Весна - время перемен, и для нас этот период выдался насыщенным по многим причинам. Для начала, пожалуй, стоит рассказать о Нассрин. Дело в том, что нашей иранке отказали по одной стипендиальной программе, и мы теперь в напряжении ждали, что же скажут по другой. Она, понятное дело, сильно нервничала, то есть не просто так, переживала, а целыми днями ходила вся бледная и почти ничего не ела. Порой мне казалось, она даже плачет там, наверху у себя, но когда я решался подняться и постучать, не открывала. В результате получалось глупо, я стою на чердаке, нагнувшись, так как в проходе потолок для меня низкий, в полутьме, и... ну, ни туда, ни сюда. Уйти как-то... не по-мужски, что ли, а остаться на пороге сидеть тоже странно было бы, не откроет ведь. Она даже на ужин спускалась редко, и, в общем, это не давало нам покоя. Петер зазывал её в кино, театр, в оперу с нами сходить, там как раз русские приехали с "Онегиным", а в Синемакс - "Аватар", одиннадцать евро за три часа спеэффектов... съездить в зоопарк гамбургский, сходить в бар, в клуб отдохнуть, боулинг, шишу покурить, в музей, быть может, но всё тщетно. Нассрин ничего не интересовало, кроме учёбы и волнений по поводу стипендии. Повод для волнений, конечно же, был, но, согласитесь, так и с ума сойти недолго.
В конце концов, Петер первым нашёл выход. Ну, или почти выход. Как бы то ни было, но Нассрин предстояло закончить семестр, а там уже видно будет, и коли нет денег, то что тогда делать? Правильно, искать работу. Мне, заторможенному москвичу, который выбрался из родительской квартиры сразу на вольные, и достаточно жирные, прямо скажем, хлеба, это и в голову не пришло, что студенты могут работать, что они вообще способны, по визе, по времени и прочее, а вот Петер - другое дело. Он у нас молодец. Прибежал однажды вечером и, снимая мокрые от дождя ботинки, затараторил, что поговорил с "одним мальчиком", и, похоже, нашёл нашей мусульманке работу. Удивительно всё-таки мыслят немцы. И это касается не только моего драгоценного голубого соседа, я говорю о немцах как о нации в целом, столько раз приходилось сталкиваться, у них невероятно практичный ум, дальновидность, способность на всё находить быстрые и, что главное, наипростейшие, решения. Короче, пока я, русский мечтатель, буду размышлять, какой мне построить дом, Петер его уже построит, покрасит, продаст, перепродаст и выкупит обратно. Вечно мы тупим, даже обидно. Гены, что ли, тому виной. Или нас так приучили просто, что работа, мол, не волк... Некуда спешить. Оттого и живём, быть может, херово, кто знает, чья вина.
Но... уж чтоб совсем честно было, надо упомянуть, что и немцы тоже бывают тугодумами... точнее, крайне, порой до идиотизма, законопослушные граждане. У них тут забастовки проходят по графику: мы бастуем с десяти до трёх, а потом снова вкалываем, пока вы рассматриваете наши заявления... или вот про дороги на красный, я уже говорил... Стоит толпа и тупо ждёт, когда зелёный загорится, машин нет, дорожка узкая, три шага сделать, ан нет, все стоят и терпеливо выжидают. Поговорка даже такая есть: "Пусть закон и глуп, но это закон". Что, мол, поделать. Немец сотню раз подумает, прежде чем новый закон принять или старый поменять.
- Она же не знает языка... - засомневался я, занимаясь ужином и раздумывая над идеей Петера про работу для Нассрин.
- Вот и выучит, - кивнул он с энтузиазмом. - Я вообще хотел с Марком поговорить, помнишь, из "ХМ"?..
- Ааа... тот... в розовой рубашке? - усмехнулся.
- ...Но потом подумал, она запутается, и ей сложно будет там совсем без немецкого-то...
- Хм. Слушай... Но виза же... студенческая?
Петер тут же обозвал меня незнайкой на немецкий манер и шутливо погрозил пальцем, что знает о наших визах больше, чем мы сами.
- Девяносто полных дней или сто восемьдесят парт-тайм, - улыбнулся. В общем, позволено работать. Я призадумался, хм, сто восемьдесят дней... это почти шесть месяцев... то есть полгода можно работать каждый день где-то по четыре-пять часов вечером, с учётом семи-десяти евро в час.... Хммм... Да это же двести сорок пять евро в неделю, в наименьшем случае!!.. это моя рента!
- Шайсе, - ругнулся я на собственную же безграмотность. - Я тут рис помешиваю, а можно было бы деньги зарабатывать!
Петер посмеялся:
- Тебе что, не хватает?
- Хватает, - кивнул я, - но всё равно почему-то обидно.
- Почему?
- Ой, Петер, сложно объяснить... Тихо ты, в кастрюлю не лезь, горячее же!..
Короче, мы оба обрадовались. И когда сели ужинать, вызвали-таки Нассрин вниз, поесть с нами, и Петер стал ей всё подробно объяснять. На английском.
- Нассрин, у нас для тебя новость...
Я пока раскладывал рис с фрикадельками по тарелкам и вполуха слушал "Оффспринг" из плеера.
- ...Я говорил с одним другом в кафе, он там официантом работает, и он сказал, что им нужна помощница на кухне...
Я негромко подпевал Холланду, ловил скатывающиеся по соусу фрикадельки и размышлял, что поскорей бы пятница, совсем замучился со статьёй. А шеф, как назло, умотал на месяц в свою хом кантри - Новую Зеландию. Я тоже, блин, хочу развлекаться, танцевать и пить пиво на берегу Тихого Океана.
- ...То, что ты не знаешь немецкого, не страшно, его можно выучить, да и там много не надо, а ещё...
- На... кухне? - неуверенно перебила его Нассрин, а я наконец закончил с раскладыванием ужина и повернулся к столу. Наивная иранская душа не могла, не умела, а может быть просто не хотела, скрывать свои чувства, и поэтому первое, что я увидел, это удивление. Потом Нассрин нахмурила брови и, тиская в руках махровое полотенце в ромашку, опустила глаза куда-то в пол.
- Что такое? - заволновался Петер. - Нассрин, всё хорошо?
Я поставил тарелки на стол и, пожелав всем приятного аппетита, принялся есть. Праздник по поводу спасения отменяется, понял я.
- И что там делать...?
Нассрин не хотела работать на кухне. Я не знаю о вашем мнении на этот счёт, но наша иранка считала подобную работу недостойной себя. Она, конечно, не выразила это нам всё детально, но по лицу, по паре слов и неловких улыбок мы с Петером всё поняли сами. Петер не обиделся, немцы, наверное, вообще не способны обижаться, а вот я призадумался. Сидит, думаю, принцесса, тридцати пяти лет отроду, в замке, без гроша в кармане, ревёт целыми днями, а тарелки мыть ей, видите ли, статус не позволяет. Она нанонауками хочет заниматься. И чтоб платили соответственно, и прям сразу, разглядев в ней супер-пупер гения, блин. Вот, дура.
