Чтобы не озадачивать читателя или слушателя побасёнками о пильнях и мукомольнях, которые, дескать и явились основанием для возникновения этого поселения; скажем сразу: и мучное производство и распиловка леса - обычное дело, которое развивалось тот час же за появлением нескольких семей на любой территории, богатой лесами и естественными водами.
Не исключение и Пильница. Здесь действительно уже в шестнадцатом, начале семнадцатого веков существовал и функционировал тартак. Что такое тартак? В Белоруссии - это совмещённое производство распиловки леса и производства муки из зерна. Когда одно водяное колесо работает на пилу, а другое на жернов.
До недавних пор один такой жернов валялся в русле реки Вяча, в трёхстах метрах от нынешней плотины. Валялся, как валяются по нашим древним лесам каменные глыбы плохо отёсанных "даждьбогов" - идолов нашего языческого вчера, которых христианство повергло ниц, растоптав прошлое, отлучив людей от прикладных мировозрений и приучив к миру ирреальному, который мы называем духовным.
Тартак - от татарского: тартар, то есть, ад, преисподняя. На Руси говорили: попали татары в тартарары - сгубили вора чужие дворы.
Пьянство, принесённое на Русь татарами, оставило слово в живом русском языке - тартыга. От татарского: ад и иго.
Тартыга по Далю, значит пьяница и буян, разгульный мот, пьяный разбойник.
Простите за небольшое отступление, но оно необходимо, чтобы понять менталитет, суть нашего народа белорусского, который хоть и объявляется христианским, но не отступил от языческих обрядов, примером которых является день поминовения: "деды" или "радуница".
В этом, наше отличие от народа русского, который генетически заблудился в менталитете другого огромного народа: татарского, считая и язык свой и привычки и традиции, славянскими, хотя о славянах разговор другой и русскоязычное население России к ним / славянам / никакого отношения не имеет.
В другой раз я вам докажу это. А сейчас мы говорим о маленькой точке на карте, о Белоруссии, чудом сохранившей славянские корни, идущие от Великой Византийской Империи, в которой славяне были правящей верхушкой, проповедуя, исполняя и славя Слово Божье Иисуса Христа.
Много позже, когда в силе было могучее княжество Литовское и земли эти находились под рукой литовских владык, а о татаро-монгольском нашествии здесь только слышали краем уха; произошла в России Куликовская битва.
Сошлись войска тёмника, Мамая, татарского полководца, с войсками Дмитрия, князя Московского. Битва была ужасной. Мамай уже радовался победе. Но подвело татар левое крыло, где сражались единоверцы, кавказские воины, представители народов нынешней чечни и ингушетии.
Их вожди, подкупленные Дмитрием, в решительный момент повернули коней и ускакали в задвинские степи. Засадные полки Великого князя, дождавшись измены чеченов двинулись вперёд, смяв левый фланг противника. Мамай оставил поле боя и сдал в плен всех своих жён, числом более пятидесяти.
Пути Господни неисповедимы.
Через три года, Тахтамыш, великий хан Золотой Орды, правнук Великого царя Салтана, имевшего под своей рукой всю Россию, Среднюю Азию, часть Индии, Афганистан; сражавшегося с Ираном; назначавшего русских великих князей, снимавших их с княжения и собственной рукой казнивших их, решил вернуть Русь в лоно подвластных народов.
Он подошёл к Москве.
Князь Дмитрий Донской, почивавший на лаврах, на этот раз не сумел преодолеть психологический барьер. Страх оказаться поверженным, посмешищем в глазах русского народа заставил его бежать, под предлогом собирания войск. Единственно, он не переодевался в женское платье, как это сделал много веков спустя "душка" Керенский; не будь это сплетней, не было бы и анекдота. Дыма без огня не бывает.
Москва в очередной раз оказалась разграбленной. Ещё более, чем на тридцать лет сохранилось владычество татаро-монголов.
Но всё течёт и меняется в жизни очень быстро. На горизонте появился Великий Могол - Тимур.В начале девяностых годов 14 столетия Золотая Орда им разгромлена. Хан Тахтамыш, бежит с почти миллионом соратников к своим союзникам литовцам и белорусам, в Великое княжество Литовское где обласкан ими и принят как царь.
Проходит немного времени, литовцы с Тохтамышем отправляются в поход против Тимура. Конечно же, они разбиты, и вновь бегут в Литву. Но теперь Тахтамыш уже не тот, прежний уважаемый хан, а просто беглец, остатки его войск, на положении военнопленных. Их расселяют на дальних землях. Таким районом оказывется и Минская область.
Фамилии Мамай и Тахтамышев мы встречаем повсеместно как в Минске, так и в Молодечно, в Мороськах, Прудах, Вилейке.
Расселялись татары по линии Вильнюс, Родошковичи, Менск - и часть из них осела в Пильнице. Ассимилировались, приняли веру, привыкли к обычаям и нравам.
Татары принесли в убогие сёла аборигенов кое-какие ремёсла. Но пильное ремесло они лишь осваивали. Степные края Поволжья, бедные лесом не знали подобных производств. Свои сложные имена и ханские замашки они забывали трудно. Местное начальство, подгоняя татар к ассимиляции, давало им новые фамилии.
Кстати сказать, фамилии пришли к нам не с Востока. С Востока пришли клички: Башка; Калган; Кулак, и так далее. Татары Отчеств не знали. Они все были ханами. В своё время Чингиз-хан обещал каждого воина из несметных его полчищ сделать непременно ханом, очень богатым ханом.
Так и появились в деревне Пильнице Минского района гордые и заносчивые Берёзовики, Дубовики, Ольковики и другие " ханы", получившие прозвища от пород произраставших здесь деревьев. перенесённых на людей, деревьев которые разделывались на той старинной пилораме.
Татары, столкнувшись с шумным производстом, прозвали лесопильные предприятия адом, преисподней, тартаком. На тартаках преимущественно они и работали: татары - тартыги.
Историческое эссе.
Деревня разрасталась не шибко. Мужчины - татары предпочитали записываться в военные соединения, служили всем властям и служили неплохо. Татары вообще, отменные служаки. Когда-то они были непобедимы. Умели лихо сражаться и владели качествами, которых не было даже у ливонских и тевтонских рыцарей, а именно: падая с коня, они продолжали сражаться, в то время как европейцы проповедовали идею: лежачих не бьют!
