|
|
||
С чего бы начать? Да вот хотя бы с этого, совершенно незначительного эпизода. О нём можно было бы и не вспоминать, но так, всё же...
Стояли мы, я и мой приятель, молодой человек лет под тридцать, интересный внешне, холостой и без пяти минут кандидат, на троллейбусной остановке. Как вспоминается, было это ранней осенью, где-то в сентябре. Троллейбуса довольно долго не было, и, от нечего делать, я разглядывал прохожих,
а Витя курил и пытался сковырнуть каблуком впечатавшуюся в асфальт железку, занятие, как вы сами понимаете, совершенно легкомысленное для будущего кандидата.-Да брось,--говорю ему,--ещё копыто собьёшь. Ты лучше глянь, какая идёт...
Мимо проходила девушка, очевидно, старшеклассница. Нет, никакого своеобразия не было в ней, она не обращала на себя внимание чем-нибудь особым, лично ей присущим. Это было просто обыкновенное совершенство. Совершенство пропорций и форм, сама Гармония. Удивительная слаженность раскрывающейся женственности. Идеальная модель для скульптора, уж вы можете мне поверить. И сказать, что она была высока, стройна, с золотисто-каштановыми волосами, собранными в хвост--что это прибавит к её портрету? Всем нам встречаются девушки этого типа,
этой идеальной физической породы, я бы сказал, представительницы какой-то особой, межнациональной, конечно, победительной женской расы, взглянув на которых, испытываешь как бы электрический удар. Подобие шока овладевает тобой и... обалдеваешь. И обязательно, проходя в себя, чертыхнёшься мысленно, соизмеряя невольно никчемность своих возможностей с тем, явно высоким, просто недосягаемым запросом, читаемым нами на гордом челе проходящего совершенства. Шею только повернёшь вслед такой с восторгом и сожалением... С восторгом перед встреченным чудом и сожалением о его для тебя недоступности.Походка её казалась какой-то полётной. Может быть, впечатление это было и от хвоста её волос, взлетающего при ходьбе и бьющего её по лопаткам, то по одной, то по другой... А Витя... Витя процедил, что на таких он не смотрит, с такими, мол, много возни, и что он заранее представляет себе всё бесперспективность...
Но тут подошёл наш троллейбус, и мы бросились втискиваться в него, забыв о девушке и думая разве что только о целости своих рёбер.
Об этой мимолётности можно было бы и не вспоминать, если бы не дальнейшее.
Как-то под вечер--это было зимой--лишь только войдя в свою студию, я, не прикрыв за собой дверь, сразу же прошёл распахнуть форточку, чтоб сквозняком протянуть накопившиеся испарения от глины. Хоть и замотанная в пластикат, она дышит, и, несмотря на мою профессиональную любовь к этому запаху, я не располагаюсь в мастерской, не проветрив её. Стою не раздеваясь: ещё немного, ещё минутку, думаю. Хорош зимний воздух!
Собираюсь уже потянуться закрыть форточку, как слышу за собой голос:
-Ой, как интересно! Это что, мастерская скульптора?
Оглядываюсь и вижу: в дверь просунулось юное девичье лицо, чистое, разрумянившееся от мороза.
-Ничего, что я заглядываю? Дверь открыта была... Можно? Ой, как здорово! Это вы всё сами?
В дверях была она, да, та самая "сентябрьская мимолётность", я её сразу узнал. Только сейчас она была одета по-зимнему, спортивному: свитер, рейтузы, на плече коньки.
