Турскова Таисия Александровна : другие произведения.

Ивана

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
1.

  
   Тяжелые вести бродят по замку.
   Ох, тяжкие...
   В самую весну, как луне смениться да молодому графу из столицы приехать, занемог старый граф. Не помогли старику ни травы, в полночь над рекой рванные, ни лекари да снадобья заморские, ни крестик кипарисовый, освященный, с самой Афон-горы привезенный святыми отцами-бенедиктинцами.
   Две недели болел старый граф, две недели с постели не вставал. На тринадцатый день в беспамятство впал, сын приехал - и того не узнал, не очнулся.
   На пятнадцатый день умер старый граф.
   Сын его, Ладислаус молодой, отца похоронил честь по чести, как у людей полагается; сорок служб отслужил - на небе звон колокольный слышно было, поминки по отцу справил - куда там столичным вельможам! Да только тем все и кончилось. Ни траур носить, как достойные люди носят, ни по святым местам - за упокой души отцовой помолиться - ничего этого молодой граф делать не стал. Затворился в верхних покоях, вина приказал подать да окна занавесить плотнее.
   И нет его - от восхода и до самого заката.
   Тяжелые вести бродят по замку.
   Ох, тяжкие...
   Священник приходил из церкви, что под горой - приказал молодой граф гнать священника. Лекарь приходил - и его гнать было велено в три шеи. Никого не впускал, от пищи отказывался да пил беспробудно, а по ночам, слышно, бродил по замку, и странные дела в том замке творились.
   А на тринадцатый день после сороковин - как громом ударило: слег молодой Ладислаус. И ни молебны, ни травы, ни курения с притираниями помочь не могли.
   "Сглазили!" - шелестели старухи.
   "Бог покарал..." - крестились монахи.
   Ну, Божья то кара или дьяволовы происки - а только таял молодой граф, словно свечка воску белого у алтаря в храме Господнем, на глазах таял.
   Тяжелые вести...
   Ох, тяжкие...
   И вот, вторая неделя к концу пошла, граф молодой, слышно, обеспамятел уж - стало табором под горой, на речном берегу, племя египетское.
  

2.

  
   Ладислаус медленно приходил в себя.
   Что-то настойчиво пульсировало багровой жилкой в глубине бархатистого агатового мрака, что-то выталкивало его из небытия, словно тонущего пловца - из глубокого речного омута к свету, воздуху, жизни, - и, прислушавшись, Ладислаус понял: это сердце.
   Его сердце.
   И чьи-то неуловимые касания, заставляющие сердце - биться.
   Осторожные, уверенные прикосновения чутких ладоней к озябшему комочку теряющей жизнь сущности, словно тишина, хлопьями прозрачного снега опускающаяся на сомкнутые веки.
   Мягкий полупризрачный свет коснулся лица, и Ладислаус услышал - незнакомый голос нашептывал слова, напевные и странные, и в их неясное звучание вплетался шорох трав, беззвучный плеск реки, ветер и взмахи совиных крыльев... Шевельнулись ресницы, синеватый сумрак зацепился и повис на них, и сквозь эту дымку, сквозь зыбкое переплетение неяркого света и густых теней проступил смутный очерк человеческой фигуры. Густое облако темных волос пахнуло полынью и мятой, и четче, яснее зазвучали слова:
   - ...ночь янтарная, ночь полынная - звезды россыпью, звезды звонные - путь неведомый, звук неслышимый... Заклинаю тебя, Влад молодой, земной - да не мой, заклинаю тебя ледяной волной, тишиной ночной, ветром северным, звездным серебром, огнем-пламенем... Ай, степь бескрайняя, синь бездонная - будь слово мое крепко!
   В комнате горела единственная свеча, окна были плотно занавешены тяжелым сукном, и сгустившаяся под потолком тьма ласково обнимала хрупкие плечи молодой смуглой женщины. Сквозь завесу ресниц из глаз ее неярко сияли звезды, и молодой граф - по-детски и в то же время иначе - прильнул взглядом к ее лицу, рукам, плечам... Сердце изумленно вздрогнуло, и колыхнулся звездный узор во взгляде.
   "Ивана..." - утонуло во тьме бездонных зрачков.
  

3.

