Определенно, старый пердун относился к разряду "Не-Сдающихся-Что-Бы-Вы-Там-Ни-Говорили". Возможно даже, возглавлял шеренгу Престарелых Оптимистов, число которых за последнее время перевалило за все мыслимые пределы. В другой ситуации Фридман восхитился бы его упертостью, сейчас же с досадой сознавал, что сглупил уже когда ответил на рукопожатие этой старой развалины, тем самым приговорив себя к какому-никакому объяснению. Чертова благовоспитанность!
- Восхитительный воздух! - старик расплылся в улыбке, закивал головой и пробормотал что-то, затерявшееся в рокоте мотора. Фридман вопросительно поднял бровь.
- Восхитительный! - голос вынырнул опять и, многократно усиленный ветром, впечатался в ухо гостя. - Я говорю, это чудо какое-то. Все, кто прибывает из города, просто не могут дышать - захлебываются.
    Слава господу и его ангелам, Луиза молчала. Должно быть, панегирик о целительных свойствах навозного деревенского воздуха уже навяз в ушах не хуже вечерней молитвы. Впрочем, немногословие было отличительной чертой ее характера, немногословие и покорность. Иначе Фридман переиграл бы пасьянс.
   Они миновали одинаковые прямоугольники фермерских наделов, круглое здание непонятного назначения, заправку "Оле" с картонной фигуркой автомобилиста, закусочную, как две капли воды похожую на заправку с той же фигуркой, но облаченной в поварской колпак, и въехали в лесок, редкий и низкорослый, взращенный на болотистой почве. Каждый толчок отдавался ноющей болью в спине, Фридман пожалел, что согласился на эту поездку. Экономия, ха! Если верить карте, Лантри жил по другую сторону железной дороги, и обратный путь грозил большими затратами, чем если бы он сразу отклонил предложение старого пердуна и нанял одного из тех молодчиков, что проводят дни на станции, ожидая спятивших туристов.
- Про это место рассказывают много всякого, - старик подмигнул, на миг обернувшись к пассажирам, словно бы давшим обет молчания. - Летающие тарелки, странные существа. Можно верить, можно не верить, но лично мое мнение - хочешь жить, давай жить другим. Именно так. Могу под этим подписаться, да, мистер.
   Фридман решил нарушить обет, тем более что обратный путь все еще был короче оставшегося до фермы, а у закусочной наверняка ошивались подростки, с наступлением вечера меняющие масть, будто оборотни в предчувствии полнолуния. Фридман не доверял подросткам. Детям. Даже самым младшим из них, большеглазым, мягкотелым, скрывающим свою ядовитую сущность под маской беззащитности.
   Материнство и детство - вот наименование социальной беды, наряду с войной, гладом и мором терзающей человеческий род. Эта гибельная, внушающая отвращение слепая тяга к размножению! Истерические охи и ахи, истерическое же умиление при виде мясистых человекообразных, пускающих слюни, лепечущих, розовых, исподволь отравляющих воздух миазмами собственного тела...
   Очевидно, старик относился к тотальному большинству, выбравшему своим девизом "Плодитесь и размножайтесь". Еще более очевидно то, что Луиза, яблочко от яблони, в скором времени предпримет новую атаку, а затем следующую и следующую - все подобные экземпляры обязательно предпринимали новые попытки в надежде дать шанс древнему инстинкту. Сейчас, трясясь в раздолбанном салоне, воняющем краской и гнилыми яблоками, Фридман чувствовал себя рыцарем, закованным в броню собственной стерильности. Он расслабился, но ждал атаки. Или возможности нанести удар.
   Такая возможность появилась, когда чахлый лесок сменился чересполосицей картофельных гряд, разлегшихся по обе стороны дороги. Мотор заглох. Фридман поднял бровь, отражая кривую ухмылку старика, судорожно дергающего ключ зажигания.
- Сейчас-сейчас... Сейчас. Это бывает. Всегда на полпути.
