Это, наверное, получится очень странная сказка. Даже в том, что это будет именно сказка я не очень уверен. Откуда она пришла ко мне? Может ее нашептал мне уставший, но бодрящийся ночной подъезд, может навеял ветер из незакрытой за собой книги, а может, мне стало просто невыносимо душно без сказок, где все так неназойливо сложно и никто не требует быть серьезным и насупленным и понимать все до конца... Не знаю, но речь не обо мне. Речь об ослике.
На опушке какого-нибудь обычного леса жил-был маленький ослик. Точнее, наверное, все-таки "был", потому что жизнью это назвать сложно. Жизнь это когда работа, семья, дети, цели какие-то, а тут... Ну да ладно, не мне судить. Просто, этот ослик все время только и делал, что ходил по кругу. Это у него с детства, наверное. Вот ходит и ходит. И ест на ходу и спит на ходу, а об остальном в сказке и умолчать можно. Вот такая вот картина и добавить к ней, в общем, нечего... Но тут кончается вступление и начинается... короче, все остальное.
Ослик был молод и ходил по кругу. Вокруг большого, как дерево шара. В нем хранились ответы на все вопросы и поэтому люди благоразумно заколотили его досками и посадили вокруг крапиву. Мудрецы, отчаявшиеся понять этот мир самостоятельно, приходили иногда к шару, но натыкались на крапиву и останавливались. Наверное, в крапиву они не могли полезть даже за всем знанием вселенной. Или, что тоже возможно, видели они в жгучем препятствии знак свыше и не смели перечить. Как бы то ни было, мудрецы приходили, смотрели на недосягаемый шар сквозь крапиву и доски, гладили ослика по жесткой холке и удалялись, насорив бессовестно молчаливыми цитатами, да бесконечными шелестящими "М-да". Потом мудрецы совсем перестали появляться. А ослик остался и как прежде ходил по кругу. За все эти годы у него под копытцами родилась узкая аккуратная тропинка, уютная и радующая. Казалось, что она ведет только вперед и совсем чуть-чуть, несущественно забирает в сторону. Как будто от ветра.
По выходным к ослику приходил лесник и кормил его морковкой. Ослик не понимал, почему именно морковкой, ведь он не очень-то ее любил. Маленький герой не понимал, что лесник кормил его редкой радостью в таком примелькавшемся мире - удивлением. Это был добрый лесник. А плохие туда и не ходили, логично предположив, что препятствий, ослов и ответов достаточно и в других местах. Ну и черт бы с ними.
Только не подумайте, что в жизни нашего ослика вовсе не было разнообразия. Когда-то давно у одного мудреца он увидел часы и запомнил навсегда ту неторопливую точность и педантичность, с которой они двигались. Иногда он изображал из себя толстую и неповоротливую часовую и еле передвигал копыта, потом весело пускался в галоп, словно отсчитывая стремительные песчинки секунд. Притворяться минутной стрелкой ему не очень нравилось, но он вышагивал и с ее скоростью, просто чтобы никого не обидеть. Если он чего и боялся, так только этого - кого-то обидеть. Ну, может еще, что земля обвалится прямо у него под копытами и ему не по чем будет идти.
Ослика можно было бы назвать одиноким, если бы его это хоть сколько-нибудь волновало. Лесное зверье выбредало на опушку редко, да и было оно все сплошь хмурым и неразговорчивым, а птицы давно высокомерно отринули все земное вместе с осликом и его непонятным существованием, относясь к земле как к кормушке, да посадочной площадке, словно была она чем-то вроде позорного низменного прошлого, от которого им не дают отделиться полностью. Люди слишком боялись тех ответов, что скрывались в прозрачном шаре, закутанном лепестками подгнивших досок. Только лесник изредка приходил покурить на крепком низком пенечке, да покачать головой на ослика, да на разлившийся на горизонте желток заката. Он не искал ответов и потому не боялся их. Он просто был лесником. У него даже борода была с зеленцой, за что над ним тихо посмеивались деревенские, когда он заходил попить самогоночки с мужиками или еще за чем-нибудь необходимым. Ходил он вечно в своей старенькой, но неизменной - на любую погоду - шапке-ушанке без ушей, да последний год - еще с аккуратно вырезанной из орешника палочкой. Ослик любил наблюдать за ним искоса, не прекращая свой неизменный путь вокруг отринутого откровения. Ему нравилось смотреть, как старик выходит из леса, щурясь от яркого предзакатного солнца, ковыляет до любимого пенька, достает скрученную загодя папироску и по-барски, вальяжно, прикуривает от зеленопламенных охотничьих спичек, выпускает свалявшийся дымок и, хмыкнув в бороду, добродушно бросает ослику: "Шо, все топчешь, животина? Ну, топчи, топчи. Женку ты б так топтал". Еще, если жарко, лесник стягивал свою ушанку-инвалидку, а потом, будто вспомнив что-то торопливо, натягивал обратно.
Однажды ослик услышал шум за спиной, потом ощутил удар и потерял сознание. Очнувшись, он оглянулся и увидел горб гигантского оползня, наконец, воплотившего свою мечту.
Он потоптался немного на пыльном неразговорчивом кургане, что взгромоздился на прозрачном шаре, досках, крапиве и аккуратной узкой тропинке, бывшей для ослика домом, и заснул прямо на земле. Он не двигался несколько дней, но ничего не менялось. Даже лесник так и не появился покурить на закате, от которого он, казалось, и прикуривал свои помятые папироски. Может старик погиб под завалом, а может просто смотрел на закат с другого места. Ослик не знал. Ему стало еще тоскливей оттого, что он больше никогда не услышит пролезшую сквозь зеленоватую бороду вечернюю фразу. Вышло, что смысл жизни может потерять даже существо, его, казалось бы, никогда не имевшее. Дела...