  
   "Ивана!" - на разные голоса зовет табор.
   Идет Ивана - словно и не по земле, ни единой травинки не примнет.
   "Ивана, красавица!" - окликают деревенские парни. - "Сядь с нами, одари словечком!"
   Не слушает Ивана, дальше идет. Хороша Ивана - очи карие, кудри темные, стан - лоза виноградная; улыбнется Ивана - белым жемчугом брызнет из алых губ, светом утренним глаза из-под ресниц вспыхнут.
   "Госпожа Ивана," - услужливо кланяется седой привратник, и, отвернувшись, сноровисто сплевывает между пальцев: "Ведьма!"
   Идет Ивана по мраморным полам, торопится; торопятся ее отражения в дорогих серебряных да венецианских - дутого стекла - зеркалах, коричневым запотелым глянцем блестит кувшин в руках Иваны.
   "Спасительница!" - приподнимается на подушках Влад - молодой граф и учтиво целует смуглые пальцы.
   Смеется Ивана, отнимает руку от Владовых губ, а взамен в тонком бокале вино подносит, с травами сваренное. Играет вино, алым светом плещет, пьет граф молодой - в бокал не смотрит, а смотрит на руки Иваны, на шею ее лебединую, на губы пунцовые.
   Хороша Ивана, ой, хороша - глаз не отвести!
   Обратно идет Ивана - медленно идет, не торопится. Туман в глазах у Иваны, словно папоротников цвет; тоска на сердце у Иваны - словно ночь безлунная, беззвездная. Молчит у ворот седой слуга; молчит Ивана, мимо идет.
   "Иванка!" - окликают ее от колодца.
   Не оглядывается Ивана, дальше идет.
   "Иванка-цыганка!" - беззастенчиво рифмует босоногая ребятня. - "Иванка-цыганка!"
   Не слушает Ивана, дальше идет. Тяжело на сердце у Иваны.
   "Ивушка..." - шепчут тонкие губы за высоким окном. - "Ивушка, Ивана..."
   Клонится бледный лик, плавится свечной белый воск.
   "Ох, Ванда, - качает головой старая гречанка Деметра, раскуривая длинную трубку, - красота бедовая..."
   Хмурится Деметра, кольцами плывет из трубки синий дым. Не глядит ей в глаза Ивана, мимо идет; тяжел взор у Иваны, в землю смотрит Ивана. Провожает ее взглядом Деметра, и гуще идет из трубки синий дым.
  

4.

  
   Тяжелые вести бродили по замку...
   Ох, тяжкие...
   Наступало утро.
   Ладислаус медленно, словно во сне, подошел к окну, поправил штору. Движения были неестественно ровными, почти механическими. Кружилась голова. Молодой граф покачнулся, невидяще повел рукой - оперся о стену...
   Виски словно обручем сдавило.
   Ладислаус охватил ладонями лицо, со сдавленным стоном опустился в кресло. Ночная тьма наваливалась, давила на плечи, не желая отступать, а свет уже бил сквозь плотные занавеси, неумолимо прорывался в комнату... Ладислаус выгнулся дугой, рывком поднялся с кресла.
   ...Душно, дышать мочи нет, и воздух будто раскален добела... Ох, свет белый - белее пламени, глаза жжет...
   Тишина оглушала.
   Едва слышно прозвучали шаги.
   Ладислаус затравленно оглянулся и опрометью бросился вон.
  

5.

  
   "Ивана!" - звенит табор.
   Звенит полуденный горячий воздух, звенят колокольцы браслетов на девичьих руках, звенит монисто на груди Иваны. Знойное марево от земли поднимается.
   - Ох, Ванда, - ворчит старая Деметра, - краса незваная, беда бедовая...
   Темные пальцы скользят по узкой девичьей ладони, разбегаются из-под пальцев линии степными дорогами. Качает головой старая Деметра, тяжелым взглядом в лицо Иване смотрит.
   - Ох, Ванда, краса неминучая, беда ненаглядная... Любить тебе смертно, гореть-полыхать жарко... Погубит тебя любовь безнадежная, безоглядная, безрассудство твое девичье...
   Глядит Деметра в глаза Иване, глядит Ивана - в небеса синие. Колышется над высокими травами жаркий полуденный воздух, слова Иваны горячими каплями падают.
   - Душа человечья в мире - что капля в море, а любви не миновать. Дорог в степи - что звезд в небе, а любви не миновать! Любить-умирать, себя забывать, гореть-полыхать, в огне не сгорать - знать, судьба моя такая, ночь янтарная наворожила.
   Темнеют глаза Деметры, дым из трубки кольцами в небо плывет.
   - Ох, Ванда, - хмурится Деметра, - погубит он тебя, навек погубит, душу твою жаркую вынет... Тьма в глазах его, ночь беззвездная да луна багряная - сторонись взгляда его, прочь от него беги!
   Смеется Ивана, не хочет слушать, отнимает ладонь у Деметры.
   - Мой он! - твердит. - Много лиц у людей, а запомниться - одному из всех. Много взглядов - а душу один только жжет! Мой он, Деметра, мой до самой Зари Господней, люблю я его - пуще жизни, страшнее смерти, жарче пламени! Крепко люблю.
   - Крепко любить - жарко гореть, - роняет слова Деметра, словно кровь по капле цедит. - Ой, Ванда, сгоришь - не охнешь, себя не вспомнишь, в багряной луне разум потеряешь... Берегись, Ванда, забудь его, сердцем прошу!..
   Темнеет лицом Ивана, в землю упрямо смотрит.
   - А и погибну, - говорит, - не страшно. Сама душу выну, на ладонь ему брошу - бери, что хочешь делай, твоя она! Над рекой говорить для него стану, ночь степную заклинать стану, травы полночные в росе утренней под ноги постелю. Люблю я его, Деметра, люблю смертно!
   Молчит Деметра, ничего не отвечает. Туман в глазах Деметры, тоска давняя да луна багряная. Молчит Ивана, пальцы смуглые монисто теребят. Пряный запах над горячими травами поднимается.
  

