Трещев Юрий Александрович : другие произведения.

Скиталец

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Юрий Трещев
   Скиталец

роман

  
  
  
  
   1.
  
   Три дня и три ночи Мольер плавал в темноте чрева кита и очнулся.
   Лицо у него было несколько удивленное и сомневающееся.
   Он увидел стены, прорезанные узкими окнами с мелким переплетом, ряды коек, серое сукно одеяла, угол подушки и лицо незнакомца, украшенное синяком.
   Понимая, что с ним что-то не так, Мольер потер глаза.
  -- Я вижу, ты удивлен?..
  -- Где я?..
  -- Там же где и все... твой отец теперь государство... так что живи и радуйся... - слегка в нос сказал незнакомец и, откинув одеяло, потянулся с хрустом в костях. - Тебя как зовут?..
  -- Мольер...
  -- А меня Хан... расскажи, как ты сюда попал...
  -- Не знаю... мы плыли на пароме вдоль западных островов... их еще называют блуждающими... с заходом солнца установился штиль, качка прекратилась, казалось, паром плыл по воздуху, огибая дымчатые утесы, облака... стайки дельфинов ради одного удовольствия поднимались над гладью и парили, грациозно помахивая своими плавниками, точно крыльями, потом снова ныряли в воду...
  -- Продолжай...
  -- Среди ночи поднялась буря... я свалился на пол, когда паром налетел на скалы, перевернулся и застрял между ними... видя кругом общее безумие, я через окно выбрался наружу... в ту же минуту паром резко наклонился, и меня смыло волной за борт и потянуло в темноту головой вниз... на самое дно... я понял, что тону... лунный свет сменился мутным свечением, в котором мелькали какие-то тени похожие и на рыб, и на людей...
  -- Может быть, черти?..
  -- Не знаю...
  -- И что они с тобой сделали?..
  -- Они потащили меня куда-то еще ниже...
  -- В преисподнюю, куда же еще... по кратчайшей дороге все под гору... - Прикрыв рот ладонью, Хан рассмеялся и приобрел сходство с китайцем.
   Рассмеялся и Мольер сонным смехом.
   Зевая и пошатываясь, они оделись, вышли в галерею и смешались с толпой детей, многие из которых не ведали ни колыбели, ни объятий родителей.
   Топот и крики будили гулкое эхо под сводами галереи, по которой когда-то ходили монахини своей неслышный поступью, покорно склонив головы и перебирая четки ради умерщвления плотских мыслей. Вполне возможно, что некоторые из них были замурованы в нишах стены и в полу, выложенном каменными плитами.
   Казенное учреждение занимало здание бывшего женского монастыря...
   Толкаясь, дети высыпали во двор, обнесенный оградой с аркой ворот, вдоль которых прохаживался однорукий сторож, инвалид войны, по виду старик, если не по годам. Его звали Цербер...
  
   * * *
  
   Миновало короткое, знойное лето.
   Прошла дождливая осень.
   В томительной неопределенности потянулась зима.
   Всю зиму Мольер жил рассеянной жизнью, блуждая взглядом в облаках. Что он там видел, одному богу известно.
   Однажды Мольер увидел бога во сне. Он был похож на деда в гробу, такой же старый и одинокий. Мольер проснулся среди ночи весь в слезах и уже не мог заснуть.
   Закутавшись в одеяло, как в саван, он записал свой сон, не прибавив ничего лишнего.
   Филин, учитель литературы с интересом отнесся к сочинению Мольера и пригласил его к себе домой для частной беседы.
   Жил он во флигеле отдельно стоящего дома.
   Дверь Мольеру открыла жена Филина, высокая стройная женщина уже не первой молодости, с манерами и меланхоличным взглядом. Она была похожа на мать Мольера, черты которой он находил в каждой женщине.
  -- Входи, муж предупредил меня о твоем визите... он задерживается, не знаю, почему... ты садись...
   Мольер сел.
  -- Расскажи мне о себе...
   Путаясь от волнения в словах, повторяясь, Мольер рассказал ей всю свою историю...
  
   Мать Мольера была артисткой и одно время блистала на сцене, а отец служил другим музам. Он писал романы. Театр он находил вульгарным.
   Мольер не был похож ни на отца, ни на мать. Он пошел в деда.
   Дед был созерцателем.
   Мольеру исполнилось 5 лет, когда дед умер.
   Ему запомнилось кладбище и лицо деда. Он казался живым. На лице сквозь пудру проступали рыжие тычинки волос.
   Мольер стоял у гроба с букетиком фиалок и зонтом того же цвета.
   В тот день была неустойчивая погода. Шел дождь вперемешку со снегом.
   Ночью после похорон деда Мольер видел семь разных снов. В одном из снов дед встал из гроба и полетел ногами вперед над самой землей. Мольер следил за ним, пока он не превратился в портрет, который висел над его кроватью. На вид ему было не больше 50 лет, долговязый, лицо худое, вытянутое с раздвоенной бородкой, несколько удивленное и сомневающееся.
   В семье Мольера баловали. Он рос под присмотром меняющихся чуть ли не каждую неделю гувернанток, прежде чем его отдали в английскую школу, которая в представлении отца должна была дать ему светское образование и воспитание.
   В 9 лет Мольер уже говорил на нескольких языках, играл на скрипке, увлекался он и сочинительством, но был непостоянен в своих привязанностях.
   Летом родители Мольера предприняли путешествие по морю. Они болели от качки, и Мольер вышел на палубу. Он стоял и смотрел на плавающие посреди моря острова, казавшиеся голыми, безжизненными.
   Заходящее солнце облило их золотом и скрылось за горизонтом, но его отблески еще бежали по волнам.
   Приближалась ночь. Пронизывающая сырость уже ощущалась во всем и палуба пустовала.
   Увидев на корме девочку в лиловой панаме, Мольер невольно спрятался в тень.
   Девочка смотрела на море и украдкой наблюдала за Мольером.
   Море было серое, а нависающее над ним небо бесцветное, отделенное от моря красной полосой горизонта.
   Смутно улыбнувшись Мольеру, девочка прошла мимо.
   Вскоре и Мольер вернулся в каюту.
   Родители о чем-то спорили.
   Мольер лег и заснул, обнимая подушку, которая, сама того не подозревая, таила в себе сновидения и все то, о чем он не осмеливался даже думать...
  
   Жена Филина слушала историю и улыбалась.
   День угасал.
   В окно влетали желтые бабочки, стайками и по одной.
  -- Продолжай... что же ты замолчал?..
  -- Ночью паром налетел на скалы... родители утонули, а я чудом спасся... очнулся в камнях укрытый кружевами пены...
  -- Тебе пора... - сказала жена Филина и пригладила волосы Мольера рукой.
   Мольер невольно пригнул голову. Его уже давно никто не ласкал.
   Оглядываясь, Мольер вышел на улицу.
   По горбам крыш катилось багровеющее солнце.
   И уже тьма-тьмущая.
   Ночь.
   Лишь в окнах библиотеки горел свет.
   Свет погас.
   Мольер стоял, не шелохнувшись, близоруко вглядываясь в темноту за стеклами.
   В соцветиях жимолости ему увиделся птичий профиль Филина, страшный, страдающий.
   Мольер в ужасе отступил от окна и устремился прочь...
  
   Длилась ночь.
   Старикам снились сны, а дети видели видения.
   Это была длинная ночь. Казалось, она никогда не кончится.
   Утром тело Филина нашли лежащим на полу в библиотеке. Он лежал на спине, скорчившись, как мертвая птица. С ним случился удар, связанный, по всей видимости, с мучившей его подагрой...
  
   После похорон Филина Мольер долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал.
   Проснулся он среди ночи как от толчка.
   В комнате царила какая-то странная тишина, пугающая и торжественная.
   Он невольно закрыл глаза, увидев в проходе между кроватями фигуру матери.
   Его охватил трепет.
   Лицо матери было бледное с желтизной.
   Когда Мольер открыл глаза, в комнате уже никого не было. Мать ушла в темноту, откуда пришла.
   Какое-то время Мольер лежал и слушал лепет листвы, похожий на мелодию, которую ему когда-то напевала мать, потом торопливо оделся и выскользнул в окно...
   Мольер шел к морю. Иногда он сбивался с пути, описывал петли и когда он готов был уже сдаться, вдруг открывалась дорога.
   Ближе к рассвету Мольер вышел к речному вокзалу.
   На причале было людно, и он укрылся за сараем, где сушились сети.
   Дождавшись темноты, он пробрался на паром и заполз в затянутую брезентом шлюпку.
   Около полуночи паром отошел от причала.
   Среди ночи разыгралась буря.
   Мольер выбрался из укрытия на палубу, которая вдруг резко наклонилась, и его смыло волной за борт. Нигде не было видно земли, лишь пена вскипала со всех сторон на гребнях волн, которые несли его на себе неизвестно куда.
   Под утро море выбросило Мольера на птичий остров.
   Буря не утихала. Дождь лил как из ведра, Мольер промок до костей, а порыв ветра едва не унес его со скалы.
   Он заполз в расселину и заснул.
   Когда он проснулся, было уже совсем светло.
   Выглянув из расселины, он увидел дикие скалы, обвитые туманом.
   Донесся звон колокола.
   Звон колокола повторился.
   Мольер встал и пошел, пошатываясь. Он шел пока не наткнулся на ступени узкой лестницы, которая привела его к дому смотрителя маяка.
   Нерешительно постучав в дверь, Мольер сел на ступени.
   Все происходящее напоминало какой-то давно забытый сон.
   Почувствовав прикосновение, он вздрогнул.
   Перед ним стояла высокая стройная женщина с рыжими вьющимися как у цветка гиацинта волосами.
  -- Как ты здесь очутился?.. - спросила женщина, ощупывая его рану на голове.
   Мольер отозвался вымученной улыбкой.
   Незнакомка помогла ему встать.
   Уложив Мольера на кровать, она перевязала ему рану на голове.
   Мольер что-то попытался объяснить женщине, но говорил до того темно и бессвязно, что она только покачала головой.
   Три дня и три ночи Мольер плавал в темноте. В этом темном плавании, где он только не был. Был он и в странах, которых никогда не видел.
   Очнулся Мольер в тишине.
   На море установился штиль.
   Мольер лежал, разглядывая потолок, напоминающий облачное небо.
   "Я уже видел это небо..." - подумал он.
   Где-то открылась дверь. Послышались голоса, шаги.
   Свет озарил облака и в облаках угрюмое лицо бога.
   Мольер в ужасе отшатнулся, но это был не бог, а Каин, директор казенного учреждения...
  
   Побег рассматривался в казенном учреждении как преступление.
   Мольера наказали.
   Ночь он должен был провести в чистилище. Так именовался сырой подвальный этаж с низкими сводчатыми потолками, в котором водились крысы и привидения.
   Вслед за молчаливым Цербером, Мольер спустился вниз по осыпающимся неровным ступеням.
   Цербер открыл дверь кельи.
  -- Здесь их целая семья... - утратив привычную молчаливость, заговорил он и улыбнулся с таким видом, как будто и сам был из этой семьи.
  -- Что-то они не появляются...
  -- Появятся, еще рано...
   Цербер говорил, а Мольер стоял и оглядывался.
   Донесся унылый жалобный вой.
   Мольер вздрогнул и притиснулся к Церберу, который на полуслове оборвал свою бессвязную речь.
  -- Не оставляй меня здесь одного...
  -- Не могу, Каин меня уволит... - Цербер помахал фонарем, осветившим расписанные сыростью стены и продавленную кушетку.
  -- Тогда иди, если не можешь остаться... - Мольер лег на кушетку.
  -- Я тут поброжу, пока ты не заснешь... - Цербер вышел, оставив дверь открытой.
   Шаги Цербера затихли.
   Мольер остался один в разлитой вокруг темноте.
   Он лежал и вспоминал свое путешествие по морю.
   Его насторожил какой-то странный звук.
   Он открыл глаза и с изумлением глянул вокруг. Он был в доме деда, который сгорел спустя несколько дней после его смерти.
   Показалось, что кто-то окликнул его по имени.
   Мольер пугливо обернулся.
   Девочка в лиловой панаме прошла мимо и потерялась среди хаоса каких-то странных вещей, напоминающих театральный реквизит.
   Мольер устремился за ней, пересек коридор с портретами артистов, покрытыми слоем пыли, спустился по лестнице и очутился в зале с множеством дверей.
   Зал выглядел пустым и заброшенным, стены были затянуты лесами, но на сцене что-то происходило.
   Мольер направился к сцене, обходя кучи мусора. Он шел и шел, описывая петли, но не мог приблизиться к сцене, несмотря на кажущуюся ее близость.
   Почувствовав запах дыма, Мольер остановился и глянул по сторонам.
   На стенах зала появилась тревожная игра красок.
   Сквозь стены прорывался огонь. В некоторых местах они уже украсились языками пламени.
   Мольер стоял и смотрел.
   Пламя гипнотизировало. Оно подползало, свиваясь кольцами, поблескивая чешуей.
   Сцена медленно вращалась, и артистов он видел теперь со спины. Все их движения были какими-то неестественными, вымученными.
   Сцена повернулась, и стали видны их вспученные тела и лица с пустыми глазницами, раскрывшимися как окна в ожидании смерти.
   Это были пустые куклы, музейные экспонаты, у которых от пламени лопнули и провалились глаза.
   Неожиданно из-за кулис, в которых огонь выел округлую дыру, окаймленную бахромой, вышел Филин. Лысый, горбоносый, на подбородке шрам. В руках он держал горшок с цинниями.
   Скользнув взглядом по сцене и оценив ситуацию, он что-то пробормотал и исчез.
   Пламя подползало все ближе и ближе.
   Когда оно, как Левиафан, уже готово было проглотить Мольера, он попятился и наткнулся на висевшие листы жести. С их помощью имитировали гром.
   Грохот потряс Мольера. Он закрыл голову руками.
   Обгоревшие гардины упали на пол и освещенные обычным светом вещи постепенно приобрели разумные очертания и формы.
   Какое-то время Мольер бродил по коридорам, не зная, найдет ли он выход из этого кошмара.
   Он толкнул дверь. Дверь распахнулась и он очутился в доме деда.
   Мольер потер глаза.
   Все как обычно.
   Дед сидел у камина и раскладывал пасьянс, отец прогуливался по залу с гувернанткой, возбуждая у нее смех, пожалуй, слишком вольный, а мать стояла у зеркала, которое что-то приоткрывало, что-то утаивало. На ней было жемчужно-серое платье. Она подводила глаза, пудрила щеки и облекалась той обманчивой привлекательностью, какой облекаются все женщины.
   Мольер изумленно оглядывался. Часть стены была освещена отблесками зари, словно заревом пожара, и он все еще ощущал запах дыма.
   Заря погасла.
   Появление Филина, который держал в руках горшок с цинниями, вызвало замешательство.
   Филин что-то сказал матери. Говорил он с заметным акцентом.
   Мать рассмеялась и обернулась. Смех преобразил ее. Она стала похожа на девочку 13 лет.
   Смеясь, она подошла к окну.
   Из окна открывался вид на море.
   Был вечер, на море царил штиль, скалы, поблескивали как огнистые камни, а кипарисы горели точно свечи.
   Створка окна приоткрылась, и по комнате пробежал ветер. Он принес запах мирта, лавра и цветущего винограда.
   Мольер вздохнул и закрыл глаза.
   Казалось, он унесся в небытие, но нет, рука его слепо искала руку девочки в лиловой панаме, а учащенное дыхание перебивалось невнятным бормотанием.
   Пауза... бормотание... снова пауза...
   Подушка, которую Мольер тискал, упала на пол, и сон прервался.
   Мольер привстал.
  -- А, проснулся, наконец, я пробовал тебя разбудить, но легче было бы разбудить мертвого... - Цербер оскалился, изобразил улыбку.
  -- Ты меня будил?.. - спросил Мольер, потирая глаза и пытаясь стряхнуть с себя сонное оцепенение.
  -- Тряс что было мочи...
  -- Удивительно... - Мольер ощупал постель и обрисовал Церберу свое видение.
   Цербер слушал Мольера, помогая себе бровям, потом сказал:
  -- Не знаю, сам ли ты сочинил эту историю, или присвоил чужую...
  
   * * *
  
   Так Мольер рос, лавируя между всяческими опасностями и черпая силу во всяких бедах, по большей части надуманных.
   После приключений на море он странствовал теперь лишь во сне и все больше по воздуху. Сначала он бежал, подпрыгивая, как гусь, помогая себе руками, затем отрывался от земли и взлетал, с удивлением оглядывая себя. У него были когти, хвост и крылья, и он знал, как всем этим пользоваться.
   Обогнув Лысую гору, Мольер полетел над заливом, наблюдая за ночным течением звезд и луной.
   Луна была огромная и невероятно яркая. Она была похожа на зеркало, в котором отражались чьи-то профили, лица, меняющие черты.
   Мольер летал почти каждую ночь.
   Свои скитания и странствия, способные вызвать удивление, он рассказывал только Хану, примешивая к ним и свои вымыслы.
   Хан тоже был со странностями. В новолуние он вставал среди ночи и кружил по лабиринту коридоров или стоял посреди двора, точно статуя, пока его не будила лаем собака, черная, мохнатая...
  
   В 17 лет Мольер выкатился за ворота детского дома, как моток колючей проволоки.
   Он поселился в пригороде, в выделенной ему тесной комнатке с одним окном и мутными, словно запотевшими стеклами. Из окна открывался вид на пруд и тополя, объеденные молью.
   Ни цели, ни плана как жить у Мольера не было. Часами он лежал на кровати, наслаждаясь свободой, и разглядывал потолок, напоминающий облачное небо. Он отдавался воображению, выдумывал себе жизнь.
   Вечером он выходил на улицу и шел куда-нибудь, сопровождаемый только своей тенью.
   Иногда его можно было видеть среди зрителей в летнем театре, на сцене которого разыгрывались комедии и драмы.
   Возвращался Мольер поздно, путаясь в ключах, открывал дверь и шел крадучись по темному коридору в свою комнату.
   Он жил с соседями.
   Отставной полковник занимал комнату с балконом. Он писал мемуары, готовился к смерти. Иногда Мольер сталкивался с ним в коридоре. Голову он держал чуть склоненной к плечу в силу контузии.
   Две старые девы, Флора и Фауна, похожие на засохшие цветы в горшках, жили через стенку. Отец у них был ботаником. Они же имели склонность к поэзии и к тому, что уводило их от жизни. Друг без друга их трудно было представить.
   Одна комната пустовала...
  
   Как-то Мольер шел по заснеженному бульвару, зябко кутаясь в куцее осеннее пальто. Одинокие прохожие, точно рыбы, выныривали из темноты, изумленно взирали на него и снова ныряли в темноту.
   Блуждание в полусне по путаным улицам и переулкам прерывалось взрывами фейерверков. Их пускали по случаю праздника. Меняющее цвет пламя взрыва внезапно вырывало из темноты неподвижные, похожие на склепы дома и украшало их стены синими сапфирами, зелеными бериллами и красными агатами.
   Цветы фейерверков осыпались, и дома снова становились тусклыми и неприглядными.
   Мелькнуло что-то неразличимое в снежной пелене и в слезах. Пятясь, Мольер отступил, поскользнулся и упал лицом в снег.
   Рыжеволосая незнакомка склонилась над ним, смеясь, потянула его за руку туда и сюда, помогая выбраться из сугроба. Он успел увидеть ее глаза, опушенные снегом ресницы, брови, и незнакомка исчезла.
   "Кто она?.. снежный призрак?.." - думал он, поднимаясь вверх по бульвару к небу из слоновой кости, золота и порфира.
   Он шел за незнакомкой своей угловатой, взлетающей походкой. Ему некуда было больше идти.
   Незнакомка скрылась в портике входа в театр.
   От пожилого вахтера с невзрачной внешностью Мольер узнал, что незнакомку зовут Нора.
   До полуночи Мольер ждал Нору.
   Портик входа осветился.
   Нора вышла из дымной темноты в длинном манто, смеющаяся и прекрасная. За ее спиной высилась громада театра. Это был ее замок.
   Замерзший, весь в снегу, Мольер вернулся в свою тесную комнатку и, не раздеваясь, лег на кровать. Он лежал, успокаивая себя неуверенной улыбкой отца и слегка дрожащим, глуховатым шепотом матери:
   "Ее нет... она не существует... это сон из какой-то другой жизни..."
   До утра Мольер бродил по лабиринту темных коридоров и лестниц, натыкаясь на отражения Норы. Они были повсюду, и в люстрах, сосульками свисающих с потолка, и в росписях, и в лепнине, и в позолоте над ложами, и на сцене, без декораций как будто обнаженной.
   Длилась ночь...
  
   Днем Мольер жил обычной жизнью.
   Кем он только не был, чтобы ночью быть другим.
   Уже несколько дней Мольер писал пьесу для Норы.
   Иногда он отвлекался и прислушивался.
   За окном проповедовала листва.
   Пьеса была уже почти готова, когда Мольер узнал от вахтера, что Нора уезжает на гастроли.
   На работу Мольер не пошел. Весь день он ходил по комнате из угла в угол. Вид у него был удрученный, глаза запавшие, брови угрюмо сдвинуты.
   Судорожно вздохнув, он подошел к окну. Из окна открывалась безрадостная картина, от вида которой мысли его сделались еще более мрачными.
   Прислушиваясь к завываниям ветра, Мольер полистал рукопись, сунул ее в карман и направился к двери...
  
   На город опускались сумерки. В окнах кое-где уже горели огни.
   Мольер шел и дописывал на ходу финальную сцену пьесы.
   В вестибюле театра царила тишина.
   Вахтер спал.
   Мольер не решился его разбудить. Он стоял и разглядывал портреты артистов, когда появилась Нора.
   Она спустилась по лестнице с незнакомцем, у ног которого крутился мопсик в жилетке. Лысый, горбоносый, на подбородке шрам. В руках он держал горшок с цинниями.
   "Вылитый Филин..." - подумал Мольер.
  -- Нет, я не еду... стар я стал для гастролей, да и в голосе появились фальшивые нотки, а в жестах странная непонятная для меня принужденность... что?.. нет, живу я один... жена лишь иногда приходит... появляется и исчезает, как на плаще Мефистофеля... это ее песик... в его присутствии я не могу побороть какого-то неловкого чувства... он смотрит на меня таким проницательным взглядом, что становится страшно...
   Мопсик залаял.
   Незнакомец обернулся и спросил:
  -- Вам кто нужен?..
  -- Никто, просто я хотел... это вам... - пробормотал Мольер, путаясь в собственных словах, и протянул Норе рукопись.
  -- Что это?.. - Нора взглянула на Мольера.
   Не выдержав ее взгляда, Мольер бежал...
  
   Над городом серой пеленой висел туман, навевая ощущение какой-то призрачности происходящего.
   Мольер шел по улице, но ему казалось, что он топчется на месте, вязнет в хлюпающей жиже.
   Лишь в своей комнате Мольер пришел в себя.
   Окно было открыто. Доносился сочувственный лепет листвы.
  -- Может быть, мне все это привиделось?.. и эта нелепая сцена в театре и блуждание по безлюдным улицам... - прошептал Мольер.
   Показалось, что кто-то рассмеялся в темноте.
   Мольер приоткрыл окно.
  -- Ты в самом деле сошел с ума или играешь сумасшедшего?..
  -- Это ты, Хан?.. как ты меня напугал... - Мольер зажег лампу.
  -- Продолжай... у меня страсть общаться с сумасшедшими...
  -- Не боишься заразиться?..
  -- Любопытство пересиливает страх... кстати, я принес тебе письмо от некоего Вергилия... кто это?.. ты ничего мне о нем не говорил...
  -- Это мой дядя со стороны отца...
  
   * * *
  
   Утром другого дня Мольер уже ехал в поезде дальнего следования.
   В вагоне было душно. Он вышел в тамбур, сел на чемодан и заснул. Во сне он любил Нору, которая об этом даже не подозревала.
  -- Ваш билет?..
  -- Что?.. - Мольер привстал.
  -- Я говорю, ваш билет... - Тупое лицо проводника вдруг осветилось. Он узнал Мольера. В одном месте они отбывали свой детский срок.
   Мольер и проводник заперлись в купе. Они пили дешевое румынское вино и вспоминали казенный дом, Каина, Цербера и всех своих сокамерников.
   Проводника звали Семен. В казенном доме он был патриотом, втихомолку шпионил, писал доносы и занимался онанизмом. Как-то Мольер застал его за этим занятием.
   Вскоре проводник захмелел. Совиные глазки его замутились. Как-то странно озираясь, он посмотрел на Мольера. Лицо Мольера двоилось и он не знал, к кому из них нужно обращаться. Всхлипнув, он полез целоваться, не дотянулся, уронил голову на стол и забормотал что-то невнятное. Бормотание его превратилось в храп...
   На миг Семен очнулся, разбуженный собственным храпом, улыбнулся и снова заснул...
   Мольер не спал. В размывах света ему виделись плывущие по купе фигуры, почти бесцветные, как на фресках в казенном доме.
   Слепо, ощупью Мольер привстал и раздвигал занавески на окне.
   Мелькнули огни станции.
   Поезд резко затормозил и остановился.
   Мольер простился с проводником и вышел из вагона на платформу.
   Светало, но в воздухе еще ощущалась ночная прохлада.
   Оглядываясь и зябко поводя плечами, Мольер обогнул здание вокзала и оказался на площади небольшого провинциального городка с одной единственной улицей и тесными заводящими в тупики проулками.
   Улица привела Мольера к дому, опоясанному террасой.
   Дом казался брошенным. Окна были закрыты ставнями.
   Мольер сел на полусгнившие бревна, кутаясь в плащ...
  