-Я за подругой, она работает машинисткой в Медприборе, вон та дверь... А ваша приоткрыта, я и заглянула... Вот это да! Искусство? Интересуюсь ли? Да. То есть нет, ну просто не приходилось... Как-то не получалось... Ходили классом в музей, года два назад, в девятом, кажется, но что-то не очень интересно было... Скучновато. А может, просто обращали наше внимание не на то. Да, я школу в этом году кончила. Нет, не поступила, не набрала баллов. Сейчас работаю недалеко отсюда. Меня раньше на час отпускают: мне ещё нет восемнадцати. Заходить к вам? Да, это интересно... У вас и молодёжь бывает, ученики? К сожалению, у меня нет талантов. Ни следа. Остаться сегодня? Нет, нет, спасибо... Сейчас Наташка выскочит, я ведь за ней--бежим на каток. Погода-то какая!
Прошло недели две, и вот Лиля--так её звали--в моей студии.
-Подружки моей нет на работе--заболела, говорят, и вот, будучи рядом, я решилась...
-Ну и замечательно! Проходите, пожалуйста, не стесняйтесь.
И я познакомил гостью со своими учениками, предложил посидеть с нами, попозировать для набросков.
-Вот вам, Лиля, семнадцать, а ведь больше пятнадцати, вы уж простите, никак не дашь. Вот разве что рост. А лицо...
В милом лице её--чего я, конечно, вслух не сказал--наряду с доброжелательностью проглядывала и наивность, которую подчёркивало любопытство, совсем детское, в её глазах.
И я, чтобы переключиться:
--Вот нашей Гале, например--это одна из учениц--тоже семнадцать, так oна так и выглядит.
В голосе отозвавшейся Галочки дрожала обида:
-Вот, дожила! Уже кажусь такой старой...
Это было преподнесено с такой неподдельной естественностью, что от смеха было просто не удержаться. Пуще всех смеялась Лиля, и до чего же заразительно!
Ей у нас определённо понравилось, во всяком случае, она поинтересовалась расписанием наших занятий. Но заглядывать в мастерскую стала почему-то только тогда, когда я был в ней один. И я, конечно же,--сработал профессиональный рефлекс--стал уговаривать "залётную мимолётность" стать моей моделью. Но поначалу позировать Лиля решилась только полуобнажённой--в подкатанных несколько ниже талии спортивных брюках.
-Раздеться совсем? Ну, что вы... Это никогда. Нет, не могу... Сегодня, во всяком случае, нет... Друзья? Нет у меня друзей. Как-то не получается. Почему-то со сверстниками мне скучно. Поговорить не о чём, всё, что ни скажут, заранее известно. Нет, даже не то, чтобы скучно--пусто как-то... И подруг нет. Мама очень следит за мной--вот с Наташей моей запретила дружить: курит она! И кто-то маме моей сообщил, будто видел её, Натку, навеселе. А мама очень у меня строгая. Отец? Он вообще старается приходить домой попозже. И редко у нас с ним разговор путный получается. Наставления... Какие-то параграфы, вроде... Сидел бы у себя на работе подольше! Мама даже с ним разводиться собиралась... Вот у нас в доме развелись, их дочка четырёх лет объясняет: "Мама говорит: папа у нас Вася и кот--Васька, ну, разве можно такого папу в доме держать?"-- Лиля звонко смеётся.
...Приходила она. И должен сознаться: рискнул я как-то. Поправляя ей волосы, коснулся губами её литого бледного соска. Она поначалу отпрянула. А потом, видимо, сообразив, что ничем это ей со мной не грозит, вспыхнула глазами, зарделась и сама подставила под мои губы сначала одну грудь, потом другую.
-Вы первый,--говорит,--никто ещё моей груди даже не видывал.
И во все её посещения уже не обходилось без этого... Она закидывала голову и как бы прислушивалась к чему-то в себе.
-А знаете... Вы ведь меня здорово возбуждаете...
Тут я начал шептать ей этакую ересь, что не только возбудить могу, но и...
-Нет,--говорит,--это сразу оставьте, если хотите, чтобы я к вам приходила.
А хотел ли я? Я всё более и более привыкал к её посещениям, радовался им, конечно, но никак не мог уяснить себе, что же её всё-таки во мне привлекает. Я было попробовал как-то заикнуться о деньгах--ведь позирует она мне... Ни в какую! Зарабатывает, говорит, да и мама всегда даёт, если нужно.