Сколько воды утекло с 14 столетия по 17?
Триста лет благополучия и относительного счастья.
История не упоминает этой деревни, как не упоминает имён целых народов, бытовавших и исчезнувших с лица земли. История любит насильников. Они оставляют яркий кровоточащий след в столетиях. И по этому следу всякий историк выходит как охотник, на нужный ему момент, отмечая то, что было и чего не было, но могло бы быть.
Впрочем, история настолько богата на события, что того, что не могло быть, просто быть не может. Всё уже происходило и неоднократно. Колесо проворачивается, и мы снова у истоков события, которое бросается нам в глаза и кричит: не делай так!
Однако мы самоуверенно, отмахиваемся и как заведённые марионетки, повторяем ошибки прошлого в бесконечности до тех пор, пока они не находят отражение в нашей генной памяти. Тогда только мы инстинктивно находим выходы из ситуаций, которые вовсе не предвидели, а лишь автоматически сделали ход, навеянный историей бытия.
Вновь сделанное отступление по моему разумению должно помочь понять слушателю или читателю, сконцентрироваться на мысли, что история многогранна. Что событие - ещё ни есть история.
Историей оно становится лишь тогда, когда опосредствовано сознанием людей, когда выполоскано в их умах как старое бельё, когда профильтрована вся грязь, вымытая из того события. То, что подаётся нам в учебниках - это лишь выстиранное и выглаженное тряпьё. Настоящая история выплёскивается из ушата с грязью омовения.
Люди. Вот кто делает историю. Но люди - это миллионы и миллионы биожизней. Значит, историю делают люди, которые стоят над многими людьми и как считается, исполняют их волю. Но если бы было так, то истории не было бы вообще.
Потому, что тогда миром правило бы счастье. А у счастья нет истории. Потому что оно лишено событий; ведь события происходят тогда лишь, когда один человек или один народ несчастен. И его несчастье отражается как в кривом зеркале на счастье других. Получается, перефразируя Владимира. Ленина: одни не хотят, другие уже не могут, а третьи ждут своего часа, что ограбить тех и других.
История деревни Пильница остановилась почти на три столетия. Люди жили счастливо. Мололи зерно. Пилили лес. Женились, умирали, производили на свет детей. Счастье почти безлико. В нём нет крови, оно не оставляет следа в памяти, потому что память - это боль от ран, которые ещё должны зарубцеваться.
К счастью, испокон стремятся все люди, всех национальностей, всех времён. Счастье - это мифический рай, жители которого лишь танцуют и поют; дальше и выше этого человеческая фантазия не поднимается. Татарские тартыги - люди из рая в генной памяти нашего народа, который всегда жил трудно и голодно.
Но что губит людей? Людей губит счастье. Именно оно заставляет их забывать о реальном мире, в котором: в отдельно взятом селении, семье, городе, стране, ни в коем разе нельзя, невозможно построить общество, взаимоотношения, разнящиеся качественно, с принятыми в остальном мире.
Удалось ли Пильнице устоять в водовороте текущих лет?
Огромные лесные массивы когда-то окружали Менск и Менскую губернию. Это в богатой чернозёмом Украине, хаты строились из глины и обмазывались кизяком: молотой соломой вперемешку с конским навозом. Полы вплоть до пятидесятых годов прошлого столетия глинобитные. Бросит хозяйка пару веточек жимолости для запаха и повеет свежестью в таком доме.
Огромная печь на пол избы. Въезжаешь в село - корчма; выезжаешь - шинок.
В Белоруссии дома из стволов ядрённых и смолистых сосен. Старый мельник: Иоан Позняк, бывший двровой панов Ольховских - Грюнвельдских, строил дом на века. Так, чтобы и дети, и правнуки и далее, могли жить просторно и удобно. Дом стоял на берегу протоки, меж невысоких холмов, которые разделяли пойменный луг. Под ними бежала речка Вяча.
На лугу паслись немалые стада овец и коз; крупный рогатый скот.
Вячать - с белорусского - зазывать овец, но само слово пришло с татарами и должно звучать вопросительно: сколько?
Сколько грошей? Вяча грошей?
На тартаке всё мерилось деньгами. Сколько денег, столько и готовой продукции. Естественно сколько выпивки, столько и уважения клиенту.
В ночное выводили коней, пасли их обычно ребятишки. Развлекал детей местный дурачок, мальчик по имени Рурик. То ли от немецкой области Рур, корень его имени, то ли от Рюрика Новогородского, но прилипла кличка к нему, так и называться стал Руриком. Пан Ольховский - Грюнвальдский посмеивался в пышные усы.
Дарил Рурику монетку: пол грошика императрицы Анны Иоановны, на леденцы и хвастал своим маршалкам, что пошлёт Рурика в Москву учиться. Знатный претендент выйдет из него на Великое княжение.
Маршалки и хорунжие, почти все из татар Тахтамыша, смотрели пану в рот, подставляли спины, что бы он легко мог сойти с коня. Услужливость в генах у татар. Татарин любит сильную руку и плеть в ней. Если после бичевания татарин одаривается пряником, он счастлив.
Не в обиду потомкам татар, не в обиду русскому и белорусским народам сказано. Знать историю свою и чувствовать в своём сознании генную память мы просто обязаны. Иначе можем возомнить о себе нечто, что в своё время ниспровергнет нас, как злополучного Корея сквозь землю со всем своим племенем.
Бог милостив. Он и Корея размножил; потомки того Корея хорошо устроились на земле. Бытует мнение, что мы, народ, не помнящий родства. Привязанность к языческим обрядам говорит об обратном. Мы помним, кто мы и откуда. Лишь не можем объяснить это сами себе. Не о язычестве я пекусь. Не о возврате к временам идолов. Но и не постулатах Нового завета веду речь.
Свобода вероисповедания делает любой народ богаче и мудрее. Нет тиранического давления доминирующей религии. Бог един. И если бы все люди были бы пророками, они не разменивали бы жизни свои на отстаивания взглядов официальных учителей.
Учитель один - Бог. Остальные лишь пророки - толкователи истин, которые могут быть ниспровергнуты.
Сохранив, изначальные корни языка, белорусы явили пример стойкости, выносливости, упорства и приверженности обычаям своих предков.
Самоуспокоенность, счастье - это тот мираж, который ведёт к пропасти во ржи, когда богатый, урожай колосящихся зерновых, скрывает от глаз страждущих землепашцев, пропасть в которую слепцов ведёт очередной слепой поводырь.
