Прасковья рассыпалась в здравницах и благодарностях. Кое-как выбравшись из ожившей в этот вечер избы, я выдохнула и направилась к озеру освежить голову. Рожки месяца смотрели влево. Почему-то вид растущего серпа навевал тревогу, а внутри начало разрастаться непонятное беспокойство. Оно не прошло и потом, когда, столкнувшись с Казимиром в дверях хаты, я заметила, как тот прячет в усах счастливую улыбку. Зардевшись, мужчина опустил глаза и быстренько удалился. Неужели лед тронулся? Ну, хоть у кого-то все хорошо.
Балемила что-то напевая, убирала со стола. Завидев меня, улыбнулась, как мгновение до этого Казимир. Ну вот и славно. Поужинав, я поплелась к своему сундуку. Спать не хотелось совершенно, и мысли то и дело лезли в мою бестолковую голову.
Что ж за судьба такая? Куда так нещадно тащит, что аж со слезами, через боль. Что за голос в голове? Я никак не могла примириться с реальностью. Да и кто примириться, если ничего из происходящего со мной не поддается логике, воспринимается как сон? А не сон ли? Волки, Ырки, присухи. Жесть!
Явно дрыхну в больнице, обколотая чем-то забойным, чтоб не буянила и глючу потихоньку. А косы эти, потеря ста кило... Всегда ведь хотела красивую шевелюру и быть стройняшкой, вот психика и балуется, рисуя желаемое. Только в желаемое никак не впихивается невпихуемое - охранник со сломанной шеей и капюшоны, хрустящие в полёте, как передержанный тост, Ырка, который в глазки просил посмотреть. А если б не удержалась?
Лампадка в красном углу тихонько зашипела и, плюнув на прощанье маленьким язычком пламени, потухла. Пялясь в темноту, вдруг поняла как хорошо здесь, почти породному. Нравится вот так вот лежать на мягкой перине, слушать за печкой сверчка, как возятся в своём закутке мыши, как копошится в бревнах жук древоточец.
Крики, беготня и нестерпимая головная боль. Она валила с ног, заставляя корчиться и хрипеть, сжимая зубы. У многих из носа и ушей текла кровь. У тех, кто послабее - из глаз. Как же больно. Шатаясь, еле волоча непослушные ноги, я шла, даже не разбирая куда. Все плавало перед глазами, заливаясь багряными волнами и сполохами серого. Уши заложило, будто кто-то с силой давил на них снаружи. Хотелось бежать, но я превратилась в безвольную куклу. Все силы уходили на то, чтобы не упасть и держать сознание на грани. На шее затянулась петля. Не для того, чтобы душить. Но для того, чтобы тащить. Я упиралась, как могла.
Внезапно вокруг меня вспыхнул огонь. Маленькие разрозненные костерки быстро срослись в неразрывный круг. Пламя взревело, закрутилось вихрем и поднялось выше моего роста. У самых ног, опаляя жаром, завивались огненные языки. И тут, через прорехи в огне я увидела ЕГО.
...Тяжело дыша, села на своей лежанке. Смахнула со лба бисеринки пота.
ДОБРОЕ УТРО
ПОШЕЛ К ЧЕРТУ!
Рассвет только вступил в свои права, и ранняя серость ещё не успела уступить место полноценно взошедшему солнцу. Дверь открылась, и расчастливая Балемила внесла в дом два ведра, до верху полных молоком.
-В сенцах ещё одно. Корова то немолодая. Но такого удоя я и не припомню.
Чувствовала себя Христом, превратившим воду в вино.
-Идти мне надо, Балемила.
Та застыла, так и не поставив последнее ведро на лавку.
-А я баньку сегодня истопить хотела. Казимир дичи принесёт к обеду... - Но глядя на моё угрюмое лицо, лишь спросила: а как же мы?
-Согда у вас есть. Аль забыли?
Балемила наконец то поставила ведро. Накинув чистую тряпицу на горлышко большого жбана, слила в него молоко, процедив.
-Я на тризне вчера слышала, что Бермята хочет оставить тебя.
-Не могу остаться. Идти мне надо.
Как же бесит эта безмозглая упрямость, слепая вера в это "надо". А я даже не знаю куда иду. Вот сейчас выберусь за ворота городища и что? Топать куда глаза глядят?
Балемила без дальнейших слов принялась собирать мою котомку. Положила одежду, снедь. Потом стала накрывать на стол.
-Я ополоснусь пока, на озере?