-Чтоб я с вас деньги взяла? Да ни в коем случае! Подарок, говорите? Вот вы меня нарисовали... Правда, я этот портрет не могу у себя повесить, не знаю, как маме объяснить, откуда он. Рассказать ей? Нет, она не поймёт. Запретит мне ходить к вам. А мне бы так не хотелось потерять вас... Почему-то с вами мне интересно... и легко. Подарок?.. Ну, знаете что? Сделайте мне котурны, вы ведь скульптор. Ну, такие... Из дерева вырежьте. У меня и так приличный рост? Ну и что? На работе у нас одна пришла в модных деревяшках, из Парижа, говорит, привезли. Завидуют ей все. А мне захотелось нос ей утереть, задаваке. Только чтоб ещё более высокие были...
Спрашиваю шутя, что иметь за это буду.
-Позволишь себя поцеловать? По-настоящему?
-Ну, конечно же... Да я сама вас расцелую!
Мечту свою--деревяшки--Лиля получила через неделю, а я получил взамен её рот... Росту я небольшого--где-то ей по брови, и восприятию постороннего наблюдателя наша целующаяся пара показалась бы, вне сомнений, странной и даже комичной. Но что было нам (мне, во всяком случае) до чьих-то впечатлений, тем более что мы были наедине. Она наклонилась ко мне, и её рассыпавшиеся волосы накрывали нас обоих, слившихся в "подарочном" поцелуе... Потом, еле оторвавшись--уф!--от её губ, смотрю на неё, а она собирает в узел свою золотисто-каштановую россыпь и озорно улыбится.
-Чему улыбаюсь? Представила, что мы целуемся, и я ещё и на котурнах этих...--Она захохотала.--Придётся вам табуретку подставлять... Нет, пожарную лестницу...
Непонятная была она девушка. То, что с родителями не ладит--это сплошь да рядом. Но вот с ребятами не общается, даже чурается их... И--главное--что она нашла во мне? Ведь разница в возрасте между нами огромная, да и внешность моя... Иллюзии относительно её нисколько меня не тешат--ибо их нет. Интеллектуальное общение? И его, к сожалению, не было. Сближают ведь общие вкусы в музыке, скажем, в литературе, но Лиля назвала мне такие имена в поэзии, что я промолчал только из деликатности. И не чувствовал я в ней того, что толкнуло бы меня на её эстетическое развитие. Но вместе с тем нам обоим было интересно друг с другом. Меня легко можно понять: юное прекрасное существо, да ещё и позирующее. Да ещё и позволяющее себя целовать (по уговору--не переходить границ!). Какое-то подобие сердечной дружбы чувствовал я к ней (почему, собственно, подобие?).
Но она, что она во мне чувствовала--это для меня оставалось загадкой. А когда Лиля как-то в разговоре омолвилась, что я ей "самый близкий, самый родной человек на белом свете", то меня это даже обеспокоило. При всей лестности этого признания, именно прежде всего не взволновало, а обеспокоило. Надо, чувствую, её несколько притормозить. Что-то её заносит--к чему такие сумасшедшие слова?
--Вот сейчас ты одна, но "он" появится, найдётся, отыщется, придёт твоя "судьба", и... и ты забудешь меня. К превеликому, конечно, для меня сожалению... Но это так естественно.
-Ну что вы такое говорите! И найдётся "он", и замуж выйду, и дети будут, и всё равно к вам приходить буду. Да. И с детьми!
И говорит она: такой вы, мол, человек...
А я... Что я для неё? И что особенного сделал или могу сделать? Ну, эти дурацкие ходули.. Что ни говори--чувства её направлены явно не по адресу.
-Да,--говорит,--вы такой человек, что я бы вам всё-всё могла рассказать, все свои тайны доверить...
