Сплю на новом месте - приснись жених невесте... Я хоть и ни невеста, но мне Валя приснилась. Странно так. Первая любовь, первые настоящие чувства, взаимные. Я вот сейчас вспоминаю, что до первого секса очень стеснялся... Сомневался в себе. А после со мной словно бы какое откровение случилось, ничего страшного, мол, в этом нет, меня могут любить, и что важно - красивые девушки, а трахаться так приятно, не описать, ну, вы сами понимаете. Ни с чем не сравнить. Ведь это совсем иначе - обладать кем-то, чем просто... Просто выдумывать себе разности под стоны порноактрис или взволнованное перешёптывание родителей за стенкой. Отличие существенное: там ты один, а здесь вас двое. Удовольствия в два раза больше, экстрим, от впечатлений аж голова порой кружится, ю фил диззи... Когда я думаю об этом, мне почему-то каждый раз песня Наутилусов вспоминается, помните, как там? "И что над нами километры воды, и над что нами бьют хвостами киты... И кислорода не хватит на двоих. Я лежу в темноте...".
Вот, если задуматься, чем сон отличается от реальности? Мозгами вы там, перед глазами мелькают картинки, события, люди, они что-то творят, говорят, вы отвечаете. Телом вы тоже там, хотя, быть может, вы не ходите, не летаете, не плаваете, но сердце бьётся, мышцы сокращаются, и вы вздрагиваете, выступает пот, появляется эрекция... Да та же жизнь. Самая настоящая. Поэтому, я думаю, не удивительно, что я проснулся в то зимнее утро слегка... наготове. И хотя мозгом осознал, что обстановка уже другая, мне не восемнадцать, пахнет не солнцем и Чёрным морем, а морозом и Эльбой, но тело требовало продолжения банкета. Несколько минут я просто лежал в кровати, закутавшись в одеяло, смотрел в потолок и вспоминал сон.
Мы сидели в одном из баров, у Чёрного моря: я, Лёха и ещё какие-то парни, компанией. Купили, помню, вина, дешёвого, правда, разведённого, у местных деревенских производителей. Типа, мы бедные студенты, а выпить южного вина хочется, что делать? Позже в бар пришли девчонки, Валя с подругами. Как и положено школьницам, они ходили группкой, словно цыплята. Я смотрел на неё весь вечер, и мне отчаянно хотелось как-то... забрать её, что ли, отделить от остальных. Даже раздражение своё помню, ну, почему она не оставит своих прыщавых подруг уже, а. Сколько можно. Лёха меня отлично понимал, мне даже рассказывать ему ничего не пришлось. Он перегнулся через стол и шепнул мне: Подойти к ней, пригласи прогуляться, что ты как...
Я понял, что именно это и надо делать, причём, чем быстрее, тем лучше, но я жутко стеснялся. Во сне же минуты моей нерешительности казались часами, время тянулось, и это невыносимо пугало меня. Словно бежишь куда-то, а ноги ватные, не двигаются, и ты в ужасе понимаешь, что опаздываешь.
- Валь, хочешь погулять?
Она согласилась.
Когда мы уходили, я видел её подруг, их откровенно завистливые взгляды, и вспомнил, что "все бабы сво", или как там она мне говорила... Жестоки. Я даже удивился, чего они так смотрят, я что, принц какой? Ни одна из них, кроме самой Вальки, не обращала на меня внимания. Ну, быть может только та... толстая... А тут такие взгляды, словно бы они сейчас нам вслед плюнут.
Когда мы вышли на улицу, я поделился своими мыслями с Валей. Знал, что она не обидится и не станет защищать подруг с пеной у рта, что они, мол, такие хорошие и так о ней заботятся. Я ещё и не подозревал тогда, что та самая, толстая, потом всё расскажет Валькиному отцу, и он закроет её дома, не будет никуда пускать, только в эту пресловутую школу.
- Не обращай на них внимания, - поморщила носик Валя, и мне отчего-то захотелось взять её на руки, защитить, словно бы её подруги - это её первейшие враги. Наши общие враги. Но я ограничился тем, что взял её за руку, и мы пошли. Медленно. Луна была, кажется, круглая, а в моём сне - так вообще жёлтая, яркая, улыбчивая, как из мультика. Я волновался. Ладони вспотели, идти медленно и расслабленно не получалось, я то переминался с ноги на ногу, то спешил, обгоняя Вальку, в общем, чувствовал себя глупо. Очень глупо. А уж когда, на пляже, она вдруг прижалась ко мне, к моему плечу, то меня и вовсе бросило в жар. Сердце, думал, выскочит, ко мне прижимается девочка, девочка, которая мне нравится, такое вообще может быть в реальности или это мне тоже снится? Я осторожно высвободил руку и обнял Валю за плечи. Куда мы шли, мы сами не знали, и наконец решили остановиться и посидеть немного на песке.
Ночь. Звёзды. Луна. Лунная дорожка, всё как в кино, и даже лучше, чем в кино, потому что это - в нашей жизни, в реальности. Где-то слышны весёлые пьяные голоса, откуда-то доносится музыка, летний ветер теребит листья деревьев. А песок ещё горячий, ещё не остыл, мелкий, рассыпчатый, и потому первое, что я делаю, это набираю его в ладони и пропускаю между пальцев. Ведь я стесняюсь, и мне абсолютно нечем занять руки.
До сих пор помню, как мы начали целоваться, всё в деталях помню. Сидели, смотрели на луну, разговаривали о всякой ерунде, негромко, почти шёпотом, Валя была в юбке, тонкой такой, пушистой, из чего-то бледно-розового, первый раз я её в этой юбке видел... Такая красивая. Хрупкая. У меня нет слов, чтобы объяснить. Я снова положил руку ей на плечи, хотя даже не положил, потому что мне моя рука казалась слишком неуклюжей и тяжёлой, а просто... не знаю... дотронулся?.. Потом осторожно провёл пальцами к её шее, потом по позвоночнику. Я на неё не смотрел в это время и благодарил бога, что сейчас темно, ночь. Я бы при дневном свете слишком стеснялся. А потом она повернулась ко мне и поцеловала... Неловко, в щёку, и рассмеялась тихо. И потом снова смотрела на луну. Мы оба спасались тогда, глядя на эту чёртову луну. Дырку могли бы на ней потереть, если б только это возможно было. Валькин поцелуй меня приободрил, я придвинулся ближе, и тоже поцеловал её, сначала в щёку, потом сражу же в уголок губ, вдохнул её запах, меня снова обдало жаром, и мы начали целоваться. Неумело, но это никого не волновало тогда. Я посадил её себе на колени, чтобы удобно было обнимать и трогать везде, Валька не сопротивлялась. Хотя, я конечно же ни в каких особенных местах её не трогал... пока... Хотелось мне невозможно, но я боялся, что она, испугавшись, оттолкнёт. И тогда всё пропало, а я так хотел, чтобы всё было супер...
- Вставай уже, Колесников!
Наталья появилась так внезапно, что я даже вздрогнул, и только потом осознал, что всё ещё лежу в кровати, пялюсь в потолок, трусы где-то в районе колен, а рука ласкает член. Вот, чёрт! Пока Наташка крутилась перед зеркалом, расчёсывая волосы и одновременно рассказывая мне что-то очень милое про Ивон с Гюнтером, я смотрел на то, как под её тонкими домашними брюками видны две полоски от трусиков и размышлял, стоит ли мне вытащить руку или же всё-таки закончить начатое. В любом случае, как только я стяну одеяло, она увидит, чем я тут занимался.
Натянуть трусы и рысцой в ванную? Закончить при ней? Позвать её в постель?
Мои размышления прервал стук в дверь, и так как вежливая Наталья сразу же сказала "Да, да, входите!", то появился Петер. Мне ничего не оставалось, как только тихо застонать, и, укрывшись одеялом по шею, отвернуться к окну и разглядывать снежинки, прилипшие к стеклу.
- Привет! - сказал сосед. - Доброе утро, как спалось?
- Отлично!.. - ответила Наталья, и они начали увлечённо болтать о какой-то ерунде. Я почти взвыл. Потом Петер обратил внимание на меня, это потому что добрая Наташка указала на меня пальчиком и, жалуясь, сказала: "Ты глянь, спит", и Петер сделал невероятную для порядочного немца подлость - прыгнул на кровать. Чёрт, я сейчас вас убью, порежу на маленькие кусочки и съем, злился я под одеялом, пока сосед, веселясь, пытался перегнуться через меня и убедиться, что я уже проснулся и только притворяюсь. Наташка смеялась, чем подбадривала его на эти глупые эротические игры, а я мельком подумал, что Петер сейчас очень напоминает своего Макса, такой же по-щенячьи радостный.
- Саша, жизнь проспишь!