Не дожидаясь кивка, я забрала свои нехитрые пожитки: поневу и пояс с очельем. Пока городище ещё не сильно ожило, глядишь и не увидит никто, как я тут в одной рубахе разгуливаю. Быстренько пробежалась до озера, нашла более-менее закрытую камышами запруду. Естественно вода за ночь остыла. Расплела косы, сбросила рубаху и, осторожно ступая по незнакомому дну, вошла в озеро. Бодренько. Волю наплававшись, подобралась к камышовым зарослям, выискивая мыльник. Его склизкий сок прекрасно вспенился в ладонях и на волосах.
Вскоре выкупанная и одетая я сидела на берегу и сушилась. Знала бы, что так долго будут сохнуть волосы, ограничилась бы только купанием. Солнце, будто напившись озерной воды, распухло, налилось красно-жёлтым, разрослось, окрашивая окрестности в приятные тона. Вскоре они набрались яркости и четкости. В городище пришёл новый день.
Когда я вернулась, Балемила оторвалась от привычных хлопот:
-Где бродишь, ученица? Тут заходил кое-кто.
Я не спрашивала, дожидаясь, пока женщина сама расскажет и отчего-то почувствовала, что не уйти мне сегодня за тын.
- Прасковья прибегала, искала тебя. Нарослав как глаза открыл под утро, так и есть попросил. Сам. Кланяться тебе велела.
-Что ещё говорила? Может, приходил к ней кто?
-Ага, приходил. - Балемила хитро заулыбалась. - Поймала Прасковья присушницу. Кто ж знал, что дочкой волхва окажется?
Я недоверчиво посмотрела на женщину, но та не заметив, продолжила:
-Воно как оказалось. Присушить присушила, да перестаралась видать. Не по вере то. Ой, не по вере. Морок наводить недоброе дело. На капище сходила бы, Ладе требу принесла, да и попросила б у заступницы. Глядишь, и смягчилось бы сердце ретивое. Так нет. Своевольная у нас Буслава.
Ноги не шли к воротам. Я уже и котомку свою в руки брала, но никак не могла найти в себе силы решиться. Все оттягивала этот момент. А к обеду поднялся гвалт. Буслава криком кричит. Знать не вняла девка совету, не убрала присуху. Вот и мается ожогами теперь. Шутка ли боль такую терпеть? Я уж было собралась идти к ней, но во дворе у Балемилы вдруг быстро стала собираться толпа.
Сначала народ просто шушукался. А когда, раздвигая людей, вперёд вышел волхв собственной персоной ведя за собой красную от злости и боли Буславу, откровенно загалдел. Причём выкрики порой доносились весьма недружелюбные и недвусмысленные:
Кажется, дело приняло нехороший для меня поворот. Волхв вышел вперёд и, став перед толпой, молча смотрел на опешившую меня. В наступившей тяжёлой тишине были слышны только всхлипы страдающей от боли девчонки. Впрочем, мучения не мешали ей бросать на меня злобные мстительные взгляды. Приехали.
-Ты почто на мою дочь болезу навела, ведьма? - Ничего тихого и торжественного как тогда, в момент сотворения тризны, в голосе волхва не было. Маленькие глаза смотрели колко и зло, дырявя и обещая не самую легкую для меня расправу.
-А почто твоя дочь ненаглядная на сына Прасковьи болезу наводила? - Выглянувшая из хаты Балемила обвела толпу тяжёлым взглядом. - Разве так своего добиваться? Чуть до тризны парня не довела.
Я с благодарностью посмотрела на вступившуюся за меня женщину. Но боясь, что такое проявление заботы, может навредить Балемиле, остановила ее взмахом руки. Глянула прямо в колючие глаза волхва и, расправив плечи, принялась держать ответ.
-Меня просили помочь, я помогла. Нарослав со дня на день на ноги встанет. А кто повинен в содеянном, тот наказан. Если дочь твоя присуху из дома Прасковьи не уберет да навет свой не снимет, маяться ей от наговора своего, пока не одумается. Такими делами сердце не завоюешь, в узел волю не завяжешь. Вопросы есть?
Волхв запыхтел, но сдаваться не собирался.
-Вред причинила чаду моему! По закону судить тебя буду, ведьма!
-Так не ты один суд чинишь, аль забыл? - Из толпы вышел Бермята. - Судить мы только своих можем, она же - пришлая. Акромя того, не вижу ни в помыслах её, ни в деяниях лихого. Мор сняла с голов наших. Нарослава на ноги поставила. А что девка твоя злыдню учинила, то по твоему только недогляду, Белояр.