-Ну какие же тайны могут быть у девчонки твоего возраста? Собственно, могут. Но у тебя?.. У тебя, как мне представляется, ничего такого не было...
-Мм... Знаете... Но нет... сейчас я вам ничего не стану рассказывать... Заинтригованы? Ну и помучайтесь...
Я стал ловить себя на том, что мысленно постоянно возвращаюсь к её словам. Тайна. Напрашивалось самое элементарное, она--"познавшая". Но это как-то не вязалось с её обликом, и внешним, и внутренним. По своему опыту, так мне кажется, я распознаю это состояние. Вот, например, знал я одну девчонку, кончала она музыкальную школу, когда это было! Весёлая, приветливая, вся как бы светящаяся ожиданием прекрасного, вот-вот откроющегося ей. И как-то всё в её облике
переменилось, надломилось будто. И равнодушие во взгляде, и смех не тот, какой-то вдруг пресекающийся вроде, сквозь горечь будто, и углы рта опущены. Больно за тех, кто за познание платит опустошённостью. А в этом случае было именно так--она сама рассказала мне впоследствии.Вспомните "Здравствуй, грусть" Франсуазы Саган. Или же наоборот: повышенная "раскованность, угар отчаянного веселья-- в общем, весь тот налёт "современности", распространившийся и расползающийся сейчас. Но это я, конечно, о крайних формах.
Я Лилю не расспрашиваю. На всякий случай веду с ней нравственно-поучительные беседы о том, как хорошо, когда девушка может соблюсти себя для своего будущего мужа, для своего "суженого". Как будто бы ерунда, говорю я ей, тем более в нашу эпоху. Но, в конце концов, может, главное и не в физических и физиологических последствиях, главное--в психологической травме и внутренней опустошённости, приводящих часто к цинизму. Воспринять божественное таинство на подоно-кабацком уровне? Брр! И ещё говорю:
-Кажется мне, что, приведя своему "суженому" себя соблюдённой, ты этим и его обяжешь. У него как бы появится, должно появится, чувство благодарности к тебе от значительности, единственности самого момента. А без этого--очередная "ещё одна".
Она слушает меня внимательно, глядит неотрывно, впитывает. По всему видно, как ей всё это интересно.
-И ещё,--шучу я (какая-то необходимость растормошить резонёрские длинноты, что ли),--будешь выходить замуж, и у тебя не будет "этого", скажи мне. У меня есть знакомый врач, он мой меценат--иногда покупает что-нибудь из моих работ-- скажи, и мы к нему обратимся. Он, конечно же, всё умеет.
Это была не только шутка. Это был с моей стороны хитрый "зондаж"--тайна её задела моё любопытство.
Посещения её стали не столь часты, не столь регулярны. А потом она и вообще исчезла. Да впрочем и понятно: подготовка к вступительным экзаменам (звонит: да, сдала, поступила!)... Ну, а там и студенческие будни, зачёты, экзамены. Звонит: нет, конечно, не забыла... Обязательно приду...
И вот она у меня в мастерской. Сидит разутая, в кресле. На батарее сушатся её мокрые сапоги и чулки. Зонтик наплакал лужу на полу. Мы молчим. Хотя мы довольно долго не виделись, я не набрасываюсь на неё с вопросами о житье-бытье. Чувствую, не следует. Что-то в ней такое...
И какая-то отстранённость и, одновременно, желание что-то рассказать. И сомнения, должно быть.Сижу напротив неё, что-то там делаю и не подаю вида, что жду от неё каких-нибудь новостей--вроде виделись мы на днях только. А так хотелось бы сейчас подсесть к ней поближе, взять в руки её ладони и согреть их своим дыханием...
Сижу от неё поодаль, в противоположном углу моей студии, и между нами... Между нами молчание, предшествующее чему-то важному.
