Мужчина вошел в Ванеград с видом победителя. И он действительно был победителем - он поборол свою усталость и преодолел немалый путь. А ведь он был уже далеко не молод.
Подобной победе могли бы позавидовать многие.
Внешне этот человек более всего напоминал монаха. Самого обыкновенного: с круглым брюшком, маленькими глазками и умильно-серьезным выражением лица. Одет он был в серую заношенную рубаху, а голову брил налысо.
Монахом он и являлся, а звали его Бенедикт.
Он прошел почти весь город насквозь, опираясь на свой старый посох просто оттого, что странникам положено опираться на посох - и без него он вполне мог бы обойтись. Сказывалась выучка прошлых лет.
Как любого другого путешественника, впервые оказавшегося в этом городе, Бенедикта не могло не заинтересовать его название. И, нужно сказать, не только путешественники ему удивлялись: местные жители тоже не имели ни малейшего понятия, отчего их город зовется именно так. Ведь куда как понятнее дело обстоит с "Яблоневым градом" или, например, "Мерждуречинском"... А "Ванеград"? Странное название. И совершенно непонятное.
Возможно, ответить на этот вопрос могла бы боярская дума, но дюжина бородатых и вечно насупленных мужиков упорно хранила молчание.
Ответ, конечно же, знал и мудрый правитель Ванеграда царь-батюшка Иван-Иванович, отец которого и основал на этом месте государство, дав ему это странное название.
Без помощи вышеупомянутых, никто так до сих пор и не разгадал этой загадки.
Пришлось Бенедикту удовлетвориться простым осмотром достопримечательностей. Коих, кстати, в Ванеграде было совсем немного. Всего три: дворец, единственная корчма и огромная пальма в деревянной кадке. И все они располагались в самом центре города. Даже более того - пальма стояла ровнехонько между питейным заведением и дворцом, от обоих находясь на расстоянии двух-трех десятков шагов.
Естественно, простому монаху не следовало и мечтать об аудиенции во дворце. Потому-то он и решил ограничиться осмотром выдающихся мест города. Во-первых, Бенедикт любил искусство, а во-вторых, поручение, данное ему главой Ордена требовало от Бенедикта быть в курсе всех событий и новостей... А где можно узнать все новости? Конечно же, там, где все едят, пьют и разговаривают.
Выбор его был невелик. Таким образом, путь его в любом случае лежал в центр. Благо, идти было недалеко - Ванеград поражал своими скромными размерами, позволяя местным жителям за каких-нибудь полтора часа, не торопясь, обойти его по периметру.
Мудрить, впрочем, Бенедикт не стал, как не стал он и испытывать свои силы после долгого перехода - "дойду или нет?". Он направился к центру напрямик. И вскоре имел честь лицезреть все названные ранее достопримечательности.
А, вдоволь налюбовавшись на пальму и дворец, направил свои стопы к корчме.
И тут же понял, что попал именно туда, куда ему было нужно.
За одним малюсеньким исключением. И это исключение ясно дало Бенедикту понять, что в Ванеграде и правда происходит что-то из ряда "вон выходящее". И, значит, не просто так его вытянули из-под уютного одеяла.
А необычным было вот что.
Мужик самого приличного вида, которого вообще-то больше пристало бы звать господином, мирно положил голову на стол и задушевно храпел. В то время как распоследние забулдыги, насквозь просмоленные и проспиртованные, с серьезнейшими минами на измученных похмельем лицах обсуждали создавшуюся ситуацию. При этом, самый благовидный паренек - на нем даже была какая-то рубаха, хоть и явно с чужого плеча - держал в дрожащих руках газету и, уткнувшись в нее носом, читал по слогам.
Получалось у него не очень хорошо. Но, как говорится, на безрыбье и муха - мясо.
- Си-м у-ка-зам я, га-су-дарь ва-ш, па-ве-ли-ва-ю, с зав-траш-не-ва д-ня - с трудом закончил он строку и перевел дыхание. После чего вновь уставился в газету. - Во-дки, пи-ва, ви-на, са-мо-го-ну и про-чих на-пи-тка-в, моз-ги ту-ма-ня-щих...