   Перед глазами Мольера всплыла фигура дяди Вергилия. На нем был пиджак мышиного цвета, довольно мешковатый, как будто с чужого плеча.
  -- Мяу... - в щель приоткрытой двери протиснулась рыжая кошка.
   Мольер нерешительно постучал и вошел в дом. Его блуждающий взгляд скользнул по стопке книг, задержался на пустой клетке для птиц, которая висела над засохшими геранями в горшках, сполз на пол, остановился, наткнувшись на какую-то коробку, перевязанную тесьмой. Мольер развязал тесьму. В коробке были письма и деньги, несколько рублей. Деньги Мольер сунул в карман, а письма разложил на полу и стал читать. Из конверта выпала фотография в рыжих пятнах, на которой смутно обрисовалось фигура девочки 13 лет в лиловой панаме. Рыжая, лицо вытянутое, восторженно-счастливое. В руках она сжимала зонтик с ручкой из поддельного перламутра...
   Декорации изменились.
   Сквозь пелену слез Мольеру увиделась кромка песчаного берега и фигура мальчика 5 лет с бледным лицом в шальварах. Он бегал с сачком в руках среди валунов и мелких папоротников, над которыми порхали желтые бабочки.
   Мария, мать Мольера, стояла у воды.
   Вергилий принес откуда-то стул, и она села. Колени ее слегка обнажились.
   Иосиф, отец Мольера, лежал чуть поодаль, зарывшись в песок, и что-то читал. Его интересовали только книги.
   Вергилий сел у ног Марии и стал подбирать какую-то мелодию на мандолине. Он только что-то прилетел из Египта, искал там какой-то город в песках.
  -- Черт, от твоей музыки мурашки по коже бегают... - Иосиф выполз из песчаной могилы...
  
   Заскрипели ворота, и воспоминания Мольера прервались.
   Старик в потертой рясе вывел на пустырь козу. Он был такой старый, что уже не старел. В его волосах было полно паутины и мертвых мух.
   Вскользь глянув на Мольера, старик привязал козу к дереву и ушел.
   Мольер поднялся на террасу с неровными крашеными полами и постучал в дверь.
   Дверь приоткрылась.
   В щель двери Мольер увидел портрет деда и замер, словно врос в пол.
  -- Входи, что ты у двери ежишься...
   Мольер вошел.
   Старик в потертой рясе стоял у окна, заставленного геранями в горшках.
  -- Вы Вергилий?.. спросил Мольер
  -- Нет, я не Вергилий, Вергилий где-то странствует, а я его отец... зовут меня отец Яков, если угодно... а ты кто?..
  -- Я ваш внук... или правнук... не знаю...
  -- Вот как... да ты располагайся, отдыхай...
   В комнате царили сумерки.
   Старик подкрутил фитиль керосиновой лампы.
   Свет упал на портрет, и лицо деда изменилось.
  -- Неудачный портрет... я похож на кого угодно, только не на самого себя, но это вина художника... или беда...
   Мольер вскользь глянул на отца Якова, потом на его портрет. Ему показалось, что старик на портрете вздохнул. Грудь его поднялась и опустилась.
  -- Я знаю из газет, что случилось с твоими родителями... - заговорил старик. - Писали... да и по радио говорили, что погибло много людей... а ты, значит, уцелел...
  -- Можно сказать, повезло...
  -- Да, повезло... твои родители теперь, наверное, на островах блаженных... говорят, некоторые люди делаются там бессмертными... как-то я уже наведывался туда... Харон занимался доставкой, правил веслом против течения с недовольным лицом... монетки у меня во рту не было... оплатить перевоз нечем было, это меня и спасло... черт, язык прикусил... и все из-за жены... жена у меня была актрисой... то на гастролях, то беременна неизвестно от кого... от меня у нее детей не было... я писал сценарии для театра, иногда оставался там на ночь... прятался от жены... как-то ночью, когда я спал, уткнувшись лицом в бумаги, начался пожар, охвативший, как говорили, почти половину города, но это не вполне достоверно... пламя со всех сторон окружило меня, преградив выход... я с трудом спасся из огня и попал под следствие... меня обвинили в поджоге... почти полгода я провел в следственном изоляторе... дурной запах, духота от большого числа заключенных, бессонница и прочее, все это было так тягостно и невыносимо... меня приговорили к семи годам строгого режима... в тюрьме я тоже писал пьесы... для Вагнера, начальника тюрьмы... он пытался превратить нашу жизнь в аду в существование в бреду... вытягивал из меня все жилы... топал ногами, требовал, пиши веселее... куда уж веселее... я не только писал, я и играл... евнухов и зевак из толпы... голос у меня хриплый и дикция скверная, слова как будто застревают во рту... толком ничего не могу сказать... чему ты удивляешься?.. среди арестантов были и артисты, и режиссеры... ставили комедии... свист, овации, ахи, охи... ничего не понять... Вагнер устроил культурную революцию... это было странно и подозрительно, даже слишком подозрительно и театр привлек внимание газет и прокуратуры... наехала целая толпа следователей... семейка бесов из преисподней... все в черном, на козлиных ногах с раздвоенным копытом и у каждого девиз черта написан на лбу, как предостерегающий знак... с ослиным упрямством они искали смысл там, где его не было... всех допросили, даже доходяг... вызвали и меня на допрос... я стою, переминаюсь с ноги на ногу, чешусь и думаю, чего они ждут... и тут является сам прокуратор... стая бесов вытянулась, руки по швам, я тоже невольно преисполнился серьезности момента... прокурор сел, сидит, надменный, язвительный, как слепень, и смотрит на меня, глазами змеи... потом начались вопросы... он намеренно запутывал меня вопросами и втягивал в какую-то темную историю... я молчал... одно неосторожное слово и твой отец мог оказаться за решеткой... или в могиле...
   Старик задернул занавески и зажег лампу.
  -- Наболтал я тебе с три короба, диалектику развел... тебе, наверное, надо поесть и поспать...
  -- Я не голоден и не устал... продолжайте...
  -- Вагнер помог мне бежать... я лежал на нарах, изнывая от духоты... мне уже повсюду мерещился рай, когда послышался шум, голоса, вдруг дверь открылась и в камеру вошел Вагнер, весь обвешанный медалями за заслуги, с головы до ног... что-то он мне сказал, не помню что... я вышел в коридор... стал носом к стене... стою, боюсь пошевелиться... он закрыл дверь, сделал знак и я пошел за ним без сопровождения и без наручников... я шел и догадывался, куда он меня ведет... по ночам время от времени кое кого из неудобных людей куда-то отправляли... приезжал грузовик... болтали всякое... мы спустились по винтовой лестнице в подвал, потом еще ниже... в конце концов он завел меня в какой-то тупик... что-то ржаво заскрипело, сдвинулось с визгом и в стене открылась дыра... потянуло сыростью, гнилью... Вагнер говорит мне, иди... меня не нужно было долго упрашивать, хотя я ему и не особенно доверял... дверь за моей спиной закрылась, и я очутился в кромешной темноте потайного хода под каменными сводами... помню, я потревожил летучих мышей... оглашая своды своим писком они закружили надо мной... в ужасе, я устремился прочь... и оказался на краю обрыва... место было живописное... кругом нагромождение скал, что-то невообразимое... всю ночь я карабкался вверх по скалам, потом стал спускаться вниз, хотя предпочел бы не двигаться... все заботы там, внизу... погода в тот день стояла жуткая... слякоть, грязь... на карнизе я оступился, сделал неверный шаг, балансируя, наклонился больше, чем нужно, и сорвался со скалы, над которой протекала река... в падении я зацепился ногой за ветви дерева и повис, подвешенный не за шею, а за ногу, и погрузившись головой в воду... на какое-то время я потерял сознание, а когда очнулся, увидел плавающих вокруг меня рыб... с трудом я освободил ногу и извилистая и неспокойная река унесла меня из одной жизни в другую... лишь за железнодорожным мостом мне удалось выбраться на берег... я лежал в тине, когда на другом берегу появились солдаты с собаками... превратившись в ящерицу, я заполз в расселину, которая вывела меня к семафору... у семафора стоял товарный поезд... я забрался в вагон... не помню, как я очутился в пустыне, сны совершенно запутали воспоминания... я шел и шел, описывал петли... и заблудился... когда я готов был уже сдаться, вдруг открывалось море... ночь строила в воздухе стены, арки, капители... некий город... некое неясное великолепие... прежде чем снова забыться в бреду и затеряться в сновидениях, которые не помогали мне ни выжить, ни умереть, я увидел чью-то тень на песке... незнакомец склонился надо мной... я застонал и потерял сознание... когда я очнулся, старик, житель тех мест, пугающий одним своим видом, дал мне воды... я, наверное, скитался бы до второго пришествия, если бы дело о поджоге не пересмотрели... кто-то вмешался и переписал эту историю... подробности я нашел вот в этой книге, у которой почему-то нет ни начала, ни конца... где же она?.. - Старик порылся в бумагах на столе. - Ага, вот она... заберу ее с собой на острова блаженных... буду веселить там ангелов и радоваться, говорят, все радости на том свете... - по лицу старика пробежала судорожная усмешка...
  
   Почти год Мольер жил у отца Якова и слушал его истории о землях за Иорданом, похожие на сны, какие ему снились.
   Отец Яков за свою жизнь успел бесславно повоевать в двух войнах. Он любил поговорить, в том числе и с самим собой, о том, что видел и что узнал от других, чего уже никто не помнил... и не без украшений.
   По ночам Мольер слышал его вздохи и невнятные жалобы, иногда смех. Он смеялся, прикрывая беззубый рот рукой. Он не любил тишину. В тишине его одолевали навязчивые мысли о смерти.
   Как-то вечером Мольер и отец Яков сидели на крыльце.
   Небо в тот день было пламенное и жутковатое.
   Как обычно старик что-то рассказывал, потом умолк. Он сидел и прислушивался к тишине.
  -- Что-то мне не по себе, в глазах темно... - сказал он слабым, надтреснутым голосом.
   Легкая икота, судорога и все... руки старика повисли между коленей...
  -- Нет, нет... не умирай... - закричал Мольер, в ужасе глядя на остекленевшие глаза старика, на его отвисшую челюсть и другие страшные признаки смерти. Мольеру уже приходилось ее видеть, и не раз.
   С трудом Мольер перетащил старика на кровать, потом позвал соседку, тощую призрачного вида женщину. Она принимала роды и обмывала покойников.
   Сделав все, что нужно, женщина ушла...
  
   День угас.
   Ночь возвела стены из темноты.
   Мольер не спал. Он читал записи отца Якова, в которых намеками или прямо старик рассказывал о себе. Он выводил напоказ не только свою жизнь.
   Почувствовав беспокойство, Мольер поднял голову.
   Пламя в лампе мигало, колебалось и все колебалось, стены, стол с телом старика.
   Погасив лампу, Мольер лег. Он лежал и разглядывал потолок, который представлялся ему пустыней с дюнами и барханами.
   Он не заметил, как заснул.
   Во сне он повторил путь отца Якова.
   Он шел и шел, изнывая от жажды.
   Послышался странный гул. Мольер с изумлением оглянулся. Его догоняла волна.
   Волна приближалась медленно, как в замедленной съемке.
   Мольер попытался бежать, но не смог сдвинуться с места, ноги и все тело были точно ватные.
   Волна догнала Мольера и увлекла на дно.
   Открыв глаза, Мольер увидел раковины с завитками и спиралями, колышущиеся водоросли, над которыми парили видные неотчетливо рыбы и птицы. Вода искажала их облик.
   Все вокруг текло, менялось и с ним самим происходили превращения. У него появился тонкий чешуйчатый хвост и плавники, точно крылья.
   Мольер шевельнул хвостом и поплыл...
  
   Захрипели стенные часы, и Мольер проснулся, не успев досмотреть этот переливающийся через край кошмар.
   Около полудня пришла соседка с пожилым угрюмого вида господином.
   Это был ее муж, гробовщик. Тряся головой, он обмерил покойника, о чем-то поговорил с женой и удалился.
   Вскоре он привез гроб...
  
   На заросшем пиниями кладбище было хмуро и уныло.
   Лишь несколько человек провожали отца Якова на тот свет.
   Не было ни отпевания, ни музыки, ни речей...
  
   * * *
  
   Ночью после похорон отца Якова Мольер видел семь разных снов. В одном из снов отец Яков встал из гроба и полетел ногами вперед над самой землей, то исчезая, то снова появляясь.
   На миг Мольер очнулся, увидел на стене портрет отца Якова, и снова закрыл глаза.
   Сон перенес его в город.
   В небе над театром вспыхивали фейерверки. Они раскрывались как бутоны один за другим.
   Не без трепета Мольер вошел в сумерки вестибюля, поднялся по лестнице и остановился у двери гримерной.
   Дверь приоткрылась. В щель двери он увидел незнакомца, у ног которого крутился мопсик в заплатанной жилетке.
  -- Бог меня либо не видит, либо закрывает на меня глаза... и вполне возможно с некоторым удовольствием... - пробормотал незнакомец и обернулся. - Опять ты...
   Мопсик залаял, и Мольер бежал в другой сон. Он очутился на птичьем острове.
   Луна вышла из облаков, осветила утесы, окутанные туманом, и снова скрылась в облаках.
   Все вокруг стало сомнительным, призрачным.
   Услышав смех, Мольер замер, потом с опаской обогнул скалу, и его окружили смеющиеся и танцующие женщины.
   Одна из женщин обняла Мольера, и он проснулся, а женщины превратились в гирлянду цветов на портрете отца Якова. Они окрашивались и распускались.
   В дверь кто-то постучал.
   Мольер невольно вздрогнул и привстал.
  -- Можно?.. - Дверь приоткрылась, и в комнату вошел участковый, белобрысый, долговязый в форменной фуражке и в очках. - А где отец Яков?.. - Участковый снял фуражку и покосился на ощипанного гуся, который лежал на столе.
  -- Его похоронили вчера... - пролепетал Мольер, несколько смущенный неожиданным визитом.
  -- А ты что здесь делаешь?..
  -- Живу...
  -- У тебя есть вид на жительство?..
   Мольер промолчал.
  -- Так, понятно... собирайся, пойдешь со мной... - сказал участковый и таким тоном, что возражать ему было бессмысленно...
  
   Здание суда одним крылом упиралось в глухую стену тюрьмы, а другим - в кладбище. Напротив портика главного входа, охраняемого спящими львами, располагался сквер и пивной ларек. У ларька на лавочке сидели горожане, точно фигурки в тире. Они пили пиво и размышляли, как жить дальше. Из-за здешнего климата у них были бледные лица.
   Сопровождаемый сержантом, Мольер вошел в портик входа здания суда.
   Где-то в утробе здания глухо звякнул звонок и в ту же минуту откуда-то сбоку вышел господин, похожий на прокурора, с длинным, неприятным лицом и глазами совы. Сержант слегка склонил голову и отдал ему честь, но прокурор как будто не заметил его.
   Вслед за прокурором прошла секретарь суда, опираясь на сломанный зонтик.
   Здание было старое, с расписанным сыростью сводчатым потолком. Озираясь, Мольер вошел в зал заседаний и сел на край скамьи подсудимых, потом подвинулся ближе к середине.
  -- Прошу встать, суд идет... - с провинциальным выговором и слегка картавя, воскликнула секретарь суда. Прокурор слегка вздрогнул и выронил из рук вечернюю газету. Адвокат машинально поднял ее и, взглянув на прокурора, пожалел об этом.
   Дверь совещательной комнаты отпахнулась. В зал вошли заседатели и судья в мантии и в шапочке. Сделав несколько шагов, он наткнулся на сломанный зонт, недовольно наморщился и прошел на свое место. Какое-то время в зале царило молчание, потом, как будто очнувшись, судья быстрым взглядом окинул зал, отметив, что зал темный и почти пустой.
   "Пора бы уже сделать ремонт..." - подумал он, рассматривая девушку со скрипкой. Она стояла у колонны и показалась ему привлекательной. Лицо тонко очерченное, волосы рыжие, вьющиеся как у цветка гиацинта. Солнце, заглянувшее в пыльные окна, наполнило серебром ее глаза, позолотило волосы.
   Сердце судьи учащенно забилось, на лбу выступили капельки пота. На минуту он почувствовал себя стариком.
   "Пожалуй, надо зайти к доктору и проверить давление... или сразу в похоронное бюро... - Сделав над собой усилие, он изобразил улыбку и снова взглянул на девушку со скрипкой. Она заметно покраснела. Он отвел взгляд, хотя его неудержимо тянуло еще раз взглянуть на нее. - Просто чудо природы... без малейшего изъяна... само совершенство... гармония во всем и ничего показного... ни одной фальшивой нотки... - Судья обнажил ее плечи, грудь, округлые бедра. - Ничего общего с моей Венерой... интересно, чья она жена?.. как только появляется молодая и красивая женщина, она обязательно чья-то жена... однако странно, почему она меня так занимает?.."
   Все еще окутанная каким-то неясным очарованием девушка со скрипкой отступила в тень.
   Судья поискал очки и раскрыл папку с бумагами.
  -- Судебный процесс по делу... э-э... хм... да... - судья заглянул в бумаги, - господина Мольера объявляю закрытым... э-э... то есть открытым... итак... вам слово... да, вам... довольно шептаться...
  -- Позвольте мне быть откровенным, иначе я не могу... - Прокурор встал и с присущим ему достоинством изложил суть дела. Он нарисовал портрет преступника, задерживаясь на отдельных деталях, но не слишком удачно.
   "По его описанию мы все здесь преступники..." - Судья взглянул на Мольера. По виду он не был столь скверным человеком, каким его представил прокурор.
  -- У вас все?.. - спросил судья.
  -- Есть еще кое-что... я подозреваю...
  -- Нет-нет, никаких подозрений и догадок... - остановил его судья. - Это ущемляет права защиты... факты, только факты, а не абстракции... хочу напомнить вам это... э-э... господин Мольер, так кажется, задержанный как лицо без определенного места жительства...
  -- Да... - отозвался Мольер.
  -- Скажите, почему вас задержали?..
  -- Я и сам толком не знаю... я почти год жил у старика и вовсе не по тем причинам, которые нарисовал себе прокурор...
   Заговорил прокурор:
  -- Разрешите мне допросить свидетелей...
  -- Допрашивайте...
   Судья одел очки.
  -- Пригласите участкового...
   Вошел участковый.
   Судья с такой неприязнью выслушивал показания участкового, что тот вынужден был смолкнуть.
   Все это действо напомнило судье театральную пьесу, которую он смотрел несколько дней назад. Он опоздал, пришел к концу первого акта и ничего не мог понять.
   "Хорошо бы узнать, чего добивается прокурор..." - подумал судья и полистал бумаги.
  -- Дело довольно простое... - шепнул ему заседатель слева.
  -- Как знать... - пробормотал заседатель справа и усмехнулся уголками губ.
  -- Я хотел бы предъявить улики... - Выдержав паузу, прокурор выложил перед судьей ощипанного гуся.
  -- Что это?.. - Судья дернул носом и нахмурился.
  -- Это улика... подсудимый намеревался присвоить имущество старика, почти год он морочил ему голову, прикидывался родственником... - Прокурор закатил глаза.
  -- Гм... улика уже с душком... - Судья прикрыл лицо платком.
  -- Ваша честь...
  -- Да...
  -- Я задаюсь вопросом, мог ли старик с тремя зубами во рту, почти слепой разгадать подлые причины интереса к нему подсудимого?..
   И тут случилось невероятное. Гусь как будто ожил, медленно подполз к краю стола и с глухим стуком упал на пол.
   В зале послышался смех.
   "Как все это глупо..." - судья прикрыл лицо бумагами.
   На минуту судья отвлекся. Ему смутно увиделся дом с лабиринтом коридоров и укромными углами для запретных удовольствий.
   Дом был старый. В смутные дни детства судья слышал по ночам его стоны. Дом стонал как человек, а вещи избавлялись от своего привычного вида. Судья находил эти превращения вещей вполне естественными, может быть немного странными. Он часто возвращался в этот дом зрителем, особенно в дождливые дни, когда его мучила бессонница или астма, сидел и наблюдал за происходящим.
   Судья целиком погрузился в иллюзию. Он уловил даже запах загнивающей воды в аквариуме. Неожиданное появление девочки с рыжими косичками внесло путаницу в воспоминания. Так же внезапно девочка исчезла.
   Девочку звали Лиза. Она играла на скрипке. Внешне такая невинная, она открыла судье все запретные удовольствия. В первый раз это произошло в кинотеатре.Он покраснел, когда ее маленькая холодная рука скользнула под его одежду.
   Лиза прекрасно импровизировала.
   Он потел, трепетал и издавал звуки удовольствия.
   Музыка вздохов стала почти неслышной после нескольких тактов.
   Уже в сквере она как ползучее растение залезла на него, обхватила шею и чуть прогнулась.
   Поза была положительно неудобная...
  
   В смущении судья украдкой глянул по сторонам и снял очки.
   Его окутала мгла...
  
   Отец Лизы, тощий, с плоским лицом, как портрет, отделившийся от рамы, был служащим закрытого учреждения, а мать работала в библиотеке.
   Лиза привнесла в однообразие жизни судьи нечто нечистое, беспокойное, но он был счастлив.
   Счастье было недолгим.
   Лиза умерла.
   В день похорон была безнадежно плохая погода.
   Судья стоял у ограды и смотрел на церемонию. Вдруг в толпе он увидел рыжеволосую незнакомку.
   Сбоку, вскользь незнакомка глянула на судью и улыбнулась, поразив его фиалковой прозрачностью своих глаз.
   Меланхоличный, высоколобый судья нравился женщинам.
   Незнакомку звали Аврора.
   Судья закрыл глаза и невольно вздохнул. В темноте мелькали какие-то картины, сцены, сменяющие друг друга. Послышался скрип лестницы и кашель отца судьи. Он жил в мансарде и редко спускался вниз, только по праздникам. Оставаясь в тени, отец завел патефон и слепо на ощупь стал выбирать пластинки.
   В звуки музыки вмешались чьи-то голоса...
  