-Знаете... Что я хочу вам сказать... Я не девушка. Вот. Нет- нет, не подумайте, у меня никого нет, во всяком случае, до "этого" дело не дошло... Нет, и не изнасиловали...--Она грустно смеётся.-- Ну что вы на меня так участливо смотрите? Помните, я вам говорила про свою тайну--так это об этом. И так всё это странно, будто бы давний, но не стирающийся из памяти сон. Ещё и в школу не ходила, как один мальчишка лет двенадцати ткнул меня пальцем. В детской свалке, знаете--"куча мала"? Да... Больно было. И кровь... Заросло, может? Вот я и пошла на той неделе к врачу провериться. Сослалась на боли внизу, всякое там... Да, так врач спрашивает, замужем ли я и всё такое, в общем, выясняет... Вы понимаете... Нет, не замужем, говорю, и вообще не... А он посмотрел и качает головой... В этом, говорит, должен вас разочаровать... А так у вас всё в порядке, и анализы тоже. Вы, говорит, обязательно должны записаться на приём к невропатологу, думаю, у вас возрастные невралгические явления. Вот какие у меня дела.
-Так ты хотела, если я тебя правильно понимаю...
-Да. Помните, вы говорили, что у вас есть знакомый специалист, который всё может. Пусть он... И деньги у меня есть...
-Да о каких деньгах ты! Я уж найду, что ему подарить, только бы сделал он всё для тебя...--Угораздило меня ляпнуть о "возможностях медицины", теперь не оберёшься хлопот!--А почему это именно сейчас тебе надо?
-А помните, я вам как-то рассказывала, что мне нравится один мальчик, мы поступали вместе в первый раз. Очень он хорош. Красивый, ещё выше меня ростом. Мы с ним часто друг против друга сидели в читалке, а он и глаз на меня не поднимал. Да вы забыли, наверное... Я ещё с вами советовалась, как мне в себя его влюбить? Неужто не помните?
-Да, верно, было такое, вспоминается...
-Вы же меня и научили уставиться на него и глядеть неотрывно--обязательно загорится... Так получилось!
(Ещё бы, у такой девчонки... Насоветовал...)
-Мы с ним давно подружились, и я обязательно к вам приведу его познакомиться. Он вам тоже понравится. Серьёзный очень. И страсть его--книги. Я до сих пор не верю себе, что смогла его растормошить. Так вот... Мы собираемся расписаться... И я хотела бы быть для него...
Я обещал ей в ближайшее же время связаться с моим приятелем-врачом.
-Сегодня же позвоню. Только... я могу быть уверенным, что всё именно так, как ты рассказала?
Она, в первый раз за всё наше знакомство, обиделась на меня.
Моего приятеля-доктора не оказалось в городе. Он был в отъезде, на какой-то конференции, и ожидался дней через десять.
Тут я должен несколько раскрыться. При всей моей нормальности в интимной области, меня, несмотря на возраст и определённый опыт, всегда занимало не только само влечение, не только удовлетворение его, что естественно для всех нас, но ещё и какой-то естествоиспытательский интерес к этому делу. Я бы привёл в самооправдание, если оно нужно, строчку из неоконченного стихотворения Пушкина:
"Ещё хранятся наслажденья для любопытства моего..."
Вот это самое любопытство, я бы сказал, страстное любопытство и толкнуло меня...
Но не будем забегать вперёд.
Врача нашего всё не было. После конференции он ездил ещё на какие-то совещания, и в Москву его вызывали--удавалась карьера человеку. И вот в одно из своих посещений Лиля, истомившись от ожидания, в сердцах чертыхнулась по его адресу, и неожиданно в запальчивости выплеснула:
-Вот если бы вы были гинекологом! Почему вы не гинеколог? Я, конечно, шучу, но... Я понимаю, мы можем обратиться только к вашему приятелю, другого в этом деле искать нельзя, не всякому и гинекологу всё скажешь... А вы... Вы всё знаете... А насколько это сложно? Может быть... Вы ведь всё умеете. Я так в вас верю и так вам доверяю...