- Нассрин, - сказал я, пока Петер болтал по телефону с Яном. - Ты всё-таки подумай на счёт работы, а. Это хороший вариант. Как ты собираешься жить? На сколько тебе денег хватит? Ты будешь брать в долг? Просить родителей? - ёшкин кот, в тридцать пять лет??! - Ты поработаешь там две недели и уже заплатишь ренту за месяц.
Она молчала, ковыряя рис вилкой.
- Ты только в конце весны узнаешь о результатах. Даже если тебе дадут стипендию, как ты до этого доживёшь? Рента плюс страховка, - не зря они столько писем шлют драгоценному Херу Колесникову, за восемьдесят-то евро в месяц, бумаги одной сколько уходит! И краски, - ...плюс еда, - продолжал я, - и все дела...
Я не хочу никого упрекать, но, честно скажу, я всегда не любил белоручек. Мне приходилось уже с ними сталкиваться, и ничего кроме брезгливости эти люди не вызывали. Не знаю, почему. Сам не пойму. Наверное, в моём мозгу не стыковалось, как они могут сами срать, и при этом находить работу уборщика грязной. Это ж каким лицемером надо быть, чёрт их дери.
В общем, Нассрин в то кафе не пошла, и мы как-то мило про это дело забыли. И Петер, понятно, больше ни у каких мальчиков ничего не спрашивал. Ему это надо? Искать для неё место президента. Однажды в субботу мы разговорились с Нассрин на кухне, и она пожаловалась, что в Германии "нет средних работ", или очень "лоу" или очень "хай". Мне такое заявление, помню, показалось странным, и я спросил у неё, а что это за работы такие, средние? Не ответила. Она сама не знала. Не знала, чего хочет, чего не хочет, и вообще, как и на что собирается жить. Я уже говорил вам, что когда у человека нет плана, ничего не работает. Только если он счастливчик, удачливый, тогда кривая дорожка возьмёт да выведет куда-нибудь, где молочные реки с кисельными берегами. Или как там было, в песне. Но помните, удача - дама переменчивая, и она не сможет всю жизнь водить вас за руку и нянчиться как с дитём. Ну, а уж в случае Нассрин ни о каких планах не могло быть и речи. Там, как мне кажется, не было даже центральной идеи и самых базовых представлений о жизни. Тут я, конечно, переборщу, но какие представления могут быть у химика, который днём сдаёт экзамен по возникновению жизни на Земле, а вечером молится всемогущему Аллаху? Но комментс, только руками разводить остаётся. Как-то, помню, Наталья рассказывала что-то по своей любимой биологии, и упомянула, что её коллеге в прошлом году делали операцию толи по удалению, толи по зашиванию жабр. Нассрин пришла в ужас, и Наташке пришлось полчаса убеждать её, что ещё чёрти когда был открыл закон такой, и что они, жабры то есть, появляются у всех в процессе развития, а потом преобразуются... Во что-то. Не знаю, может, это я такой умный? Точнее, мы с Петером. Уникумы? Помним то, что в школе проходили. Надо же, какая гениальность. Нет, когда Наташка начала валить терминами, я, конечно же, поморщился, но уж про жабры-то всем в школе рассказывали, да и как такое вообще забудешь... Я, помню, ещё пришёл тогда из школы и давай маме все эти дела страшные рассказывать... Или же я слишком строг к иранке? Не знаю, честно, но когда настали тяжёлые времена, мы с Петером увидели свою соседку с совершенно новой стороны... И, вот положа руку на сердце, мы не знали, что с ней делать.
Однажды сидели-ужинали, и Нассрин выдала интересую фразу, что, мол, там, в комиссии по стипендиям, что-то подстроили. Возможно, я не должен всё это вам рассказывать, а оставить впечатление о Нассрин таким, какое оно у вас уже сложилось... Милая застенчивая иранская девочка. Красивая. Темноволосая, кареглазая. Однако тогда картина будет не полной, и я бы даже сказал - не особо правдивой. Короче, слушайте, как есть.
Мы с Петером переглянулись.
- Нассрин, - сказал он, - кому это может быть надо? Мм?
Она пожала плечами и снова завела свою канитель, что все бумаги заполнила верно, а отказали, а других приняли, а они написали хуже... У меня было странное впечатление от всего этого, честно. Словно бы я ни с тридцатилетней бабой разговариваю, а с дитём. В детском саду. Убеждаю ребёнка, что он построил вполне такой симпатичный песочный домик.
- Нассрин, - нахмурился я. - Это ерунда. Зачем кому-то что-то подстраивать... Просто не повезло, вот и все дела.
Да кому ты там нужна?? Хотелось спросить мне, но, конечно, сдержался...
Есть люди, которые всегда винят других. Во всех своих провалах, проблемах, абсолютно во всём. Знаете таких? Там начальство плохое, там дураки, а там дороги причиной. Раньше я не знал, что Нассрин относится к их числу, но позже понял, да... это так. И толи дело тут в этом пресловутом возрасте, всё-таки не девочка, не особо стабильная ситуация, не замужем, всё ещё учится, нет работы, все дела, толи... Не знаю. Но я тогда почувствовал, что словно бы гроза надвигается, и мы ещё много чего от неё услышим и увидим. Той же весной я разгадал одну штуку, вопрос мучил меня уже давно: что за шум доносится из ванной по вечерам? Что она там делает? Оказалось, всё просто, стеснительная иранка, оказавшись в ванной, опускает жалюзи, а выходя из ванной, поднимает их заново. И так каждый раз, сколько бы она не ходила в туалет. Меня, помню, эта догадка даже напугала, я подумал, а все ли у неё дома... Кто её там видит... Напротив нашего окна в ванной, с тонированным стеклом, кстати, глухая стена соседского дома.
Ирка мне как-то выдала одну... штуку. Я тогда чуть стакан с пивом не уронил, мы сидели в "Целоне", у речки, вечером, но чудом сдержался, не разозлился. Даже заставил себя отнестись с юмором, типа шутка. Она жаловалась мне на одного своего хахаля, немца, с которым хотела построить отношения, а ему типа уже за тридцать... И она выдала мне: "Мужик, как общественный туалет, либо уже занят, либо говно". Ну, так вот, не из мужской солидарности, но всё же, проецируя тоже самое на Нассрин... Я, конечно, не психолог, но она в свои годы должна была чувствовать, насколько всё у неё в жизни кувырком. Нестабильно. Наверное, это беспокоило её, пусть даже подсознательно, а оттуда и тревожность, и претензии, и психи эти периодические, ещё когда по поводу минета ревела. Что она, члена никогда не видела? Да она его и в тот раз вообще-то не видела из-за Ирки, ну да ладно... В общем, Нассрин уже не казалась такой стеснительной, скованной замарашкой, как в первые месяцы пребывания в Германии.