   Судья приоткрыл глаза.
   Прокурор все еще допрашивал свидетелей.
   "Слова, слова, слова... нет, он сведет меня с ума своей дурацкой привычкой допрашивать всех подряд и видеть факты такими, какими он больше всего желал бы их видеть..."
   Где-то хлопнула дверь. Струйка холодного воздуха пробежала по ногам судьи. Судья невольно поежился.
  -- Ваша честь, позвольте мне... - В ход дела вмешался адвокат. - Высокий суд и... хм... - Адвокат несмело улыбнулся прокурору. Он проиграл ему немало сражений. - Мой подзащитный вовсе не посторонний отцу Якову, он его внук... и весь этот процесс, мне кажется, надуманным...
  -- Я протестую... это ваши личные и неубедительные рассуждения... к счастью, у меня есть улики, факты...
  -- Ваша честь, разрешите мне продолжить...
  -- Продолжайте... - пробормотал судья, не поднимая головы.
   Адвокат описал родословное дерево отца Якова, не упустив ни одной ветки, и все его прошлое. Лишь о том, что сын старика писал романы и иногда жил заоблачной жизнью, адвокат умолчал.
  -- Ваша честь...
  -- Да...
  -- Вы знаете, что мой подзащитный сирота... воспитывало его государство, прежде чем он попал в жизнь, вовсе не приспособленную для жизни... как щенка его бросили в мутную воду, не зная, выплывет он или нет?.. а если выплывет, поплывет он к славе или безвестно канет на дно?.. я умолчу о том, чего не описать в деликатных выражениях, скажу только, что мой подзащитный невиновен...
   Поискав на потолке, чего там не было, адвокат сел.
   Встал прокурор.
  -- Чтобы вы не думали, что я говорю из личной неприязни, а не по существу дела, вот вам факты... они перед вами... и вполне осязаемые... конечно, можно скомкать все дело, однако факты упрямая вещь... да, начал обвиняемый неплохо, но кончил плохо... ваша честь, я прошу в высшей мере справедливого наказания... вы только посмотрите на него... для него суд это игра, забава... занесите это в протокол... - Прокурор строго глянул на секретаря суда. - Вы записали, что я сказал?..
  -- Да... - бесцветным голосом ответила секретарь и прикрыла лицо рукой. Запястье в виде змеи скрылось в рукаве ее платья.
  -- Для него это вовсе не игра... а вы... вы только путаете и искажаете все дело и делаете это намеренно... - адвокат не договорил.
  -- Вы что себе позволяете... - зловещим шепотом прошипел прокурор. - Нет, это невыносимо... нет слов для моего негодования... я это так не оставлю... я... я оскорблен намеками и вынужден буду обратиться с официальной жалобой...
  -- Перестаньте меня пугать... - Адвокат побледнел.
  -- Сядьте... прошу вас по возможности воздержаться от личных выпадов, коллеги... - раздраженно сказал судья. - А вы... вы продолжайте... - Опустив голову, судья из-под очков глянул на адвоката, отметив, по привычке вмешиваться в чужие дела, что выглядит он неважно.
   "Наверное, денежные затруднения... или проблемы с женой... - С минуту судья сидел, задумавшись, потом зевнул в ладонь. - Не дело, а запутанный клубок и такое впечатление, что прокурор намеренно его запутывает... Боже мой, отчего я так устал?.." - В зале было душно. Судья снял шапочку и покосился на стакан.
  -- Что это?.. - спросил он секретаря суда.
  -- Кофе...
  -- Жуткая дрянь... - отпив глоток, сказал судья и взглянул на секретаря суда. Она была девой, красотой не отличалась и характер имела совсем невыносимый.
   В зале повисло молчание. Кто-то сдержанно хихикнул.
  -- Прошу... э-э... Мольер или как вас там?.. вам слово... - судья хмуро улыбнулся.
  -- Собственно говоря, мне нечего сказать, но я скажу... - Мольер встал.
  -- Да уж, скажите... окажите любезность... - пробормотал прокурор, нервно копаясь в бумагах.
  -- Я знаю из-за чего прокурор бесится... все из-за этой девочки со скрипкой, которая прячется за колонной... - прикрыв лицо бумагами, шепнула секретарь суда.
  -- Из-за какой еще девочки?..
  -- Так вы не знаете?.. ее зовут Юлия... она внебрачная дочь примадонны... одно время она была натурщицей, потом статисткой в театре... говорят, что у нее с режиссером как будто была любовь, какой занимаются люди и какая длится ровно столько времени, сколько ею занимаются... и не только с режиссером... - Секретарь склонилась к судье.
  -- Что вы говорите?.. однако, это еще надо доказать... - Судья посмотрел на прокурора, потом на девушку со скрипкой.
   "До чего же она красива... не то что моя стареющая Венера... тонкие щиколотки, полные бедра, грудь... и держится уверенно... - Судья представил ее в своем доме, нарисовал все мелочи совместной жизни, прежде казавшиеся ему такими скучными, вплоть до самых интимных. - В моем ли возрасте думать об этом?.. а для чего тогда жить?.. не для смерти же?.." - Судья невольно вздохнул и обратился к Мольеру:
  -- Так вы говорите, что у отца Якова вы жили больше года?.. и у вас есть свидетели?..
  -- Да, есть... - Мольер обернулся и поискал кого-то глазами.
  -- Позвольте мне... - Адвокат поднял руку. - У нас был свидетель, но...
  -- Так у вас есть свидетель или нет?..
  -- Нет... и все равно, это не причина, чтобы подозревать моего подзащитного во всех смертных грехах...
  -- Ничего не поделаешь... людям свойственно подозревать... вы можете что-либо добавить по существу дела?.. - Судья вскользь глянул на прокурора.
  -- При осмотре дома была найдена книга...
  -- И что?..
  -- Довольно странная книга... сюжета она почти не имеет... и некоторые страницы почти невозможно прочитать, однако, автор обнаруживает кое-какое знание жизни и можно сделать предположение...
  -- Осторожно с предположениями... - Судья поправил очки. - По факту смерти старика дело не заводили?..
  -- Нет...
  -- И вскрытия не было?..
  -- Нет...
  -- Однако странно, что не было вскрытия... от чего он умер?.. - Судья хмуро глянул на прокурора.
  -- От приступа грудной жабы...
  -- Сколько ему было лет?..
  -- Почти девяносто...
  -- Однако... дайте-ка мне почитать эту книгу... что в ней особенного?.. она что, запрещенная?..
  -- Нет...
  -- Это всего лишь копия, отец Яков говорил, что оригинал остался у автора... имена персонажей намеренно изменены, но события подлинные... - сказал Мольер.
  -- Вот как... - Судья полистал книгу.
   "Ну и запах, похоже, что ее нашли на помойке... ничего не понимаю... что-то вроде путешествия по лабиринту... - Судья уже хотел отложить книгу, как вдруг наткнулся на фразу, изумившую его. Он словно заглянул в прошлое, в которое уже давно не решался заглядывать. Ему вспомнила ночь, когда умерла Аврора. Ветер срывал крыши, ломал деревья, топил птиц в заливе, потом опустилась тишина и туман. - Удивительно, автор все описал, только для девочки он не нашел места..." - Роясь в памяти в поисках автора, явно склонного к подглядыванию в замочную скважину, судья с опаской перевернул страницу.
  -- Ваша честь... - заговорил прокурор.
  -- Да, что еще?.. - Судья глянул на прокурора поверх очков.
  -- Нужно приобщить эту книгу к делу...
  -- Причем здесь эта книга?.. вы все так запутали, что нам уже не выпутаться из вашей паутины...
  -- Мне кажется, он намеренно это делает... - вмешался адвокат и с такой убежденностью, хотя ему еще ни разу не удалось никого убедить, даже самого себя.
  -- Вы сошли с ума... я протестую... - выкрикнул прокурор.
  -- Протест отклоняется... слово представляется вам... да вам... - Судья кивнул адвокату.
  -- Я убежден, что все это дело для прокурора лично интересно... - Адвокат замялся.
  -- Я протестую, все это досужие домыслы... - Прокурор поправил съехавший набок галстук. Руки его заметно дрожали. Он ломал себе голову, пытался найти скрытый смысл в намеках адвоката.
  -- Будь у вас хоть капля воображения, чего у вас нет, как нам известно, вы бы так не говорили... - Адвокат улыбнулся.
   Судья не вмешивался в диалог между адвокатом и прокурором. Он делал птичек из бумаги. Кожа его покрылась мурашками и у него сами собой начали вырастать перья, потом появились крылья, хвост. Он приобрел все свойства и повадки птицы. Подпрыгнув, как ворона, он взмыл в воздух. Он летел, сдерживая дыхание и озираться. Люди, глядевшие снизу, удивлялись, когда он пролетал над ними. Обогнув шпиль башни, он чуть не столкнулся с секретарем суда. Она сидела верхом на Пегаса с судебными делами под мышкой...
   Город остался позади. Открылись голые скалы, утесы и все небесные красоты, каких судья никогда не видел на земле.
   Донесся крик совы и вслед за ним хохот.
   Хохот повторился.
   Судорожно вздохнув, судья очнулся. Не было у него ни кривых когтей, ни крыльев, ни клюва.
   "Бред, бессмысленный бред, но восхитительный бред... - Судья приподнял очки и взглянул на адвоката, который что-то бормотал, уткнувшись в бумаги. Иногда он ощупывал шею и поводил головой, испытывая неудобства от воротника. - Похоже, что его специальность - пропащие дела... а прокурор намеренно все путает, водит за нос, куда захочет, но зачем?.. чего он добивается?.. не знаю, но чувствую, что тут замешана женщина... такое ощущение..." - судья потер виски и сказал:
  -- Перестаньте спорить на людях, это неприлично... говорите по существу дела...
  -- Ваша честь, именно это я и пытаюсь сделать... - Адвокат слегка склонил голову.
  -- Что-то не похоже... - Прокурор несколько истерично хохотнул.
  -- А вы помолчите, иначе я лишу вас слова... - Судья окинул взглядом зал. Мелькание лиц вызвало у него легкое головокружение. Он закрыл глаза и вдруг в проходе между стульями увидел отца. Уже несколько дней он являлся ему при самых неожиданных обстоятельствах, что доставляло массу неудобств.
   Перед смертью отец судьи был просто одержим всевозможными маниями и его пугала старость.
  -- Ты знаешь, иногда мне кажется, что я уже начинаю разлагаться... - услышал судья голос отца. Это было настолько неожиданно, что он испуганно замер. - Ты думаешь, что меня нет, а я есть, и я знаю, чего ты ждешь?.. знаю, знаю... ты ждешь, когда я умру?.. а я не умру... а женюсь... семья без женщины, какая это семья... да не ерзай ты, штаны протрешь... а это еще что?
   Вскользь глянув на книгу, страницы которой шевелились, как будто кто-то невидимый листал ее, судья очнулся.
  -- Продолжайте... - пробормотал он.
  -- Я все сказал, продолжать бессмысленно... - Адвокат сел.
  -- Вы... вы... вы забываетесь... - В исступлении прокурор встал и затопал ногами, не зная, как еще выразить свои чувства.
  -- Замолчите... мне просто стыдно вас слушать... - От тянущей боли в боку судья постарел на 10 лет.
   "Боже мой, как я устал от всего этого... пора выходить в отставку..." - Судья поискал звонок.
  -- Ваша честь... - Мольер встал.
  -- Говорите...
  -- Я отдаюсь на суд вашей снисходительности и проницательности...
  -- Да, конечно... - Приподняв очки, судья хмуро глянул на Мольера.
  -- Я хочу сказать, что я не преступник, если только по неопытности... - Взглянув на прокурора, Мольер умолк.
  -- Продолжайте... - Судья потер свой длинный нос, настоящее проклятие,
   Мольер продолжил свою речь с ужимками и гримасами, какие делают на сцене комедианты.
   Почти каждое его слово, каждый жест вызывали смех в зале.
  -- Что, что такое?.. - растерянно спросил судья. Он блуждал в прошлом и с трудом вернулся в навязываемую ему реальность. - Я требую тишины, иначе вынужден буду очистить зал...
   Смех стих.
  -- Итак, суд удаляется... - Судья встал, слегка запрокинув голову и вытянувшись во весь свой рост. Тень его упала на пол и, постепенно отодвигаясь, съежилась у ног Мольера. - Ах да... - вспомнил судья и сел. - Вам... ну да, вам предоставляется последнее слово... а вы... и вы... сядьте...
   Адвокат сел на свое место, а прокурор остался стоять.
   -- Мне больше нечего сказать... - сказал Мольер.
  -- То есть вы признаете свою вину?.. - спросил судья с видом скучающего снисхождения.
   Мольер промолчал.
  -- Правосудие, возможно, учтет ваше признание... - Судья рассеянно глянул в окно, укрытое складками тусклых гардин. Меж складок различались поеживающиеся на ветру липы и ржавые крыши домов.
   Смеркалось. Воздух постепенно наполнился видениями и всякой ложью.
  -- Ну, все, мне пора... - глянув на часы, судья встал.
  -- Как... куда вы?.. вы еще не объявили приговор... - Прокурор попытался остановить судью.
  -- Я ничего не забываю... - Судья поискал шапочку.
  -- Ваша честь, прошу вас о снисхождении к моему подзащитному... даже если он и нарушил закон, но возьмите во внимание... он еще мальчик и неопытен... воспитывался в детском доме... только представьте себе среду, обстановку... - торопливо, глотая окончания слов, заговорил адвокат.
  -- Ну, вы, однако же... философию тут нам нечего навязывать... - с раздражением перебил адвоката прокурор. - Вернитесь на землю... я тоже был сиротой и по-своему несчастен...
   Не дослушав перебранку между прокурором и адвокатом, судья и заседатели скрылись за дверью совещательной комнаты.
  -- Ну, и что будем делать с ним?.. - спросил судья, когда секретарь закрыла дверь.
  -- Надо его отпустить... почему бы нам его не отпустить?..
  -- Ну да, конечно... пусть будет еще один бродяга...
  -- А, по-вашему, мы ему окажем милость, упрятав за решетку?..
   По радио начали передавать последние известия.
  -- А где книга?.. ага, вот она... - Полистав книгу, судья отложил ее в сторону. - Такое впечатление, что я уже читал эту историю...
  -- Что за история?..
  -- Это давняя история... - Судья потер лоб, вспоминая виллу в итальянском стиле, которая располагалась в часе езды от города, и ее обитателей. Уже более 7 лет вилла пустовала. Из ее обитателей остались одни крысы и призраки. - Я осудил невинного человека... и он повесился...
  -- Но здесь совсем другая история... - сказал заседатель, заглянув в книгу. - И довольно интимная...
  -- Не может быть... - Щуря глаза, судья читал и краснел. Кто-то выставил на обозрение всю его семейную жизнь. Но больше всего судью поразило дальнейшее повествование. Заглянув в книгу, он нашел это повествование с новыми добавлениями и исправлениями, как будто автор продолжал работать над книгой.
   "Странно... даже более чем странно... - Судья уронил очки. Руки его дрожали. - Нет, все это не укладывается в моей голове..."
   По радио уже передавали какую-то мелодраму.
   Судья выключил радио.
  -- Вам не нравятся радиопостановки?..
  -- Что?.. - судья наморщил лоб.
  -- А я просто без ума от них... отвлекает, знаете ли, от всей этой суеты и грязи...
  -- И какое ваше решение?.. - спросил судья каким-то не своим голосом.
   Заседатель промолчал.
  -- Говорите же... - По всему было видно, что судью что-то раздражает.
  -- Я думаю, что его надо отпустить... все остальное, как говорится, от лукавого... - сказал заседатель.
  -- Вы это серьезно?.. - Судья исподлобья глянул на заседателя.
  -- Вполне...
  -- У нас могут возникнуть проблемы... - вмешался в диалог другой заседатель.
  -- Какие еще проблемы?..
  -- Из-за этой книги...
   В комнате повисла тишина. Слышался лишь шум дождя и завывания ветра. Иногда ветки царапали по стеклу.
  -- Что там у нас еще на сегодня?.. - Судья повернулся к секретарю. Скудный свет освещал ее бледное лицо в ореоле рыжих волос. В ямочке на груди поблескивал золотой крестик.
  -- У нас еще изнасилование несовершеннолетней с отягчающими обстоятельствами... свидетели уже ждут в коридоре...
  -- Хорошо...
   Спустя несколько минут судья и заседатели вошли в зал.
   Судья позвонил в колокольчик.
  -- Прошу всех встать... объявляется приговор... на основании статьи... э-э... - Судья рассеянно полистал бумаги. - Семь лет заключения под стражей...
   Наступило гробовое молчание. Все остолбенели, пораженные таким приговором.
  -- То есть... как вас понимать?.. - спросила секретарь суда.
  -- А что я сказал?..
  -- Вы сказали семь лет...
  -- Неужели я это сказал?.. бог мой, какая рассеянность... я хотел сказать семь дней... - судья повернулся к секретарю. - Рассмотрим все оставшиеся дела завтра... - Он встал и пошел к выходу, забыв на столе шапочку. Он шел, точно куда-то проваливался. В вестибюле он приостановился у алебастровой статуи Фемиды. Гордая, с легкой насмешкой она взирала на судью. Неожиданно для себя судья обнял ее и поцеловал. Прильнув к ней губами, он ощутил не шершавую поверхность статуи, а нежную кожу девушки и даже почувствовал движение и теплоту ее полных бедер...
  
   * * *
  
   Мольер подошел к окну, затянутому решеткой, из которого открывался вид на город.
   "Похоже, что обо мне забыли... - подумал он. Взгляд его скользнул по горбам крыш и остановился на афишной тумбе, у которой стояла девушка со скрипкой. - Нет, не забыли..."
   Девушку со скрипкой звали Юлия. Мольер познакомился с ней на пристани. Она сидела на расшатанном диванчике и ждала гроб с телом мужа.
   Паром задерживался, и час или два Мольер развлекал Юлию своими историями. Она то улыбалась, то хмурилась.
   Пришел паром.
   Увидев гроб, Юлия зарыдала.
  -- Не стоит так убиваться... - пробормотал Мольер.
   Одного только взгляда на Мольера оказалось достаточно, чтобы Юлия улыбнулась сквозь слезы.
   Мольер потер лоб, пытаясь вспомнить, осмелился ли он поцеловать Юлию.
   "Пожалуй, да, когда она стояла на остановке автобуса и вытряхивала песок из сандалии, но как-то мельком, в шею, такой легкий, летучий поцелуй, от которого, однако, по спине побежали мурашки..."
   Неожиданно дверь камеры отпахнулась с надсадным скрипом.
   Мольер сощурился.
   В проеме двери выросла фигура сержанта.
  -- К тебе посетительница...
   Сержант отступил.
   В камеру вошла Юлия.
  -- Рад тебя видеть...
  -- Ты ужасно выглядишь...
  -- Не спал всю ночь, писал... и увлекся до такой степени, что исписал даже стены...
  -- Можно я почитаю...
   Юлия читала и смеялась.
  -- Тебе нравится?..
  -- Очень?..
  -- Рад был тебя позабавить...
  -- Ты гений...
  -- Я не гений, я притворяюсь... все притворяются, за кого-то себя выдают... между прочим, до 3 лет я не умел говорить... а потом меня как будто прорвало... ты бы видела лицо деда, когда я заговорил... я рассказывал ему просто невероятные вещи... как я начал войну в Эфиопии, затем перешел в Египет, оттуда во владения персидского царя... я изображал все так, как оно было, словно наблюдал с высоты птичьего полета за преследующими и бегущими... я переносился из Армении в Мидию, а оттуда одним взмахом крыльев в Иберию, затем в Италию... дед плакал от смеха... он был помешан на истории и на ночь читал мне что-нибудь из писаний Фукидида, Геродота или Павсания... я засыпал, а сон смешивал все это в одну кучу... - Мольер глянул на открытую дверь. - Кстати, сержант, я свободен?.. - спросил он и стал похож на актера, забывшего текст.
  -- Свободен... - пробормотал сержант и зевнул...
  
   Дом отца Якова опечатали, и Мольер переселился к Юлии.
   Лето в тот год выдалось жаркое.
   Жара выпила и иссушила реку.
   В конце июля небо над городом заслонили тучи, и разразилась гроза. От грома задрожали горы, многие люди оглохли, а многие женщины родили от испуга преждевременно.
   Начался ливень.
   Дома, деревья утонули в мутном мороке.
   Вместе с водой с неба падали мертвые птицы, рыбы и лягушки.
   Ливень онемел и иссяк.
   Из-за туч вышло рыжее солнце.
   Снова потекла река. Она подмыла подступающие к ней горы и затопила нижние улицы города.
   Пока все это происходило, Мольер копался в книгах или ходил по комнате из угла в угол и что-то изображал.
   В своих пьесах он мог представляться кем угодно: лягушкой, птицей или облаком, спустившимся на землю.
   Уронив очки, Мольер устало огляделся.
  -- Все то же...
   Взгляд Мольера переместился на потолок, расписанный сыростью, потом в окно и на небо.
   Напрасно было ждать оттуда радостей.
   Окно приоткрылось и потянуло легким сквозняком.
   Стараясь не шуметь, Мольер присел на корточки у дверей, обулся, накинул на плечи плащ.
   Юлия окликнула его.
   Мольер вздрогнул, ощутив вдруг внезапную слабость.
  -- Куда ты?.. - спросила Юлия. Голос тихий, слегка хрипловатый от сна.
  -- Пойду, проветрюсь... - Мольер неуверенно улыбнулся.
  -- Не уходи...
  -- Я скоро вернусь...
  -- Ты не вернешься, я знаю... - Юлия приникла к нему и неожиданно разрыдалась, пряча лицо в складках его плаща.
  -- Не плачь... понимаешь, я так не могу... - Мольер рассыпал рукопись по полу. - Это все не то... понимаешь, не то... - Голос его стеснился. Осторожно высвободившись из объятий Юлии, он ушел...
  
   Свернув в сторону от большой дороги, Мольер пошел через пустошь, заросшую миртом и невысокими соснами.
   Больше года Мольер скитался.
   Первую пьесу "Лживые истории" с запутанным и неясным сюжетом он поставил в поселке Чудово. Он устроил сцену на площади перед клубом, вместо занавеса растянув ситцевую занавеску, застегнутую на пуговицы.
   Представление началось.
   Смех волной прошел по спинам зрителей. Они смеялись и плакали до икоты и судорог.
   Пока зрители приходили в себя, Мольер был уже далеко.
   Пьесу "Выдумки спящего" смотрели даже бродячие собаки, сбежавшиеся со всей округи. Дети визжали, взрослые умирали со смеху, а старики плакали и кряхтели.
   Шло время.
   Одна за другой на свет появлялись небольшие одноактные комедии, настоящие сокровища. Иногда Мольер писал и драмы, взятые из опыта ночных кошмаров с множеством действующих лиц, но играл он один. Он пользовался анонимными масками.
   Женщины обожали Мольера. Удерживая его в объятиях, они разыгрывали картину любви, возбуждали страсть и заставляли думать, что его любят впервые.
   Так Мольер попадал в сети, сам того не замечая.
   Как-то в антракте к нему подошла молодая женщина в пестром платье, легкая в движении и приятная на вид. Она была похожа на цыганку. Мольер дал ей несколько монет. Она поцеловала его руку и потянула за собой. Он был удивлен, но не сопротивлялся.
   Женщина привела его на пустую сцену.
  -- Это твой сын... - сказала она.
  -- Мой сын?.. - Мольер ужаснулся, увидев в складках своего плаща маленького чертенка, который выковыривал грязь между пальцами ног и ел ее.
  -- Куда ты?..
  -- Мне нужно смыть грим... - пробормотал Мольер и оглянулся. Малыш ползал по полу на четвереньках. Ему очень хотелось переползти порог и выйти вслед за взрослыми, но, выглянув на улицу, где все было ему незнакомо, он испугался, быстро пополз обратно и закутался в складки плаща.
   Мольер бежал, оставив весь свой реквизит, а незнакомка догоняла его криком во все горло, обзывая коварным комедиантом и шутом. Высказывала она и другие, не лишенные правдоподобия обвинения.
   Уже вдали от места происшествия Мольер остановился и задумался.
   Своим видом он привлек внимание прохожих и рассмешил многих из них...
  
   Почти год Мольер избегал появляться в людных местах.
   С раздвоенной бородкой и рыжим нимбом вокруг головы он все больше становился похож на своего деда.
   Спал он, где придется, просыпался вместе с тенями и шел дальше по следам овец и коз, с горы на гору, которые поднимались словно дымные столбы.
   Как-то он заночевал на кладбище, заросшем пиниями.
   Кутаясь в плащ, он сидел на могильном камне и что-то писал.
   Луна скрылась в облаках. Стало темно.
   Глянув на небо и прошептав молитву, которой его научили девы, Флора и Фауна, Мольер лег между могильными камнями и заснул.
   Ему снилась Юлия. В платье до щиколоток она танцевала под музыку сирен слишком очевидная, чтобы в нее поверить.
   Когда Мольер попытался обнять ее, она выскользнула из его рук и сквозь внезапно раскрывшийся свод пиний поднялась ввысь.
   Он устремился за ней, летел, с опаской вглядываясь в темноту. Воображение населяло ее ночными чудовищами.
   Двигался он в северном направлении и наверняка попал бы в Черную Дыру, могилу звезд, если бы кто-то не окликнул его.
   Он очнулся, не понимая, где он.
  -- Я вижу, ты удивлен...
  -- Что?.. - Мольер привстал и воззрился на незнакомца.
   Вьющиеся рыжие волосы, высокий лоб, выразительно выгнутые брови, тонкие губы и блудливые глаза дополняли портрет этого на вид порядочно образованного человека.
  -- Что ты на меня так смотришь?..
  -- Неужели это ты?..
  -- Я... - сказал Хан, удерживая усмешку, и все же он рассмеялся. Смех душил его.
  -- Откуда ты взялся?..
  -- Прогуливался тут неподалеку...
  -- Как ты?..
  -- Прекрасно... продал несколько картин и обзавелся большой мастерской с окнами на юг... пол выложен из порфира, стены одеты гобеленами... есть и зимний сад с пальмами, фиговыми деревьями и всем прочим, где я занимаюсь поэзией... выдаю чужие стихи за свои... а как ты?..
  -- Плыву по течению, в которое случайно попал...
  -- Говорят, что ты связался с тем, чье имя не всякий решится произнести вслух, у него купил свой талант...
  -- Не верь слухам...
  -- К сожалению, я не читал твоих пьес и знаю о них лишь по слухам...
  -- Я пишу комедии... человек - это маска на маске и мне ничего не остается, как срывать их одну за другой, пока не останется маска обезьяны... одним словом, веселю и удивляю публику... и намерен веселить и удивлять ее до смерти... у меня театр одного актера... обхожусь без софитов, кулис, интриг и соперничества из-за ролей...
   Хан слушал и удивлялся.
  -- А где ты живешь?.. - спросил Хан.
  -- В городе у меня есть комната в доме у железнодорожного моста, но я там редко появляюсь... а ты где живешь?..
  -- Одну зиму я провел в тюрьме, а другую - в сумасшедшем доме среди частично или вполне безумных... оставим это, поговорил лучше о чем-либо другом...
   Они вспомнили казенный дом, Каина, Цербера и всех своих сокамерников, потом стали вспоминать, как бросали камни в небо, правда, до неба камни не долетали.
   Ночь ушла.
   Встал день.
  -- День просто чудо... - Хан потянулся. - Всякая пылинка радуется и грезит о бессмертии, которое меня ужасает, только представлю себе, что нужно жить и жить...
  -- А ты представь, что нужно умирать и умирать...
  -- Это мысль, только куда она ведет?..
  -- Что это?.. слышишь?.. кажется, танцевальная музыка...
  -- Скорее похоронное пение...
   Показалась похоронная процессия.
   Старухи в черных платках окружали закрытый гроб, плывущий по воздуху, и пели псалмы.
  -- О чем ты думаешь?..
  -- Думаю о том же...
   Повисла пауза.
   Где-то вдалеке время от времени звонил колокол, тихо и глухо, как сквозь сон.
  -- Сознаюсь тебе... - заговорил Хан. - Когда я сказал, что не видел твоих пьес, то солгал... все лгут, все до единого... одни из любви к этому искусству, другие для впечатления о себе... я был на премьере твоей пьесы "Лживые истории", изготавливал и расклеивал афишки, а потом стоял в темном углу и волновался не меньше тебя, а, может быть, и больше... каждое твое слово, каждый жест казались мне неправильными... я боялся, что ты только насмешишь публику, но публика отнеслась к тебе с сочувствием, которое вскоре сменилось изумлением и перешло в восторг... даже лай собак напоминал крики "браво" ...
  -- Все шутишь...
  -- С тех пор, как разошелся с женой...
  -- Так ты был женат?..
  -- И не раз... у меня было семь жен, ни больше, ни меньше... не веришь?.. посчитай...
  -- И все ангелы...
  -- Скорее наоборот... они избавили меня от иллюзий и всякого имущества... а так все хорошо начиналось... как-то я попал на вернисаж одного известного художника... собрались люди вполне приличные с разумными лицами, иные, видимо, с образованием и идеями... а что за лицами?.. одно притворство и самолюбие, ничем не оправданное... иногда даже раздраженное... ко мне подошел один из гостей, по всей видимости, поэт... странный тип, одет как покойник, весь в черном... обычно я предпочитаю избегать таких типов, пока это возможно... черт меня дернул ввязаться с ним в разговор, да еще при свидетелях... я рассказал ему одну из твоих историй... рыжеволосая дева очень даже не дурная собой и с уважением к себе, расплакалась, что, надо сказать, сбило меня с толку... плакала она вполне искренно... от поэта я узнал ее историю... она была певицей, но потеряла голос... на другой день я написал ей письмо высоким слогом и с разными чувствами, чтобы заставить читать, хотя прежде в подобных безумствах не был замешан... полей не оставил, занял даже изнанку страниц... через неделю я получил приглашение и нанес ей визит, смиренно опустился на все колени... она посмотрела на меня словно сквозь воду и сделала вид, что не понимает моего поведения... пришлось сделать ей формальное предложение... конечно, она его приняла с тем простодушием, которое похвально и трогательно, так что все обошлось к полному удовольствию сторон... на свадьбе ее родственники были празднично и изящно вежливы, несмотря на страшную духоту... лето было жаркое, солнце сжигало зелень, мелели ручьи, реки, озера, все живое пряталось от зноя...
  -- Продолжай...
  -- Несколько дней я был в лимбе, окутанный плеромой... вдруг с неба свалилось столько счастья и совершенно даром, в виде подарка... я не ходил, нет, я летал по воздуху... и все это кто-то украл разом, прежде чем я разобрался в своих чувствах... началось с того, что она сделала из моей мастерской женский клуб с объятиями, поцелуями и враньем, пусть и невинным... это ее общество было так нелепо и подло устроено, что наводило на прелюбопытные и, пожалуй, странные догадки, что оно вовсе не похоже на хорошее общество... ты только представь себе эту картину, лежат на подушках шесть или семь девиц, обнажив ноги и грудь, иногда и зад, будто не могут вынести жары и ведут разговоры, делают черное белым... все им известно, все они знают... а я хожу и облизываюсь на чужие лакомства... начались сцены, чем дальше, тем хуже... я лишился сна... лежу, ерзаю в свете луны, простыни жгут, как крапивой... иногда мне хотелось всех этих обольстительных Венер осчастливить и удавить... ты смеешься?.. рад, что рассмешил тебя, однако же, ощущение пакостное, пусть и внешне незаметное, подавляемое массой иных чувств... словом, мы разошлись... она пригласила адвоката... такой маленький и гордый собой тип, для чего же жить, как не для гордости... лицо бледное, вытянутое, довольно невыразительное, что вполне совмещалось с его профессией... надо сказать, она приготовилась к его визиту, одела строгое платье, волосы убрала в сетку... никаких украшений... никогда я не видел ее такой красивой... поймав себя на этих наблюдениях, я отошел к окну, стою, слушаю адвоката... когда он заговорил о разделе имущества, я не выдержал... я избил его, бил долго, вне себя, бессознательно, как попало, после чего ушел, догоняемый ее криками: "Варвар... деспот... тиран..." - Все это в каком-то порыве... не сдержался... сожалею... не знаю, что на меня нашло и что мною управляло... зависть, ревность, досада, бешенство... я все оставил ей, жил, где придется, слонялся по мастерским... потом снял комнату с отдельным входом у одной старой девы... никакой роскоши, ничего излишнего... голые стены и железная койка, на которой она мне снилась и мерещилась... сны довели меня до затмения и извращения чувств... я даже пытался покончить с собой... все к тому шло... как-то я проснулся среди ночи... ночь была тихая... ярко сияли звезды... от всего этого великолепия на меня вдруг такая тоска нашла... очнулся я в сквере философов... стою у дерева с петлей на шее и жду вдохновения свыше...
   Хан замолчал, вспоминая, что было дальше. Судорога подергивала его левое веко.
   Плеск воды отвлек его. Он поднял голову и увидел Аврору. Она плескалась на отмели. Украшенная цветами она была похожа на длинноногую птицу. Хан не сводил с нее глаз, очарованный ее красотой.
   На лице Авроры блистала одна из ее прелестных улыбок, которая могла бы поймать в свои сети даже бога.
   Аврора приближалась, как бабочка, летящая на огонь... опустилась на землю и пошла так, словно исполняла любовный танец павлина.
   Увидев Хана, она замерла на месте, потом застыдилась и, прикрыв свою наготу, побежала.
   Хан догнал ее, тронул ее бедра, небольшие холмики груди, которые придавали ей изящество.
   Аврора сопротивлялась, но не долго, поняла, что не в силах противиться его желанию.
   Когда все кончилось, Хан сел на камень. Он сидел и смотрел на Аврору. Волосы запутались, груди опали, но глаза ее блестели.
   Хан ушел, а Аврора еще долго лежала на песке.
   Вскоре прибежали подруги. Увидев, что одежда Авроры в беспорядке, они столпились над ней.
   Аврора попыталась успокоить их и расплакалась.
   Всего этого Хан уже не видел...
  
