Жители

Утром перед самым подъемом лампа в туалете начала мигать в сумасшедшем, невозможном ритме, от которого колотилось сердце и ломило виски. "Ч-черт", - сказал Павел. Мигание прекратилось, но свет как будто стал жиже и тусклее, хотя это могло быть обманом зрения.
Жители просыпались. Из женской спальни доносились шорохи и скрежет застегиваемых молний, потом раздался голос Кристины: "Встаю-встаю".
Марек уже пасся около холодильника. Стоял, нагнувшись и оттопырив зад, в своей клетчатой пижаме похожий на школьника-переростка, рылся в коробке с сухими завтраками, сопел и чем-то чавкал.
- Фу, - сказал Павел. - Постыдился бы.
Марек вздрогнул, приложил руку к объемистому брюшку.
- Ох ты, боже мой, Павел. Я чуть не обделался. Позор на весь мир, а?
Стрельнул глазами, привычно улыбнулся глазку телекамеры:
- С добрым утром, дорогие товарищи! Мы уже проснулись, чего и вам желаем.
- Лампа перегорает, - поделился Павел, ныряя в холодильник и извлекая оттуда масло и сыр. - В туалете.
- Значит, будем срать в темноте, - машинально отреагировал Марек. - Тьфу, тьфу, извините мой английский. Что делать, разваливаемся. Старые мы стали, Паша, песок сыпется. И Жилище не лучше. А ведь моложе нас лет на двадцать. Тебе сколько было?
- Двадцать два.
- Ну вот. Стареем, дряхлеем, покрываемся плесенью... ты колбаски не видел?
- Колбаса будет завтра, - весело объявила Кристина, входя на кухню и обмахивая себя мокрым полотенцем. - Завтра-завтра не сегодня. Слушайте, молодые люди, а чего это у нас цветомузыка в туалете? Так и должно быть?
- Не думаю, - сказал Павел. - Я свяжусь с Голосом.
- "Молодые люди", - вздохнул Марек, отваливаясь от холодильника словно напившийся крови комар. - Молодость-молодость, где она. Кристенька, детонька, мы уже не "десять неразлучных чуваков", мы уже трое зрелых идиотов, профукавших молодость ради мифической славы. Ау, слава, где ты? Люди, милые, возьмите у меня автограф, у старого дурака...
Кристина раздраженно хлопнула его полотенцем.
- Не люблю таких разговоров. Можешь воображать себя старой развалиной, но лично у меня большие планы. Когда я выйду в реал...
- Лапочка ты моя.
- Не подеритесь, - бросил Павел, выходя в коридор.
По старой договоренности они оттягивали общение с Голосом до последнего. Что это было - следование правилам, предписывающим самостоятельность, или детская бравада, выпендреж, рассчитанный на публику? Павел подозревал, что последнее. Так или иначе, с Голосом они разговаривали год или полтора назад. Или больше?
Он вошел в темную переговорную, щелкнул выключателем. В остальных комнатах свет зажигался автоматически, только здесь сохранялась иллюзия личной инициативы - я пришел, я включил свет, я готов говорить. Исповедоваться. Просить помощи. Это я прошу помощи. Господи, отче наш...
- Здравствуйте.
Приветствие прозвучало хрипло, задушенно. Павел сглотнул. В переговорной пахло пылью, раньше он этого не замечал.
- Добрый день.... или вечер, я не знаю. Здравствуйте.
Он подождал немного. И еще немного - для верности. Ответа не было.
- Добрый день, - громко сказал Павел. - Вы меня слышите? Нам нужна помощь.
Глухая тишина, спертый запах гниющей ткани. Он заметил еще одно - красный глазок рекордера потух.
Павел встал, отошел в угол комнаты. Камера не повернулась вслед за ним.
- Помошь, - тихо сказал Павел. - Я прошу помощи.

- Начинаем зарядку! - объявила Кристина, поворачивая до отказа верньер громкости на музыкальном центре. - Покажем, что мы еще не выдохлись. Сегодня веду я. Марек, становись. И раз, и два, и... что вы как мухи сонные!
Музыка смолкла.
Марек помотал головой и сел на маты, тяжело дыша.
- Не могу.
- Тихонечко.