Всё, больше я не выдержал. Перехватив Петера поперёк груди, я уложил его рядом с собой, а он, смеясь, начал бороться, пытаясь остановить мои руки. На Наталью я больше уже не обращал внимания, главное было победить Петера и промежду прочим натянуть эти злосчастные трусы, чтоб никто не заметил. Не пойму, чего я так отчаянно застеснялся в то утро, может, сон подействовал? Я уже знал, что силы в Петере и нет почти, единственные преимущество - изворотливость, быстрота и ещё пальцы цепкие, как у пианиста, длинные потому что. Сначала мне было неловко, и я даже разозлился немного, и на него, и на Наталью, за то, что ведут себя как дети, а потом просто вошёл в азарт. Наконец, своротив простынь и насмеявшись вдоволь, мы угомонились, и я сел на Петера верхом, ладонями придавив его плечи к кровати. А он, засранец, умудрился дотянуться до моей руки и шутя прикусить запястье.
- Блин, вот, змея! - рассмеялся я. - Чё-ёоорт, Наталья почему ты мне не помогаешь? Меня тут соблазняют по полной программе, а ты...
Наташка всё воспринимала как игру и только поздравила Петера с тем, что ему удалось растормошить этакого медведя как я. Я сделал вид, что обиделся на неё, и напоследок доставив себе удовольствие придавив Петера к матрасу, сказал ему, давай слазь уже, только не вздумай меня так каждый день будить, хуже будет. Петер, довольный, смеялся. А я когда ушёл в ванную и стал наконец под душ, ещё долго не мог отделаться от ощущения, будто чувствую морской ветерок, вижу звёзды и слышу незабвенное: "На двоих с тобой у нас одно лишь дыхание". Ещё думал о том, какая же Петер вертихвостка, я б на месте Яна уже придушил его, чтоб не шлялся рано утром по чужим кроватям. Но вместе с тем я улыбался и ничего не мог с этим поделать. Сон всё-таки сном, а реальность лучше, хотя бы потому, что совершенно непредсказуема. Валя, в воспоминании, подмигнула мне и пообещала, что ещё вернётся. На несколько секунд меня охватила дикая тоска, вспомнилось всё, узкая постель в студенческом домике, зудящий комар, резинки в верхнем ящике стола, мои потеющие ладони, её горячие губы, горячее тело, запахи... Потом я закрыл глаза, помотал головой, и всё прошло. Реальность другая. Мне двадцать два, я в Гамбурге и завтра Рождество.
На часах в гостиной было уже одиннадцать, и я в очередной раз подивился, откуда во мне столько сна, вроде не грузчик и не особо устаю на работе. Ивон с Натальей накрыли на стол, там были тосты, яичница с беконом и помидорами, сыр, колбаса, булочки разные, кофе, конечно, как без этого. Настроение поднялось, я со всеми поздоровался, и даже рассказал Ивон, что мне снилась Россия, когда я ещё был студентом-первокурсником и отдыхал с друзьями на Чёрном море. Наталья уселась на стул рядом со мной и увлечённо размазывала земляничный мармелад по тосту. Улыбнулась, потом извинилась, что они так грубо разбудили меня сегодня, я посмеялся, лучше поздно, чем никогда, ответил, что всё нормально, но опять же - больше так не делайте, утром я обычно злой и мне нужно время, чтобы прийти в себя.
День был солнечный, что не могло не радовать, Гюнтер почитал нам немного новостей из свежей прессы, прокомментировал самое новое гамбургское. Петер снова усадил Яна подальше от отца, рядом с Натальей, тот выглядел абсолютно свежим и выспавшимся, довольным. Хм, промелькнула мысль, значит, не говорили они вчера, и наш инженер ещё не в курсе, что Петер за штучка. Ладно, главное, чтоб он не вспылил, когда сосед мой всё-таки наберётся смелости признаться в изменах. А мне вот с Натальей в ближайшие несколько дней точно ничего не светит... Ну, может, хоть потом, когда домой вернёмся?
Надо сказать пару слов про дом. Сейчас скажу, иначе потом обязательно забуду, или передумаю говорить. Меня когда друзья спрашивали, когда я, мол, домой собираюсь, то я понимал их превратно и каждый раз отвечал, по скайпу или аське, например, что, мол, где-то после семи. Когда очень устану сидеть в офисе и захочу есть. Тогда можно и домой, ужинать. А ведь они имели ввиду совсем другое - Москву. И тогда я спохватывался и смеялся, чёрт, точно, вот, значит, о чём вы... С друзьями-то было смешно, а мать однажды обиделась. Я по голосу понял. Ничего особенного она не сказала, но по интонации я всё понял, она расстроилась. Но... что поделать, если дом - это такое уютное место, где ты просыпаешь по утрам, где ты завтракаешь, принимаешь душ, где ты ужинаешь в компании близких людей, где... Я не знаю. Не знаю, отчего я отвечал так, как отвечал, и отчего друзья удивлялись, а мать расстраивалась. Может, они ждали, что мне будет здесь плохо? Одиноко? Неуютно? Что захочется обратно, к прежней жизни. Может быть, они даже хотели этого? Но в таком случае они ошиблись, и я ничего не могу с этим поделать, ничего другого не могу им сказать. Правда очень проста: я не скучаю по Москве. Вообще. Ни капли, ни дня, ни минуты. Меня не тянет в это таинственное место, которое принято называть Родиной, единственное моё желание - остаться там, где я есть, и просто жить.
Булочки были вкусные, и я вспомнил, как Петер долго удивлял меня. Просыпаюсь утром в субботу, а на столе булочки. Когда бы не проснулся, даже если в восемь утра, в туалет сходить или воды попить. Оказалось, он частенько прогуливается до одной булочной, через улицу от нас, купить все эти сласти там, место, лично для меня, очень загадочное, потому что я никогда не видел этот магазинчик открытым. После уже, весной, как-то вспомнил, остановился напротив и подошёл поглядеть оффнунгцайтен, когда они открыты, то есть. Оказалось с пяти утра до девяти утра и потом ещё вечером где-то на час. Ну, подумал, не удивительно, что я никогда не попадал туда. Утром я в Универ иду, вечером домой или в магазин, но обычно позже. Странные эти немцы, и оффнунгцайтены у них странные. Что эти булочники делают днём?
- Днём они спят, - улыбнулся Петер и положил свежие тосты Яну в тарелку.
- А, точно, я забыл, что ты там работал.
- Где работал? - сразу же поинтересовалась Ивон.
Надо рассказать немного о маме Петера. Чем-то она напомнила мне мою бабушку, такая же добрая, просто безгранично, такая же заботливая, только одно отличие, впрочем, не такое уж существенное, - образованная, с медицинским дипломом. Моя бабушка ведь только несколько классов школы закончила в своё время. Потом уже, после войны, ходила в вечерку, но я не помню, как долго и насколько успешно.
Что удивляло меня в пожилых женщинах в Германии, пожилых я имею ввиду именно за шестьдесят пять и старше, так это их манера одеваться и держаться так знаете... как настоящие леди. Я не знаю, с чем это связано, но ты чувствуешь себя словно на приёме у какого-то английского лорда, в кино, где женщина с утра в наглаженной юбке, блузке, волосы уложены, руки с маникюром. Этакая бабушка. И это, поверьте, не только в честь нашего приезда было, или в честь Рождества. Мы как-то ездили с Петером на выходные к его родителям, весной ездили и летом пару раз, ходили там по клубам в основном, но каждый раз Ивон была на высоте. И даже когда я летал в Москву следующей осенью, и Петер, написал мне, что его мама настаивает, что Гюнтер заберёт меня из аэропорта на своей машине и отвезёт погостить к ним, и я согласился, Ивон была одета безупречно. Я знал, что это у неё не по праздникам, это просто привычка - выглядеть идеально. Рождественским вечером, как любые старики, мои тоже же так, Ивон с Гюнтером показали нам их семейный альбом. Петер гордился своей мамой и счастливо улыбался, когда мы смотрели старые фото, на которых Ивон совсем молодая женщина. Очень красивая. Тогда ещё стройная, с модной причёской, в костюме, я бы в такую непременно влюбился. Потом, когда кончились свадебные фотографии, на которых Гюнтер выглядел этаким бравым парнем, Петер сказал: "Ааааааа, закройте" и спрятал фотки ладонями. Конечно, там был он, маленький. Как положено, в пелёнках. Наталья заохала, какой хорошенький, я довольно улыбался, Ян снова влюбился, конечно же, а Ивон была просто счастлива.
Почему наши женщины, пожилые женщины... другие? Или я не видел, не обращал внимания, в чём дело? Или я сужу только по своим бабушкам и по бабушкам друзей?
Петеру пришлось напомнить, что булочником он работал в Берлине. Точнее, он их не пёк, а продавал, ну, посыпал пудрой или обливал сиропом, если надо было. Ивон, когда вспомнила "те, берлинские, времена", когда сын сбежал из дома, отстаивая своё право любить мужчин, погрустнела. Гюнтер только дёрнул газетой, а потом вдруг отложил её и сказал, что нет ничего зазорного в том, чтоб работать за прилавком, он в молодости вообще уборщиком трудился целый год. Все заулыбались, но мне кажется, он сам понял, что дело совсем не в престиже.