   Небо на западе пламенело. Ложился туман.
  -- А все-таки жизнь прекрасна... - сказал Хан.
   Мольер отозвался невнятным восклицанием.
   Отогнав от себя наполовину приснившиеся воспоминания, Хан лег между могильными камнями. Он лежал, разглядывая небо как потолочную живопись, а Мольер что-то писал, блуждая взглядом среди могил и заговаривая то с одним, то с другим покойником.
   Стало совсем темно. Пропали из виду, кресты, безносые и безрукие статуи, но все еще глухо вдалеке звонил колокол, и шумело море, словно орган...
  
   * * *
  
   После нескольких месяцев задумчивости, Мольер купил тощего осла, который оказался еще и слепым, и снова стал блуждающим комедиантом.
   Увидев на дороге в облаке желтой пыли существо, похожее на кентавра, люди останавливались, а мальчишки прирастали к нему как хвост.
   Собиралась толпа.
   Мольер слезал с осла и устраивал представление для забавы случайных зрителей и самого себя.
   Свои выдумки он приспосабливал к доверчивости публики и с известным успехом.
   Происходило что-то странное. Сначала, глядя на Мольера, рисующего смутные картины, люди с недоумением потирали лбы, потом начинали смеяться. Смеялись даже впавшие в детство старики, не знающие, спят они или бодрствуют и с трудом понимающие происходящее и свои смутные, бессвязные ощущения.
   Однажды на одном из его представлений безногий начал танцевать, горбатый вдруг выпрямил спину, а немая заговорила.
   Об этом случае написали в газетах.
   Написали и о том, чего никогда не было и со всеми подробностями...
  
   * * *
  
   Приближался вечер. Реальность постепенно становилась призрачной, а все записанное на бумаге оживало, обретало облик, конкретность.
   Услышав шаги и голоса, Мольер поднял голову от рукописи.
   К камням подошли низкорослый слепой старик с кривыми ногами и девочка 9 лет.
   Здесь и заночуем... - сказал старик. Ощупав камень, он лег и уснул, а девочка стала собирать хворост для костра, с любопытством поглядывая на Мольера.
   Мольер обратил внимание на ее аккуратно подстриженные волосы и подкрашенные ногти.
  -- Ты похож на разбойника... - сказала девочка.
  -- Вот как... - В смущении Мольер потер лоб. - Как тебя зовут?..
  -- Сара...
   Девочка рассказала Мольеру, что уже три года они скитаются. Одно время они жили в дупле дерева между небом и землей, пока дерево сгорело от молнии. Они переселились в пещеру, но оттуда их выселило наводнение. Ночью случился потоп, как в дни Ноя, пещеру затопило и все преисподние места. Когда вода схлынула, старик купил осла и они отправились в святые места. По дороге старик ослеп, бельма закрыли ему глаза.
  -- Все верно, я почти ослеп, вижу, но смутно... - пробормотал старик. - Вот и ищу Мольера, может быть, он возьмет на себя мою слепоту и болезни... говорят, что он творит чудеса, а потом исчезает... боюсь только ошибиться, подражателей ему развелось слишком много... - Старик сощурился. - Ты не монах?
   Мольер отозвался невнятным восклицанием. Он наблюдал за девочкой, которая пыталась разжечь огонь и плакала от дыма.
  -- Плащ у тебя как у монаха... монахом я не стал, однако монахов видел... однажды я спал и приснился мне сон, как мертвые умертвили живого... три дня и три ночи тело его, обвитое плащаницей, оставалось в склепе, заваленном камнем и запечатанном, а душа была в аду... страшное это место и света там нет... в нем полно темных сокровищ, которые ад проглотил ненасытный и через что приобрел силу... такой вот сон я увидел и пришел к отцу Якову, умер несчастный, пусть земля ему будет пухом, спрашиваю его, истинное ли было мне видение или от бесов... он говорит, ступай в пустыню и посмотри, что там увидишь... подумал я и решил удалиться от житейского шума, раздал все, что было у меня, и пошел... иду, натыкаясь на камни и смотрю по сторонам, вижу, сидит старик, похожий на отца Якова... стал он меня расспрашивать, кто я и куда иду... я рассказал ему все о себе без каких-либо пробелов... я две войны прошел... кто вернулся с войны обрубком, без рук, без ног, а я в орденах, как в латах... ни одной царапины... все было, и от жажды я изнемогал, хотя и окружен был водой со всех сторон, и холод терпел на льдине, изумляясь огненным знаменам северного сияния... была у меня и молодость, и слава... и жену я имел, как бы не имея... ветреная и влюбчивая она была... и родственники у меня были... все ушли в гробы... один я, скитаюсь всем чужой... старик со вздохом посмотрел на меня и ничего не сказал... какое-то время мы сидели молча... старик смотрел в темноту, которая что-то утаивала, а что-то открывала... я говорю, вот ответь мне старик, если душа способна сама по себе жить, без помощи тела, зачем она в нем заключена, чтобы смерть узнать?.. старик промолчал... я подумал, что он задремал, продолжая сидеть, и лег рядом с ним... лежу, вокруг пески, зной египетский, жара, как в печи вавилонской... сон меня сморил и перенес в блаженный сад... хоры насекомых в траве голосят, поют псалмы... я лежу и смотрю... все я видел превратно, все зыбилось и в этом обманчивом кружении я вдруг увидел волчицу с глазами, как свечи горящие... она оскалилась и скрылась за камнями... в ту же минуту оттуда вышла рыжеволосая дева в платье с кружевами... и не одна... ее окружала толпа девиц, точно поле цветов... они стала лицедействовать, соблазнять меня... с притворным пылом они изображали страсть движением своих блудливых рук и бедер... я смотрел на них и изумлялся... внезапно потемнело и девицы исчезли... дева назвала меня моим именем и легла рядом... не помня себя, я обнял ее и проснулся, сжимая в объятиях мертвого старика... и страх, и срам... с тех пор меня преследуют мертвецы, такое впечатление, что кругом одни мертвецы... иногда я чувствую, что и сам я становлюсь мертвецом...
  -- Не надо отчаиваться... - пробормотал Мольер и отвернулся. От старика исходило зловоние как от двух мертвецов.
  -- А вот это не твоя печаль... - неожиданно зло сказал старик. - Ты сам-то откуда и куда идешь?..
  -- Иду, куда дорога выведет...
  -- Вот и иди, а нас оставь... - Старик глянул на осла, который щипал траву и обгладывал ветки ивы. - Сара, присмотри за ослом, хотя и нет в нем толку... всучили мне помощника... и кто всучил?.. тот, кто мне был всем обязан... правда, всучил он мне его среди ночи... говорит, зря продаю, для сцены потеря, чудно поет, как сицилийская сирена, даже если охрип, мол, в горах пенью обучался... скоморох несчастный, чтобы его описать, не хватит одной обезьяны... а для его жены мало одной змеи... что-то на меня озноб напал, и голову как обручем сдавило...
   Старик затих.
   Все слова отлетели в воздух, и нет их.
   Смеркалось. Склоны горы собирали лучи заходящего солнца.
   Мольер лежал и смотрел на небо, вдохновляясь его красотой и мудростью...
  
   Как только день прогнал ночь, Мольер собрал свои вещи и пошел дальше.
   За холмами показался небольшой забытый богом городок с лабиринтом узких и грязных улиц.
   Около сотни любопытных, привлеченные слухами о представлении, уже наводнили празднично украшенную площадь.
   Одно имя Мольера наполняло их весельем.
   Мольер поднялся на подмостки, напоминающие эшафот.
   Зрители встретили его восторженными криками и аплодисментами.
   Представление длилось около часа.
   На сцене Мольер был богом.
   Зрители смеялись и плакали.
   Представление окончилось. На площади не осталось никого, кроме бродячих собак и ворон, которые делали вид, что посвящены в какие-то тайны и напоминали авгуров.
   Мольер сел у ограды, за которой цвели белые розы и уже поспевали артишоки. Спрятав голову под крыло, он дремал, иногда дергая носом. Он мало походил на бога. Он был болен и невообразимо несчастен.
   Услышав смех, Мольер замер. Он был смущен.
   Подняв голову, он увидел слепого старика, который висел в ветвях дерева, точно паук.
   Все закрыла сизая морось.
   Огрызком карандаша, теряющимся в пальцах, Мольер что-то записал в тетрадь с клеенчатой обложкой и задумался.
   Начался дождь.
   Слушая шум дождя, как водяной орган, Мольер думал о Юлии. Дважды он пытался навестить ее, однако каждый раз его останавливали какие-либо неожиданные препятствия.
   Дождь кончился.
   Небо напоминало полыхающий костер, который раздувал ветер.
   Закутавшись в плащ, Мольер заснул...
  
   Сон Мольера напоминал бред.
   Он ехал на осле по незнакомой дороге, вдоль которой лепились тихие, полуистлевшие деревни. Нужда все разваливала.
   Вдоль дороги стояли голые тополя. Тополиная моль уже освободила их от листьев.
   Мольера слегка покачивало и мотало по дороге. У него был жар.
   Дорога повернула налево, потом направо и выбросила Мольера на обочину, где его подобрала женщина неопределенного возраста.
   Женщина привела Мольера в свой дом. Он даже не смог назвать ей свое имя, упал ничком на кровать и в ту же минуту заснул, обнимая вышитую нитками-мулине подушку.
   Проснулся он утром другого дня вместе с бабочками и опьянел от тишины и счастья. Он чувствовал себя ребенком. Сдвинув занавеску, он увидел женщину. Она умывалась дождевой водой, которая плескалась в ржавой бочке у крыльца.
   Мольер тоже умылся.
   За завтраком они разговорились.
   Слушая Мольера, женщина постепенно избавлялась от своего провинциального выговора и походки, а на ее щеках расцвели бледные розы как у святых в церкви...
  
   После полудня Мольер собрал свои вещи и направился к станции.
   Шел он пешком. Осла он оставил женщине.
   В зале ожидания царило оживление, было людно. Граждане, ожидающие вечернюю кукушку, толпились вокруг двойника Мольера.
   Последнее время двойники Мольера плодились и размножались в невероятном количестве. Власть ослабла и все могли творить чудеса, не опасаясь преследований.
   Мольер подошел к толпе.
  -- Кто этот чудак?.. - спросил он женщину в скромном сером платье с оборками и в шляпке.
  -- Мольер... комедиант... - незнакомка рассмеялась и повела бедрами.
  -- Что вы говорите, даже я не Мольер, хотя и отзываюсь на это имя... я всего лишь жалкая его копия с весьма скромными способностями... Мольером меня назвал отец по какому-то поводу... уже не помню... возможно, я внешне подражал Мольеру в детстве... что вы так смотрите?.. не бойтесь, я не обман зрения, можете даже меня погладить...
  -- Докажите, что вы на самом деле Мольер...
  -- Нет, что вы, я устал и не в голосе, боюсь вас разочаровать...
   Скрестив руки на груди, Мольер смотрел на своего двойника, который изображал то глупую обезьяну, то похотливого пса, то верблюда. Уродство его лица казалось и ужасным, и забавным.
  -- Нет, это уже переходит все границы... если этот жалкий шарлатан и фокусник Мольер, тогда кто же я?.. впрочем, не важно... - Какая-то идея отвлекла Мольера. Его вдохновение всегда было таким внезапным.
   Некоторое время он ходил за спиной толпы походкой беременной женщины.
   Поведение его показалось странным и привлекало внимание.
   Вдруг Мольер остановился, точно не зная, в какую сторону идти, и заговорил.
   Граждане окружили его. Они стояли, не двигаясь.
   Образы, словно птицы, летали над Мольером, вздымая облака пыли даже там, где ее не было.
   Мольер замолчал.
   Повисла тишина, пока кто-то не решился рассмеяться сквозь слезы, но Мольер уже исчез...
  
   * * *
  
   Все лето Мольер устраивал представления.
   В зрителях недостатка не было.
   Однажды Мольера пригласили на виллу в итальянском вкусе в часе езды от города.
   По шаткому мостику он перешел пруд с загнивающей водой и остановился у портика входа с высоко приподнятой крышей, покрытой желтой медью.
   Дверь была не заперта. Ее охраняли гипсовые львы, стоявшие по бокам и освещенные лучами заходящего солнца.
   В глубине дома кто-то играл на скрипке. Звуки будили печальный отзвук где-то на дне души.
   Мольер постучал и вошел в холл, украшенный портретами в золотых рамах и пальмами.
   Блуждая по коридорам, Мольер очутился в комнате, обстановка в которой отличалась изысканностью и утонченностью. У обтянутой гобеленом стены стояла кровать под балдахином.
   Мольером овладела сонливость. Он прилег на кровать и закрыл глаза.
   Через час он пробудился от сна, в котором видел многое из того, что хотел видеть в обычной жизни.
   Вставать не хотелось. Он лежал и смотрел.
   Шторы колебались, наполняя реальность то светом, то полутьмой, каждый раз придавая вещам какую-то странность, призрачность.
   Услышав шаги и голоса, Мольер вышел в коридор и замер.
   Юлия спускалась по лестнице.
   Мольер потер глаза. Он не сразу узнал Юлию. В ней было нечто аристократическое и бесконечно изящное.
   Юлия вернула Мольера на землю и увлекла за собой в залу, где его глазам предстало зрелище. Музыканты настраивали инструменты, а мальчики в ливреях расставляли складные кресла вокруг небольшой сцены с пестротканым занавесом.
   Было шумно и душно. Зал был битком набит подданными Мольера, которые встретили его как царя.
   Опустив голову, Мольер прошел за кулисы. Он был несколько смущен таким приемом. Вскользь глянув на свое отражение в зеркале, он удивился.
   "Лавровый венок, тога, сандалии... когда я успел переодеться?.. не во сне же?.."
   -- Пора начинать... - прошептала Юлия. На миг она втиснулась в створку зеркала и исчезла, а вместо нее появилась девочка 13 лет в полумаске с фиалковыми глазами.
   Девочка предложила Мольеру шампанское.
   В зале потемнело. Слуги зашторили окна.
   Слегка прихрамывая, Мольер вышел на освещенную софитами сцену. Он разыграл одну из своих давних пьес.
   Публика была в восторге. Дамы вскрикивали и закрывали лицо веером, а мужчины держались за бока.
   Пока они приходили в себя, Мольер скрылся в кулисах.
   "Просто невероятно... где я?.. на какое небо я взлетел?.." - думал он, поглядывая на танцующих юных красавиц, усыпанных изумрудами и бриллиантами словно звездами.
   Взгляд Мольера переместился на букет цветов. От них исходил какой-то странный, пьянящий запах.
   Закрыв глаза, Мольер прилег на античный диванчик.
   Когда он проснулся, в зале уже никого не было.
   Пол из зеленого мрамора с прожилками был усыпан матовыми белесо-зелеными лепестками.
   Слегка скосив глаза, он увидел в приставном зеркале уже знакомую ему девочку 13 лет и свое отражение. Он не узнал себя, таким гнусным и безобразным он себя еще никогда не видел.
   "Похоже, что я начал стареть раньше времени..." - подумал он.
  -- Юлия сказала, что ты Мольер...
  -- Да, я Мольер... правда, иногда меня мучает смутное подозрение, что никакого Мольера вообще не существует... это миф... а ты кто?..
  -- Я Аврора...
   Девочка налила ему вина, просияла улыбкой и выпорхнула на террасу. В окно Мольер следил за ней. Она мелькала меж струй фонтана, в окружении сонма каких-то духов и божеств.
   Юлия появилась, когда он меньше всего ее ждал, и поманила за собой.
   Они вышли в зимний сад. Юлия держалась чуть впереди. Он шел за ней по полутемной аллее между олеандрами и пальмами, точно сомнамбула.
  -- А ты все такой же... - Юлия тихо рассмеялась и провела рукой по его щеке.
  -- Какой?.. - Мольер попытался ее обнять.
  -- Нет, не сейчас... - Юлия отстранилась.
   Появился судья.
  -- А, вот вы где?.. как успехи?.. - спросил судья.
  -- На сцене?.. более или менее... эта работа для меня вместе с тем и удовольствие...
  -- Говорят, вы прямо чудеса творите... - Судья принужденно улыбнулся. - Читал и сознаюсь, некоторые пьески, которые публика не одобряет, мне почти нравятся... весьма едкие пьески... правда, погружаясь в них глубже, я нахожу, что они более едкие, чем справедливые... - Глаза судьи стали вдруг мутными. Он сел.
  -- Что с тобой?.. - спросила Юлия и подошла к нему.
  -- Ничего страшного... это пройдет... уже проходит... ты иди, мне нужно поговорить с твоим гостем...
   Юлия ушла, оглядываясь.
  -- Астма меня душит... - Судья хмуро глянул на Мольера.
  -- Так о чем вы хотели поговорить со мной?..
  -- О некой книге, которая... впрочем, отложим этот разговор до утра... спокойной ночи...
  
   Мольеру отвели комнату во флигеле, стены которой были затянуты гобеленами с буколическими пейзажами. Он лежал как на углях, не мог заснуть. Дух его был смущен изображениями сцен любви и беспокойными мыслями.
   Часы пробили полночь.
   Мольер попытался писать, но не мог сосредоточиться. Отвлекали туманные намеки Юлии на встречу.
   Около часа ночи Мольер вышел на террасу. Над прудом висел туман, смешиваясь с серым маревом сумерек.
   Он спустился в сад. Обогнув беседку, он наткнулся на Юлию. На ней был розовый пеньюар.
  -- Почему ты не спишь?.. - спросил Мольер.
  -- Проснулась и не могу заснуть...
  -- Чья это вилла?..
  -- Судьи... он купил ее сразу после своей отставки... что ты на меня так смотришь?.. я уже несколько лет замужем за ним... правда, спим мы в разных комнатах...
  -- Любопытная у тебя жизнь... - Мольер вскользь глянул на ее сережки, на ожерелье, на золотые часики.
  -- У тебя жизнь еще более любопытная... читала в газетах...
  -- Все это выдумки... нет у меня ничего... ни виллы, ни жены, ни слуг, а вся наличность в этом пустом кармане...
  -- У тебя есть я... - привстав на цыпочки, Юлия поцеловала Мольера...
  
   Рано утром Мольер покинул виллу, оставив Юлии весь свой реквизит и недописанную пьесу.
   Осел бежал рысью, хотя бы и в гору. Мольер шел за ним, цепляясь за придорожные кусты, и с каждым шагом он становился все несчастнее.
   Солнце зашло.
   Закутавшись в плащ, Мольер заснул и проснулся, как от толчка. Он потянулся, хотел вскинуть кудри в воздух, а вскидывать нечего.
  -- Чудеса... заснул кудрявый, а проснулся лысый... и вокруг нет ничего из того, что было... из щенка выросла собака, а осел превратился в старую клячу... или мне все это снится?.. если не спится, какие уж тут сновидения... столько лет прошло... пытался оседлать Пегаса, чтобы взлететь на небо, готов был подвиги, даже выгребать Авгиево дерьмо... и что в итоге?.. - Мольер наморщил лоб. - Ничего или почти ничего...
   Он привстал.
   Вокруг стояли голые тополя. Листву пожрала моль.
   Порывшись в реквизите, Мольер наткнулся на книгу. Какой-то неизвестный автор собрал в нее все его пьесы, из которых многие подверглись порче со стороны импровизаторов, приписывающих нелепые, мешающие впечатлению сцены или забывчивых исполнителей, оставляющих пропуски в тексте, как будто им не хватило сил для продолжения. В предисловии автор нарисовал портрет Мольера, не лишенный сходства, и описание его виллы, где он изображал на сцене одержимых музами, привлекая для этого действа своего осла и выкрикивая какие-то непонятные слова.
   Мольер пропустил несколько страниц с мелким текстом, которые не смог прочитать при тусклом свете, и наткнулся на описание, поразившее его.
   Автор описал смерть отца Мольера, которого он задушил шнурком от звонка.
   Мольер бросил книгу в огонь.
   Согнув спину и кутаясь в плащ, он сидел у костра как трижды проклятый.
   Кругом стояла тишина. Предрассветный холод заставил его зябко повести плечами.
   Было неприятное время года. Ветер дул с севера.
   Когда снег покрыл все, Мольер вернулся в город. Он шел и что-то бормотал про себя как стихи. Это было видно по дыханию, которое клубилось у его рта. Иногда он останавливался и стоял, уставившись в сияющее мутным блеском небо, с таким видом, как будто ему были ведомы дела горнего мира...
  
   2.
  
  
   Мольер сидел на камне и смотрел на город.
   "Слишком много народа и все мечутся туда-сюда, как будто фурии их гонят, увлекая каждого, куда попало... а кто исправит то, что они уже натворили?.."
   Смеркалось.
   Услышав шаги за спиной, Мольер пугливо оглянулся и увидел Хана. Он почти не изменился, все такой же долговязый, с таким же костлявым обветренным лицом и также стесненный в средствах. Как и Мольер, он шел пешком по разбитой дороге и был похож на бродячего монаха или старьевщика.
  -- Ты?..
  -- Я... - Хан сел и, вытянув ноющие ноги, заговорил:
  -- Рад тебя видеть... странно... кто-то как будто сводит нас... а?.. тебе не кажется это странным?..
  -- Кажется... как твои дела?..
  -- Если честно, то хуже не куда... до сих пор дрожу от страха, натерпелся, ужасная была ночь, впрочем, известная многим... по всему городу шли обыски... искали какую-то книгу... пришлось бежать и скрываться...
  -- Что за книга?..
  -- Не знаю... говорят, мой благодетель после обыска спятил, стал выбрасывать вещи в окно... большую часть ненужных вещей он побросал и все же легче ему не стало... тогда он выгнал всех из дома, закрыл двери, ставни, щели завесил занавесками... о том, что было дальше, будет известно из газет... а как ты живешь?..
  -- Как и ты, прескверно...
  -- Давай обнимемся и поплачем...
   Смеясь, они обнялись.
  -- Тебе бы в драмах играть... - пробормотал Мольер.
  -- Ну, да, твоего осла... или пугало огородное от воробьев и воров... а ты все пишешь и блистаешь на сцене...
  -- Сверкаю плешью... стал плешивый, как Силен, правда, осла у меня нет... он околел, и я трезв как стеклышко... - Мольер полистал рукопись недописанной пьесы.
  -- О чем пишешь?..
  -- Обо всем... о псе, что скалится, рычит на меня и виляет хвостом, когда ему что-либо нужно... о воронах, что кружат над нами... как жарко, просто умираю от жажды...
  -- И я бы выпил, может быть, в голову полезли бы путные мысли...
  -- Или беспутные...
  -- Ну да...
   Они поговорили об опасностях и о спасении, потом о вещах, о которых среди забот поговорить некогда.
  -- Говорят, что ты творишь чудеса, может быть, и мне что-нибудь сотворишь?..
  -- Что именно?..
  -- Ну, не знаю... что-нибудь...
   Хан лег и закрыл глаза.
   Хан спал, а Мольер что-то писал.
   Хан заворочался, встал.
  -- Все еще ночь... конца ей нет... не могу уснуть, а усну, жены начинают сниться... правда, выглядят они совсем иначе, вовсе не похожими на жен... и пахнут жутко... старостью...
   Длилась ночь...
  