Освободительный поход россиян в Западную Белоруссию, как и другие просчёты "вождя народов" спровоцировал безвременное начало Отечественной войны 41 - 45 годов. Огромная страница нашей общей с Россией истории, в которой сказано почти всё, о самоотверженности и самопожертвовании народов ради единственно необходимой всем нам победы.
Но были и другие странички, иллюстрирующие это время. Были счастливые местечки на земле многострадальной Белоруссии, которых не коснулась война.
Война не коснулась деревни Пильницы.
Когда-то, в до языческие времена, здесь на этих территориях, жили кривичи. Кривичами их называли, как толкуют многие советские историки, по кровности рода. Такое толкование приятнее национальному самосознанию и по государственному, благонадёжнее.
На самом деле кривичи, потомки борусков, племени обитавшем на территориях южной части России вплоть до земель германских. Германцы, в те времена носили имя херусков и были ближайшими родственниками будущих славян.
Всё теперешние деления наций и народов по группам индоевропейских рас, всего лишь теория, не подкреплённая доказательствами, а лишь едва ли стройными измышлениями, направленными на то, что бы опорочить сведения изложенные в Ветхом завете и противопоставить ему, выстиранную и выглаженную историю, создавшую железный занавес между истиной и сводом уложений, достаточных для пророков, которые в слепоте своей упорствуют.
Я утверждаю, опираясь на отрывочные сведения, поставленные нам статьями всемирной истории, а также историков, например Ключевского, что кривичи - это племена подвластные Византийскому наместнику Криве. Криве Нок - история народа кривичи, которая не сохранилась до нашего времени, но была написана во времена оные и исчезла в Московской библиотеке, вывезенной Софьей Палеолог, византийской царевной, которая принесла Ивану Третьему в качестве приданого несметные богатства павшей империи, как материальные так и духовные.
По русскому известному разгильдяйству, богатства были проедены и растранжирены, а книги исчезли, возможно, навсегда.
Слово "Нок" - хроника, в некоторых восточных языках. Территории подвластные имперскому наместнику включали в себя современную Белоруссию, Польшу, Смоленщину, Литву и Латвию. Латышское: кревс и означает сегодня - русский. Но это тема другого исследования.
С момента появления несметных Византийских богатств , начинается укрепление Московии и вскоре Москва объявляется, Третьим Римом.
К чему этот исторический экскурс? А к тому, что бы каждый из нас понял и уразумел, как здорово мы умеем делать одно лишь дело: проедать и разбазаривать, не нами нажитое.
Кривичи - вассалы Кривенка, Кривичи - кривёнки явились фундаментом, на котором впоследствии была выстроена и нация российская. Но Белорусы ещё и напрямую восходят к Борусскам. О том говорит язык, нравы и менталитет народа. Белоруссы выдержаны, неспешны, обстоятельны, мало подвержены массовым психозам, например: революциям, беспорядкам, насилию и прочим антиобщественным явлениям, которые культивируются и в охотку, иными народами.
Рассказ - история.
Рурик, с ребятами гнал в ночное коней. Кони принадлежат разным хозяевам. Мальчишек не допускали до панских конюшен, но лошадей мельника пасти им позволяли. Особенно хорош был тяжеловес Орёл. Высокий в холке конь с миндальными глазами и огнедышущим храпом, казалось, рождён был носить на себе князя в полном облачении рыцарском. Был конь могуч, широк в груди и копыта его, подкованные плоскими гвоздями, прочно схватывались с почвой, и потому тянул он возы легко, безостановочно.
В этот год пильник Позняк использовал его как тягловую силу. Конь ходил по кругу, вращая жернова. В последнее время Вяча всё более мелела. Плотина не справлялась поднимать воду до нужного уровня и пилорама - тартак не работала.
Мука же была нужна всегда и всем. Потому народ требовал от мельника безостановочной работы. Водяной млын стал тягловым.
Утром Орёл подставлял шею под хомут и до сумерек тягал ярмо. Изредка Рурик подкармливал коня овсом. Рурик дружил с Орлом. Из всех ребят только его признавал конь.
Только Рурик мог безбоязненно подвесить ему торбу на шею или поднести ведёрко с водой. Конь пил шумно, раздувая ноздри, и ведёрко быстро опустошалось. Когда Орёл хотел пить, он звал Рурика коротким хриплым ржаньем и Рурик слышал его, даже если находился на другой стороне пойменного луга.
Дурачком Рурик стал в младенчестве. Мать, Агафья, прачка у богатого пана Дафаренция - цырюльника, умевшего пускать кровь и оказывать другую медицинскую помощь, успевала ещё и мыть полы на кухне, помогать посудомойке, и другие работы делать всё для того, чтобы выкормить Рурика, рождённого неизвестно от кого, скорее от злых языков, нежели от мужчины.
Как-то к утру, когда годовалый Рурик не в меру раскричался, она схватила его в охапку и стала укачивать. Укачивая, заснула и, Рурик из её рук вывалился в мусорный бак. Случившаяся тут крыса с товарками, отъела у него мизинец на ноге, съела одно ухо и принялась грызть темечко. Мягкое темечко оказалось наиболее вкусным местом на теле ребёнка. Рурик постанывал, завёрнутый в тряпки, но когда крысы подняли визг из-за места у темечка, он закричал и, спохватилась тогда, Агафья.
Спросонок вскочив, она ударилась о мусорный бак, перевернула его, не находя дитя вылетела на подворок. От шума и страшного её крика проснулась вся дворня, затем и пан Дафаренций. Засветили огни, стали искать Рурика, нашли его вывалившимся из мусорного бака, накрытого объедками, отбросами и прочим хламом.
Рурик выжил, но повреждённый мозг дал сбой и мальчик, оставаясь смышлённым, в поступках своих стал совершенно непредсказуемым. Иногда не узнавал мать, ругал пана Дафаренция, иногда ластился к нему, называя своим отцом. Тот всё чаще сердился на Рурика.
Со сверстниками мальчишка дрался жестоко, до крови. Говорили, что Рурик не чувствует боли, что видит в темноте, общается с дьяволом; потому что оставаясь в одиночестве, не раз разговаривал вслух. Задавал неведомо кому вопросы и получал от неведомо кого ответы на них.