Я как раз в то же время обнаружил, что у меня прямо перед окном есть крыша, то бишь у Риха там пристройка к дому, и моё окно прямо сверху, так что можно вылезать на крышу и сидеть-пить чай. Весной-то ещё не очень было, полезешь ты туда в одежде, а летом самое то, через окно и загорать. Или читать утренние газеты. Как-то одним солнечным весенним утром ко мне постучался Петер, я крикнул ему "Входи!", и он тоже, к моему сожалению, обнаружил крышу.
- Ой, я тоже хочу, можно к тебе?
- Залазь, - махнул я рукой и показал ему на стул, на который можно забраться и вылезти на свежий воздух.
- Как тут здорово!
Вот с Нассрин мы о многом и поговорили на той самой крыше, весной, с чаем или кофе. Мне всегда казалось, она скромная такая девочка, много не ждущая от жизни и усердно учащаяся, но я как-то упустил из виду, что эта самая девочка имела амбиции и претензии приехать в немецкий Университет. Она не знала языка, она не знала культуры, и, как я понял на той самой крыше, даже не собиралась эту культуру принимать. Чтобы заговорить о чём-то, я вспомнил свой недавний вечер на дискотеке и рассказал ей пару смешных ситуаций там, на что Нассрин ответила что-то вроде: "на дискотеке нельзя встретить нормальных людей, туда ходит всякий необразованный сброд". Меня, если честно, задело, получается, она под сбродом понимает меня и моих друзей, и Петера в том числе. Неуютно.
- Нассрин... А ты сама хоть раз была там? - конечно же я знал, что нет. Но я хотел донести до неё простую истину: раз сама не была, чего говорить-то?
- Нет, ни разу, - и словно бы даже с гордостью так.
Тьфу, думаю, ну что за дела. Сброд, значит. Хорошо.
- А откуда ты тогда знаешь, что там за люди?
Ничего не ответила. Но из последующего разговора я понял, что живу с девушкой, очень высокого о себе мнения. Почти с принцессой. И это мне не понравилось. Как вам сказать... Девушка, конечно, должна быть принцессой, в плане красивой и гордой и вообще, но... Не знаю, как объяснить. Простой. Чтоб с ней можно было запросто поболтать, пойти попить пива или сходить, не заморачиваясь, потанцевать на дискотеку. И чтоб ей не было зазорно помыть эти чёртовы кафешные тарелки за десять евро в час! Чёрт возьми! Или даже за пять. А если она строит из себя... высший свет... и при этом ещё не особо часто смотрится в зеркало... То на фига такое счастье? Иди лесом, принцесса за тридцать. Про секс вообще молчу, это отдельная история.
Короче... я сейчас вам много чего наговорю... Но вы должны меня понять. Я не люблю понтов. И когда воротят нос. И особенно не переношу, когда мне говорят что-то типа: ты ходишь туда, куда ходит сброд. Или "О, Алекс, у тебя так много свободного времени, никаких стрессов, ты такой счастливый, вечно где-то развлекаешься...". Я, блять, живу!! Жи-ву! Моя жизнь не лишена стрессов и не ограничена лабораторией и компьютерами, вашу мать. Да если б она была ограничена лабораторией, я бы повесился! И если бы Нассрин не была девушкой, я б давно уже высказал ей всё, не таясь, в лицо. Конечно, для мусульманки дискотека или бар - это сборище невменяемых уродов, минет - страшный разврат, не знаю, как они там трахаются в Иране, под простынёй в кромешной тьме?! А может, детей находят в капусте или их аист приносит? А уж всякая работа, что не профессор или президент страны - грязная.
К чёрту таких людей.
Когда Нассрин начала выкладывать мне и дальше свои "жизненные приоритеты", я всё больше и больше злился, а Петер реагировал довольно спокойно. Я не сразу понял, отчего. А всё было глубже, и если хотите, то причина - та же пресловутая толерантность. Типа, если наша любимейшая соседка думает, что на дискотеках сброд, то да, пусть думает, это её право. Я и его чуть не придушил тогда! За понимание. Другой, блять, культуры.
- Саша, - сказал мне одним вечером Петер, - ну ты же понимаешь, Нассрин... мусульманка.
- Ага, - кивал я воинственно. - А я атеист. Почему я не могу хаять её Аллаха почём зря, а она запросто называет нас быдлом??
- Ну, она же не нас...
- А кого?? - я стоял на кухне, разводя руками, и Петер пытался уговорить меня быть потише. - Кого? Не меня, не тебя... может, Яна? Или Наталью?! Или, может, Ирку?
- Успокойся, ты уже кричишь почти...
- А может Амуза своего? Он вот мне недавно рассказывал, что ходил в "Башню"!..
- Саш.
Я с шумом выдохнул, отвернулся и щёлкнул чайник закипать.
- Петер. Людей надо ставить на место. Иначе они сядут на голову.
Я оказался прав, как выяснилось позже. Петер слишком добрый, слишком... податливый, что ли. Если бы не все наши дрязги "про чурок", я бы снова завёл канитель, что "Они устроят вам вторую Турцию, держитесь за штаны!". Но по этому поводу я уже давно более-менее научился сдерживаться, а уж после рассказов о благородном Мете, всех его благодеяниях для Петера и особенно - после моего с Мете личного знакомства в Берлине - подавно. И в то же время я знал, что так просто это не закончится, мы ещё разругаемся в пух и прах с Нассрин. Ну, или она на нас обидится, убежит к себе на крышу в расстроенных чувствах.
Однажды вечером я решил её подколоть. Ну, вот не жилось мне отныне спокойно. Мы, как всегда ужинали-пили чай вечером, и мне тогда позвонила Ленка. Мы болтали с ней по телефону, потом я сказал пару слов Петеру с Нассрин, типа, Лена - моя давняя подруга, вот, выходит замуж, все дела... Ну, и пошло-поехало. Про замуж. Пока Петер делал тосты, Нассрин выдала мне, что ей не нравятся немцы в этом смысле. Да-да, вы правильно поняли, со временем Нассрин стала как-то откровенней, и порой долго разговаривала с Натальей о чём-то или даже со мной делилась мыслями-чувствами. Так вот, в этом смысле ей не нравятся немцы... А ты что, проверяла, захотелось спросить мне, но я промолчал, доедая котлеты. Оказалось, что немцы, видите ли, держатся своей культуры и не очень охотно принимают иное... Ага... Типа, если она найдёт тут себе мужа, то его надо непременно конвертировать в мусульманство. Агась. Ещё немцы холодные и закрытые. Я, пока она откровенничала, поглядел на Петера. Да уж, думаю, холодные, прям обжечься можно. Джинсы на бёдрах, футболка в облипку. А уж закры-ыты-ые, мать, то и дело целоваться лезут. Пипец. Когда она снова заговорила про культуру, я её перебил и спросил:
- Нассрин, а ты сама открыта для других культур? Чтоб от немца это требовать?
