сухой закон. Наливают только в Клубе моряков, но и тут не без нюансов.
При попытке вынести наружу - лишают алкоголя весь пароход. А за это тебя офицеры, может, простят - а команда может и убить. Серьезно. Скинут потом за борт при отливе - и лови тебя где-то в Карских воротах.
А зачем выносить наружу? Так ведь там стоят добры молодцы с лесопилок. На доске почета у них в фотографию не то что плечи - даже уши не влезают, этакие разбойничьи хари, а кулаки еще и поболе: они целый день выдергивают багром бревна из воды и затаскивают их на лесопильный транспортер. Попробуйте так вот лет десять хотя бы.
И они тебе шепчут: брат, вынеси хоть что-то, мы тут от браги поганой подыхаем... сколько надо заплатим... а не вынесешь - до парохода обратно не доберешься, учти.
Да хуй там не доберешься - прорывались... только кулаки обычно в крови, морда в ссадинах, одежка в клочья: мне однажды джемпер разорвали не то чтоб до пояса, а и за ширинку даже зашло, почти до жеппы. Правда, команда на пароходе хоть калибром и поменьше береговых, а тоже дикие пиздец как, каботажные оторвы Северного Морского пароходства: рвали местных по пути к буксиру руками и зубами на куски буквально, хоть и не без потерь.
Да еще порою так разойдутся, что по возвращении на рейдовом буксире устроят свалку палубы с машиной: ага, борьба нанайских мальчиков. Вся общепароходная солидарность осталась на берегу. Моторюги и матросы и так на всем флоте в непреодолимых контрах, а в каботаже вообще до остервенения доходит. Буксир мотает с борта на борт, по палубе катаются сцепившиеся тела, выбитые мастерским ударом кровавые сопли с чавканьем ляпают о стекла рубки... шкипер орет по общему каналу:
- На Савельеве! уймите своих пидорасов, а то ж перевернемся сейчас! - но втуне, озверевшего человека унять по радио еще никому не удавалось. Мы, трое кадетов-практикантов - стоим плечом к плечу под рубкой, в драку не ввязываемся, только совсем уж охреневших в атаке отбрасываем наружу. А уж как к родному борту подойдем - перекидываем тела пострадавших через фальшборт или на плече по штормтрапу: хоть это и эквилибр сродни цирковому, но мы привычные уж.
А поутру на берегу - идиллия: автодороги там устроены из поставленных на ребро двухдюймовых сосновых досок, а в них все равно колдобины и ухабы, по которым носятся озверевшие грузовики... вчерашние враги в первой половине дня вполне безобидны и тихо тягают себе бревна на лесопилку... квас везде из молочных 40-литровых бидонов, но злой и крепкий настолько - что после него и пиво грех пить, звенит в голове сразу... а к окончанию сенокоса два огромных сарая набиты ящиками с водкой, и их охраняют часовые с автоматами. Что там творится по окончании объявленного сенокоса - представить просто страшно.
И вот в такую летнюю идиллию мы с Корешем с размаху и ввалились.
Вы вот только, товарищи курсанты, не глумитесь тут, а попробуйте представить головным мозгом. Штрафной насквозь пароход. Капитан, обветренный как скалы и обшитый антабусом***** как революционный матрос пулеметными лентами. Буквально живого места нет. Выпить даже пятьдесят грамм крепкого на антабусе - это, кто знает, прямой путь в реанимацию, и не факт что откачают. Наш мастер был там, за кромкой, минимум трижды - и не сдался. Железяка.
Как всякий глубоко подшитый человек, он был сильно не в себе: то у красящего палубу матроса выхватит кисточку и с явным удовольствием мажет, мажет, пока под руки не уведут. А не то поймает практиканта-судовода, зажмет между тамбучиной и запасным якорем и начинает воспитательную беседу о моральном облике советского моряка, и хуй отвяжешься. Часа на полтора.
Я действительно не знаю, отчего у подшитого человека крыша едет от невозможности вот так, просто по желанию, вдруг взять и выпить: все же выпиваем мы, моряки, хоть и довольно часто, но все ж не так, чтобы была это прямо-таки непреодолимая жизненная потребность... но это - многократно наблюдавшийся мною, несомненный медицинский факт: человек на подшиве во многом просто неадекватен, я хуй его знает как это объясняет официальная медицина, но ведь есть, есть, и никуда не денешься от этого. И самое плохое - человек на подшиве долго не живет, вот ведь как выходит. Лучше уж усыпить как старого пса, чем так мучать.