Его показывали доктору, но тот, пожав плечами, заметил: что в подобных делах он не смыслит, а на первый взгляд мальчик здоров и крепок.
Батюшка из Острошицкой церкви утверждал, что мальчонке нужен кнут или розга. Что Рурик очень хитёр, что вырастит из него лишь преступник и лучше для всех будет, в том числе и для Рурика, если деревня отдаст его в солдаты. Там мозги ему вправят, а нет, то пошлют на войну, где он и послужит Отечеству, хоть руками, хоть темечком.
Дурачком-то его объявили, но места жительства не лишали и официальных бумаг удостоверяющих его умственные способности не выправляли.
Пусть будет так, думала мать. Не дай Бог оспаривать! Отдадут в сумасшедший дом; на том сыну и конец.
Стали замечать, что скот, как никого, слушается Рурика. Стоит ему пошевелить пальцем или взглянуть на корову ли, барана, козу - те смирели и безропотно шли в хлев или на паству. Вот и Орёл, на что конь с норовом, и тот сносил от Рурика даже шлепки и покрикивания.
Мельница располагалась в узком створе берегов, обложенных необработанным камнем, которого вокруг было в достатке. Вспахивая землю, крестьяне ежегодно собирали богатый урожай камней. Как будто земля выдавливала их из своего нутра, как будто они плодились в её нетронутой глубине.
Камни эти, свидетели последнего ледникового периода, иногда оказывались не просто крупными, а огромными .
Один из таких камней пан Дафаренций погрузил на спаренную подводу, усиленную металлическими полосами, скованными в раму и отвёз в Вильно. На камне были какие-то знаки и три овальных кольца, утыканных звёздными точками, отчего они напоминали небесную сферу. Кое-кто из местных жителей воспротивился было, говоря, что камень этот - языческое божество.
Что лучше его не трогать, а присыпать землёй, пусть себе лежит, где лежал. Что обращаться с этим идолом нужно очень осторожно, потому что идол требует жертв и жертвы эти обязательно должны будут принесены ему живыми людьми или их кровью.
Пан Дафаренций был образованным человеком. Он даже учился пару лет в Вильно. Бывал в Варшаве. Он снёсся с паном Ольховским - Грюнвальдским, который вообще слыл человеком учёным. Тот поддержал идею Дафаренция и камень поехал по накатанной дороге в Литву.
Если стоять лицом к истоку Вячи, то по правую руку была крутая насыпь искусственного происхождения. По ней проходила дорога через луг и холмы за лугом. Дорога широкая в две колеи, туда и обратно. Песок и гравий для насыпи добывали тут же, срывая большую круглую гору, что по левую руку от млына.
Гора имела свою легенду, свою историю. Рассказывал её ещё дед пана Ольховского - Грюнвальдского. Давно, лет через тридцать после известной битвы, в которой германские псы рыцари потерпели поражение, через эти места проезжал большой отряд литвинян.
Навстречу двигался отряд ляхов. Кто кому не уступил дороги, неизвестно? Но вспыхнула сеча и поляки уложили человек пятнадцать - двадцать литовцев. Литва бежала, а польский военноначальник приказал похоронить павших на ближайшем пригорке.
Так и возникло захоронение на круглом высоком пятачке над рекой Вяча. Местные жители сторонились этого места. Всем казалось вот - вот Литва придёт мстить. Но дело это постепенно забылось. Вскоре вновь начал работать тартак, что в связи с войной был остановлен. Молодой Позняк построил новый млын и новую дорогу, откусив часть горы. Могила литвы осталась нетронутой.
Старые люди, с уважением, граничащим со страхом, относились к смерти и праху человеческому, понимая, что в смерти нет наций, нет плохих людей, нет врагов и друзей. Смерть возвращала в землю прах из которого и был сотворён провидением божьим человек и всякая иная тварь.
Рурику понравилась девушка из соседнего села. Он не смел приглашать её на свидания, да и кто бы пошёл с дурачком. Но всё чаще он отлучался от Пильни и ходил на другую сторону луга, чтоб только посмотреть на свою избранницу. Родители девушки не на шутку испугались. Они подступили с угрозами к Агафье, но что могла сделать забитая работой пожилая женщина, у которой руки пухли от стирки. Которая, плакала по ночам оттого, что суставы на руках и ногах скрючивались от невыносимой боли.
Тогда обратились к мельнику Позняку. Тот запретил юноше показываться на другой стороне луга. Запрет запретом, но ночью Рурик видел лучше кошки. Он пробирался по ночам к дому своей избранницы и сидел до утра, подвывая известные лишь ему мотивы. Вначале люди думали, что это коты женихаются.
Потом грешили на лисиц, но однажды, выйдя по малой нужде, отец девушки споткнулся об забывшегося в мечтах парня и растянулся во весь рост у плетня, расшибив лицо в кровь и выбив правый глаз о некстати подвернувшийся сучок.
На крик выскочили соседи. Кто-то признал в метнувшемся в сторону существе Рурика.
На следующий день приехали жандармы и Рурика искали. Парень как сквозь землю провалился. Хозяина лечили в Менске. Когда жена и дочь, через неделю возвращались домой, на них напал человек, похожий на лесовика. Женщина была сбита на землю и от страха потеряла сознание, а девушку зверь потащил в лес. Её нашли только через несколько дней с перекушенным горлом.
В трёхстах метрах на одной из ветвей высокого дуба случайно заметили труп. Это был Рурик. Он покончил с собой.
Следствием установили, что парень окончательно сошёл с ума и на почве мести совершил убийство. Его похоронили, как и полагалось хоронить нехристей и самоубийц отдельно от добропорядочных граждан и правоверных христиан. То есть на той самой горке, которая со времён убитых литвян была заговоренной и которую местные жители обходили стороной.
В изголовье поставили торчком, изношенный жернов, прикрыв им продырявленное темечко Рурика. Жернов этот торчит из земли верхней частью своей вот уже двести пятьдесят лет.
Вокруг него дважды уже, пьяные аборигены выбросывали истлевшие кости из могил, закапывая друг друга, ссорясь из-за одного и того же места между собой, но как ни странно жернов никто не тронул. Как будто какая-то, сверхестественная сила бережёт его и того, кто под ним погребён.
Давно сравнялась с землёй братская могилка литвян. Использовать гору как кладбище ещё никто не решался. Похоронен здесь был лишь убийца, якшавшийся с нечистой силой, да разбойники литовцы.