В этом месте чтец вновь остановился и закашлялся. Кажется, у него от важности момента пересохло в горле. Товарищи торопливо подсунули ему под нос стакан с водой. Отхлебнув и поморщившись - это тебе не водку пить, тут привычка нужна! - мужичок продолжил:
- ...моз-ги ту-ма-ня-щих... не пи-ть...
- Не пить! Не пить! - повторил трактирщик, тонким жалобным голоском. - А я вам что говорил? Разорюсь я с этими новыми королевскими законами! Чтоб он эти свои причуды в свою королевскую...
Мужики спешно ткнули трактирщика под ребра сразу пятью кулаками, пока он не успел какую-нибудь непотребщину сказать. И тот тут же захлопнул рот. И даже перекрестился.
- Фу-у-у... - прошептал он, спустя мгновения. - Пронесло! Чуть не сказал... Спасибо, мужики...
Пьянчуги покивали.
- Ты молчи лучше! - Буркнул тот, что умел читать. - Вчера только закон ввели, сквернословить запрещающий. Еще бы чуть-чуть, и по двум статьям сразу! По сквернословию и по "осквернению лика персоны королевской крови непотребными подозрениями и необоснованными обвинениями". И оба, если не помнишь, смертью караются!
Трактирщик судорожно покивал. И тут заметил Бенедикта, тактично пристроившегося в уголке и с любопытством слушавшего их разговор.
В любое другое время, просто суровым взглядом Беня бы не отделался. Это же надо: подкрасться тихонько, подслушать, а потом еще и нагло на них пялиться, словно не видел ничего и не слышал!
Но третьего дня как раз введен был закон, запрещающий драки...
- Чего тебе, хм... монах, здесь понадобилось? - зло начал помятый толстяк, хватаясь за кружку и прицеливаясь ею в Бенедикта. Но тут уж его остановил трактирщик.
- Есть будешь? - недовольно поинтересовался последний, изо всех сил прижимая к груди отвоеванную у мужика кружку.
Толстяк покосился на оную и, наклонившись к трактирщику, недовольно пробормотал:
- Ты чего? Я бы ее в голову кинул, а стражникам потом сказали бы, что она с полки свалилась.
- Постойте, братья мои... - тут же начал Бенедикт, совершенно искренне испугавшийся за свою жизнь. И голос его, точно гром средь ясного неба, в миг заставил смолкнуть всех. - За что ненависть сия? Вместе живем мы на Земле, вместе по ней ступаем. Все мы из частей великого Шарагая сделаны. Все мы - дети его. А значит, братья. А как может брат на брата злиться? Не тому нас Отец наш учит! А учит он жить нас всех в мире и любви. И тогда, после смерти отнесут нас ангелы на небеса, где Отец наш Шарагай и встретит своих сыновей! И будут на небесах у вас все те блага, которых вы не получили на Земле. И будет там красиво, комфортно и сытно! А оттого - стоит ли вести грешную жизнь, чтобы и в этом мире мучиться, и после смерти попасть в лапы коварной Мяунджи? А она-то лишь и ждет, когда нарушите вы заповеди, чтобы получить ваши души! И вечность мучить их в свое удовольствие! Того ли хотите вы, братья? Выбирайте!
Мужики, в самом начале его речи, плюхнувшиеся обратно на скамейку, потупили глазки и кротко сложили огроменные ручищи на коленках.
Бенедикт украдкой перевел дух.
Злоупотреблять гостеприимством он не хотел, как не хотелось ему еще хоть сколько-нибудь продолжительное время оставаться в этой компании. Но уж очень есть хотелось...
- Чего ж ты, брат, не несешь угощенье? - Возмутился Бенедикт, обращаясь на этот раз исключительно к трактирщику и усаживаясь за облюбованный им столик в углу.
Вероятно, у хозяина сего заведения были какие-то свои представления о том, что он должен сделать для брата, а за что столь дальнему родственнику все же следует заплатить.
"Вот жмотина!" - недовольно подумал Беня, расставшись с половиной из наличествующих у него денег. Причиной такого возмущения стало то, что этот трактирщик оказался первым, кто, несмотря на проникновенную речь, не пожелал накормить монаха бесплатно - хозяев всех встречавшихся Бенедикту таверн и постоялых дворов пронимало буквально до слез. И, хотя этого тоже, без сомнений, проняло, но плату он все равно содрал с него не малую.