Мне и самому, чего греха таить, приходило это в голову, но я, конечно, никогда не решился бы предложить себя в качестве специалиста. А вот посмотреть (мальчишество этакое) дико захотелось. Захотелось прочувствовать структуру этой "тайны тайн". И эта, сродни, быть может, Леонардовской, пытливость была сейчас сильнее во мне естественного, не нуждающегося в объяснении, вожделения.
И я--грешен!--ухватился за представляющуюся мне возможность.
-А почему бы и нет... Можно и посмотреть. Прямо сейчас даже...
-Вы?.. Нет... Ну, не сегодня же, конечно. Я как-то не подготовлена. Ну, давайте завтра? Или я вам позвоню...
Не позвонила. Не пришла. Мне не работалось. Я шатался по мастерской, пробовал и то и это, но не клеилось ничего, и я, уверив себя, что сегодня она уж не придёт, решил укатить домой.
Выхожу, собираюсь дверь запирать, как гляжу: она. Лицо её, обычно мягко румяное, сейчас почти бело, и губы она часто облизывает. Оказывается, она уже давно стоит под дверью и никак не решится зайти. Пальцы её теребят застёжку на куртке.
-Да заходи же, и если не хочешь...
-Да нет уж, надо, решила... Только вот... сколько уж раздевалась перед вами, а теперь...
-Что теперь?
-Ну, я раздевалась всегда перед художником, а теперь... сегодня вы вроде врач.
-Ну так раздевайся как обычно, как перед художником, и не стучи зубами, у меня совсем не холодно.
-А я совсем и не стучу... Я сейчас.
Должен признаться, что однажды мне довелось присутствовать на приёме у гинеколога. Упомянутый приятель-меценат часто с упоением рассказывал о своей работе, о приёме новорожденных, о том, какое это счастье-- помогать природе: и боль, и крики и всё такое, но тут тебе головка лезет... И вот--новая жизнь, рождение человека! И он, врач, у самого истока жизни!
-Приходите, я вам устрою, оденем вас профессором, вы, как художник, массу впечатлений получите!
Пойти поглазеть, как мы все на свет Божий появляемся? Для моего любопытства ли это? Ну, нет...
-А что у вас там ещё посмотреть можно?
-Да вот,--говорит,--интереснейшая штука--хромоцистоскопия. Такие краски, такое богатство! Вам, художникам...
Уговаривать меня не пришлось.
И вот я в халате, в белой шапочке (очки я ещё захватил в толстой оправе), присутствую на приёме в клинике. Не стану останавливаться на обстановке, на этом кресле, в котором пациентки устраиваются в такой удобообозреваемой позиции... Что и говорить. Заглянуть внутрь было весьма и весьма интересно. И наибольшее впечатление произвела на меня наглядность разумного в природе, как всё в ней сообразно той непознаваемой сверхзадаче, ради которой она запрограммировала нас на бессмертие, видовое, правда.
Это я всё к тому, чтобы показать: впечатления у меня были, а жажда заполучить их вновь совсем не пропала. И вот такая возможность!.. Не только воочию, но и на ощупь, на осязание... Помните, у Гейне: "Тело женщины--это стихи, они написаны Богом..." Можете не сомневаться, что Лиля вся, от макушки до пят, среди всех этих "стихов" была шедевром из шедевров. Уж я то в этом разбираюсь... И вот это "стихотворение" передо мной в самой своей что ни на есть открытой позиции: запрокинутая голова, рассыпанные, всегда пахнущие одной лишь чистотой, золотисто-каштановые волосы, вся эта изумительнейшая белизна, раздвинутые длинные ноги Артемиды, согнутые в коленях, и... сама умопомрачительная разъятость в нежно-шёлковистом обрамлении.