История 2.
Новые времена принесли новые события на эту землю. Наполеон пересёк границы и полчища его прокладывали себе дорогу на Москву, идя не только большаками, но и просёлками.
Польский конный отряд Андрия Лиховецкого в двести пятьдесят сабель ещё в Менске получил приказ от полковника Жовневича проверить Родошковичский шлях, что вёл на Молодеченский гостинец. Прошёл слух, что человек тридцать русских солдат скрылись в здешних лесах. Бегут они через Литву, потому что дорога на Смоленск французами отрезана.
Андрей Лиховецкий молодой тридцатилетний воин, уже побывал в битвах под знамёнами императора Наполеона. Награждён был медалью и саблей с золотой рукоятью за личную храбрость и военные таланты.
Он всей душой ненавидел Россию, Российскую империю, русских; их убогость, забитость, рабское ничтожество, заискивающее холуйство по отношению к сильным мира сего и хамство, садистскую жестокость по отношению к зависимым от них людям и народам.
Недаром рабство до сих пор благополучно сохранилось именно в России. Оставаясь для Европы просвещённой монархией, Россия в то же время сохранила все внешние атрибуты старой Римской империи: чванство; зазнайство; пышность; роскошь; излишества; обжорство и пьянство. Всё то, что было присуще разлагающейся верхушке правящей славянской партии в Византии.
Но если Византия, напуганная опытом Рима в отношении рабов, ставила под сомнение опыт Великого Августа и талантливого, но жестокого Нерона, стоявших на социалистических позициях; особенно Нерона, окончательно освободившего рабов и сравнявшего их в правах со свободными гражданами, и потому, провозгласившая новую экономическую политику: а именно, привязав крестьян к арендуемой ими земле, обложив налогами и государственными планами по сдаче и продаже сельскохозяйственной продукции; то Российская империя, ничтоже сумняшеся, прикрепила христиан к земле навечно, заодно запродав их выходцам из Византии - славянам, именовавшимся здесь, боярами.
Так русский народ / а сложился он из кочевых племён скифов, оседлых борусков и многих других мелких народностей / попал в рабство и был отброшен Московией на тысячу лет назад, к временам Вавилона и Ниневии.
Золото Византии, сделало русских царей могущественными и в числе других государств попала в зависимость от Москвы и Польша.
Андрий Лиховецкий был полон решимости добить кровожадного зверя в его логове. Москва представлялась ему волчицей Рима, вскормившей подобных себе детёнышей: рабство и лицемерие.
Русский солдат - раб. Но раб этот сражался так, как будто завтра ему обещали отмену этого рабства. Русские холопы служили своим византийским господам много лучше опытных наёмников: германцев и шведов, которые откачали в своё время из Византии немало золота. Русский солдат бился бесплатно, и это удивляло. Потому что сражался русский раб за беспросветную темноту и нищету своих детей.
В Острошицком посёлке показали, что горстка русских солдат на телегах и тарантасах проследовала по Родошковичскому большаку. Они забили на мясо нескольких свиней, сменили лошадей и вот уже почти как сутки убыли из посёлка.
Лиховецкий почесал затылок. Гнать коней вскачь не хотелось. Если русские бегут, то бегут они очень быстро. Можно было возвратиться назад, но для очистки совести он решил до Молодечно добраться. А там уже Бог с ними, с русскими.
Однако, не доезжая до Пильницы, встречный крестьянин рассказал, что русские пьют горелку. Кони стреножены. Засели они на мельнице. Стражу не выставили.
Лиховецкий решил, что раз солдаты запили, это надолго. Пьянство - бич русской армии. Пьяные солдаты отважно сражаются, но долго не выдерживают напряжения. Если бегут, то прытко
Как офицер Лиховецкий знал повадки разных армий: если русской армии не удавалось ошеломить противника наскоком, она отступала, так как воины с похмелья плохо соображали и плохо владели всеми своими членами.
Решение преследовать противника стало главной ошибкой молодого стратега. Под Пильницей, с высокого пригорка раздался дружный залп. Он свалил самых опытных драгун, которые скакали верхом, плотно окружив своего военноначальника.
Второй залп был дан по уже вздыбленным крупам лошадей. Пули свистели вокруг Лиховецкого. Не смутившись ситуацией молодой офицер хотел было трубить атаку, но вовремя сообразил, что пригорки поросшие ельником, не плацдарм для конного демарша.
Приказал спешиться и положив коней на землю польские драгуны открыли ответный огонь.
Сражение длилось более часа. Постепенно драгуны окружили плотину и вплотную придвинулись к пильне. Лиховецкий выжидал лишь момент для броска, чтобы схватиться в рукопашную.
Но тут с пригорка поднявшись во весь рост, бросился на него русский солдат, вслед за ним ещё десяток, другой, кричащих во всё горло, оборванных егерей. Ружья в их руках, с трёхгранными полуметровыми штыками, нацеливались на французского офицера.
Лиховецкий отбил саблей штык и ударил стилетом в живот нападавшего. Перепоясанный шинелью тот даже не почувствовал удара, нож офицера так и остался торчать в его скатке. Тогда Андрий отклонился в сторону и подставил ногу, через которую солдат кувырнулся и покатился к подножию холма.
Другого из нападавших, офицер достал саблей, и сам получил удар в голову, с залитым кровью лицом рухнул в густую траву у самой воды.
Очнулся Лиховецкий три дня спустя. Он был неподвижен. В тёмной комнатке, помещались лишь две лавки, на одной из которых он и лежал. Ухаживала за ним пожилая женщина. Позже узнал, что ей всего тридцать лет. Отец её был рабочим на тартаке. Но год назад он умер.
Ещё через через три дня общее онемение тела стало потихоньку исчезать. Появились кое-какие мысли и первой из них: где отряд драгунов? Где русские гренадёры? Почему он не видит своего хорунжего?
Заходили простые мужики. О чём-то спорили? Лиховецкому объяснили, что французский отряд польских драгун наголову разбит русскими. Что они не знают, остался ли кто другой живой из его подчинённых.
Что офицеру нужно лежать и выздоравливать. Возможно, за ним приедут.
Лиховецкий попросил немедленно сообщить о происшедшем любому польскому или французскому отряду, которые, обязательно придут по его следам.
Но проходили дни, а затем месяцы; война прокатилась мимо и где-то далеко, в России, французы уже терпели поражение и отголоски его добирались даже до такой глубинки как Пильница.