Гюнтер был мужиком, что сказать. Ну, не мог он внутреннее смириться, что какой-то парень трахает его сына, как будто он девчонка. Я на самом деле могу это понять, что уж тут удивительного. Гюнтер и так молодец, что вот принял у себя Яна, а вчера даже так мило побеседовал с ним о подводной технике и фото. Ян большего, казалось, и не требовал. Просто смиритесь, что я здесь и присутствую в жизни вашего сына.
Моим алиби служила Наталья, потому Гюнтер всякий раз расплывался в улыбке, когда смотрел на меня. Наташка ему тоже нравилась, как красивая и скромная девушка. С сыном он разговаривал скорее сдержано, но иногда словно бы забывался, уходил в воспоминания, и тогда менялся и его голос, и его взгляд.
Петеру нелегко с таким суровым отцом, подумал я. Как он вообще умудрился остаться собой и притом ещё более-менее наладить отношения с семьёй. Ян был постоянно на стрёме и изо всех сил старался казаться положительным молодым человеком с блестящим будущим. Пока мы ехали на метро в сторону Сант-Паули, погулять немного, они разговорились, сидя напротив меня, и Ян даже сказал размер своей зарплаты. Свои планы на карьеру и взгляды на жизнь вообще. Он даже процитировал Канта и Гёте, я просто восхитился и удивился, чего это Петер так легкомысленно болтает с Натальей, когда Ян из кожи вон лезет, чтоб понравится его отцу. Мне их разговор напомнил, как в старину сватались.
Думаю, как человек Ян вполне понравился Гюнтеру. Дело было в другом, конечно. Дело было в его ориентации, в его существовании как такового, в его эротическом интересе к Петеру. Гюнтер не мог этого простить и не мог закрыть глаза. Ян, мне кажется, чувствовал, что все старания насмарку, да, типа, вы хороший работник, но поработайте где-нибудь в другой фирме. Чуууз! Пока, то бишь. Чао.
Ивон с нами не поехала, сказала, что там на улицах очень шумно, и она пока побудет дома, тем более, ближе к вечеру должна приехать кузина Петера с мужем. Гюнтер был, как сейчас помню, в кожаных штанах, с этим седым хвостом и усами, ну вылитый байкер, или рок-звезда на пенсии. В принципе, ему шло. Я за время пребывания в Германии насмотрелся таких кадров, что Гюнтер меня ничуть не удивил.
Я прислушался, о чём болтают девчонки, оказалось, как всегда, про шоппинг.
- Наташа, ты что, такой хороший магазин!..
- А ты покажешь?..
Я только усмехнулся и достал телефон, решил написал пару смс-сок, поздравить знакомых с наступающим. Написал также родителям, написал, что у меня всё окей, родители у Петера хорошие и очень заботливые.
И тут я удивился. Ещё вчера вечером, оказывается, пришла смс-ка с незнакомого номера. Я открыл, прочёл. "Привет, это Ева, - значилось там, у меня брови на лоб полезли, Ева??? - Из "Берлина", помнишь? С наступающим Рождеством, ты в городе сейчас? Пиши. Это мой номер". И смайлик в конце. Офигеть. Ева нарисовалась. Я уже забыл о ней, да и не верил, что она позвонит или напишет... Вау.
Я быстро набрал ответ: "Привет! Здорово, что написала, я уже не надеялся..."... подумал и тоже поставил скобочку... "Я сейчас в Гамбурге с друзьями. После Рождества вернусь. Тебя тоже с праздником...".
- Что пишешь?
- Блин, Наталья, напугала... - я сделал страшные глаза и закрыл телефон. Сообщение сохранилось в драфт, я знал. Наташка только рассмеялась и снова принялась щебетать с Петером, а я сидел теперь и думал, что писать Еве. И писать ли вообще.
Я всё-таки отправил ту смс-ку. Захотелось, не знаю. Вдруг, это будет любовь? Правда, ответила она только через пару часов, но зато многообещающе: "Ок, дай знать, когда вернёшься, выпьем по коктейлю". Ничего себе... Она что, думаю, рассталась с парнем? Или типа... типа друзья? Хм, я задумался.
А пока я думал, мы уже доехали до Сант-Паули и уже шли к набережной. Я поймал Наталью за руку, так что они наконец прекратили болтать с Петером, и тот пристроился поближе к бедному, замученному ответственным разговором, Яну. Набережная длинная, жесть просто, а вообще оказалось, что Сант-Паули - это целый квартал. Причём, в прошлом - квартал воров, проституток и прочих интересных личностей, а потом его с какого-то перепугу взяли и назвали в честь святого Павла. Ирония судьбы. Прикольный город Гамбург, сразу видно, что люди здесь с чувством юмора.
Там было много ресторанчиков, особенно тематических - рыбных, много сувенирных лавочек, и конечно же, туристов. Особенно почему-то китайцев с камерами. Наталья высмотрела себе небольшой кораблик из ракушки и коралл на верёвочке, а Петер купил мне кружку с пиратским флагом. Пиратские флаги тут везде, чёрные, с черепом и костями, так что Гюнтер в его коже смотрелся очень даже. Он так же разговорился с одним усатым моряком в лавке, спрашивал его о "старых посудинах" и "новых лицензиях". Наталья, расплатившись за кораблик, прибежала ко мне с круглыми глазами и сказала, что продавщица в совершенстве говорит по-русски, так как она из восточной Германии и их в школе заставляли язык учить. Я усмехнулся.
Солнце пригревало, но было очень ветрено, и Петер нас ещё дома всех предупредил брать перчатки и шарфы просто обязательно. Иначе руки будут красные, и подхватим ангину с непривычки. Доставая шарф из сумки, я вспомнил про фотоаппарат, и сам себе удивился, как я вообще мог забыть о нём. Так что на набережной я снимал. Снимал всё, орущих чаек, холодные воды Эльбы, корабли, здания, смеющегося Петера у заборчика, Наталью, показывающую мне язык. Фото получилось до фига.
Особенно мне понравилась старая кирха, Святого Михаэля, она настолько выделялась на фоне других зданий, что когда я увидел её, то просто охнул. Она вся каменная, чёрная и резная, словно кто-то ножницами поработал, потрясающе. А наверху - колокола. Когда мы приехали в Гамбург в следующий раз, была весна, и мы с Петером забрались наверх. Дуло страшно, и тогда я узнал, что мой сосед жутко боится высоты, и ещё раз удостоверился - он девчонка.
Мы выпили пива и пообедали в рыбном ресторане, где все официанты выглядели как старые бывалые пираты. Дорого, конечно, не то слово, но Гюнтер отмёл все возражения и расплатился за всех цузамен, вместе, то есть. Нам с Яном стало неловко, но он убедил, что всё в порядке, а Петер благодарно улыбнулся.
Гюнтер рассказал нам много о Гамбурге, всего я просто уже не помню, но меня тогда удивило, что у Гамбурга, как города-государства, есть свой собственный гимн.
- Гамбург, как величественно Возвышаешься ты на Эльбе Как высоко вонзаются в небо Шпили твоих башен и мачты судов, - проговорил нараспев Гюнтер, и мы уважительно закивали. Петер покачал головой:
- Папа, - сказал он и улыбнулся.
И я вспомнил эту его улыбку, даже до сих пор помню, что он тогда убирал с рыбы ломтик лимона, вспомнил, когда Петер приехал в гости в Москву. Был момент, мой отец вёл себя точно так же, как Гюнтер это делал в Гамбурге, только вещал про Мск и её незыблемое величие. Мы с Петером тогда и до Питера доехали и до Казани на электричках. Впечатлили мосты, впечатлили музеи, Красная площадь, православные храмы, башня Сиюм-Бике и мечеть бело-голубая, вся в закатных солнечных лучах. Я ему тоже показал улочки, показал кафешки, клубы. Но к Москве он остался равнодушен, к Казани - почтительно спокоен, он влюбился, конечно же, в своего тёзку, в Петербург. Я долго, что мог вспомнить из школьного курса истории, рассказывал ему про Петруччо и все его выходки. С Европ-трипами, отрезанием бород, даже показал фильм про арапа. Тогда я ещё раз убедился, что Гамбург по атмосфере чем-то напоминает Питер. Ведь гамбургский Петер влюбился в Питер. Что ж, а московский я тогда долго мечтал о Берлине. Помню один казус: в музеях вечно косились на него и хотели содрать стоимость билета в евро по одному им ведомому курсу. Пришлось сказать: Петер, молчи, ни слова!.. А всех вокруг уверять, что он русский. Вот такой вот, немой русский, слава тебе господи шпильки не одел, а обошёлся кедами с белыми, кавайными, как объяснил мне, носочками.
