Тихо падал снег, укутывая белым легким покрывалом все вокруг - поля, деревья, хижины крестьян, пагоды храмов. Пушистые хлопья неспешно плавно кружились, под сугробами спрятались дороги, дорожки и тропинки. На просторах провинции Эдо отдыхала холодная безмолвная вечность.
Прекрасное время чтобы слагать стихи, любуясь на красоту и безмятежность зимнего пейзажа, или упражняться с катаной, ловя лучи восходящего солнца на клинке меча, или не спеша выводить кисточкой черные силуэты иероглифов, наслаждаясь умиротворением долгих вечеров. Но древний родовой меч, свитки тончайшей рисовой бумаги, черепаховая тушечница и мягкие беличьи кисточки давно оставались забытыми своим хозяином - самураем Сато Такэру.
Перед его внутренним взором вновь и вновь возникал бледный лик той, которая навсегда завладела его душой и сердцем. Тонкие, почти детские, такие милые черты лица под полупрозрачным белым траурным покрывалом, нежно-желтые ирисы на шелковом кимоно. И лишь одна мысль бьется, как испуганный воробышек, - ее больше нет. Исчез, растворился в зимней вьюге теплый приветливый огонек, ласковая зовущая искорка.
Пепел на снегу. И никогда больше не послышится негромкий смех, не разольется вокруг таинственный аромат чая, не промелькнет за сёдзи1 утонченный силуэт. Госпожа Канагава, супруга его господина. Юкико-тян, как называл он ее только в мечтах.
Увы. Не довелось
Хризантемы бутону
Раскрыть лепестки.
Такэру полюбил ее в тот самый миг, когда увидел. Нарядная, счастливая, в алом и белом она вышла из свадебного паланкина. Совсем еще девочка, конечно, она была счастлива. Судьба улыбнулась ей и послала в мужья одного из самых влиятельных молодых даймё2 - господина Канагава, которого отличала исключительная воинская доблесть и редкая для мужчины красота. Застенчивая и робкая, но, в тоже время, такая добрая и открытая, как радовалась она новым и новым победам мужа, как искренне принимала его друзей, как внимательна была к вассалам и слугам.
С господином Канагава Такэру был знаком уже много лет, с тех самых пор как они вместе сражались бамбуковыми палками и пускали воздушных змеев. Сын даймё и сын самурая, сын феодала и сын вассала. Они звали друг друга Такэру-кун и Дайдзи-кун, их дружба была искренней, в ней не было места власти и подчинению, заискиванию и покровительству. Но они росли истинными сыновьями своих отцов. Пришло время, и Дайдзи стал господином Канагава, воином не просто отважным и рисковым, а порой и безрассудным. Но в любой схватке, в любой битве рядом с ним был его верный самурай Сато-сан, как теперь звали Такэру, уважая его воинское искусство. Отец завещал Такэру быть честным и послушным подданным, иного порядка вещей юноша не мог и помыслить. Его долг быть рядом со своим другом и господином, его путь - это путь господина, его жизнь и смерть принадлежат господину.
***
В своих беспокойных снах Такэру раз от раза возвращался в тот вечер, самый чистый и самый счастливый, от тех воспоминаний сердце принималось биться часто, словно крылышки мотылька.
Была одержана большая победа, границы владений господина теперь расширены и укреплены, воины могут немного отдохнуть после долгих месяцев тягот и лишений. Даймё, дабы отпраздновать победу и почтить память погибших, пригласил самых верных своих вассалов на чайную церемонию. Без сомнения Такэру посчастливилось быть в числе приглашенных.
Смеркалось, когда немногочисленные гости, минуя деревянные ворота, не спеша ступали по разрозненным камням извилистой дорожки - родзи3. В глубине крохотного садика виднелся скромный тясицу4. Такэру подошел к камню цукубаи5, в углублении которого поблескивала вода, с наслаждением омыл руки и лицо. Капли влаги, медленно стекая, охлаждали разгоряченную кожу и высыхали под порывами теплого летнего ветерка.
Отстегнув ножны с катаной, Такэру оставил меч и сандалии у входа в тясицу и, нагнувшись, шагнул внутрь чайного павильона. С искренней благодарностью прочитал он хокку, помещенное в токонома6.
Всегда разделят
И радости, и беды
Со мной друзья.
Когда все приглашенные собрались, из-за сёдзи появился господин Канагава. Низко поклонившись гостям, он занялся приготовлением напитка: насыпал прозрачную фарфоровую чашку несколько щепоток зеленого чая из потрескавшейся лаковой шкатулки, снял с углей котелок и наполнил чашку кипятком. Тихонько постукивая бамбуковым венчиком, хозяин тщательно взбил смесь, пока чайный порошок не растворился окончательно.