Французских провианторов заботило другое: они обирали крестьян, требовали съестные припасы и тёплую одежду. Неподвижным инвалидом никто не интересовался, даже не хотели посмотреть на него.
Отступление императорской армии превратилось в бегство и теперь Лиховецкому можно было расчитывать лишь на милость крестьян да на Бога, которому он неустанно молился, мечтая встать на ноги.
Что-то в голове его было повреждено. Руки ещё кое-как слушались, но вот ноги отказывались повиноваться.
Прошло три года.Он уже самостоятельно сидел, ел и оправлялся. Функции организма восстанавливались, но только через восемь лет он впервые вышел из избы, опираясь на вырезанные из орешника костыли.
На десятый год у Параски родился сын от драгуна. Потом пошли один за одним, крепкие и здоровые дети. Всего Лиховецкий народил девять крестьянских душ, которым по возможности дал домашнее образование.
Польских кавалеристов похоронили на пригорке, где давно уже лежали почти забытые литовские рыцари, да жернов одиноко торчал из земли на самой вершине. Кто-то из сердобольных земляков ткнул росток сосёнки и она весело зазеленела над лысым холмом.
На двенадцатый год после русско-французской компании бравый драгун войска польского, офицер его величества императорской кавалерии, сын дворянина Андрей Лиховецкий умер, так и не оправившись окончательно от ранения в голову.
Поп Острощицкой церкви освятил холм под кладбище. Хотя и не полагалось хоронить христиан рядом с самоубийцей, но уже лежали здесь давно, такие же рабы божие.
В смерти все люди одинаковы, всем уготована одна участь. Все предстанут пред очи Господа и потому поп святил кадилом и пел молитвы открывая врата земли первому Драгуну в этой местности. Никто не знал или не помнил фамилии Лиховецкого. На камне так и высекли: Драгун. И год захоронения: 1825.
С этого человека и пошла родословная Драгунов, до сих пор проживающих в деревне Пильница. Стоят их камни над изголовьями на самой вершине пригорка.
Правда, неблагодарные потомки , в основном пришлые, из Иванов, не помнящих родства, безжалостно их выкорчёвывают.
А с конца 2000 века новые белорусы, отстраивая свои замки тащили монолиты и закладывали в фундаменты, не понимая, что память материальна, что фундаменты эти всё едино рассыпятся в прах, как рассыпались крепости и державы, строящие своё благополучие на попирании истории, исторической памяти и реликвий, которых всё меньше и меньше на белорусской земле.
История третья.
Жернова крутили свою историю. Они мололи зерно. Но и зерно, такое податливое на зуб, постепенно срабатывало камень. От огромных плоских валунов, оставалось уже немного. Камень стал крошиться и сыпаться.
С тартака была снята уже третья пара этих неутомимых тружеников. Сколько перерезано леса не счесть. Сортовой лес и доски уходили в Литву и в Варшаву. Оттуда с аукционов в европейские государства.
Часть леса забирала Россия для Украины. Безлесая соседка была ненасытна, но платила плохо, стараясь возродить систему натурального обмена, вернуть Белоруссию в доисторическую фазу развития.
За тартак крепко держались прежние хозяева Позняки. Не то, чтобы он приносил ощутимую прибыль; прибыль съедалась перекупщиками, аукционами и налогами. Просто тартак содержал деревню, невеликую, но по занятости занимающую одно из центральных мест в волости. Тартак кормил и обстраивал все ближайшие города и посёлки.
Дом Позняков находился на прежнем месте. Он переходил из поколения в поколение старшему сыну по наследству, либо тем сыновьям или дочерям, которые оставались на хозяйстве и несли тяжёлую ношу местных предпринимателей.
Назревала первая мировая война. В далёком Сараеве вспыхнула "спичка" и подожгла уже давно тлевший трут. Убили эрцгерцога.
Война набирала обороты. На этот раз крутились жернова покрупнее прежних. Славянские боги разгневались не на шутку. Их изображения, изваянные в камне, приобрели очертания снарядов и пуль и носились над землёй и перепахивали её, мешая прах тысячелетий с прахом живых тел, ещё вчера имевших подобие Бога живородящего.
Военные налоги опустошали крестьянские дома. Никто уже не помышлял о мирном строительстве. Тартак по-прежнему резал доски и молол муку. Но мука отбиралась в фонд военных поставок, а пиломатериалы шли на изготовление снарядных ящиков и другого военного оборудования.
В доме Позняков стало просторно и тихо. Толстенные смолистые вековые брёвна не пропускали не только холода зимой, но и звука. Женщины двигались бесшумно, привычно хлопоча по хозяйству. Очень редко забегал кто-нибудь из односельчан по пустяковым делам.
Чаще других заходил сосед по фамилии Варивода. Фамилия прежде была прозвищем его отца. Но вскоре после известной переписи её узаконили, записали со слов, и Вариводы так и остались в Пильнице, с фамилией не связанной с наименованиями пород деревьев.
И Варивода некогда был Дубиным. Дубиных семей несколько в Пильнице, но Дубин отец откопал некогда криницу, из которой побежал солоноватый ручей. О нём прознал пан Дафаренций и купил у Дубина колодец.
Позже пан организовал небольшое предприятие, укупоривал воду в бутылки и вывозил в крупные города, продавая как воду целебную. Говорили, что от той воды силы прибывают и человек даже очень больной выздоравливает почти всегда.
Вода перед укупориванием проходила кое-какую обработку, Занимался этим Варивода, по поручению цирюльника, получая за то хорошее вознаграждение. Вот и стал Дубин Вариводой.
Сын его, дела отца не продолжил. Криница иссякла. Пан Дафаренций потерял к ней интерес, да и особого спроса на воду уже не было. Медицина отнимала у местных лекарей позиции и вела пропаганду против всякого рода знахарей и врачевателей.
Теперь в доме Вариводы варили самогон. Самогон гнали из сахарной свеклы, которую теперь многие крестьяне культивировали. Они продавали бураки Вариводе, а у него покупали уже готовую продукцию.
Война дала новый импульс злачному производству. Теперь первак покупала даже армия, потому что спирта не хватало, а раненых становилось всё больше и больше. В Пильнице освоили новое ремесло бондарей. Делали бочки дубовые для спиртового заводика Вариводы.