Он приехал к нам летом... Мама с папой были дома, хоть и планировали смотаться к бабе Свете, приняли его радушно, а я всё беспокоился, сказал же, что он, мол, голубой... Точнее, это я ещё раньше сказал, давным-давно, но родители ж запомнили. Да и можно ли такое забыть? Впрочем, Петер был паинькой, чем абсолютно очаровал мою маму. Она потом долго удивлялась, что, мол, ну такой очаровательный парень, ну такой хороший, вежливый, аккуратный... И как же так, не женится. Детей не заведёт. Не может быть. Она мне даже потом на кухне, вечером, махнула рукой и шепнула, что это у него пройдёт. Я был так шокирован этой её фразой, что даже засмеяться не смог. И решил не острить, пусть уж думает, что хочет. Однако же факт остаётся фактом, скажу вам, что мы уже повзрослели, многое изменилось, но Петер всё ещё гей. Им он и останется.
В Гамбурге несколько кварталов, и каждый из них чем-то да примечателен. В тот день мы побывали в Сан-Паули и Центре Гамбурга, а есть ещё Ротербаум, с посольствами, Альтона, где некогда жил Линденброкк, путешественник, Эппендорф, Бланкенезе... Гамбург большой и шикарный. Если хотите, чтоб жизнь кипела, приезжайте либо сюда, либо в Берлин.
Помню, там, на набережной, как раз недалеко от кирхи Святого Михаэля, я увидел двух парней. Они шли нам навстречу и держались за руки. Один повыше, другой пониже, оба в деловых костюмах, словно бы сбежали со светского раута или какого-то важного заседания. Держались за руки и, улыбаясь, шли по набережной. Как бы то ни было, я смотрел на них дольше, чем прилично, и потому Петер, смеясь, потянул меня за рукав, желая показать, как смешно я сам выгляжу. Я смутился, а он взял да поцеловал Яна, смачно так, на виду у всех. Ох. Никто не оглянулся. Кроме Гюнтера... Но он ничего не сказал, и мы пошли гулять дальше.
Потом Петер намеренно свернул к центру, к Ратуше и магазинам, и Гюнтер, пожелав нам приятно провести время, поехал домой. На прощание я поснимал его у Ратуши, у озера, на мосту и рядом с какими-то дядьками-байкерами, которые были бесконечно рады вниманию. Наверное, решили, что я профессионал, усмехнулся я тогда.
По магазинам прошлись капитально, только мы с Яном всё больше стояли-курили вовне, пока Петер с Натальей смотрели кофточки-юбочки-брючки и прочее.
- Единственное, на что никогда не жалел денег, это одежда, - признался Петер у магазина со страшным названием "Унисекс", и я понял, что это дорого и надолго.
Иногда Наталья или Петер выглядывали и затаскивали нас с Яном внутрь оценить, что они там навыбирали.
- Давай лучше бельё посмотрим, - я показал Наташке язык. - Там хоть интересно.
- Бельё у меня и так есть.
- Ну, вот... А какое? - я прищурился.
- Разное.
- Покажешь?
- Саа-а-аша...
В магазине "Идеи" мы застряли на час, Петер выбирал кадандашики. Я уже измучился ждать и начал подталкивать Яна выловить этого недохудожника и вернуть в реальность, на улицу то есть. Но Ян на удивление отмахнулся и сказал, что очень рад, что рад Петер, и он готов тут стоять до посинения. Я ушам не поверил, но улыбнулся. Это точно любовь, решил про себя. Потом они мучительно долго спорили, кто будет платить, и в конце концов победил Ян - протянул продавщице свою карту. "Всё ещё пытается быть свободным и самостоятельным", - усмехнулся я, глядя на соседа, держащего целую охапку совершенно бессмысленных, но "очень милых" безделушек. А когда я увидел чек, то шепнул Яну, что я б на его месте тихонечко придушил Петера, это дешевле выйдет. И я даже прощу ему соседа, войду в положение. Ян смеялся.
Когда мы вышли из последнего, на счастье, магазина, было уже совсем темно.
Я как раз стоял в очереди за пончиками, когда впервые увидел Холли. Мы выбрались на кристмасмаркт, рождественскую ярмарку, и здесь была такая неимоверная толкучка, так громко и суетно, что настроение рождества охватило с невероятной силой. Я почти поверил, что католик. Да и в принципе, какая разница, атеист, христианин, мусульманин, радовались и веселились все без разбора. Женщины в хиджабах, турки с золотыми цепями и напомаженными волосами, немцы с жареными сосисками и пивом, негры в пуховиках, все. Было просто не протолкнуться, но каждый неизменно извинялся в случае, если задел локтём или наступил на ногу. Меня послали за пончиками, пока Наташка с Петером фотографировались на мосту, где-то там в гирляндах. Умопомрачительно пахло глинтвейном.
Итак, Холли. Когда она появилась, я решил, будто попал в кино. Такое, знаете, старое, 70-е, ну, быть может, 80-е годы, фильм о жизни рок-звёзд. Богема. На своих каблуках она была почти с меня ростом, плюс, конечно, волосы. Я даже не знаю, как рассказать. Помните лозунги: "Свободу Анджеле Дэвис!"? Помните саму Анджелу? Ну, вот если это вам знакомо, то вы хотя бы приблизительно можете представить Холли. Копна густых курчавых волос, похожих на шапку, невероятных просто, не верится, что они настоящие, и хочется немедленно потрогать. "Дорогой, это моё африканское наследство! И да, они настоящие, и нет, я с ними ничего не делаю, только мою. Иногда. Ха!". Красивое лицо, европейское, правильные черты, тонкое серебряное колечко в носу, кроваво-красная помада, светло-серые глаза. "А это от моего ирландского папочки". Яркая, вызывающая, экстравагантная, немного вульгарная, смелая. Как позже рассказал мне Петер, она наполовину нигерийка, наполовину ирландка, уже пять лет живёт и работает в Гамбурге. "Она супер! - сказал Петер. - Моя Холли". Холли была в сиреневых колготках, чёрных гетрах, чёрных же замшевых сапогах на высоченных каблуках, юбке-поясе, блузке а-ля 70-е и длиннющем разноцветном пальто с белой тряпичной розой на груди. Всё это я с удовольствием рассмотрел, когда мы сидели в СтарБаксе и потягивали кофе с карамелью из огромных стаканов.
- Ты никогда не думала заняться модельным бизнесом? - спросил её Ян тогда.
- Что ж, я пробовала, но... Это на самом деле не моё. Сейчас иногда снимаюсь, но так, для друзей. Заниматься профессионально не хочу.
Мы уютно устроились в креслах вокруг небольшого деревянного столика и грели замёрзшие пальцы стаканами с кофе. Холли вытянула свои длинные удивительно стройные ноги и, задев меня ненароком, улыбнулась и рассмеялась: "Упс! Прости, милый". При такой свободной манере общения я не упустил возможности отшутиться в ответ и, тронув её за колено, сказать, что, мол, ты можешь делать всё, что тебе захочется. Она рассмеялась и стряхнула пепел с сигареты.
С Петером у них были самые нежные отношения, как я понял. Когда она нашла нас тогда, на кристмассмаркте, они оба заверещали от восторга, будто не виделись несколько лет, и бросились друг к другу в объятия. "Как дела... как дела... Мой хороший, сладкий... Я так рада... Где вы пропадаете целыми днями... Вообще обнаглел, совсем не звонишь, сучка, я так соскучилась!.. Ага, а это твой мужчина?? Приятно познакомиться! Холли. О, Пети, где ты достал такие сапоги!..". И так далее. Она отлично говорила по-немецки, но так же быстро и внезапно переключалась на английский с ирландским акцентом. Много смеялась, щурилась, шутила, называла Петера "бич", но это почему-то не звучало оскорблением. У неё был пирсинг также в языке, и я, сидя в кафе, поймал себя на том, что смотрю и смотрю на её яркий рот, в надежде успеть разглядеть, какая именно там серёжка. Наконец, Петер, смеясь, хлопнул меня по плечу, и Холли демонстративно показала мне свой красивый розовый язычок с фиолетовой стразой посередине.
- Супер, - сказал я. - Я тоже хочу пирсинг.