Кто, блять, к кому приехал?! И сколько раз я должен напоминать им всем об этом?
Воцарилось молчание. Петер, посмотрев на нас с тревогой, решил быстренько разрулить ситуацию тостами с мёдом и мармеладом. Даже кофе заварил и чай сделал. Передо мной поставил кружку с кофе и молоко, перед Нассрин - чёрный чай. Я прикусил изнутри губу, чтоб не сказать соседке: Разуй глаза! Посмотри, кто тебя кормит, кто тебе работу ищет!
- Тихо, тихо, тихо, что вы... - заулыбался Петер, присаживаясь рядом за стол. - Кстати, про культуры, я на днях передачу смотрел про Индию, так интересно!
Мы не отреагировали, поэтому он попробовал снова.
- Я бы с большим удовольствием съездил в Индию.
Нассрин ела молча. Я косился на неё, потягивая кофе. Петер вздохнул, на этот раз его попытки перевести разговор в мирное русло терпели крах.
- Извините, я пойду, - пролепетала Нассрин, вставая из-за стола, и, водрузив тарелки в мойку, улетучилась под свою крышу. С чаем. Я не выдержал и крикнул вслед:
- За чай спасибо!
Петер сразу зашипел на меня, как змея:
- Ну, что ты делаешь!
Я не ответил, только дёрнул плечом, и мы доели тосты молча. Потом уже сидели, думали каждый о своём, и он выдал:
- Знаешь, ты стал такой родной, - и ладонь мне колено, раз.
Я, тихо рассмеявшись, зажмурился.
- Не приставай, - сказал ему. - Ю сапоузд ту би колд энд клоузд майндед.
- Серьёзно? - Петер поднял брови. - Буду иметь ввиду, - и мы оба рассмеялись, уже громко, в голос. - Слушай, ну... поаккуратней с ней... Какой ты непримиримый.
- Я пытаюсь быть справедливым, Петер.
Он вздохнул.
- Не всегда в этом есть необходимость, знаешь.
- Как это?
Он повёл плечом и не объяснил. Я почему-то не стал спрашивать. А потом, улыбаясь, заявил, что их, немцев, неправильно воспитывают. Слишком уж толерантно.
- Ой, давай не будем об этом. Если всех воспитывать как Нассрин, то мы друг друга перегрызём.
Я с удивлением посмотрел на него. Не так прост Петер, каким он кажется.
Некоторое время мы сидели молча, и потом он сказал негромко, глядя в окно:
- Я Яну во всём признался...
Да, это, пожалуй, отдельная история. Он так боялся ему сказать, я уже подшучивать начал, что, мол, да забудь ты, честное слово, выкинь из головы. Любит тебя твой Ян, души не чает, по фиг ему на всё. Да и, по правде, ну не дурак же он, прекрасно знает, какая ты штучка... Терпит же. Прижился. Своим уже стал.
-...Турку нам подарил, в конце концов!.. - как-то в конце зимы мы втроём поехали на неделю в Киль, прогуляться, ну то есть у меня там был типа сбор стипендиатов, мы устроились в номере пятизвёздочного и собрались как-то вечером выпить. В ответ на турку Петер возмутился и бросил в меня подушку, потом рассмеялся. Я тоже.
- Да забудь ты, - продолжал я, поймав подушку и сидя теперь с ней в обнимку на огромной двухместной кровати в шикарном номере. - Сколько ты уже себя терзаешь?
Петер ходил передо мной взад-вперёд, медленно, с бокалом шардоне в руке. Яна мы отправили за коньяком и лимончиком, которых, к сожалению, в меню стипендиатов не нашлось.
Петер стал у окна, прислонившись лбом к стеклу. Окно - огромное, на всю стену, бокал с остатками вина покачивается в опущенной руке, по фигуре мечутся блики, огни с улицы. Дорога перед нашим отелем - почти трасса, этаж шестой, через несколько улиц - Балтийское море. Пусть и холодное. Тогда мне, тормозу, впервые пришла в голову идея: сделать с ним фотосет... С Петером. Как я раньше не додумался? Вот, чёрт.
- Я, знаешь, - вздохнул Петер, - с детства высоты боюсь...
- Это ты к чему?
Он пожал плечами, не поворачиваясь ко мне и по-прежнему глядя в ночной город.
- Да так... - помолчал. - Мы когда в Бремерхафен ездили... по парапету там шли, высоко... он меня всё время за руку держал.
"А вокруг чайки летали" - вспомнил я доклад Яна о поездке.
Не знал, что ответить Петеру, поэтому мы просто молчали и думали каждый о своём, пока Ян не вернулся. В том отеле двери были навороченные, впрочем, как и всё, и надо было специальную карточку вставлять в разъём, чтоб открыть, вот мы сидели в номере и слушали минуты две, как там Ян снаружи мучается. Потом я кивнул Петеру, мол, перестань над парнем издеваться, и он пошёл открывать. Я кинул подушку на кресло и, вытянувшись на кровати, закрыл глаза на несколько секунд. По шуму и дыханию понял, что они там целуются, в коридоре, и, смеясь, крикнул:
- Если отдадите мне коньяк, освобожу постель!
- Да-да!! Да!.. - откликнулся Ян, радостно.
- Нет уж, - завозмущался Петер, - я тоже выпить хочу, а после этого проглота ничего не останется. Ни капли!
- Это кто тут проглот? В любом случае, пойдёшь ещё одну купишь...
Согревшись коньяком, пошли гулять по ночному городу. Я фоток наделал, особенно у цветных фонтанов, в Киле много их... Мы с Петером поспорили, что он пробежит по площадке, пока вода не хлынула, она там с перерывами, под какой-то один ей ведомый ритм появлялась и пропадала, мы никак угадать не могли. И лампы там были, которые фонтан подсвечивали, он как огонь выглядел, особенно издалека. Петер прищурился, выжидая, когда струи воды исчезнут, а я на камере переключился в режим ночной съёмки, но без вспышки, конечно же. И вот он рванул, по платформе, а за ним, почти сразу же, струи воды начали появляться. Эти фотки самые яркие с Киля получились, после них разве что портреты разгневанного Яна: Алекс! Ты с ума сошёл, холодно же, куда ты его погнал?! Шайсе!..
Напились тогда и правда до чёртиков, до номера в лифте ехали, совершенно случайно - вместе с руководителем моей стипендиальной программы. Есть там такой дядька, немец, но по-русски получше меня шпрехает. Мне сначала даже как-то неловко стало, а он нормально, обернулся к нам, два больших пальца показывает и подмигивает так... заговорчески. Мы, мол, в ваши годы и не такое... Я только на следующий день, на лекцию когда шёл, понял, что он меня в лифте за немца принял. А потом, дома уже, когда фотки на компе просматривал, вспомнилось вдруг, и я сидел-сидел, смотрел на три эти пьяные улыбки и думал: а ведь и правда, как отличишь?