6.

  
   ...Дело мое ночное - темное да шальное, имя мое земное, тело мое стальное... Лягут реки извивы, словно клинка изгибы - голос звенит призывом, в ока провале - гибель... Гореть-полыхать, в огне не сгорать, сей зов услыхать - себя позабыть, отринуть, уйти - вспять не поворотить... Голос мой слушай, голосу моему внимай, голоса моего ослушаться не посмей!.. Слово мое услышь, слову моему покорись, за словом моим последуй!.. Багряною луной заклинаю тебя, полуночью степной призываю тебя, текучей водою речной ограждаю тебя... Имени твоему повелеваю - ...
  
   Мигнуло и погасло пламя свечи.
   Багряными искрами рассыпалось.
  

7.

  
   Ночь. Спит табор. Ни тени, ни звука, ни вздоха.
   Тихо идет Ивана - ни одна травинка не шелохнется. По плечам рассыпались темные волосы, пояс вышитый в высокой траве потерялся. Торопится Ивана, спешит, а полная луна ей вслед ухмыляется.
   "Ивана!" - шелестят деревья. - "Вернись, Ивана!"
   Не слышит Ивана. Ветви с пути отводит и дальше идет.
   "Стой, Ивана!" - шепчет трава, цепляясь за подол белой рубашки унизанными каплями росы пальцами.
   Не слушает Ивана. Мокрый подол приподнимает и дальше идет.
   "Прочь! Беги, Ивана, беги прочь!" - кричит за рекой неясыть.
   Не хочет слушать Ивана. Дальше идет.
   Черной скалою вырастает из речного откоса замок. Молчит старый привратник - спит крепким сном. Молчит Ивана, мимо него идет.
   "Ох, Ванда..." - стонет во сне старая Деметра.
   Тихим эхом шелестят мраморные полы под босыми ногами, беззвучным криком исходит ночь:
   "Зачем?! Зачем ты пришла?!."
  

8.

  
   Ладислаус не спал.
   Тяжелая занавесь была сорвана и отброшена прочь, и в распахнутое окно врывался ветер пополам с лунным светом. Молодой граф думал о женщине, за ошеломляюще короткие полмесяца поставившей его на ноги.
   О женщине, спасшей его жизнь.
   Над рекой пронзительно закричала неясыть; хлопнула ставня. Ладислаус стоял, скрестив на груди руки, узкие пряди черных волос падали на лицо и отлетали назад, отброшенные ветром. Длинные острые ногти на ухоженных руках отливали перламутром в свете луны, хлопьями падавшем на подоконник, тускло белело дорогое италийское кружево манжет, и странное спокойствие читалось в изгибе тонких губ графа.
   Новый порыв ветра скользнул вдоль висков; в ноздри ударил терпкий неясный запах. Закружилась голова, и Ладислаус, пошатнувшись, шагнул вплотную к окну. Пальцы нащупали холодный каменный край, облитый лунным светом, в потемневших зрачках отразились звезды. Странный аромат тек сквозь решетку лунных лучей, пьянил и приобретал отчетливость, и узор созвездий сложился в имя.
   "Ивана..." - шевельнулся ночной воздух.
   Граф облокотился на подоконник, играя рубином кольца. Оправленный в золото камень тускло блестел сгустком запекшейся крови, отраженный свет вишневыми искрами таял в глубине черных глаз. Холодная, нечеловеческая улыбка проступила в уголках рта, неуловимо изменив все лицо; ночь плеснула в оконный проем лунным светом и закричала, в ужасе отшатываясь от распахнувшегося в нее взгляда.
   Шаги - легкие, едва слышные шаги босых ног по холодному мрамору - отозвались шелестящим эхом в бархатных портьерах. Ладислаус по-кошачьи мягко и стремительно обернулся, уверенным движением отодвинул дверной засов и замер в ожидании. Три томительных мгновения, три беззвучных удара сердца - словно остановившаяся вечность, и на пороге комнаты возникла смутная белая тень, - прозрачный очерк лица в темном облаке волос, пьянящий горьковатый аромат ночных трав... Тонкие руки вскинулись навстречу, и даже ночь не услышала сдавленного стона, прорвавшегося со дна багряно-черных зрачков:
   "Ивана..."
  