Наташка сделала страшные глаза, но мне было всё равно, в тот момент я совершенно серьёзно решил сделать что-то радикальное со своим телом. А ведь мы почти и не пили в тот вечер, так, пара стаканов глинтвейна и одно пиво в середине дня, за обедом. Что так повлияло на меня? Яркая Холли? Её красные губы с нестирающейся помадой, тонкие пальцы, стройные ноги, её светлые глаза в контрасте со смуглой кожей и копной курчавых волос? Смеющийся Петер, целующий и обнимающий Яна прямо на улице, среди толпы и прилавков с разнообразной рождественской утварью?.. Уверенный в себе, многое повидавший, Ян с самым развратным, как жаловался мне Петер, прошлым, который уже к двадцати семи годам переделал всё безумное и хотел тихого семейного очага? Байкеры, то и дело разъезжающие на свободных от людей улицах, экипированные, татуированные, и этим почему-то смахивающие на космонавтов? Обнимающиеся на мосту девчонки-эмо, в аккуратно изрезанных джинсах и тщательно порванных колготках? Фирменные немецкие панки, одевающиеся настолько щепетильно, что их целый день можно стоять и рассматривать, готы с жёлтыми и красными линзами, африканцы, танцующие на Мёнкебергштрассе под бубны в традиционной одежде поверх зимних курток... Я даже затрудняюсь ответить. Видимо, причиной был всё-таки сам город, Гамбург, его атмосфера любви и свободы. Его дико холодный ветер и тёмная широкая Эльба, его Старый Город, в солнечную погоду смахивающий на Венецию, а в дождь - на сцены из хоррора, чем-то он напомнил мне Питер, мутные воды стоков, разукрашенные в граффити кирпичные стены, серебро воды на солнце, бесплатные газеты с непонятной пропагандой, философствующие нищие, уличные музыканты, негр с роялем последи улицы, мелкие африканские девчонки с тысячей косичек, одетые в "Габана", пожилая женщина на десятисантиметровых каблуках и завидующий ей Петер: "Какие у неё шикарные туфлиии-и-и-и!.."... Я мог бы рассказывать бесконечно, не останавливаясь ни на секунду. Что же всё-таки отличало Гамбург от других немецких городков, поменьше? Здесь кипела жизнь, здесь можно было встретить круглосуточные магазины. И здесь можно было одеваться, как заблагорассудится, иметь причёску, как у Холли, манеры, как у Петера, пирсинг на всём лице или татуировки, что угодно, никто даже не посмотрит в твою сторону. Никто не покажет пальцем, разве что китайские туристы, кто приехал на выходные поглазеть, что из себя представляет Европа.
В общем, я почувствовал прилив адреналина, и мне захотелось сделать что-то более-менее радикальное, что бы напоминало мне о Гамбурге, в случае, если придётся с ним расстаться. Наталья, по-прежнему удивлённая, прикрыла рот ладонью, потом рассмеялась, а Петеру и Холли моя идея с пирсингом, конечно же, понравилась.
- Слу-ушай, - сказал мне сосед, заказывая ещё по кофе. - Я тоже уже очень давно собираюсь что-нибудь такое приятненькое сделать, но не могу решить, что именно и где...
- Эээ... - начал было возмущаться Ян, но Петер только показал ему язык, чем рассмешил Холли.
- ...Давай вместе в салон тогда сходим, а?
Я кивнул. Давай! Почему нет, в конце концов.
- Что ты хочешь сделать? - доверительно зашептал Ян, приобнимая Петера и смеясь. - Почему ты мне не говорил... - Петер закатил глаза, а Наталья обернулась ко мне.
- Ты это серьёзно? - спросила по-русски.
- Угу, - кивнул я.
Она внимательно посмотрела на меня.
- Ты пьян? - прищурилась.
- Неа, - я покачал головой, улыбаясь. - Хотя... может быть, немножко. Почему бы не пуститься во все тяжкие? Атмосфера располагает. Пошли тоже с нами.
- У неё потрясающий вкус, - щёлкнул пальцами Петер. - Холли находит такие вещи, это просто талант, об бога, честное слово! Она гениальна!..
- Ну, не смущай меня, милый...
- Я правду говорю.
- Кстати... Карла тебе звонила?..
Чуть позже тем же вечером мы встретились с Карлой, большой пышногрудой блондинкой, кареглазой, с немного хрипловатым голосом. Больше всего Карла напомнила мне владелицу крутого борделя, и по манере говорить и по манере одеваться в дорогое, оставляя такой лёгкий штрих несобранности. И это ей, чёрт побери, чрезвычайно шло. Мы быстро сдружились, я почувствовал что-то близкое, родственное в ней, хотя, казалось бы, откуда, она из Португалии, ни капли даже немецкой крови. Мы решили прогуляться все вместе по Риппербану, и некоторое время расположение Карлы меня даже смущало: видя, что я пытаюсь быть поближе к Наташке, она смело взяла меня под руку, уткнувшись своей потрясающей грудью куда-то мне в бок, и попросила закурить. Думаю, чем-то, отдалённо, она напомнила мне Ирку, и в первую очередь тем, что тоже была несколько в теле, и это ей очень шло. Девчонкой её назвать трудно, а вот дамой - да, и всего лишь чуть менее экстравагантной, чем "наша Холли".
Карла работала учительницей португальского в Штутгарте, а в Гамбурге у неё был фиансе, романчик, одним словом, ну и друзья, конечно, Холли, Петер и компания. "Не люблю поезда" для неё означало рулить по трассам шесть часов подряд на своей старенькой машинке, где на заднем сиденье скапливались остатки роскоши: пакеты из-под чипсов, бутылки коки, журналы и рекламки, освежители воздуха, косметика и прочая дребедень. Карла играла в каком-то самопальном театре, как сама мне рассказала позже, обожала Берлин, Гамбург и Лондон, дорогие сигареты, а лучше сигары, и немецкую жирную кухню с обильем свинины, ненавидела чопорность и скуку, летнюю жару и когда читают нотации. В общем, она понравилась мне не меньше Холли, хотя и не произвела настолько сильного впечатления. Моя взволнованность её интересом прошла мигом, стоило Петеру сказать мне, что Карла - лесби.
- Нечего тебе беспокоиться, - усмехнулся он, когда мы мыли руки в туалете одного из баров. - Она вообще мужиков не переносит.
- Ох... Вот как? Думаешь, мне легче оттого, что она меня скорее ненавидит, чем влюбилась?
- Она не ненавидит, она... - Петер хмыкнул, раздумывая. - В общем, вы подружитесь, если ты будешь относиться к ней как к женщине, но не претендовать на секс.
- Это как вообще возможно??
Петер пожал плечами и улыбнулся.
- Слушай... - сказал я. - Это моя первая знакомая лесбиянка.
Сосед рассмеялся в голос, несколько парней в туалете оглянулись на нас.
- Она хорошая, хоть и груба иногда. С ней сложно подружиться, с ней постоянно ругаешься, но, поверь... Если вы с ней станете друзьями, то это навсегда. На всю жизнь. Я тебе потом ещё про неё расскажу, если хочешь... "Друг познаётся в беде" это про таких как она. Я ей очень, очень дорожу, - он посмотрел на меня. - Если ты её друг, то будь ты хоть в Африке, но если тебе худо, она приедет туда на своей машинке.
Я помолчал, улыбнулся Петеру, и мы пошли обратно в бар. По дороге, на лестнице, я спросил, как он вообще познакомился с обеими, с Карлой и с Холли.
- С Холли очень неожиданно. Мне было восемнадцать, я пришёл в модельное агентство подзаработать денег. Ничего крутого, так, пара фотосессий, если кому-то вообще будет интересно. У меня там был один знакомый парень, фотограф, Георг. Страшный, жесть просто, но очень талантливый, он мне и помог назначить встречу. Я пришёл в жутком виде тогда... Я... - Петер замялся, подыскивая слова, и я кивнул ему:
- Ты был пьян в предыдущую ночь или что-то подобное?
- Да, - посмеялся он, - скажем так.
Мы остановились у барной стойки, поодаль от нашего столика, где Ян что-то бурно рассказывал девчонкам, и Петер продолжил:
- ...Там была такая беготня, толкучка, столько народу. Я просто заблудился, и опоздал к назначенному времени. А когда меня наконец увидел фотограф, то завопил что-то вроде: "Го-осподи, что за чучело!".
Я рассмеялся, Петер тоже.
- Нет, ну я правда жутко выглядел. Хотя он всё равно решил попробовать и повёл меня в зал, где освещение и все дела. А там как раз была Холли. Я так уверенно себя чувствовал всё утро, пока блуждал по зданию, а стоило стать под камеру и... В общем, я что-то застеснялся.
- Ты?
- Ага, - кивнул Петер. - Он мне кричал что-то типа: "Прими сексуальный вид!", а я тупил: как его, блин, принять?? Я думал, ну может мне раздеться, он: нет!.. мы снимаем лёгкую эротику, а не порно, - помолчал, вспоминая. - Мне было так... неловко, что ли. Я уже сто раз пожалел, что пришёл туда, а убежать что-то мешало. Фотографа звали Ахмед, как сейчас помню, он очень коряво говорил по-немецки и легко начинал злиться. Давал мне советы типа "развернуть лодыжку" или что-то подобное, в общем, зачастую я просто даже представить себе не мог, чего он от меня хочет. А Холли снимали в той же студии, в той же комнате, просто в другом углу. Она была в розовом бикини, больших таких квадратных очках и леопардовой шубе. Мой фотограф наконец устал, я думал, он сейчас волосы начнёт на голове рвать, и сказал мне, типа, пауза. Десять минут. И если после опять ничего не получится, то мне ничего не заплатят. А мне уже было плевать на деньги, я валился с ног и проклинал себя и Георга, который подал идею придти сюда. Я присел отдохнуть, и тут кто-то подал мне стаканчик с кофе, - Петер улыбнулся. - Знаешь, такой дешёвый, отвратный кофе, но другого там и не было. Это была, конечно, Холли. Помню, я сначала увидел кофе и её руку, в позолоченных браслетах, а потом уже поднял голову... Она смотрела на меня, в своих огромных очках, и улыбалась. Вот... - Петер пожал плечами. - Так и познакомились.