   Утром Мольер и Хан пошли дальше.
   Мольер пребывал в молчании и задумчивости, из которой его время от времени выводили шутки Хана.
   Они шли, пока очередная ночь не нагнала их.
   Хан остановился и глянул по сторонам.
  -- Заночуем здесь... - Он сошел на обочину, постелил плащ и прилег.
  -- Между прочим, эти места мне знакомы... - отозвался Мольер. Он стоял и прислушивался к поющему хору цикад. Цикады неожиданно умолкли.
   Хан чиркнул спичкой о камень.
   С шипом из камня выскользнул свет, озарил его лицо.
   Хан закурил. Легкие струйки дыма свились в неясные, шаткие силуэты фигур. Он оглянулся на черноту, из которой к ним тянулась паутина рук, и задул спичку. Темнота сомкнулась вокруг них.
   Мольер лег, прикрыв лицо рукой.
   Он вспоминал...
  
   Это было 7 лет назад. Преследуемый молвой, Мольер ехал на осле, с которого почти не слезал.
   Показалась деревня.
  -- "Странно, ни лая собак, ни людей... хотя, что же тут странного?.." - Вытянув нижнюю губу, Мольер потрепал уши ослу и шерсть на его загривке.
   Неожиданно осел взбунтовался. Прижав уши, он заревел и стал рыть копытами землю.
   Поведение осла удивило Мольера.
   "Кто в него вселился?.. или он заразился безумием от меня, как это бывает с собаками?.." - подумал Мольер.
   Он ударил осла и сам зашатался, стал хвататься руками за воздух.
   Мольер упал и остался лежать без движения, как камень, а осел кружил вокруг, ревел, вставал на дыбы и, стоя на двух ногах, оскаливался улыбкой, но всего этого Мольер не видел.
   Очнулся он, почувствовав прикосновение.
   Кто-то ощупывал его лицо, грудь.
  -- Холодный, как камень...
  -- Кто ты?.. - открыв глаза, спросил Мольер женщину, пытающуюся его оживить.
   Одежда случайно приоткрыла некоторые части ее тела.
  -- Твой ангел-хранитель... - сказала Юлия, кусая тонкие губы.
   Мольер смутно улыбнулся и закрыл глаза.
   Юлия привезла Мольера на виллу.
   Утром Мольер проснулся в кровати с балдахином, усталый, как будто и не спал.
   Потирая виски, он вышел в холл.
   Юлия стояла у зеркала всю в слезах.
  -- Что-то случилось?.. - спросил он.
  -- Ты спал, когда принесли телеграмму... он покончил с собой...
  -- Кто он?..
  -- Судья... - пряча лицо, сквозь слезы пролепетала Юлия... ты не поверишь, но наши отношения были почти как у отца с дочерью... - Юлия обняла Мольера.
   Он молча ловил ее быстрые поцелуи, от которых его бросало в жар.
   Вскоре Юлия уехала в город.
   Весь день Мольер не находил себе места, пытался писать, но не мог сосредоточиться.
   Усталость усыпила его. Он уснул, уткнувшись лицом в бумаги.
   Ему приснился сон довольно ясный и подробный, из которого он узнал, что лучше не знать, а иногда и стыдно знать, хотя и соблазнительно.
   Проснулся Мольер в сумерках. В доме было тихо, лишь иногда жалобно поскрипывала дверь. Сколько Мольер не пытался ее закрыть, она открывалась сама собой.
   Он лежал, разглядывая потолок, когда в комнату вошла Аврора. На ней был халат Юлии, голова в бигуди, лицо белое, словно измазано мелом.
   Мольер привстал.
  -- Нет, лежи-лежи, я на минутку... ты знаешь, у меня появился еще один отец...
  -- Рад за тебя... и кто он?..
  -- На вид ему около 40 лет, может быть, чуть больше... рыжий, горбоносый... точная твоя копия... ну, я побежала...
   Мольер встал и подошел к окну.
   Какое-то время он стоял у окна, вглядываясь в сырой мрак. Шел дождь. В такую погоду перед сном дед читал ему какую-нибудь книгу или рассказывал истории откуда-то заимствованные или им придуманные. Вслушиваясь в глуховатый голос деда, Мольер засыпал и видел сны. Странные это были сны. Он как будто заглядывал в будущее...
   Как-то Мольер рассказал деду один из своих снов. Дед слушал его и хмурился.
   А однажды Мольер очнулся и увидел перед собой стопку писчей бумаги, исписанную крохотными, как рыжие муравьи, буковками, ясно вычерченными, сползающимися в ручейки строк. Стараясь не шуметь, он встал и пошел к деду.
   Дед принял его за лунатика, когда он подошел к нему и протянул исписанные листки.
   С недоумением он глянул на пустые листки, потом на Мольера.
   Листки рассыпались с шуршанием и буквы разбежались, как муравьи...
  
  -- Утром я покинул виллу... никто даже не заметил моего исчезновения... да, всего лишь эпизод... - Мольер вздохнул.
  -- Ты что, бредишь?.. - спросил Хан, приоткрыв веки.
  -- Нет, просто вспомнилось кое-что...
  -- И что тебе вспомнилось?..
  -- Не важно...
  -- Да что с тобой?..
  -- А что со мной?..
  -- Ты сам на себя не похож, морщины на лбу, щеки ввалились...
  -- Старею... все стареют, и я старею... ты на себя посмотри...
  -- А что... я ничего... еще есть на что посмотреть, правда, грыжа по ночам мучает... да и не только грыжа...
  -- Ну да... - Мольер посмотрел на Хана, улыбнулся и вытянул ноги. - С этим местом у меня связано столько воспоминаний... здесь я написал свою лучшую пьесу... не знаю почему, но последнее время слова ложатся на бумагу, точно на плаху... ужасно устаю... и сны жуткие снятся... прошлой ночью я видел во сне Аврору... - Мольер расстегнул воротник застиранной рубашки, ослабил петлю галстука и закрыл глаза. - Я спал в доме рядом с кладбищем, давно перешагнувшим за ограду... цвела ночь... по городу меж домами бродила луна с затупленными рогами... сквозь сон я услышал смутное пение труб духового оркестра и, откинув одеяло, изумился... я лежал между могильными плитами... привстав, я увидел девочку... она стояла на краю только что вырытой ямы и засыпала ее листьями... - Что ты делаешь?.. - спросил я. - Разве ты не видишь?.. - пролепетала она. - Я подошел поближе и, увидев себя на дне ямы, проснулся... жуткий сон... даже не сон, а кошмар... я чуть не обмочился от страха... а потом рассмеялся, поняв, что яма была наполнена водой, и я увидел в ней свое отражение...
   Мольер умолк и после довольно продолжительного молчания снова заговорил:
  -- Я записываю все свои сны... помню, как-то я вставил один из своих снов в пьесу... и что ты думаешь?.. после представления меня арестовали... сон сбылся... - Мольер тихо рассмеялся. - Впрочем, все это вздор... - Он прикрыл глаза ладонью, вспоминая, как в одном из своих снов он сидел в сквере у театра и ждал Нору, рассеянно поглядывая по сторонам.
   Послышались шаги. Из-за поворота аллеи вышел незнакомец. Манеры и внешний вид выдавали в нем актера. Шею его обвивал желтый шарф. Незнакомец уже прошел мимо и вдруг приостановился.
  -- Кажется, мы знакомы... - сказал он, как-то странно улыбаясь.
  -- Что?.. - Мольер с недоумением и любопытством глянул на незнакомца.
  -- Простите меня, я, наверное, ошибся... - пробормотал незнакомец, теребя разлохматившиеся концы шарфа.
  -- Наверное... - Не зная, что еще сказать, Мольер отвернулся.
   Незнакомец сел на край скамейки. Какое-то время он молчал, потом медленно-медленно придвинулся, достал из кармана книгу, с примечаниями, написанными от руки и разными чернилами.
  -- Ведь вы Мольер?..
  -- Да, и что?.. - Мольер поправил очки.
  -- Тогда, вот, возьмите...
  -- Что это?..
  -- Послание вам от Иосифа...
  -- От отца?.. но ведь он... от него даже могилы не осталось... - Мольер встал.
  -- Признаюсь, мне неловко вам это говорить, но он жив...
   Мольер не сводил глаз со старика. Вдруг он с ужасом вспомнил, где уже видел его.
   Это было на кладбище. Шел мелкий октябрьский дождь. Мольер брел за отцом по аллее и разглядывал памятники. Ему было 7 лет. У полуразрушенной часовенки он увидел несколько старух, причитающих над гробом.
   Прикрыв глаза ладонью, Мольер так ясно увидел это перенаселенное кладбище на болоте, гроб с телом какого-то старика. Могильщики закрыли гроб крышкой и опустили в могилу. Какое-то время гроб, плавал, покачиваясь, в воде, пока не утонул.
  -- Я еще был жив, когда вода дошла мне до подбородка... - заговорил незнакомец, как будто читая его мысли. - Вот так... бывает, что нас хоронят живыми... а теперь я как бы мертвый и живой одновременно... иногда это раздражает... - Незнакомец глянул на проходившую мимо пожилую пару. - Они тоже думают, что живы, хотя просто забыли о своей смерти... рассуждают о чем-то, хлопочут... и все это только для того, чтобы остаться на виду, в этой ничтожной видимости... ты знаешь, поначалу все было хорошо, иногда мне казалось, что я даже имею больше свободы, если бы не эти шныряющие вокруг крысы...
  -- Крысы?.. - Мольер оглянулся и невольно подобрал ноги.
  -- Я так называю агентов... они все еще продолжают охоту за этой проклятой книгой, которую написал никому неизвестный грек и спрятал в ней все свои странности... почему-то он был уверен, что жизнь у нас всего одна и что нет у нас никакой другой жизни, кроме той, что до гроба... странный он был человек... помню, иногда он писал, даже не замечая, что чернила не оставляют след... - Незнакомец посмотрел по сторонам и встал.
  -- Так вы... может быть вы... - Мольер замолчал, не зная, как спросить его об отце.
  -- Успокойся, я знаю, это похоже на сон... помню, я как-то даже пытался описать это странное состояние, но увяз уже в первом же абзаце... в конце концов, мне пришлось смириться с тем, что я не писатель, а читатель... - Незнакомец взял на руки мопсика в заплатанной жилетке, который неизвестно откуда появился. Мопсик вдруг заскулил и вырвался из его рук. - Что-то чувствует псина... - Незнакомец глянул на часы. - Сегодня пятница?..
  -- Да...
  -- Ваш отец должен появиться здесь с минуты на минуту... а вот и он...
   Отец шел по аллеи с женщиной неопределенного возраста. Мольер знал ее. Ее звали Серафима. Она преподавала французский язык в школе и умерла от астмы.
   Все это показалось Мольеру настолько невероятным, что он невольно потер глаза.
   Отец и Серафима скрылись за поворотом аллеи.
   Мольер устремился за ними, но, увы. Он увидел лишь огни пригородного автобуса.
   Хромая, Мольер побрел домой. Ботинки, которые подарил ему отставной полковник, были ему велики и он стер все ноги в кровь. К тому же он промок. Его знобило.
   С тех пор Мольер стал одним из постоянных посетителей сквера. Для него это стало ритуалом. Он приходил по пятницам в одно и тоже время, поливал цветы на клумбах, обрезал садовыми ножницами кусты белых роз, рассыпал хлебные крошки для птиц, и каждый раз у него ухало сердце, когда он слышал шаги.
   Шаги замирали в сумерках аллеи, и он невольно вздыхал с облегчением. Он и ждал и боялся встречи с отцом.
   Как-то, закончив убирать клумбы, Мольер завел патефон. С некоторых пор он стал брать с собой патефон. Отец любил слушать старые пластинки.
   В сквере царили сумерки и тишина, топкая, бездонная и звуки музыки тонули в ней.
   Показалось, что кто-то окликнул его.
   Мольер обернулся и увидел мать. На ней было серое полотняное платье и сандалии, довольно грубые.
   Патефон стал заикаться.
   Мольер отвлекся, и мать исчезла.
   Сквер постепенно погружался в сумерки. Мольер уже собрался уходить, когда появился уже знакомый ему старик. У его ног крутился мопсик в заплатанной жилетке. Он тянул старика за плащ и пробовал залаять.
  -- Забавный песик... - сказал незнакомец.
  -- Да, забавный песик... - пробормотал Мольер и очнулся.
   Хан спал. Сумерки и усталость сделали его лицо утонченным, как на иконах.
   Мольер достал тетрадь и попытался записать свой сон, но карандаш выскользнул из его рук.
   Он снова заснул.
   Разбудил Мольера хриплый крик вороны.
   Какое-то время он лежал и смотрел на плывущие по небу облака.
  -- Как разгромленная армия... - пробормотал Мольер.
  -- Ты опять бредишь... - Хан помог ему встать на ноги, и они пошли дальше.
   На развилке дорог они простились...
  
   * * *
  
   После очередного представления Мольера арестовали.
   Лестницы, гулкие коридоры, стены с каймой, нумерованные двери, следователи. Один, другой, третий. Запомнился следователь родом из Азии. У него к Мольеру были почти родственные чувства. Он ведь тоже родился в Азии, во время очередного турне матери.
   Следователь путал его вопросами.
   Неожиданно в комнату вошел незнакомец. В руках он держал горшок с цинниями.
  -- Ты иди...
   Следователь вышел.
  -- Я смотрю, ты удивлен... - Незнакомец поставил горшок на этажерку. - Кстати, привет тебе от отца... - Вскользь глянув на Мольера, незнакомец порылся в бумагах на столе.
  -- Но ведь он...
  -- Как и ты он три дня провел в чреве кита... я слышал эту историю... ее мы обсудим позже, а пока тебе нужно подписать кое-то... - Незнакомец подвинул к Мольеру какие-то бумаги.
  -- Что это?..
  -- Прочитай и подпиши... - Незнакомец сел и откинулся на спинку стула. Из его кармана на пол упали ключи, глухо звякнув, как аванс в тридцать сребреников.
  -- Я ничего не буду подписывать... - Мольер встал.
  -- Ты что?.. - Незнакомец растерянно оглянулся. Глаза его были злые и испуганные.
   Где-то в боку зашевелилась боль, даже слезы выступили. Мольер застонал и на мгновение потерял сознание.
   В мутной пелене обрисовалась фигура незнакомца, который стоял у стола и искал пальцами узел галстука.
  -- Вон... пошел вон...
   И опять кружение коридоров, слежка стен, лавирование между окликающими и подсматривающими тюремными глазками.
   Дверь с лязгом захлопнулась за спиной Мольера. Тишина и мрак, как в могиле. Кричи, не кричи, никто не услышит. Вокруг лишь мертвый камень.
   Привыкнув к темноте, Мольер огляделся. Камера была не квадратная, а с выгибами и углами.
   Тюрьма располагалась в здании бывшего женского монастыря.
   Мольер погладил стену, потом к ней щекой, как к груди монахини, чтобы почувствовать ее шершавую бугристость и прохладу.
   За дверью послышались шаги.
   Шаги затихли.
   Мольер неуверенно оглянулся.
   Кто-то подсматривал за ним в глазок.
   Дверь с жутким скрипом приоткрылась, впустила еще одну заблудшую душу и с лязгом захлопнулась.
   Высокий, худой старик с лицом в бородавках и шрамах прилег у стены.
   Какое-то время он бессмысленно смотрел в потолок.
  -- За что тебя?.. - спросил старик, вскользь глянув на Мольера.
  -- По ошибке... а вас?..
  -- Если тебе интересно, могу рассказать... как-то иду я по улице и вижу пожар... огонь уже разлился по веранде и лизал крышу... с неба падали горящие уголья, пепел, сажа, точно дождь... горел дом прокурора... не грех было и с улыбкой на это посмотреть, вот я и посмотрел, а кто-то донес, и меня потащили в суд... обвинили в поджоге... допрашивал меня сам прокурор... видел бы ты его, черный от копоти, злой... дома-то нет... он собирался на пенсию, думал, что за все обвинения, какие он написал, будет ему наградой свой дом и спокойная старость... и что?.. только нажил завистников... день и ночь он боялся воров и пожара... представь себе, щеки висят, голова лысая, беззубый, козлом воняет... да, я еще забыл про грыжу... а туда же, взял себе девку из города... совершенно беспутная, до пупа юбку поднимет и идет, щеголяет, мол, все у нее красиво и плохого она не скрывает... я бы на месте прокурора плетью отстегал ее и выгнал, а себе все лишнее отрезал... палец надо отрубить, если от него зараза может разойтись по всему телу... чему ты смеешься?.. - старик сощурился. - Ты не Мольер случайно?..
  -- Нет...
  -- Говорят, его ловят, а он ускользает, хоть цепями его опутай... и устраивает представления... зрителей хоть отбавляй... одни спасают себя от жизни смехом, другие - петлей, а все остальные чего-то ждут... не жизнь, а зал ожидания... жалки наши желания, но и на них нет надежды... ну да не ко времени разговор, да и некстати... если это тебя не обидит, я сосну немного... ты не против?..
   Эта ночь показалась Мольеру бесконечно долгой.
   Разбудил его лязг двери.
   И опять кружение коридоров, слежка стен, лавирование между окликающими и подсматривающими тюремными глазками.
   Допрашивал Мольера уже другой следователь. Он тряс головой и волочил правую ногу. Пробурчав что-то невнятное и несуразное, языка его Мольер не понял, он включил лампу и задумался. По всей видимости, он еще не решил, в какую сторону склонить свои мысли.
  -- Расскажите о себе...
   Мольер начал рассказ. Говорил он много и так быстро, что секретарь не успевал записывать. Чтобы не исказить его слов, он перестал писать.
   Следователь положил перед Мольером стопку бумаги, зажег лампу и предложил ему самому записать свои показания.
   Мольер все исписал, даже полей не оставил. Занял он и изнанку страниц.
   Он писал, пока муза не покинула его.
   Потолок кружился. Лампа двоилась в глазах.
   Уткнувшись лицом в бумаги, Мольер заснул.
   Через неделю Мольера освободили.
   Он шел по улице весь во власти какого-то рассеянного и радостного ожидания.
   Внезапно погода стала меняться.
   Небо потемнело.
   Темнота почти стерла город.
   Свернув в арку, Мольер наткнулся на Хана. Он лежал без движения на каменных ступенях лестницы. Лицо его было в крови.
   Мольер склонился над ним.
   Хан открыл глаза.
  -- Ты?.. опять ты...
  -- Я... - Мольер помог Хану встать. - Что случилось?..
  -- Не помню, кажется, я подвернул ногу...
  -- Могу предложить тебе кушетку... я живу тут, рядом, у железнодорожного моста... живу один, прислуги не держу... мне прислуживают ангелы...
   Хан ему не поверил, но когда дверь им открыли две миловидные девы, по виду ангелы, правда, без крыльев, он был удивлен.
   Комната, куда они вошли, имела заброшенный вид, как и ее хозяин.
   Хан подошел к окну и сдвинул занавеску.
  -- Кажется, за твоим домом установлена слежка...
  -- Не может быть?.. ты меня пугаешь...
  -- Видишь вон того типа в сером плаще с зонтиком под мышкой?.. стоит и с таким видом, как будто его там нет...
  -- Слежка... ну, как же... конечно слежка... пусть следят, не будем беспокоить занятых людей... хотя это и ужасно, и гнусно само по себе... - Мольер уставился в потолок, как будто хотел высмотреть там нечто от него скрытое.
  -- Тебя в чем-то подозревают?..
  -- Подозревают... теперь все под подозрением и все из-за этой проклятой книги...
  -- Уже темнеет... я уйду, когда станет совсем темно... не волнуйся, по моим делам вовсе не нужно дожидаться темноты... это лишь предосторожность, никому кроме меня неинтересная...
   Уложив Хана в свою кровать, Мольер устроился на кушетке. Он долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал.
   В открытое окно донесся отчаянный, душераздирающий вопль.
   Мольер привстал, прислушиваясь и пытаясь понять, что это было.
   В доме царила тишина, исполненная какого-то зловещего ожидания.
   Вопль, от которого Мольера бросило в дрожь, повторился.
   В доме поднялась суета. Двери с грохотом открывались и захлопывались.
   "Похоже, у соседа очередной припадок..." - подумал Мольер.
   Необъяснимый странный страх вдруг овладел им, когда в дверь постучали.
   Он встал и пошел открывать дверь. Уже сдвинув щеколду, он вспомнил о Хане и оглянулся. Хан поднимался по пожарной лестнице на крышу.
   Когда Хан исчез, Мольер открыл дверь.
   В комнате стало тесно. Люди в серых плащах, с какими-то злыми и неприятными лицами перевернули все вверх дном...
  
   Утром следующего дня Хан и Мольер ушли из города. Они шли и потели. Июль был зноен.
   Шли они молча.
  -- Что они искали у тебя?.. - неожиданно спросил Хан.
  -- Какую-то книгу... меня и посадили из-за нее, правда, по ошибке...
  -- Ты сидел?..
  -- Да, а что?.. - Подняв голову, Мольер глянул на Хана. Глаза тусклые, с желтизной, как у бездомной собаки. Во взгляде какое-то давнее сожаление и смутная боль, потаенная и глухая. Еще раз глянув на Хана, Мольер заговорил быстро, с какими-то судорогами в голосе, путаясь в словах: - Да, вот так... жил я себе, жил... печалился о немногом и принимал все с легким сердцем... так нет... пришли, перевернули все вверх дном, потом посадили в воронок и повезли... не знаю, куда они меня привезли... почти всю ночь они меня допрашивали... очнулся я от холода... около меня лежали на столах под серыми одеялами двадцать или тридцать посиневших, неподвижных фигур... они решили, что я умер... я бы и умер, если бы не она... - Мольер неопределенно и задумчиво улыбнулся. - Интересно, где она теперь?..
  -- Кто?..
  -- Неважно... - с невольным вздохом Мольер глянул по сторонам. - Погода портится, пора нам подумать о ночлеге...
  -- Я хотел поговорить с тобой...
  -- О чем?..
  -- О твоем отце...
  -- Об этом говорит уже весь город... я бессилен что-то изменить...
  -- Люди к нему несправедливы...
  -- Я в этом не сомневаюсь, раз ты так говоришь, но я уже примирился со своим одиночеством...
  -- Ты знаешь о нем лишь по слухам...
  -- Не только по слухам... я хорошо помню свое детство... - Мольер полистал рукопись. - Надо сжечь все это или...
  -- Или?..
  -- Ты угадал...
  -- Ты не здоров... или переутомился?..
  -- Ни то и ни другое...
  -- Тогда не буду портить тебе настроение, да и самому себе... - Хан лег и закутался в плащ.
   Постепенно туман и сумерки скрыли все, осталось лишь небо и звезды, рассыпанные по нему как жемчужины.
   Прижавшись к спине Хана, Мольер закрыл глаза и заснул.
   Сон привел его к унылому дому у железнодорожного моста на углу Поварской улицы с каменной лоджией, и пилястрами.
   Он вошел в арку, пересек довольно большой двор с чахлыми деревьями и, помедлив, поднялся по лестнице на террасу с крашеными полами.
   В комнате царил полумрак. На полу под дверью он увидел конверт.
   Это было письмо от отца.
   До чего же странно было узнать, что отец жив. Он ведь не имел иных сведений о нем, кроме тех, которые почерпнул из газет.
   По мостику, перекинутому через бездну лет, Мольер приблизился к отцу. Он сидел в инвалидном кресле, слегка пригнувшись и сложив руки на коленях. На одной ноге у него был красный носок, на другой белый. Вокруг горла обмотал желтый шарф. Казалось, он спал.
  -- Папа... - прошептал Мольер одними губами.
  -- Да... - отозвался Иосиф.
  -- Это ты?.. недоверчиво спросил Мольер.
  -- А что, не похож?.. - Иосиф обнял Мольера.
   Испытывая некоторую неловкость, Мольер отстранился и окинул комнату взглядом.
   Потускневшие картины, напольные часы в углу, круглый стол, накрытый скатертью, несколько венских стульев, пыльный фикус в бочке.
   Иосиф словно бы не замечал царившего вокруг запустения.
   -- Сознаюсь, не ожидал... не ожидал... - Смутно улыбаясь, Иосиф дернул шнурок звонка.
   В комнату вошла недурная собой особа неопределенного возраста, рыжеволосая, бледнолицая, глаза сумеречно-серые, руки тонкие, изящной формы, но не вполне чистые. С любезной улыбкой она замерла перед Иосифом.
  -- Не соблаговолите ли подать нам вина... - сказал Иосиф.
   Дева молча кивнула головой и с любопытством воззрилась на Мольера. Гости были редкостью в этом доме. По всей видимости, Мольер ей понравился. Улыбнувшись уголками губ, она, неслышно ступая, скрылась где-то в неприступных глубинах дома.
  -- Не удивляйся, она привыкла к тому, чтобы с ней разговаривали подобным тоном... - Иосиф выкатился на террасу. - Вечером мне бывает жутковато одному в доме... иногда я слышу странные звуки... как будто кто-то ходит по комнатам, передвигает мебель... как в дурном сне или в кошмаре... вот я и согласился взять ее... она совершенно безобидна... живет тихо и незаметно... бывает, что я не вижу ее несколько дней... мы даже случайно не сталкиваемся... мне кажется, она намеренно избегает подобных случайностей... впрочем, она меня вполне устраивает, хотя и со странностями... все мы со странностями, но она что-то особенное... ты только представь себе, когда ей что-то нужно, она пишет мне записочки на клочках бумаги... вначале меня это несколько обескуражило, но потом я привык... собственно говоря, я сам обозначил границы наших отношений... - Возникла пауза. Показалось, будто Иосиф что-то недоговаривает. - Будь к ней снисходителен... трудно в это поверить, но в свое время она была известной актрисой, блистала на сцене, пока не потеряла голос... - Иосиф прикрыл глаза ладонью и сквозь пальцы посмотрел на закрытые ставнями окна дома напротив. - Что-то ее почитателя не видно... обычно он в это время сидит на террасе...
   Створка окна качнулась. По комнате пробежали отблески.
   Мольер невольно вздрогнул, взглянув на изменившееся лицо отца.
   В ту же минуту в комнате появилась дева с вином и закусками. Она молча накрыла стол и удалилась.
  -- Вот так мы и живем... - сказал Иосиф. Плечи его плясали, сотрясаемые смехом.
   Мольер посмотрел на отца. Зеленоватый свет придавал его облику нечто зловещее.
  -- Что ты на меня так смотришь?.. думаешь, для меня уже давно все перестало существовать?.. возможно, так оно и есть... а ты... как ты?.. надеюсь, мое исчезновение не имело дурных последствий для тебя?.. когда-нибудь ты поймешь и простишь меня... я проник за кулисы... совершенно случайно... мне нужно было бежать, скрыться, исчезнуть, чтобы спасти семью... не представляю, что было бы, если бы все вышло наружу... несколько газет пытались заговорить об этом деле, но их заставили замолчать... да, мне пришлось сменить имя и внешность... я и теперь сомневаюсь в собственной реальности... не знаю, подлинный ли я сижу перед тобой или же какая-то подмена под меня...
  -- Ты странный человек...
  -- Неужели я кажусь тебе странным?..
   В комнату вошла дева.
  -- Выпьешь с нами?.. - предложил Иосиф, пытаясь скрыть свое замешательство.
   Дева молча покачала головой.
  -- Ты куда-то собралась?..
  -- Нет... - Дева отвернулась. Казалось, она вот-вот расплачется.
  -- Да что с тобой?..
  -- Он умер...
  -- Кто умер?..
  -- Давидзон...
  -- Ах, вот в чем дело... они были большие друзья... - пояснил Иосиф, но Мольер ничего не понял. - Старый чудак... она была очень привязана к нему... все дни он проводил на балконе дома напротив, сидел, закутанный в черный плед, как в саван... чем-то он напоминал мне ворона... пусть земля ему будет пухом... ради бога, успокойся... все уже случилось... - Иосиф обнял деву.
  -- Да, конечно... - Дева осторожно высвободилась и ушла.
  -- Видишь, какая она... обидчивая, как маленький ребенок... ей жалко старика, а меня ей не жалко?.. я всегда был против этой ее странной привязанности... что-то в нем было подозрительное, нечистое... и я чувствовал себя неловко с ним... свою однообразную, неудавшуюся жизнь он загромождал книгами и вещами... венецианские зеркала, картины, ветвистые люстры, мягкая мебель... и все, как и у меня, покрыто толстым слоем пыли... убирать некому... даже не представляю, каких денег ему стоила вся эта антикварная рухлядь... и ради чего?..
   Остаток ночи Мольер провел с отцом на террасе под присмотром луны, похожей на тюремный глазок.
   Иосиф говорил и говорил. Ему доставляло странное удовольствие говорить о себе то, о чем не следовало говорить сыну. Он знал, что потом пожалеет об этом, но не мог остановиться. Казалось, что слова вырывались у него помимо воли.
   Мольер молча слушал. Увы. Он не мог забыть тех ощущений, которые охватили его, когда он очнулся в детском доме. Сколько бессонных ночей он ждал чуда, глядя на потолок в пятнах сырости. Вспомнилось, как во власти зыбких, невнятных страхов и недоверчивых ощущений он, крадучись, выходил на террасу и спускался вниз, в сад. Среди бледных призраков, блуждающих по аллеям и шатким мостикам, он искал отца, мать.
   "И этот старик мой отец?.. успокойся, он твой отец и он не желает тебе ничего дурного... пусть вспоминает... жалко только, что у нас разные воспоминания..."
   Уже светало, когда Иосиф заснул.
   Дева постелила Мольеру в боковой комнате на кушетке. Он был несколько смущен ее какой-то раболепной учтивостью и тем, как она иногда смотрела на него.
   Прикрутив лампу, дева вышла.
   Мольер лег, не раздеваясь. Он не смог побороть какую-то странную брезгливость, как будто до него в постели лежал покойник.
   Сквозь зеленоватые стекла видны были шпили, купола города.
   Где-то на краю ночи подрагивали желтые огни.
   Постепенно явь и видения ночи смешались со сном...
  