Первым густой чай пригубил Танэмори-сан, самый уважаемый среди гостей человек, самурай служивший семье Канагава уже немало лет. Когда чашка дошла до Такэру, он медленно сделал ритуальные три с половиной глотка, стараясь в полной мере ощутить вкус и аромат напитка. В тясицу было так тихо, что слышно было потрескивание вишневых углей в очаге, шорох опадающей чайной пены.
Опустевшая чашка вернулась к хозяину, и он, по просьбе Танэмори-сан, рассказал давнюю историю этого прекрасного в своей простоте предмета. Постепенно завязалась беседа, за которой незаметно наступило время жидкого чая.
Остаток вечера Такэру помнил смутно. В комнату вошла Юкико. В светло-сером кимоно, расшитом золотыми драконами, с незамысловатой, почти будничной прической она была прекраснее, чем юная луна за окном. Чарующие звуки ее голоса, когда она вежливо и скромно приветствовала гостей, порхание тоненьких пальчиков, расставляющих угощение, едва ощутимый запах ее кожи, когда она с поклоном передавала ему новую чашку... Странное, безграничное чувство переполняло Такэру. Он взлетел бы, будь у него крылья. Он хотел бы оставаться в тясицу вечно и вечно любоваться на самую прекрасную и нежную из женщин.
Но наступил час расставания, поблагодарив гостеприимных хозяев, Такэру вышел за ворота. Вечер был наполнен дивным ароматом хвои и громкими песнями цикад. Самурай счастливо вздохнул, сердце рвалось из груди как у наивного подростка. Губы сами собой шептали одно единственное слово: Юкико, Юкико... Прелестна, как нежный бутон лотоса, свежа, как дуновение ветерка. И недоступна, как самое драгоценное из сокровищ. Такэру мечтательно глядел на серпик молодой луны, когда за оградой послышался шум и крики.
- Господин, не надо, не бейте меня! Разве я в чем-то провинилась перед вами? - несомненно, это был звенящий от слез голос Юкико.
- Как ты смеешь!.. Маленькая дрянь, что ты позволяешь себе в моем доме?! Заигрывать с Ватанабэ на глазах самых достойных моих вассалов. Что скажут они теперь - наш господин женился на шлюхе? Так ли он благороден, как мы считали прежде, не завладели ли эта женщина его волей?
- Мой господин... Разве я могу... Я верна вам и буду верна впредь... Для меня никого не существует в целом свете кроме вас... Ватанабэ-сан давний знакомый моего отца, я лишь поприветствовала его как старого друга...
- Не перечь мне. Всему есть предел. Ты будешь наказана. Сорок ударов палкой. Надеюсь, этот урок ты запомнишь.
Послышался шорох, на несколько мгновений все затихло, затем раздались глухие удары и всхлипы.
Такэру не верил услышанному. Быть может это сон, вот сейчас он проснется... Нет, луна по прежнему освещала безлюдную улицу, а из-за ограды доносились жалобные вскрики. Он хотел броситься туда, защитить хрупкую девушку, принять на себя эти проклятые сорок ударов. Но Такэру понимал, он не имеет на это права и своим появлением сделает только хуже. Дела супругов не касаются никого.. Но Юкико... Какой демон вселился в господина?! Он бывает вспыльчив и резок, но избивать ни в чем не повинную девушку, собственную жену... Не в силах понять, Такэру словно в беспамятстве побрел домой.
***
В свои права вступала осень, трепал пожелтевшие листья злой холодный ветер, когда Такэру принес господину срочное донесение, - несколько феодалов северных провинций объединились и собирают войска для завоевания новых территорий. Господину Канагава хватило беглого взгляда на иероглифы, и лицо его стало мрачным как ураганное море.
- Нас опередили, Сато... Снова война. Но ведь мы готовы к войне?
- Разумеется, мой господин. Одно лишь ваше слово, и мы ринемся в бой. Подлые заговорщики должны быть наказаны, и они будут наказаны!
- Ты храбрый воин, Сато, - даймё едва заметно улыбнулся. - И в искусстве следовать бусидо7 тебе нет равных среди моих подданных. Но здесь не справиться одной лишь силой, мы должны быть умнее и хитрее наших врагов. Погоди немного, сейчас я распоряжусь, пусть принесут какой-нибудь еды, ты с дороги и наверняка голоден, - господин направился к двери, а Такэру несколько раз благодарно поклонился ему во след - уже сутки как он пил одну только воду.