Дуб - дерево крепкое, приходилось ставить пилы с зубьями тройной закалки, а дело это трудное и хлопотное.
Позняк - старший неохотно останавливал производство. Местные чиновники строго следили за поставками и чуть чего штрафовали строжайше. Однако спирт также был необходим, и бондари уже сидели без дела.
Поворчав, мельник дал распоряжение двум братьям Берёзовикам переналадить млын.
Берёзовики из пришлых татар Тахтамыша, мужики плечистые полноватые, крепкие. Весь их род трудился на тартаке с незапамятных времён. Добра они нажили немного, но имели собственные дома и хозяйство, и жён из кривичей. Потому считали себя русскими, ибо по их разумению, какая из русских баб не лежала под татарином?
Какая из них не принесла ребёнка в подоле от татарского тартыги?
Армии отступали и наступали. Вместе с армиями шли ватаги грабителей и насильников. Но так уж распорядился Бог, что Пильница и в этот раз оказалась в стороне от важнейших исторических событий.
Здесь жизнь шла своим чередом, лишь изредка наезжали небольшие отряды русских, поляков, немцев, литовцев. Кто, в какой армии служит? - разобраться было сложно, но мужики дружно всем кланялись до земли, снимая шапки и желая вечного здравствования.
Лишь вооружённые команды покидали село, они дружно сплёвывали им вслед. Не потому что ненавидели ту или иную власть, тот или иной народ, ту или другую форму, но потому что в каждый такой визит исчезали из деревни самые красивые и молодые девушки. Их не воровали, наоборот, они сами влезали в кабины и кузова автомашин и весело смеясь, покидали родных, уезжая одни на Восток, другие на Запад.
Таким образом покинула деревню и Мутрёна Прокопчик. Ей было четырнадцать лет, но телом уже ядрёна, а круглым лицом красива. Нога, выглядывающая из под юбки, когда омывалась в реке, имела жемчужный оттенок и не только женихи, но и деды бородатые украдкой задерживали на ней взгляд.
Мутрёне приглянулся красивый унтер в ладно пригнанной форме, оказавшийся литовцем с русской фамилией Ершов. Он обещал оставить её в Вильно, у матери, пока не надолго сходит на Москву. Затем они поженятся и будут счастливы до глубокой старости.
Прокопчики поплакали, повздыхали, но делать нечего. Смирились. Через три года Мутрёна снова появилась в Пильнице с ребёнком на руках. Литовец сгинул под Брянском или где в другом месте... Родилась девочка, назвали её Анной. Литовская родня не признала ни Мутрёну, ни Анну.
Приняла их обратно лишь Пильница. Но родители были обижены на дочь. Когда-то они мечтали сделать её невесткой одного из Ольховичей, да и молодые Дафаренции вились кругом. Теперь она никому не была нужной.
Мельник взял её прачкой. Почти рядом с его подворьем стоял дом для работников и прислуги. В нём и поселилась Мутрёна с девочкой, обстирывая хозяев, а за отдельную плату и работников млына.
Тем временем русская армия выжимала немцев и их союзников австрияков и поляков из Белоруссии. За действующими частями шли военные строители. Они чинили дороги, восстанавливали разрушенные мосты и переправы. В составе таких команд было много инвалидов, потерявших не только здоровье на войне, но и близких,, которых ненароком походя, угробила война.
Мутрёна познакомилась с бывшим пластуном - разведчиком
Иваном Буяновым. Небольшого роста, коренастый пехотинец приглянулся ей своим темпераментом, острым умом, работоспособностью и весёлым нравом. Он с первого взгляда влюбился в восемнадцатилетнюю девушку и громко на всю округу заявлял, что убьёт каждого кто осмелится обидеть её. Никто не решался тягаться с Буяновым, потому что резать людей для него было делом привычным.
Будучи разведчиком, Буянов не раз бесшумно подкрадывался к вражеским постовым и вскинувшись, одним махом рассекал им горло большим кинжалом, подаренным ему каким-то кавказцем, видимо за подобную же услугу.
Ещё с год Мутрёна ждала иных предложений, но Дафаренции, осаженные отцом перестали ею интересоваться, а Ольховичи видели в ней лишь прислугу и только. Заигрывал один из Берёзовиков, но он был тартыгой, т.е. пьяницей, хотя и не глупым человеком.
Наученная, горьким опытом странствий вослед за случайною любовью Мутрёна поставила условие, что Буянов навсегда останется в Пильнице. Выхлопотав небольшую военную пенсию от царского правительства, Иван с радостью поселился в том же доме для прислуги у Позняков. Огромный сад, раскинувшийся вдоль реки напоминал ему Родину, что осталась в далёком Поволжье, под городом Самарой.
Вскоре у них родилась вторая дочь, потом третья, потом четвёртая. Потом нашёлся сын Ивана, это всё что осталось от прежней семьи, сгинувшей в горниле первой мировой войны.
Но пришла беда - отворяй ворота. Произошло событие, которое называлось странно: пролетарская революция. Объясняли по - разному, но все сходились во мнении, что раз царя нет, то нет и закона и теперь любая банда запросто может захватить власть.
Зачем банде власть? Опять никто не знал, считалось, что деньги для бандитов основная добыча.
Даже в Пильнице, люди поделились на сторонников революции и, её противников. Естественно, в противниках ходили все хозяева. Люди солидные и здравомыслящие. Молодёжь склонялась на сторону пролетариев. Иностранное словцо было звучным и малопонятным, но ёмким и привлекательным.
Пролетарий - от пролётки, лёгкой повозки, в которой ветер гуляет со всех сторон, а ты можешь гнать и гнать лошадей и не по делу совсем, а для удали; чтобы мир посмотреть и себя показать!
Берёзовики, хоть и пьяницы, но стояли на стороне хозяев. Они твёрдо были уверены, что крепкий хозяин - фундамент общества и никакая революция без крепкого хозяина обойтись не сможет.
Революция в России победила. В Минске организовалась Советская власть. Началась неразбериха. Заказы перестали поступать. Едва работал млын на муку и то с большими перебоями.
Стали наезжать некие комиссары, которые кричали и размахивали руками. Их бы прогнали, но комиссары под охраной боевиков, затянутых в кожанки и с винтовками или маузерами в руках.