- Понятно... Так ты у нас неудавшаяся модель? - подмигнул я.
- Ага. Я ростом не вышел. Да и... Не уверен, что был бы там счастлив. Даже если б взяли на что-то серьёзное. У Холли опыт побольше в этом деле, можешь спросить, что в модельных агентствах обычно творится, - покачал головой. - Мы в тот день ушли вместе, болтали, пообедали в кафе, она рассказал мне о себе, я ей - о себе, обменялись телефонами, подружились. Она тоже пошла фотографироваться не ради любви к искусству, а потому что денег не было.
- А Карла?
- Они и раньше были подругами, ещё до меня, познакомились, когда Холли училась экономике в Гамбурге. А Карла тогда хотела создать свою фирму, но ничего не вышло, ей вскоре пришлось вернуться в Португалию, потом она начала работать учителем в Штутгарте.
- Хм... Петер. А Холли что, тоже лесби?
Петер поглядел на меня, прищурился, потом рассмеялся.
- Саша... - покачал головой. - Вот, мы с тобой в одном доме живём, дружим, и я гей. Так что, ты тоже должен?
- Нет, конечно... - смутился я.
- Нет, Холли гетеро. Ну, по крайней мере, мы довольно близки, и она ни разу не говорила мне, что её тянет к девушкам.
- Окей... Ты прости, что спросил.
- Да ладно тебе, - Петер легонько толкнул меня локтем в бок. - Пойдём к нашим, а то они заскучают, или Ян ещё влюбится в Холли, чего доброго.
- А он что, может? - усмехнулся я, на что Петер вздохнул и сказал:
- Может. Он у нас би.
- Хм. Ну, всё равно вряд ли тебе стоит беспокоиться...
Рипербан - это такой злачный район Гамбурга, самое, как я понял, известное место. Выглядит он впечатляюще, конечно, "улицы красных фонарей", неоновые вывески, запах пива отовсюду, радостные пьяные возгласы, смех, свист, пляс, девушки, в общем, жизнь кипит. Мы прогулялись, и Петер с Холли рассказали, что тут где, как и даже почём. Они шли чуть впереди, под руку, и я, смеясь, кивнул Наталье на высоченные каблуки: как они оба на подобном ходят и не ломают ноги? Наташка сказала, не имеет понятия. Карла взяла под руку Яна, и они долго доверительно о чём-то разговаривали. А мы с Натальей, конечно, глазели по сторонам. Тот бар, где Петер рассказал мне историю своего знакомства с девчонками, назывался "Блюз", и там мы засели часа на четыре, не меньше. Взяли столик, заказали пива, закуски, и с удовольствием слушали, как немцы, уже довольно в возрасте, играли и пели блюз на сцене. Группа, не помню уже как называлась, да и не суть, состояла из четырёх человек, толстячок сидел на барабанами, два представительного вида дядьки играли на гитарах, соло и бас, как положено, а длинноволосая женщина, косящая под хиппи, вдохновенно пела и улыбалась слушателям.
- Это Анджела, - сказал Петер. - Она из Меннесоты, но уже долго живёт в Гамбурге, вышла здесь замуж, у них двое девчонок.
Анджела пела, хлопала в ладоши и разогревала толпу пьянствующих пожирателей сосисок. После второго пива мы тоже начали хлопать и подпевать, задорно присвистывая. Какие-то старички, придерживая "Бекс" подмышками, вышли на площадку поближе к свету и сцене и босиком начали лениво-пьяно выплясывать. Холли потащила Петера танцевать, потом Карла пригласила Холли, потом я танцевал с Карлой, и в конце концов мы оставили сумки у стола и веселились на площадке все вместе.
Барменшу звали Катрин, она была невысокая, худенькая, с татуировками на всю спину и правую руку. Мы с ней немножко поболтали, она посоветовала мне хорошего мастера недалеко от центра, сказала, Петер его тоже знает, и после Рождества мы спокойно можем к нему наведаться. К концу вечера у меня создалось впечатление, что здесь все друг друга знают. Наталья устала и, сидя за столиком, положила голову на сложенные руки. Перед ней горела свечка, украшенная по-рождественски, и стоял бокал со светлым пивом, пустой лишь на треть.
- Я... больше не могу, - устало улыбнулась она мне. - Допей.
Я быстро расправился с пивом и, присев на стул рядом, обнял Наташку.
- Всё хорошо? - спросил.
- Да... Просто я с ног валюсь.
- Хочешь домой?
Она не ответила, словно своей усталостью не хотела портить нам веселье, и вместо этого спросила, как у нас энергии хватает гулять с самого утра, потом ещё пить и плясать всю ночь. Я усмехнулся и пожал плечами, не знаю, говорю. Просто весело, вот и всё. Надо жить, пока есть возможность, пока молоды. А то, знаешь, это всё так быстро проходит...
- О, да ты философ, - прищурилась на меня.
Я ничего не ответил. Мне кажется, она ревновала. Самое сильное к Холли, конечно. Когда несколько женщин в одной компании, и одна из них сильно выделяется своей красотой, неординарностью, другие всегда ревнуют. Это не моё заключение, это она мне потом сама проболталась, но позже, а пока что она сидела за столиком и терроризировала меня взглядом. Кажется, ей хотелось спросить: Ты хочешь Холли? Но хорошо, что промолчала, потому что врать я бы не стал.
- Ты правда решил делать пирсинг?
- Хм... - я улыбнулся и устроился за столом также, как и она: положил голову на скрещенные руки. - Да. Правда.
- И где?
- Не знаю пока. А может быть, я сделаю не пирсинг, а тату.
Наташка подняла брови, но переспросить не успела, подошла Карла и... пригласила её потанцевать. Это был неожиданный поворот, который доставил мне массу удовольствия. Чего стоила только реакция Натальи.
- Аа... Ээмм... Танцевать?.. - вдвоём??..
Наташа, которая с таким спокойствием и даже, пожалуй, энтузиазмом, относилась к Петеру с Яном и вообще геям, вдруг растерялась, не зная, как быть. Видимо, с лесбиянками ей тоже раньше не приходилось общаться. Ахаа-а, обратная сторона медали! Получите уроки демократии. Я поступил зло, конечно, я приобнял Наталью и легонько подтолкнул её к Карле. А вдруг моя мечта сбудется, я погляжу на Наташку, целующуюся с девчонкой? Я ведь уже говорил вам, одно время у меня были фантазии о Нассрин и Наталье, вместе, но если это из серии нереального, то может Карла-Наталья сработает?
Это было нечто. В глубине души я, конечно, чувствовал себя чуть ли не виноватым, надо было спасти Наташку, сказать Карле что-то вроде: нет, она моя! Я её танцую. Но мне отчего-то не хотелось. В конце концов, ведь всё это в шутку, нет? Почему бы Наталье не расслабиться. Они были примерно одного роста, тонкая Наталья и полная сильная Карла. Я заказал ещё пива и принялся смотреть этот концерт. Вскоре ко мне подсел Петер, и я кивнул ему на девчонок, он тихонько посмеялся.
- Как думаешь, ей правда нравится Наталья? - спросил его.
Петер отпил пива из моего бокала, потому что его уже опустел, и кивнул.
- Правда.
Я обалдел.
- Серьёзно?
- Да. Насколько я вижу, да.
Теперь я стал смотреть другими глазами. Сначала Наталья дико стеснялась, и это было отлично заметно, она не знала, куда деть руки и куда смотреть, улыбалась очень неловко. Но потом вошла во вкус. Карла вела, и притом очень хорошо, и под конец песни, когда готова была начаться другая, Наталья получала уже истинное удовольствие.
- Советую тебе забрать её немедленно, - смеясь, прошептал мне на ухо Петер. - Карла слишком хорошо танцует.
Я искал в себе ревность, и не находил её. Не мог понять, почему, может, это от пива? Или я просто перевозбуждён. Или ещё что-то. Я даже пытался развить в себе ревность или хотя бы беспокойство, но, пожалуй, я ничего не чувствовал. Только интерес: о, девчонки обнимаются! Пытался также представить Наталью, танцующую с мужиком, но тут мне на плечо легка тонкая смуглая рука, запястье в позолоченных браслетах, и я увидел Холли.
- Пойдём потанцуем, что ты сидишь?
Я согласился, не раздумывая. Холли была тонкая, узкие бёдра, гибкая и вкусно пахнущая. Она замечательно танцевала, высокие каблуки, казалось, совершенно не мешали ей, как не мешали они и Петеру. Прижимая её себе во время медленной песни, я рассказал, что Петер поведал мне историю их знакомства, и она рассмеялась.
- Петер замечательный, верно? - подмигнула мне.
Я кивнул.
- А у тебя есть парень? - спросил её...
- Вроде и есть, а вроде и нет, - прищурилась, танцуя.
- Это как это?
- Ну, для кого-то есть, а для кого-то нет.
Я всё понял, но почему-то не решился спросить, каково положение дел в отношении меня. Она кокетничала, но делала это очень мило и очень... по профессиональному, я бы сказал.