А еще, между прочим, мастер наш на полном серьезе уверял, что после каждого визита старшего механика у него в запертом наглухо сейфе в казенном бутыле спирта уровень на палец падает. Совершенно ненаучным и даже, может быть, магическим образом. Телекинез бля, мистика... а ведь глаз с него не спускал!
Ну тут он, может, и не врал: деда я, могу утверждать уверенно, трезвым не видел никогда. Впрочем, и пьяным тоже: он все время пребывал в этаком неустойчивом состоянии среднего подпития, словно алкоголь в нем циркулировал по замкнутому контуру.
Память моя не сохранила, к сожалению, имен этих замечательных людей.
А вот боцмана помню хорошо.
Боцман наш носил гордое имя Иван Иванович Возлюбленный; уже ради одного этого стоило бы о нем написать. Ветеран флота, представленный будто бы даже к золотой Звезде Героя за трудовые подвиги во время кубинского кризиса - ходил на Кубу в военных конвоях, бывал под обстрелом, получил ранение. Но, поскольку махровым залетчиком он был уже тогда, за двадцать с лишним лет до описываемых событий - орденоносцем ему стать не довелось. Не знаю уж, что он там отмочил особо извращенное... сам же боцман от расспросов на эту тему старательно уходил.
К моменту нашего знакомства он уже спился окончательно, но свирепого боцманского нрава не утратил: пароход мы пидорасили буквально без передыху. Маленький, сухонький, злущщий - этакий карманный дракон.
В первый же наш рейс, сразу после ночного крепления груза на рейде и выхода в море заковыристым архангельским фарватером - Иваныч пропал. Пароход в море - не подводная лодка, с которой никуда не денешься. С него только один путь - к морскому царю. Если человек пропал во время перехода - все отыгрывается по-серьезному, иначе нельзя.
Всю белую штормовую ночь мы обыскивали углы и закоулки, артелки и каптерки, каюты и машину... даже в холодильник заглянули, пароходных баб по три раза перевернули, уже чуть не пытать начали. Нету Иваныча, смыло... Капитан уже прощался с нашивками и сочинял текст радиограммы о трагическом ЧП в пароходство.
Благоухающий неусвоенным алкоголем Иваныч появился к завтраку, как ни в чем ни бывало. На яростный рев старпома - ты где был, сууука?!!! - лишь недоуменно хлопал глазами и деликатно дышал в кулачок.
Как где был? На пароходе. Отчего не в каюте? Так хозяйство большое, требует заботливого боцманского пригляду. Не приведи Бог что случится, а виноват у вас кто будет? Боцман?
- Не было тебя на пароходе! - запальчиво крикнул старпом. В столовой команды наступила заинтересованная тишина. Боцман смотрел на старпома как на полного идиота: и действительно, не поспоришь же, вот же он боцман стоит, хоть и смахивает несвежим своим видом на утопца недельной давности, да и пахнет соответственно.
Хорошо хоть радио на землю дать не успели, простонал старпом, с позором отступая в кают-компанию.
Но это было лишь началом истории о боцмане, которая, впрочем, на наших глазах стремительно двигалась к своему концу: через два месяца Иваныча безвозвратно списали на берег.
Мы застряли тогда в Каменке по квадратуре и потеряли Иваныча окончательно. Найти его никто так и не смог: о том, что он жив, мы знали лишь от артельщика, к которому Иваныч являлся по ночам и требовал водки. После двух недель такой веселой жизни артельщик уже не мог уверенно сказать, живой то был Иваныч или привидение. Артельщик начал седеть и заикаться. Попытки ночной вахты повязать призрак Иваныча у артелки остались безуспешны, а у команды стал пропадать одеколон. Поймали Иваныча уже в Архангельске, при попытке тайного схода на берег.
В общем, фактически наш славный пароход управлялся вторым механиком, старшим матросом - здоровенным молчаливым эстонцем, и старпомом - хитрым туповатым хохлом, который уже много лет безуспешно пытался закончить заочно высшую мореходку: времена капитанов со средним образованием стремительно проходили, и ему для движения карьеры образование было нужно как воздух. Но коль уж не дал Бог ума - педагогика бессильна, и даже медицина не всегда может помочь.
Остальная команда на фоне таких звездных личностей как-то терялась, а впрочем, были и на палубе, и в машине нормальные ребята, которых занесла на этот чумной пароход нелегкая моряцкая судьба. Ну и мы - три практиканта: судовод Леха, я и Петрович.
Однако, для дальнейшего повествования о Кореше крайне важны еще два члена команды... гм... ну не то чтобы члена, но тоже живые человеки.