   * * *
  
   Встал новый день.
   Хан пошел на восток, а Мольер - на запад.
   Все лето Мольер давал представления. Он называл их театром одного актера.
   Ближе к осени Мольер вернулся в город.
   Девы, Флора и Фауна, встретили его со слезами.
   Умер отставной полковник.
   Мольер молча прошел в свою комнату, запер дверь на задвижку и лег на кровать, не раздеваясь.
   Сон снова привел его к отцу.
   Бледное лицо отца показалось ему еще более бледным, вытянутым и худым.
  -- Сынок, прости... - Страдальческая улыбка искривила рот старика. Ловя ртом воздух, он пошарил рукой в пустоте, пытался найти шнурок звонка и вдруг судорожно вцепился в руку Мольера, захрипел и осел на пол, вытянулся с перекошенным ртом.
   Мольер с трудом разыскал деву. Она не спала. На кровати лежал раскрытый чемодан.
  -- Ему плохо... мне кажется, он умирает... - пролепетал Мольер.
  -- Этого не может быть... - Дева мрачновато усмехнулась. - Он еще нас с вами переживет... а вы его сын?..
  -- Да... - отозвался Мольер.
   Дева подошла к зеркалу, поправила рыжие, шелковистые волосы, слегка подобрала юбку, обернулась, угловатая, застенчивая.
  -- Вот письма, которые он писал и прятал в ящик стола... по всей видимости, они были адресованы вам... он хотел их сжечь... а я, вот, уезжаю, укладываю вещи... я больше не могу с ним оставаться... я у него, как сиделка... нужно менять белье, мыть его, кормить, поворачивать, чтобы не было пролежней... а его как будто и нет... он весь в своих книгах... из писем вы узнаете, чем он занимался... сам инсценировал преступления и затем с блеском их раскрывал... не могу взять на себя смелость и все вам рассказать... вы понимаете?.. -
   Мольер невольно вздрогнул, когда в комнате появилась девочка с мопсиком на руках. Лицо бледное, изящно очерченное, в ореоле рыжих волос. На вид ей было лет 9, не больше. В своем длинном мешковатом платье с широкими рукавами она была похожа на маленькую мадонну.
  -- Он зовет тебя... - пролепетала девочка и закашлялась...
   У Иосифа был приступ астмы. Разбитый, обессиленный и напуганный он лежал на кровати.
  -- Прикрой окно... - попросил он. - Эта погода меня окончательно убьет...
   Мольер прикрыл окно. Накрапывал дождь. Воздух был пропитан сыростью.
  -- Ты должен меня понять... жили мы трудно... нужно было как-то продержаться, поставить тебя на ноги... нет, нет, не отворачивайся... все ложь... вся моя жизнь - ложь... вот все, что от нее осталось... - Отец рассыпал какие-то пожелтевшие фотографии, передернул плечом, как будто отмахиваясь от чего-то. - Я любил твою мать, а она... она ненавидела меня...
   Мольер молча повернулся и пошел, натыкаясь на стены, слепой от слез.
  -- Сынок, не уходи...
   Мольер остановился и дернул шнурок звонка...
  
   Домой Мольер пришел около полуночи.
   Девы, Флора и Фауна, еще не спали. Весь день они провели на кладбище на похоронах полковника.
   Мольер выразил им свое соболезнование и заперся в своей комнате.
   Перед глазами, как водоросли в аквариуме, плавали тени, внушая страх своей жуткой, кошмарной призрачностью и тем, что в любую минуту они могли превратиться в нечто реальное.
   "Нет, нет, только не это... надо взять себя в руки..." - испытывая гадливость и отвращение, Мольер отбросил шнурок звонка, который уже обвился вокруг его шеи...
  
   Где-то хлопнула дверь. Звук отдался в ушах эхом, наполняя непонятным волнением. Мольер выглянул в коридор и замер в ужасе перед притаившимся там мраком, в котором ткалась своя жизнь. Появлялись меняющие свои очертания образы, зыбкие картины в рамах, как будто висящие в пустоте, возникали странные сцены, декорации с нестойким, расплывчатым фоном, похожие на те, что он уже видел когда-то. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Мольер опутывал шнурком звонка свою шею и все глубже погружался в трясину бреда.
   Ноги Мольера задергались в предсмертной судороге, глаза выпучились от удушья, и он очнулся.
   За окном шумел дождь. Вода растекалась по полу.
   Мольер встал и, кутаясь в одеяло, и волоча за собой шнурок звонка, подошел к окну. Минуту или две он вглядывался в свое отражение в створке окна. Он не узнавал себя. Лицо зеленовато-серое с темными кругами под глазами и заострившимся носом.
  -- Кажется, я становлюсь копией отца... - пробормотал он.
   На миг откуда-то из темноты высунулась рука отца, потянула за шнурок звонка, и снова погрузилась в темноту...
  
   Светало.
   Луна скрылась за Лысой горой.
   Накинув на плечи плащ, Мольер вышел из дома.
   Он шел и шел, сам не понимая, куда идет.
   У дома с химерами он приостановился.
   Где-то вверху светился фонарь или лампа в окне. Донеслось эхо каких-то ритмических заклинаний, потом звон разбитого стекла и сдавленный крик, странно отозвавшийся в тишине.
   Свернув за угол, Мольер наткнулся на незнакомца, который уже несколько дней преследовал его с упорством ищейки. Пытаясь скрыть свое беспокойство, Мольер поднял воротник плаща и направился к трамвайной остановке, но неожиданно свернул в арку и смешался с толпой горожан, собравшихся у дверей магазина.
   Кто-то потянул Мольера за рукав. Он обернулся и увидел перед собой девочку 9 лет.
  -- Я Офелия... теперь это уже не имеет значения, но куда ты тогда исчез?.. - спросила девочка шепотом, лаская куклу. - Пошли, тебе надо его увидеть... - Девочка потащила Мольера за собой. - У меня волосы встали дыбом, когда я его увидела... я потом три дня не могла заснуть... как только я закрывала глаза, мне представлялось, что он... нет, я не могу... тебе надо самому это увидеть... - Девочка поправила накидку. Открылось ее лицо в ореоле рыжих вьющихся волос, которые как огненные змейки спускались на худые плечи...
  -- Ах... это он...
   Мольер оглянулся и увидел ее испуганное личико, взметнувшиеся руки. Она падала, и он едва успел подхватить ее.
  -- Врача... - закричал он, обнимая девочку. Глаза ее были закрыты. Казалось, что она уже не дышала.
  -- Что с ней?..
  -- Вы врач?..
  -- Нет...
  -- Где я?.. - Девочка приоткрыла глаза. - Кажется, я потеряла сознание... это все бессонница... всю прошлую ночь я не могла заснуть... мать бродила, как тень, по спящему дому, бормотала какие-то отрывочные фразы, заламывала руки... она как будто репетировала какую-то роль... она и раньше говорила, что у нее нет иного выхода, или дом для умалишенных, это в лучшем случае, или - самоубийство как крайность... она сумасшедшая... и я, наверное, стала похожа на сумасшедшую... я похожа на сумасшедшую?.. - спросила она с обезоруживающей прямотой.
   Мольер промолчал.
  -- Я не сумасшедшая, просто у меня грустные мысли... и совершенно испорченный характер...
   Девочка рассказала Мольеру всю свою жизнь, начиная с ужасного случая с ее отцом.
  -- Ты только представь себе, ничего не подозревая, он шел по скверу и вдруг... откуда появляется этот странный тип и начинает стрелять в проезжающий мимо черный лимузин... пуля попала отцу в грудь...
   Мольер представил себе, как отец девочки повис на кустах боярышника, перебирая, точно паук, ногами.
   Закончив свою исповедь, девочка разрыдалась. Мольер попытался ее успокоить.
  -- Ты не волнуйся за меня... все хорошо... если я плачу, это уже хорошо... мне кажется, я удивила тебя... или, скорее, утомила... - Девочка вытерла нос и улыбнулась.
   Они вышли на улицу, и пошли вдоль набережной.
  -- Кстати, когда я рассказала об этом странном случае с моим отцом твоему отцу, ты знаешь, что он мне сказал?.. - Девочка заглянула в лицо Мольера.
  -- И что же он тебе сказал?..
  -- Он сказал, что мой отец вовсе не случайно оказался там... нет, на самом деле, он как будто заранее знал, что там должно было это случиться... он прочитал об этом в какой-то книге... - Девочка посмотрела на свое отражение в стеклах витрины. - Представляешь, эта кукла... она вдруг стала так похожа на отца... и она подмигнула мне... просто ужас какой-то... нет, вовсе я не сумасшедшая, я любила отца, хотя жил он, надо сказать, кошмарно... уж очень откровенно, даже слишком откровенно... если бы ты только видел, что у него творилось в мастерской... он подбирал собак, шлюх на улице и заставлял их позировать... иногда их было несколько... а потом он делал это с ними... - С глуповатой многозначительностью девочка глянула на Мольера и всхлипнула. - Не обращай внимания, я часто плачу, в любое время и по любому поводу... - Девочка прижала куклу к груди. - Твой отец сказал мне, что все мы дьявольские отражения или подобия... а потом оторвал голову моей кукле... представляешь?.. псих, у него с головой что-то не в порядке... потом он связался с этой француженкой, Серафимой... он заучивал ее стихи, не пропускал даже вздохи... куда ты все смотришь?.. - Девочка дернула Мольера за рукав плаща.
   Мольер смотрел на здание театра, затянутого лесами, как паутиной.
   Под самой крышей светилось окно.
   Когда-то отец Яков обитал в этом доме, изъеденном червями, полном крыс и пауков и целым скопищем другим тварей, нашедшим себе место между прогнившими полами и готовыми рухнуть сводами.
   Театр переживал свой закат.
  -- Театр закрыли на ремонт еще лет пять назад... мать обходит это место стороной и к артистам она относилась с почти неприкрытым презрением... наверное, это связано с ее отвращением к игре... игру на сцене она считает унизительным и грязным занятием... а я вырасту и стану актрисой...
   Портик входа осветился, обрисовалась чья-то фигура и дверь захлопнулась.
   Мольер оглянулся. Девочка уже пересекла площадь.
  -- Куда ты?.. вот сумасшедшая...
   Мольер догнал девочку в сквере.
  -- Ах, это ты... Боже мой, как ты меня напугал... я думала это она...
  -- Кто она?..
  -- Не важно... странно, что она делала в этом театре... кстати, вот здесь лежал мой отец... да, чуть не забыла, мать просила передать тебе это... - Девочка протянула Мольеру сверток, перевязанный шнурком.
  -- Что это?.. - спросил Мольер.
  -- Это письма твоего отца... он не все успел сжечь... - Девочка улыбнулась. Улыбка была немного вымученная. Она привстала на цыпочки. Свет выхватывал из темноты ее бледное лицо, изгиб шеи...
  -- До чего же ты похож на своего несчастного отца... просто копия... - Девочка отвела взгляд.
  -- Отнюдь... ни малейшего сходства... я больше похож на деда... - пробормотал Мольер.
  -- Ну да, конечно... мне пора, может быть, еще увидимся...
   Перебежав улицу, девочка скрылась в темноте арки.
   Мольер проводил ее взглядом, потом ощупал сверток, сунул его в карман плаща и пошел по направлению к вокзалу...
  
   В холодном и мрачном зале ожидания было людно.
   Мольер стоял у окна, выходившего на перрон.
   Шел дождь. Город тонул в тумане.
   Неожиданно из морока выплыла фигура женщины, исчезла, снова появилась. Поправив очки, она улыбнулась Мольеру.
   "По всей видимости, учительница..." - подумал Мольер.
   Подошел поезд.
   Мольер вошел в полутемный вагон и занял свое место.
   Тоска и тревога на миг сжали его сердце, когда поезд медленно отошел от перрона и пополз, пробираясь среди унылых домов с ржавыми крышами.
   Поезд выбрался из города и вид за окном посветлел. Постепенно посветлели и мысли Мольера. Он украдкой следил за незнакомкой. Она протирала платком запотевшие стекла очков, как это делала мать Мольера.
   Уже с полчаса поезд полз по степи. Небо было по-прежнему хмурое, серое. Окрестности стушевывались, укрываясь от взгляда за однотонной белесоватой дымкой. Дорога неожиданно повернула и то, что было позади, вновь открылось. В перламутровом свечении марева обозначились шпили и купола города.
   Все это показалось чудом.
   Мольер сморгнул невольные слезы.
   В проходе появился проводник с усталым лицом.
  -- Не хотите ли чего-нибудь?.. - нерешительно спросил он.
  -- Нет, благодарю вас... - пробормотал Мольер.
  -- Собственно говоря, мне вам и предложить нечего... только чай без сахара...
  -- Благодарю вас, мне ничего не нужно... - Мольер сдвинул занавеску. Вдыхая ее пыльный неприятный запах, он не заметил, как очутился в доме деда.
   Дверь на террасу была открыта. Она слегка покачивалась. В отражении стекол увиделась мать. Вся ее жизнь была полна незаметных жертв. Он мог лишь догадываться, что приходилось нести ей на своих слабых плечах, на грани изнеможения, со скудными средствами, подавляя в себе желания и все растущую усталость, о которой никто не должен был знать. Часто со страдальчески склоненной набок головой, она сидела у кровати Мольера, пряча усталые глаза за стеклами очков.
   Мольер так ясно увидел ее лицо и очки, в которых, точно в дурном сне, все вдруг как-то уродливо и странно исказилось.
   В бессмысленном испуге Мольер вскинулся и открыл глаза.
   Проводник все еще что-то говорил, как в бреду. В отражении стекол Мольер увидел его отекшее лицо.
   Мелькнула вереница тополей, потом склон, поросший жухлой травой и кустарником.
   Вдруг открылось небо, усеянное звездами, словно жемчужинами...
  -- Ну, я пойду, скоро станция... - услышал Мольер голос проводника.
   Поезд замедлил ход. Спасаясь от ночной прохлады, Мольер закутался в плащ. Минуту или две он следил за призрачно-странными, расплывчатыми фигурами, стоящими на платформе.
   Вагон качнулся.
   Поезд прополз в узкий проход между домами, перебрался через мост и устремился через пески.
   Уже погружаясь в податливую и мерно покачивающуюся пасмурную пустоту, Мольер увидел в проходе отца. Он стоял в нелепой позе перед гувернанткой. Мольер улыбнулся, хотел что-то сказать, но отец приложил палец к губам.
   До 3 лет Мольер молчал, не мог вымолвить ни слова...
  
   * * *
  
   Несколько лет прошли и исчезли, не оставив ни снов, ни воспоминаний.
   Ночь застала Мольера среди скал, полыни и чертополоха.
   Исписав несколько страниц, он заполз в расселину и заснул.
   Спал он до полудня.
   Ему снился сон, как будто он шел по дороге, а за ним, поднимая облако желтой пыли, шли женщины, точно стадо овец. Были в толпе и Нора, знавшая триумф на сцене, и Юлия, рожденная для любви, и Аврора, нежное, чувствительное дитя. В толпе были и женщины с незнакомыми лицами, живые и умершие внезапной смертью, и пропавшие без вести, и утопленницы, ушедшие жить под воду, и зарытые в землю. Были в толпе и женщины, раскрашенные лица и походка которых обличали их порочность. Они прихорашивались к ночи, красили губы, клали тени на веки.
   В конце процессии шел то ли трубач, то ли горнист, переодетый в женское платье, похожий на Адониса.
   Сон вызвал всех женщин, которые дарили Мольеру свою нежность и привязанность, и из-за которых он не раз запутывался в неприятных обстоятельствах, становился жертвой мести их любовников или происков самих женщин.
   Забыв про мужей и близких, женщины шли за Мольером.
   Все они несли животы с потомством. У некоторых уже начинались схватки.
   Когда Мольер, увидев башню маяка и море, побежал, женщины устремились за ним, роняя на бегу украшения и одежду.
   Мольер остановился и рассмеялся.
   Женщины окружили его радостной толпой. Они любовно заглядывали ему в глаза и старались прикоснуться к нему.
   Женщина с повязкой на лбу, удерживающей вьющиеся как цветка гиацинта рыжие волосы, сказала, играя глазами:
  -- Мне жарко... - и упала на песок.
   Июль был зноен. В жару женщины становятся бесстыдными, а мужчины бессильными.
   Трубач или горнист играл, а женщины танцевали, извиваясь на манер гетер и звеня браслетами на руках и ногах.
   Глаза Мольера блуждали, лицо горело. Он видел перед собой их обнаженные плечи, груди, руки, губы, глаза, которые пылали огнем, похищенным Прометеем у бога.
   Танцуя, женщины окружили Мольера, словно ожерелье сплели, стройные, грациозные и вполне доступные.
   Уже вовсе не владея собой, Мольер упал на песок и очнулся.
   "Что это было?.." - Мольер медленно, зыбко вздохнул и кто-то откликнулся где-то там, в песках, залитых солнцем и опутанных паутиной дорог...
  
   Гремя и поскрипывая, мимо проехала телега. Она догоняла закатывающееся солнце, На телеге вместе с бидонами тряслась молодая женщина.
   "Вылитая Юлия... и волосы, и глаза ее... и эта ямочка на подбородке..." - подумал Мольер.
   Телега скрылись за поворотом дороги.
   Зарябило в глазах. В ряби вырастали странные белые цветы, похожие на чаши, на дне которых вдруг приоткрылись глаза Юлии зеленоватые, подвижные, как вода, и ее губы.
   Мольер лег на спину, вытянулся.
   Он лежал и вспоминал взгляды, улыбки Юлии, потом, чтобы хоть немного себя утешить, достал тетрадь в клеенчатой обложке, огрызок карандаша и попытался записать воспоминания. Он так увлекся, изображая сцены любви, что невольно опрокинулся на спину... и залился смехом...
  
   Мольер редко виделся с Юлией. Сами встречи были непродолжительными, может быть, поэтому в памяти остались неуловимо различные ее образы, и сохранилась иллюзия, что между ними были возможны какие-то иные отношения.
   Последний раз они виделись осенью. Мольер ждал Юлию у Горбатого моста, и когда она вышла из арки, был просто поражен ее видом. На ней было какое-то серое, мятое полотняное платье, затянутое в талии, на голове нечто вроде вдовьего чепца.
  -- Я так рада... - пролепетала она, уткнувшись ему в грудь. Ее глаза наполнились слезами. Иногда ей нравилось плакать и хотелось, чтобы ее слезы не остались незамеченными. - Я похоронила мужа...
  -- Да, я знаю... - Мольер провел ладонью по ее плечам. - Одни умирают слишком рано, другие слишком поздно...
   Мольер знал, что судья покончил с собой. Несмотря на все усилия властей скрыть этот факт, слухи о его самоубийстве все же попали в газеты.
  -- Последнее время у него участились приступы... он как будто бредил... иногда среди ночи будил меня... только представь себе, в плаще, в шляпе... и босиком... говорит, что наткнулся на террасе на чей-то труп с петлей на шее... глаза совершенно сумасшедшие... небритый... невозможно представить себе все это... а ты... как ты?.. - Юлия улыбнулась сквозь слезы.
  -- Дописываю очередной шедевр, в котором все сходят с ума от любви за кулисами...
  -- Очень мило... - Юлия рассмеялась.
  -- Признаюсь, пишу я вздор, но иногда выходит что-то удачное...
   Юлия уехала на виллу, а Мольер вернулся к девам Флоре и Фауне.
   В тот же день Мольеру пришло письмо от судьи с того света. Полагая, что письмо заключало в себе нечто, если и не совсем неожиданное, то, во всяком случае, крайне неприятное, Мольер повел шеей, потом приподнял занавеску и глянул в окно, из которого открывался вид на театр, тюрьму и кладбище. Была видна и баня у железнодорожного моста с пивной в подвальном этаже под названием "Яма".
   День был теплый, немного хмурый.
   Сонную тишину нарушали своим карканьем вороны.
   Мольер опустил занавеску, подвигал стакан на столе, смахнул пыль и обежал взглядом комнату. В зеркале он увидел не себя, а профиль судьи и вскрыл конверт, в котором нашел несколько исписанных мелким почерком листков.
  
   "Воскресенье. Вечер.
   Стою у окна. Пейзаж в раме окна вполне соответствует моему настроению.
   Идет снег вперемешку с дождем. Грязь. Туман.
   В тумане я смутно увидел дом, в котором прошло мое детство. Так отчетливо всплыли в памяти все его длинные, напрасно петляющие коридоры и сумеречные закоулки со своими страхами и очарованием. Вспомнились даже запахи.
   Я прилег на кушетку, пережидая головокружение.
   В раскрытую дверь долетали голоса. В гостиной было шумно, собрались гости, художники и созерцатели всякого рода.
   В комнату вошла Юлия.
  -- Как ты себя чувствуешь?.. - спросила она и подошла к зеркалу.
  -- Мне уже лучше... гораздо лучше... - пробормотал я и закрыл глаза. Я боялся на нее смотреть. Накануне я получил донос, из которого узнал то, что давно знали все.
   Когда Юлия ушла, я оделся и вышел на улицу. Я шел, сам не зная, куда иду.
   У входа в сквер я остановился. В этом сквере я тайно встречался с матерью, когда отец уезжал в командировку. Отец развелся с ней, когда мне было 7 лет. Эти встречи были редкими и непродолжительными. Заливаясь слезами, мать осыпала меня подарками и поцелуями, к которым я был болезненно чувствителен, и бежала на работу. Она работала переводчицей.
   Перед глазами поплыли какие-то темные круги, пятна и я сел на скамейку. Я сидел и вспоминал, как мать смеялась, когда я с бесконечной нежностью целовал ее в шею, покусывал кончик уха, путал волосы губами. Это была игра, опасная игра, но она нравилась и мне, и ей..."
  