Потом Германия меня снова удивила, хотя я, казалось бы, уже ко многому привык. В бар привели группку людей, не знаю точно, как описать, это не синдром Дауна, но тоже какие-то ментальные отклонения. Они зашли, оглядываясь, улыбаясь, посидели за столиком, потом их адвайзер, женщина средних лет, повела всех танцевать. Ребята веселились по полной, дрыгали руками, смеялись, фотографировались. А я сидел и думал: Вау. И не решался даже обсудить это с Натальей. Потом один из этой команды, короткий такой паренёк разболтался с Петером, и Петер минут десять прилежно и терпеливо с ним разговаривал. Когда он вернулся, я спросил:
- О чём болтали?
- Он мне про шарики рассказывал, - пожал плечами и улыбнулся. - Ещё по пиву?.. Ян, будешь?
Дальше - больше. На площадку перед сценой выехал мужик в инвалидной коляске, как раз заиграл кавер Пресли, и он, закрыв глаза, ритмично двигая руками колёса своей коляски, танцевал перед столиками, среди других людей. Я посмотрел на Наталью, она на меня, но мы опять не проронили ни слова. Помню, подумал: я стану полноправным европейцем, когда перестану удивляться подобному. Сколько уже можно удивляться, я веду себя как обезьяна, случайно завезённая в Манхеттен. Обезьяна с гранатой. Этот мужик на коляске потом снился мне, и сон был такой, что хоть кино снимай, честное слово. Фильм про крутых парней, которые знают, в чём смак жизни.
- О чём думаешь?
Я долго не отвечал Наталье, потом сказал:
- О смысле жизни.
В чём, чёрт побери, её смысл, и есть ли он вообще. Раньше я был уверен, что он есть. Обязательно. Ведь иначе и быть не может. Есть смысл и есть цель. У каждого. И наверное даже предназначение. Когда человек так думает, он очень горд собой, он уверен в своей гениальности. Особенности. Я уже писал вам об этом... Потом приходит понимание: ты ничто. Никто. И это даже не плохо, это нормально, это хорошо, естественно. Ты никогда не станешь космонавтом. Или рок-звездой. Никогда не станешь супер-моделью... Хватит уже мечтать об этом. Жизнь другая. Тебя не возьмут на формулу один. И ты не поучавствуешь в адронном коллайдере, где у тебя будет хотя бы малая надежда, что, мол, да, ты винтик, всего лишь песчинка, но ты часть чего-то гораздо большего и важного. У тебя, как винтика, есть цель.
А потом вот так, раз, а цели нет. Есть маленькие... достижимые ступеньки, которые сам себе ставишь, и ими же ограничиваешься. Когда ты, полный гордости и национального, ёб твою мать, достоинства, сидишь и наливаешься в баре пивом, а потом видишь вот этого мужика в кресле, с закрытыми глазами, с откинутой головой, как он ловко ворочает свои колёса, и у него, чёрт, даже получается танец. И ты понимаешь, что твои андронные коллайдеры ни хрена не стоят, если ты не можешь вот так, как он. Просто жить. Ведь, если задуматься, никто не сотворил нас, преследуя какую-то цель... Всё что мы есть - это путь в никуда. Эволюция слепа. Если вы не верите в эволюцию, изучайте математику, изучайте квантовую физику, поймите, наконец, своей дрянной башкой, что всем правит случай. В мире, где вы живёте, нет места чуду. Исключение - это когда один человек устраивает чудо для другого. Некое подобие чуда. Что-то красивое. В остальном мире чудес не бывает.
И бога нет!!!
Мы тогда сильно поспорили с Натальей, она удивила меня. Начала нести какой-то бред про всеобщую цель и прочее. Я ужаснулся, он неё пахнуло чем-то, сходным с советским настроением: "Давайте все, товарищи, поработаем на благо человечества!". У каждого, мол, в жизни должна быть потрясающая цель. Единственная. И идти человек к ней должен, гордо подняв голову и распевая гимны. Я тогда выпил, конечно, потому не особо сдерживался в высказываниях, и мы почти что поругались, если бы вовремя не подскочил Ян и не предложил мне прогуляться и перекурить.
Мы вышли на улицу. Белым бело кругом, сугробы, силуэты деревьев в гирляндах, неоновые вывески: китайский ресторанчик, турецкая забегаловка с кебабом, один бар, второй бар, старый подъезд, вереница велосипедов, пожилая дама в бежевом пальто и кокетливой шляпке выгуливает пекинеса... Закуривая, я прикрыл глаза и почувствовал, как кровь стучит в висках. Что за бред несла Наталья, что за бред. Какая, на хер, общая цель, когда она вырастет, эта... биологиня. Должна же лучше меня знать, что в мире и как делается, а всё дурака валяет.
- Эй, ты в порядке? - Ян тронул меня за плечо.
Я кивнул ему и слабо улыбнулся.
- Да, всё окей... У нас был спор на национальной почве.
Больше, чем на национальной, куда шире, зачем я вру Яну. Она там своими анти-мышами красит каких-то насекомых и потому считает, что делает великое дело, прямо на благо человечества, лучше бы рак изучала! Или Альцгеймера. Или Паркинсона, кто там ещё есть?? Да хотя бы ту же депрессию, всё лучше, чем мухи! Она, видите ли, занимается супер-серьёзным делом, разводит что-то в мышах и в кроликах, а я хожу-брожу по клубам и прожигаю жизнь. Нет... Так прямо она, конечно, мне не сказала, но смысл-то просматривался. Ё-ба-на! Кто вспомнит твоих мух через сто лет? Да и что ты сама вспомнишь в старости? Лабораторию, в которой одна сиднем сидишь? В четырёх стенах. Весёлая у вас ресёрч-группа: ты да профессор. Тезисы вспомнишь? Пробирки? Растворчики? Ты вспомнишь Гамбург! Как гуляли всю ночь, как ели эти самые пончики, как радовались, как жили, как... мужик этот опять же танцевал в инвалидном кресле, чтоб его! Чего стоят твои мухи, если ты не знаешь жизнь на вкус. Господи, да пойми же, что жизнь, она проходит. Сегодня тебе двадцать два, и этот день, это настроение, никогда больше не повторятся. Алес. Капут. Финиш. Финита. Всё!.. Потом ты будешь жалеть!..
- Алекс?.. Не слабо ты завёлся.
- А?.. Но я же молчу...
Ян усмехнулся.
- Молчишь, - кивнул, - а вот снег на метр от тебя тает.
- Что?.. - не сразу сообразил я...
Кто-то выходил из бара, открыл дверь, резко пахнуло пивом, и я услышал: "Ви хед джой, ви хед фан, фи хед сизенс ин зе сан... бат зе вайн энд зе сонгс лайк зе сизенс хэв ол гон... ", Нирвановский кавер, перепетый неизвестным мне мужиком, хрипловато и без всякой надежды. Знаете же эту песню? Убийственная. "Мы веселились, мы радовались, наслаждались солнцем... Но потом всё закончилось. И оказалось, что звёзды, к которым мы стремились, оказались всего лишь морскими звёздами"... Выброшенными на берег... Звёздами на морском берегу.
- Пошли пройдёмся немного, охладись, - Ян похлопал меня по плечу. Я выдохнул, дым смешался с паром на морозе и с мелким колючим снегом.
- Пойдём.
Мы пошли по брущатке, мимо забегаловок, баров и прочего. Я курил и вдруг осознал, что ни о чём не думаю, только без конца повторяю и повторяю одни и те же строчки: "Ви хед джой...", словно заклинание. Возможно, что-то я пробормотал вслух, потому что Ян озабоченно поглядел на меня и потом усмехнулся.
- Что тебя волнует? - спросил наконец, когда мы вышли на улицу поспокойней.
- Ничего, я просто выпил лишнего.
Ян помолчал, потом, видимо, попытался перевести разговор на другую тему... Он рассказал мне пару историй про Рипербан. Я слушал вполуха, но всё-таки, вот, например. Один член датского королевского семейства настолько полюбил этот райончик Гамбурга и все его замечательные заведения, что пропадал здесь почти безвылазно. Благо, не особо далеко. Ну, чтобы совсем не позорить семью, он хаживал к местным фрау инкогнито, естественно... И вот однажды, во время очередной бурной оргии, ему стало плохо. Женщины решили выволочить его на улицу, чтоб в таком состоянии его не застукали в публичном доме, дело, конечно, благое, они наверное заботились о его репутации, но фишка в том, что на улице он околел. До смерти. И вроде как, если б они его оставили у себя, он бы оправился, а на холоде да в пьяном виде он просто замёрз. Потом на тележке его, голого, так и вернули датчанам. Забирайте, мол, своё счастье.
- Опасное место, - улыбнулся я Яну...
- Женщины, - пожал он плечами, и я вдруг впервые почувствовал, точнее, осознал, вспомнил слова Петера, что "женщины" - это не пустой звук для Яна. Ещё он рассказал, что здесь поблизости есть отличный мюзик-холл и театр, а на улице Свободы в одном клубе некогда дебютировали сами "Битлз".