Я присел на маленькую скамеечку. Всегда она у меня в глине или гипсе... Подстелил газету. И попросил Лилю помочь мне, нет же у меня этих раздвигающих гинекологичесиких инструментов.
-Ты сама уж раздвинь и придержи... Вот так...
Я подношу передвижную лампу, нахожу ей должное положение, и... Вот она, эта божественная розовость и сокровеннейший кружок с маленьким отверстием посередине.
Так что же это такое? Ведь всё на своём месте! Как будто... Или же врач ошибся, или я, старый сатир, не так уж в этом и разбираюсь...
Тут бы мне, как честному и достаточно взрослому человеку, и сказать ей: "Лиля!--как сказал бы в моём положении герой литературного соцреалистического произведения--представить себе такое!--оказавшийся, благодаря, конечно, проискам империалистов и сионистов в подобной ситуации,--Лиля, миленькaя... Ну, чего ты придуриваешься? Всё у тебя в порядке, ты только закомплексована. И такой редкий, необычный комплекс..." Шлёпнуть бы её по-свойски и сказать: "Одевайся!"
Так нет.
О, Фома неверующий и твои пытливые персты... Вкладываю палец. Веду его внутрь. Отверстие раздвигается, палец свободно проходит. Но никаких надрывов не видно. Осторожно сую два пальца, веду их внутрь... О, это наслаждение визуальностью и осязаемостью... И... О Боже! Нет, не щелчок (или щелчок был?) и её вскрик (о бедная...) и... ладонь моя в крови.
Я весь мокрый. Я не в силах приподняться со скамеечки. Но всё же, с усилием, приподнимаюсь и подношу к её лицу свои пальцы, свидетельствующие о свершившемся так странно... Видит ли она их? Видит ли она меня? Рот её приоткрыт, но лицо совершенно спокойно. Только ясность глаз её заметно туманится. Признаюсь--куда деваться?--что свершившееся толкнуло нас в близость. В близость нормальную, естественную, "как у людей".
Но не об этом мой рассказ. Ведь он о необычном, о странном, к чему я и возвращаюсь.
-Так как же так? Ты всё выдумала? Всё, с самого начала? И саму "тайну"... И была ли ты у врача? И...
Она (с лёгкой досадой):
-И какой же вы непонятливый, а ведь немолодой уже человек... Ничего я не выдумала... Почти... Разве что вот последнее у доктора... Он ведь сказал, что у меня всё в порядке. Всё-всё... Я так себя крепко ущемлённой чувствовала--закомплексовалась совсем... А тут ещё ваши слова о необходимости, ну
, вернее, желательности соблюсти себя... Но появилась надежда, что с вашей помощью, с вашим врачом... И я вдруг такое вообразила: ведь если доктор меня "восстановит", то почему бы мне перед этим с вами не... Я ведь прямо прикипела к вам! А когда узнала я от своего поликлинического, что у меня всё о'кей, то совсем не так уж и обрадовалась этому. И легче на душе стало, и как-то обидно вместе с тем, что не бывать задуманному... И вот я немножко подпустила туману... Очень уж захотелось мне, чтоб в первый раз...--oна смотрит на меня исподлобья--чтоб вы были у меня первым... А что до моего "метода"--то что мне ещё оставалось делать? Вы ведь такой неинициативный... Ну да! Жена, дети... Понимаю.-Ну, а если бы доктор, мой приятель, не оказался бы в отъезде?
-Не знаю... Он, конечно, казался очень нужным, ну просто необходимым. Но только после того, как мы... А теперь, мне думается, можно и обойтись без него... Раскомплексовало меня? Возможно. Володя? Да что он в этом понимает! Он просто не разберётся...
И она приблизила ко мне своё прекрасное лицо:
-Да, такая я... Всё у меня необыкновенно. Необычно. Не как у всех!
Признаюсь, что я совершенно пасую перед женской логикой, да ещё со всякими там комплексами, и вы можете попробовать представить себе мой совершенно оторопелый взгляд.