- Не в этом дело. - Он потер лоб. - Устал. А вы помните, что у меня завтра день рождения?
Кристина охнула.
- Не может быть, у тебя же в декабре... или... Маричек, сколько?
- Сорок два, - его верхняя губа приподнялась, обнажая пожелтевшие от избытка кофе зубы. - Пенсионер, ага?
- Значит так, - сказала Кристина. - Если я выиграю, миллион делим на троих. Марек, я тебе обещаю.
- Ш-ш, - Марек поморщился. - Кристенька, детонька, тише. Не надо. Куда мне миллион, сама подумай.
- Треть.
- Ну, треть. Детей у меня нет, внуков тоже. Старый я дурак.
- Новый! - Кристина в отчаянии всплеснула руками. - Новый, молодой дурачина. Павел, ну скажи ему...
- Одна надежда на этих, - Марек мотнул головой в сторону камеры. - Когда я выйду, какой-нибудь хороший человек пригласит меня к себе, внуков нянчить. Должны же там быть хорошие люди, а, Паша? Ведь должны же?
- Извини, - сказал Павел. - Сейчас вернусь. Живот схватило.

- Помощи прошу. Ау.
Голос молчал. Запах пыли заползал в ноздри, щекотал небо.
- Ответьте мне, - шепнул Павел. - Пожалуйста, ответьте.
Записная книжка валялась в сумке, как восемнадцать лет назад. Чернила поблекли, но буквы оставались вполне читаемыми. З...За... Заво...
Он колебался, сжимая трубку влажными от волнения руками. Потом вспомнил о Кристинином обещании поделить миллион и волнение куда-то ушло.
- Они ничего не знают, - на всякий случай предупредил он камеру.
Как ни странно, телефон работал. Долгие гудки, и когда Павел окончательно уверился, что номер устарел, в трубке что-то щелкнуло и знакомо-незнакомый басок произнес:
- Алле!
- Леня.
На другом конце озадаченно молчали.
- Леня, это я. Это я, Павел. Это я, Леня.
- Господи, - сказал бывший сосед по общежитию, Ленька Заводчиков, Ленька-бедовая голова, казанова и душа компании. - Паша, ты, что ли? Откуда ты? Куда вас дели?
Дыхание прервалось. И воздух наполнился пылью, той самой, что скопилась в переговорной.
- Куда дели... ты меня не смотришь? Шоу?
- Господи, Паша, его прекратили год назад. Как раз после пятого июля, после удара по Москве. После Пришествия... слово-то какое, да, Паша? А ты... Вас-то куда дели? Ни слуху, ни духу. Мы ведь с Маринкой уезжаем, Паша. Бежим. Жить хочется, Паша, милый. В Канаду. Тебя хоть услыхал. Ты где сейчас?
- В Жилище.
- Не-ет. Его же закрыли из-за этой стрельбы... у вас стреляли, Паша?
- Нет, - с трудом сказал Павел. - Не стреляли.
- Не стреляли, значит, - Леня помолчал. - А у нас стреляли. Потому и бежим. У меня ведь внук родился, Паша. Глаза мои, а уши Леркины. А вот от Маринки ничего нет, так уж гены смешались. Господи, Паша, а вы... как же вы там живете?
- Нормально живем. Поздравляю с внуком, - Павел зажмурился. - Леня, я потом перезвоню. Бывай.
- Подожди, а как же...
Павел осторожно опустил трубку, зажмурился и некоторое время сидел так, прислушиваясь к стуку сердца. В общей комнате смеялись - Кристина нашла книжечку с анекдотами.
Красная дверь отворилась легко, без скрипа, просто подалась внутрь, открывая черный, без малейшего просвета коридор. Три года назад она была заперта, это Павел помнил точно, потому что, поспорив с Мареком и Леонидом, пробовал открыть все запретные места и остановился лишь после того, как Голос пригрозил выбыванием из Шоу.
Вторая, металлическая, дверь точно должна быть закрыта, об этом говорили в самом начале, еще на инструктаже. Рука Павла дрожала. Он обхватил изогнутую ручку, стиснул и пожелал, чтобы она не повернулась. Может быть, подалась, чуть скрипнув, но не повернулась. И чтобы Голос откуда-то с потолка прогремел: "Павел, отойдите". Как в прошлый раз и в десяток позапрошлых...