Киль мне понравился, только опять же беда - ветер холодный, пробирает до костей. Но мы умудрились прокатиться на катере и опробовать местные дискотеки...
- Ну, и? Как именно ты ему признался и что ответил наш благородный ариец?
Петер покосился на меня, потом устало улыбнулся.
- Можешь себе представить, мы сегодня, ну, в постели...
- Без подробностей, - шутя, я отгородился ладонью, и Петер схватил меня за пальцы, продолжая животрепещущую историю.
- ...Ну, в общем, меня потянуло на откровенность.
- Какой кошмар.
- ...А он ещё кстати заговорил о своей прошлой жизни, все дела.
- О своей бурной прошлой жизни, ты хочешь сказать, - поправил я, поднимая палец вверх.
- Ага, - кивнул Петер. - Ну, так вот. И я попытался плавно так перевести разговор на нас. Сказал ему, что мне так неловко, что я флиртую, с кем попало, но что я так его ценю, и вообще.
- И вообще, - передразнил я, отхлёбывая кофе, но он не заметил сарказма. - Ну и... дальше?
- А он меня начал успокаивать, что всё нормально, что он очень ревнует, но старается не сердиться. И что всё будет хорошо.
Петер помолчал, и я не выдержал, спросил главное.
- Так ты признался ему, что трахался с кем-то?
- Я сказал, что у меня было три раза по пьяни, и что я по этому поводу очень мучаюсь, но он мне не поверил.
- Чего-чего? - я предусмотрительно поставил кружку с кофе на стол, чтоб не пролить. - Не поверил, что было или что мучаешься? - подумав, усмехнулся и, понизив голос, сказал Петеру: - Ну, как и положено благородному арийцу.
- Что было, - улыбнулся Петер. - И я... Я не знаю, что мне ему, снова всё рассказывать или так прокатит?
- Ээ...
Через минуту мы уже валялись со смеху, оба. Блин, вот, змея.
- Прокатит, - махнул я рукой. - Вообще забудь об этом, просто не трави ему больше душу. Замучаешь парня вконец.
На этом все метания закончились. Ну, то есть я и подозревал нечто подобное, что Ян не то чтобы прямо не поверит в эти чёртовы измены, Петер уже заколебал меня со своими угрызениями совести, а просто... Ну, примет их, что ли. Плечами пожмёт. Всё-таки у меня проницательность тоже не на нуле, и я давно догадывался, что сложно провести того, кто любит. Знал Ян всё, что тут разводить Санту-Барбару-то, авось не сериал снимаем. И слава богу. Но я думаю, за признание, вымученное стольким временем, Ян всё же был Петеру благодарен...
- Что ж, - пожал я плечами. - Будь теперь верной женой.
- Мне срочно надо в клуб, Саша... Такой стресс...
Секунду я помолчал и только потом начал смеяться. А Петер, всё ещё думая о своём, наверное, не расслышал моей последней фразы, и, хмурясь, переспрашивал теперь: Ты чего? Ну, ты чего?
Успокоившись, я напомнил ему:
- Сегодня понедельник, шатц, какой клуб? Куда ты собрался?
Петер удивлённо поднял брови.
- Ну и что, что понедельник, ты разве не знал, что по понедельникам у вокзала проводят вечеринки?
- Ээм... Ты серьёзно?
- Конечно!
- И кто на них ходит? - мне всё ещё слабо верилось.
- Странный ты, Саш... Те, кто работает в субботу и воскресенье!..
В Киле мне всё же удалось снять с Петером фотосет. Дождь шёл весь день, Ян уехал раньше, чем мы запланировали, ему с работы позвонили, кто-то там из сотрудников упал дома с лестницы, попросили приехать - заменить. Вот, Ян и сорвался. Я почему помню про эту пресловутую лестницу, Ян после звонка с работы материл её в каждой фразе, у нас потом ещё неделю эти шутки ходили, самое смешное - Ян сам её подарил этому сотруднику, вместе с другим стаффом для ремонта.
Я совершенно бессовестно прогуливал последние два дня лекций, валяясь в номере и переключая каналы на тв. Петер валялся рядом, листая журналы и обсуждая "пиджачок госпожи Меркель" на каком-то очередном заседании в Бундестаге.
- Нет, - качал головой, - какая всё-таки она сильная женщина...
Я долго скучал, не знал, чем заняться, и вот наконец мозг проснулся, после третьей кружки кофе.
Снимать людей - это на самом деле моя страсть. Но в силу толи осторожности, толи воспитанности я как-то побаиваюсь снимать незнакомцев на улицах, в метро, в кафе или ещё где. Разве что сидя чёрти где, через зум. А друзей я уже всех переснимал... Ну, так, более или менее, портретно. Профиль-фас, фас-профиль. Скучно.
- Позируй мне! - я щёлкнул пальцами и, включив свой кэнон, навёл объектив на Петера.
Так и наснимали. Сначала он ещё как-то побаивался, застеснялся даже, я удивился, а потом вошли во вкус, вдохновение появилось, такое творили, не передать. Упав на кровать, Петер расстегнул пуговицы рубашки, а я нависал сверху, щёлкая зеркалкой.
- Дорогой... - обратился он ко мне, сдерживая смех, - я хочу эротическую фотосессию!
- Ого, у меня такого опыта ещё не было.
- Я научу, - ответил мигом.
Я посмеялся, фокусируясь.
- Так, подожди, голову поверни... ага... Нет, ещё правее. Так... Ещё раз. Угу. Ну, и что ты подразумеваешь под этим? Эротическая фотосессия?
Петер прикусил губу, сделав вид, что задумался.
- Ну, для начала я сниму штаны. А потом посмотрим. Ну, что ты смеёшься? Сааааа-аа!.. Ну, успокойся. Тебе что, плохо? Хаха, ну... Ну, перестань. Не бойся, я не это... Приставать не буду! Ну, честно! Давай, в конце концов, ты сам виноват, сам предложил...
- Я тебе просто фотосет предложил! - оправдывался я, допивая кофе и придерживая фотоаппарат на колене.
- Ура! - хлопнул в ладоши. - Так... - засуетился. - Давай вот сюда лампу поставим... Так... Подожди, я к зеркалу сбегаю!..
Я схватился за голову, но было уже поздно. Первый мой эротический фотосет... Первое ню, можно сказать. И с кем? В жизни не мог представить, что это будет парень. Гей, да ещё немец. И звать модель будут Петер Шнайнер, и где-то в закромах родительского дома он даже найдёт официальную по этому поводу бумажку, там будет сказано, он прослушал какой-то там специальный курс для моделей.
