За окном давно стемнело и завывал дождь. В читальном зале одна за другой гасли настольные лампы, люди расходились, висла тишина. И только один желтый огонек продолжал гореть в дальнем углу. То была девушка с книгой Фрейда, том 14, Искусство и Литература. В ее лице читалось недовольство. В руках она держала изгрызанный карандаш, запястьем прижимала блокнот. Иногда резко порывалась и что-то в него заносила. На какой-то записи она остановилась, и начала обводить каждое ее слово, линию за линией: "ОН ЛЮБИЛ. ЛЮБИЛ. ЕЕ". Потом она долго смотрела на написанное, но уже не могла разобрать - сливались линии, и терялся фокус. Пора домой, подумала она. Закрыла книгу, но тут же подернулась. Рядом с ней кто-то сидел. -Зачем читаешь этот бред?- спросил он хрипловатым голосом. И она вдруг узнала его, того, в которого всматривалась в часами, водила пальцами по рисованному овалу лица, припадала взглядом к его морщинам. Он был ровно таким, каким она о нем мечтала: белый старец с голубыми глазами и путаной бородой. От него веяло небом. - Я...ну я не знаю, просто мне интересно все, что о вас пишут. - Езжай в Лувр, там все что надо. И еще, прошу не читай мои записки. Там такое... - Да я знаю. Читать мало удовольствия. И ни слова о ней. Тут лицо его, увешенное морщинами, ярко вспыхнуло. Он отвел глаза к горизонту и улыбнулся. Но секундой после улыбка сошла, губы упали, лицо застыло. Он молча встал и побрел куда-то, его белые одежды волочились и цеплялись за ворс кавролана, повязанные сандалии почти не отрывались от пола, он двигался медленно, но уверенно. В этот момент его профиль показался ей самым печальным из всех... - П-п-постой! Не уходи. Мне нужна твоя история. Она самая печальная. - Не пиши о печальном, - отрезал он. - Она самая печальная и самая прекрасная! Я...я знаю как ты полосовал холст своей кровью, перед тем, как Ее рисовать. - Что ты выдумала? - он замедлил шаг. - Я не знаю, не знаю точно...но там есть кровь. Я ее чувствую. Он остановился. Она схватила блокнот и подбежала к нему. - Знаешь, здесь все сходят с ума, гадают на ней. Говорят, что это ты себя рисовал. Говорят, что она была беременна. Говорят, что она была твоей матерью. Он закрыл глаза, оперся рукой об стеллаж. - А еще все ее лицо в трещинах. И только лицо. Все думают, что это реставратор испортил, а я думаю, нет, я знаю что... - Помолчи же, - он не открывал глаз. - И убери этот чертов блокнот. Никому не нужны твои записки. Она смутилась. - Но ты ведь ее любил? - Тш-ш--шш... Ей ничего не оставалось, как замолчать. Она вся была в волнении, грызла карандаш, и сердце стучало так, что нарушало книжную тишину полок. Вдруг она увидела его помолодевшим. Морщины расправились, исчезла сутулость плеч, движения стали ловкими и живыми. Стеллажи с книгами превратились в холсты и заполнили собою мрачную комнату. На дубовом столе были разложены тюбики с маслом. Напротив окна стоял мольберт и он, в молочной ниспадающей тунике, прикованный к холсту. Она не могла шевельнуться. - Помнишь мою басню о комке снега на вершины горы? Она мотнула головой. - Маленький комок снега оказался на самой вершине горы. Он увидел великие снежные валуны вокруг, очаровался ими и осознал свою мизерность. Заключив, что на вершине место только великим, он решил скатиться вниз. И вот, пока он спускался вниз, снег наматывался на него, делая его огромным. А когда он скатился, то увидел на себе много больше снегу, чем осталось на вершине. Так, он стал великим и значительным... Я увидел Лизу на вершине горы. Она была как и все женщины в наших краях, прекрасна...но нет, я лукавлю. Она была как никакая другая женщина. Когда Она улыбалась, я кидался с горы, катился без оглядки, а Она продолжала улыбаться... Она никогда не говорила со мной. Только однажды когда я открыл Ей ее портрет, она вымолвила: "Вы небесный человек". Девушка сглотнула слюну. Сердце ее по-прежнему колотилось, и не получалось вымолвить и слова. - С тех пор я Ее не видел. А знаешь, та притча недокончена. Где твой блокнот? Допиши за меня: и тут у подножия, маленький ком, увидев свое величие и значимость, стал еще печальнее. Прекрасные валуны остались на вершинах, а он, большой и тяжелый, был обречен стыть у подножия. Мона Лиза навсегда осталась на вершине...