- Собственно, я бы хотел покинуть вас, - голос Фридмана звучал непринужденно. - Признателен вам за экскурсию, но, честно говоря, мой деловой партнер живет в другой стороне, а наша поездка, по-видимому, затягивается.
   Старик поднял голову. В его выцветших глазах застыло недоумение, смешанное со страхом.
- Но вы же останетесь ночевать? Луиза говорила...
- Сожалею, но никак не могу, - Фридман покосился на спутницу. Она молчала, зажав обе руки между коленями. - Дела, как бы банально это ни звучало.
- Но... Я не...
- Папа, - Луиза поправила юбку, натянув ее на колени так, что клетчатая ткань четко обрисовала линии полноватых ног. - Я хотела сказать. Это он... Альфи. Он... папа знает.
- Прекрасно, - старик приоткрывал щель рта, но Фридман успел захватить инициативу. Наступай или проиграешь - девиз любого агента. Поправимся: успешного агента.
- По поводу коммерческой стороны вопроса. Полагаю, такого рода... вмешательства делают во всех клиниках, так что затруднений возникнуть не должно, в конце концов, можно обратиться в город. Естественно, я готов поспособствовать, но сумму мы оговорим чуть позже. Думаю, в вашей ситуации лучше не затягивать и обратиться в клинику как можно быстрее.
   Старик моргнул. Раз, другой, словно услышанное с трудом доходило до его насквозь проржавевших мозгов.
- Вмешательство... вы так называете...
- Манипуляция, - Фридман позволил себе улыбнуться, одними губами, чтобы враг оставался под прицелом. - Врачебная манипуляция. Я называю это именно так. 
- Убийство.
- Ш-ш-ш! - дверь подалась легко, замок даже не щелкнул, видимо, всю дорогу от падения пассажиров оберегал случай. - Давайте не будем нагнетать ситуацию. С юридической точки зрения то, что... возникло - не является полноценным человеком и не может быть убито. С юридической же точки зрения я готов...
   Старик нырнул вниз, будто сдернутый с сиденья. Мозг еще достраивал движение, а интуиция уже придала телу необходимое ускорение, и когда старик выпрямился, держа в руках что-то продолговатое, поблескивающее, странно знакомое и зловещее, Фридман уже бежал, врезаясь в кустарник, ныряя то вправо, то влево, пригибая голову и бормоча задыхающимся голосом какую-то несуразицу, постепенно перешедшую в один нескончаемый всхлип. Он слышал свист, он мог бы поклясться, что слышал свист, но теперь грохот сердца вышибал все остальные звуки, и не было сил повернуться, не было времени, так что Фридман бежал и бежал.
   Он миновал овраг, поросший сизой ягодой, вломился в ельник и как будто окунулся в кисель - липкая, тошнотворно густая паутина сеткой налипла на лицо. Фридман издал нутряной вой, вырвался из липких пут и, поскользнувшись на чем-то мягком, упал ничком, больно ударившись о корень, выгнувшийся из-под земли.
- С-с-с...
   Усилием воли он сдержал стон. Прохудившийся чердаком мистер "Он-Обесчестил-Нашу-Дочку-Боже-Милостивый" далеко, но кто знает, что творится в мозгах современных фермеров, встречающих дочкиного кавалера рукопожатием и дробовиком под передним сиденьем. История. Лантри должен ее оценить. У него есть вкус к гротеску, даже такому буднично-бытовому... особенно если рассказ о нем придется на вечерний аперитив...
   Подумав об этом, Фридман ощутил беспокойство. Будучи городским жителем, он разбирался в сторонах света лишь по названиям улиц - "2-я Северная", "Южный квартал", а звуки, доносившиеся справа, и слева, и сверху, и откуда-то снизу, из-под ног не только не ориентировали, но даже сбивали с толку... тем более что звуков практически...
   Или все-таки были?