На опустившемся перед Бенедиктом подносе покоилась чья-то весьма аппетитно пахнущая нога. К сожалению, аппетитно она лишь пахла. Внешне под это определение она не подпадала никоим образом. По виду вышеозначенная принадлежала дохлой старой курице, хотя трактирщик и уверял монаха, что цыпленок был еще весьма и весьма молод, когда попал в их кладовые. Беня не стал возражать, прикинув, что цыпа, и правда, мог попасть сюда черт знает сколько лет назад, тихо-мирно провалявшись в подвалах до сего памятного дня, когда и был зажарен. Впрочем, чтобы скрыть возраст ног, повар старательно присыпал их зеленью.
Зелень, кстати, была свежей. И одно это сильно порадовало Бенедикта.
Пьяный господин за соседним столиком очарованно всхрапнул, учуяв мясной дух, стремительно распространившийся по таверне. Мужчина с трудом поднял голову, подпер ее руками и оказался гладко выбритым, хорошо одетым и довольно миловидным молодым человеком лет двадцати или несколько старше. Волосы его были светлыми, чуть отдавая рыжиной на концах, буйно завивавшихся в тугие кудри. Губы сжались в тонкую ниточку, а на лбу залегла глубокая морщинка, словно он, с трудом поднявшись, сидел и пытался сообразить, где очутился. И чувствовалось, что особого опыта в попойках у молодого человека не было. Нос его, кстати, словно бы жил отдельной жизнью - мужчина постоянно шевелил ноздрями, втягивая в себя умопомрачительный аромат жареного мяса.
Бенедикту тут же сделалось мужчину безумно жалко. Он, подхватив поднос, пересел за его столик и участливо поглядел на молодого господина. Глаза его казались стеклянными.
Впрочем, они мигом сделались осмысленными, едва только содержимое заказанной Бенедиктом кружки перелилось в глотку их обладателя.
И появилось в этих глазах в первую очередь блаженство. А потом благодарность.
- Ты... как его... - пробормотал молодой человек, устремив взгляд на участливо склонившуюся к нему мордаху Бенедикта. - Спасибо! Ты настоящий... этот... друг!
После чего, не спрашивая на то разрешения, протянул руку, сгреб в охапку ногу и горсть зелени и принялся ожесточенно их жевать.
- Ты зачем напился-то? Вроде, на пьянь не похож... - не сдержал своего любопытства Беня, проводив свой обед странным взглядом.
Молодой человек обратил к нему огромные полные неописуемой тоски глазищи и, не переставая жевать, заявил:
- Выфнь вафтафила...
Беня недоуменно огляделся.
- Жизнь его заставила, - перевел подошедший поближе трактирщик. - Его родители женить хотят.
Молодой господин покивал головой, проглотил кусок и бросил курью ногу прямо на столешницу, в грязную пивную лужицу. Муха, дотоле задумчиво скакавшая вокруг пивного моря, негодующе взлетела. Но тут же поторопилась вернуться обратно - курица пахла и в самом деле одуряюще. Доказательством тому послужила и траектория полета вышеупомянутой мухи - она выписывала умопомрачительные кренделя, от которых, должно быть, переворачивались внутренности. Вероятно, она примеривалась, с какого бы боку подойти к неожиданному подарку судьбы.
Парнишка тем временем трагично всхлипнул и жалостливо провыл:
- А я не хочу-у-у-у!
Кудри его негодующе подпрыгнули, из глаз фонтаном брызнули слезы, и он принялся ожесточенно размазывать их грязными жирными руками по исказившемуся от душевной боли лицу.
Бенедикт сочувственно пошмыгал носом и собрался уходить, но молодой господин вцепился в его рукав и жалостливо, сквозь текущие из глаз слезы, прошептал:
- Денег дай, а? А то умру!
Монах тяжело вздохнул и, ругая свою жалостливую натуру, бросил на стол все то, что нашарил в кармане. Негусто вышло. Впрочем, в его кошеле еще меньше осталось.
Уже у самых дверей его ушей достиг полный восторга вопль:
- Я верну! Жизнью клянусь, верну тебе долг!
Бенедикт фыркнул и вышел из таверны.