Я понял, что никогда к ней не подберусь. Я изобретал летательные аппараты, но один за другим они оказывались провальными. Я увлекался всем вокруг: воровал трупов из недр земли, чтобы познать устройство человека, рисовал женщину-мать изнутри, провожал осужденных с листком бумаги, ловя их муки. Я голодал, выплескивая голод, отчаяние и страсть на холсты. Я хотел познать весь мир. А с ним - Ее. Он достал мешочек и высыпал из него красный порошок. То были сушеные листья мака. В колбе он смешал их с уксусом, и обжог кистью холст. - А трещины получились сами по себе. Я знал, что это случиться. Но ничего не мог с собой поделать. К тому моменту, я придумал много техник, чтобы добиться гладкости, но ни одна из них не была правдива. А кровь - она живая, она льется очень гладко. И я решил нарисовать своей кровью. Смешал с лаком, добавил глазури, обесцветил, и покрыл Ее лик. И ты не поверишь, это сработало. Дух замирал от этой глади. Я никогда к Ней не прикоснулся. Но кровью - да. Она почувствовала разряд мурашек по позвоночнику. - Почему ты ей не признался? Ну... что любишь. - А портрет? - Ну а слово "ЛЮБЛЮ" что не мог сказать? - Это ты грызешь карандаши. - Я ловлю мысли - А я их рисую... - И ты навсегда был одинок?... - источила она, и вдруг откуда-то начали подступать слезы. - И тебе интересно, как с этим жить? - он посмотрел в окно. Она покраснела, и снова его профиль показался ей самым печальным из всех...В глазах задрожали слезы, не удержавшись, она расплакалась. - О прекрасное создание, постой, постой... слезы тоже хороши! Их можно смешать с красной охрой, и они сделают цвет более едким. Он схватил колбу и поднес к ее глазам. И попеременно начал собирать падающие капли. - Ты сумасшедший, - обидчиво выдала она, уворачиваясь от его колбы. Он мягко улыбнулся, она поддалась и оба тихо рассмеялись, потом незаметно расхохотались. Он забрасывал голову, она хваталась за живот. - Еще пять миллилитров, ну же, деточка, плач, плач!!!, - кричал он сквозь смех. А когда переполнившись смехом, со вздохами, оба успокоились, он сказал: - Давай-ка глотнем красного крепленого вина, чтоб уж совсем оставить тебя без вопросов. И ушел, где-то внизу заскрипела лестница, она оглянулась, все вокруг казалось сюрреальным. Подошла к какому-то холсту, и узнала Мадонну с Цветком. Вспомнила, как видела ее где-то в Эрмитаже, как ее захлестнуло и как ей тогда хотелось обнять всю картину. Но проходящие люди сбивали весь запах. А теперь, вот, наедине, она присела на колени и замерла. Вдруг прикоснулась к шершавому полотну, провела ладонями по периметру, потом прижалась щекой, жадно вдохнула носом...От картины запахло полевыми цветами и детской сладостью... Она резко встала, когда заслышала шаги. Он вернулся с дутой бутылкой вина, сыром и хлебом. Разложил все на дубовом столе, потеснив краски и колбы, разлил вино и протянул ей: - За то, чтобы душа твоя была как зеркало! - Причем тут зеркало? - вырвалось у нее. - Без вопросов, деточка! Она глотнула, приготовившись съежиться, но вместо горечи почувствовала легкость, будто пила саму себя. Что-то теплое влилось в кровь, выдался румянец. Он надломил оливковую булку, накрыл ее бархатным пармезаном, и протянул ей. Сочетание показалось чудесным. Мастерским. В этот миг не нужны были ни блокноты, ни карандаши, ни холсты, на редкость хотелось молчать и быть в этом моменте...
Голоса вокруг разбудили ее. Она резко подняла голову, что-то кольнуло в шею, все немело. На столе лежал Фрейд, 14 том, за окном выдавалось солнце. Она оглянулась, хотелось снова, невзначай, увидеть его. Но то были другие. Взяла карандаш и записала "Как зеркало", пририсовав вопросительный знак, встала. Вокруг что-то кружилось, на языке таяли последние капли вина. Она загадочно улыбнулась и представила себя снежным валуном, сияющим на вершине горы...
Запись в блокноте на следующий день гласила:
"Пусть душа твоя будет, как зеркало, которое отражает все предметы, все движения и цвета, само оставаясь неподвижным и ясным". Из рукописей Леонардо Да Винчи, "Трактат о Живописи", 1492 г.