- Ой, Саша... Ты покраснел.
- Кхм, - усмехнулся я, настраивая музыку на лаптопе. - А ты как думал? Я ж настоящий фотограф, а не абы что. А настоящий фотограф...
- Что?
- Ну... он должен уметь вдохновляться, - моделью.
- Понятно, - улыбнулся Петер. - Ты уже достаточно вдохновился? Я готов...
На ту вечеринку в понедельник мы всё же пошли, я плюнул и поехал. Особенно когда мне припомнились слова Нассрин про сброд и тому подобное, все сомнения по поводу, мол, ё-моё, это ж понедельник, завтра в универ сранья!.. мигом улетучились. Сброд? Хорошо, нет проблем. Нет, совершенно честно, никаких по этому поводу разногласий и возражений, сидите дома и киснете там, сколько душе угодно, а мы, по праву сброда, будем развлекаться и наслаждаться жизнью сполна. Мы напьёмся, натанцуемся до упада, потом будем ловить такси, ёжась от холода и прикуривая у уличных панков. Кинем бомбам пару монет, поедем домой по пустому городу, будет падать снег или будет идти дождь, я, сидя на переднем сиденье, пристегнусь непослушными пальцами, разглядев через стекло полицейских, а потом откинусь на спинку сиденья и закрою глаза. Водитель будет, конечно, турок. Никакущий Петер выкрикнет ему с заднего сиденья адрес и на чистом турецком, без акцента, добавит, чтоб вёз нас в сарай (что на турецком значит палас, дворец то есть). Город будет мелькать за окном, потом трасса, огни. Деревья, отражатели. Кучка вдрызг пьяных подростков. У турка будет играть музыка, что-нибудь классическое и берущее за душу. Я, конечно же, проснусь и вспомню нечто в чисто русским стиле, например, как хороши в Германии дороги и почему у нас это сплошная катастрофа. Или про жизнь. Что она только миг между прошлым и будущем. Петеру позвонит посреди ночи Холли, и они проболтают до самого дома, обсуждая какие-то мелочи. Потом я потеряю бумажник, а с ним и карту, и Петер расплатится с турком, пожелав ему шоне нахт. У дома мы встретим разносчика газет, парнишку лет шестнадцати на вид, в жёлтой форме и перчатках с обрезанными пальцами, я спрошу у него: что ты тут делаешь ночью??.. и он ответит, что уже вообще-то утро, просто зима же, темно. Я выругаюсь, что на сон не осталось времени, парнишка усмехнётся, и тут окажется, что он русский и звать Антоном. Заинтересовавшийся Петер, конечно же, пригласит его на чай. Потом, не успеем мы подняться к себе, в дверь позвонит тот самый турок, что нас вёз, и вернёт мне абсолютно целый бумажник. Скажет, что за сиденье завалился... Антону окажется восемнадцать, и он, как объяснит нам, только наполовину русский, на вторую половину, мамину, немец.
- Я в Бишкеке родился. Но только год там прожил, потом мы уехали в Германию. У меня мама чистая немка, а папа казах, - улыбнётся гордо. За папу. - А вы чтой-то по понедельникам гуляете?
На шум к нам поднимется Рихард, и хоть Петер начнёт извиняться за шум, лэндлорд останется выпить с нами чаю. В лабу я, конечно же, опоздаю, но приду, а потом, вечером уже, засну на кушетке в чайной комнате.
И всё это время Нассрин будет сидеть у себя под крышей. Одна. И учиться. Предположительно... Хотя, думаю, если б она училась так, как сама утверждала, что учится, то давно б уже стала профессором и получила Нобелевку, а не торчала б в тридцать пять лет тут, студентом...
Как Ян не убил меня за ту фотосессию в Киле, не имею понятия. Он же потом видел фотки, ясное дело, Петер хвастался, да и я их выложил себе на страницу, некоторые, с разрешения соседа, конечно.
- Конечно, выкладывай, Саша! Красоту должны видеть люди!
Я добавил некоторые особо удачные вещи из его фотосета к себе в портфолио и на страницу социальной сети для фотографов-художников. Правда, я даже представить себе не мог, какую получу отдачу. И не от каких-то мимо проходящих людей, случайно заглянувших на мою страницу и узревших обнажённого парня в какой-то, на их взгляд, чрезмерно женственной позе, а именно что - от друзей. Это прозвучит смешно, но та фотосессия оказалась какой-то... знаковой для меня. С горечью я осознал, что с некоторыми из друзей-знакомых я уже просто не смогу общаться. Они этого не хотят. Да, вот так глупо. С их точки зрения я, как нормальный мужик, должен снимать исключительно обнажённых женщин. И если в моих ста фотографиях затесалось несколько с иной тематикой, то я уже не попадаю в разряд нормальных людей с адекватным взглядом на жизнь и госпожу природу в частности. Я, конечно, мог бы отписаться там же в комментариях, отшутиться или развести длительный диспут по поводу: "Художник - особое существо, он видит красоту во всём, и это ещё совершенно не значит, что...", и возможно раньше я бы именно так и сделал... непременно... Но тогда, зимой, я просто написал школьному другу, тоже фотографу: "Ну, и иди в жопу", и больше старался даже не вспоминать о нём.
Жизнь идёт. Мы меняемся... Теряем старых друзей и находим новых. Это естественно, не стоит жалеть. Настоящего друга потерять невозможно (разве что, как ни банально, смерть разлучит), так что не стоит бояться разногласий. Если он ушёл, значит, он не был настоящим. И значит, придут новые, и они будут лучше. Это я вам гарантирую, полагаясь на собственный опыт. Никогда ничего и никого не бойтесь. Как в том фильме было, помните: "Как тебе удалось доплыть?" - "А я не оставлял сил на обратную дорогу".
Лекции в Киле были на самом деле так себе, какие-то обзорные, общие, ознакомительные... Ну, и ясно, почему, это ж не специализированная конфа, а так, общее собрание, в одну дверь заходишь, слушаешь про археологические раскопки, в другую - про экономический кризис, в третью - о правах женщин в Африке и Средней Азии.
Правда, помню, были там несколько моментов, которые меня заинтересовали... Девчонка одна мастера делала и презентовала нам материал по поводу политико-экономической обстановки в Грузии, её хом кантри. Я вообще на ту презентацию совершенно случайно попал, хотел послушать про фракталы, а перепутал аудитории, ну, и не стал уже метаться, сел на предпоследний ряд и приготовился спать. В принципе, я почти и уснул, рассказывала она очень сконфуженно, неуверенно, правда, выглядела шикарно, вся катая расфуфыренная на европейский манер, причёска, узкие джинсы, красивая. На хорошем английском. Очнулся только, когда начал понимать, что она говорит. Но даже возмутиться не успел, более активные слушатели уже закидали вопросами. А дело, собственно, вот, в чём: на протяжении всего выступления она, не помню, конечно, уже, как звали, да это и не важно, разбирала различные политико-экономические проблемы-трудности, которые сейчас стоят перед Грузией, и делала очень любопытные выводы: все проблемы у маленькой несчастной Грузии в связи с тем, что под боком - такая большая и агрессивная Россия. Вы меня, конечно, извините, но тут не только и не столько даже в патриотизме дело. Пока я сидел-спал, другие люди, к России никакого отношения не имеющие, начали возмущаться.