И вовремя, потому как идущие к корчме стражники лишь с серьезными минами посоветовали ему поторопиться, потому как Его Величество будет говорить свою речь всего через пару минут. А до этого времени лучше бы ему занять себе место.
А вот сидящих в корчме - в том числе и молодого кудрявого господина - вытолкали из заведения силой. Причем, вышеназванный парнишка, подталкиваемый в собирающуюся на площади толпу сразу двумя стражами, ожесточенно боролся, отчего-то решив, что стражники пришли с подлой целью отобрать у него погрызенную куриную ногу. Последнюю он, кстати, бережно прижимал к груди, а при особо резких движениях из карманов его дорогого, но безвозвратно испорченного костюма, сыпалась мятая зелень. По некогда белоснежной рубашке после знакомства с курицей расползлось огромное жирное пятно.
В общем и целом, вид у парня был довольно жалкий.
Но внимание Бенедикта все же привлекала толпа. Вид у всех ее составляющих был обреченный. Причем, как у оборванных нищих, так и у вполне состоятельных горожан.
Знать тоже стояла здесь, чуть поодаль, отдельной группой. Лица их были кислыми, словно старые щи. И недовольными, точно они были тощими голодными кошками, а подлая мышка, отчего-то избранная богами на роль своей любимицы, сидела на столе и нагло ела. Много и досыта. И кошки ничего не могли ей сделать, потому что мышка была коронованная и, словно этого ей было мало, охранялась целой гвардией вооруженных стражей. А оттого кошки лишь щурились и молча злились.
Его Величество соблаговолил почтить их своим присутствием с опозданием минут на десять.
Двери дворца стремительно распахнулись, явив взгляду любопытнейшую процессию. Правитель явился весьма эффектно, под фанфары, в окружении двух десятков стражников и орды других странных субъектов. Вслед за стражами по лестнице спустились девять пышнотелых красавиц, закутанных в белые простыни. За их спинами, на веревочках, болтались белые облезлые крылья. Были эти девицы столь аппетитные и мягкие на вид, что вся мужская составляющая толпы принялась заинтересованно тянуть шеи.
Головы пухленьких девиц украшали венки, а в руках каждая из них держала какой-нибудь предмет. Первая из них прижимала к груди лиру, втора маску, третья свиток... а дальше...
А дальше девицы несли то, что сумели добыть: начиная фарфоровой вазой с цветами и заканчивая вовсе уж невразумительным хламом.
Под взглядами толпы девицы пикантно разрумянились и заняли свои места - по обе стороны от наспех сколоченного деревянного помоста. Вслед за ними тенями из дворца выскользнули двое - в серых плащах, с капюшонами, скрывавшими лицо. Встали рядом и принялись нервно поглядывать по сторонам.
Завершая процессию, явился сам государь, сидя на троне. Последний, пыхтя от натуги, вынесли на собственных плечах особо приближенные к королевскому телу придворные. Они, потные и красные, с грехом пополам протащили венценосный груз до центра площади и не слишком-то тактично плюхнули трон на возвышение.
Его величество торжественно поднялся, поправил сбившийся на сторону белый кудрявый парик, на фоне странного серого и осунувшегося лица смотревшийся особенно дико, поприветствовал собравшихся и соблаговолил объяснить, зачем, собственно, они здесь собрались:
- Я, понимаете ли, - начал царь-батюшка Иван Иванович, - вчера ночью сидел-сидел, думал-думал, глядел-глядел на звезды да и понял... да-да! Я понял, что есть во мне талант поэта!
Толпа подозрительно зашуршала - в последние дни правитель их выкинул слишком много разных фокусов. И народу как-то не слишком верилось, что мозги его внезапно вновь встали на место.
Его Величество тем временем, раскрыл рот и явно собрался прочесть что-нибудь из своих произведений - такое у него сделалось одухотворенное выражение лица. Он отступил назад, силясь объять народ взглядом.
Не слишком выдающийся рост сделать этого не позволил. Зато на глаза попался трон. На него царь-батюшка Иван Иванович и вскарабкался.
И приступил, закатив трагично глаза и приложив руку к сердцу:
Люблю я пироги с капустой,
Хоть пирогов других не в счет,
В капусте витаминов больше,
А потому ей и почет!
Народ испуганно притих, не зная, как реагировать на все это.