На пароходе нас с Петровичем приняли не то чтобы радостно, но вполне дружелюбно, а Кореша я пронес на борт контрабандой. Поселили нас сначала как казанских сирот - третьими в тесные матросские каюты, на узенький дерматиновый диванчик, выгнутый вдоль борта. К счастью, начальство решилось распечатать каюту помполита, каковой ввиду безнадежной каботажности наших рейсов на борту отсутствовал. Туда отселили буфетчицу с уборщицей, а нам с Петровичем выделили их каюту на нижней палубе.
Буфетчица и уборщица, две огромные разбитные девахи лет под тридцать, с арбузными двухпудовыми сиськами и жопами шириною с Карские ворота, зарабатывали себе в каботаже стаж на визу, чтобы потом рвануть на океанские просторы. Там, мечтали они, у них будет устойчивый валютный заработок, чистая работа, красивые и непьющие мужчины. Ну и что же, что красотой, мягко говоря, не вышли - ведь каждый оборот гребного вала в дальнем рейсе будет делать их для команды все привлекательней и привлекательней. А их, оборотов, только в минуту не менее пятидесяти. Куда там салонам красоты!
Наши же каботажники регулярно бывали на берегу, и потому судовыми прелестницами могли соблазниться только в очень сильном подпитии: так что с личной жизнью у девок, понятное дело, не ладилось, как дизелек ни раскручивай. Там же по берегу такие девчонки бегали, что прямо ой.
А нашим даже не склонный к шуткам капитан настоятельно не рекомендовал находиться по одному борту одновременно. Во избежание критического крена, ведущего к опрокидыванию судна.
Однажды просыпаюсь на переходе и чувствую - умираю. Ни вздохнуть, ни пошевелиться, руки-ноги чем-то придавлены. Воздух раскален и пахнет мазутом.
Слышу потусторонний голос:
- В районе второго трюма разорвался снаряд, снаряженный отравляющим веществом типа "зарин-зоман". Аварийной команде приступить к дезактивации.
Хуяссе, думаю, попал.
- Докладывает аварийная команда! Вещество типа "зарин-зоман" выброшено лопатами за борт! На палубе чисто!
С трудом разлепляю глаза - а через бортик кровати свешиваются две огромные, пупырчатые, серо-зеленые жопы. И вроде ж не пил накануне совсем.
А это у нас обязательные учения по гражданской обороне идут, оказывается. Горячий воздух придурки-маслопупы подают в каюту с целью создания избыточного давления, чтоб ни один вражеский микроб не попал в обитаемое пространство. А жопами меня придавили наши судовые красавицы: они облачены в ОВЗК******, и ОВЗК им впору и даже в обтяжку. Тут у меня в каюте по аварийному расписанию дезактивационно-помывочный пункт, и девки при нем числятся.
Шлепнул по одной жопе - только руку отбил. Теряя уже сознание, задергался судорожно, и тут девчонки забеспокоились: а что это у нас там шевелится вблизи девичьей чести? Отвалились, дали наконец вздохнуть, дуры толстомясые.
- Ой, проснулся! А мы тебя не стали будить, смысла ж нету.
И впрямь смысла нету: у меня ж места своего даже в шлюпке по аварийному расписанию не предусмотрено. Не говоря уж о ядерной войне. Спасайся как хочешь.
Ну, выполз я, огляделся, расправил смятую грудную клетку. А девчонки-то, гляжу, в противогазах и ОВЗК даже ничего: лучше чем без. Всегда так ходите, красавицы, говорю.
Ну, тут и учения закончились: опять в нормативы не уложились.
Разорвалась где-то бомба водородная,
Ощущалось голоданье кислородное -
Но враги не победили,
Бодрость духа не сломили,
Началась эвакуация народная!
Фосгеном - травили,
Ипритом - душили...
Эй, подруга, выходи-ка,
И сирену покрути-ка,
Чтобы всех оповестить о заражении!
Чтобы не было щелей, куда проникнет газ,
По размеру выбирай себе противогаз,
Нос зажми двумя руками,
К эпицентру ляг ногами,
Не страшна теперь нам бомба водородная!
Зарином - травили,
Зоманом - душили...
Но подруга выходила,
Респиратор выносила,
Чтобы пыли ядовитой не нанюхаться!
Чтобы ноги не откинуть раньше времени,
И взрывной волной не получить по темени,
Панике не поддавайтесь,
Коллективно все спасайтесь,
Заполняйте, люди, правильно убежища!
Фосгеном - травили,
Зарином - душили...
Но подруга выходила
И из боя выносила
В противрадиационное укрытие!
После такого случая взял я динамик общесудовой трансляции, да и выбросил в иллюминатор нахуй. Там он и повис на шнуре вдоль борта: бубнил себе временами что-то в мезенский утренний туман. Ядерная война ж не завтрак, можно и проспать.