Неохотно начинали верить в светлое будущее, но скоро вспыхнул мятеж первого Польского корпуса легионеров, сформированного Временным правительством в июле 1917 года. Корпус состоял из трёх пехотных дивизий, конницы и тяжёлой артиллерии и насчитывал до трёх десятков тысяч бойцов. Командовал корпусом генерал Довбор - Мусницкий Иосиф Романович, будущий главнокомандующий польской армией.
Его войска стояли на рубеже Рогачёв - Жлобин - Бобруйск. Далековато от Пильницы, но и сюда наехали агитаторы, звавшие на борьбу с властью антихриста.
Оба сына Позняка отправились защищать белорусские и славянские святыни от массоно - жидовского нашествия.
Отряды Белорусской рады с 19 на 20 февраля овладели Минском. Первого февраля в Минск вступили немецкие войска.
Мутрёна спрятала Ивана Буянова на чердаке дома Позняков. Сюда носила ему еду. Никто и не знал где Буянов. Считали, что скрылся он в лесу, опасаясь преследования от немецких оккупационных властей.
Брест - Литовский мир был заключён третьего марта 1918 года.
15 марта ратифицирован четвёртым Всероссийским съездом Советов.
Двадцать второго марта одобрен германским рейхстагом, а уже двадцать шестого подписан императором Вильгельмом.
Немецкий рейхстаг торжествовал. К власти в России пришла про немецкая партия Ленина, которого подкармливали спецслужбы и на подрывную работу партии которого, отпускались немалые средства.
Политика дальновидного Вильгельма принесла плоды. И он продиктовал рейхстагу свою волю: мир должен быть подписан немедленно.
Немецкие специалисты обязаны помочь новой власти укрепиться и мёртвой хваткой вцепиться в бразды правления.
Срочно изыскивались капиталы на восстановление промышленности, разрабатывались планы привязки российской экономики к немецким финансовым потокам, вербовались военные и гражданские специалисты для службы в ведомствах Троцкого, Чичерина, Дзержинского и других коммиссариатах.
Приехал такой специалист и на тартак. Пилорама была национализирована. Немец предложил оставить Позняка директором.
Вариводу посадили под замок. Отныне самогоноварение жесточайше каралось. Пьяниц, обязаны были местные власти выявлять, штрафовать и лишать заработков, если никакие другие меры воздействия не помогали.
Был объявлен " сухой закон".
Одними из первых поддерживали новую власть Берёзовики. Они громко рассказывали всем, что всегда отвергали пьянство и если бы не Варивода, они и в рот бы никогда не брали.
Вариводу отправили в Минск, откуда он больше не вернулся. По слухам свезли таких как он, под село Куропаты. Дальше их след на земле терялся.
Лет семь ещё, восемь Позняк директорствовал. Но где-то был схвачен один из сыновей его, боровшийся с Советской властью и не успевший уйти в Польшу. Арестовали и отца. А затем всю семью вместе с грудными детьми посадили на повозки и повезли по слухам в далёкую Сибирь, что за уральскими горами.
Директором стал старший из семьи Берёзовиков.
История четвёртая.
Лисавета, была младшей дочерью Григория Дубеня. Шустрая девчонка успевала и по хозяйству помочь и на речку сбегать и с подружками перемолвиться, нехитрыми своими секретами. Худенькая, но ладная, фигурой была в мать. Мать видная женщина, дородная, властная. Она имела пятерых дочерей и не одного сына. Дочерей воспитывала в чёрном теле. Давала задания и не дай бог их не выполнить к сроку. Рука тяжёлая, почти мужская. Она из семьи Змитровичей, что жили по соседству. Все Змитровичи отличались дородностью и физической силой. Но иногда рождались, один раз в пол ста лет "выродки", то есть вполне нормальные сыновья, не выходившие к зрелости своей ростом и дородностью, к тому же рыжие цветом волос.
Змитровичей прозывали "волками". За то, что рыжие дети вырастали бездельниками. Они становились бичами округи . Промышляли воровством, не чурались насилия. Не сеяли, ни пахали, не умели даже коня запрячь.
Так и жили волками. Ни одна из местных девушек не выходила за них замуж. Отдать дочь в такую семью, считалось кощунством.
Дед Лисаветы по матери, был именно таким. И прозывался: рыжим. Как будто не имел ни фамилии, ни имени. Зато отец был богатырём. Григорий Дубень весил килограммов под сто пятьдесят. Жирным нельзя было его считать, но упитан был крепко. Запросто гнул царские пятаки и ломал печную кочергу обжимая металл голой пятернёй.
Но не он верховодил в семье. Всем заправляла мать. Дисциплину она держала железную, не приведи Господи перечить ей под горячую руку.
Дочери постепенно выходили замуж, согласно возрастной очерёдности, никакой любви мать не признавала, сама выбирала жениха и если сходились в цене и во взглядах, легко расставалась с дочерью. Вертихвосток, подобных Мутрёне она не жаловала. Дочерям приказывала обходить таких стороной.
Когда подошёл черёд Лисаветы, она избрала Берёзовика младшего.
Тот был трезвенником. Стойко держался новых убеждений, власть ему доверяла, и лучшей партии для дочери в Пильнице и округе сыскать нельзя было.
Свадьбу сыграли. И хотя времена были тяжёлые, нашлась и самогонка и закуска. Соседи одобряли выбор и подарили Лисавете золотой крестик. Муж попенял за то молодой жене. Он стал атеистом и даже ездил в Острошицкий городок на сход, который постановил бороться с православной верой и всеми другими религиозными обрядами настоящим образом, чтобы сломить церковь, являющуюся опиумом для народа.
Там же в Острошицком местного попа загнали на лёд и заставили рубить прорубь. Поп плакал в бороду и слёзы застывали струйками на сильном морозе.
- Не менее тридцати градусов, - сказал кто-то в толпе.
Местные боялись показаться не стойкими перед городским начальством и молодёжь, в том числе Пильницкий Берёзовик лепили снежки и забрасывали ими попа, называя того чучелом, поповской харей и паразитом.
Заезжий комиссар всё же вмешался и, прекратив обстрел и ругань
выступил с речью, в которой клеймил мировой капитал и выкормышей мирового империализма в лице духовных поработителей коими является церковь и её сатанинские обряды.
Затем зачитали приговор. Церковь, как не признающая власть человека над собственной жизнью, лишалась каких - либо прав вообще. А служители культа обязывались по собственной воле прекращать свою деятельность; в противном случае можно было предавать их мучительной казни.