   "Понедельник.
   Сижу, смотрю на себя в зеркало и придумываю себе смерть.
   Глупо все это, но успокаивает.
   Заглянул в комнату Юлии.
   Она спит, покрыв лицо огурцами и сметаной.
   Об искусстве жить написано много, даже слишком много, а о том, как спастись от этой бездарно испорченной жизни почти ничего.
   Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю, человек ты утонченный, можно сказать гений, а я принадлежу к подавляющему большинству. Правда, и у меня есть свой театр, в котором я обхожусь без публики... не представляю, как можно пребывать в зависимости от стольких непредсказуемых людей... хожу и импровизирую... играю комедию... и, надо сказать, играю хорошо до полной иллюзии... бывает, что и пишу, только украдкой, взаперти... чувствуя себя недостойным и чуждым этому, но пишу, отдаюсь страстям перед чернильницей... злюсь, стыжусь и пишу темно и запутанно, чтобы не увидеть себя до дна...
   Пишу письмо Юлии, что-то вроде завещания...
   Написал письмо и вышел на улицу.
   Лишь опустив письмо в почтовый ящик, я почувствовал облегчение.
   Вокруг все тоже, туман, грязь. На улице ни души. Город как будто вымер.
   У входа в сквер горел фонарь.
   Вскользь глянув на еще мокрые от клея афиши "Короля Лир", я пошел по аллее засыпанной палой листвой. У заброшенного павильона я остановился, слепо, на ощупь свил петлю. В уцелевших стеклах отразилось мое лицо. Я не узнал себя. Сняв шляпу, я пригладил волосы, которые уже несколько недель не красил, и просунул голову в петлю.
   Я стоял с петлей на шее, когда появилась рыжая женщина в очках, похожая на учительницу.
  -- Комедию разыгрываете?.. - спросила она и смутно улыбнулась.
   Я ответил ей жалкой улыбкой. По всей видимости, в моем исполнении самоубийство выглядело театрально, и она это почувствовала.
  -- Глупо, на самом деле... но, в общем, ничего... все мы немножко актеры... и должны быть актерами... - сказала она с каким-то спокойным безразличием, помочилась стоя и ушла.
   Я ощупал и ущипнул себя, чтобы убедиться, что это не сон.
   Начался дождь.
   Я долго стоял под дождем. Мной овладело какое-то тупое оцепенение, может быть, просто усталость.
   Домой я вернулся около полуночи, лег и провалился в сон, как в яму...
  
   Среди ночи я проснулся. Я лежал поперек кровати вниз лицом и не понимал, что делаю, когда в комнату вошла Юлия, растрепанная, босая, полуголая. Ее всю трясло. Кто-то сказал ей, что я покончил с собой.
   Я рассмеялся, говорю, успокойся, жизнь еще не разочаровала меня, напротив, из года в год я нахожу ее все более желанной...
   Эту душную августовскую ночь Юлия провела со мной.
   Все совершалось в тишине и без слов.
   Я был на седьмом небе..."
  
   "Среда.
   Лежу и разговариваю сам с собой. Это похоже на монолог, одушевленный театральной риторикой с паузами, фальшивыми интонациями и искусственным возбуждением...
   Все это слова... уклончивые и обманчивые... слова из некой комедии, которую я разыгрываю сам для себя...
   Я лишь похожу на тот портрет, который сам себе вообразил и нарисовал, и за который я лишь наполовину несу ответственность..."
  
   "Четверг.
   Я подал рапорт... ухожу в отставку... я сказал им правду, которую они боялись услышать, и ушел...
   Сижу и пишузавещание, рисую словами картины моей преисподней, улыбаюсь, качаю головой и доверчиво сомневаюсь.
   Устал писать.
   Теперь я сижу и смотрю на себя в зеркало. С разных точек зрения я похож на судью, на обезьяну и неизвестно на кого.
   Перечитал написанное.
   Начало похоже на надгробную речь.
   А конец?
   Пролил чернила на автопортрет и прерываю записи.
   Раздражение плохой советчик.
   Лежу, превратившись в скрюченного подагрой старика, способного сотрясать в бессильной ярости только кровать...
  
   Мне приснился сон, который не скрыл от меня и того, чего мне не следовало видеть.
   Я видел свою смерть.
   Меня обмыли, положили в гроб и зажгли свечи.
   В доме царила тишина, почти зловещая, лишь потрескивали свечи.
   Хрипение стенных часов испугало меня.
   Приоткрыв веки, я увидел у гроба женщину. Она была похожа на деревянную куклу.
   Я не узнал Юлию.
   Розы опали с ее лица, но они цвели вокруг..."
  
   "Пятница. Утро.
   Юлия меня избегает.
   Может быть, я пугаю ее, нагоняю жуть своим лицом и манерой выражаться, или от меня дурно пахнет?.. старики воняют... впрочем, я смотрю на это сквозь пальцы... пожалуй, несколько неуклюже... учусь ценить уединение, где меня всегда ожидают мои воспоминания. За ночь столько загубленных душ проходит мимо, вернее, не душ, а тел, в которых они обитали, а я восседаю перед ними, скрывая свое лицо под маской...
   Опять видел во сне эту рыжую женщину в очках.
   Она прошла мимо, оставляя следы.
   Я прильнул к земле, превратился в змею и пополз, раздвигая траву холодным гибким телом. По пути я проглотил жабу..."
  
   "Пятница. Вечер.
   Иду к морю, несмотря на подагру... куда иду?.. зачем?.. не знаю, но иду и угрюмо озираясь.
   Вернулся на виллу я уже в сумерках.
   На террасе столкнулся с Ханом и между нами завязался диалог. Передаю его почти слово в слово.
  -- А ты нисколько не изменился... выглядишь весело... - сказал я.
  -- Вы тоже... - отозвался Хан и вскользь глянул в зеркало, как будто боялся встретиться глазами с самим собой.
  -- Говорят, что ты попал в рабство театральной сирене...
  -- Не совсем так... она взяла все что обычно и приятно женщинам, а потом спустила на меня всех своих собак...
  -- Так ты ушел от нее?..
  -- Я бежал...
  -- И где ты теперь живешь?..
  -- Под мостом, образно говоря...
  -- А если без образов?..
  -- Юлия выделила мне комнату в мансарде...
  -- Что ты привез Авроре?..
  -- Скрипку...
  -- А Юлии?..
  -- Несколько историй Мольера в прозе и без иносказаний, о том, как избавиться от жизни...
  -- Я вижу, ты трясешься от смеха... смейся, смейся, но вопрос не в том, как избавиться от жизни, а в том, как жить дальше?.. впрочем, не буду состязаться с тобой в остроумии, это бы меня утомило... - пробормотал я, не меняя ни позы, ни выражения лица. Я был похож на говорящую куклу...
   К этому мне больше нечего добавить, боюсь выдать себя..."
  
   "Ночь с пятницы на субботу..
   Я смотрю на луну, царицу неба, и вспоминаю детство, время, когда я был счастлив.
   В этом нежном возрасте жажда наслаждений слишком велика, чтобы оставить время на размышления.
   Мою первую любовь звали Лиза. Она играла на скрипке. Внешне такая невинная, она открыла мне все запретные удовольствия.
   Искусство прекрасный искуситель.
   Я скрывал эту любовь как преступление.
   Потом была Вера. Я познакомился с ней на похоронах Лизы.
   На кладбище царили сумерки. Ангелы в листве пели литания и гимны.
   Вера стояла у оградки закутанная в тонкую переливающуюся пелерину из шафрановой кисеи...
   Старикам надо бы выделить отдельное место со своим небом и богами, где они могли бы предаваться воспоминаниям.
   Я уже давно живу одними воспоминаниями..."
  
   "Суббота. Утро.
   Вижу смутные проблески зари.
   Как ни тяжело причинять людям боль, но, увы, это необходимо.
   Театр я находил вульгарным за его фальшивость и пристрастие к притворству, но сам был человеком театра и актером.
   Одно время я изображал из себя судью, подписывал приговоры, а теперь изображаю жертву.
   Успокой Юлию, пусть не отчаивается, я и в аду найду себе приличное место, где-нибудь у лона Авраамова.
   Погасла свеча, вся выгорела, и я вынужден прерваться..."
   Прощай..."
  
   * * *
  
   По мосту в сторону города прогромыхала вечерняя кукушка, поблескивая стеклами и тусклыми от угольной пыли фонарями.
   Мольер невольно вздрогнул. Он листал рукопись и с тоскливым и нездоровым волнением и сожалением следила за девочкой в лиловой панаме и ее отражениями, которые перебегали со страницы на страницу.
   Положив рукопись под голову, Мольер попробовал уснуть.
   Перед глазами возникали смутные, размытые по краям картины, доносились запахи, звуки.
   Вдруг с предельной ясностью Мольер увидел перед собой отца. Худой, лицо вытянутое, как будто изъеденное бархатистой ржавчиной, с тонким заострившимся носом и знакомой ямочкой на подбородке. Шею его стягивал шнурок звонка. В уголках рта поблескивала слюна.
   Мольер зажмурился и, нащупав платок, машинально вытер губы и глянул на часы.
   "Половина пятого... утра или вечера?.." - он еще раз глянул на часы.
   Темнота понемногу рассеивалась.
   Послышалось дыхание, прерывистое, с легким присвистом. Почудилось, что кто-то смотрит на него. Он оглянулся, ощущая легкое головокружение. По его лицу проползло изумление. На краю подоконника сидела ворона и внимательно разглядывала его, иногда отводя голову в сторону. Пользуясь его слабостью и некоторой затуманенностью сознания, она подобралась к нему совсем близко, уже не во сне, а наяву она готова была вцепиться в него.
  -- Пошла прочь... - Мольер махнул рукой.
   Ворона придушенно каркнула, как будто рассмеялась и отлетела.
   Минуту или две Мольер вглядывался в серую полутьму. От реки поднимался туман, стирая окрестности.
   Остро кольнула боль где-то в груди, ближе к левому плечу.
   Он закутался в дурно пахнущий плащ и впал в забытье...
  
   Сквозь сон Мольер услышал голос Хана.
  -- Спит... намаялся...
  -- Я бы тоже поспала... весь день на ногах... я познакомилась с ним на горбатом мостике... помню, я стояла и смотрела на воду, в которой отражалась вилла примадонны... мостик закачался... он прошел мимо, взглянув на меня поверх очков, остановился, спросил, какое у меня дело к нему... вид у меня был довольно подозрительный... одним словом, мы разговорились... он рассказал мне свою историю... я поставила одну из его пьес... в сущности, говоря, это была даже не пьеса... впрочем, не важно... театр закрыли, на меня завели дело... судебного процесса не было... и свидетели были все подставные лица, марионетки, водимые за нитку чьей-то рукой... вот такой поворот истории... но опять же случай... тюремная машина на пути в лагерь столкнулась с лесовозом и опрокинулась под откос... охранники погибли, удавленные бревнами, а я каким-то чудом уцелела и по руслу вымерзшей до дна реки ушла в тайгу...
   Приоткрыл веки, Мольер увидел Хана и Аврору.
  -- А, проснулся, наконец... - Хан улыбнулся.
  -- Откуда ты?.. и куда?..
  -- С гор... осень выгнала...
  -- Хорошо было там?..
  -- Просто нет слов, полы вымощены камнем, стены в инкрустациях, потолок извилистый в меандрах...
  -- И что же?..
  -- Ничего... однажды я проснулся, глянул в двуличное венецианское зеркало, потом на стол из яшмы, заваленный кистями прозрачного винограда, апельсинами, финиками, выпил греческого вина и пошел дальше...
   Мольер не сводил взгляда с Авроры. Она стала настоящей красавицей.
  -- И куда вы теперь?.. - спросил Мольер.
  -- Поживем в городе... а ты?..
  -- Я?.. куда глаза глядят...
  
   Весь день Мольер шел, сопровождаемый низким небом и солнцем сквозь дождь.
   Дорога была крутая со многими ответвлениями, как путь на небо, а лужи напоминали зеркало, которое что-то отражало, а что-то утаивало.
   Мольер шел, пока его не нагнала ночь.
   Со вздохом он посмотрел на скалы, которые тянулись на запад вдоль реки, извивающейся как змей-искуситель, потом на свинцовое небо.
   "У всего есть начало и конец, только у неба нет ни начала, ни конца..." - подумал Мольер, заполз в расселину, укрылся плащом и в ту же минуту заснул...
   Утром Мольер продолжил свое странствие.
   В поселке, прилепившемся к склону горы, люди готовы были сломать себе шею, но увидеть все происходящее на сцене. Облепив деревья и крыши, они сотрясали себя смехом. От одного вида Мольера их одолевали смех и веселье. Они не понимали, что делали. Одни стонали и плакали, другие плясали. От зуда в ногах не могли удержаться даже калеки, которые передвигались только на костылях.
   А тем временем народ все прибывал и прибывал, и сходил с ума.
   Все происходящее было довольно подробно описано в местной газете.
   После представления Мольер, не мешкая ни минуты, пришпорил осла.
   Осел достался ему даром. Однажды он услышал пронзительный крик, который повторился еще и еще раз. Заглянув в кусты, он увидел расселину в скале, а в ней застрявшего осла. Мольер помог ослу освободиться, правда, чуть не застрял сам, и продолжил свой путь, но заметил. Услышав чьи-то шаги, он оглянулся. Осел шел за ним. Так они и шли, пока не начало темнеть.
   Мольер пустил осла пастись и лег, но комары и лягушки в болоте не давали спать. Он зажег свечу и попытался писать. Час или два он зря скреб затылок и грыз ногти.
   В голове зашумело. Свеча стала двоиться, и он заснул.
   Спал Мольер плохо. Мешал спать осел. Вел он себя беспокойно.
   Под утро, когда сновидения правдивы, ему приснился сон, который сбылся на другой день почти от слова до слова...
  
   На пыльной площади собралась толпа.
   Люди слушали Мольера и танцевали, поднимая спящие облака пыли. Лица их озарялись от радости и преклонения, как будто Мольер держал в своих руках силы, приказывающие им любить друг друга и сходить с ума от любви.
   Вот Мольер воздел руки, и площадь замерла.
   И снова толпа пришла в движение. Люди продолжили танец уже в более быстром темпе, вычерчивая ногами круги и другие фигуры, напоминающие буквы алфавита.
   Мольер сложил руки. Лицо его окаменело.
   Представление закончилось.
   Люди постепенно приходили в себя, изумленно озираясь и прикрывая наготу. Чувства, которые еще отражались на их лицах, явно принадлежали не им, как будто кто-то другой чувствовал и переживал драму в их собственном теле.
   А Мольер как всегда исчез незаметно...
  
   Прошел год или два.
   Приоткрыв веки, Мольер увидел город в том же самом виде, в каком его оставил.
   "Вся моя жизнь сплошной обман и вся эта реальность еще более изощренный обман..."
   Весь день Мольер бродил по набережной и в толпе искал ангела, которого видел во сне, но напрасно.
   На город опускался вечер.
   Дома и кипарисы горели как костры
   Мольер поднимался по склону Лысой горы, словно по ступеням на небо. Он шел и размышлял, о том, о чем говорили люди и писали в газетах.
   "Молва уверяет, что я изгоняю бесов из одержимых... в действительности же я их вселяю..."
   Вокруг уже громоздились мрачные утесы и скалы, словно поглощенные камнем люди, лица которых менялись от освещения, обретали реальность.
   "Все родственники собрались... только меня нет среди них..." - подумал Мольер. Он порылся в реквизите, достал веревку. Он стоял с петлей на шее и вспоминал свою зря растраченную жизнь, когда появилась рыжая женщина в очках.
  -- Я вас знаю... комедию разыгрываете?.. - спросила она и рассмеялась.
   Мольер ответил ей жалкой улыбкой. По всей видимости, в его исполнении самоубийство выглядело театрально, и она это почувствовала.
  -- Вы похожи на монаха, уставшего от бога... - сказала она с каким-то спокойным безразличием, помочилась стоя и ушла...
  
   Осенью осел околел.
   Похоронив осла на обочине, Мольер пошел дальше, сопровождаемый лишь своей тенью.
   Дорога петляла между холмами, заросшими кустарником и невысокими соснами.
   Мольер шел и как всегда по привычке размышлял:
   "В чем моя роль?.. где сцена?.. где занавес?.. и осел околел... я стал похож на бродячую собака с глазами философа... продолжать нет ни сил, ни слов... с пера текут одни чернила, а не мысли... а меня все носит... как будто кто-то в угол загоняет... знать бы кто, лицо его увидеть..." - опустив голову, Мольер что-то сказал вслух.
   Его слова привели в замешательство и недоумение рыжую женщину в очках. Она стояла поодаль.
   Мольер бессознательно сделал несколько шагов и остановился на краю обрыва.
   Скалы раздвинулся перед ним и открылись купола, шпили города...
  
   Когда Мольер шел по улице, на него показывали пальцем и шептали: "Вот он!"
   На площади уже шумела толпа. Его ждали.
   Только он кончил представление, как вдруг балдахин над ним рухнул, поднимая облака пыли. Зрители испугались, но, видя, что все могло быть и хуже, развеселились опять.
   Пока они смеялись, Мольер исчез. Он шел глухими переулками, не зная, где он, как потерявший память.
   Темно. Тихо.
   Переулок вывел Мольера к морю.
   Поверхность воды искрилась. Она опрокинула в себя и город, и высокомерные скалы, и все небо вместе с радугой, натягивающей свой лук.
   Мольер лег на плоский камень, очертаниями напоминающий женщину, и закрыл глаза.
   Во сне он спустился по морю, отделяющему Египетские земли от обетованных, до океана, и двинулся дальше до слияния Тигра и Евфрата, потом вверх по реке до самого рая...
   Утром Мольер проснулся как обычно, вывел свои мысли на свет и пошел дальше. Он шел и шел. То гора преграждала ему дорогу, то вода.
   Дорога спустилась вниз к деревне.
   И в этой деревне Мольер завоевал не меньшую славу, чем в других местах.
   Зрители вели себя как люди, которых оставил разум.
   И как всегда исчезновение Мольера прошло незаметно. Он был, и его не стало, как будто никогда и не было.
   Зрители разошлись, недоумевая.
   Опустилась ночь. Ночь стерла день.
   Люди, птицы, собаки, все заснули, каждый на своем месте, а Мольер блуждал в кромешном мраке, пытаясь его прозреть, шел, окруженный угрюмыми утесами и крутыми скалами, и размышлял о том, что видел.
   Устав идти, Мольер расположился под полой скалой.
   В котелке варилась капуста на ужин.
   Услышав шаги, он поднял голову.
  -- Ты Мольер?.. - спросила незнакомка.
  -- Нет, я не Мольер, вас ввели в заблуждение... - пробормотал Мольер. Он хотел оставаться неузнанным.
  -- Ты не узнаешь меня?.. я Аврора... ты живой, а Хан говорил, что ты умер...
  -- Вполне возможно... я давно созрел для другой жизни с лучшими перспективами...
  -- Обними меня, я хочу быть твоей женой...
  -- Что?..
  -- Я смотрю, тебя это не впечатляет?..
  -- Нет, почему же... не знаю, это озарение или помрачение, но я согласен...
   На свадьбе было много приглашенных гостей.
   Было все, начиная от хождения по канату до купания в довольно зловонном пруду.
   Не было конца ни радости, ни веселья весь день и всю ночь.
   Шумное беспорядочное действо наскучило Мольеру. Он стоял и смотрел на гостей сквозь стекла окна, которые все искажали и превращали людей в абстракцию.
   Авроры среди гостей не было.
   Мольер вышел на террасу, где наткнулся на незнакомца, который обнимал Аврору.
   Мольер отвернулся и стал смотреть на небо.
   Небо было подобно пылающему лесу.
   Когда незнакомец ушел, Мольер спросил Аврору:
  -- Кто это был?..
  -- Мой отец...
  -- Еще один...
  -- Так ты его не узнал... это же Хан... - Аврора рассмеялась и повернулась к нему голой спиной.
  -- Однако, как он изменился...
  -- Он женился на уродине и сам стал уродом... говорит, что уродство гарантирует ему отсутствие соперников, мол, у моей жены неприглядная внешность, только ночью от ее неприглядности не остается и следа...
  
   * * *
  
   Одно время года сменило другое.
   Как хорек, Мольер отдавался безудержному сладострастию.
   Жил он и растительной жизнью.
   Обычно он спал у стены. По ночам в стене, прикрытой ковром, открывалась дверь, и он оказывался в темной Африке или на островах Борнео и Суматры. С его даром это было довольно легко сделать и достаточно безопасно, да и транспортное средство всегда было под рукой. Он осматривал тамошние пейзажи, иногда охотился. Он переносился туда, куда стремился попасть, не осознавая, что делает, и находил там потерянный рай, пока не понял, что это ад.
   Как-то солнце, освещавшее постель, разбудило Аврору. Она огляделась вокруг себя.
   Мольера рядом с ней не было. Он ушел, оставив недописанную рукопись пьесы "Искушения святого Антония". Это был его очередной шедевр, правда, ему не хватило правдоподобия и драматизма.
   В пути Мольера сопровождал рыжий пес. В его дела пес не вмешивался. Он охотился на кур, гоняясь за которыми, никогда не лаял.
   Постепенно день угас. Подкралась ночь. Звезды рассыпались по небу как жемчужины.
   Мольер нашел себе место в расселине, лег и заснул.
   Среди ночи он пробудился весь в слезах. Во сне он видел Юлию. Вдруг она возникла перед ним. Она смотрела на него и улыбалась.
  -- Пошли... - сказала она.
   Они шли в темноте, спотыкаясь о камни и падали, сбивая друг друга с ног.
  -- Куда мы идем?.. я ничего не вижу... - спросил Мольер и проснулся, но измышления ночи не забылись. Смутная печаль заставила его понять, что он все еще любит Юлию.
   Встав на ноги, он пошел дальше.
   В тот год лето выдалось жаркое.
   Деревья поникли, роняя листья, пересохли и замутились пруды. Солнце высушило землю.
   В середине августа на небе появилась комета. Все ждали конца света.
   Своим хвостом комета увлекла с неба третью часть звезд и ушла.
   Впереди показались дома с полами из цемента и стенами из навоза.
   Появление Мольера взбудоражило поселок.
   Позабыв о своих повседневных делах, к площади со всех сторон потянулись жители поселка и окрестных деревень. Их созывала молва.
   Площадь чисто вымели, полили водой и украсили стягами и гирляндами, над сценой натянули балдахин. Все было готово. Ждали только Мольера, но он не в силах был даже заговорить, бледный, повергнутый в уныние он сидел за кулисами и был подобен птице лишенной крыльев.
   От Хана он узнал о смерти Юлии.
  -- Пора выходить на сцену... - Хан тронул Мольера, и он упал на пол как дерево, подрубленное топором.
   Хан помог ему подняться.
  -- Ты должен выйти на сцену...
  -- Я не могу... - Мольер, опустив голову и тяжело вздыхая. - Нет, нет, не разубеждай меня... - Чуть сдвинув кулисы, он с некоторым подобием ужаса посмотрел на лица зрителей. Они смеялись, обманывая себя смехом.
   Подняв воротник плаща, Мольер ушел.
   Он шел и шел, боясь остановиться.
   Ночь он провел в загоне для овец.
   Среди ночи он проснулся.
   Ночь все преображала. Кругом возникали нимбы. Они осенили даже ягнят.
   Прошептав молитву, которой Мольера научили девы, Флора и Фауна, он снова заснул.
   Уже под утро он увидел или ему показалось, что он увидел Юлию. Она склонилась над ним, что-то прошептала, и он проснулся, не понимая, где он. Перед глазами еще рисовалось тонко очерченное лицо Юлии, синие жилки на лбу, смятение и страх во взгляде.
   Стряхнув с себя оцепенение, Мольер встал и пошел.
   Он шел, обливаясь потом и слезами.
   Вокруг громоздились скалы и низкие голые холмы.
   К вечеру зной спал.
   Из-за скал вышла красная луна.
   Вдруг луна закрылась черной пеленой, и стало темно как безлунной ночью. Зашумели деревья, сотрясаемые ветром. От удара грома задрожала земля, и все дома вокруг зашатались.
   Начался ливень.
   Ливень Мольер пережидал на вилле желтолицего старика прозрачного на вид и почти несуществующего. Лет ему было больше, чем вечности. Старик жил с племянницей в доме, в котором было тысяча комнат, не меньше, так показалось Мольеру, и все они были украшены статуями и росписями, на которых люди предавались пороку и безделью в садах и манговых рощах.
   Ливень кончился, и небо прояснилось.
   Мольер не сводил глаз с племянницы старика, которая качалась в гамаке.
  -- Как ее зовут?.. - спросил Мольер старика.
  -- Сара... - сказал старик.
  -- Красивая...
  -- В мать пошла...
  -- А отец у нее есть?..
  -- Был... в прошлый четверг ушел и как в воду канул...
  -- Утонул?..
  -- Не знаю, может быть, и утонул... у нас такое часто случается... вокруг одни болота...
  -- Спасибо вам за все... мне пора... нужно идти дальше, только я не знаю, куда... - Мольер посмотрел по сторонам.
   Тряся головой, старик указал ему дорогу.
   Почти год Мольер блуждал по болотам, потом по степи, то соблазняясь женщинами и нечаянными радостями, то вовсе о них забывая...
  
   В стороне от дороги Мольер увидел сломанные ворота загона и покосившийся сарай.
   Поодаль маячила разоренная деревня, забытая и Богом, и людьми.
   Дверь сарая заскрипела и из темноты вышла юная пастушка, стройная, грациозная.
   Мольер стоял и смотрел на нее.
   Уже сгущалась вечерняя мгла.
   Пастушка предложила Мольеру ночлег.
   В доме было тепло, уютно.
   Мольер прилег у очага и не заметил, как заснул.
   Утром он проснулся. Было тихо. Услышав чье-то дыхание, он с изумлением отстранился и рассмеялся. Рядом с ним спал рыжий пес.
   Выпив кружку парного молока, Мольер собрал свой потрепанный реквизит и ушел, сопровождаемый рыжим псом.
   Иногда Мольеру попадались виллы, иногда деревни, в которых люди жили обычной жизнью, пели на свадьбах и выли над гробами...
  