- Значит, вы полагаете это основной причиной слабой экономики в Грузии?..
- А какие ещё могут быть причины грузинских проблем, кроме как соседство с Россией?..
Ну, и прочее. Я тоже уже руку поднял, прищурился и приготовился про себя такого ей задать... Но вскоре понял, что девка-то на самом деле дура. Ну, в том плане, что не особо умная, и в теме знает только то, что ей руководитель тезисов написал. Это она хорошо и прилежно вызубрила и прекрасно презентовала, а вот остальное... на подумать, где же правда... На это её не хватило чисто по причине отсутствия мозгов. Потому когда немцы засыпали её вопросами, я руку опустил и не стал уже участвовать в этом добивании несчастной грузинки. Раз дура, пусть и дальше думает, что все проблемы её страны напрямую связаны с Россией. Хотя, конечно, мне стало как-то паршиво на душе... Даже не знаю, отчего больше, то ли от того, что профессор её такой мудак, то ли от того, что она заучила, не вдумываясь. А ведь получит же степень, защитится и будет этакой бизнес-дамой. Ещё и куда-нибудь на руководящую должность возьмут, упаси боже. За красивые глаза с длиннющими чёрными ресницами, ноги и задницу.
Я потом, после этой, прости господи, презентации, пошёл в холл пить кофе с печеньем, грустный и злой, а Петер всё спрашивал, что стряслось.
- Бабы дуры, - ругнулся я, имея ввиду, конечно пару-тройку конкретных.
Петер поднял брови и даже перестал жевать печенье. Глядя на него, я продолжил:
- Если в голове ни хуя нет, зачем лезть в политику, ты мне скажи? Сиди себе, стряпай! Картошку чисти, блять, мужу на ужин!..
Петер быстро сгрёб меня в кучу и вывел на свежий воздух. Слова "на кхуй" и "блять" он хорошо знал.
- Да не бери ты в голову, честное слово, - пожал плечами, закуривая и придерживая стаканчик с кофе, пока холодный ветер воевал с деревьями.
Я поднял воротник пальто и поморщился. Мне и хотелось и одновременно не хотелось говорить об этом... В конце концов, я решил вывалить всё на Петера. Друг же, стерпит.
- Понимаешь, - говорю, - что меня бесит, люди сидят вот так, за книгами, статьи научные читают, тезисы пишут, мать их, умные все. Такие умные! Зашибись. А посмотреть на проблему шире... ну, с разных сторон, никак. И ладно бы ей, дуре этой грузинской, было лет семнадцать, тогда я сказал бы, эх, девочка, вырастешь, а ей же двадцать три уже! Ну, и что из неё вырастет? Что? И куда на хрен она лезет, в политику!.. А её этот... руководитель?
Петер вздохнул и затянулся сигаретой.
- Саш, ну основная масса людей - дураки, и ты этого не изменишь.
От его слов, банальных в принципе, ведь каждый это и так знает, мне стало только хуже.
- Живём же как-то... - продолжал Петер. - Чего ты боишься? Что ей дадут какую-нибудь высокую должность, и однажды она нажмёт по глупости красную кнопку?
Я молчал. Петер подошёл и похлопал меня по плечу.
- Брось, Саш. На десять дураков есть хотя бы один более-менее умный, а ты сам говоришь, что её критикой закидали.
- Петер... Да если б она была такая одна.
- Ну, я же говорю, - улыбнулся, - на десяток хоть один здравомыслящий найдётся. Не волнуйся ты. Мы её в Бундестаг не пустим, - подмигнул.
Я усмехнулся.
- Понимаешь, что самое грустное, Петер... Для неё это как игра, что ли. То есть главное для этой грузинки, как мне кажется, получить степень и пробиться в люди, так скажем, а что она там будет доказывать, в своей работе, её мало волнует.
- Хорошо, что она не медик.
- Политик - тот же медик, только на уровне повыше работает... Помнишь, кстати, я в автобусе сюда ехал с русскоговорящими, я тебе рассказывал?
- Угу, - кивнул Петер.
- Ну, так вот там была девчонка, рыженькая такая, помнишь?.. Ты её видел, наверное, но я вас не знакомил. Ольга. Знаешь, вот, мелкая деталь, глупость, наверное, а я до сих пор злюсь. Мы когда автобуса стояли ждали на хауптбанхофе, по-русски говорили там в компании, а потом как-то завели разговор, мол, кто откуда. Я и сказал, что из Москвы. А Ольга эта, так, шутя, кажется, отстранилась и говорит: Уууу, тогда я встану подальше. Я сначала не въехал, к чему это она? А потом до меня дошло, это типа в неё украинская гордость взыграла. Вроде и шутка, а, знаешь... Херово как-то. Да, были и есть полит проблемы между Украиной и Россией. И что? Что, шарахаться теперь надо?
Петер вздохнул и потушил сигарету.
- Да и что она там понимает, эта Ольга? Что она в жизни видела? Нет, я сам не претендую, что видел до хрена и типа гений, но... - я покачал головой. - Она? Такая же дура, идиотка, как эта, - кивнул в сторону холла. - Наслушалась. Впечатлилась. И давай грязью лить. Что это за тупизм такой, ты мне скажи?! Может мне, как русскому, татар вспомнить, а? Иго? Может, мне к Гэрэю на второй этаж в лабу зайти да вместо здрасте в морду дать, вспомнив его древних предков?
Петер, наверное, не знал, что сказать, как меня успокоить. Поэтому подошёл и, прислонившись тесно-тесно, обнял за плечи. Я усмехнулся, качая головой.
- Или вот давай вторую мировую вспомним... - продолжал я, но уже спокойно. - Кто там кого бил да в каком годе. Ах, ты, типа, блин, я стану от тебя подальше, а то твой прапрадед в пятом окопе справа моему на пятку наступил.
Петер начал смеяться, уткнувшись мне в плечо.
- Ненавижу таких людей... - признался я. - Просто вымораживает, вот, честно.
- Понимаю...
- Мне знаешь, что Володька рассказывал, когда мы водку пили? У него бабка с дедом по линии матери с Украины. Ну, во время второй мировой им где-то по тринадцать лет было, что ли. Немцы в дом заходили, продукты отбирали. А они, всей семьёй, ну бабка Володькина то есть и её семья, деда прятали. Он партизаном был. Ну, не Володькин дед, бабкин муж, а...