Монарх тем временем надрывался, принявшись размахивать руками и переходя на следующий свой шедевр:
В небе звездочка мерцает.
Звездочка небесная...
Ну а я к груди прижму
Девицу прелестную!
До того красивая -
Просто не могу!
Перси ее юные
Взглядом обожгу,
Губы ее сладкие,
Полный страсти взгляд...
Присутствующие на площади девицы пикантно зарумянились, прижав ладошки к щекам.
А вот мамаши, не долго думая, бросились зажимать детишкам уши.
- Охальник! - пискнула здоровая бабища, окруженная пятью мелкими вертлявыми ребятишками. Именно из-за их количества у нее и возникли неприятности - рук-то лишь две, на всех дитев не хватает! Мужик ее, бородатый и хронически нетрезвый, помогать ей в этом благородном деле не желал. А уж просить соседок о помощи было и вовсе бесполезно - у них самих точно такие же проблемы.
Бабы, надо отдать им должное, быстро додумались, что заткнуть все уши им не удастся. И лучше сразу заткнуть рот.
И они начали верещать, орать, выть. А еще - ругаться нецензурно. Да так, что детишки только рот разевали. Если раньше, когда Его Величество говорил, они и не понимали ничего, то назначение посыпавшейся со всех сторон ругани было им вполне ясно. И оживившиеся детки бодро хлопали в ладоши, поощряя вопящих мамочек.
Самодержец обиженно умолк, закатил глаза и, пытаясь переорать толпу, начал возмущаться низким уровнем образования городских жителей, ничего не смыслящих в высокой поэзии.
Бабы обращали на него внимания ничуть не больше, чем на кружащуюся над площадью муху, увлекшись сквернословием.
И тогда царь-батюшка Иван Иванович обиделся по-настоящему.
По мановению царской руки встрепенулись скучавшие стражники. И давай врезаться в толпу, криками, локтями, тычками и пинками успокаивая взбунтовавшихся людишек. А кто умолкать не пожелал - тех плетью. А плеть, она штука хитрая. В толпе ею воспользуешься - всем достанется. Кроме того, ясное дело, в кого целишься.
Бабы заверещали с пущей яростью. Особо предприимчивые спихнули восторженно визжащих детишек мужикам и пошли на стражников войной.
Бенедикт увлекся - очень интересно было глядеть на стремительно развивающиеся события. И едва не упустил другое событие, должное куда как сильнее его волновать.
Чья-то наглая ручонка проворно срезала его кошелек и, кажется, примеривалась снять и ремень с его штанов. Сам-то ремень ерундовый. И штаны старые, зашитые на сотню рядов. А вот пряжка там была ценная. В виде круга с большим синим камешком ровно посерединке, на пересечении линий, что крест образуют - культового символа, означавшего сосредоточение силы Всемудрого Шарагая.
Вот уж чего Бенедикт никак не мог допустить, так это подобной наглости.
Замерев на секунду, Беня прикрыл глаза.
Осторожная рука едва приметным движеньем скользнула вперед. И тут же была схвачена.
Беня стоял все в той же позе - расслабленный, скучающий. Сытый и довольный своей жизнью монах. И только в вытянутой назад руке билось слабенькое перепуганное существо. Неторопливо оглянувшись, Бенедикт без особого удовольствия оглядел свою жертву.
Жертва была мелкая, тощая и отчаянно боролась за свободу. Ребенок мотал головой из стороны в сторону. А следом за головой летали и коротенькие повисшие сосульками грязные волосенки. Воришка сопротивлялся изо всех сил и даже попытался наступить монаху на ногу, но тот чудом успел эту ногу убрать. Еще больше усилий потратил Беня, пытаясь подцепить шустрое дитя за подбородок. А когда это ему все же удалось, взгляду монаха предстала чумазая курносая мордаха, половину которой занимали огромные серые глазищи. Злые-презлые.
Дитя смерило его оценивающим взглядом и заметно погрустнело: перевес был на стороне бывшей жертвы.
И все же, не растерявшись, цапнуло зазевавшегося Бенедикта за палец. Тот, естественно, округлил глаза и, по известной всем привычке, подул на укушенный палец, едва удержавшись от того, чтобы и вовсе не сунуть его в рот. Ребенок, не веря своему счастью, дал деру, ловко вписываясь в небольшие просветы между людьми.