На следующее утро ослик встал и, уныло ковырнув копытцем склизкую глину, побрел куда глаза глядят. Он шел долго и грустно, сквозь города и леса, переходя улицы и огибая болота. Дети вились вокруг него, что-то весело крича, и завязывали ему уши узелком, отчего те непривычно свисали на глаза, раскачиваясь при ходьбе.
Он шел дальше и ветер протяжно налетал то спереди, то сзади, так же как и тогда, на опушке, когда ветер полкруга подгонял ослика, а потом наоборот, словно играясь, упирался лоб в лоб, не давая идти. Ослик понял, что как бы ты ни шел, все равно идешь по кругу, все дело в том, успеешь ли ты его вернуться к тому от чего ушел.
Одна девушка с тонкими пальцами и молчаливым голосом целый месяц шла с ним рядом, положив руку ему на холку. Ее глаза искрились пониманием и заботой и в каждом, казалось, горел хрустальный шар с ответами на все вопросы. Люди сторонились ее, а дети улыбались, хватаясь маленькими ладошками за длинные, хрупкие пальцы. Она всегда говорила: "Сегодня такая замечательная погода, а завтра будет еще лучше". Даже когда шел дождь, она мерзла в промокшем платье, а дрожь заставляла руку трепать ослику редкую гриву. Ослику нравилась эта фраза, а девушка умудрялась каждый раз говорить ее по-новому. Однажды паренек на велосипеде чуть не наехал прямо на них, но вовремя затормозил, потом молча поехал рядом. Ему было сложно ехать так медленно, удерживая равновесие, поэтому он бросил велосипед и пошел пешком. Они вышли из города втроем, ослик почти веселый - посередине, а двое влюбленных - по бокам. Их пальцы встречались у него на спине и стыдливо отодвигались, будто застигнутые врасплох.
Однажды утром, чуть наклонившись к ослику, парень сказал: "Наверное, тебя нужно было бы занести в красную книгу, или в книгу рекордов, но ведь это смотря что считать неповторимым и исчезающим, так ведь? Ты ведь тоже не знаешь где было начало у круга, по которому ты ходишь, правда?" Он понимал все на свете, этот парень. Ослик не знал, зачем он сказал это. Парень был немым, и эти два предложения так и остались единственным, что он сказал за всю жизнь. Не были эти слова чем-то неисправимо нужным или непоправимо правильным, просто он хотел хоть немного согреть сонный утренний воздух. Ослик не понимал, но любил людей.
Когда они вошли в очередной лес и полдень, где родник радостно и неотступно рвался к небу мелодичными хрустальными рывками, девушка произнесла: "Сегодня самая прекрасная погода, а завтра я уже буду радоваться не только ей". Парень чуть заметно кивнул и они остановились, наконец-то соединив стеснительные руки. Ослик, не останавливаясь, закрутил лихой вираж и, сорвав влажную веточку земляники, вложил ее в изящные пальцы девушки. Они улыбнулись друг другу на прощание и чуть виновато ушли строить свой дом и свой мир. Ослик побежал дальше, разбрызгивая росу и неотличимые от нее слезинки. Ему захотелось сделать круг побыстрее и вернуться сюда в такой же влажный искристый полдень.
На сухом, прожаренном и взмыленном закате, ослик вошел в большущую мраморную арку никогда не знавшую ворот и подошел к трону престарелой королевы, в глазах которой были все вопросы этого мира. Они цеплялись за длинные поседевшие ресницы и давили на нее похуже увесистой жесткой короны. Вместо скипетра и державы в руках ее был клубок и спицы и она иногда вязала пушистые шерстяные салфетки, на которые так приятно было ставить убаюканную в ладонях чашку. Ослик лег у ног королевы и заснул. Ему приснились оторванные от шапки лесника уши, порхающие на огромном, уходящем в небо дереве земляники, колющем глаза крошками росы, так неотличимой от слез. Ослик так и остался с королевой. Утренний запах кофе на уютных салфетках напоминал ему закатный запах махорки и нежный оттенок струящегося под ногами ветерка. Королева связала ослику маленькое, переносное счастье, он лишь улыбнулся в ответ, успокоив, что не собирается ее покидать. Он словно котенок игрался с выпавшим из ослабевших рук клубком, а королева изредка надевала на него свою корону, когда голова ее совсем уставала от давящей роскоши или задавала ему один из поселившихся в ней вопросов. Ослик лишь лукаво опускал голову, вспоминая немого парня, который все понимал и его жену, которая все скажет за него. Одной единственной фразой.
Ослик неожиданно осознал, что мир не задет вопросов и не дает ответов, он не прячет от человека какой-то таинственный и недосягаемый смысл жизни, мир просто идет по кругу. Так же как он, ослик. Почему-то от этого сходства ему стало не по себе и он потеснее прижался к ногам задремавшей старушки. Недовязанная салфетка грациозным осенним листом спланировала ему на нос. Он чихнул и, успокоившись, закрыл глаза...
Вот такая вот вышла сказка. Если вам не понравилось, то советую плотно закрывать за собой книги, не разговаривать с прокуренными унынием подъездами и не пить кефир хотя бы два часа после просветления.
И еще, если кому-то стало интересно, что же все-таки ослик пил все это время, можете отыскать тот самый прозрачный шар - он ответит на все ваши вопросы, если конечно не испугаетесь. А дорогу спросите у ослика, он вечно бродит где-то в округе...