- Здесь?? - я оторвался от своих размышлений и уставился на Яна. - "Битлз"? Ты не шутишь?
- Нет, - улыбнулся Ян. - Чистая правда.
- Вот это да.
Словно бы желая удостовериться и вживую увидеть битлов, я огляделся по сторонам, придерживая сигарету между пальцев. Вот тебе и Рипербан, район красных фонарей. Злачное гамбургское местечко. Где-то в моей голове уже гудело: "Леди энд джентельмен... зе Биттлз!!"... И бурные аплодисменты ответом. А потом Ленон берёт микрофон, молодой ещё, совсем растрёпанный Ленон, и поёт "Кэнт бай ми лооов!".
- Кстати... - сказал Ян, - надо будет сходить в кабаре. Ты был когда-нибудь?
- Нет, - признался я.
Кабаре?
- Тогда пойдём обязательно. В Гамбурге гастролирует берлинское кабаре сейчас, Петер знает там парня одного, как он мне сказал...
- Клёво... - кивнул я. - Я с радостью. Интересно.
Ян улыбнулся.
- Можно, спрошу тебя кое о чём? Точнее, поделюсь наблюдением...
- Конечно, - отозвался я.
- Это только я таких людей встречаю или все русские в этом одинаковы...
- О чём ты?
- Вы когда выпьете, то начинаете обсуждать самые важные проблемы... Ну, то есть...
Я не выдержал и улыбнулся.
- Понял, о чём ты. Да, Ян, ты поймал самую суть. Мы философствовать начинаем. Размышлять о жизни. Космосе. Андронном коллайдере. Обо всём. Не знаю.... отчего. Наверное, на трезвую голову такие думы не даются.
- Ясно... - сказал он задумчиво, глядя куда-то в даль. - То-то я смотрю, ты когда выпьешь, тебе словно бы больно.
Я промолчал. Меня почему-то... так проняли его слова про боль, так задели, что я не знал, как ответить. Я даже на него специально не смотрел, отвернулся. Почему-то я испугался, что если я сейчас поддакну, то как-то совру, что ли. Посмотрите, мол, какой я... хороший. Но ведь он правильно подметил. Мне ведь порой даже плакать хочется... спьяну. Что за человек? Боль это какая-то в нас, что ли? Сознанием контролируется, а под бомбардировкой алкоголя сдаётся и некрасиво вылазит наружу. Просачивается. Отчего так. Может, от страха? Что это за магическое действие алкоголя на русский мозг? Немцы, я видел много раз, веселятся. Пьют и отдыхают. Как и положено. А у нас...
Я подышал дымом на снежинки, и Ян повёл меня обратно в "Блюз". По дороге встретились милого вида девушки в коротких шубках, и я вдруг осознал, какой я пай-мальчик, ни разу не трахался с проституткой. Не пробовал на вкус продажную любовь. Вдруг, она слаще? По спине побежали мурашки, а это верный признак, так что я поспешил за Яном в бар, оставив красоток мёрзнуть на улице.
Домой мы вернулись за полночь, на такси, причём я с трудом оторвал Петера от Яна, они так прижались друг к другу на площадке перед сценой, медленно кружась, что мне пришлось изрядно их потормошить.
- Ребят, Наталья уже спит. Да и остальные девчонки тоже...
Холли правда нашла себе поклонника, лысого немца очень серьёзного вида, но как легко нашла, так же легко и рассталась, а Карла негромко разговаривала о чём-то с Натальей, когда я всё-таки утащил влюблённую парочку обратно к столику. Петер бесстыдно повис на Яне, обняв его за плечи, а тот был бесконечно рад этому. Холли и Карла распрощались с нами на какой-то широкой пустой улице, где Карла оставила машину, мы все вместе обменялись телефонными номерами и расцеловались в щёки.
- Пока, девчонки!!
Потом Петер махнул жёлтой машине, перед нами остановился турок, правда, вполне приличного вида, и мы спокойно поехали домой. Наталья села сзади, вместе с ребятами, и периодический я подмигивал ей в зеркало, а Петер, закинув ноги на колени Яна, целовал его то в щёку, то в шею, вообще не останавливаясь. Ян ловил кайф, а я завидовал, зная, что мне такое не светит. По крайней мере, сегодня Наталья стопудово не согласиться ни на что. Таксист косился и даже пару раз довольно громко фыркнул, а мне вдруг захотелось сказать что-то вроде: Не нравится, катись в свою Турцию! Пошёл на хрен, чурок!
В конце концов, мы нашли компромисс, и он включил радио, чтоб отвлечься от вида милующихся педиков на заднем сиденье. Заиграл "Вандервал" Оазиса, и я, довольно улыбаясь, опустился в кресле и прикрыл глаза.
Таксист содрал неимоверную сумму, но Петер сказал, что это нормально для Гамбурга, и не разрешил нам платить.
- Вы мои го-ости!.. - протянул совсем пьяно, переминаясь с ноги на ногу от холода и роясь в сумке. Ян за это время вытащил пару купюр из своего бумажника и протянул их водиле, а возмущённого Петера просто поцеловал. Раз пять, наверное. Или семь. Турок, то ли опасаясь, то ли от презрения, выхватил деньги от Яна, словно от огня, промямлил кривое "Данке, шонен абент фур зи" и скрылся. Наталья тихонько злорадно смеялась ему вслед. Мне кажется, ей доставляет реальное удовольствие такая вот гомофобная реакция, она тогда на людей смотрит, словно бы на неполноценных. Мы пошли в дом, где-то позади я расслышал ворчание Петера...
- Ян, ты вообще не даёшь мне платить, меня это даканывает...
- Ну, котик...
Оказалось, что Гюнтер не спал, а читал себе спокойно газету в гостиной. Видимо, они решили не ложиться, дождаться нас. Волновались за беспутное поколение. Мы вошли, начали разуваться, я помог Наташке снять пальто, попутно извинившись, что был груб в баре, когда мы спорили, она фыркнула на меня и показала язык.
- С тобой порой невозможно разговаривать нормально, знаешь... - сказала мне.
- Ох. Ну, за что-то же я тебе нравлюсь.
Тут в коридоре и появился Гюнтер, в очках, с газетой, он мне почему-то напомнил персонажа из какого-то клипа Рамштайн. Или это были не они... Ну, не важно. Из полумрака так... Опа. Нате вам. Мы поздоровались, но он даже не успел ответить и спросить, как мы погуляли, так как сразу застыл как изваяние, глядя куда-то на дверь. Я тоже оглянулся, и у меня невольно вырвалось ещё одно "Ох". Петер прижал Яна к стене, успев стянуть только один сапог, причём так, со страстью прижал и целовал, словно никого вокруг вообще не было. Не существовало с начала времён. И спину изогнул, и ногу на шкафчик закинул, да так высоко, что касался коленкой локтя Яна, ни фига себе растяжка, подумал я... Было ощущение, что они готовы заняться сексом прямо здесь и сейчас. Наталья, я видел, усиленно подавляла улыбку, чтобы не задеть чувства Гюнтера, я же не знал, что делать, глаза Гюнтера были как стеклянные. Он так и застыл с газетой в руке. На самом деле я затрудняюсь ответить, как бы отреагировал сам, застукай я единственного и горячо любимого сына в такой позе проститутки с Рипербана. Даже зная, что он гей. Наверное, Гюнтер полагал, что его сын - скромный приличный гей и не вытворяет подобного на людях. По крайней мере, пока мы гуляли днём, все вместе, парни не особо показывали свои нежные чувства, наверное, немного опасались. Ну, тот поцелуй ни в счёт. Но с другой стороны, чего ожидал старый фриц, приглашая, хорошо, или давая согласие на приглашение, Яна? Что он его положит на диване в гостиной? Да в конце концов!
Обстановку разрядил выбежавший из комнаты Макс. Первым делом он, конечно же, кинулся к Петеру, потом начал завиваться баранкой вокруг ног Яна, лизать руки Наталье и тыкаться носом в меня. В общем, проехали момент, и слава богу. Спасибо собаке.
- Наталья, чайник, наверное, надо поставить, - сказал я с энтузиазмом, и мы направились на кухню. Позади, в коридоре, Петер как ни в чём ни бывало спрашивал отца, выгуливали ли Макса и не сходить ли ему минут на десять прогулять пса. Гюнтер отвечал холодно, что, мол, уже ночь, и Макс в порядке. Ян мужественно продолжал обнимать Петера, уже не страстно правда, а довольно невинно, но этим он показывал, что не собирается, как школьник, краснеть при появлении родителей и от одного холодного взгляда Гюнтера менять ориентацию. Но Гюнтер не собирался так просто сдаваться, и пока чайник закипал, я явно расслышал, как он попросил сына "пройти в комнату...". Поговорить, в общем. Ян выглядел бледным и расстроенным, когда зашёл к нам на кухню, и Наталья поставила ему чашку чёрного чая.
- Выпей, - улыбнулась. - Не волнуйся, всё нормально будет.