   Нет, они были, но приглушенные, словно сама природа затаилась перед грозой... и возможно, гроза собиралась. Небо стремительно чернело, а от земли ощутимо тянуло холодом. Фридман поднялся.
   Он сделал несколько спотыкающихся шагов, поскользнулся опять и понял, что съезжает по склону в овальное углубление, настоящую лесную чашу, выстланную жесткой болотной травой. Странный оттенок травы привлек его внимание, коричнево-красный и с сизоватым отливом,  беспрестанно меняющийся, как будто источник света находился...
   Фридман поднял глаза.
   Зеленое, голубое и розовое вихрилось в небе, сматывая в рулон черные ошметки грозового неба. Зеленое, голубое и розовое. Оно не обжигало, но приковывало взор, тянулось бесшумными протуберанцами, и когда первый протуберанец коснулся сердца, Фридман не выдержал и умер, смиренно, абсолютно безболезненно.

   Воскрешение не было мгновенным. Скорее, оно напоминало всплытие - медленное, задумчивое поднятие распухшего тела, парение в убывающей невесомости, когда все неуловимо тяжелеет, становится плотским, досягаемым до первых промельков света, звуков, запахов, навязчивых, тошнотворных...
   Первый человек был очерчен грубыми штрихами, но даже этот черновой набросок был столь нелеп, столь навязчив, что Фридман отвернулся в тоске, и тогда взгляд прояснился и оказалось, что вокруг люди - не наброски, просто люди, а зрение возвращалось, обретало резкость, и параллельно с этим увиденное обретало смысл.
   Человек с выправкой отставного военного и двухнедельной щетиной. Профессор, а может быть, библиотекарь или банковский служащий в расстегнутом пиджаке и веселенькой розовой рубашке. Двое парней в одинаковых футболках с логотипом "Кока колы". Здоровяк с животом словно на последнем месяце беременности.
   Черт, да они все выглядели, словно на последнем месяце беременности!
   Фридман зашевелился, стараясь избавиться от этого странного искажения восприятия. Здоровяк предостерегающе поднял палец.
- Ты бы не дергался, приятель! Если оно улеглось, то лучше не тревожить прежде времени.
   Обтянутое майкой брюхо толстяка колыхнулось и опало. Колыхнулось и опало. Фридман застонал.
- Наше будущее, - прошептал профессор, а может, банковский служащий. Его зрачки плавали, почти растворяясь в белесоватой радужке, и Фридман подумал, что он слеп. Слеп и безумен.
- Будущее, твою мать, - проронил один из парней в кока-кольных футболках.
   В животе забурлило.
- Я видел что-то...
"похожее на летающую тарелку..." - хотел закончить Фридман, но спазм, опоясавший его тело, превратил слова в невнятное мычание.
- Ш-ш-ш!
   Они все улыбались, боже милостивый, они все улыбались.
   Отставной военный, похожий на беременного. Безумный профессор, похожий на беременного. Здоровяк-гипертоник, похожий на беременного. Двое парней, похожих...
   Живот напрягся.
   Он был плотнее, чем обычно, да, и больше, чем обычно, и неровнее...да, именно так, бугристее, чем обычно...
- Что это?
   Но он знал. Знало сердце, печень, почки, легкие, все системы, изнемогающие от непосильной работы по очищению крови, снабжению тканей питательными веществами, увеличению дыхательного объема, интенсификации клеточного метаболизма. Знание проникало в кости, высасывая кальций, расшатывало зубы, тормозило перистальтику кишечника, заставляло тело изменяться, оплывать, терять привычные очертания.
- Ставлю на восемь месяцев, - нежно сказал профессор. - Лично я ставлю на восьмерку.
   Опрокинув стул, Фридман выбежал в теплую светлячковую тьму и завыл, запрокинув голову к небу, где бесшумно и бескровно расцветало, росло и множилось будущее Земли, зеленое, голубое и розовое.