Ручка повернулась. В ноздри ударил горьковатый осенний запах. Павел вышел на стеклянную веранду. Медленно, прогулочным шагом проследовал до оставшейся, последней двери, отворил ее.
Двор зарос травой, успевшей пожелтеть и скататься колтуном. Ветер трепал березовые кроны. Автостоянка, та самая, что долгие годы снилась Павлу, пустовала, лишь у самых ворот притулился побитый армейский уазик и толстый, приземистый человек выволакивал из-под брезента ящики и коробки с логотипом "Независимого канала".
Павел подошел ближе. Человек не повернулся, хотя, безусловно, отметил его присутствие. Он тяжело дышал, этот грузный мужчина в сине-красном свитере и камуфляжных штанах. Выгрузив последнюю коробку, он сел на нее, закурил и только тогда обратил внимание на подошедшего.
- Продукты.
- Для нас? - спросил Павел.
Мужчина пожал плечами, кивнул в сторону Жилища.
- Как обычно. Все по графику.
Ветер взъерошил его седые волосы.
- Сволочная погодка!
- Да, - согласился Павел.
Они помолчали.
- Послушайте...
- Да?
Шофер без интереса глядел на собеседника, часто помаргивая от ветра.
- Где... все?
Павел замялся, подбирая слова.
- Все люди...эти... телекамеры. Шоу. Вы смотрите реалити-шоу?
- Нет, - мужчина коротко мотнул головой. - Вообще телевизор не смотрю, некогда. А тут... не знаю, раньше вроде был народ, теперь нет. Не знаю, не в курсе.
- А продукты? - Павел вцепился ногтями в ладони. Ветер бил в лицо, не давал вдохнуть.
- Заказ оплачен, - шофер достал из заднего кармана сложенный лист. развернул, вгляделся в него подслеповато моргая. - Вот... до января следующего года. Все по графику. Поможете занести?
Вместе они дотащили тяжелые коробки до крыльца, по одной протолкнули в подвал. Внутри что-то звякало и пересыпалось.
- Теперь эту штуковину. Осторожней.
Павел взял бумажный пакет, остро пахнущий колбасой и пряностями. Шофер мялся, соображая что-то и шевеля губами.
- Расписываться наверное не надо.
- Наверное, - согласился Павел.
- Ну бывайте.
Павел пронаблюдал, как уазик чихнув мотором, трогается с места, а потом взял пакет и вернулся в дом.

Жилище встретило его теплом и запахом слежавшейся бумаги. Из кухни тянуло горелым - сегодня была очередь Марека дежурить по кухне.
- Привезли!
Сопя и вздыхая, Марек сунулся в бумажный пакет, завозился там, шурша целлофаном.
- Сегодня, значится, яичница с колбасой. С беконом. Омлет с беконом а-ля гляссе. Как в лучших домах Парижа и Лондона.
Кристина плакала в тренажерном зале.
Она забилась в угол, подтянув к животу ноги в эластичных утепленных штанишках, помогающих похудеть.
Павел сел рядом, легонько погладил ее по плечу - чтобы не испугать. Кристина подняла голову - мокро-блестящие щеки, заплывшие слезами глаза в потеках туши.
- Па-а-ша...
- Ну чего ты?
Она завозилась, вжимаясь поглубже, хныча и буравя его живот крутым лбом с прилипшими завитками волос.
- Па-а-аша. Я вот подумала... они глядят на нас и думают, наверное, какая же я дура... толстая дура, Паша... Глядят и ду-у-умают...
Он провел по мокрой, резиновой от слез щеке, осторожно пригладил растрепавшиеся волосы с тщательно закрашенной сединой. Глазок камеры блестел под потолком равнодушно и слепо.
- Ш-ш-ш...
- Скажи мне честно, Паша, они думают про меня плохо? Ты не можешь этого знать, но все-таки скажи. Они думают, что я дура?
Снаружи за тонкими многослойными стенами бушевал ветер. Сквозняком просачивался в щели, колыхал занавески, доносил горьковатый запах умирающих листьев.
- Нет, - сказал Павел, трогая пальцем ажурную сеточку проступивших морщин. - Они не думают.