   Шаг. Ступенька. Холодная твердость гранитных стен.
   Шаг. Ступенька. Вековая тишина, пыльная древность.
   Шаг. Ступенька. Бездонный колодец винтовой лестницы.
   Тьма.
   Шаг. Ступенька. Бесконечность подъема.
   Еще шаг.
   Ступенька. Безвольное тело провисает на руках. Темные волосы метут гранит.
   Шаг. Ступенька. Багрянец зрачка в черном провале ока.
   Ступенька. Онемевшая вечность наваливается на плечи: с каждым новым шагом - сильнее.
   Ступенька, ступенька, ступенька...
   Тьма.
   Новый виток. Виноградная лоза, запах меда и зеленых листьев. Ветер. Горький привкус неразбавленного вина - темно-красные капли на бледных, бескровных губах. Ночь.
   Тьма.
   Шаг. Еще один. И еще.
   Ступенька. Холодный влажный ветер. Терпкий запах трав.
   Ступенька. Полуночный колокол.
   Шаг. Ступенька. Бешеная коловерть звезд.
   Тьма.
  
   -...Ох, Ивана... - шептал он, запрокидывая голову к ночному небу, - Ивенна, Ивана... Зачем, зачем ты пришла...
   И виноградная полночь сочувственно кивала, соглашаясь неизвестно с чем, и слизывала темно-красные капли с обескровленного запястья.
  

9.

  
   ...И бились о высокий берег тугие волны, и бился о застывшую небесную твердь ветер, и вошедшая в силу луна наливалась темным багрянцем. Медленным потоком поднималась над яростной водою тьма, и над речным откосом заледеневала в тусклых лучах луны, обращаясь в стены и башни. Страхом и болью исходила ночь, смертельно раненная брошенными в нее словами, и старческий надтреснутый голос наполнялся неистовой, недозволенной силой...
  

...В час, когда смолкают реки,

В час, когда высоты никнут,

В час, когда кричат беззвучно

И в ночи роняют руки -

В час последнего молчанья...

  
   ...И бушевала над степью гроза, и падали оземь, разрывая облака, неоперенные стрелы молний, и небо разламывалось на части. Время захлебывалось в кипящем водовороте, беззвучно крича и опрокидываясь вспять, и сухие смуглые руки царили над ночью, сплетая все воедино...
  

В час, когда времен истоки

Тишиной лежат в ладонях

Говорящих над рекою -

В час полуночный, заклятый,

Над законами встающий...

  
   ...И распахнулись ворота замка, и медленно вышел старый привратник, и опустил на землю - у самых ног Левко - недвижную свою ношу...
  

Ветер бьется, ветер стонет

Над укрытой мглою твердью -

Под седыми небесами,

Под багряною луною...

  
   ...Ветер наотмашь бил по лицу, оставляя на губах холодный и горький привкус, и в неистовой ярости колотил в ворота замка Левко - молодой цыган, с горящими темным пламенем очами, с побелевшим лицом, с резной рукоятью, по самый клинок тонущей в широкой ладони...
  

По-над степью, по-над ночью,

Над звенящим разнотравьем -

Где встают незримо стражи

Тишины высокоскулой...

  
   ...И пала тишина, - внезапнее огненной вспышки молнии, темнее и ошеломительней грозовой безлунной ночи. И горячим пеплом рассыпались слова, и упали бессильно сухие смуглые руки. И дрогнули окаменелые темные тени ресниц на мертвенно-бледном лице...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"