- Я понял, - кивнул Петер, всё ещё не отлепляясь от меня. - Бабкин дед.
- Да. Они его на чердаке прятали, пока немцы в их деревне были, - я помолчал. - Война, что поделаешь. Но знаешь, что бабка всегда помнит и говорит, мол, никогда не забуду? Как немец её однажды из-под танка вытащил. Она бежала там куда-то, ночью, немцы вокруг... Как так случилось, не мудрено, в принципе, чуть под танк не попала, а какой-то молоденький немецкий солдат кинулся и вытащил её. Спас, так бы раздавило. Володька говорит: бабка как вспоминает его, так всегда плачет. И всегда за него молилась.
Мы помолчали, Петер снова вздохнул.
- Мне дед тоже про войну много чего рассказывал... - пожал плечами. - Война есть война, в конце концов, там каждый за себя, но...
- Но и на войне необходимо оставаться человеком.
- Да...
Постояв ещё немного и окончательно замёрзнув, мы вернулись в холл. Петер принёс ещё кофе, тогда же подошёл Ян, и мы решили, что отныне если и идём слушать какие-то лекции, то только точные науки. Математика, физика, окей. Биология с археологией, может быть. Но что касается политики, то идите вы в баню, лично мне нервы дороже.
Это интересно, когда есть возможность общаться с людьми из разных стран, когда вы все, например, говорите на немецком. Или на английском, что вероятнее. Когда университет делает упор именно на многонациональность и гордится тем, что у них учится народ из девяносто девяти стран. Тогда есть возможность увидеть удивительные вещи. Например, как гуляют за ручку иранка и парень из Ирака. Или израйлитянка и палестинец. Американец и кубинка. Да мало ли таких примеров... Пакистанцы те же. С одной стороны удивляешься, а с другой... Да ведь так оно и должно быть в мире. И на этом фоне очень странно, когда украинка шутит по поводу "я отойду от тебя подальше, ты русский" или грузинка начинает лезть в политику по типу "Россия большая, потому и виноватая". В том же Киле я встретил женщину, доктора экономических наук, из Белоруссии, и, разговаривая с ней, тоже немало повеселился. Звали её Ирына. Да, именно через ы, и она настаивала, чтоб произносили правильно. Ещё она настаивала говорить только на английском или немецком и ни в коем разе не на русском.
- Я специально не говорю на русском, - сказала мне с гордостью. - И сына своего, ему сейчас пять лет, учить русскому не буду. И отцу его учить не позволю, никакого русского. Принципиально.
- Да? - удивлялся я. - А в чём смысл принципа? Чем лучше отношения у Белоруссии с Америкой, тем больше вероятность, что вы научите своего сына английскому?
Разочаровываться в людях неприятно. Тем более, в людях образованных, или, по крайней мере, в тех, кто претендует на звание умных и образованных. Дипломированные специалисты, блин. В тех, кто посвящает себя математике, биологии, экономике, получает степень за прилежность, а в быту оказывается полным мудаком. В тех, что хочет работать непременно президентом страны, а сам к тридцати пяти мастера не может нормально доделать, да ещё и ко всем вокруг предъявляет претензии. И знаете, что я скажу после всего этого? К тому парню, знакомому Петера, что работает в "ХМ", к этому гею в розовой рубашке, или к тому его приятелю, что работает официантом, или же к Антону, разносчику газет, я испытываю гораздо больше уважения, чем к этим придурковатым грузинкам-украинкам-белорусскам с докторскими степенями. Или даже мастером, бакалавром. Плевать, ведь ума-то у этих баб всё равно не прибавилось. Всё, что они должны делать, это сидеть дома, смотреть "Санту-Барбару" и чистить картошку тупым перочинным ножиком.
С Антоном мы как-то сдружились, он классным парнем оказался. В свои восемнадцать (а выглядел и того моложе) Антоха был вполне взрослым, здравомыслящим и самостоятельным парнем. Притом, что всю жизнь он прожил в Дойчланде, о Союзе, о Бишкеке не помнил абсолютно ничего, им копф, в голове, то есть, он был самым настоящим русским. Или как здесь говорят - русаком. Слушал русскую музыку, говорит на русском (хотя, порой я и слышал лёгкий акцент, а он сам подзабывал слова и мешал русиш с дойчем), побывав в Бремерхафене на живой выставке кораблей, купил кроваво-красный флаг Советов.
- Зачем он тебе? - смеялся я, когда Антоха забежал к нам однажды вечером, прямо с поезда.
- Ну, в комнате повешу, - улыбается и пожимает плечами. - Российский уже висит.
Я посмеялся, разглядывая серп и молот на ладонях.
Порой он забывал простые слова, в быту, и говорил что-то типа:
- Сахар, - качал я головой и выполнял его просьбу.
Антоха жил недалеко от нас, так что когда мы подружились, часто прибегал попить кофе (или выпить чего), или просто заходил по дороге на поезд, так как наша Шонебекерстрассе как раз вела к банхоф Шонебек, к жд остановке. Ну, и я сам заходил к нему, бывало, если решался побороть лень и сходить в мол, самый большой в округе супермаркет, закупиться продуктами. С Петером они были в хороших отношениях, но как-то так складывалось, что о гействе моего соседа Антоха пока не знал. То есть напрямую ему никто не говорил и прецедентов показать (например, явление Яна и Петер, вешающийся ему на шею ещё в коридоре) пока не было. Я относился к этому спокойно и даже пофигистически. Давно меня перестало волновать, кто и что подумает, а не пошли бы они на хрен? Если уж Нассрин, наша первая на деревне правоверная мусульманка, как-то свыклась, то и другие переживут.
С Антоном мне было интересно общаться не только потому, что он парень хороший, не глупый к тому же, а ещё и по другой причине: он, имея русского (так скажем) отца и немку-мать, выросший в Германии, интересующийся Россией, как он смотрит на жизнь? На Россию и русский здесь, за бортом, в частности.
- Мне, - разоткровенничался я как-то, - честно скажу, порой становится стыдно за русских здесь. Ну, вот вижу, например, идёт пьяный вдрызг, кроет матом... - я поморщился. - И немцы, что они из русского знают? "На хуй" да "Блять". Чему научили, то и знают.
Я ждал, что Антон разубедит меня, всё-таки мой полугодовой опыт в Германии и его вся жизнь тут - различные промежутки времени, не сравнить, но он только кивнул и сказал:
- Да, мне тоже стыдно. Всегда, очень.
Потом мы помолчали, и он продолжил:
- А здесь русаки моего возраста вообще невменяемые... Я когда мелкий был, мода была, ну... на наркоту. И кто не ширялся или не нюхал, считалось, что не модный. Я на наркоманов насмотрелся, - качает головой. - Они сейчас все на лечении типа. То есть город платит им за врачей. А они, когда приспичит, приходят и получают у доктора дозу.
- Понятно... Так ты не особо с русскими общается тут?