Сегодня стало душно за столом
Сельвинского вытягивать за строки
И сор мести узорным помелом
В слова, как в деревянные чертоги.
Прости меня, любезный друг Илья,
За то, что цифрам предпочёл я знаки,
Цветам любви - цвет женского белья,
И пене моря - утреннюю накипь.
Я помню дни, в которых я не жил,
Но из стихов они в меня проникли,
Так проникают в облако стрижи -
Стремительно и быстро - quickly, quickly!
Я помню сны - их не было со мной, -
Но отчего ж они так долго снились
И шелестели, словно травостой,
Отобранный для старенькой кобылы.
И нынче я тобой, Илья, смешусь,
И пальцем протыкаю жирный глобус,
И выдумки придуманных брошюр
Таскаю в переполненный автобус.
Ты говоришь: начало - двадцать лет.
Eh bien, уже февраль и мне - двадцатый,
Не воин я, не лирик, не брегет
И не читал Вольтера и Торкватта.
Но - выгляни в окно - там белый снег,
Морозно, и безглазая эпоха.
Там сохнет в лютой стуже человек,
За слово принимая плачь и хохот.
Фарфоровые клоуны людей
Швыряют ввысь мозги - пустые банки, -
И лишь в кино всё суше и смелей
Над глупостью смеются обезьянки.
Прощай, Илья - упрямый счетовод,
Конструктор развалившейся стихии!
Пусть замысел поэтов не умрёт
У берегов покинутой России.
Пусть кажется порою, что смешно
Давать себе фальшивые уроки
И бисер слов бросать на полотно
и верить, что слова - не одиноки.
1994