Народ зароптал. Но открыто высказываться и соглашаться с очевидным не спешил, ибо волхв был не последним человеком в городище. А по существу - так и первым был. И часто слово его было законом. Это он и требы принимал, и богов о заступничестве и удаче просил. А если глухи оказывались боги, значит треба была недостаточно хороша.
Ууу, насквозь тебя вижу. Я закипала.
-Ещё раз повторю тебе, волхв. Пусть дочь твоя отступится от того, что задумала и уберет непотребство из хаты. Пусть сожжет его на капище, а наговор свой оборотно скажет. Тогда и боль пройдет, и ожоги сойдут.
-Святотатство и колдовство. - Взревел Белояр. - Не бывать тому в нашем городище! Пришлая с болот явилась, в доверие втерлась. Может сама тот морок и наслала, чтоб потом добротой прикинуться. А сама чадо моё погубить хотела. На капище её!
Как у каждого пса задиры есть свои прихвостни, так и тут не обошлось. Жопализы подскочили, скрутили мои белы рученьки и поволокли а озеру, а оттуда - на обрядовый холм. Как-то даже не верилось, что весь этот бред происходит со мной. Вот она благодарность человеческая. Я упиралась как могла, но силы были неравными. Народ протянулся следом.
Шустренько приковали к толстому столбу. А вот это, на мой взгляд, было совсем лишнее. Набравший силу день стал палить солнцем. Попить мне естественно никто не предложил. Будучи уверенной, что скоро вся эта бредятина закончится, я не особо волновалась насчёт своего будущего. Причина для суда была нелепой, а обвинение необоснованным. Потому я справедливо полагала, что волхв шумит больше по злобе своей да потому, что дочурка его перед всем городищем опозорилась. Вот и хочет проявлением власти глаза отвести, суд этот показной устроил. Если б Буслава сделала все так, как надо, ничего бы вообще не было.
Но когда помощник метавшего молнии седобородого стал сооружать у моих ног что-то, очень похожее на пионерский костёр, у меня закрались сомнения. Что ж вы мать вашу творите?! Сам волхв с независимым видом стал насыпать вокруг моего столба маковые зерна. Получалась тонкая чёрная дорожка. Ты б меня ещё мелом обрисовал, идиот!
-Родичи! - Торжественная пауза. Ну актёр, ну актёр! - Сильно моё убеждение, что по доброте душевной пригрели мы у очага нашего змею страшную, морок сеющую.
-Ох, не преувеличивай! Змеюка - то дочурка твоя, что парня чуть к праотцам не отправила.
Чего-то мне становилось страшно и резко захотелось свалить. Вот прям очень-очень. И сейчас!
Зыркнул глазищами так, что я прикусила язык, изображая несломленную гордость. Тряслась я, надо сказать славно, ибо столько фанатичного и чисто злобного блеска было в глазах волхва, что в мгновение стало ясно: о справедливости суда вопрос не стоит. Даже Бермята, что так рьяно вступился за меня, сейчас своё недовольство выражал чисто внешне - хмурился, сжимал кулаки. Но прервать сатанинский обряд почему-то не спешил. Ой, темнота, темнотища! Балемила единственная, кто попытался хоть как-то повлиять на ход событий. Но прихвостни Белояра оттолкнули ее. Женщина теперь только тихо плакала и заламывала руки.
И эта моя судьба? Психушка, а потом костёр инквизиции?
-Попросим у Перуна батюшки помощи, у Купало щедрого помощи. Чтоб огнём своим очистительным показал нам тёмные намерения да деяния. Да изгнал бы силу тёмную из городища нашего, да со светлого капища.
Вот так вот да? Это значит я сила тёмная? Ну, паскуда. Счас я бороду то тебе прорежу, пообскубаю к чертям собачим!
Я задернулась, лязгая цепями, но по знаку волхва помощник поднес горящую палку к разложенному у моих ног хворосту. Блин!!! Откуда-то пришла совершенно неуместная в данный момент мысль, что гореть заживо, наверное, дико больно. Я запаниковала. Внезапно испуганно вскрикнувшего парнишку парнишку подняло в воздух. Он засучил ногами и стал синеть.
-Нет! - закричала, как безумная. -Не убивай его.
Народ, кто упал на колени, а кто - глаза по пятаку - принялся драпать с холма. Волхв застыл столбом, глядя, как его помощник беспомощно болтается над землёй, явно цепляясь за последние свои секунды.
-Не убивай.
Ноги стали подкашиваться. С облегчением увидев брошенного на землю, но живого мальчишку, почувствовала, как глаза застилает туман. И кажется, потеряла сознание.