Бенедикт, прейдя в себя, тоже заторопился, хоть ему было куда сложнее - он был крупнее, и злая толпа не желала постеснитья, оказывая ему нешуточное сопротивление.
Когда же он достиг цели, ни на что особенно уже не рассчитывая, его ждала приятная неожиданность: за огороженный стражниками круг воришке выбраться все-таки не удалось. Впрочем, нужно отдать ему должное, он честно попробовал. И был схвачен усатым широкоплечим детиной, в чьих руках теперь и дергался отчаянно. Тут уж не вырвешься - лапы у усача такие, что впору стены одним ударом пробивать. И хватка смертельная.
- А, вот где мой племянничек! - Не растерявшись ни на миг, пропел Бенедикт. И в своей привычной манере потрусил к стражнику. - Он у нас такой пугливый! Как драка, так он - бежать. Неудобно даже... Но да какой есть, такого и растим. Мать-то его, сестрица жены моей, давеча померла...
Усач довольно долго думал. Мальчишка в его руках как-то странно обмяк. И лишь один серый глаз подозрительно глядел на Бенедикта из-под грязной неровной челки.
Усач убрал одну руку, продолжая, впрочем, удерживать воришку второй. Получалось ничуть не хуже, чем обеими сразу. Освободившейся рукой стражник почесал загривок и задумчиво протянул:
- Чем докажешь, что племянник?
Бенедикт думал не слишком долго:
- Да вот, я ему свой кошель одолжил, чтобы он себе бублик купил. А тут нас на площадь позвали. Вот я кошель у него-то и позабыл!
Усатый задумчиво похлопал мальчишку по бокам. После чего с заинтересованным видом добыл у того из-за пазухи кошель. Мальчишка протестующе пискнул, не желая расставаться со столь красивой вещицей - кошель был дорогущий, кожаный, с вышивкой.
- И этот твой? - поинтересовался стражник, добывая еще один кошель. Не такой красивый, зато пухленький. И снова чужой.
Беня призадумался.
- Мой, мой! - покивал он. - Я, чтобы воры все разом не утащили, сразу в двух кошелях деньги ношу.
- А третий-то откуда тогда? - полюбопытствовал развеселившийся стражник.
И снова добыл на свет незнакомый Бенедикту кошелек.
Мальчонка под взглядом монаха покраснел и опустил глаза.
- А третий - это я сегодня купил новый. Мне старый разонравился.
- Ну, а четвертый-то? Четвертый? - буркнул усач и наконец-то добыл кошель Бенедикта.
Монах так сильно обрадовался встрече со вновь обретенной пропажей, что готов был простить мальчонке все что угодно. Ложь сорвалась с его языка так же легко, как если бы он всю свою жизнь только и делал, что врал. Было о чем призадуматься...
- А это, - торжественно объявил Беня, - кошелек-приманка. Он же ловушка. Я его на самое видное место привешиваю. А когда воры на него покушаются, он начинает звенеть. И я узнаю, что меня попытались ограбить.
Глянул на мальчишку и мстительно добавил:
- А воришка без руки остается.
В том, что ему поверили, сам монах сильно сомневался.
Однако же усач проворно спрятал три кошеля за пазуху, а побледневшего воришку выпустил. И даже отдал Бенедикту его кошелек - вероятно, испугался столь серьезной охранной системы.
- Ну, держи. - Кивнул усач. После чего ухмыльнулся и добавил: - Только не путай больше: у тебя племянница, а не племянник!
Воришка сделался равномерно красным и уставился на свои башмаки.
Бенедикт бережно принял свой кошель, поблагодарил мужчину за столь важную информацию и ловко схватил не успевшего опомниться племянника за руку. То есть, если верить усатому стражнику, племянницу.
Тем временем прочие стражники успели унять конфликт баб с Его Величеством. При этом около дюжины представительниц слабой половины человечества пришлось силком утаскивать с площади. Ох и намаялись же с ними!
А царь-батюшка в отместку прочитал-таки до конца то самое стихотворение. Про девицу. Оказалось оно чрезвычайно длинным. А уж содержание имело такое, что ближе к концу даже не слишком-то трепетные мужики начали смущенно краснеть и с ноги на ногу перетаптываться.