   Дорога завела Мольера в сумрачный лес.
   Сыро темно и мрачно.
   Мольеру показалось, что кто-то заманивает его в лес все дальше и дальше. Он остановился и громко крикнул, но никто не отозвался.
   Все застыло, замерло вокруг. Утих ветер. Деревья стояли, не шелохнувшись.
   Откуда-то появилась ворона. С карканьем она налетела на Мольера и стала наносить удары крыльями и клювом.
   Все завертелось перед глазами, земля, лес, небо.
   Прильнув спиной к дереву, Мольер отогнал ворону и углубился в лес.
   Он шел и шел, продираясь сквозь бурелом и колючие кусты.
   Перебравшись через ручей, он увидел стоящие перед ним высоко вздымающиеся горные утесы. На фоне вечернего неба они отливали золотом.
   В горах Мольер провел столько времени, что одежда его износилась, а тело исхудало.
   По вечерам он сидел на камне как на престоле и смотрел на пламя зари, в котором вспыхивали и сгорали птицы.
   Краски неба поблекли и исчезли.
   Опустилась темная и долгая ночь.
   Все вокруг было окутано мраком и ничего нельзя было разглядеть.
   Мольер лежал в расселине, испуская вздохи, способные разжалобить даже камни.
   Среди ночи Мольер очнулся.
   От костра осталась лишь куча золы, рассыпчатой и липкой. Он попытался расшевелить огонь, но тщетно, мокрые ветки чадили и гасли.
   Увидев чьи-то следы, которые вели к уступу и обрывались, он встал на ноги. Он стоял, зябко поеживаясь, потом осторожно, крадучись подошел к краю пропасти.
   Вокруг все то же, все те же скалы, ущелья.
   "Дорога в Тартар, не описанная ни Мильтоном, ни Данте..." - подумал Мольер. Он лег, закутался в плащ, как в одеяло, и снова попытался заснуть.
   "Это ужасно, лежать и ждать сна..."
   Постепенно небо светлело.
   Обрисовались утесы.
   Заря зажгла их вершины.
   "Не сон ли я вижу?.."
   Мольер потер глаза, но видение не исчезло. Он встал. Он не мог прийти в себя от изумления. Перед ним стояла рыжеволосая дева.
  -- Кто ты и что ты здесь делаешь?.. я плохо вижу, но вижу, что ты красивая, если судить по внешнему виду...
  -- Я живу здесь... пасу овец... а ты что здесь делаешь?..
  -- Сплю...
  -- Но ты ведь не спишь...
  -- Я разучился спать... - Почувствовав боль в боку, которая напомнила Мольеру о возрасте и скитаниях, он очнулся и потер глаза.
   Видение исчезло...
  
   Остаток дня Мольер бродил среди скал. Осыпающиеся камни будили ящериц.
   Иногда он заглядывал в сырую утробу пропасти.
   "Глубже преисподней..." - думал он.
   Вечером Мольер пел псалмы охрипшим от бессонницы голосом.
   Так он жил и старел.
   Спал Мольер в расселине, похожей на лодку, в которой Харон перевозил людей на тот свет. Иногда он просыпался посреди темноты. Ему казалось, что Юлия прижимается к нему, ласкает его поцелуями. Он просыпался и снова засыпал, унося в сон вкус ее слюны на губах и улыбку.
   Когда выпал снег, Мольер решил спуститься с гор. Он шел, перебираясь с утеса на утес, едва удерживаясь от падения на узких и скользких уступах.
   Он шел туда, откуда пришел.
   Дорога привела Мольера к утопающему в снегу кладбищу.
   Уже опускались сумерки, и появление незнакомца привело сторожа в замешательство. Он подумал, что Мольер вор, обирающий могилы. Мольер же принял сторожа за пришельца с того света и бежал, не разбирая дороги.
   Встала луна.
   На снегу Мольер увидел следы зверя. Здесь он потерся о шершавый ствол, осыпалась кора, там, спасаясь от зуда, катался в снегу, мимоходом изранил когтями березку, царапнул мерзлый сугроб, оставил в снегу три глубоких борозды.
   Ветер пробежал по кронам сосен, наполнив их шумом.
   Вдруг хрустнула ветка.
   Мольер пугливо глянул за спину.
   И снова он услышал сухой треск и шорох уже впереди.
   Не раздумывая, он прыгнул в сторону и побежал. Ветки цепляли, вязали его по рукам и ногам. Тяжело дыша, он выбрался на открытое место и упал перед щитом с кричащей надписью: "Стой, запретная зона". - Поодаль виднелись бараки, обнесенные колючей проволокой, вышка охраны. Он понял, что заблудился.
   Луна скрылась в облаках.
   Помедлив, Мольер пошел по своим следам в тайгу.
   Уже безразличный ко всему он брел по снегу, оставляя за собой неровную бороздку следов. Хотелось лечь и уснуть, но он продолжал идти.
   Вокруг ни души, лишь безлюдная тьма.
   Вдруг он почувствовал, что земля уходит из-под ног...
  
   Встал новый день.
   Весь день Мольер лежал, завернутый в снежный саван, и угрюмо созерцая низкое небо похожее на крышку гроба, пока не заснул.
   Кто-то окликнул его по имени.
   Мольер приоткрыл веки и затаился.
   Перед ним стоял незнакомец в телогрейке и в валенках. Какое-то время он обозревал Мольера мутно-серыми, водянистыми глазами. Пожевав губами по обыкновению беззубых стариков, незнакомец исчез.
   Пережив несколько неприятных минут, Мольер пошел по следам незнакомца. Ближе к полудню он наткнулся на кладбище, огороженное от зверей изгородью. Он подлез под жерди и пошел вдоль могил, в надежде найти что-нибудь: яйцо или кусок замерзшего хлеба, но ничего не нашел. Обессиленный он лег, привалившись спиной к могильному камню, и неожиданно для самого себя запел вполголоса. Он пел и не слышал, как из-за крестов вышел незнакомец в телогрейке и валенках, хозяин кладбища, он наблюдал здесь за порядком и рыл могилы, пока на хуторе было, кому умирать.
   Незнакомец утер слезы и кашлянул.
   Только теперь Мольер увидел его и хотел уйти, но незнакомец заступил ему дорогу.
  -- Вот тебе от меня... - Он покачнулся и попытался повесить Мольеру на голову ржавый, колючий венчик. Мольер уклонился, с подозрением глянул на незнакомца. Лицо, в общем-то, приятное. - Я читал о твоем явлении в книге... - сказал незнакомец.
   Украшенный венком и несколько смущенный Мольер шел за незнакомцем по узкой, протоптанной в снегу тропинке.
   Шли они молча.
   Незнакомец держал в себе какие-то планы.
   Вскоре они вышли к утопающему в снегах хутору.
   Залаяла собака.
  -- Цыц... - прикрикнул на нее незнакомец. По сугробу они перешли через забор. Пес проводил их рассеянно-сонным взглядом и зевнул.
   В доме было хорошо натоплено, приятно было думать о разных мелочах. Незнакомец зажег лампу и заговорил отвыкшим от одиночества голосом:
  -- Ты мой гость, а у нас такой закон, пока кадку вина до подонков не выпьем, я тебя не отпущу... все ясно и просто... а вино у меня отменное... оно этажом ниже... - Незнакомец поднял крышку подпола. Пахнуло сыростью, плесенью. - Пошли, вино уже ждет нас...
   Мольер подумал, что хуже ему не будет, если он отсидится на хуторе с полусумасшедшим инвалидом, все равно возвращаться было некуда.
   Уже опьяненный запахом, он, как камень в воду, упал в подпол.
   Что было дальше, Мольер помнил смутно.
   Однажды он очнулся. В глазах плавала муть. В мути обрисовались стены, обклеенные газетами, грязные сапоги, растоптанные сандалии, зазубренный серп, телогрейка, какие-то ненужные вещи, зеркало, все обросшее паутиной. Он смахнул паутину и, глянув на свое отражение в зеркале, тихо рассмеялся, и кто-то еще тихо рассмеялся в полутьме, слегка повизгивая.
  -- Кто здесь?.. - спросил Мольер шепотом, но никто не отозвался.
   "Наверное, мыши..." - подумал Мольер сонно и побрел к двери, спотыкаясь.
   День ослепил Мольера. Постепенно прояснился совершенно незнакомый ему пейзаж, двор, заросший полынью, обнесенный шатающимся забором. За забором в синей дымке стоял лес. Лето было в разгаре. Тупо улыбаясь, Мольер бессильно опустился на ступеньки и тут же в ужасе подскочил. С жутким жужжанием взмыл рой мух, облепивших чьи-то останки. Брезгливо озираясь, Мольер отступил и поспешил прочь по теряющейся в траве тропе. На кладбище он споткнулся о комья глины и чуть не свалился в вырытую яму.
  -- Ага, очнулся, наконец... а я уже могилу тебе приготовил... - Из могилы высунулось чье-то лицо, покрытое шерстью цвета ржавчины. - Смеюсь... я третью жену похоронил, пока ты спал... ты бы голову в кадку окунул...
   Не разглядев незнакомца, Мольер сорвался с места и побежал, куда глаза глядят, отдавшись во власть духу ветра. Страх обгонял ноги.
   Насмерть загнанный, Мольер упал под окнами дома на выселках.
   Очнулся Мольер от звуков пения. Он чуть приоткрыл веки.
   Несколько живых старух жгли свечи и плакали над ним в голос, как это водится на похоронах.
   Низко над гробом пролетела ласточка с криком.
   Мольер раскрыл глаза, неловко привстал и спросил с хрипотой в горле:
  -- Что здесь, собственно говоря, происходит?..
   Пока он, усмехаясь про себя, развязывал узлы на тесьме, которой старухи спутали ему ноги, их и след простыл.
   Сберегая в себе веселость, Мольер вышел на петляющую меж сопок дорогу и пошел. У Медвежьей сопки его догнал рыжий пес.
  -- А, старый знакомый... как ты?.. ничего?.. вот и я ничего...
   Они шли бок о бок, но странно, Мольеру казалось, что пес ведет его. Дорога круто повернула вниз. За поворотом дороги Мольера поджидала целая стая собак. Волоча за собой собак и теряя одежду, какая была на нем, Мольер устремился к ближайшему дереву.
   Собаки окружили дерево, как оградой обнесли.
   Прошел час. Рассеянно поглядывая вниз, Мольер изучал тонкости устройства собачьего государства.
   Прошел еще час. Отчаянно хотелось спать и есть. Мольер устроился на двугорбом суку и попытался задремать.
   Вдруг собаки, как по команде, снялись с места и исчезли.
   Мольер недоумевал. Что за чудо? Он выждал несколько минут, осторожно спустился вниз и пошел, стараясь держаться поближе к деревьям. Вскоре он наткнулся на следы недавней расправы и понял, кто спас его. На земле валялись непрочитанные письма, газеты, чуть поодаль лежала кожаная сумка и клочья одежды. Мольер прихватил сумку и, затравленно озираясь, пошел дальше.
   Вокруг громоздились сумрачные скалы в измятых ризах. Над скалами висело тусклое небо со странными отсветами.
   Мольер шел и шел и вместе с ним шли все его женщины. Их едва различимые тени выступали из зыбкой мглы и обретали призрачную жизнь.
   К вечеру дорога привела Мольера в небольшой городок. О таких городках говорят: две горы, две тюрьмы, посредине баня.
   Иногда Мольер ставил свои пьесы в таких городках, если был в настроении.
   В этот день настроения у него не было. Он расположился в сквере у бани, рядом с городским идолом, и, поставив у ног подходящую жестянку, завыл, изображая духовное пение. С некоторых пор он зарабатывал себе на жизнь этим искусством. Редко кто из горожан останавливался около него, и еще реже они бросали в жестянку монетки.
  -- Ага, вон он... хватайте его... - тонким, рвущимся голосом закричал кто-то. В ту же минуту несколько лиц, закутанных в простыни, окружили Мольера.
   Мольер слегка смутился. В крайнем изумлении разглядывал он эти странные фигуры в простынях, сошедшие к нему из нездешних небес, и изумился еще больше, когда они стали обшаривать его с головы до ног.
  -- Ну и что?..
  -- Ничего нет...
  -- Странно...
  -- Что все это значит?.. - спросил Мольер, пытаясь вмешаться в происходящее и убедить небожителей, что он тоже не простой человек.
  -- И он еще спрашивает... подлый вор... - сказал небожитель с козлиной бородой.
  -- Положительно, мне это нравится... хотя ваши голословные обвинения нуждаются в доказательствах... - Улыбнувшись, Мольер расчесал пальцами остатки длинных кудрей и попытался объяснить небожителям, что он не тот, кем прикидывается. Он говорил как всегда изящно с лаской в голосе.
  -- Что он бормочет?..
  -- Стихи сочиняет...
  -- Помешанный, что ли?..
  -- Ты кого из себя изображаешь?.. - заговорил небожитель с багровым лицом. Говорил он с акцентом
  -- Приятно иметь дело с интеллигентными людьми... - пробормотал Мольер, прикрывая стыд проржавевшим тазиком, как щитом, при этом оголив зад. Жест вызвал приступ злого веселья у небожителей.
  -- Надо его связать и позвать участкового, пусть он с ним разбирается...
  -- Да что там с ним разбираться... - танцуя на острых камнях, босые небожители схватили его под руки и потащили куда-то.
   Не успел Мольер опомниться, как уже барахтался в топком омуте.
   Разогнав муть, Мольер выбрался на берег. Только он поднял руки, чтобы выжать волосы, как вдруг услышал, крик:
  -- К-гадуйся...
   Он попятился, споткнулся о корягу и снова очутился в топком омуте, а напугавшая его ворона, повисла на ветке над его головой. Она разглядывала его с каким-то даже ехидством.
  -- Ну, что уставилась?..
   Сказав и другие подходящие случаю слова, Мольер выбрался из омута.
   Ворона следила за ним.
   Мольер расположился в бараке, в которых, кроме крыс, никто не жил, развел костер, смыл с одежды тину, обсох и пошел дальше, отмахиваясь от комаров, мошек и прочей крылатой мелочи.
   Вокруг маячили только холмы, похожие на верблюдов, иногда встречались разоренные, мертвые деревни.
   Под вечер другого дня Мольер пришел к дому отца Якова.
   Дом пустовал и начал уже разрушаться. Ходили слухи, что в нем обитают привидения.
   Моросил дождь. Уже темнело.
   Мольер проник в дом через сарай. Вздрагивая от всякого шума, он зажег лампу.
   Слой серой пыли покрывал пол, как бархатом.
   До полуночи Мольер сидел и писал, поглядывая на портрет отца Якова.
   Порыв ветра распахнул окно и погасил лампу.
   Мольер потянулся и подошел к окну.
   За окном цвела ночь.
   Деревья стояли точно люди и колебались.
   Лаяли собаки на чье-то невидимое присутствие в темноте.
   Внезапно молния разрезала небо.
   Вылившийся в щель свет ослепил Мольера, а удар грома просто потряс его.
   Все вокруг заколебалось.
   И снова молния разрезала небо и не в одном месте.
   Комната наполнилась тенями.
   Увидев в мерцающем свете фигуру отца Якова в рясе с длинными волосами, Мольер замер.
   "Это же отражение в зеркале..." - успокоил он себя, чувствуя, как его охватывает паника.
   Вместо портрета старика на стене смутно угадывалось белесое пятно.
   Страх подтолкнул Мольера в спину, и он выбежал во двор.
   Город скрылся в дымке.
   Мольер шел, обмахиваясь веткой как веером.
   Дорога вывела его к заливу.
  -- Удивительно... невероятно... - произнес он вслух, глядя на то, от чего не мог отвести глаз.
   В воздухе над заливом он увидел улицу, на которой он когда-то жил. Близоруко сощурившись, он отыскал взглядом дом деда с террасой и лабиринтом коридоров. В детстве дом деда пугал его. Днем его еще можно было переносить, но по ночам он превращался в кошмар, который проникал и в его сны. Дом скрипел, потрескивал, иногда гудел как орган. Цветы в горшках превращались в деревья, а мебель обретала очертания чудовищ. Мольеру виделось нечто невидимое, которое пряталось, подстерегало в темноте. Он зажигал свечу и садился на кровать, сидел и ждал, что будет дальше. Любопытство пересиливало страх.
   В темных стеклах окна отразилась свеча, которую он зажег в ночь на рождество, чтобы бог нашел его, и забыл задуть, но изменить что-нибудь было уже невозможно.
   Пламя уже окутало дом, точно саваном.
   К утру от дома деда остались лишь дымящиеся головешки. Дом сгорел дотла от пожара, ставшего поминальным костром деду.
   И спустя много лет запах гари преследовал Мольера. Иногда даже и наяву, с трудом узнавая комнату и себя в ней, он протягивал руку к окну, чтобы погасить свечу в подсвечнике, но не мог дотянуться.
   Как-то он даже упал с кровати, и долго летел, точно в пропасть. Он почти достиг дна, но какая-то женщина спасла его, схватив в последний момент за руку.
   Мольер вспомнил лестницу у сенного сарая, по которой поднимался, чтобы заснуть, укрыв себя охапкой сена (у лестницы не хватала нескольких ступеней), вспомнил лицо женщины, с которой провел ночь, но не смог вспомнить ее имя, вобравшее в себя имена всех его женщин...
  
   В поселке у моря, пропахшем рыбой, Мольера уже ждали.
   Молва обогнала его.
   На площади собралась толпа. Слышны были нетерпеливые возгласы.
   Мольер перебрался через русло высохшего ручья и по подгнившим ступеням поднялся на помост. На вид ему было не больше 50 лет, долговязый, лицо худое, вытянутое с раздвоенной бородкой, несколько удивленное и сомневающееся. На голове рыжий парик, похожий на нимб.
   Обняв толпу взглядом и отбросив в сторону все свои страхи и сомнения, Мольер поднял руки и у него появились крылья.
   Толпа ахнула. Людей охватил трепет, беспокойство и тревога, неподвластная воле.
   Представление длилось около часа, после чего Мольер исчез на глазах у толпы в лучах дымно краснеющего солнца.
   В воцарившейся тишине кто-то рассмеялся.
   Смех оборвался.
   Такое уже было и повторялось не раз. Добавить к этому нечего...
  
   Бледный, усталый уже без парика Мольер брел по дороге, разбитой колеей. Он шел на запад, сопровождаемый лишь тенью, которая была выше его ростом и без веснушек на лице и руках.
   По колее можно было идти даже с закрытыми глазами.
   Мольер шел и по привычке что-то подвывал себе под нос.
   Неожиданно солнце затмилось.
   В облаке пыли Мольер расслышал странный приближающийся шум. Он отпрянул в сторону и все-таки попал под колеса повозки.
   Повозка остановилась.
   Правил повозкой незнакомец подозрительного вида.
  -- Садись, подвезу до станции... - сказал незнакомец, сосредоточив взгляд на кончике носа.
   Мольер взгромоздился на телегу.
  -- Тебя как зовут?..
  -- Мольер...
  -- А меня Хан...
  -- Ты уверен?..
  -- В себе то я уверен, а вот во всем остальном... не знаю...
  -- Что ты хочешь этим сказать?..
  -- Я же сказал, не знаю... - Хан глянул на Мольера. - Ты напоминаешь мне и охотника, и того, за кем охотятся...
  -- Шутишь?..
  -- Мне не до шуток... еду на свадьбу... а ты, я смотрю, все пишешь?..
  -- Все изменилось... раньше любое мое слово возбуждало смех, особенно у женщин... они начинали смеяться, едва я открывал рот... а теперь я никакими силами не могу их рассмешить, да и с дикцией у меня не все в порядке... слова как будто застревают во рту... я постепенно превращаюсь в некое подобие Вечного жида... обречен скитаться до второго пришествия... сам не знаю, чего ищу... видел Этну в Сицилии, пасть Харибды, руины в Греции, сфинксов в песках Египта... видел грифов, слонов, чернокожих людей и что?.. ничего... ну, что ты молчишь?.. мог бы хотя бы из вежливости выразить сочувствие или пожелание...
  -- По ходу действия провалиться тебе со сцены в преисподнюю...
  -- Не смешно... - Мольер нахмурился.
  -- Прости, я пошутил и, кажется, не совсем удачно...
  -- Я бы сказал, более чем неудачно... надеюсь, ты здоров?.. впрочем, незачем и спрашивать, довольно посмотреть на тебя...
  -- Не сердись, хотел развеселить тебя...
  -- Отправив в преисподнюю?.. охотно уступлю там тебе свое место...
  -- К сожалению, я не знаком с музами и чужд всякой поэзии... я ничего в этом не понимаю, с тех пор как себя помню... кстати, привет тебе от Авроры...
  -- Давно ее не видел...
  -- Она выходит замуж...
  -- Вот как... рад за нее... вспоминаю о своих приключениях и путаюсь, не знаю, со мной это было или не со мной... а все мои устремления кажутся заблуждениями... я потерял всех своих женщин, даже ту, которая никогда не была моей... ее звали Нора... я любил ее, думал, что время исцелит меня, но оно не спешило с исцелением... я изливал свои бессвязные восторги на бумагу... все мои пьесы, слава, все было для нее... как будто она водила моей рукой... прошлой ночью я опять видел этот странный сон... все мои женщины шли за мной словно за чудом, от которого зависела их жизнь и счастье... сон всех их собрал... сколько было вздохов, слез, страстных писем и других вполне обычных знаков внимания... я легко поддался нежному насилию, с каким они увлекали меня... я шел туда, куда они меня вели... но что я мог им предложить?.. только свое одиночество...
   Мольер долго молчал, потом улыбнулся.
  -- Вот что интересно... - сказал он.
  -- Что?.. - Хан посмотрел на него с едва сдерживаемым смехом.
  -- Кто загоняет этот табун женщин в мои сны?.. и, надо сказать, они вполне реальны, настолько реальны, что даже оставляют пятна на простынях...
   Мольер пробормотал что-то невнятное. По его щекам скатывались слезы.
  -- Выбрось из головы всю эту чушь... неужели ты не видишь, чем это может кончиться?..
  -- Я вспомнил детей, которых оставил неведомо где... заменил им отца книгой обо мне... что они узнают из книги, если откроют?.. ведь из слов можно сложить все, что угодно... слова, слова... они ложатся на бумагу как на плаху...
  -- И поэтому ты несчастлив?..
  -- Что-то ушло из жизни, что-то красивое, если судить по внешнему виду, и важное, не знаю, что... - Мольер вытер слезы. - Я часто вспоминаю детство, воображаю, что карабкаюсь по лестнице, спотыкаюсь в темноте и падаю, падаю... на самое дно темноты, потому что все мы плоды грехопадения...
  -- Тебе помочь встать?..
  -- Ничего, я сам поднимусь... - Мольер достал из кармана огрызок карандаша.
   Образ Норы все еще витал где-то на заднем плане.
  -- Как-то я встретился с Норой на вилле в горах... в тот день небо было пасмурное... я прятался от дождя в убогом насквозь продуваемом ветром сарае, который она превратила в дворец, выбелила стены, покрыла позолотой стропила, даже приготовила ужин ослу в виде корыта с водой и охапки сена... она вышла ко мне со всеми своими украшениями и с лицом, накрашенным как у какой-нибудь гетеры... даже в этой глуши среди овец и блудливых коз она не потеряла красоту, была желанна и привлекательна...
  -- Просто она хотела тебя соблазнить...
  -- Вовсе нет... - Покусывая карандаш, Мольер глянул на небо.
  -- И что было дальше?.. - спросил Хан.
  -- Ничего... - раскрыв книгу, чтобы дописать абзац, Мольер вдруг понял, что абзац уже кто-то дописал. - Странно... и почерк не мой... - пробормотал он. Он не мог объяснить себе, что все это значит.
  -- Что-то случилось?.. - спросил Хан.
  -- Случилось...
  -- На хуторе?..
  -- На хуторе... а ты откуда знаешь?.. - Мольер потер лоб и с изумлением воззрился на Хана.
  -- Я все про тебя знаю...
   Так они беседовали, словно актеры в комедии...
  
   Дорога стала спускаться вниз.
   Открылся вид на здание бывшего женского монастыря, узкие окна которого были завешаны красными занавесками. Сквозь занавески просвечивал слабый свет.
   Свет погас.
   Вышла луна и населила ночь призраками, а в темных окнах зажгла странные отблески, как бы дремлющее до поры до времени пламя.
   Мольер закрыл глаза и заснул, несмотря на толчки на каждом ухабе.
   Хан довез Мольера до станции.
  -- Просыпайся, приехали...
   Мольер глубоко вздохнул и проснулся.
   Над ним висела паутина веток. Крупные капли дождя поблескивали на них и превращались в драгоценные камни.
   Глянув по сторонам, Мольер спросил:
  -- Где я?..
  -- В раю... - отозвался Хан.
   Чувства Мольера, оживленные этой новостью, вскоре пришли в обыкновенное свое положение.
   Простились они без слов и слез.
   В зале ожидания Мольер провел остаток ночи, жалуясь незнакомке неопределенного возраста на боли в боку. Паузы он заполнял скрипом пера и воспоминаниями. Он перебирал их как четки.
   Незнакомка слушала его, подкручивая свои рыжие локоны и подводя глаза карандашом.
  -- Пойду, пройдусь... вы не посмотрите за моими вещами?..
  -- Посмотрю... - незнакомка рассеянно глянула на чемодан с потертыми боками.
   Оставив реквизит под охраной незнакомки, Мольер вышел на улицу.
   Над городом висело осеннее небо со всеми признаками дурной погоды.
   Мольер шел по улице, уныло созерцая дорогу у своих ног.
   Открылась река, извивающаяся точно змей искуситель.
   Над рекой поднимался туман.
   Услышав гудок пригородной кукушки, Мольер вернулся на перрон.
   В вагон он вошел вместе с туманом.
   Поезд тронулся. Мимо поползли тусклые расплывчатые пятна фонарей.
   Мольер лег, закутался в плащ и заснул.
   Вагон покачивало и ему казалось, что он плывет на пароме и ему 9 лет.
   Приближалась ночь. Пронизывающая сырость уже ощущалась во всем и палуба пустовала.
   Увидев на корме девочку в лиловой панаме, Мольер невольно вздрогнул.
   Девочка смотрела на море и украдкой наблюдала за Мольером.
   Море было серое, а нависающее над ним небо бесцветное, отделенное от моря красной полосой горизонта.
   Девочка прошла мимо, смутно улыбнувшись...
  
   Среди ночи разыгралась буря.
   Море неистовствовало, буйствовало.
   Мольер вышел на палубу, которая вдруг резко наклонилась, и его смыло волной за борт.
   Нигде не было видно земли, лишь пена вскипала со всех сторон на гребнях волн, которые несли его на себе неизвестно куда...
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Юрий Трещев "Скиталец"

  
  

70

  

1

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"