В глубине дома послышались неясный шум и громкие голоса. Через несколько минут появилась Юкико, прическа ее была слегка растрепана, а глаза покраснели, словно она недавно плакала.
- Ваш рис и чай, Сато-сан, - она поставила поднос с едой перед Такэру. - Господин... скоро вернется... - произнесла Юкико, глядя в пол, уголки губ были едва заметно опущены, она силилась улыбнуться, но не могла.
- Благодарю, госпожа, большая честь для меня вкушать рис в вашем доме, - Такэру хотелось броситься к ней, прижать к себе, увезти на край земли, защитить, утешить. Но даже тоном разговора, ни одним намеком не смел он выразить своих чувств.
***
Время шло, Юкико таяла на глазах: кожа стала прозрачной словно фарфор - на висках и запястьях бились голубые жилки, под глазами легли тени, девушка исхудала, казалось, ей тяжело носить даже шелковое кимоно. Еще не однажды Такэру становился случайным свидетелем семейных ссор или простого недовольства господина своей женой.
Ожидание войны оказалось напрасным - северный альянс не продержался и нескольких месяцев. Неверно сказанное слово, и вчерашние союзники стали непримиримыми врагами и теперь самозабвенно воевали друг против друга.
На исходе осени всех ожидало печальное известие. Госпожа Канагава скончалась от лихорадки. Похороны были удивительно скромными и немноголюдными, а вдовец равнодушным и неразговорчивым. О случившемся быстро забыли, словно Юкико никогда и не было.
Не забыл только Такэру. И как ни старался он убедить себя, что никто не виноват, что исправить случившееся невозможно, что ей теперь лучше, ничего не получалось. Виновный был. А Юкико могла бы прожить долгую жизнь - радоваться восходам и закатам, любоваться на весенний цвет сакуры, растить детей.
Все чаще стали приходить к Такэру мысли о мести. Господин предал Юкико, обманул. Не просто унизил, сделал послушной игрушкой, а растоптал, выпил без остатка душу. Такэру лишили самого прекрасного, самого чистого, самого искреннего чувства, отняли возможность любоваться на создание дивной красоты.
На храмовом дворе что-то выискивали в снегу вороны. Изредка доносилось их хриплое карканье, отблескивали угольно-черные перья.
Черные кляксы
На белоснежном просторе.
Старые вороны.
"Мудрые птицы", - подумалось Такэру, - "ведь вам не знакома боль утраты, ваше сердце не холодеет от воспоминаний об ушедших, вашу душу не терзает долг. Как и мне, стать таким - равнодушным, как забыть навсегда о прекрасной Юкико, как быть верным своему господину не только делами, но и помыслами?"
Но стоило юноше лишь на миг задуматься о возможной каре для господина, как душа его холодела. Жизнь господина неприкосновенна. Долг самурая защищать, оберегать господина ценой собственной жизни, ценой собственной смерти. Даже помыслить о плохом для господина невозможно, ты плохой самурай, да и не самурай ты вовсе, если подобное приходит тебе в голову.
Сердце Такэру разрывалось. Память об умершей, жгучее желание хоть и после смерти защитить ее, и чувство невыполненного долга, своей вины перед господином, терзало его беспощадно. Решение пришло легко. Словно новая звезда загорелась в морозном ночном небе. Он не представляет жизни без Юкико, он не может отомстить за ее смерть, он должен быть наказан за плохое служение господину. Сато Такэру умрет.
***
Солнце нежилось в перине из жемчужно-серых облаков и не спешило осветить своими лучами бескрайние заснеженные просторы. Утро было таким же ленивым и сонным. Воздух немного потеплел, снег слегка подтаял и уплотнился.
Старые храмовые вороны заворчали и отлетели в сторону, неуклюже помахивая подрезанными крыльями, когда во двор вышел человек в белом. Лицо его было спокойным, чуть заметная улыбка играла на губах. Плавными танцующими движениями он расстелил на снегу две отреза ткани - алый поверх белого, медленно опустился на колени. Из складок кимоно появились свиток рисовой бумаги и короткий меч вакидзаси. Мужчина с почтением поднес меч ко лбу, низко поклонился. Дальнейшее произошло стремительно: блеск клинка в первом солнечном луче, и на белом шелке вспыхнула алая молния. Не издав ни звука, самоубийца упал лицом в снег.
Нашедшие его друзья-самураи прочитают выведенные с большим мастерством несколько иероглифов: