Трещев Юрий Александрович : другие произведения.

Одиссея Петра Гостева

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Ю. ТРЕЩЕВ

Одиссея Петра Гостева

роман-путешествие

Џ

  

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

  
   Петр поднялся на террасу, с которой открывался вид на город.
   Взгляд его скользнул по небу, озаряемому зарницами, зыбкий свет которых создавал иллюзию, что небо ближе, чем на самом деле, пробежал по улице к реке, наполовину укрытой туманом, как одеялом, и остановился на острове. Он напоминал корабль, который, казалось, сел на мель и накренился.
   Свернув за угол, Петр наткнулся на инвалидное кресло, в котором сидел старик в валенках, похожий на дремлющего ворона. Он сидел и собирал вокруг себя призраков вечера, из тех, кого он знал.
   Часы на Башне пробили девять. Старик встал и пошел совершать обход. С потерянным видом, небритый, взъерошенный каждый вечер он бродил с лампой в руках по дому, будто привидение, стучался в запертые двери, заглядывал в пустые и давно заброшенные комнаты.
   Вдруг лампа погасла. Свет с улицы едва проникал сквозь мутные стекла. Ему почудилось нечто вроде легкого шума, будто пролетел дух. В конце коридора мелькнул чей-то плывущий силуэт и все затихло.
   Он остановился у запертой двери. Дверь задрожала, как будто кто-то настойчиво пытался открыть ее.
   Вахтер успокоил старика.
  -- Ничего страшного, это ветер...
   Хромой, тощий, с лицом сатира вахтер заперся в своей коморке, а старик, вздыхая, побрел дальше. Он сильно сдал, опустился. Лишь когда приходила племянница, он преображался. Племянница играла на фортепьяно. Она мечтала стать пианисткой. Город еще не успел разрушить ее провинциальные иллюзии. Когда она приехала, старик нанял для нее преподавательницу музыки, довольно непривлекательную немку с глазами итальянки. Она приходила по вторникам и по пятницам. К старику она относилась с почти неприкрытым презрением. Наверное, это было связано с ее отвращением к театру. Игру на сцене она считала унизительным и грязным занятием. Ее бабка, ставшая проклятием рода, была актрисой...
   Завершив обход дома, старик сел в кресло. На полу лежало расписание поездов и недописанная рукопись трагедии без возвышенного начала и счастливой развязки. Кроме театральных крыс ее некому было читать.
   -- Вы ко мне?.. - привстав, спросил старик.
   Петр не сразу собрался с мыслями, пораженный внешностью старика. Рыжие волосы, разделенные пробором падали на его лицо, довольно грубое и унылое, сплошь усеянное родинками и бородавками.
   -- Так что вам угодно?.. - подслеповато щурясь, старик подкрутил лампу. - Да вы проходите, садитесь... в ногах правды нет... собственно говоря, ее ни в чем нет...
   Поколебавшись, Петр вошел в комнату и сел на продавленный диван. Воздух в комнате был пропитан пылью. Толстым слоем она лежала повсюду, и на театральных куклах, и на цветах в горшках, и на чемоданах.
   -- Все хочу уехать отсюда... на юг... у меня там тетка по матери... дом у моря... я уже забыл, что есть море, звезды... в городе их не видно... но, никак не решусь... в моем возрасте вредно менять привычки... театр меня удерживает... он меня поработил... - Старик зябко повел плечами и задернул гардины. - Чувствую себя совершенно разбитым... погода просто ужасная, льет и льет, не переставая... - Старик накинул на плечи плед, поискал очки в бумагах, не нашел. - Театр закрыт на ремонт, а я, вот, пишу... и жду каких-либо радостей...
   В ожидании денег на ремонт, которые так и не появились, старик писал трагедию, которая постепенно превращалась в нечто иное. Когда он садился за стол, ему становилось легче. Слова, фразы плыли мимо как стволы деревьев по реке.
   Налетев на мель, они останавливались и загораживали путь, задерживая почти все, что плыло по реке.
   Старик вздыхал и прислушался к тишине. Там укреплялось что-то постороннее.
   Жил старик один. Чтобы быть счастливым, ему не нужно было много места и достаточно было одиночества. Был у него нелепый и скучный роман с только что начавшей созревать актрисой. Она его и волновала, и раздражала. От нее исходил какой-то щенячий запах. Этот роман длился несколько недель и ничем не кончился.
   По ночам в одиночестве старик бродил по дому с лампой в руках, рассеянно поглядывая на стены. Среди глянцевитых увеличенных снимков артистов он иногда с удивлением видел и лицо племянницы, размытое, отсутствующее. Он останавливался и, часто моргая, долго смотрел на нее. Странное чувство постепенно овладевало им. Этот свет, эти тени на стене, повинующиеся правилам некой игры и приобретающие очертания свидетелей и судей. Прошлое становилось настоящим, но странным и путанным. Хотелось плакать и жалеть себя. Он настороженно поднял голову. Ему вдруг почудилось, что он слышит шаги и голос племянницы. Он неуверенно оглянулся.
   Комната была украшена венками и гирляндами из выцветших бумажных цветов. Так всегда бывало перед премьерой. По комнате слонялись какие-то люди. Церемонные мужчины, одетые с парадной пышностью, позвякивающие регалиями, порхающие, как светляки, девы в стеганых мантиях и палантинах, умноженные тенями и отражениями во многих зеркалах. Они двигались словно бы за стеклом, в каком-то другом времени...
   Старик встряхнул головой и, оглядываясь, вышел из комнаты на террасу. Он мог попасть куда угодно, но вдруг очутился на сцене. Пережидая приступ головокружения и блаженства, он зарылся лицом в кулисы и закрыл глаза. Он знал, что будет дальше. Это приятное и призрачное чувство усиливали приглушенные и нестройные звуки скрипок, тоненький напев флейты, звучащий откуда-то из-под земли и ползающие по неокрашенному полу пятна света, точно плывущие облака, лиловые, розовые и бледно-зеленые. Уголки его губ дрогнули в мимолетной улыбке...
  
   Помедлив, Петр вышел на террасу. Никого. Он подошел к угловому окну, приоткрыл створку окна и сдвинул гардины.
  -- Ты меня напугал... я болею... простудилась... - хрипло прошептала Лиза, ощупывая на груди кулек с липкими в шрамах вишнями. Она сидела на кровати, погруженная в пену кружев.
   Петр глянул по сторонам. Кругом книги и цветы, нарисованные на обоях, рдеющие в вазе с узким горлом, посаженные в сиренево-мглистые горшки.
  -- У Мольера просто страсть к цветам... он обожает цветы... - Губы Лизы дрогнули в улыбке.
   Откуда-то из этажей неба долетели звуки музыки. Звуки осыпались с тихим шуршанием.
  -- Фу, жарко... - Лиза сплюнула вишневую косточку и откинула одеяло. На мгновение она открылась, влажная, пахучая, и снова потерялась в халате, слишком для нее длинном и широком. - Эй, очнись... да что с тобой?.. - услышал Петр голос Лизы. - Скоро Мольер придет... иди, ну, иди же... он уже скребется ключом в дверь...
   Над городом уже царила ночь.
   Оглядываясь, Петр пошел на другую сторону ночи...
  
   Послышался тупой, неясный звук, звяканье, постукивание. Из переулка вышла рыжая сука с обрывком цепи на шее и следом за ней Наполеон. Так его звали в насмешку над его прошлым. Когда-то он мечтал покорить мир своими трагедиями, но, увы. Всеми забытый, он влачил жалкое существование в доме на острове и успел состариться.
   Петр разглядел в руках Наполеона обшарпанный чемодан.
  -- Вы уезжаете?..
  -- Еще не знаю... - Приподняв брови, Наполеон неуверенно улыбнулся. - Может быть, уеду куда-нибудь?.. вокзал рядом... возьму билет на первый уходящий поезд... и до конечной станции... иногда мне снится зал ожидания этой конечной станции... даже запахи снятся... тетке, которая меня воспитывала, перед смертью тоже снились запахи... представляешь, она уверяла меня, что я родился в рубашке... видно не в той рубашке... ну, все, иди и никому ни слова...
   Наполеон скрылся в сумерках арки.
   У Иудина дерева Наполеон остановился, достал из чемодана веревку, перекинул ее через сук, помедлил, как будто ждал вдохновения, потом просунул голову в петлю. Веревка натянулась, обвисла. Наполеон встал на чемодан. Веревка снова натянулась. Донесся сиплый стон, точно предсмертная просьба...
   Петр попятился и побежал...
  
  -- Ну, наконец-то явился... отец уже весь извелся... - В проеме двери обрисовалась фигура Норы, матери Петра. На ней было вечернее платье, в ушах серьги с тремя агатовыми глазками.
  -- Он мне не отец... - пробормотал Петр.
  -- Только, ради Бога, не хлопай дверью... - торопливо сказала Нора и посторонилась, пропуская Петра в комнату, где его ждал отчим, лицо которого не предвещало ничего хорошего.
   Некоторое время отчим молчал. Он выдерживал паузу. Одно время он работал учителем в школе и знал, что это как-то действует. Он прошелся по комнате, рассеянно теребя пуговицу на воротнике рубашки. Выглядел он вполне обычно, как какой-нибудь человек, который думает, что он счастлив. Волосы у него были рыжие, лицо усыпано веснушками, глаза зеленоватые, губы слегка припухшие, подбородок острый, тонкая шея. С тревожной неуверенностью Петр следил за ним и когда он заговорил, невольно втянул голову в плечи.
   Род отчима уходил корнями в небо и был старше луны. Петр знал лишь его тетку по материнской линии. Она была замужем, носила лорнет, перчатки и не старела. Ее муж служил в какой-то страховой конторе. Тетка была несчастлива с ним, и терпела все его прихоти, пока он не умер.
   Отчим говорил и говорил, меняя голос, интонации, а Петр подпирал стену и чертил ногтем на обоях, которым было лет сто, не меньше, одну и ту же букву "Л", по-разному ее располагая. Получилось какое-то мифическое животное...
   Неожиданно для себя Петр разрыдался и, задыхаясь, весь в слезах, сполз по стене на пол...
  
   В путанице блуждающих слепых пятен обрисовалось маленькое, сморщенное личико в очках с мутными стеклами. Тонкий нос, тонкие синие губы. Губы приоткрылись.
  -- Это очень коварная и скрытая форма...
  -- Вы считаете, что возможно и худшее?..
   Петр прислушался. Он узнал голос матери.
  -- Нет... я думаю, все обойдется, кризис уже миновал, теперь он выкарабкается... дайте кофеина, чтобы ему было легче дышать... можно глоток коньяку... коньяк предотвращает приступы удушья...
   Петр слушал и потихоньку как-то дышал.
  -- А что это у него на лице и на руках?..
  -- Кожная сыпь... это нервное... или от грязи...
   Петр невольно вздрогнул, когда доктор коснулся его ледяной рукой и слегка приподнялся, пытаясь дотянуться и глянуть за очки. Что там?..
   "Там-там..." - застучали стенные часы где-то в неявно подлинном и вдруг остановились. В комнате воцарилась топкая тишина...
   Пересиливая слабость, Петр встал и, кутаясь в одеяло, подошел к окну, осторожно толкнул створку. Зашевелились гардины, облепленные тополиной молью. В забвении ряби складок, просвечиваемых луной, увиделась изменчивая, как в тумане, фигура Романа, его отца. Он курил на террасе.
  -- Куда это ты собрался?.. - Роман поправил сползающее с его плеч одеяло.
  -- К тебе... - Петр поймал его за руку, как-то беспомощно огляделся вокруг и на миг опомнился...
   Позвякивая обрывком цепи, под окнами пробежала рыжая сука. В страхе Петр отступил. Одеяло упало на пол.
   И снова он подошел к окну.
  -- Зову, зову тебя, а ты как будто и не слышишь...
   Лиза стояла перед ним в дразняще-короткой складчатой юбке и в белой блузке с короткими рукавами. На голове венчик, нежно-пушистое наваждение из облетающих одуванчиков.
  -- Что ты на меня так смотришь?.. - Лиза поджала губы и сморщила нос.
  -- Ты мне снишься?.. - прошептал Петр и отвел взгляд, думая о чем-то дозволенном и недозволенном.
  -- Ну да... - Тихо смеясь, Лиза собрала свои вьющиеся волосы в кисть, как у гиацинта и присела на корточки у сквозистой поросли. - Смотри, это кипарис... а это фиговое дерево... Мольер посадил его в прошлом году... они все для него словно дети... и у каждого свое имя... он такой странный... и вечно попадает в совершенно дурацкие и нелепые истории... не знаю, как ему удается из них выпутываться... смотри-смотри, такое впечатление, что они вырастают прямо из воздуха... а это бегонии... какие они гордые и нежные... и печальные... в них столько мечтательности... если закрыть глаза... закрой глаза...
   Петр закрыл глаза.
  -- Ну, и что?.. что ты увидел?..
  -- Ничего... - отозвался Петр. Почувствовав прилив каких-то неясных и легких чувств, он сдвинул гардины и боком выпорхнул в окно, увлекая за собой Лизу.
   Уподобившись птицам, они укрылись в ветвях Иудина дерева, которое напоминало библейский семисвечник.
  -- Отсюда даже обшарпанные дома выглядят дворцами... и стены как будто расписаны фресками... - Взглянув на Лизу, Петр отвел взгляд. Порыв ветра обнажил ее бедра, влажное, пахучее лоно, раскрывшееся как ночной цветок...
   Ворона забила крыльями в гнезде, хрипло рассмеялась.
   Они сорвались с места и полетели вдоль улицы к пристани, у которой ржавел речной трамвай. Покружив над пристанью, Петр прокричал что-то, еще и еще раз, без всякой нужды.
  -- Смотри-смотри... - воскликнула Лиза.
   Над островом показался край солнца. Ослепленный, Петр забарахтался в воздухе и увидел Лизу уже рядом с отцом, который стоял на горбатом мосту, и, полуобернувшись, что-то нашаривал под мышкой, наверное, утерянный зонт с острым наконечником и с ручкой из поддельного перламутра. Выглядел он таким неуклюжим, беспомощным. Петр окликнул его и очнулся...

2.

  
   Всю неделю шел дождь. Обходя лужи, Петр брел в школу. Чувствовал он себя не совсем уверенно. После приступа астмы слегка кружилась голова, и иногда в глазах появлялись какие-то радужные пятна. Они плавали, меняя место.
  -- Эй, засмотрелся... пошли... - Фома шлепнул его портфелем по спине, а удар двери втолкнул в коридорную полутьма, освещаемую лишь тусклой дежурной лампочкой. Минуя раздевалку, Петр направился к черной лестнице, которая вела во флигель. В классе было шумно. Поискав глазами Фому, он сел на свое место.
   Вкрадчивый скрип двери, шелест складок блеклого шелка. В класс вошла учительница, высокая, худая, в круглых очках. Взглянув поверх очков на Петра, она полистала классный журнал. Начался всегда один и тот же ритуал чтения имен, затем тревожное и тупое ожидание.
  -- Сегодня мы пишем диктант...
   Невольный и общий вздох класса.
   "...Дорога обвивалась вокруг скалистого подножия Башни и уходила под ворота, как змея в расселину... как змея в расселину..." - Прижимая книжку к плоской груди, учительница медленно подошла к окну.
   За окном Петр увидел то же, что грезилось и деве: дом на сваях, опоясанный террасой и горбатый мост, покачивающийся, отступающий к воде и как будто ускользающий из действительности.
   Петр постоял на мосту, прислушиваясь к шуму воды в камнях.
   Мост закачался.
   Петр обернулся и с любопытством, смешанным с изумлением и недоверием, уставился на девочку со скрипкой. На вид ей было 13 лет, не больше. Глаза темные с рыжими отсветами на дне, на шее нитка синих бус от сглаза, на щиколотках маленькие крылышки.
  -- Кто ты?.. - спросил он упавшим голосом и очнулся. Его блуждающий взгляд скользнул по стенам классной комнаты, наткнулся на тускло отсвечивающую черную доску, в которой смутно различалась фигура учительницы. Она смотрела на него глазами девочки со скрипкой.
   Остаток урока Петр рисовал профиль Лизы, постепенно усложняя рисунок. Появилась терраса, лестница. Очерк пером, еще один и еще - это кусты шиповника. Пустое место за кустами занял пруд - мир водомерок. Пальцем он размазал живописную кляксу, процарапал пером в кляксе штрихи - это камыши. Несколько зигзагов обозначили воду. Над водой появились фигуры нимф и наяд, укрытые фиолетовыми туниками. Все на одно лицо. Помедлив, они стали изображать танец с лентами.
   Игра взглядов, мелькание, кружение точек, тонких линий, извивов...
   Неожиданно бумага порвалась и из разрыва выпорхнула Лизы. Потная, раскрасневшаяся, она замерла в странном замешательстве, как будто к чему-то прислушиваясь.
   Шаркая галошами, по коридору прошла техничка, пожилая женщина с коровьими глазами в обвисшем складками саржевом платье.
   "Длинь-дон-динь-длинь..." - Прозвенел ожидаемый и всегда неожиданный звонок, оповещая о начале перемены...
   Петр нашел Лизу в полумраке фойе. Она стояла у створчатого зеркала. Он незаметно втиснулся в одну из створок. Все окружающее на миг утратило реальность, оставались подлинными лишь фиалковые глаза Лизы и слабый, почти неуловимый запах бегоний...
   Весь урок географии Петр наблюдал за незнакомцем в сером плаще, который стоял у ворот школы и как будто ждал кого-то. На вид ему было не больше 40 лет, белесый, лицо вытянутое, все в морщинах точно в шрамах, на обвисшем веке ячмень...
   С урока ботаники он ушел.
   Обходя лужу, разлившуюся вокруг Иудина дерева, Петр наткнулся на безногого Глеба. Ноги ему отрезало поездом.
  -- Что ты здесь делаешь?..
  -- Тсс... - зашипел Глеб, раскачиваясь как змея на своей тележке. - Похоже, что этот тип в сером плаще следит за нашим домом... а я слежу за ним... - С придыханием и пришепетываниями Глеб сообщил массу подробностей и деталей слежки.
   Петр стряхнул на Глеба морось с листьев и, смеясь, сел на скамейку.
   Когда он оглянулся, в тени Иудина дерева уже никого не было, кроме рыжего, придушенно мяукающего котенка.
   Глеб как сквозь землю провалился.
   Хлопнула дверь. Увидев Каина, Петр сорвался с места и побежал.
   Лишь свернув за угол, он замедлил шаг. Он шел, затравленно озираясь. У остановки трамвая его окликнул Фома.
  -- Такое впечатление, что тебя кто-то напугал...
  -- Да нет...
  -- А я мать жду... - Фома отвел глаза в сторону. - Странно, свет в моей комнате почему-то горит... и на веранде... может быть, она уже дома?.. я, пожалуй, пойду... пока...
   От первого отца у Фомы сохранилась тусклая фотография, на которой он был изображен на велосипеде и с мандолиной. Мать называла его мечтателем и бродягой. Еще не умея писать, Фома сочинял ему длинные письма, надеясь, что в один прекрасный день он приедет и, прислонив свой велосипед у ограды, войдет в дом на сваях, опоясанный террасой, из окна которого открывался вид на кладбище. Фома вздохнул. Кладбище срыли, а дом снесли несколько лет назад. Взгляд Фомы скользнул по пустому месту и наткнулся на Авеля. На вид ему было не больше 40 лет, белесый, лицо вытянутое, все в морщинах, точно в шрамах, на обвисшем веке ячмень.
   Авель прошел мимо, слегка прихрамывая и подволакивая ногу. Фома проводил его взглядом и побрел домой.
   По жутко скрипящей лестнице он поднялся на веранду, заглянул в окно.
   В полутьме комнаты он увидел незнакомку. Она сидела на венском стуле у зеркала.
  -- Ты, наверное, Фома?.. - спросила она.
  -- Да... а ты кто?..
  -- Я Офелия, твоя родственница... мы приехали с дядей вечерней кукушкой... - Девочка глянула на картину, которая висела в простенке между окнами, потом на свое отражение в зеркале и провела рукой по лицу, выявляя все, что в скрытом виде было уже заключено в нем. - А это кто?.. брр, даже мурашки побежали по коже, стриженная, точно овца... пошли, покажу тебе кое-что, ну пошли же... - Она потянула Фому за собой по петляющему коридору. Свернув за угол, он заглянул в комнату с низким потолком и желтыми обоями. Середину комнаты занимал фикус, укрытый простыней. Дверь шкафа была открыта. Взгляд его тронул кровать с горкой подушек, скользнул по столу с немытой посудой, залитому вином. На краю стола лежала газета с портретом Сталина без головы и с вскинутой в приветствии рукой.
   На стене вдруг зашипели часы. Фома испуганно вздрогнул.
  -- Где ты там... иди сюда... - позвала его Офелия.
  -- Иду... - Пятясь, Фома шагнул к выходу, наткнулся на черный обшарпанный чемодан с ржавыми углами.
  -- Это чемодан моего дяди... он писатель... пишет книги, которые никто не читает... можно я тебя поцелую... какие у тебя сладкие и горькие губы, как миндаль... - прошептала она голосом матери. И глаза у нее были как у матери, пляшущие, и слегка косящие.
   Фома осторожно отвел ее руки и отошел к окну, прижался пылающей щекой к стеклу, по которому ползали какие-то мошки. В тумане стекла он увидел заросший сорными травами пустырь.
   Стекло запотело.
   По приставной лестнице Фома вскарабкался на чердак. Здесь было его убежище, где он часами ползал по карте мира вместе с паучками и прочей мелкой живностью в изобилии населявшей чердак, и ногтем осторожно вычерчивал путь по просторам океанов до самого края света.
   С невольным вздохом Фома лег на узкую, загаженную птицами бугристую кушетку грязно-желтого цвета. Бугры чем-то напоминали дюны. Над кушеткой висел клеенчатый коврик с буколическим пейзажем. Чуть дальше стояла этажерка, и громоздились полки. На полках тускловато отсвечивали пустые цветочные горшки.
   Взгляд Фомы остановился на небольшой фотографии в черной рамке, снятой провинциальным фотографом, на которой был изображен его отец. Он сидел на велосипеде с мандолиной в руках и улыбался. Он был еще молод, и будущее открывалось ему как рай.
   Лестница жутко заскрипела.
  -- Я тебя напугала... - В сквозистой смутности прояснилась призрачная фигура Офелии. Фома видел ее сквозь пелену слез. Она удваивалась в слезах и украшалась. Обрисовался изящный греческий профиль. Лоб и нос образовывали почти прямую линию. Открылись темные чувственные ямочки на щеках...
  -- Нет, просто я...- Фома полистал книгу, которая лежала на этажерке.
  -- А... ах...- с трудом прочитал Фома. Буквы заглавия расползлись, как муравьи. Остались только "А..." и "ах".
  -- Ты не проводишь меня... мне страшно идти одной через пустырь... да что с тобой?..
   Губы у Фомы открывались и закрывались, как у рыбы. Он все еще пытался выговорить название книги. Офелия собралась рассмеяться, но ей вдруг стало страшно.
  -- Да, конечно, я провожу тебя... - наконец, выговорил Фома.
  -- Пошли, а то я уже опаздываю...
  -- Подожди... - Удивляясь своей смелости, Фома обнял Офелию и поцеловал ее в губы. Она слегка отстранилась и расцвела как ночной цветок...
  
   Крадучись, подползли огни, высветив рваный край кустов и возносящуюся фигуру Фомы. Петр сощурился, ослепленный. Фигура Фомы стала заваливаться навзничь, точно в обмороке. Громко сигналя и гремя помятыми крыльями, лимузин проехал мимо, обогнул павильон с разбитыми стеклами и исчез.
   Петр заглянул за кусты. Никого, только рыжий придушенно мяукающий котенок.
  -- Мальчик... - окликнул Петра незнакомец в сером плаще.
   Петр обернулся.
  -- У меня к тебе просьба... ты мог бы передать записку... комната номер 13...
   Из-за Иудина дерева вышла рыжая сука, позвякивая обрывком цепи на шее. Котенок выгнул спину и боком пошел на нее. Сука помочилась, зевнула и пошла дальше, прихрамывая и звякая обрывком цепи. Наблюдая эту сцену, Авель рассеянно улыбнулся.
   Петр молча взял записку и направился к общежитию.
   В подъезде было сумрачно. На стенах шевелились тени, отражения. Петр поднялся на несколько ступеней лестницы и увидел старика в валенках и телогрейке. Он сидел в тени фикуса.
  -- Похож, ну, просто копия своего отца... - заговорил старик резким, свистящим шепотом и близоруко сощурился. - Что-то я давно его не вижу... надеюсь у него все хорошо... скажи ему, что я нашел книгу, которую он искал... пусть зайдет в субботу... да, в субботу... надеюсь, я доживу до субботы...
   Оглядываясь на старика, Петр обошел выставленный на лестницу шкаф и наткнулся на деву осеннего возраста. Она пыталась закрыть сломанный зонт.
  -- Ну, что уставился?.. - Дева поправила свисающие с плеч крылья шали, длинные и черные, все в синих глазках.
  -- Мне нужна комната номер 13... - сказал Петр после некоторого замешательства.
  -- Здесь нет такой комнаты... - Дева сложила зонтик и исчезла в сумерках коридора.
   Коридор как будто нигде не кончался и петлял. Петр постучал в одну, в другую дверь. Никого. Дом точно вымер. Ему стало не по себе.
   За окном хрипло каркнула и рассмеялась ворона.
   Петр пугливо вздрогнул и наткнулся на дверь, которая приоткрылась, точно в ночном кошмаре. Помедлив, он протиснулся в щель двери и очутился в комнате, перегороженной китайской ширмой. В комнате царило запустение. Где-то далеко жутковато зеленело окно, на стенах шевелились клочьями свисающие обои с рисунками павлинов. Он постоял в нерешительности и вдруг отчетливо увидел прямо перед собой косо висящую табличку с номером 13...
   Громко сигналя и гремя помятыми крыльями, мимо окон проехал лимузин. Комната на миг осветилась, и Петр с ужасом увидел на кровати за ширмой в куче тряпья женщину. Лицо желтое, на глазах пятаки, челюсть подвязана белым платком.
   Не помня себя, Петр выбежал из дома, поскользнулся, едва удержался на ногах и повис в развешанных на веревках простынях. Наполовину выпутавшись из простыней, он наткнулся на Мольера. Горло его было обмотано шарфом, на лбу отсвечивали очки с треснувшими стеклами.
  -- Фу ты, черт, напугал... - Невольно обняв Петра, Мольер отстранился. - Внутри как будто что-то оборвалось... тебе надо бы смотреть чуть дальше собственного носа... между прочим, вот так же, нос к носу, я столкнулся с твоим отцом...
  -- С моим отцом?.. - переспросил Петр и увидел за решеткой ограды удаляющуюся фигуру Авеля.
  -- Ну да... - Мольер снял очки.
  -- Вы знаете, где он?.. - спросил Петр.
  -- Нет, не знаю... наверное, он там же, где и Серафима... - Мольер протер стекла и пошел дальше. Он шел к Розе и думал о Серафиме.
   Серафима не была красавица, но все были влюблены в нее. Когда Мольера арестовали, она была его ангелом-хранителем.
   На месте вахтера сидел старик в валенках и телогрейке. Он работал в тюремной библиотеке, выдавал книги. Проявилось лицо старика, изнуренное и жалкое с широко раскрытыми глазами созерцателя или безумного, и вся его нелепая фигура. С годами спина у него согнулась, и руки опустились почти до пола.
  -- Не знаю, кто мной пользуется, но он сделал из меня четвероногое животное... - услышал Мольер глуховатый голос старика с нотками хорошо знакомого отчаяния...
   Дверь была не заперта. Мольер постучал и вошел в комнату Розы, недоверчиво оглядываясь. Жалкая картина. Протекшие потолки, блеклые обои, им было лет сто, не меньше, крашенные неровные полы. Обстановка скудная. Стены голые. У радиатора на шатком столике мутно горела лампа под бумажным абажуром. В углу стояла бесплодное лимонное дерево на треножнике. Вдоль стены тянулись полки, на которых пылились книги. На окнах висели гардины. Роза пыталась создать хоть какую-то иллюзию уюта, но, увы.
   Мольер прилег на кушетку.
   Уже засыпая, он увидел в проеме двери старика в валенках и телогрейке.
  -- Случилось что?.. - спросил Мольер, с трудом проглотив комок в горле. Старик всегда появлялся неожиданно и вызывал у него жутковатое ощущение.
  -- Да нет, ничего страшного, просто пропала книга... - пробормотал старик. - А где Роза?..
  -- Не знаю... - пробормотал Мольер. Взгляд его упал на книгу, которая лежала на столе. Ее как будто кто-то листал.
   Это была довольно обычная книга в клеенчатом переплете, как всякая другая, но для старика она была чем-то вроде навязчивой идеи. И не только для него...
   Старик взял книгу и вышел.
   Мольер закрыл глаза.
   Спал он не больше четверти часа. Его разбудили шаги и голоса на лестнице.
   Пришла Роза
  -- Сто лет тебя не видела... ты знаешь, что Наполеон повесился?..
  -- Тсс... - Мольер погасил лампу и, сдвинув гардины, глянул в окно. - Кажется, за домом следят... или за мной... кто-то маячит под окнами... не хотелось бы мне оказаться там, где я уже был...
   Обнимая и целуя Розу, Мольер постепенно погружался в прошлое...
  
   Пересыльная тюрьма располагалась в здании женского монастыря. Мольера посадили в келью со сводчатым потолком и как будто забыли. Несколько дней он сходил с ума от неизвестности. Как-то ночью он лежал, разглядывал стену, и вдруг ему показалось, что он видит в стене щель. Он стал ощупывать стену. По всей видимости, он нажал на какую-то скрытую пружину. Неожиданно в стене открылся узкий проход. Прошло несколько минут, прежде чем он отважился войти туда. Он шел ощупью, согнувшись в три погибели, потом полз, пока не услышал довольно странный шум, как из оркестровой ямы, когда музыканты настраивают инструменты. Послышались отдаленные шаги, голоса все более отчетливые. Вспыхнул свет. Свет сочился сквозь щель в стене. Он приник к щели и увидел кулисы, сцену с неровными дощатыми полами. Посредине сцены стояла стройная дева в черном облегающем платье с голой спиной и руками. Он не сразу узнал Розу. К груди она прижимала букетик ирисов и зонтик того же цвета с ручкой из поддельного перламутра...
   "Не уходи, если ты уйдешь, я не знаю, что с собой сделаю..." - услышал он голос Розы.
   "Я не могу остаться..." - отозвался незнакомец. Он стоял за кулисами и его лицо Мольер не рассмотрел. Какое-то время ничего не было слышно, кроме шелеста шелка и плача.
   "Не оборачивайся, на нас смотрят..." - вдруг сказал незнакомец. И все же Роза обернулась, тихо переспросила:
   "Кто смотрит?.."
   Совсем близко Мольер увидел ее лицо, профиль, как на греческих геммах. Свет погас, шаги и голоса стихли.
   Мольер вернулся в келью. К сожалению, этим проходом ему больше не удалось воспользоваться. Утром другого дня к нему в келью подселили Каина.
   Мольер лежал на нарах, когда в дверь просунулась сначала голова херувима со сложенными крыльями, потом и весь Каин. Стуча протезом, он подошел к нарам, сел. Одно время он был провинциальным лекарем, потом учителем немецкого языка. В тюрьме его звали "Хромой Бес".
   Мольер отвернулся к стене. Каин вызывал у него какой-то непонятный страх.
   Начались допросы. Каина к Мольеру подселили не просто так.
   Потом Мольера понесло течением. Этап. Лагерь на болотах. Весной, как только сходил снег, появлялась мошкара. Эти болота пытались осушить, но оставили эту затею. Болота охраняли арестантов лучше всяких солдат.
   Мольер заболел лихорадкой. Можно сказать, что он уже был одной ногой в могиле, когда ему явилась Серафима. Она только провела рукой по его лицу, улыбнулась и исчезла. Утром он очнулся и стал поправляться.
   Год спустя Серафима снова явилась ему. Пришла она не одна. Как сквозь воду он увидел девочку со скрипкой. На вид ей было 13 лет, не больше, тощенькая, скуластая, рыжая. Она играла на скрипке и плакала.
   На следующий день его вместе с другими арестантами посадили в машину и повезли в тайгу. На повороте дороги машина, в которой они ехали, столкнулась с лесовозом. Охранников задавило бревнами, а машина утонула в болоте. Он чудом выжил.
   До станции он добирался пешком. Как только поезд тронулся, он заснул. Почти сутки он спал. Проснулся он ночью и долго не мог понять, где он. Поезд стоял на какой-то безвестной станции. Как сквозь сон он услышал свисток паровоза. Поезд дернулся и платформа поползла назад. Мелькнули мутные огни переезда и растаяли. Одна тьма, точно вода. Снова мелькнули огни. Поезд замедлил ход и остановился. Мольер вышел на перрон, заглянул в окно зала ожидания. Буфет был закрыт. Посреди зала он увидел мопсика с бантом и в заплатанной жилетке. Стекло запотело. И вдруг из мути выглянула уже знакомая ему девочка. Она молча смотрела на меня и улыбалась. Услышав свисток паровоза, он оглянулся. Поезд уже набирал ход. Мелькнули красные огни и поезд исчез за поворотом дороги. Спустя сутки Мольер прочитал в газете о крушении этого поезда. В город он вернулся, можно сказать, на пустое место. Дом, в котором он снимал комнату, снесли, осталась только изгородь с разбитыми горшками...
  

3.

  
   Среди ночи вдруг зазвонил будильник. Петр привстал, оглядываясь. В роении пылинок, вокруг вспыхивающих и гаснущих, увиделся овал луны, как помутневшее зеркало с пятнами отслоившейся амальгамы. Над луной завивались облака, точно обгоревшая бумага. Луна освещала запущенный сквер и площадь с высохшим фонтаном, в котором ржавела фигура женогрудого сфинкса. Над площадью вилось облачко ночных духов. Петр, тихо рассмеялся и откинулся на подушку...
   И тихо рассмеялось и откинулось на подушку его отражение в створчатом зеркале. Странное это было зеркало. В него можно было войти, как в дверь. Петр протиснулся между фикусом и пустыми цветочными горшками, боязливо огляделся и пошел по проходу, прижимаясь к полупрозрачным стенам. Неожиданно он очутился на сцене, где его ждал незнакомец в кителе довоенного покроя.
  -- Ты Петр?..
  -- Да... а вы... вы...
  -- Нет, я не твой отец... а ты почти не изменился... помню тебя совсем маленьким, этаким ангелочком в бантах и кружевах... тебе было не больше 5 лет...
  -- Что вам нужно?..
  -- Мне нужна книга, которую твой отец прятал в чемодане... такой небольшой, черный чемодан, с ржавыми углами...
  -- Вы что-то путаете...
  -- Может быть... - Близоруко сощурившись, незнакомец глянул на часы. - Мне пора... ах, да, чуть не забыл... - Вытащив из кармана смятый, затертый конверт в пятнах землисто-бурого цвета, он протянул его Петру. - Это тебе...
  -- Что это?..
  -- Завещание твоего отца...
  -- Я еще не умею читать... - Петр всхлипнул и проснулся с печатью пуговицы на лбу. Он погрыз ноготь, поглядел на стену, на которой, шевелилась тень паука с огромным остановившимся зрачком, острым клювом и когтистыми лапами. Паук медленно спускался по тонкому рисунку обоев. - Бред какой-то... - прошептал он и невольно поежился. Вспомнилось лицо незнакомца, его птичьи глаза, слегка приплюснутый нос, как у калмыков, бородавчатые руки, плохо ухоженные и нечистые.
   Вскользь глянув на давно сломанный будильник, Петр оделся и пошел к Глебу, чтобы расспросить его об отце. Глеб все знал, а если и не знал, то догадывался.
   Глеба дома не было.
   Петр забрался в гнездо, устроенное в развилке Иудина дерева.
   Над ним шелестела листва. Шелест убаюкивал. Он не заметил, как заснул и очнулся в келье со сводчатым потолком.
   В путанице сквозистых пятен, ползающих по стенам, различалась фигура Каина. Он сидел на нарах, как сфинкс, вдруг потянулся к нему вытянутой негнущейся, словно закоченевшей рукой с растопыренными пальцами. Петр невольно попятился и наткнулся на дверь.
  -- Откройте... - хрипло прошептал он и закашлялся. Зрачок в двери приоткрылся, моргнул. Кашляя и продолжая колотить дверь, Петр опустился на пол. Уже обессиленный, он царапал ржавое железо ногтями. Когда он перестал надеяться, дверь приоткрылась.
  -- Выпустите меня отсюда... - с трудом выговорил Петр. Голос его сорвался. Бусинки пота выступили над верхней губой.
  -- Разве это так важно, где ты, здесь или там?.. - пробормотал незнакомец в кителе довоенного покроя. - Впрочем, милости прошу... - С непонятным подозрением незнакомец посмотрел на него и вывел в коридор. Они поднялись по лестнице во флигель, и пошли через крытую галерею. В простенках стояли какие-то странные статуи из алебастра с вытянутыми лицами в ореоле колючек и с глазами, отблескивающими золотом. Они следили за ним. Петр шел, озираясь. В висках билась боль, страх, сознание собственной беспомощности переполняло его. Наконец, они вышли на улицу, и он вздохнул с облегчением.
   День угасал.
   На бульварном кольце собралось целое стадо трамваем. Слегка прихрамывая и покачиваясь, незнакомец подошел к лимузину с помятыми крыльями, приоткрыл дверь. Петр сел и в ту же минуту лимузин стронулся, пополз куда-то вниз, повернул налево, потом направо. Петр приник к окну. Он пытался понять, куда его везут. Вспыхнула лампа, высветив дом с террасой. На террасе он увидел инвалидную коляску, в которой сидел старик, и девочку 13 лет с чуть выпяченным животом. Ноги как паутинки, стоптанные башмаки, в руках заводная балерина. Фома нашел ее на свалке, тут, неподалеку, сразу за архивом.
   На миг инвалидная коляска повисла где-то между сном и явью и исчезла.
   Петр откинулся на спинку сиденья и забыл обо всем на свете. Он спал. Во сне он улыбался. Сновидения иногда бывают так приятны, какой бы эта жизнь не казалась.
   Очнулся Петр в узкой и душной комнате. Потолок в пятнах сырости, люстра в паутине, бесплодное лимонное дерево на треножнике, створчатое зеркало. В зеркале он увидел незнакомца, который, склонившись над столом, листал какую-то книгу. Когда незнакомец поднял голову, Петр в изумлении узнал Наполеона. Его вьющиеся волосы были зачесаны большими прядями, идущими ото лба, и связаны на затылке в узел, как на греческих геммах. И одет он был довольно странно. Тонкая и как будто влажная ткань плотно облегала его тело, позволяя видеть наготу ног и груди.
  -- Хочешь, я найду тебя в этой книге?.. - спросил Наполеон и улыбнулся. Уголки его рта опустились. Наполеон был писателе, мечтал покорить мир своими книгами, но, увы. Петр покосился на окно. Створка покачивалась и фигура Наполеона покачивалась и двоилась, странно, уродливо и страшно искажаясь в ней. Взобравшись на подоконник, Петр обернулся. Наполеон во все глаза следил за ним. Сглотнув комок в горле, он сделал усилие, чтобы что-то сказать, но не успел, Петр уже шагнул в пустоту и... очнулся, недоверчиво озираясь.
   Над ним мягко покачивались ветки дерева, шелестели листья, нашептывало бреды. Багровое солнце на мгновение выглянуло из лоскутного одеяла облаков, осветило унылый двор, грязно-желтый фасад дома, скелет ржавой инвалидной коляски у стены.
   Вспомнив сон, Петр поежился, выглянул из гнезда.
   Мольер сидел на корточках у разлившейся вокруг Иудина дерева лужи и внимательно разглядывал комочки грязи и бороздки в земле, проложенные дождевыми червями. Петр сполз с дерева, попытался перепрыгнуть лужу, поскользнулся. В затмившихся на мгновение глазах плеснулось что-то желтое.
  -- Фу, как ты меня напугал... - Катя коротко рассмеялась и, вскинув руки, тронула венчик из одуванчиков, обнимающий ее голову.
   Петр не нашелся, что сказать ей. Он побрел в дальний угол двора, затаился в зарослях акаций, подглядывая за Мольером. Неожиданно Катя раздвинула ветки.
  -- Что это ты тут высиживаешь?.. - Лицо улыбчивое, фиалковые глаза с изогнутыми ресницами.
   Ползком, как уж, Петр выбрался из зарослей. Мольер все сидел на корточках у лужи.
   Шорох. Движение. Что-то рыжее, пугающее, звякая обрывком цепи, пронеслось мимо.
   "Опять эта рыжая сука..." - Петр попятился, притиснулся боком к стене беседки.
  -- В беседке вполголоса, как это бывает в сумерках, беседовали две миловидные девы. Одна на вид лет тридцати в платье из поплина, белесая, на верхней губе шрам, ее звали Фауна, другая немного старше, с книгой в руках.
  -- Представляешь, очнулась посреди ночи и не могу заснуть... за окном тьма, ветер, дождь... ветки скребутся в стекла... как-то невольно вспомнилось детство, городок, заслуживающий лучшего, дом, в котором мы жили с отцом... - Дева уронила книгу на колени и, близоруко сощурившись, посмотрела на водянисто-серое небо.
  -- Кхе-кхе... - пришептывая и присвистывая мимо прошел старик в валенках, сопровождаемый стайкой бабочек-однодневок. Он шел так, точно боялся оступиться.
  -- Совсем, как мой отец после какого-нибудь неудачного начинания... он был режиссером-постановщиком... мать я плохо помню... помню, как змея заползала в комнату... по вечерам она играла Мелюзину в детском театре... а я притворялась давно спящей...
   Старик в валенках замешкался у подъезда, что-то сказал кому-то едва ли не шепотом и с придыханием, но никого рядом не было.
  -- Кто он?.. - спросила Фауна.
  -- Никто... просто мы все росли на его глазах, играли, ходили в школу... он всегда был немного странным... как и его племянник, Роман... он рисовал портреты на заказ... помню, чем-то я его привлекала, не знаю чем, и он пригласил меня к себе позировать... я согласилась... почти час я выслушивала его откровения... потом он стал рассказывать о какой-то книге, как-то странно глянул на меня, побледнел, по всей видимости, его что-то потрясло, и вышел из комнаты... на кушетке лежал чемодан с ржавыми углами, по своей глупости я заглянула в чемодан и увидела эту книгу... с нее-то все и началось... я прочитала всего несколько абзацев... ничего особенного... там описывался эпизод, касающийся происшествия на охоте, с лаконичным упоминанием о ранении девочки 13 лет... повествование прервалось и, перескочив через несколько лет, вновь вернулось к этому эпизоду, но уже с другими действующими лицами в этой сцене и другой развязкой... не знаю, почему этот эпизод врезался мне в память, чем-то он был примечательный... еще я обратила внимание на приписку от руки на полях с характерным обратным наклоном и завитушками... услышав шаги в коридоре, я положила книгу на место... в комнату заглянул старик, спросил, где Роман... Роман так и не появился... тогда я нашла все это вполне естественным, может быть немного странным, во всяком случае, я не придала этому никакого значения... как-то я встретила Романа на улице, потом в трамвае, он явно меня избегал, только следил за мной издали... как сейчас его вижу, такой худой, робкий, в потертом брезентовом плаще и в берете, из-под которого поблескивали его глаза, грустные и озадаченные... и, наконец, это случилось... мы были с отцом на охоте, было ветрено, сыпал мелкий дождь... я ждала отца в овраге, когда появился Роман... он даже не успел ничего сказать, лишь заслонил меня от пули... - Дева представила себе, как Роман повис на ветках, перебирая, точно паук, ногами и невольно всхлипнула. Флора попытался ее успокоить. - Не волнуйтесь, все хорошо, если я плачу, это уже хорошо... я тебя не утомила?.. нет?.. когда я рассказала об этом странном случае на охоте отцу, ты знаете, что он мне сказал?.. он сказал, что этот сумасшедший, вовсе не случайно оказался там... нет, на самом деле, он как будто заранее знал, что должно было случиться... вовсе он не был сумасшедшим, хотя жил он, надо сказать, кошмарно... мастерская у него была в подвале театра... крысы, пауки и целое скопище других тварей, нашедшим себе место между прогнившими полами и готовыми рухнуть сводами... театр переживал свой закат...
   ему сейчас было бы около пятидесяти, нет, пожалуй, чуть больше... в тот же год умер и мой отец... у нас было две комнаты... мать жила через стенку от меня... теперь в ее комнате живут две старые девы, одна на пенсии, вечно взвинченная и в дурном настроении, у нее ноги сильно опухают и вены надуваются, как пузыри, а другая учительница французского... дверь у нас без стука не закроешь... это сигнал для них, как только я открываю входную дверь, они выходят из своей комнаты... этакое шествие лягушек... ничуть не привлекательнее, но что делать?.. я иду мимо них с привычным отчаянием, испытывая какое-то бесплодное и отупляющее раздражение... в субботу ночью я забыла закрыть свою дверь, под утро, чувствую, кто-то ласкает меня... это была учительница французского... если бы ты ее видела... на лице идиотская улыбка, губы дрожат... вдруг она... представляешь, она вообразила, что я... я затряслась от смеха... смех напал и икота, не могу остановиться... икая, я выбежала в коридор... ничего не вижу, в коридоре сам черт ногу сломит, за что-то зацепилась впотьмах... услышав грохот, из комнаты выбежала старуха, разглядывает меня, догадывается, что между нами произошло... и началось... я ушла на улицу в чем была, только шаль накинула, иду, вся в слезах, ничего не вижу и не различаю... у пересохшего фонтана я неожиданно наткнулась на Мольера...
  -- Что-то я читала о нем в газете...
  -- Ах, мало ли что пишут в газетах...
   Откуда-то сбоку вышла рыжая сука, подошла, обнюхала деву.
  -- Отстань, иди прочь...
   Сука отошла и вдруг жалобно завыла.
  -- Что это с ней?..
  -- Не знаю... так вот, начался дождь, и Мольер увлек меня к дому на сваях ... он снимал в этом доме комнату с выходом на террасу... я шла за ним, как во сне... может быть, это и был сон, в котором нет ни начала, ни конца... словами этого не передашь... какие-то коридоры, двери, одна, другая, третья... вспыхнул свет... я стою, оглядываюсь... комната большая, немного мрачноватая, подстать хозяину, на полу немецкий ковер, у окна круглый стол на изогнутых ножках, покрытый темно-зеленой скатертью с бахромой, несколько венских стульев, в углу плюшевый диван, довольно громоздкий, у дальней стены буфет с темными стеклами... он усадил меня на диван... чувствовала я себя ужасно скованно и глупо, отвечала односложно, почти не притронулась к вину... все ждала, мне казалось, что вот сейчас он сядет рядом и обнимет меня... он что-то рассказывал, вдруг опустился передо мной на колени... я закрыла лицо ладонями, потом неуверенно, несмело приникла к нему, почувствовала его губы и тут же в панике оттолкнула его... опять мы были безнадежно далеки... немного помедлив, он сел рядом и... это случилось... да, это случилось, что ты на меня так смотришь?.. чуть свет я проснулась, накинула шаль и полетела домой, не разбирая дороги, не обращая внимание на лужи... путаясь в ключах, я открыла дверь... дверь захлопнулась за моей спиной... представляешь, эти стервы как будто ждали меня... две пары глаз впились, присосались, точно пиявки... выглядела я ужасно, всклокоченная, с пылающими щеками... странно, но как только я заперлась в своей комнате, я сразу успокоилась... я легла... в доме царила тишина, ни звука, точно все умерли... помню, возникло такое впечатление, что потолок как будто стал подниматься, все выше и выше... открылось небо... у меня даже дыхание перехватило... я была так счастлива в эту минуту... не знаю, что на меня нашло... ведь ничего особенного не было... все вышло как-то само собой... боюсь, я его разочаровала... мне показалось, что... впрочем, не важно...
  -- Ты знаешь, что он сидел?..
  -- Да, знаю... уже поздно, извини, мне пора...
  

4.

  
   Над городом висело все то же низкое небо, как во время потопа. Лежа на подоконнике, Петр читал Гофмана. Откуда-то выполз рыжий муравей. Петр перегородил ему дорогу спичкой. Муравей наткнулся на препятствие и замер. Петр изумленно сощурился. Из страниц книги вышла Лиза. На ней было белое платье с блестками мишуры, на ногах золотистые сандалии с крылышками, на голове венчик из одуванчиков. Встав на цыпочки и вскинув руки, словно бы что-то нащупывая над собой, она сладко потянулась всем телом...
   Петр как-то судорожно всхлипнул и очнулся. Некоторое время он следил за матерью.
   Нора читала вслух сценарий, меняя голос, интонации.
   Петр поискал место, куда был устремлен взгляд матери, не нашел и пошевелил спичкой опрокинувшееся тельце муравья. Муравей пополз к плетеной коляске с надувными шинами, в которой Петр когда-то путешествовал с отцом. Все это было так давно...
   Сквозь щели в занавесках пробивались полоски света. Свет затмился. Петр увидел лицо отца и так ясно.
  -- Отправляемся в путешествие... - сказал он.
  -- Би-бип-тпрууу... - пролепетал Петр.
   Он лежал в коляске, маленький, тщедушный, едва умеющий говорить...
   Коляска остановилась у заброшенной церкви, из которой давно изгнали бога. На стене церкви Петр увидел надломленную тень отца. Выглядел он подавленным и утомленным. Подняв голову, отец глянул на уличные часы. Лицо его неожиданно преобразилось. Из портика вышла уже знакомая Петру рыжеволосой девочкой 13 лет со скрипкой. Ее звали Серафима. Когда она склонилась над ним, Петр коснулся ее лица и отдернул руку, как будто обжегся.
   Серафима тихо рассмеялась...
   На какое-то время Петр заснул и проснулся, как от толчка. На краю ночного неба уже расцветала луна, точно бледная роза...
   Он потянулся и понял, что все еще лежит в коляске, которая скатывалась куда-то вниз. Темная арка, как вход в преисподнюю, налево, направо. Он зажмурился. Свет ослепил его...
   В комнате было шумно и душно. Какое-то время Петр переходил из рук в руки и, в конце концов, очутился на коленях у Воронова, который сидел в одиночестве под бесплодным лимонным деревом на треножнике, погруженный в свою усталость. Лицо вытянутое, все в морщинах, как в шрамах, губы сжаты в полоску, глаза карие с отблесками на дне, волосы длинные. Всю жизнь он прожил в окружении книг. Он был писателем и извел немало бумаги, прежде чем один за другим вышли в свет три его романа: роман-миф, роман-путешествие и роман-сон. Петр устроился поудобнее на довольно костлявых коленях Воронова, поискал глазами отца. Взгляд его наткнулся на двух дев одинакового вида. Они сидели в стороне от других, как два цветка, готовые увянуть.
   Дев звали Фауна и Флора.
   С любопытством, но без особого изумления Петр рассматривал дев, потом уставился на Наполеона, который неожиданно зевнул. Петр обмочился от страха.
   Почувствовав запах, исходивший от малыша, Воронов осторожно приподнял его. Малыш был мокрый. Воронов неуверенно и беспокойно глянул по сторонам и придвинулся к Флоре.
  -- Не знаю, что мне с ним делать...
  -- Мальчик или девочка?.. - спросила Флора.
  -- Кажется мальчик... - слегка заикаясь и картавя, пробормотал Воронов.
   Петр доверчиво потянулся и тронул его лицо рукой.
   Прикосновение ребенка ошеломило Воронова. На миг он вообразил себя отцом.
   Флора уложила малыша на стол.
  -- Совсем еще крошечный... у-тю-тю... - Фауна пощекотала живот малышу...
   Звякнули стекла. Мимо окон прополз трамвай.
   Скосив глаза, Петр увидел улицу, дома и небо, тесное от облаков.
   Небо заслонило лицо незнакомца. Волосы у него были рыжие, лицо усыпано веснушками и бородавками.
  -- Спит?.. - спросила незнакомец и провела рукой по щеке Петра.
   Петр невольно сжался...
   Зашуршало что-то в углах. Дом содрогнулся весь. Уродливая трещина перебежала сверху вниз по стене. С жутким звоном лопнуло зеркало, рассыпалось по полу радужными брызгами.
  -- Боже мой, что это?.. - От неожиданности мать уронила рукопись сценария.
  -- Н-ничего особенного... обыкновенное з-землетрясение... - заикаясь, сказал отчим. Видно было, что и он потрясен случившимся. - А т-ты... ты куда?.. вот, возьми... - отчим протянул Петру деньги. - Купишь конфет или орехов...
   Взяв деньги, Петр молча выскользнул за дверь.
   Остатки облаков отступали за Лысую гору.
   Какое-то время Петр слонялся под окнами Лизы, потом спустился к песчаной отмели и лег на песок, усеянный ракушками и украшенный серебристой бахромой пены.
  -- Эй, проснись... - В слоистой зеленоватой прозрачности обрисовалась фигура Кати. Она опустилась на песок рядом с Петром. - Я думала, что ты спишь...
  -- Значит, ты мне снишься...
  -- А Лиза тебе снится?..
  -- Снится иногда... а что?..
  -- Ничего... ты случайно не ее ждешь?..
   Петр промолчал.
  -- Она не придет... у Мольера опять какие-то неприятности... вообще-то он не Мольер... Фома говорит, что это имя он себе присвоил... он же артист, у него весь чулан забит реквизитом... для него вся жизнь - это игра, а люди - куклы, сделанные для забавы... он и своей жизнью играет... опять собирается на край света... а ты был на краю света?..
  -- Был и на краю света и в других местах...
  -- А я нигде не была... как-то Фома приглашал меня к себе в деревню, но родители не отпустили... у дяди Фомы дом в деревне и своя лошадь... мерин... в прошлом году Фома с Мольером ездил на гастроли... вернулись они ни с чем... телега с реквизитом сгорела, а мерина увели цыгане... Фома говорит, что их погубила эта проклятая книга...
  -- Какая книга?..
  -- Она написана разными чернилами и всем портит жизнь... многим она уже навредила... Фома говорит, что Наполеон удавился из-за этой книги... ты представляешь, их чуть было не растерзали бродячие собаки, злые, как волки... почти месяц Фома пролежал в больнице, лечился от бешенства... там он и познакомился с моим дедом... дед у меня самый знаменитый в нашей семье... в молодости его многие здесь знали, шагу ступить не давали... теперь он уже никуда не ходит, у него шпоры растут на ногах... ты бы видел его, худой, черный... он почернел от бессонницы и воспоминаний... а ты почему такой худой?.. - Катя несколько смутилась, посвистела в пуговицу и убежала взглядом. Из облаков, как из мутной воды, выглянуло солнце. - Смотри-смотри сколько солнц на небе... я знаю, о чем ты думаешь... - Глаза ее состарились на миг.
  -- О чем?..
  -- Ни о чем... - Катя погладила песок ногой, улыбнулась про себя. - Ночью мне приснился какой-то странный, путанный сон, как будто мы с тобой ночевали в доме с заколоченными крест-накрест окнами... - Она не договорила. Протянув свои руки с тонкими ангельскими пальчиками, она рассыпала над Петром горсть райских яблочек и убежала...
   Петр закрыл глаза, медленно погружаясь в истому полусна. В темноте порхали светящиеся мошки. Он замер в радостном удивлении, когда Лиза приникла к нему всем телом, соблазнительно изгибаясь. Алые лепестки ее нежных губ раскрылись обещанием счастья и блаженства...
  -- Лиза... - прошептал он. Ее голову обнимал венчик из одуванчиков.
  -- А ты Петр... - Лиза рассмеялась. Венчик порвался и упал в воду. Петр обратил внимание, что вода мутная, с радужными пятнами. Все еще смеясь, Лиза снова обвилась вокруг него, как змея, внезапно, как будто опомнилась, застыдилась и побежала по воде, оставляя позади себя полоску мути...
   Послышался странное звяканье. Неожиданно как будто из-под земли перед Петром возник странный пес. Голова у него была как у человека, вместо рук крылья как у грифона, а туловище как у собаки. Стало трудно дышать, и Петр очнулся...
   Слегка кружилась голова. Слышно было, как набегают и отступают волны. В мерный шум волн вмешивались крики чаек.
   Петр приподнялся на локте и не поверил своим глазам, увидев Лизу с Семеном, сыном Каина.
   У Каина было трое детей, кроме Семена, еще две странноватые девочки от разных отцов. Они ходили в балетную школу. Мать работала няней в больнице. Это была худая дева с бледным и унылым лицом. Жизнь ей не удалась. Прошлой осенью она умерла от чахотки. Смерть матери просто потрясла девочек. На девятый день после ее похорон, взявшись за руки, они бросились вниз с обрыва. Они надеялись, что ангелы подхватят их и отнесут к матери.
   Увидев Петра, Лиза направилась к нему, а Семен скрылся в лощине.
  -- Какой-то ты не такой, что-то случилось?.. - Лиза провела языком по губам.
  -- Нет... - пробормотал Петр и отвел взгляд. Зарябило в глазах, все поплыло в одну, в другую сторону, остановилось.
  -- Мы с Семеном ходили на кладбище... - Лиза смахнула со лба прилипшую прядку волос, не выдержала, рассмеялась. - Ты что, ревнуешь?..
   Неожиданно откуда-то появилась ворона, хрипло каркнула и полетела дальше.
   На время Петр потерял дар речи.
   Воспользовавшись его замешательством, Лиза поцеловала его.
  -- Тсс... кажется, кто-то идет... - Петр прижал ладонь к губам Лизы.
  -- Никого там нет... сделай еще так...
  -- Что сделать?.. - вскользь глянув на Лизу, Петр отвел взгляд.
  -- Смотри, божья коровка запуталась в твоих волосах... - Лиза порывисто склонилась, обняла его. Он почувствовал прохладное, щекочущее прикосновение ее губ, которое вызвало какой-то странный трепет, волну сладкой истомы.
   Сверкнула молния. Удар грома потряс небо...
   Домой Петр пришел мокрый до нитки. Раздевшись, он долго разглядывал свое отражение в зеркале.
   Скрипнула дверь.
  -- Опять ты, как сыч, в темноте сидишь... - услышал Петр сиплый голос отчима. Отчим постоянно простужался. Вид у него был смущенный и усталый. Петр промолчал. Покашливая, отчим прошелся по комнате, трогая, переставляя вещи.
   Когда отчим ушел, Петр упал на кровать. Он лежал и строил планы, ради которых стоило жить...
  

5.

  
   Вода постепенно отступала, обнажая дно, на котором Петр увидел обломки раковин, водоросли, полузатопленную лодку, на которой они когда-то катались с отцом. Его глаза наполнились слезами, перехватило дыхание. Он вдруг так остро ощутил свое одиночество и проснулся.
   Сглотнув комок в горле, он вытер слезы, косо и бегло глянул через плечо на ожившего Пушкина. Его портрет, вышитый нитками-мулине висел над кроватью.
   Дверь неслышно приоткрылась.
  -- Просыпайся... - Совсем близко он услышал шаги и утренний, ласкающий голос матери.
   В туманно-бесформенном пятне обрисовалось ее тонко очерченное лицо, шея, плечи, грудь и, наконец, открылась вся ее красота. Он зажмурился. Розовые, синие, фиолетовые пятна поплыли перед его глазами...
  -- Вставай, вставай, к тебе пришли...
  -- Кто?..
   Вокруг уже разливалось море цветов бледно-лиловых, нежно-желтых, синих, красных. Петр потянулся за цветком и испуганно отдернул руку. Из цветов донеслось шипение.
  -- Ш-шиии... - Появился Глеб. Он шипел и раскачивался, как змея.
   Петр невольно подобрал ноги и набросил на себя одеяло. Он следил за безногим Глебом, который подкатился к нему на тележке.
  -- Ты был у Розы?..
  -- Нет... хотя... нет, не знаю... - Петр смешался.
  -- У нее роман с Мольером... бедная Роза... что ее ждет, когда Мольер бросит ее?.. отчаяние... всякая жизнь кончается отчаянием... помню, в молодости мы вели с ее мужем замечательные философские дискуссии во время бесконечных прогулок, но потом жизнь утомила нас обоих... он умер, а я все еще катаюсь на этой повозке и вспоминаю... ты знаешь, иногда я вижу себя совсем другим... столько лиц проходит перед глазами, как кадры кинохроники... блекнут, забываются, словно они никогда не существовали... а в памяти остаются только сны, которые иногда так убедительны...
   Глеб молча рассматривал Пушкина и чертил пальцем какие-то странные круги в воздухе. Пушкин вдруг зашевелил губами, кокетливо изогнулся. Глеб вытянулся во весь свой усеченный рост, тронул люстру, сосульками свисающую с потолка и она тихо рассмеялась голосом Лизы. Все, к чему бы Глеб не прикасался, оживало, издавало звуки. Открылась и закрылась дверь шкафа, сами по себе вдруг заскрипели полы, сдвинулись гардины...
   Петр встал и, кутаясь в одеяло, вышел на террасу.
   Из арки вышел незнакомец в сером плаще, как-то странно оглядываясь.
  -- Этот тип мне определенно не нравится... - Глеб сощурился. - Похож на самоубийцу...
   Глеб покатился по террасе в сторону флигеля, а Петр побрел в ванную комнату.
   В ванной комнате царил полумрак. Лампочка перегорела еще неделю назад. Петр пустил воду и сел на край ванны. В полутьме что-то зашевелилось. Увидев утопающего паука, он вытащил утопленника, долго его разглядывал.
  -- Сколько ты еще будешь там сидеть?.. - услышал Петр голос матери и мокрой ладонью протер глаза.
  -- Мам, а где мой отец?..
   Нора только вздохнула. Петр тоже вздохнул и решил, что в школу он не пойдет...
  
   На двери мастерской отца висел ржавый замок. Петр заглянул в окно, уходящее в землю. Темно. После недолгих колебаний он просунул голову между прутьями решетки и осторожно толкнул створку окна. Пахнуло нежилым запахом. Сметая пыль, Петр сполз по подоконнику вниз, огляделся. Вдоль стен тянулись высокие стеллажи с алебастровыми головами, торсами. В углу темнел обшарпанный шкаф. Из-за китайской ширмы выглядывала продавленная кушетка с торчащими, как змеиные головы, пружинами. Под кушеткой Петр разглядел чемодан с ржавыми углами. На стенах висели картины и наколотые, как бабочки, фотографии.
   За дверью что-то стронулось, просыпалось. Петр настороженно прислушался. Почудилось, что кто-то пробежал по коридору легкими шагами. Шаги затихли и вскоре снова повторились. С замиранием сердца Петр выглянул в коридор, свернул за угол и в оторопи замер. Всю пустоту комнаты занимал огромный скелет мольберта, вокруг которого толпились горшки с засохшими цветами.
   Хлопнула дверь. Дом как будто ожил. Петр оглянулся и, увидев в зеркале чье то бледное, тонко выписанное лицо. Это был портрет девочки 13 лет со скрипкой.
   Петр поежился.
   Протискиваясь в окно, он зацепился за что-то, судорожно дернулся. Решетка загудела за его спиной. Он уже бежал...
   Домой Петр вернулся весь в пыли и паутине. Лицо его горело. Из порезанных ладоней сочилась кровь.
  -- Где ты был?.. - спросила мать.
   Петр молча разулся и, шлепая босыми ногами, прошел в свою комнату, упал ничком на кровать.
   Рука матери опустилась на его лоб. Неожиданно для себя он прижал ее руку к своим пылающим щекам.
   Мать укрыла его пледом и ушла.
   В постепенно темнеющем окне встала луна, освещая облака, похожие на руины города.
   Среди облаков мелькнуло лицо отца, совсем близко и так отчетливо. Поразили его глаза. Они отблескивали золотом. Петр невольно зажмурился.
   Когда он открыл глаза, луна уже исчезла. Измученный размышлениями, смутными сожалениями и еще более смутными надеждами, Петр заснул...
  
   Во сне Петр шел за отцом по проселочной дороге к станции. Услышав скрип телеги и крик лысого кучера, он невольно шатнулся в сторону и чуть не свалился с кровати. Какое-то время он лежал, испытывая облегчение и разочарование. Он не мог вспомнить название станции, но сон давал надежду, что отец жив.
   Скрипнули ступени лестницы. Кто-то поднялся на террасу. Незнакомец приближался медленно, коварно, угрожающе. Пересиливая страх, Петр привстал и увидел за колышущимися пыльными гардинами Фому.
  -- Ты меня напугал... - сказал Петр, переводя дыхание.
  -- У меня полоса неудач... - заговорил Фома. - Опять приходил этот тип, такой весь из себя... - Почувствовав всю тщетность слов, Фома замолчал, сел на пол, обхватив колени, маленький, жалкий. - А потом заявился Воронов ... час или два сидел, не снимая шляпы, застегнутый на все пуговицы, а мать блуждала по комнате, ломая пальцы... речь шла о какой-то книге... у матери была копия, но ему нужен был подлинник... когда они ушли, я открыл книгу и зачитался... пойду спать, иначе завтра встану не с той ноги... кстати, сходи к Воронову, может быть, он знает, где твой отец...
   Проводив Фому, Петр направился к Воронову.
   Дверь ему открыла дева осеннего возраста.
   Петр вошел и оказался в зимнем саду среди пальм и кактусов. Комната была довольно просторная, но плохо проветриваемая и с низким потолком. Воронов дремал в кресле у камина. На полу валялись его очки с круглыми стеклами и выпавшая из рук книга. Откуда-то появился пес странной породы, похожий на голую обезьяну. Глухим рычание он объявил о появлении незваного гостя и разбудил старика.
  -- Ты кто?..
  -- Я Петр Гостев...
  -- Ну, и что тебя привело ко мне?..
  -- Вы знали моего отца...
  -- Странно, но ты просто копия Авеля... впрочем, я не настаиваю... - На впалых, обвисших щеках старика выступили красноватые пятна. Вид у него был утомленный. Петр отвел взгляд. У окна различалась плетеная коляска, в которой спал мальчик, еще не отзывающийся на свое имя. - Да, так вот, что касается твоего отца... - заговорил Воронов, слегка заикаясь. - Одно время мы работали с ним в редакции вечерней газеты... потом он ушел в театр... и впутался в совершенно нелепую историю... черт, опять у меня поднимается давление... я не раз говорил ему, ты кончишь тюрьмой или сумасшедшим домом, в конце концов, тебя просто убьют... все напрасно... к сожалению, я ничем не мог ему помочь... положение мое было шаткое... увы... может быть, его арестовали или выслали за 101 километр, не знаю, но он исчез, как в воду канул... город так устроен, что все куда-то исчезают...
   Проснулся и заплакал мальчик, который спал в плетеной коляске.
   Петр ушел...
  
   В киоске на причале Петр купил карту и до полуночи изучал ее.
   Из облаков выглянула луна, ослепила. Он закрыл глаза.
   В разлившемся зеленоватом свете обрисовался силуэт отца, постепенно приобретающий осязаемую плотность. Он шел по комнате, трогая вещи, все, что ему попадалось на глаза: качнул сосульки люстры, подтянул гирю стенных часов, заглянул в пыльное зеркало, за гардины, в шкаф, раскрутил юлу, прилег на кушетку, зарывшись лицом в подушку, в которой Петр хранила свои сны, тут же и встал, как-то неловко, чуть не опрокинул вазу с узким горлом, полистал сценарий, отбросил его, покосился на огрызок яблока, который лежал на полу у плетеной коляски.
   Луна качнулась. Отец взял его на руки и посадил в плетеную коляску.
   Они проехали мимо театра комедии с масками сатиров, вдоль очереди, выстроившейся у лавки, в которой продавали керосин. Отец что-то рассказывал. Голос немного хриплый, с акцентом. Иногда рассказ прерывался, как будто ему не хватало воздуха...
   Коляска остановилась у дома Наполеона на Чертовом острове.
   Петр увидел странно одетых людей. Одни танцевали на открытой веранде, другие прогуливались по саду, как отдыхающие, давно обжившиеся здесь люди, хотя их вполне можно было принять и за призраков.
   Внимание Петра привлекла девочка со скрипкой. Глаза ее отблескивали золотом. Она играла и плакала.
   Петр поискал глазами отца, заплакал и проснулся...
   За окном уже расцветал день.
   Какое-то время Петр лежал как камень, вполне оправдывая свое имя, потом написал записку, приклеил ее к зеркалу и пошел на вокзал...
  

6.

  
   Электричка стояла в тупике. Петр вошел в вагон и сел у окна.
   Вагон дернулся, платформа поползла назад, остановилась, снова поползла. Рассеянно поглядывая в мутно-желтые стекла, Петр задремал...
   Откуда-то появился целый сонм крошечных снующих существ. Слышно было, как шелестят их длинные и прозрачные крылышки, похожие на стрекозьи. Шум резко усилился, стал нестерпимым и Петр очнулся, приник к окну. Промелькнул мост. Открылась гладь вылинявшего водянистого неба. Некоторое время, он, сощурясь, ловил поднимающийся и падающий горизонт, потом снова заснул...
   На остановке "101 км" Петр вышел. Его поразила странная тишина. Не зная куда идти, он пошел наугад, досыпая на ходу. Впереди пылилась дорога, петляла с рождения. Дорога вползла на бугор. Петр сошел на обочину. У камней он наткнулся на овна, который стоял, запутавшись рогами в кустах терновника. Овен дернулся, пытаясь освободиться. Петр невольно попятился и очутился в узкой яме, похожей на могилу. Все его попытки выбраться из ямы окончились ничем. Он покричал, в надежде, что кто-нибудь его услышит. Никто не отозвался. Присев на корточки, он от отчаяния и ощущения собственной ничтожности расплакался.
   Звякнуло ботало.
   Петр поднял голову. Над краем ямы на фоне блеклого, искажающего действительность неба покачивалась голова коровы. Петр принял ее за обман зрения, но веревка вполне осязаемо, шершаво скользнула по его щеке. Он поймал конец веревки. Веревка натянулась и он выполз из ямы.
  -- Ага... Федра, нет, ты только посмотри, кого мы тут с тобой выловили...
   Петр с изумлением рассматривал незнакомца в длинной, как саван, рубашке.
   Это был Пан, хотя не было в нем ни вида, ни величия бога.
   Корова тихо замычала и пошла к ручью, сопровождаемая мухами и слепнями. Петр обратил внимание, что она одноглазая.
  -- Никогда не видел коров циклопов... - сказал он.
   Пан понюхал какую-то траву и чихнул три раза. Переведя дух, он отпил из фляжки амброзии и заговорил. Он говорил и смотрел прямо перед собой, словно в окно.
  -- Это целая история... отец мой был пастухом... с людьми он мало общался, все больше с тварями... он знал больше семидесяти языков и с каждой тварью разговаривал на ее языке... в его стаде были и гнедые, и пегие, и серые коровы, но когда умерла Мария, его жена и моя тетка, все коровы почернели... - Голос Пана задрожал. Некоторое время он не мог вымолвить ни слова. - Помню, мне было 7 лет, я заигрался в оврагах и заснул. Во сне я увидел свою мать. Лицо у нее было осунувшееся с желтизной, как у беременной на седьмом месяце... смотрю я на нее и слышу плач младенца, которого она носила в себе... плач был и жалкий, и злой... как ты понимаешь, этим младенцем был я...
   "Почему он плачет?.." - спросил я мать.
   "Когда человек плачет и вздыхает, он раскаивается и Бог радуется за него..." - сказала она... я расплакался и очнулся... сон оставил во мне какой-то горький осадок... я все еще видел перед собой грустное лицо матери и пытался найти в траве глиняную свистульку, которую потерял во сне... вдруг я услышал рычание и увидел рыжего пса с дьявольской мордой... от страха я даже обмочился... пес слегка придушил меня и стащил волоком в низину к ручью, где его ждала вся стая... здесь много пустующих деревень, в которых живут одни собаки... собравшись в стаю, они часто нападают на скот и на людей... ощупывая себя, я нашел свистульку под подкладкой... я обычно свистел в нее, когда играл на лугу с Федрой... осторожно, чтобы не привлекать внимания, я достал свистульку и засвистел... внезапно, откуда ни возьмись, появилась Федра, налетела на собак, как дьяволица... пока она отгоняла от меня собак, я забрался в дупло старого вяза... там я и провел ночь, лежал, прислушиваясь к шуму дождя, и поглядывал на собак, которые зализывали раны... Федра тоже пострадала, она потеряла глаз... ну, а ты что потерял?..
  -- Я ищу отца... его выслали за 101 километр...
  -- Ну, допустим, что же дальше?..
  -- Вот... - Петр протянул Пану фотографию отца.
  -- Хм... я человек простой, вполне могу и ошибиться, но, мне кажется, что я уже видел это лицо... в свое время и он побывал в этой яме... - Пан спрятал улыбку в ладонь. - Так что ты, сынок, на правильном пути... помню, он говорил о каких-то неприятностях... а у кого их нет?.. - Протянув руку, Пан сорвал травинку и зажал ее в губах.
   Воздух будто затрепетал, и появилась девочка 13 лет с темными меланхоличными глазами на бледном вытянутом лице.
  -- Здравствуйте...
   Совсем смешавшись, Петр протянул руку и позволил себе слегка сжать тонкие, ангельские пальчики девочки.
  -- И куда мне идти?.. - спросил он Пана, все еще в замешательстве.
  -- Я думаю, что твой отец и сейчас с тобой... оглянись и ты его увидишь, он за твоей спиной, как ангел-хранитель, только без крыльев...
   Петр оглянулся, но никого, кроме девочки не увидел.
  -- Не верь ему, он шутит... - девочка переступила с ноги на ногу.
  -- Иди прямо вон по той дороге, которая, говорят, течет прямо из рая, и никуда не сворачивай... дорога приведет тебя в деревню... там спросишь Вергилия... - Пан сложил руки на груди. - Поторопись... ветер переменился, скоро нагонит туч...
   Оглядываясь, Петр пошел в указанном направлении. Дорога не оглядывалась, а петляла меж рыжих сосен и поросли. У каждой дороги свой почерк, который виден только птицам.
   Неожиданно между стволами деревьев мелькнула уже знакомая ему фигура девочки 13 лет.
  -- Кажется, я заблудился...
  -- Тебе нужен Вергилий?.. - девочка вскользь глянула на Петра.
  -- Да...
  -- Известная личность... - Девочка вздохнула. - Кстати, он будет только завтра, уехал в райцентр по своим делам, так что можешь заночевать у нас...
   Они пошли по дороге, которая спустилась в лощину, обогнула пруд и уперлась в деревню...
  
   Ночевал Петр в амбаре. Он долго не мог заснуть. В саду с глухим стуком падали яблоки. Лаяла собака. Где-то в углу под полами скреблась мышь. Он ворочался на неудобном диване с выпирающими пружинами, наконец, все спуталось, смешалось...
   В тишине послышался странный шум, шуршание, как будто пересыпался песок или игла скреблась по заезженной пластинке. Петр привстал. В проеме двери он увидел уже знакомую ему девочку, которая что-то рисовала на песке. Стараясь не испугать ее, Петр привстал. Полы заскрипели. Девочка пугливо попятилась и, наткнувшись на торчащий из стены железный прут, замерла, наколотая, как бабочка на булавку. Она еще не умерла, но уже знала, что ее нет среди живых...
   В ужасе Петр очнулся. От сна в глазах остался лишь осыпающийся с потолка сор.
   Было уже утро. В амбаре царил полумрак. Свет просачивался сквозь щели в двери. Обрисовалось колесо от телеги, хомут, ржавый зазубренный серп, вывернутое наизнанку драповое пальто и некое лицо с пятнами ржавого цвета, кажется ошеломленное. Волосы торчком. Нос в красных прожилках. С трудом разлепив слипшиеся губы, незнакомец спросил:
  -- Ты кто?..
   Петр промолчал. Сразу он не нашелся, что ответить.
   Дверь скрипнула, приоткрылась. Появилось ангельское личико девочки, увитое плющом.
  -- Вот ты где, а мама тебя обыскалась... - Девочка искоса глянула на Петра, тихо рассмеялась. Радость сама по себе жила в ней, плескалась и расплескивалась. - Как вы только поместились на этом диване... пошли, пошли... ну пошли же... - она потянула незнакомца за руку. - А ты что сидишь, как сыч?.. вставай...
   Петр встал. Он шел за девочкой и незнакомцем вдоль изгороди, сонно поглядывая по сторонам.
   Вверх по крутому склону улицы бежал мальчик, черный, как эфиоп. Он катил обруч на небо.
  -- Смотри, старик вернулся... - Девочка дернула незнакомца за рукав.
   Вниз по улице брел Авель в сером плаще, волоча за собой облако пыли и тихо посмеиваясь, как будто кто-то смешил его.
  -- Странный он какой-то... - Девочка встряхнула косичками и покосилась на Петра, потом на эфиопа.
   Эфиоп уже был на полпути к небу. Он давно приставал к ней, то за косу потащит, то ущипнет. А как-то поймал ее у ручья, обслюнявил всю и перепугал до смерти. Она невольно вытерла губы и рассмеялась. Мало ли поводов для радости.
   Эфиоп уже поднялся на небо. Оттуда он увидел девочку и какая-то сила, которой он не в силах был противиться, потянула его вниз, чтобы глядеть на нее безоглядно, а другая сила заставляла его прятать глаза и краснеть...
   Вставив в глаза пятаки, эфиоп поджидал Петра за кустами акаций и с диким воем выбежал оттуда, как только заслышал его шаги. Петр попятился и чуть не свалился в болотце, где плескались утки.
  -- Тебя как зовут?.. - спросил эфиоп, пряча пятаки в карман.
   Петр промолчал.
   Из кустов с кудахтаньем выпрыгнула курица. Эфиоп подобрал яйцо.
  -- Ты, наверное, из города... там все чокнутые...
  -- Какие?.. - спросил Петр, загородившись от солнца растопыренными пальцами. Солнце слепило его и вместо одного черного лица он видел несколько лиц.
  -- Бледные и гордые... и чуть-чуть оторванные от земли...
  -- Так и есть... - Петр опустил голову. - А ты похож на эфиопа...
  -- Смейся, смейся...
  -- Я не смеюсь... я жил среди них...
  -- Расскажи...
  -- Мы плыли с отцом через океан на пассажирском судне, направляющемся в Америку... все шло прекрасно, но никогда не знаешь, что тебя ожидает... вдруг небо и вода почернели, со свистом налетел ветер, вспенилась, закипела вода, молнии перечеркнули небо крест-накрест, раскатилось долгое громыхание и выше неба поднялась волна... судно провалилось в волну, затрещало... поднялась паника, люди просто сходили с ума, начали кидаться друг на друга, многие прыгали в воду и тонули... кто-то толкнул меня и, даже не успев ни о чем подумать, я очутился за бортом... - Петр вскользь глянул на эфиопа, который, прокусив скорлупу, сосал яйцо. - Всю ночь меня мотало по волнам... да, это была трудная ночь... наконец ветер стих, воды успокоились, забрезжил рассвет... было тихо и странно... море стало прозрачным... неожиданно надо мной с жалобными криками закружили чайки, одна за другой они подлетали ко мне, садились поодаль... я лежал, как в колыбели, прислушиваясь к их крикам... звуки перемешивались, наслаивались, как в симфонии... на какое-то время я забылся, а когда очнулся, то долго не мог понять, где я и кто я?.. тело казалось каким-то чужим... и вдруг я увидел город в облаках... шпили, купола, террасы... с террасы она и сошла ко мне...
  -- Кто?..
  -- Серафима, ей было 13 лет, не больше, вся в лентах и кружевах... и с крылышками как у ангела... отблески ослепили меня и я невольно закрыл глаза... когда я снова открыл глаза, передо мной желтел песок, играла, пенилась вода, смывая следы ее маленьких ангельских ног... я встал и пошел по следам... берег был усеян мелкими камнями, ракушками, водорослями... я шел и шел, натыкаясь на сети, которые сушились на солнце, но нигде не было видно ни одного человека... вдруг в засохшей грязи я увидел следы протеза с раздвоенным каблуком... такой протез мог быть только у капитана... вскоре мне встретилась и его рыжая сука... такая тощая и с перебитой лапой... я потрепал ей загривок... слышу, как будто кто-то окликнул меня, я посмотрел по сторонам, никого... взобравшись на дюну, я увидел перевернутый корабль и незнакомца, сидящего на обломке мачты, в котором я после некоторого замешательства узнал капитана... я узнал его по его манере держаться... он играл на флейте... играл он с большим чувством... он и пел... видно было, что музыке он отдавался со страстью... слушая его, я был на седьмом небе... для меня музыка - это всегда ощущение праздника... неожиданно потемнело... снова начался дождь... дождь испортил весь праздник... "А вот и туристы..." - сказал капитан. - Смотрю, мимо прошли несколько немцев, укрываясь под сломанным зонтом, потом француз-почтальон в панталонах с мешком писем... потом шотландец, не из числа простых людей... довольно неприятный тип... потом два эфиопа с накрашенными ногтями и ресницами и еще несколько арабов с зелеными повязками на голове... француз зачем-то лег рядом со мной... вид у него был веселый, он был весь пропитан винным духом... на вид ему было лет сорок или около того, но его старили идиотски отвисшая нижняя губа и жуткие складки у носа, как два серпа... сначала он расспрашивал меня о том, о сем, а потом стал рассказывать свою историю... целая драма... представляешь, оказывается это было уже четвертое его кораблекрушение... и в общей сложности он провел на этом острове несколько лет... не знаю, сколько прошло времени, может быть, час или два, я лежал без еды и сна со вчерашней тоской в глазах и мучился сомнениями... капитан сказал, что нас подберет Хромой Бес... кто такой Хромой Бес?.. я терялся в догадках... на все мои вопросы француз только пожимал плечами... наконец усталость сморила меня и я заснул, а когда очнулся, вокруг уже никого не было, только песок и море... француз куда-то исчез, оставив на песке панталоны и мешок с письмами... он появился спустя час или два, принес черепаху... мы запекли черепаху в золе и как-то утолили голод... вскоре опустилась ночь, похолодало... какое-то время мы грелись у костра... небо было далекое и черное... француз подбросил в костер прутья лозы и я увидел дом, он стоял на косогоре... довольно унылый и совершенно безликий дом с пустыми окнами, весь заросший какими-то растениями... к нему поднималась лестница... в нижнем этаже этого дома когда-то был магазинчик уцененных товаров... а на втором этаже у меня была собственная комната... даже с закрытыми глазами вижу эту комнату... в темном углу комод, кошмарно скрипящая кровать с шишечками и дугами... каждый раз, когда я ложился, она крякала... над кроватью висела картина... помню только ее свинцово-слеповатый лоск... мне прислуживала девочка с итальянскими глазами и с приятным, но несколько грубоватым лицом, как будто лишенным особых примет... остров тогда принадлежал итальянцам... чарующе-рассудительное создание и притом чудесно наивная... как-то утром я с немалым удивлением обнаружил ее в своей кровати... и, может быть, впервые в жизни я понял, что такое счастье... я как будто родился заново... она разговаривала со мной на всех языках, которые я знал... или что-нибудь такое тихо напевала, чтобы не слышали соседи за перегородкой... голос у нее был слабый, но приятный, полный чувства... фу, как душно... - Петр вытер пот со лба.
  -- Гроза будет... ну, а дальше... что было дальше?..
  -- Я лежал и слушал шум прибоя, ощущая какую-то странную усталость... кажется, я заснул... и вдруг я увидел эту девочку со скрипкой... тоненькая, бледная, точно привидение... помню, на ней была только белая ночная рубашка, полупрозрачная и очень короткая... я смотрел на нее, зажмурясь, как на солнце... внезапно молния разрезала небо... разлилось зарево, как северное сияние... и в ту же минуту меня окружила тьма кромешная... налетел ветер... ветер разметал и чаек, и немцев, и арабов... я побежал, сам не зная куда, потому что увидел, что бегут другие, но волна догнала меня, окатила всего и понесла... не помню, как я выплыл, скатился с одной волны, забарахтался в пене другой, дыхание сбилось... внезапно я увидел над собой в толще воды запутанный рисунок водорослей, какие-то обломки... порывисто взмахнув руками, я устремился вверх и уцепился за эти обломки... всю ночь меня мотало по волнам и всю ночь надо мной летали какие-то странные черные птицы... уже под утро обессиленный, измученный, я почувствовал под ногами что-то твердое... оглядевшись, я убедился, что море вынесло меня на остров, совершенно лишенный растительности... я лежал, точно камень, вполне оправдывая свое имя, кстати, меня зовут Петр... был штиль, вода слепила... внезапно остров заколебался подо мной... это был панцирь огромной черепахи...
  -- Ну, а к нам тебя каким ветром занесло?.. - спросил эфиоп. Кружившая над ними ворона хрипло каркнула, словно передразнивая его, рассмеялась и, сделав еще один круг, улетела. Эфиоп проводил ее взглядом.
  -- Я отца ищу... - Петр показал эфиопу фотографию.
  -- Слушай, так это же меченый... - Эфиоп посмотрел на дом с башенками по углам и сорвал райское яблочко, перевешивающееся через забор. Он надкусил яблоко и бросил в болотце, где плескались утки и дремотная, неиссякаемая даль...
  

7.

  
   Послышался стук в дверь. Пес наполовину высунулся из сна, приоткрыл веки. Или это ветер? Нет. Дверь приоткрылась. В проеме двери он увидел лицо эфиопа, как будто измазанное сажей.
  -- Дед, у нас к тебе дело, только убери своего пса...
  -- Что?.. - Авель закашлялся, а пес глухо заворчал. От эфиопа он ничего хорошего не ждал. Эфиоп испуганно прикрыл дверь, оставил в комнате только свой острый, веснушчатый нос.
  -- Дед, я тебе сына привел...
  -- Ты что-то путаешь, нет у меня никакого сына... - Щурясь, Авель вышел на веранду.
   На веранде было сумрачно. Петр стоял, оглядываясь. Портрет девы на фоне зимнего пейзажа, ирис в вазе с тонким горлом, книги на этажерке. Среди книг обрисовалось лицо Авеля и вся его фигура, как будто озябшая, изгибающаяся в странном поклоне. Он был худ и бледен и казался таким старым, что Петр с трудом узнал его.
   Увидев Петра, Авель прислонился к стене. Голова закружилась. В глазах потемнело и веранда преобразилась. Стены были убраны крепом, в воздухе кружили лепестки цветов, вокруг росли папоротники, полевые гвоздики. Вдыхая знакомый аромат, он шагнул вперед, наткнулся на угол стола, чуть не опрокинул вазу с ирисами. Ему стало трудно дышать.
   Петр выбежал на улицу.
   У калитки его поджидал эфиоп.
  -- Куда ты теперь?.. - эфиоп надвинул кепку на глаза.
  -- Еще не знаю...
   Из-за спины эфиопа вышла девочка 13 лет.
  -- Возьми его с собой... он хочет в город уехать, но у него нет денег... мать у нее парализованная, а отец вечно хмурый и не совсем трезвый... он пьет, чтобы кем-нибудь стать...
  -- Ты лучше скажи, где мне найти Вергилия?..
  -- А что его искать, личность известная... нос, как у орла, и одну траву ест, точно вол... да вон он едет на своем драндулете...
   Петр оглянулся. Никого. Пустая, извивающаяся без нужды и пыльная дорога. Стая уток в придорожной канаве. Вдруг утки шарахнулись в сторону. Из проулка выехал велосипедист в потертом подряснике и в резиновых сапогах. Лицо рябое, как в оспинах. На носу круглые очки. Петр проводил его взглядом и пошел за ним следом вверх по улице. Улица упиралась в небо. Небо нигде не кончалось...
  
   Дом Вергилия стоял на косогоре, рядом с полуразвалившейся церковью. Во дворе чадил самовар. Пели горшки на кольях изгороди. В огороде шевелилось чучело в рваной рясе.
   "Может быть это и есть Вергилий..." - подумал Петр и, опасливо озираясь, вошел во двор. Из сарая с кудахтаньем вылетела курица, и следом за курицей вышел Вергилий.
  -- Тебе кто нужен?.. - спросил он, жмурясь от слепящего солнца.
  -- Вы Вергилий?..
  -- Ну, допустим, я Вергилий... и что?.. - Незнакомец поднял голову. Он слегка заикался и картавил.
  -- Говорят, вы видели моего отца... - Петр протянул Вергилию фотографию.
  -- Духота... небеса не дождят, все вянет... Господи, благослови... уповаю на тебя... дал ты день, дашь и пищу и все, что человеку нужно и не лишнее... - невнятно заговорил Вергилий. Он говорил Петру в точности то же, что и его отцу, и горшкам, сохнувшим на кольях. - Иногда я принимаю у себя странников, тех кто не знает, что им делать со своей жизнью... вот они и ходят яко ангелы в ризах, ибо сказано: "Блаженны изгнанные правды ради..."
   Некоторое время Вергилий молча разглядывал фотографию.
  -- Не могу сказать точно, он это или не он... как будто он... помню, было душно, я сидел в пруду по горло в воде... и даже в воде потел от духоты... смотрю, идет, он был похож на человека, который думает, что он счастлив, а на самом деле... впрочем, не важно... мы с ним всю ночь проговорили... встал он вместе с первыми бабочками и пошел дальше... - Вергилий поднял голову. Очки поблескивали, и нельзя было понять, куда он смотрит, в небо или еще куда...
  
   Петр вышел на дорогу и пошел дальше своим мелким шагом. Вначале было трудно идти, дорога была испорчена колеей, а потом из туч вышло солнце и дорога стала как будто удобнее. Он шел и шел, радуясь и улыбаясь всему: случайным прохожим людям, птицам. Он испытывал теплоту и сочувствие ко всякой мелкой твари, даже к траве.
   Дорога спустилась в лощину, змеясь, обогнула песчаный карьер и вышла к деревне с полуразвалившимися домами. В деревне как будто никто не жил. Дома стояли пустые. Лишь в одном доме Петр увидел старика. Он был такой старый, что уже не старел, и на его голове росли не волосы, а солома. Сгорбившись, он сидел у окна и разговаривал сам с собой на разных языках. Языков он знал столько, сколько дуло здесь разных ветров. Скосив глаза, Петр увидел тощего пса. Пес встал на ноги и пошел к Петру, чтобы обнюхать его, но не дошел, упал и умер от старости.
   Старик исчез, может быть, тоже умер.
   Петр огляделся. Чуть поодаль темнел покосившийся сарай. У сарая кормились крысы.
  -- Тебе кто нужен?.. - прихрамывая, старик вышел на крыльцо, вскользь глянул на околевшего пса.
  -- Отца ищу... - Петр показал старику фотографию.
  -- А что его искать, Отец у нас один... - Старик сощурился. - Как будто знакомое лицо... был он здесь одно время, зарабатывал себе на жизнь тем, что учил рисовать детей и занимался французским с отстающими учениками, а летом огород сторожил вместо чучела... по виду он был из духовных, все что-то писал для себя, даже во сне, а потом пропал... Бог знает, что такое с ним сделалось... теперь здесь нет никого и ничего, все ушли, оставили мне только крыс... и за что мне такое наказание, за какие такие мои грехи?.. а?.. ты их не бойся, они, как дети, бегают, стучат, кричат... оставайся у меня, если что, будешь домашние дела исправлять, я по болезни, да и от скуки уже ничего не могу... сижу и молюсь, чтобы в ад не попасть, тем и утешаюсь... а кто знает, есть ад или нет?.. ведь никто с того света не приходил... вдруг там нет никакого ада?.. за что же тогда терпеть и мучиться, лучше уж здесь пожить удобнее, радуясь и прохлаждаясь... вот так нас Бес и путает... все грехи и беспокойство от нечистых мыслей... молись сынок, всякое утешение и теплота в сердце от молитвы... она каждому доступна... будешь молиться, и все тебе откроется, что скрыто... даже закрыв глаза, будешь видеть умом и воображением все так ясно и понятно...
   Петр прилег на террасе и закрыл глаза, но ничего, кроме темноты, не увидел. Потом там почудилось движение, прояснилось синее пятно, размытое по краям и чьи-то глаза. Дыхание его замерло...
  
   Проснулся Петр в тени облаков утром другого дня, огляделся со своей высоты и пошел дальше, вспоминая старика и сон, который ему приснился под утро.
   Через час он понял, что заблудился. Вокруг стоял лес, царило безмолвие и спокойствие, но ему вдруг стало страшно. В панике он заметался из стороны в сторону и побежал, сам не зная, куда бежит весь в слезах. Внезапно как будто кто-то остановил его и толкнул на колени. Он чудом удержался на краю глубокого и обрывистого оврага. Даже страшно было посмотреть вниз. Пятясь, он отступил на несколько шагов от обрыва, и неожиданно увидел перед собой ворону. Ворона каркнула, рассмеялась и отлетела на несколько шагов. Он пошел за вороной.
   Вскоре он вышел на дорогу, которая привела его в поселок.
   У недостроенного клуба сидели дети и старики, похожие на нахохлившихся птиц. Они слушали господина с быстрым взглядом, в котором Петр с трудом узнал Мольера. Одет он был довольно необычно.
  -- Соври еще что-нибудь... - попросил Мольера старик в очках и в вязанной кофте.
   Мольер рассказал о том, чему был свидетелем.
  -- А еще...
   Истории Мольера были, как вино. Старики пили и хмелели и не знали, где они теперь, на каком свете.
   Припадая на одну ногу, мимо прошла старуха, оглянулась на живых людей, поглядела дальше, на небо, нетронутое ничьими руками, и пошла по направлению к кладбищу, где уже несколько лет жили ее муж и сын.
  -- Опять она пошла умирать... - сказал старик в вязаной кофте и вздохнул от жалости и сочувствия к жизни. Он попытался застегнуть кофту, вспомнил, что пуговица давно оторвалась, и еще раз вздохнул.
   Между вздохами Мольер рассказал еще одну историю, которая всем пришлась по душе.
  -- Ну, все, на сегодня хватит, во рту пересохло... а ты что разлеглась, вставай... - Рыжая сука поднялась на ноги и с кружкой для пожертвований стала обходить зрителей, которые сидели и зря болтали ногами или, шипя, дергаясь и подвывая, ползали в пыли на четвереньках, не в силах удержать себя от смеха и икоты.
   Сцена опустела, но ненадолго. Место Мольера занял изнуренный бессонницей участковый. Не имея собственных дел, он вмешивался в чужие.
  -- А где артист?.. - спросил он надтреснутым голосом.
  -- Кто же его знает?.. - В замешательстве старики оглядывали друг друга. Сыграв свою роль, Мольер исчез.
  -- Опять, как в воду, канул... - С жестом отчаяния участковый заглянул в пруд, вдруг Мольер там, не удержался и плюхнулся в тину. К своему ужасу он почувствовал, как тысячи крапчатых пиявок набросились на него. Завопив благим матом, он заплескался, попытался выбраться на глинистый берег, сорвался и с шумом и проклятиями исчез в осоке. Старики с трудом вытащили его на берег. Собралась толпа, образовался целый хвост желающих посмотреть на утопленника. Скукожившись, он сидел на берегу, с поразительным искусством изображая жабу.
  -- Не успокоюсь, пока не найду этого проходимца... - бормотал он с дрожью в голосе и лязгая зубами.
   Над ним закружила ворона, каркнула, рассмеялась и села поодаль.
  -- Ты еще тут... - Участковый бросил в ворону комок засохшей грязи.
   Взмахнув крыльями, ворона отлетела. От взмаха ее крыльев ожил тлеющий в траве окурок, который уронил старик в вязаной кофте. Ящерица стряхнула на окурок росу, и он как будто потух. Но нет, он не потух, он пустил огонек, потом еще один и еще. Слабые и жалкие, ничего не освещая в темноте, огоньки побежали, как малые дети, цепляясь друг за друга, сталкиваясь, тонкими своими язычками лизнули сизые доски забора, отступили к смолистой сосне, приподнялись, поползли вверх, и уже с кроны перекинулись на крышу клуба. С сухим треском и дымом огонь обнял весь клуб и луну с затупленными рогами. Площадь осветилась...
   Головешки летели вверх одна за другой и обрушивали в пруд, с шипением гасли в воде.
   Когда пожар утих, поселок опять погрузился в свою тишину. Ветер выдувал из головешек оставшуюся жизнь огня.
   От клуба остался один дым...
  
   Начался дождь.
   Петр перешел под навес. Шум дождя убаюкивал, и он не заметил, как заснул.
   Проснулся Петр уже в темноте. Дождь кончился. Вокруг царила тишина. В высоте мигали звезды, какие-то слишком яркие и как будто падающие. Меж звездами плыли облака, цепляясь за рога молодого месяца.
  -- Рад тебя видеть...
   Петр невольно вздрогнул, обернулся, недоверчиво вглядываясь в лицо незнакомца в обвисшем складками плаще и в шляпе, из-под которой выглядывали рыжие, вьющиеся волосы.
  -- Не узнаешь?.. - Мольер снял шляпу.
  -- Узнаю...
  -- Ты спал, а я смотрел на тебя... смотрел и думал, вот человек, который родился в рубашке... во сне ты смеялся... а я во сне жую собственный язык... и что ты здесь делаешь?..
  -- Отца ищу... а вы?..
  -- Я?.. даже не знаю... - Мольер прилег в траву. - В этом мире впечатлений мы все что-нибудь ищем... и ждем... перебираем воспоминания одно за другим и стараемся увидеть свою жизнь с лучшей стороны... твой отец чувствовал себя виноватым и хотел себя спасти... а мой отец хотел себя погубить... он мог бы стать великим артистом... или писателем... но нет, он стал жалкой, ничтожной посредственностью... помню, все эти сцены из сумасшедшего дома... в перчатках, в мантии и в сопровождении целой своры приблудных собак он бродил по городу... царь со своей свитой в оскотинившемся отечестве... собаки нужны были ему, как зрители... он разыгрывал перед ними какие-нибудь сцены, в зависимости от погоды и оттого, что ему хотелось вспомнить или забыть... странно, но я даже не помню его лицо... мне было 7 лет, когда я оказался в детском доме... - Уловив в своем голосе чьи-то чужие интонации, Мольер замолчал и вдруг подумал, что, в сущности, совершенно не знал своего отца...
  
   Вслушиваясь в глуховатый голос Мольера, Петр не заметил, как заснул.
  -- Пошли... - позвал его кто-то.
  -- Куда?.. - спросил он с закрытыми глазами. Он все еще видел сон.
  -- Я говорю, пошли...
   Все произошло так быстро, что Петр и опомниться не успел, как уже брел за сержантом, покачиваясь, словно на качелях.
  -- А что, собственно говоря, случилось?.. и куда вы меня ведете?..
  -- Никуда... он сам тебе все объяснят...
  -- Кто он?..
   Сержант промолчал.
   Сержант поднялся на скрипящее крыльцо и пропустил его в темный коридор. Тесная комнатка с неровными крашеными полами. Затянутое железной решеткой окно. Петр оглянулся.
  -- Посиди здесь... - Сержант отобрал у него вещевую сумку, вывернул карманы. Дверь захлопнулась...
   В воцарившейся темноте Петр внезапно с жуткой отчетливостью увидел девочку со скрипкой. Краешек неба, точно голубой шарф, развивался на ее длинной и тонкой шее...
  -- Вставай... - прошептала она. Глаза ее лучились, наблюдали. - Ну, вставай же, сколько ты еще будешь спать... все проспишь... - Она рассмеялась, вся переполненная радостью, расплескивая ее во все стороны. Он же, напротив, ощутил в себе какую-то старческую немощь. Он не мог даже пошевелиться...
  -- Э-эй... пора вставать...
   Петр пошире приоткрыл глаза. Окно заслонила фигура горбоносого старика. Старик с любопытством рассматривал его. В уголках его глаз стыли старческие слезы.
  -- Проснулся?.. и хорошо... доброго тебе дня... - Старик доброжелательно сощурился, почесал спину, потянулся и как-то уж очень замысловато зевнул. Следом за зевком приоткрылась дверь. В камеру просунулось угрюмое лицо сержанта.
  -- Ты... да, ты... иди сюда... - просипел он.
  -- Я?.. - Петр оглянулся.
  -- Да-да, ты...
  
   Дежурный офицер, зацепив за уши очки, листал бумаги.
  -- Так-так... твое имя, где проживаешь и по какой надобности пожаловал к нам?.. - проговорил он и, отложив бумаги, поверх стекол рассеянно глянул на Петра.
   "Боже мой, это же... нет, не может быть... просто поразительное сходство... но если это он, то что он здесь делает?.. и что здесь делаю я?.." - Давидзон потер лоб, еще раз глянул на мальчика.
   Гостев часто бывал с мальчиком в его мастерской, огромной шестиугольной комнате, перегороженной китайскими ширмами и заставленной кактусами, с окнами на север в цокольном этаже семиэтажного здания. У Давидзона мальчик чувствовал себя как дома. Отец горбился на вертящемся стульчике у пианино, подбирал какую-то мелодию, а мальчик рисовал. Он вечно что-нибудь рисовал...
  -- Ты, наверное, меня не помнишь... - Давидзон сдвинул очки на лоб, сощурился.
  -- Нет... - Петр взглянул на офицера. Собачьи брови, глаза на выкате, разного цвета, на лбу родимое пятно, редкая бородка, желтая от табака.
  -- Боже мой, сколько же лет прошло... дай-ка я тебя обниму... - Давидзон обнял Петра, потом слегка отстранил его от себя. - Ну, просто вылитый отец... кстати, как он?..
  -- Кто?.. - переспросил Петр, лихорадочно соображая, можно ли довериться Давидзону. - Я не знаю, где отец...
  -- Все мы тогда как-то пострадали... время было смутное... если бы не Серафима, я бы уже был на седьмом небе... или в сумасшедшем доме... - Давидзон устало усмехнулся. На миг ему представилась ночь, моросящий дождь и юная фигура Серафимы. Поникший, он какое-то время смотрел на Петра сквозь запотевшие стекла очков, и мало что видел, потом рассеянно полистал бумаги, лежавшие на столе. Он точно перелистывал листки памяти. - Нет, по такому случаю надо выпить... - Он плеснул что-то в стакан из чайника. - Это вино... чайник для конспирации, чтобы не привлекать внимания...
  -- Я не буду... - Петр отошел к окну. Прислушиваясь к голосу Давидзона, который что-то рассказывал, он рисовал на пыльном стекле букву "Л", по разному ее располагая. Между створками лежали сухие листья и высохший труп мухи, неизвестно зачем потратившей свою жизнь. У трупа мухи сновали мелкие желтые муравьи.
   Он видел Давидзона в отражении стекол на фоне остывающих песков и неба. Оно было таким же, как и в первый день творения.
   Петр прислушался к голосу Давидзона и вдруг увидел Мольера в брезентовом плаще до пят. Он шел, как-то странно оглядываясь, точно заблудился...
   Петр выбежал на улицу. Никого. Он побежал в одну сторону, потом в другую. Обежав весь городок, он вернулся к пруду и сел на борт полузатопленной лодки.
   Услышав шаги за спиной, он пугливо оглянулся.
  -- Не бойся, это я... - Мольер сел рядом, вытянув ноющие ноги. - Странно... кто-то как будто сводит нас... а?.. тебе не кажется это странным?..
   Ночь нагнала Мольера и Петра на дороге, по обеим сторонам которой стояли липы, точно монахини, с серыми от пыли лицами. Не было никаких указателей и намека на удобный ночлег.
   Мольер сошел на обочину, постелил плащ, прилег.
  -- Просто идиллический уголок... не хватает только Пана и фавнов... - пробормотал Мольер. Какое-то время он лежал и прислушивался к поющему хору цикад. Цикады неожиданно умолкли. Послышалось шуршание. Ящерица скользнула в траве. И снова послышался какой-то тонко очерченный звук. Бабочка потерлась узором бархатистых крыльев, отлетела. Мольер чиркнул спичкой о камень. С шипом из камня выскользнул свет, озарил лицо Мольера, отсветы заиграли в его глазах. - Когда-то я уже был здесь... видишь, вон там, вилла... раньше там жил судья... да... мда... - Мольер пфыкнул дымом. Легкие струйки дыма свились в неясные, шаткие силуэты фигур. Он оглянулся на черноту, из которой к ним тянулась паутина рук, и задул спичку. Темнота сомкнулась вокруг них...
  

8.

  
   Старикам снились сны, а детям виделись видения.
   Петр лежал в плетеной коляске, поглядывая на отца. Минуя острова людей, которые ему поклонялись, каждый со своего места, отец катил коляску по аллее мимо кумиров, истуканов и химер, захотевших явиться сюда, и дальше от востока солнца до запада. Выглядел он неважно. Лицо у него было серое, как будто покрытое пылью. По всей видимости, на том пути, который был им выбран, он весьма мало обрел утешения...
   Время и место действия изменились. Над городом уже царила ночь. Кладбище кумиров и истуканов освещали вспышки зарниц, отчего они представлялись довольно странно: кто без рук, кто без ног, а иные и без головы. В отблескивающей листве над кумирами витали ангелы и звезды...
   Отец стряхнул с себя муравьев и разложил на коленях какую-то книгу...
   "А-ах..." - Петр попытался прочитать название книги.
   Вдруг из Песчаного переулка с визгом и скрежетом выехал трамвай и... Петр очнулся, сонно моргая глазами. И отец, и Мольер куда-то исчезли. Петр не знал, были ли они на самом деле или они ему привиделись...
   Окончательно проснувшись, Петр пошел дальше с другим попутчиком. Он шел, пока не пришел в одно место и не остался там ночевать, потому что солнце проглотила ночь. Погода окончательно испортилась, как и было ему предсказано во сне, о котором он рассказал по дороге своему попутчику, то ли мусульманину, то ли еврею.
   Попутчик постелил коврик на полу и в ту же минуту заснул, а Петр еще долго ворочался...
   Вдруг ему увиделась лестница. Она стояла посреди комнаты и ни на что не опиралась. Верх лестницы скрывался в облаках и из облаков по ней нисходил к нему его отец, медленно, как серафим. Спустившись до середины лестницы, отец приостановился.
   -- Папа... - позвал его Петр и проснулся, протер глаза, и увидел над собой точно такую же лестницу, как и во сне, и человека, который спускался к нему. Ни на отца, ни на ангела он не был похож. Он кашлял, пускал ветры и хромал на обе ноги...
   -- Ты не меня звал?.. - спросил старик.
   -- Нет... то есть, да... не знаю... - Петр смешался.
   -- И что тебе нужно от меня?..
   -- Ничего... - пролепетал Петр и невольно оглянулся на попутчика. Попутчик спал.
   -- Ничего так ничего... уже светает...
   -- Д-да...
   -- А твой попутчик не из числа простых людей... - сказал старик и глянул в окно. Из кустов вышла хромая сука. - Ну, что ты лежишь, словно параличом разбитый?.. вставай... впрочем, как знаешь...
   Петр встал и направился к двери, опасливо оглядываясь на старика. Он на самом деле чувствовал себя, как параличом разбитый и лишь, умывшись в бочке с дождевой водой, которая стояла у крыльца, немного пришел в себя. Какое-то время он сидел на подгнивших ступенях и гадал, что ему делать дальше. В луже, разлившейся у крыльца, тускло отражалась грозовая туча. В дом он не решился войти. Старик, по всей видимости, отставной сельский учитель, чем-то ему не понравился, хотя отнесся он к нему самым естественным и добродушным образом.
   Попутчик так и не вышел, и Петр пошел дальше уже один.
   Дорога петляла между лысыми буграми и сопками и как будто нигде не кончалась. Иногда она скрывалась в облаках, обложивших все небо. Неожиданно облака разошлись. Открылась деревня: несколько домов под ржавыми крышами.
   Обогнув колодец, Петр подошел к низенькому дому с узкими, забранными ставнями окнами. Дом окружал забор из ивовых прутьев, обмазанных глиной. Перед домом коза щипала уцелевшую от пыли траву. Во дворе бродили куры. На покосившемся крыльце дремал пятнистый кот. Малыш 7 лет, как ящерица, ползал вокруг него. Он поднял голову, улыбнулся Петру всеми своими глазами и детским сердцем. Глаза у него были ясно-голубые. В них было видно дно, как в прохладной воде. Петр тоже улыбнулся и толкнул незапертую дверь. Повеяло прохладой. В комнате царил мрак. Привыкая к темноте, он вытянул руку, пальцами нащупал что-то холодное, отдернул руку.
   Что-то свистнуло, звякнуло, замелькало. Вдруг вспыхнул свет, осветив фигуру старика. Лицо тонкое, длинное с желто-зелеными глазами и воспаленными веками. Глаза слегка косили.
   Свет моргнул и погас и ту же минуту ударил гром. Полил дождь, как из ведра.
   -- Проходи, если вошел, не стой в дверях, плохая примета... ну и погода, в такую погоду и собаку на улицу не выгонишь... устраивайся там... - Костлявой рукой старик указал на узкую, продавленную кушетку, прикрытую потертым ковриком, и отогнал муху. В волосах его было полно мертвых мух.
   Петр сел на кушетку, подложив под себя руки. В тишине и мраке завывал ветер, однообразно шумел дождь, где-то тикали часы...
   В комнате посветлело. Старик зажег керосиновую лампу.
   -- Хочешь чаю, я только что заварил...
   -- Нет... - Петр откинулся на подушку, устроился поудобнее. Какое-то время он разглядывал низкий, почерневший от копоти потолок, пучки трав, развешанные вдоль балки, выцветшие ситцевые занавески с заплатами...
   -- Мяу...
   Он невольно вздрогнул. Пятнистый кот потерся о косяк двери и скрылся за шкафом, перегораживающим комнату, за которым вздыхал уже отчасти свихнувшийся на свой манер старик...
  
   Длилась ночь. Потрескивал фитиль в лампе. Пели сверчки. Шумел дождь, убаюкивая, завораживая звуками...
   Петр заворочался, приоткрыл веки. Старик ходил вокруг него на цыпочках, прижимаясь к стене, чтобы не побеспокоить. Вот он приостановился у зеркала, долго вглядывался в свое мутное отражение. Вся его жизнь прошла перед глазами, выпитая до дна, до мутного осадка. Тяжело вздохнув, он вяло и равнодушно глянул по сторонам. Кровать заскрипела. Старик лег и попытался заснуть, но безуспешно...
   Окно постепенно светлело. В бликах, чешуйках света, как в отслоившейся амальгаме, мерцала какая-то страшная, зловещая пустота, притягивающая. Старик встал и пошел к окну, прислушиваясь. Под окнами бежал ручей. Тысячью хрустально-голубых, небесных глаз смотрела на него вода и говорила с ним голосами отца, матери, птиц и других ночных созданий. Ручей делал зигзаги и вода завивалась в водовороты, затягивая туда опавшие листья. Они сбивались в стаи, как птицы. Какое-то время старик смотрел на игру бегущей воды и думал о своей жизни и о смерти...
   Вдруг дверь отворилась, но никто не вошел в комнату, однако старик как-то странно улыбнулся и прошептал:
   -- Боже мой, Серафима, это ты?.. ты... я знаю...
   Глаза старика наполнились болью, лицо загорелось. В синем с белым платье и в панаме, голорукая, источающая нежность, она стояла перед ним. Он видел ее юное лицо, арки бровей, темные глаза с отблесками на дне, плывущие от желания, нос с небольшой горбинкой, тонко очерченные, влажно блестящие губы, чувственные ямочки на щеках. Открылась вся ее стройная фигура. Она стояла посреди комнаты в ожидании каких-то радостей...
   Глаза ненадежные и лживые свидетели, и старик потянулся к ней, но она остановила его.
   -- За нами подсматривают... - сказала она чуть хрипловатым голосом.
   -- Мальчик спит... - Старик снова попытался обнять ее, но она ускользнула, смеясь.
   -- Ты дописал свою книгу?..
   -- Нет еще...
   -- Когда-то Романа преследовал тот же мираж... помнишь, как он обыгрывал тебя в домино?.. нет?.. а я помню... Роман впутался в неприятную историю с этой книгой, из которой до сих пор не может выпутаться... а как поживает Мольер?.. или ты и его забыл?.. я слышала, что он творит чудеса... Боже мой, у тебя совсем ничего не изменилось, все, как и тогда... и простыни те же... и цветы... у меня даже мурашки побежали по спине...
   Петр пошире приоткрыл глаза. В комнате было душно и жутковато тихо.
   Старик стоял у окна и с кем-то разговаривал. Голос тихий, жалкий.
   Делая вид, что спит, Петр с тревогой следил за стариком и как только дождь кончился, поторопился уйти...
  

9.

  
   И этот день кончился.
   Встал другой день.
   Солнце только что взошло. На миг в дымном мороке увиделись шпили, башни города и исчезли, как мимолетный сон.
   Петр закрыл вдруг заслезившиеся глаза. Так захотелось вернуться домой.
   После полудня небо потемнело, начался дождь.
   Петр шел по размытой дождем дороге, скользил, падал, поднимался.
   Неожиданно для себя он оказался на неосвещенной улице у серого дома с террасой и узкими окнами. Судя по окнам, дом был необитаемый. Он поднялся на террасу и заглянул в окно. Покрытые многодневной пылью стекла, местами порыжелые, смутно, но все же просвечивали. Привлекла внимание тусклая картина над комодом, изображающая в неверном свете девочку 13 лет с мопсиком на руках. Лицо белесое, усталое, выписанное с необычайной тщательностью. Худоба и тени подчеркивали резкость черт. Глаза ее были широко открыты. Взгляд какой-то отсутствующий. Палевые гардины жутковато покачивались, то открывая, то закрывая ее лицо. Он перевел взгляд на кушетку с выпирающими пружинами, потом на фикус и на опрокинутый стул. Створка окна была прикрыта неплотно. Нерешительно заглянув в щель, он невольно присел, увидев девочку. Она сидела на полу у зеркала, подогнув под себя ноги и обеими руками обхватив голову. Чем-то она напоминала цветок на темном фоне с двумя листочками по бокам.
   -- Эй, ты спишь?.. - спросил он тихо, боясь напугать ее. Девочка даже не шелохнулась. Лицо серое, отчужденное, непроницаемое, как у куклы или у манекена. Глаза неподвижные, пустые, ничего не выражающие. С минуту он еще колебался и снова окликнул ее. Девочка не отозвалась. Он глянул на картину и, осторожно сдвинув гардины, протиснулся в комнату. Когда он шел от окна к картине, девочка вздохнула.
  -- Не бойся, я только на минутку... я хочу рассмотреть эту картину поближе... ты не знаешь, кто это?.. где-то я уже ее видел...
  -- Это я...
  -- Ты?.. - Петр обернулся, пытаясь поймать ее долгий, безмолвный взгляд, устремленный в глубину зеркала, и вдруг увидел, как оттуда вышла дева, как будто это была дверь. Одета изысканно. Черная накидка, вуаль, под которой смутно белело лицо. Черты почти стерты. Держалась она непринужденно. Слегка приподняв вуаль, она какое-то время разглядывала Петра, который невольно отступал к окну. У него больше не было причин задерживаться в этом доме...
   Выскользнув в окно, он наткнулся на незнакомца в брезентовом плаще до пят.
  -- Ты что здесь делаешь?.. - спросил незнакомец.
  -- Ничего... - пролепетал Петр, глядя на почти бесплотный силуэт незнакомца, покачивающийся перед ним. Он не мог рассмотреть его лицо. Вместо лица он видел лишь смутное белесое свечение.
  -- А у меня здесь назначена встреча... - Мимолетный оттенок то ли жалости, то ли удивления проскользнул в его голос. - Она должна была быть здесь в половине пятого... а сейчас... - Незнакомец взглянул на часы. - Теперь уже поздно. - Он продвинулся вперед к застекленной двери и заглянул в комнату. - Как здесь все изменилось, все по-другому... ничего похожего... даже гардины на окнах... странно, как я раньше этого не заметил... или я сошел с ума?.. нет, не думаю, нет... тогда почему я остановился на этой улице, именно у этого дома?.. впрочем, что это за улица?.. - Незнакомец выглянул в окно, тщетно пытаясь разобрать название улицы на табличке. - Такое впечатление, что я заблудился... я плохо вижу и, наверное, что-то перепутал... или я очутился в совершенно другом городе?.. - Незнакомец улыбнулся и замолчал, как будто к чему-то прислушиваясь. Его лицо свело судорогой и улыбка стала похожа на гримасу.
  -- Я пойду... мне нужно идти... - сказал Петр нерешительно и невнятно. Уголки его рта нелепо подергивались. Еще раз глянув на незнакомца, Петр, пятясь, отступил и оказался в коридоре. Он толкнулся в одну запертую дверь, в другую. Целая вереница запертых дверей. Неожиданно одна из дверей распахнулась и он увидел посреди комнаты девочку с мопсиком на руках. Она стояла у окна в обрамлении рамы, слегка сгорбившись и опустив голову, как на портрете. Лицо все в веснушках и как будто испуганное. Он сделал шаг вперед. Громкий стук захлопнувшейся за его спиной двери заставил его резко обернуться и сделать еще один шаг уже в пустоту. Он падал в какой-то темный колодец...
   Испустив вопль, Петр очнулся, весь в поту...
   Вокруг царила ночь, сокровенный, тихий мрак. Был час, когда обитатели всех небес собираются вместе, чтобы послушать тишину.
   Листва зашелестела. Петр привстал, глянул по сторонам. Реальность приобретала формы и краски того, что когда-то он уже видел, сам того не зная...
  -- Петр... - позвала его девочка с мопсиком на руках. Она стояла поодаль и смотрела на него с улыбкой, так нежно.
  -- Да... но, откуда ты знаешь мое имя?.. - пролепетал он, как будто из сна.
  -- Иди за мной... - Девочка поманила его и пошла, оглядываясь. Она удалялась, постепенно теряя реальность. Крохотная фигурка в черной накидке, из-под которой выглядывали тонкие ноги. Еще колеблясь, он пошел за ней, вытянув руки, как слепой, повернул налево, направо. Он шел все быстрее и быстрее, опасаясь совсем потерять ее из виду, спустился по лестнице на безлюдную, пыльную улицу.
   Девочка исчезла, остались лишь следы ее ног, отпечатавшиеся в пыли, серым слоем лежащей на всем.
   Он пошел по следам.
   Следы угадывались все труднее, порой они вовсе исчезали.
   У дома с террасой он остановился. У него возникло ощущение, что он уже был в этом доме. Он поднялся на террасу и вошел в коридор. В глубине коридора горел свет. Заглянув в приоткрытую дверь, он увидел девочку. Она лежала на кровати, укрывшись одеялом бурого цвета.
   -- Я думала ты меня не найдешь... - отбросив одеяло, она спустила босые ноги на пол, потянулась и недоверчиво, не без кокетства глянула на него. - Ты Петр?..
   -- Да...
   -- Нет, ты не Петр... - Она сжала горло и, словно колеблясь, спросила: - Это он тебя прислал?..
   -- Кто?..
   -- Мой отец...
   -- Нет... - Петр оглянулся. - Мне кажется, я знаю, о ком ты говоришь... я видел его... и тебя я уже где-то видел...
   -- Когда ты его видел?..
   -- Вчера... или нет... не знаю... - Петр пожал плечами.
   -- Вообще-то он мне не отец... - сказала девочка низким, не детским голосом и, вскользь глянула на будильник. Стрелки замерли на половине пятого. - Мне сказала об этом сумасшедшая француженка... ты ее не знаешь... раньше она жила в угловом доме... бледная, как поганка, и вечно в трауре. - Описывая незнакомку, девочка ограничивалась отрывочными и бессвязными фразами, в которых, в конце концов, запуталась. - Горло пересохло... пить хочу... наверное, у меня лихорадка... принеси мне воды, у меня сил нет... - Она потянула одеяло и укрыла голые колени.
   Петр встал и пошел по направлению к двери, испытывая какое-то облегчение. По коридору он вышел на улицу и пошел. Пыль уже затвердела и поскрипывала под его ногами. Свернув за угол, он наткнулся на вереницу чьих-то следов.
   "Это же мои следы... или нет?.." - Он ускорил шаг, словно опасаясь погони. Возможно, он не напрасно опасался. Какие-то тени иногда пробегали между домами, спускались по жутко скрипящим лестницам, держась за перила и прыгая через несколько ступеней.
   Он замер. Кто-то окликнул его. Он оглянулся, с трудом удерживаясь, чтобы не побежать. Никого...
   Петр давно потерял из виду следы и уже брел наугад, измученный блужданиями по совершенно пустынным улицам. Дома были похожи и, по всей видимости, необитаемы. Он уже забыл, зачем вышел на улицу и хотел лишь одного - разыскать хоть какое-нибудь укрытие, где он мог бы поспать. К отчаянию примешивались беспокойство и неясный страх. От каждого звука сердце начинало учащенно биться.
   Подняв голову, он увидел уже знакомый дом с террасой. Дверь была не заперта. Девочка лежала на кровати, спрятав голову под подушку и обхватив руками свой портрет с мопсиком на руках.
  -- Ты спишь?.. - спросил он, не узнавая своего голоса. Он говорил медленно и словно помимо воли.
  -- Нет... - Она высунула голову из-под подушки. Минуту или две Петр всматривался в искаженное сном лицо девочки и прислушивался к ее затрудненному дыханию, потом прилег рядом с ней, прикоснувшись к ее руке. Рука была влажная и холодная.
  -- Как ты себя чувствуешь?..
  -- Мне уже лучше... - Девочка села, поджав под себя ноги и сжимая в объятиях свой портрет.
  -- Он приходил?.. - спросил Петр. Увидев опрокинутый стул, он догадался, что здесь произошло.
  -- Да... - отозвалась она. - Это надо было видеть... не представляю, как он меня нашел?..
   Петр промолчал, ограничился сочувственным кивком головы.
  -- Там кто-то есть... - Девочка спряталась за портрет.
  -- Наверное, мышь... их здесь хватает... и моли и прочей мерзости... - Петр отвернулся к стене.
   На стене проявился какой-то рисунок. Возможно, это были трещины в штукатурке или паутина. Нет. Постепенно рисунок обретал глубину, какую-то двоящуюся реальность. Проявилась улица с плоскими и похожими фасадами домов. Улица косо спускалась вниз, на противоположную стену и упиралась в пол, на котором он увидел вереницу неотчетливых следов, частично уже засыпанных пылью. Он обратил внимание на зонтик с ручкой из поддельного перламутра, который лежал у опрокинутого стула. Точно такой же зонтик был у его матери. Следы вели к смутно синеющему окну. Небо было сумрачное, грязно-желтое. Петр невольно зажмурился. Вместо домов напротив темнели лишь развалины...
  -- Смотри, это он...
   Петр подошел к окну.
   Посреди развалин он увидел незнакомца в брезентовом плаще до пят, который рылся в груде битых кирпичей. Незнакомец бегло глянул на Петра, как-то по-детски, беспомощно улыбнулся. В его руках Петр увидел какую-то книгу. Страницы ее пожелтели и высохли настолько, что края крошились у него под пальцами.
   Петр попытался сдвинуться с места, но едва смог пошевелиться. Какое-то оцепенение сковало его тело.
  -- Что с тобой?.. - спросила девочка.
  -- Не знаю... - пробормотал Петр после небольшой паузы, постепенно приходя в себя.
   В дверь кто-то постучал, но так неуверенно.
  -- Он вернулся... - пролепетала девочка испуганно и притиснулась к Петру. - Он так изменился... всегда был такой элегантный и великолепный... а тут, как-то пришел, как бы переодетый, точно для сцены сумасшедшего дома... или он только притворялся безумным?.. - Ее глаза заблестели сквозь слезы. - Я боюсь его...
   -- Не бойся, это ветер...
   Как будто ничего не изменилось. Все тот же тоскливый вид из окна. Петр слегка отстранился и посмотрел на девочку. Хрупкая, как мотылек, она была просто очаровательна в эту минуту. Слегка припухлые губы, широко открытые и странно испуганные глаза, чувственные ямочки на щеках. Все в ней возбуждало желание...
   Он целовал ее руки, нашептывал какие-то смутные обещания. Ласки его становились все более смелыми. Он терял власть над собой и не слышал ее слабые, нежные жалобы...
  

10.

  
   Дверь заскрипела, приоткрылась и сон оборвался...
   Петр провел ладонью по лицу. Минуту или две он лежал, рассеянно вслушиваясь в звуки безлюдной жизни. В траве стрекотали сверчки. Среди стеблей и головок чертополоха летали крапчатые и мохнатые бабочки.
   Так не хотелось вставать и идти, но он все же встал и побрел по краю дороги, прорезанной колеей.
   Вскоре его нагнала подвода, в которой сидел лысый кучер.
   -- Садись, подвезу... - сказал кучер.
   Петр не узнал Каина и сел. Подводу потряхивало. Дорога петляла то вправо, то влево, то возносилась на небо, то падала на самое дно.
   -- Сам-то ты, видно, нездешний?.. откуда будешь?.. - Каин окинул его взглядом.
   -- Из города... - отозвался Петр.
   -- Вот как... а куда путь держишь?..
   -- Как вам сказать... даже не знаю... - Петр потеребил ухо.
   -- Ну да... конечно... иногда мне тоже хочется куда-нибудь уехать... уедешь и не знаешь, что там делать... - Каин задумался...
   Ему вспомнился старик, у которого он жил одно время, пока не приобрел протез и не излечился от своей хромоты. Старик преподавал историю в школе, развлекал детей мифами и химерами. По его теории всякая жизнь заслуживает смерти, потому что питается неправдой и насилием.
   Беда пришла, когда старик меньше всего ее ждал. Как-то ночью он встал по нужде. В темноте он не успел сделать и нескольких шагов, как кто-то преградил ему дорогу. Это была Дора. Он невольно оттолкнул ее от себя. Она немного подалась назад и снова надвинулась на него. Дора висела на потолочном крюке.
   Старик знал, что так и будет, Дора была безумна с рождения, но ее смерть просто потрясла его. Для него это было страшным ударом. После похорон Доры, он заболел, весь изошел поносом и покрылся черными пятнами...
   Каин посмотрел по сторонам и невольно вздохнул.
   -- Климат здесь ужасный... там, дальше, болота... острова и островки... целый архипелаг... а еще дальше пески, как в Нубии... - пробормотал он как бы для себя и, уронив голову на грудь, задремал...
   Некоторое время Петр с любопытством и участием вглядывался в уснувшее лицо Каина, потом разворошил солому, прилег рядом с ним, вытянулся. Спина ныла. Ухо покалывало. Что-то шуршало там, как будто пауки шептались...
   Во сне он перенесся в город. Он шел по заснеженному бульвару, освещенному лишь неверным светом луны, и вслушивался в завывания ночных духов. Свернув за угол, он неожиданно наткнулся на незнакомца в брезентовом плаще до пят.
   -- Ага... вот так встреча... - воскликнул незнакомец.
   Петр испуганно, попятился и побежал. Незнакомец не отставал, гнался за ним по пятам. Обессиленный, запуганный, Петр спрятался под лестницей, поднимающейся на Лысую гору...
   Ветер утих. Он перевел дух. Постепенно он успокоился. Хлопья снега медленно кружили перед ним. В каждой снежинке ему виделась Лиза. Она парила и властвовала над своими отражениями...
   И снова из снежной мути вырос незнакомец в отблескивающем дождевике.
   -- Что вам нужно?.. - спросил Петр с дрожью в голосе.
   Какое-то время незнакомец говорил с ним на разных языках, негромко и как бы доверительно. Речь шла о какой-то книге...
   Не дослушав, Петр вскочил и побежал, боясь оглянуться.
   -- У-уввы-юу... - неслось ему в след. Он заблудился в петляющих улицах старого города. Было еще светло, но уже горели фонари. Наконец он нашел свой дом и постучал в дверь. Он уже перестал надеяться, как вдруг дверь отпахнулась.
   -- Входи... я уже устала ждать тебя...
   Петр вошел, изумленно оглядываясь. Девочка 13 лет, не больше, стриженная, загорелая, мягко и ласково взяла его за руку и повела по лабиринтам коридоров и жутко скрипящих лестниц. Терраса, крытая галерея, альков в облаках, веер, подушки, как будто покрытые пухлым слоем многолетней пыли.
   -- Ты только посмотри, кто к нам пришел...
   -- Кто?.. - Из облаков алькова выглянуло вкрадчивое лицо незнакомца, пугая его все тем же страхом. Петр невольно вскинул руки, попятился и побежал. Ноги его уже не касались пола, а за ним летели гудящие в переулках коридоров сквозняки:
  -- У-уввы-юуу... ха-ха-ха...
  
   Разбудил Петра детский смех. Дети играли на обочине дороги в свои всегдашние игры. Девочки лепили пироги из грязи, мальчики играли в войну, строили крепости и, бросая грязь над головой, изображали разрывы бомб.
   Петр прикрыл глаза ладонью, вспоминая сон.
   Какое-то время дорога тянулась через деревню. Одним концом она упиралась в небо, другим - в перенаселенное кладбище на болоте. Хоронили здесь только зимой, кирками и ломами выдалбливали место для гроба.
   -- Эй, приехали... просыпайся...
   Петр привстал, уставясь на дружелюбно улыбающегося кучера. Он был так похож на отца. На миг Петр снова окунулся в сон. Ему было не больше года, и он передвигался при помощи своих все ощупывающих рук и толчками ног. Он направлялся на террасу, где мать развешивала белье, а отец о чем-то беседовал с незнакомцем в брезентовом плаще и листал какую-то рукопись. Он все еще не мог добраться до террасы, его что-то отвлекало, то заводная кукла со вспоротым животом, то мухи. Он прогонял их и боялся...
   -- Просыпайся, просыпайся... приехали...
   Петр спрыгнул на землю и сморщился от боли. Громыхая и поскрипывая колесами, подвода скрылась за поворотом.
   Все еще морщась от боли, Петр сошел на обочину и сел. Рана на ноге гноилась. Он залепил ее паутиной, смоченной в слюне и подорожником. Кто-то окликнул его. Он оглянулся.
   В зыбкой прозрачности показалась стройная, белокурая фигура, яркая, лучащаяся. Он ждал, когда она приблизится и с таким волнением. Девочка пробежала по воде и вместе с легкой рябью вышла на берег. Вблизи она была уже другая. Босая, стриженная, разрумяненная полуденным солнцем. И она была не одна.
   -- Вот так встреча... просто ф-фантастика... - Эфиоп выронил из глаз пятаки.
   -- Ну и как, нашел ты отца?.. - спросила девочка, подняв глаза. Взгляд быстрый, зоркий, что-то воображающий. - Боже мой, на кого же ты похож... пыль в волосах, трава, сор, мухи...
   Она отталкивала и привлекала его, а голос ее пьянил и туманил.
   -- Эй, куда ты... - догнал Петра ее растерянный шепот.
   У ручья Петр упал ничком в траву, рассмеялся, сам не зная чему. Какое-то время он лежал, стараясь ни о чем не думать...
  

11.

  
   Уже был вечер. Встала луна, какого-то странного оранжевого цвета. Упали тени. На снегу Петр увидел синие ямы, следы зверя. Здесь он потерся о шершавый ствол, осыпалась кора, там, спасаясь от зуда, катался в снегу, мимоходом изранил когтями березку, царапнул мерзлый сугроб, оставил в снегу три глубоких борозды.
   Ветер пробежал по кронам сосен, наполнив их шумом. Вдруг хрустнула ветка. Петр пугливо глянул за спину. И снова он услышал сухой треск и шорох уже впереди. Не раздумывая, он прыгнул в сторону и побежал. Ветки цепляли, вязали его по рукам и ногам. Тяжело дыша, он выбрался на открытое место и упал перед щитом с кричащей надписью: "Стой, запретная зона". - Поодаль виднелись бараки, обнесенные колючей проволокой, вышка охраны. Он понял, что это лагерь, в котором ему предстояло отбывать срок.
   Луна скрылась в облаках. Помедлив, он пополз по своим следам в тайгу. Уже безразличный ко всему он брел по тайге, оставляя за собой неровную бороздку следов. Хотелось лечь и уснуть, но он продолжал идти из какого-то последнего упрямства. Вокруг властвовала безлюдная тьма. Он приостановился и вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног. Очнулся он в берлоге, по всей видимости, не так давно покинутой медведем. Остаток ночи он провел в тревожном ожидании, медведь мог вернуться, но в берлоге было так хорошо. Наконец пришел рассвет. Кто-то окликнул его из сна. Петр приоткрыл веки и затаился. В берлогу заглянул старик в валенках и в телогрейке. Какое-то время он обозревал Петра мутно-серыми, водянистыми глазами. Пожевав губами по обыкновению беззубых стариков и, стряхнув зримое выпроваживающим жестом, он исчез. Пережив несколько неприятных минут, Петр пошел по его следам. Ближе к полудню он наткнулся на кладбище, огороженное от зверей изгородью. Он подлез под жерди и пошел вдоль могил, в надежде найти что-нибудь: яйцо или кусок замерзшего хлеба, но ничего не нашел. Обессиленный он лег, привалившись спиной к могильному камню и неожиданно для самого себя завыл вполголоса. Он выл и не слышал, как из-за крестов вышел старик в валенках, хозяин кладбища, он наблюдал здесь за порядком и рыл могилы, пока на хуторе было, кому умирать. Старик утер слезы и кашлянул. Только теперь Петр увидел его и хотел уйти, но старик заступил ему дорогу.
   -- Вот тебе от меня... - Он покачнулся и попытался повесить Петру на голову ржавый, колючий венчик. Петр уклонился, с подозрением глянул на старика. Лицо, в общем-то, приятное. - Я читал о твоем явлении в книге... - продолжил старик. - Ты пришел вовремя...
   Украшенный венчиком и несколько смущенный Петр шел за стариком по узкой, протоптанной в снегу тропинке. Шли молча. Старик держал в себе какие-то планы. Вскоре они вышли к утопающему в снегах хутору. Залаяла собака.
   -- Цыц... - прикрикнул на нее старик. По сугробу они перешли через забор. Пес проводил их рассеянно-сонным взглядом, зевнул.
   В доме было хорошо, натоплено, приятно было думать о разных мелочах. Старик зажег лампу и заговорил отвыкшим и охрипшим от одиночества голосом:
   -- То, что нам нужно этажом ниже... ты мой гость, а у нас такой закон, все ясно и просто, пока кадку вина до подонков не выпьем, я тебя не отпущу, а вино у меня превосходное... - Старик поднял крышку подпола. Пахнуло сыростью, плесенью. - Пошли, вино нас уже ждет... - Петр подумал, что хуже ему не будет, если он отсидится на хуторе с полусумасшедшим инвалидом, все равно возвращаться было некуда. Уже опьяненный запахом, он, как камень в воду, упал в подпол, где хранилось вино...
   Что было дальше, он помнил смутно...
   Однажды он очнулся. В глазах плавала муть. В мути различились стены, обклеенные газетами, грязные сапоги, растоптанные сандалии, зазубренный серп, телогрейка, какие-то ненужные вещи, зеркало, все обросшее паутиной. Он глянул на свое отражение в зеркале и тихо рассмеялся, и кто-то еще тихо рассмеялся в полутьме, слегка повизгивая.
   -- Кто здесь?.. - спросил он шепотом, но никто не отозвался.
   "Наверное, мыши..." - подумал он сонно и побрел к двери, спотыкаясь о битые горшки и о какие-то проходящие мысли. День ослепил его. Постепенно прояснился совершенно незнакомый ему пейзаж, двор, заросший полынью, обнесенный шатающимся забором. За забором в синей дымке стоял лес. Лето было в разгаре. Тупо улыбаясь, он бессильно опустился на ступеньки и тут же в ужасе подскочил. С жутким жужжанием взмыл рой мух, облепивших мертвого пса. Брезгливо озираясь, он отступил и поспешил прочь по теряющейся в траве тропе, споткнулся о ржавый обруч, глянул на кресты в лучах дымно краснеющего солнца, споткнулся о комья глины и чуть не свалился в вырытую яму.
   -- Ага, очнулся, наконец... а я уже могилу тебе приготовил... - Из могилы высунулось чье-то лицо, покрытое шерстью цвета ржавчины.
   Не разглядев как следует своего ужаса, Петр сорвался с места и побежал, куда глаза глядят, отдавшись во власть духу ветра. Страх обгонял ноги. Насмерть загнанный, он упал под окнами дома на выселках...
   Очнулся он от звуков пения. Он чуть приоткрыл веки. Какой-то неправдоподобный свет лился неизвестно откуда. Он пошире раскрыл глаза. Несколько живых старух жгли свечи и плакали над ним в голос, как это водится на похоронах.
   Низко над гробом пролетела ласточка с криком.
   Петр неловко привстал и спросил с хрипотой в горле:
   -- Что здесь, собственно говоря, происходит?..
   Пока он, усмехаясь про себя, развязывал узлы на тесьме, которой старухи спутали ему ноги, их и след простыл. Сберегая в себе веселость, Петр вышел на петляющую меж сопок дорогу и пошел. У Медвежьей сопки к нему привязался рыжий пес. Они шли бок о бок, но странно, Петру казалось, что пес ведет его. Дорога круто повернула вниз. За поворотом дороги Петра поджидала стая собак. Волоча за собой собак и теряя одежду, какая была на нем, Петр устремился к ближайшему дереву. Собаки окружили дерево, как оградой обнесли. Прошел час или два. Рассеянно поглядывая вниз, Петр изучал тонкости устройства собачьего государства. Прошел еще час. Отчаянно хотелось спать и есть. Петр устроился на двугорбом суку и попытался задремать. Вдруг собаки, как по команде, снялись с места и исчезли. Петр недоумевал. Что за чудо? Он выждал несколько минут, осторожно спустился вниз и пошел, стараясь держаться поближе к деревьям. Вскоре он наткнулся на следы недавней расправы и понял, кто спас его. На земле валялись непрочитанные письма, газеты, чуть поодаль лежала кожаная сумка и клочья одежды. Петр прихватил сумку и, затравленно озираясь, побежал по дороге. К вечеру дорога привела его в небольшой городок. О таких городках говорят: две горы, две тюрьмы, посредине баня. Петр расположился в сквере у бани, рядом с городским идолом, и, поставив у ног подходящую жестянку, завыл. С некоторых пор он зарабатывал себе на жизнь этим искусством. Редко кто из горожан останавливался около него, и еще реже они бросали в жестянку монетки.
   -- Ага, вон он... хватайте его... - тонким, рвущимся голосом закричал кто-то. В ту же минуту несколько лиц, закутанных в простыни, окружили его. Петр слегка смутился. В крайнем изумлении разглядывал он эти странные фигуры в простынях, сошедшие к нему из нездешних небес, и изумился еще больше, когда они стали обшаривать его с головы до ног.
   -- Ничего нет...
   -- Странно...
   -- Что все это значит?.. - спросил он, пытаясь вмешаться в происходящее и убедить небожителей, что он тоже не простой человек.
   -- И он еще спрашивает... подлый вор... - сказал небожитель с козлиной бородой.
   -- Положительно, мне это нравится... хотя ваши голословные обвинения нуждаются в доказательствах...
   -- Ты что из себя изображаешь?.. - закричал другой небожитель с багровым лицом.
   -- Приятно иметь дело с интеллигентными людьми... - пробормотал Петр, прикрываясь проржавевшим тазиком, как щитом. Жест вызвал приступ злого веселья у небожителей.
   -- Надо его связать и позвать участкового, пусть он с ним разбирается...
   -- Да что там с ним разбираться... - танцуя на камнях, босые небожители схватили его под руки и проследовали за баню. Не успел Петр опомниться, как уже барахтался в топком омуте. Руками разгоняя муть, он выбрался на берег, шатаясь, как пьяный, только руки поднял, чтобы выжать волосы, и вдруг услышал, крик вороны:
   -- Кар-кар... - Он попятился, споткнулся о корягу и снова очутился в воде, а напугавшая его ворона, повисла на ветке над его головой. Она разглядывала его с каким-то даже ехидством. Обещая горожанам потоп (что и сбылось неделю спустя, городок залило ливнем и потоком воды снесло идола с площади, невинную жертву и несколько бараков, в которых, кроме крыс, никто не жил), Петр развел костер, смыл с одежды тину, обсох и пошел дальше.
   Впереди петляла дорога, путь во все миры. По колее можно было идти даже с закрытыми глазами. Он шел, по привычке что-то подвывая себе под нос. Неожиданно солнце затмилось. В поднявшемся облаке пыли Петр расслышал странный приближающийся шум. Он отпрянул в сторону и все-таки попал под колесо повозки. Повозка не остановилась. Правил повозкой господин подозрительного вида с недовольным выражением лица.

12.

  
   Дали померкли.
   Через дали Пан гнал свое пестрое стадо. Сам он сидел на черной корове. Пан подгонял ее пятками и трубил в рог...
   Поравнявшись с Петром, Пан сполз с коровы.
  -- Рад тебя видеть... похоже, что отца ты так и не нашел?..
  -- Нет...
  -- Может быть, он скрывается в ските на болотах...
  -- Где это?..
  -- Да, тут, не далеко... - Пан прилег в траву. Она манила упасть и уснуть. Переливчатым хором пели птицы, журчал ручей, навевая дрему.
   В чаще хрипло закричала ворона.
   Пан приоткрыл веки, будто свинцовые. Все еще длился сон, в котором он был и шуршащей осокой, и журчащей водой, и птицей, перелетающей с ветки на ветку...
   -- Кар-кар... - хрипло прокричала ворона и рассмеялась.
   Пан привстал. Он не поверил своим ушам.
  -- Боже мой, Сарра вернулась... - пробормотал он и кинулся в чащу.
   Петр проводил его взглядом, лег и тут же привстал, увидев Мольера. В руках у него был чемодан с ржавыми углами.
   -- Ну и день у меня выдался... - заговорил Мольер. - Не день, а какой-то кошмар...
   -- Я подумал, что вы бродячий торговец...
   -- А я и есть бродячий торговец... правда, в чемодане у меня не иголки, нитки, платки, бусы, духи и прочая мишура, а пьесы...
   -- Нет, правда... вы очень на него похожи... я был тогда еще совсем маленьким... он завел меня на какой-то пустырь и велел ждать его... жуткое было место, я не выдержал и побежал... я бежал, пока не заблудился... утром меня нашли... а старика арестовали... в его чемодане нашли вещи пропавших детей...
   -- Так ты нашел своего отца?.. - Мольер снял очки и стал протирать их.
   -- Нет еще...
   -- Хочешь, я буду твоим отцом?.. а?.. - Мольер ущипнул себя за ухо и, слегка выпятив нижнюю губу, выжидательно посмотрел на Петра.
   -- Я не знаю... - Петр покраснел.
   -- Ну, как знаешь...
   Мольер ушел.
   Петр лег у ручья, собирающего гаснущие в воде отблески вечера.
   Меж деревьями скользнула бледная тень. Ближе, ближе. Веки его затрепетали, когда он увидел девочку 13 лет, украшенную маргаритками. Каждое ее движение пело, переливалось в жаркую тайну. Она провела ладонью по его щеке и, смеясь, упала в пламенеющую траву, маня за собой...
   -- Блейк... Блейк...
   Послышался собачий лай. Мелькнувший сон оборвался и снова длился уже в других декорациях, как в театре, где все подстроено.
   Увидев девочку 13 лет, украшенную маргаритками, Петр встал и, почти не осознавая себя, пошел к ней. Неожиданно кто-то толкнул его в спину.
   -- Фу, Блейк... фу... отойди... ты живой... - Девочка склонилась над Петром. Он не открывал глаз, притворялся мертвым. Он хотел продлить наслаждение, снова почувствовать тепло ее горячей ладошки, которой она уже заслонилась и улыбнулась. Вся красота, спящая в ней, открылась в этой улыбке.
   Пес отбежал. Он уже катался в траве поодаль.
   -- Блейк, ко мне...
   Пес подбежал, закружился колесом вокруг девочки, заглядывая ей в лицо.
   -- Фу, фу... успокойся, совсем с ума сошел... - Она оттолкнула пса гладкой, круглой коленкой, вскользь глянула на Петра... - Да у тебя кровь...
   -- Где?.. пустяки, царапина... - пробормотал Петр, пересиливая саднящую боль. Лицо его выражало и отчаяние и деланную веселость. Ему казалось, что он все еще видит сон, и он говорил, как во сне, ломким голосом, тут же все забывая.
   Пес ткнулся ему в пах. Он боязливо улыбнулся, погладил загривок пса.
  -- Не бойся, Блейк только с виду такой страшный... тебя как зовут?..
  -- Петр...
  -- А меня Юлия... пошли... - Девочка потянула Петра за собой.
   Какое-то время они шли вдоль ручья. Тихо плескалась вода. Она полировала камни. Тропинка свернула в сторону и повела в сонную, смутно-зеленоватую, изменчиво колышущуюся глубь леса...
   Спустя час Петр уже спал, покачивался в волнах блаженства и изумления...
  
   -- Тюль-и... тюль-и...
   Петр приоткрыл веки, не понимая, где он. Вертишейка качалась на ветке, пытаясь заглянуть в окно. Он невольно улыбнулся и привстал, изумленно оглядываясь. Кровать была слишком широкая для него одного. Над кроватью поблескивал портрет какого-то старика и девочки. В комнате царили тени. Они сплетались с узорами из прутьев решетки, подрагивали на полу, укрытом персидским ковром, и на стенах, затянутых гобеленами с изображениями птиц и орнаментов. Он откинул одеяло из верблюжьего волоса. Какое-то время он сидел, свесив босые ноги, и пытался вспомнить, что он делал перед тем как заснуть, читал ли Гофмана или охотился на рыжих муравьев. Увидев герани в горшках, он вспомнил, что среди ночи вставал, и не найдя ночного горшка, пописал в цветы. Он невольно оглянулся на неплотно прикрытую стеклянную дверь, которая выходила на террасу. Ему почудилось, что кто-то смотрит на него сквозь стекла. Мелькнула бледная тень. Он заволновался от мыслей и на цыпочках подкрался к двери. Дверь покачивалась, поскрипывала. В саду под навесом он увидел накрытый стол, за которым неподвижно и чинно сидели гости, как статуи с неопределенными очертаниями, покрытые пухлым слоем многолетней пыли.
   "Может быть, мне все это снится?.." - подумал он и, оглядываясь, вышел на террасу.
   -- Ха-ха-ха... Блейк, Блейк...
   Юлия отделилась от ствола яблони и полетела, смеясь, любуясь цветами. Замерла, превратилась в камень, фыркнула, приподняла острое плечико и полетела дальше в глубь сада. Она перелетала от дерева к дереву, словно на крыльях.
   -- Эй, ты уже проснулся... ау, ты меня слышишь?.. - пригнув голову и заслонив ладонью глаза, она уже поднималась по ступеням...
   Петр вернулся в комнату. Шорох. Смех. Радостно раскрасневшаяся, Юлия протиснулась в щель двери. На голове венчик мелких, ослепительно белых цветов в каплях росы. Лицо вытянутое, тонко очерченное, носик облупленный, обгоревший на солнце. Глаза огромные.
  -- Как ты себя чувствуешь?..
  -- Хорошо... - Петр потупился.
  -- А я чувствую себя совершенно разбитой, как будто я всю ночь путешествовала... с тобой... да, да, с тобой... что ты на меня так смотришь?..
  -- Кто эти гости?.. - спросил Петр.
  -- Так ты их уже видел?.. это друзья дома... - Юлия слегка нахмурилась.
  -- Какие-то они ненастоящие...
  -- Так и есть...
  -- Мне здесь все кажется странным...
  -- И я?.. - Юлия склонилась, тронула окровавленную повязку на его ноге.
  -- Больно?..
   Она отдернула руку.
   В комнату вошла незнакомка.
  -- Это моя тетя... - Юлия змейкой обвилась вокруг девы, поцеловала ее и исчезла.
   -- Бесподобная комедиантка... и совершенно не умеет держать себя в руках... - Дева улыбнулась Петру, обмыла и перевязала рану на его ноге. - До свадьбы заживет...
   Дева вышла и в ту же минуту дверь по-птичьи скрипнула, приоткрылась.
  -- Можно... - Юлия вошла на цыпочках. - А я про тебя все знаю... - Она откинула голову, слегка оттопырила нижнюю губу. Петр понял, что она заглядывала в его вещи.
  -- Ты читала мой дневник?.. - спросил он.
  -- Нет... то есть да... я подумала, что... я... я не нарочно... - Юлия неуверенно улыбнулась.
  -- Ну да, конечно...
  -- Прости мое любопытство... - Юлия закусила губу, неожиданно спросила: - Ты ее любишь?..
  -- Кого?.. - Петр почувствовал, как предательская дрожь поползла вниз по спине.
  -- Ха-ха... что ты на меня так смотришь?.. от такого взгляда молоко скисает... смотри-смотри, даже кот обходит тебя стороной... странно, да?.. - Она хихикнула, переплела свои тонкие пальчики. - Это из-за нее ты скрипел зубами во сне?.. Боже ты мой, совсем забыла... - Юлия перелетела комнату на своих прозрачных крылышках и исчезла за дверью...
   За окном послышался странный шум. Петр выглянул в окно и увидел уже знакомого ему мопсика. На нем была все та же заплатанная жилетка и красный бант. Он шел как бы на цыпочках, нелепо задирая ноги и обходя крошечных цыплят, среди которых царила паника. Отчаянно пища, они переносились с места на место, как будто кто-то рассыпал их пригоршнями. Ошалевший от крика, мопсик запрыгнул в чемодан, который под его тяжестью опрокинулся и захлопнулся...
   Столпотворение завершилось. Несколько девочек собрали цыплят в плетеную корзину.
  -- Одна, две, три... - Петр перестал считать. Их было столько, сколько дней в неделе и все они были совершенно одинаково одеты: в коротких суконных платьях и в сандалиях из сыромятной кожи, как многократно повторенные чередой зеркал отражения.
   Петр прикрыл глаза ладонью...
   Его удивил и испугал странный свет, лившийся с террасы. Такой свет он видел в одном из своих снов. Он встал, закрыл дверь и задвинул щеколду. Облегченно вздохнув, он сел на край кровати. Веки слипались, но он не решился снова заснуть. Он боялся заснуть и не проснуться...
   Сердце у него оборвалось и мурашки побежали по коже, когда Юлия заглянула в окно и заговорила, не глядя на него.
  -- Тебе здесь нельзя оставаться... скоро придет старик, а он не любит посторонних...
  -- Кто придет?.. - переспросил Петр.
  -- Старик... если он вдруг наткнется на тебя, то ты пропал... ха-ха-ха... не бойся, не такой уж он и страшный, как сам о себе думает... правда, на вид он как будто не совсем нормальный...
  -- Это он?.. - Петр посмотрел на портрет старика, висящий над кроватью.
  -- Ага...
  -- Я где-то уже его видел...
  -- Может быть, он похож на твоего отца?..
  -- Что?.. - Петр сглотнул комок в горле и, испытывая необъяснимую тревогу, посмотрел на девочку. Она явно насмехалась над ним.
  -- Я знаю, где тебе нужно его искать...
  -- Где?..
  -- Здесь ты его не найдешь... иди в скит на болотах...
   В наступившей вдруг тишине Петр услышал шаги. Шурша складками и рюшами, террасу пересекла дева неопределенного возраста в нелепом, старомодном платье и в очках с круглыми стеклами.
  -- Кто это?.. - спросил Петр.
  -- Это моя бабушка...
  -- Вид у нее странный...
  -- Ей, наверное, лет сто... в этих очках она всех видит насквозь... она не снимает их даже на ночь...
  -- Почему?..
  -- Не знаю... от меня что-то скрывают... в этом доме что-то творится, не знаю что... тсс... слышишь, какая странная тишина... - Юлия слегка вздрогнула. - Мне пора... я должна идти...
  -- Ты чего-то боишься?..
  -- Нет... не знаю... это даже трудно объяснить... кошмары мне не снятся, но когда я просыпаюсь, мне чудится, что вокруг все чужое, настолько чужое, что в ужасе я начинаю задыхаться...
   Сотрясаясь и дергаясь, к ограде подъехал черный лимузин, напоминающий катафалк. Из лимузина вышел худощавый старик в сапогах и в наглухо застегнутом двубортном кителе.
   -- Это он... уходи... - заикаясь, прошептала девочка. Ее била дрожь.
   Петр оделся и вышел на террасу. Под навесом он увидел накрытый к ужину стол и гостей. Они сидели все в тех же позах, неподвижно и чинно, женщины и мужчины в одинаковых костюмах и галстуках, точно восковые куклы, и глядели куда-то в пространство. Петр прошел на цыпочках мимо них и дальше, через сад, уже полный сумеречных теней...
   Через минуту Петр был уже за оградой. Прежде чем уйти, он еще раз обернулся. Юлия стояла на террасе и смотрела на него. Невзрачная, маленькая, светловолосая, с худощавым, вытянутым лицом и серыми, печальными глазами. Руки у нее были тонкие и какие-то безжизненные, и платье висело на ее острых плечах, как чужое. Петр помахал ей рукой и она исчезла. Странно, но издали дом показался ему безлюдным и запертым. Петр нерешительно потоптался на месте, попытался вспомнить, но так и не вспомнил название виллы, выбитое на медной дощечке у входа...
  

13.

  
   Петляя по болоту, дорога вывела Петра к озеру. На берегу он увидел несколько домов, наполненных сквозняками. Это и был скит.
   Между домами почудилось движение. Из темноты выходили девочки в коротких суконных платьях и в сандалиях из сыромятной кожи. Одна, другая, третья. Почти тотчас же он узнал их. Он уже видел их на вилле. У полузатопленной лодки они затаились, послушно выжидая, каждая на своем месте.
   Стоило ему привстать и они исчезли. Осталась лишь Юлия, о которой он давно забыл думать. Она стояла в воде. Вода едва доходила ей до щиколоток.
   -- Что ты здесь делаешь?.. - спросил Петр.
   -- Это не так просто объяснить... - Юлия глянула по сторонам. - Ты ничего странного или подозрительного не заметил?..
   -- Нет... а что?..
   -- Ничего... пошли в дом... - Юлия улыбнулась и ее несколько скучноватое от какой-то усталости или грусти лицо осветилось.
   Прежде чем войти в дом, Петр оглянулся. С крыльца открывался вид на озеро. Прикрыв за собой дверь, он вошел в комнату.
   Комната была почти пустая с низким потолком. Под потолком висел гамак.
   -- Он все-таки ушел... - Юлия сидела на полу у стены, поджав под себя ноги и опустив голову. Когда Петр вошел, она подняла голову. - Может быть, он еще придет?.. а?.. как ты думаешь?..
   -- Не знаю, о ком ты говоришь...
   -- Это его плащ... можешь им пользоваться...
   На стуле у окна Петр увидел брезентовый плащ, который был весь покрыт птичьими перьями и пометом.
   -- Он мне был как отец... он из города, впутался там в какую-то неприятную историю, даже пережил смерть, но остался живым... и теперь он не может постареть, но ногти и волосы у него растут даже быстрее, чем у меня... он жил здесь и писал книгу... и для меня он оставил одну из пустых историй, говорит, надо немного выждать, пока муть осядет и накопится осадок на дне моей души, так называемый, запас прошлого... прежний мой отец тоже был писателем... у меня было три отца и ни одной матери... я даже писала самой себе письма от ее имени, чтобы для всех у меня была мать... - Встав перед зеркалом, девочка сколола волосы, стала пудрить лицо, так осторожно, как будто она боялась пораниться. - А у тебя есть мать?.. - спросила она, обернувшись. Петр невольно вздрогнул. Она что-то сделала с собой и стала похожа на его мать...
   -- Куда ты?.. - спросил он с дрожью в голосе и, шагнув за ней, наткнулся на стену...
   Он лежал в гамаке в тяжелом и глубоком забытье. Все еще шел вчерашний дождь. Какое-то время он лежал, пытаясь понять, где он и что существует на самом деле, а что лишь правдоподобная реальность.
   В темноте метались и попискивали летучие мыши, пели сверчки.
   Петр встал и зажег лампу. На стене и на потолке постепенно проявились какие-то рисунки. Он вспомнил, что уже видел точно такие же рисунки в чемодане отца, который мать спрятала, после его исчезновения.
   "Отец был здесь..." - подумал он. Подступил комок к горлу, как во сне, в котором он умер и увидел плачущего отца у своего гроба.
   Ночь Петр провел в ските, в смутной надежде на хорошую погоду. Лишь к утру небо очистилось от туч, и он вышел на дорогу...
   Было уже темно, когда между сопками показались огни станции.
   Через час к платформе, тяжело дыша, подполз поезд...
  

14.

  
   Стрелки на часах Башни замерли на половине пятого.
   Погладив морду сфинкса, охраняющего вход в сквер, Петр перебежал трамвайные рельсы и скользнул в арку.
   Путаясь в ключах, он открыл дверь и вошел в сумерки прихожей.
   В доме было тихо. Он прошел в комнату матери. Его блуждающий взгляд скользнул по стенам и остановился, наткнувшись на шкаф, на котором пылился чемодан. Точно такой же чемодан он видел на вилле.
   Час или два Петр рылся в бумагах отца, пытаясь раскрыть тайну его исчезновения. Письма, записки, рисунки натурщицы у окна в студии, у пианино, в саду, обнаженное, смугло-шелковистое точеное тело, одно, другое, третье, какие-то квитанции...
   В прихожей послышался шум. Петр поспешно собрал бумаги в чемодан, с трудом запер его и сунул под кровать.
   В комнату заглянула мать. На ней было вечернее платье, в ушах серьги с тремя агатовыми глазками.
   -- Ну, наконец-то явился... и где ты был?..
   -- Я же оставил записку...
   -- Какую записку?..
   Порыв ветра распахнул створку окна. Взмыл выпавший из чемодана лист бумаги и опустился к ногам Норы. Она подняла его.
  -- Это же страница из этой проклятой книги...
   Нора с недоверием следила за превращениями текста, написанного разными чернилами. Текст менялся, изображая и показывая происходящее как бы на заднем плане.
   Всплыла история Романа и Серафимы.
   Нора отвернулась и уперлась взглядом в стену, но и там проступил текст, превращая стену в страницу книги. Она обратила внимание приписку на полях с характерным обратным наклоном и завитушками.
   Текст заслонило лицо сына.
   -- Не знаю я, где твой отец... - Нора устало опустилась на край кровати. - Мне кажется, он был болен... у него и раньше бывали приступы, нечто вроде потери ориентации... он исчезал на несколько дней и также неожиданно появлялся... я могла только догадываться, где он был... потом это случилось... умерла Серафима... я знала ее едва-едва... видела как-то в театре... блеклое, продолговатое личико, зеленые глаза... она была беременна на седьмом месяце... пыталась покончить с собой... вспорола себе живот ножницами и умерла от заражения крови, но девочку спасли... по городу поползли слухи... все эти подробности... ужасно... как-то я пришла поздно, лампа коптила, начинала гаснуть... по радио передавали последние известия... он спал, не раздеваясь, лежал лицом к стене... во сне он стонал, вздрагивал... когда я стала снимать с него ботинки, он проснулся, сел, опустив голову... он прятал лицо и глаза... такой несчастный... что-то во мне дрогнуло... я заговорила о каких-то пустяках, чтобы как-то подбодрить его... не знаю, слышал ли он меня... смотрю, он встал и пошел куда-то... ноги плохо слушались его... каждый шаг стоил ему усилий... помню, как я испугалась, не смогла скрыть свой страх, когда он, полистав какую-то книгу, вдруг заговорил об этой девочке... я успела понять только, что девочка была как бы невинной жертвой... во всем виновата эта проклятая книга... потом... все так запуталось... - Нора хрустнула пальцами и улыбнулась как-то по-детски, улыбкой виноватого ребенка. - Он попал под подозрение... и не только он... даже меня допрашивали... я была просто в отчаянии... не у кого было спросить ни совета, ни поддержки, ни защиты... твой отец исчез, у моего отца был тяжелый приступ астмы... я должна была сама на что-то решиться... на свой страх и риск я рассказала следователю об этой книге, за что потом горько поплатилась... вся эта история выглядела настолько нелепо, что следователь долго не мог в нее поверить... такой, с острым носом и бледным лицом, руки маленькие, как у женщины, а голос, как у сирены... в конце концов он поверил и попытался представить все дело, как заговор против законно существующей власти... мне кажется, мысль о заговоре, в определенном смысле, доставляла ему удовольствие... и пошло цепляться одно за другое... такой поднялся шум, столько проклятий обрушилось на мою голову... эти непрерывные телефонные звонки среди ночи, ты их, конечно, тоже помнишь... в трубке ни слова, лишь шорохи и гудение... ах, что ты хочешь... таковы люди... все время мне нужно было держаться очень осторожно и оглядываться по сторонам, а я вела себя так неосмотрительно... они ведь приставили ко мне агентов... и я... я... - Нора провела ослабевшей рукой по лицу, как бы отгоняя воспоминания.
   Петр испугался молчания матери и своих мыслей. Схватив чемодан, он выбежал из комнаты...
  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.

  
  
   Блуждая по городу, Петр неожиданно вышел к мрачному зданию, окруженному голыми деревьями. Листву съела тополиная моль.
   Помедлив, Петр поднялся на терраску и наткнулся на кресло, в котором дремал старик в жилете с землисто-серым лицом. Это был известный сценарист. После того как на него было совершено покушение, он не выходил из дома. Пуля повредила ему позвоночник и что-то еще.
   -- Опять оскандалился... - дернув носом, заговорил писатель тонким плаксивым голосом. - Старый, детский порок... и на редкость болезненный... а ты кто?.. понимаю... секрет... - Он оторвал присохшую к губам папиросу и застрял взглядом в каких-то далях. Лицо вполне заурядное, ничего особенного, пугающего. - Что молчишь?.. язык проглотил?.. - Он захлопнул книгу собственного сочинения, собравшую в себя горстку воспоминаний о тех женщинах, с которыми он просыпался в одной кровати в комнате этого дома-улья, прежде принадлежавшего одной еврейской семье. - Я знаю, ты племянник этой вечно почти влюбленной ветреницы... как же ее зовут?.. - На какое-то время писатель впал в забытье. Колени его раздвинулись и книга упала на пол лицом вниз. На звук откуда-то появился грустный мопсик с красным бантом и в заплатанной жилетке. Обнюхав книгу, он заскулил...
   -- Ага, явился, наконец... - Писатель долго кряхтел и кренился, прежде чем выбрался из кресла. - Помоги мне... - Петр поднял книгу. - Вся моя жизнь уместилась в этой книге... - Пришептывая и присвистывая, старик скрылся за дверью вместе с грустным мопсиком. Он так и не вспомнил имя ветреницы. Чем-то она была так похожа на Розу, его жену. Когда Роза умерла, он долго не мог и не хотел верить в ее смерть.
   Побродив по комнате, писатель снова вышел на терраску подышать вечерним воздухом.
   Петр уже ушел.
   Внизу в ржавой инвалидной коляске дремал старик в валенках, обложенный подушками, которому было 100 лет, не меньше. Иногда его оставляли под окнами на всю ночь, чтобы не таскаться с ним туда-сюда.
   "Точная моя копия... никому не нужный полутруп..."
   Писатель сел в кресло и задремал. Жизнь едва угадывалась в нем. Со всех сторон его окружали призрачные видения разного возраста, мужчины, женщины, дети. Среди видений и зарослей цветущих гераней проявилась и фигура Розы. Она была в трауре, только что похоронила своего отца. Ей было не больше 13 лет. Тонконогая, в ореоле вязкой духоты, как будто припорошенная пылью она прошла мимо, даже не заметив его.
   После смерти Розы он так и не женился, жил один, лишь бумага выслушивала его долгие и подробные исповеди, слегка приукрашенные. Испытывая какое-то щемящее чувство, писатель поднял голову. Роза смотрела на него со стены, лицо восторженное и бледное. Какой-то случайный фотограф запечатлел ее на фоне унылого пейзажа. Всю жизнь он помнил ее именно такой.
   Писатель полистал рукопись, написанную разными чернилами с приписками на полях.
   Воцарилась странная тишина.
   Он вытер потное лицо и шею, было невыносимо душно, и обвел комнату взглядом.
   "Как в преисподней... и часы остановились..." - Дописав незаконченный абзац, он задумался, потом снова склонился над столом. Он исписал уже несколько страниц, отрываясь от рукописи лишь затем, чтобы заглянуть в какую-нибудь из пыльных книг, стоящих на этажерке, в которых он минуту или две рылся, бегло листая.
   Зашумела листва. Начался дождь.
   Писатель вытянул ноги и перечитал написанное. Какое-то время он сидел, сгорбившись, и прислушивался. У него было такое чувство, будто кто-то подглядывает за ним. Он встал и, шаркая домашними сандалиями, подошел к двери. Дверь была закрыта на задвижку.
   -- И что мы будем делать с тобой?.. - спросил он мопсика, медленно расстегивая рубашку. - Ничего... - Тяжело дыша, с видом крайнего изнеможения он лег на кушетку и попытался успокоиться и уснуть. Лучше стареть во сне, чем наяву. Он лежал, утонув головой в подушке, вдруг привстал и сел, свесив голые ноги. Какая-то мысль подняла его и вызвала дрожь. Он подошел к окну, выходящему на улицу. Внизу на карнизе стояли яркие цветы в горшках и пустая птичья клетка.
   -- А птичка-то улетела... - с горькой гримасой пробормотал он и увидел девочку со скрипкой. По всей видимости, она только что проснулась. На еще щеке отпечатался рисунок складок подушки. В сонном оцепенении девочка смотрела на пустую клетку.
   -- Ну вот... похоже, не мне одному довелось узнать, что такое отчаяние... - подумал он вслух. Слова прозвучали как-то неубедительно. С какой-то обреченностью он обвел взглядом стену с узкими окнами в решетках и с железными воротами, заляпанными грязью. Мелкая морось сыпалась на ряд оцепенелых тополей, укрывающих тюрьму от взглядов случайных прохожих.
   Ворота ржаво заскрипели и распахнулись. Из темноты, стреляя и гремя помятыми крыльями, выехал черный лимузин.
   "Интересно, как бы я чувствовал себя там... наверное, исповедался бы после первого же допроса... чтобы успокоить совесть..." - Он закрыл глаза. Он не переносил боли и терялся при виде человека в форме, сознавая свою полную перед ним беспомощность.
   Небо постепенно багровело. Вечер был какой-то зловещий.
   -- Какой сегодня день, четверг или пятница?.. - Закружилась голова и он присел на угол кушетки, потом лег, скрестив руки на груди. Так он лежал около часа, то уносясь в свои грезы, то возвращаясь.
   Часы на башне пробили половину девятого. Из-за реки донеслись звуки музыки. Обычно в это время в парке на летней сцене играл духовой оркестр. Он встал и пошел по лестнице вниз. В вестибюле он приостановился и после минутного замешательства толкнул дверь коморки, в которой ютился вахтер.
   Вахтер с недоумением уставился на писателя. Он поливал цветы. В комнате пахло затхлостью и мышами.
   -- Роза не приходила?.. - спросил писатель.
   -- Не было... - подтвердил вахтер, маленький, худой, с длинным и острым носом. Собираясь зажечь лампу, он рукой ощупал карманы в поисках спичек и сел, широко расставив ноги.
   -- Погода переменится... кости ноют... я сырость костями чувствую...
   Вахтер ничего не сказал, только побледнел и улыбнулся. Он смотрел на писателя, как зачарованный. Уже много лет он читал его книги, пытаясь составить из чужих слов свою книгу. Каждый день он просыпался в пять утра, как Толстой, и садился за стол упражняться. Спустя час или два он в отчаянии рвал написанное. Слова были какие-то неповоротливые, когда он их переставлял, и ложились на бумагу как на плаху.
   Почувствовав удушье, писатель вышел, путаясь в сетях кошмара и наталкиваясь в темноте на какие-то вещи. Он поднялся по лестнице в свою комнату и, не зажигая лампу, лег.
   Дверь, выходящая на террасу, неожиданно приоткрылась. В комнату вошел незнакомец, остриженный под машинку с детскими чертами лица. Он стоял под свисающей с потолка лампой, засунув руки в карманы промокшего плаща, и разглядывал стены, с таким видом, как будто, кроме него в комнате никого не было, потом придвинул к кушетке стул и сел, широко раздвинув ноги. С него текло ручьем. На полу уже собралась лужа.
  -- Что вам угодно?.. - спросил его писатель, после недолгого замешательства.
  -- Книга... - сказал незнакомец.
  -- Какая книга?.. здесь много книг... - Писатель прикрутил коптящую лампу...
   Незнакомец по-прежнему сидел у кушетки, глядя в потолок и прислушиваясь к шуму на улице. Из ворот тюрьмы выехал грузовик, после чего ворота с ржавым скрежетом захлопнулись.
   -- Вы знаете, о чем идет речь... - Незнакомец встал. - Будет лучше, если вы скажете, где она... не вынуждайте меня переворачивать здесь все вверх дном...
   -- Переворачивайте, я никуда не тороплюсь...
   Незнакомец склонился к писателю. Его глаза серые и влажные ничего не выражали
   -- У меня приказ...
   -- Обыскивайте, только вы ничего не найдете... я догадываюсь, что вы ищите, слышал какие-то разговоры об этой книге... говорят, что даже ее копия обладает силой... люди сами не знают, что говорят... и боятся они не книги, а своего страха перед ней... не следует придавать ей важность, которой у нее нет... сознаюсь, видел я эту книгу... даже читал, и что?.. да ничего... никаких тайн она не раскрывает... я не нашел там ничего, кроме обычных сообщений о давно известных фактах, о том, что и так все знают или догадываются...
   -- Вы знаете, что это не так... - Незнакомец закусил губы, потом улыбнулся.
   -- Нет, все это вздор, чепуха... я прекрасно знаю только то, что город просто кишит безумцами, на которых дождь как-то странно действует... на меня дождь тоже действует угнетающе... я слепну... - Писатель понизил голос. - Вам не кажется, что в этих словах скрыт ужасный смысл... вся наша жизнь - это сплошное безумие... но герой должен быть разумен...
   -- А вы герой?.. - Голос незнакомца изменился. Он стал неприятным и странным, как и его улыбка.
   -- Нет... это даже не смешно... я не герой, я человек, похожий на человека и ничем не отличаюсь от человека... и я так же безумен, как и все... и так же неприятен... правда, я писатель... - Писатель заулыбался, не в силах подавить охватившее его на миг неприятное чувство.
   Незнакомец провел быстрый и тщательный обыск. Один за другим он выдвинул ящики стола, рассыпая по полу какой-то разноцветный хлам, бумаги, распорол подушки на кушетке, заглянул в шкаф, перерыл книги на этажерке.
   -- Ничего... - пробормотал он. Однако разочарования он не испытывал.
   На террасе послышался шум, шаги. Залаял мопсик.
   -- Мне нужно идти... - Сунув руки в карманы плаща, незнакомец вышел на террасу и исчез.
   -- Боже мой, ну что за люди... - Писатель развел руками и стал наводить порядок на столе: убрал бумаги в ящик стола, вытер пол, потом обошел комнату, думая о книге и о странной судьбе тех, кто, так или иначе, имел к ней отношение.
   "Осталось только лечь в гроб и ждать смерти... или уехать куда-нибудь... вокзал рядом, взять билет до конечной станции и..." - Писатель подошел к окну. Он стоял, глядя на спящий под дождем город. Стена тюрьмы поплыла у него перед глазами. Чувствуя, что задыхается, он неловко распахнул окно. На пол посыпался град осколков, из которых на него смотрела Роза. На мгновение в комнате воцарилась тишина, лишь откуда-то из этажей доносились звуки радио. Передавали последние известия.
   Писатель закрыл глаза и стал негромко молиться...
   Когда писатель открыл глаза, уже близился рассвет. Все обесцветилось, стало иным, незнакомым, как будто он попал в другой город. В этой серости было что-то тоскливо-безнадежное и его снова охватило отчаяние, подтолкнув ближе к окну, еще ближе. Его охватил ужас и жалость к себе, но он надвинулся на подоконник и еще нерешительно высунулся из окна, перевесился. Бросились в глаза незначительные мелочи: муха, застрявшая в паутине, какой-то мелкий сор, царапины, трещинки...
   Последнее, что он услышал - это хлопанье крыльев и шумный вздох облегчения...
  

2.

  
   С визгом и скрежетом в сумерки улицы вполз трамвай и Петр очнулся. Где-то далеко синело окно. В сини сонливо колыхались пушистые овалы листьев, обведенные сухой каймой, меж которыми катился диск луны. В комнате было душно, как в склепе. Сонно потягиваясь, Петр встал. Голова закружилась, он попятился и наткнулся на шкаф, перегораживающий комнату. Тихо смеясь и потирая лоб, он опустился на кровать.
   Заиграл гимн и запоздало шесть раз прохрипели часы.
   Петр откинулся на подушку. В полусне, в неясной тусклости увиделся дом на сваях, в котором он жил до 13 лет. После смерти матери он переехал к тетке.
   Дом стоял в конце улицы, спускающейся с Лысой Горы к Чертову острову. Река, как змея, обвивала остров и исчезала в бессвязном хаосе облаков и далей неба. Вспомнилась душная, тесная комнатка с зеленоватыми обоями, скудно обставленная: венская этажерка с выстроенными по ранжиру пластмассовыми слониками и круглыми часами с остановившимся временем, шкаф, кровать с горкой подушек. На табурете краснел патефон с крутящейся, матово поблескивающей пластинкой Апрелевского завода. На подоконнике и стенах пылились цветы в горшках.
   У окна в изгибах колышущихся складок синевы и теней обрисовался силуэт тетки. Она вязала.
   В тупое шуршание иглы вмешались странные звуки. Выбежавшая из часов кукушка хрипло, заикаясь, пропела: "К-ку... уак..." - и спряталась за створками своего райка...
   Скрипнули полы. На цыпочках тетка подошел к кровати, склонилась. Повеяло запахом цветочного одеколона.
  -- Спит... намаялся... весь день провел на ногах... у него скоро премьера...
  -- Такое впечатление, что все повторяется... помню, я стояла на Горбатом мосту над Яузой, думала о разном, когда ко мне подошел пожилой, видавший виды господин... "В облаках витаете..." - спросил он, рассеянно глядя на воду... там отражался этот дом-улей, в котором жили артисты... - "Витаю, а что?.." - в тон ему отозвалась я... он так странно на меня посмотрел и говорит: "Где я мог вас видеть?.. и не так давно... может быть в театре?.." - "Может быть, и в театре... только театр уже сто лет как закрыт на ремонт..." - сказала я и глянула на него поверх очков... вид у него был довольно подозрительный, лицо все в складках... складки еще резче обозначились, когда он улыбнулся... что-то такое было в его улыбке, не знаю что, и я смутилась... и было от чего... старик был известным сценаристом... у него я и познакомилась с Романом... он тогда работал в театре художником и подрабатывал реставратором... иногда он делал копии картин для продажи, чтобы как-то сводить концы с концами... накануне премьеры к нему пришел незнакомец... он принес для реставрации редкую икону... икона оказалась краденной и Романа арестовали... вот такой поворот истории... старик пытался помочь Роману, у него были какие-то связи с высокой властью... нашлись свидетели, но за день до суда их странное исчезновение перечеркнуло все надежды, и Роман получил семь лет строгого режима... но опять же случай... тюремная машина на пути в лагерь столкнулась с лесовозом и опрокинулась под откос... охранники погибли, удавленные бревнами, а Роман каким-то чудом уцелел и по руслу вымерзшей до дна реки ушел в тайгу... я увидела его в толпе и не поверила своим глазам... он привел меня в какой-то подвал... напротив желтый дом в лесах, на углу аптека... узкая и длинная комната, как коридор, несколько тесных окон, над дверью покачивалась ржавая подкова, на стенах картины, они висели вкривь и вкось, некоторые без рам... он зачем-то заглянул за гардины... я его спрашиваю: "Что ты там ищешь?.." - Он говорит: "Да так, ничего, просто хочу увериться, что там никого нет... разве у тебя нет такого ощущения, что кто-то наблюдает за каждым нашим шагом..." - Грешным делом у меня возникло подозрение, в своем ли он уме... он улыбнулся, наверное, догадался, о чем я думаю, и подошел ко мне, листая на ходу какую-то странную книгу... вот, говорит, послушай... в книге уже была записана и моя встреча с ним, и все мои кошмары... лил дождь и я осталась у него... всю ночь скрипели ставни, хлопала дверь, закрывалась и открывалась, кого-то пропуская и выпуская, зажигался и гасла лампа... утром я проснулась... мне было трудно дышать, голова кружилась... такое впечатление, что он меня чем-то опоил... представляешь, он все с меня снял и развесил на стульях... в комнате было темно, преодолевая головокружение, я попыталась зажечь лампу... она стояла на комоде... там поблескивали стеклянные уродцы, как бы видные издалека... они выглядели живыми... одни кружились, другие отвешивали поклоны... я зажмурилась... я не могла больше выносить все эти подмены и превращения... накинув на плечи плащ, я выбежала на улицу... я все еще не могла очнуться... дождь меня отрезвил... я вернулась в мастерскую и попыталась найти Романа, пошла по проходу... в ушах стоял звон, в глазах рябило... толкнулась в одну дверь, в другую... двери никуда не открывались... я заблудилась в коридорах этого странного дома... шпильки растеряла... честное слово и смешно и грустно... в конце концов, все это разрешилось истерикой и слезами...
   Какое-то время Петр ничего не слышал, кроме шума дождя. Наверное, он задремал и сквозь сон услышал тихий, вкрадчивый голос матери: "Просыпайся, сынок..." - Петр привстал, недоуменно озираясь. В комнате никого не было. Он заглянул за шкаф. Тетка спала, открыв рот и слегка похрапывая.
   На низком столике остывал недопитый чай...
   -- Кхы-а-кхы...
   Петр подошел к окну. Под окнами маячил незнакомец в брезентовом плаще до пят. Он подмигнул Петру и как-то жутко усмехнулся одной стороной лица.
   Петр задернул гардины.
   Около часа Петр разглядывал потолок, путая сон с явью.
   Во сне он бродил в переулках вокруг аптеки в поисках нужного дома, пока не наткнулся на старика в валенках, который сидел на террасе, ничего для себя не ожидая. На вид ему было 100 лет, не меньше. Из клумбы выпорхнула девочка лет пяти вся измазанная зеленкой в платье с крылышками, как бабочка. Подобрав платье, она устроилась рядом со стариком. Лицо тонко очерченное. На голове венчик из одуванчиков.
   -- Ты точно ищешь кого-то?.. - спросил старик.
   -- Ищу дом в лесах... - Петр покосился на девочку. Прозрачные, как роса, глазки Жанны украдкой следили за ним. Она ждала, что он еще скажет. Петр заговорил как всегда уклончиво и обрывисто.
  -- Я тетку ищу... адрес у меня есть, но... - Петр понизил голос, оглянулся. - Просто не знаю, как быть... у меня такое чувство, как будто я сплю... какая-то странная улица, без начала и конца... и дома пропадают... семнадцатый... потом сразу двадцать пятый...
   Все смешалось...
   Прояснилось...
   В небе уже светили несколько лун, как кошачьи глаза.
   Петр все еще стоял во дворе, озираясь, а у ног Жанны крутился грустный мопсик с бантом и в заплатанной жилетке.
   -- Странно, откуда он взялся... - Жанна приласкала мопсика. - А ты проходи, проходи, не бойся... ты же теперь наш родственник...
   По шатким ступеням Петр поднялся на веранду. Там царили полумрак и тишина. Вспыхнул свет. Полоска тусклого света упала ему под ноги и повела за собой по узкому, угловатому коридору. Открылась дверь в комнату, похожую на коридор, с низким потолком, расписанным сыростью, и гардинами на окнах. В глубине комнаты матово поблескивал платяной шкаф с мутным омутом зеркала. Шкаф перегораживал комнату. За шкафом у окна стояла узкая кровать с горкой подушек и низкий столик. На столике лежали очки, огрызок яблока и вечерняя газета. Ее придавливал стакан с недопитым чаем...
  

3.

  
   Было уже утро другого дня.
   Тетка мотала шерсть в разбухающий клубок.
   -- Проснулся и, слава Богу... всю ночь бредил... да, тут к тебе приходил участковый, допытывался... я знаю, кто подослал его...
   Пытаясь вспомнить сон, Петр потянулся, зевнул и, шлепая босыми ногами, подошел к окну. В створке, как в зеркале, он увидел свои провалившиеся глаза, торчащие скулы.
   От прилива жалости к себе и ощущений своей ничтожности, неумелости защемило глаза, выступили слезы...
   Сквозь слезы, Петр посмотрел на стены, оклеенные обоями и расписанные сыростью.
  -- Лиза не приходила... - спросил он.
  -- Нет... - отозвалась тетка.
   Петр оделся, выпил холодный чай и вышел на улицу. Он шел неизвестно куда по уходящим в сырую мглу переулкам, подхлестываемый нелепой обидой на все и всех...
   Через час он был уже далеко от города. Дождь прекратился. Небо просветлело. Стало чуть легче на душе. Он заулыбался от невнятной радости, сошел на обочину и лег в траву, приник лицом к земле, вслушиваясь в шум неизвестной ему жизни...
   Пахнуло запахом псины. Петр поднял голову и увидел над собой оскаленную морду пса. Он вскочил и побежал, не выбирая дороги. Вскоре он понял, что заблудился. Он решил вернуться, шел, как ему казалось, по направлению к городу, а на самом деле петлял в оврагах, густо заросших кустарником. Часто ему мерещилось, что кто-то крадется за ним и окликает. Он слышал шаги, шум за спиной, останавливался, с опаской прислушиваясь и всматриваясь в смутно очерченную, размытую темь леса...
   Перепрыгнув ручей с ржавой водой, он вышел на песчаную пустошь с редкими соснами и уходящей вдаль узкоколейкой. Его поразила звенящая тишина. Оглядываясь по сторонам, он побрел вдоль железной дороги, все ускоряя шаг. Дорога неожиданно оборвалась, утонула в Козьем болоте, в котором пропал Пан и его стадо...
   Кто-то вздохнул за его спиной. Мелькнула тень. Нет. Показалось. Лишь звенящая тишина и тихий птичий посвист ветра. И снова он услышал едва уловимый вздох и шепот...
   -- Кар-кар... - прокричала ворона и рассмеялась. Эхо повторило ее жуткий смех. Петр сорвался с места, побежал, нелепо выбрасывая ноги, не обращая внимания на хлещущие лицо ветки, и с разбегу угодил в топь, забарахтался в камышах и рыжей тине, окончательно запуганный, загнанный.
   С трудом он выбрался на сухое место и час или два лежал, как какой-нибудь камень, вполне оправдывая свое имя...
   В город Петр вернулся глубокой ночью.
   Улицы уже опустели. Эхо его шагов тонуло в гулкой каменной пустоте.
   Шаги затихли. По жутко скрипящей лестнице Петр поднялся на веранду, открыл дверь. В коридоре было темно. Путаясь в ключах, на ощупь, Петр открыл дверь.
   Тетка сидела на кровати в ночной рубашке с широкими рукавами. Голова ее была покрыта белой косынкой.
   -- Где ты пропадал...
  -- С утра был в студии, потом в театре... - соврал Петр, поспешно разделся, нырнул в чистую воду простыней, по-детски поджав колени к животу и улыбаясь в предощущении сна. Уже сквозь сон услышал он невнятное бормотание старухи. Она поправила сползшее на пол одеяло.
   В ту же минуту он провалился в какой-то странный, беспамятный сон, как в яму...
  
   В ушах покалывало, слышалось какое-то странное шуршание. Он огляделся и с испугом понял, что летит. Город угадывался внизу линиями огней. Постепенно он привыкал к лету. Он чувствовал себя все более уверенно. Тело его обрастало перьями, приобретало птичью упругость и мягкость движений. Он уже понимал движение струй воздуха, увлекающих его ввысь. Покружив над Башней, он устремился в податливую, мерцающую сапфирами пустоту...
   Совсем близко мелькнула гибкая тень. Из его горла невольно вырвался короткий, прерываемый спазмами, клекот, шипение, свист.
  -- Кто ты?.. - спросил он.
  -- Ты меня не узнаешь?.. я Катя... - Незнакомка запрокинула голову и рассмеялась издали. Радостные ясные глаза, тонкий острый нос в веснушках, тонкие губы. Довольно невзрачная, даже страшненькая, но чем-то ужасно привлекательная.
   Вспомнилось, как он учил Катю французскому языку. Она отказывалась учиться, то ссылалась на усталость, то ей было просто скучно, то вдруг уверяла, что этот язык делает ее картавой и действует на нервы. Она сидела на стуле, болтая ногами и покусывая губы, сущий ангел, из какого-то другого счастья, которого он еще не знал.
   Как-то она прибежала к нему сырой и безрадостной ночью вся в слезах и, заикаясь и глотая окончания слов, сообщила, что она запуталась, что ей страшно жить. Опустив голову, она приблизилась мелкими шажками, как заводная балерина...
   Пауза.
   Место Кати заняла тетка. Он увидел желтое, усталое от бессонницы ее лицо, припухлые, красноватые веки, белки глаз, прорезанные красными жилками. Старуха пожевала губы, укрыла его и ушла за шкаф, в свой угол...
   Петр потянулся и, оттолкнувшись локтями от кровати, полетел вдоль тихой, темной улицы, над уступами крыш, миновал знакомый овраг, излучину реки.
   Залаяли потревоженные собаки.
   Внезапно порыв ветра подхватил и бросил его вниз и в сторону. Он беспомощно, как птенец, захлопал пустыми крыльями, забарахтался, пытаясь остановить падение.
   На мгновение он очнулся и увидел тетку, почти невидную среди видимостей. Она подняла упавшее на пол одеяло. Петр почувствовал мягкое, щекочущее прикосновение ворса...
   В ту же минуту струи воздуха подняли, подхватили его, как пушинку и вознесли в блеклое небо, заросшее перистыми облаками.
   -- Как здесь хорошо... - прошептал он в предощущении каких-то радостей...
   Из облаков выплыла луна. Глаза его постепенно привыкали к темноте. Смутно угадывалась внизу площадь, мигающие, чешуйчатые отблески мостовой. Увиделось небо, как другой город. Он летел, слегка покачивая вытянутыми руками, чувствуя во всем теле блаженную легкость. Возникали впереди и исчезали мелкие облака. Захотелось остаться здесь навсегда, в этом полумраке нетронутых человеком пространств, созданных Богом для счастья...
   Веки его задрожали, приоткрылись. Он тихо рассмеялся и снова перенесся в ночь позднего лета с блеклым, выгоревшим небом. В небе вспыхивали и расцветали фейерверки, играли духовые оркестры, один на Чертовом острове, другой где-то далеко, за рекой. Он шел и оглядывался, он не узнавал улиц, по которым разливалась музыка. Приостановившись у гранитной ограды, он сощурился, наблюдая светопреставление в небе и вдруг там, в облаках, снова увиделось лицо тетки. Глаза у нее отблескивали золотом.
  -- Как ты теперь будешь жить без меня... - вытягивая губы, сказала она, и Петр очнулся.
   Сон испугал его.
   "Какая ерунда..." - успокоил он себя и взглянул на часы. Он уже опаздывал в студию...
  

4.

  
   Из глубины аллеи выпорхнула Лиза, в платье с крылышками. С преувеличенным вниманием Петр разглядывал обкусанный ноготь на руке, выгибал пальцы и исподлобья наблюдал за ней. Она приближалась. Щеки ее были слегка припудрены и губы подкрашены.
   Он сглотнул слюну. Сердце его затихло.
   -- Ну и чего ты ждешь?.. конца света... - Лиза потерлась щекой о плечо, надула щеки, едва удерживая смех. Ему хотелось сказать что-нибудь, но мысли путались. В голове шумело. Незаметно он слизнул капельки пота над верхней губой, перевел дыхание.
  -- Пошли... ну, пошли же... - Она взяла его за руку и повлекла за собой.
   Петр шел за ней опустив голову. Можно было только догадываться, о чем он думал.
   Они перешли мощеную диким камнем улицу и оказались перед двухэтажным домом с сизой верандой. Нижний этаж дома был кирпичный, а верхний - бревенчатый. Окна нижнего этажа были забиты почерневшей фанерой.
   По лестнице они поднялись на веранду. Летом веранда использовалась обитателями дома как кухня. У примуса сидел старик в жилетке и в очках с круглыми стеклами. На вид довольно нелепый, точно пугало. Подняв голову, старик дружелюбно кивнул Петру, как старому знакомому.
   -- Не хочет пыхтеть, подлец... - сказал старик, кряхтя и вздыхая, и глянул в окно. Закат отливал какими-то зловещими тонами.
   Петр замешкался, но Лиза потянула его дальше. Они вошли в комнату. Петр глянул по сторонам. Фикус, швейная машинка "Зингер", буфет с зелеными стеклами, раздвижная китайская ширмой. За ширмой кто-то читал вслух.
   -- Тсс... - Лиза придавила ладонью губы Петра. Ладонь была маленькая, мягкая и теплая.
   Заскрипела кровать.
  -- Кто там?.. - спросил хриплый женский голос.
  -- Ты помнишь, что я тебе говорил?.. - спросил Лизу старик, появившийся откуда-то сбоку.
  -- Да, да, я все помню... - Лиза подтолкнула Петра к двери, и он оказался в тесной, уютной комнатке. Узкая кровать с горкой подушек, у окна этажерка, на полу тряпочный коврик. Все стены обклеены цветными вырезками из журналов...
  -- Это правда, что ты мой брат?.. - заговорила Лиза шепотом. - Правда?.. - Слегка вытянув губы, она ждала.
   Петр неопределенно качнул головой.
  -- Мне всегда хотелось иметь брата... у меня был двоюродный брат, но он умер, когда я еще не родилась... от поноса... ему еще и года не исполнилось... - Лиза придвинулась близко-близко. Петр быстро повернул голову и невольно коснулся губами ее щеки. Его как будто обдало теплой волной. Блеснули ее глаза пьяные и зыбкие. Зрачки расширенные...
  -- Кхы-и-кхы... - Дверь приоткрылась. В комнату заглянул старик в жилете. В руках он держал чайник. - Чай будете пить?.. - спросил он, приставив ладонь к уху.
  -- Нет... - прокричала Лиза.
  -- А?.. ну, как знаете... - Старик исчез.
   Они сидели молча. Из-за двери доносились громкие голоса. Что-то звякнуло, покатилось.
  -- Опять ссорятся... - торопливо зашептала Лиза. - Ночной горшок опрокинули... ха-ха... между прочим, она сестра твоей бабки, а моему деду жена... она за ширмой лежит парализованная, зато слух у нее можно сказать музыкальный...
   Голоса за дверью утихли.
   -- Думает, я не догадываюсь... наверное, попросила деда подкатить коляску к двери... теперь сидит, подслушивает... а может быть и подсматривает... - Лиза задернула дверь занавеской и притиснулась к нему. - Я кажусь тебе сумасшедшей, да?.. - спросила она срывающимся шепотом.
   Она рассыпала слова горстями, в общем-то, бесплодные, но как-то невинно раздражающие, привлекающие иной реальностью и желаниями еще не знакомой ему игры...
  
   Петр шел от Лизы, как во сне. К нему вернулось ощущение, что он попал в какой-то другой город. В небе расцветали цветы праздника и улицы виделись в каком-то желтовато-зеленом тумане. На площади играл духовой оркестр. Кружились пары. В каждой паре обнаруживалось что-нибудь странное, необычное, неестественное и одеты они были странно. Преобладали темно-пурпурные цвета, густые и теплые.
   Петр свернул в боковой переулок и окунулся в тишину, как в воду. Здесь как будто и не было праздника.
   Он перешел тесный двор, цепляясь за распятые на веревках рубашки, поднялся по жутко скрипящей лестнице в темный коридор.
   Путаясь в ключах, Петр открыл дверь и вошел в комнату.
   Тетка лежала на кровати в выходном платье, расшитом на груди стеклярусом. Ее голова была покрыта белой косынкой и как-то странно запрокинута, губы сжаты. Поразила тишина, царившая в комнате. Он догадался. Не стучали часы. Стрелки остановились на половине пятого.
   Петр склонился над старухой. Веко ее левого глаза было чуть-чуть приподнято. С поразительной отчетливостью он увидел краешек закатившегося зрачка, фиолетовые жилки на переносице, длинные, редкие волосы на остром подбородке.
   Неожиданно погас свет. Петр пощелкал выключателем, с дрожью в голосе окликнул старуху. Она не отозвалась. В тишине лишь потрескивало красноватое пламя лампадки, освещающее спокойный и безмятежный лик иконы...
   Около полуночи старуху увезли в морг...
  
   Весь день похорон был отмечен для Петра каким-то болезненным возбуждением.
   Ночью он долго не мог заснуть и лишь под утро его посетил сон.
   Он очнулся в пустом доме, посреди комнаты стояла только кровать, на которой он спал вместе с двоюродным братом, когда жил у тетки, с дугами и шишечками и с панцирной сеткой, но вместо брата на кровати спала Лиза, повернувшись к нему спиной. Дрожащими пальцами он прикоснулся к тростинке позвоночника. Она приоткрыла глаза, спросила сонно:
   -- Что сейчас, ночь или день?.. а почему ты лежишь одетый... куда ты?..
   Петр замер в проеме двери.
  -- Представляешь... - Она потянулась и рубашка на пуговицах задралась, но она этого как будто не заметила. - Я видела сон... как будто я лежу на кровати в совершенно пустой комнате... просыпаюсь и вижу тебя... только ты был какой-то расплывчатый... - Взгляд ее перебежал комнату, остановился. - Ты куда-то опаздываешь?.. даже ботинки не одел... и зачем тебе этот сломанный зонт...
  -- Я действительно опаздываю... - соврал он и смутился.
  -- Почему ты такой...
  -- Какой?.. - он сел на край кровати.
  -- Даже не знаю, как сказать... - что-то замерцало в ее глазах, вспыхнуло. Она медленно подтянула колени к груди, скукожилась и вдруг осознала, что лежит почти голая. - Боже, какая я идиотка... - В панике она прыгнула с кровати на пол и стерла сон и все, что он видел. Осталась лишь какая-то странная слабость, истома.
   Глянув в окно, Петр увидел сидящего на ступеньках крыльца Бесова. Неизвестно, чем он, собственно говоря, занимался и как жил. Просыпался он чуть свет и коротал день на террасе, либо прогуливался во дворе в пижаме не первой свежести и в тапочках. Он страдал подагрой. Старуха говорила, что он был женат на провинциальной красавице, которая блистала на сцене, но кончила в сумасшедшем доме. Театр что-то сделал с ней. На майские праздники она вышла на улицу в наряде Флоры, совершенно голая, украшенная лишь лентами и осыпающимися ромашками...
   По привычке, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить тетку, Петр оделся и вспомнил, что старуха умерла. Глянув на часы, он побежал в студию, на бегу глотая остатки ужина...
  
   Домой Петр вернулся поздно. Он выпил недопитый чай и, не раздеваясь, лег на кровать. Час или два он лежал, рассеянно поглядывая в низкое окно, заставленное горшками разной формы. В горшках цвели мелкие белые и красные цветы. За окном громыхали трамваи. Подрагивали полы. Звякала посуда в буфете...
   Кто-то поскребся, постучал в дверь.
   -- Кто?.. - спросил он охрипшим от сна голосом и привстал.
   -- Я...
   -- Кто я?.. - Сдвинув задвижку, он приоткрыл дверь. - Лиза?.. - он не мог скрыть своего изумления.
   -- Я тебе не помешала?..
   -- Да нет... - пробормотал Петр и смахнул с лица растрепанные волосы. На лице осталось счастливое выражение.
   -- У тебя похороны, а меня сегодня день рождения... странно, да?..
   В дверь кто-то постучал. Вошел участковый.
   -- Вы нарушаете паспортный режим... и я должен вас предупредить... - заговорил участковый. Он как будто оправдывался.
   Лиза прервала его.
   -- Да... но... - Участковый потер шрам на щеке, опустил глаза, исподлобья покосился на рисунки, развешанные по стенам, и ушел. Петр хотел что-то спросить, но Лиза прижала ладонь к его губам.
   -- Тсс...
   За дверью что-то упало, разбилось...
   -- Бесов, наверное, подслушивает...
   Они вышли на улицу. Ночь была темная. И вдруг словно бы упала завеса. Тьма рассеялась, как миновавший сон. Из-за облаков выплыла луна и полетела над крышами, раскинув зеленовато-белые крылья. Лиза оглянулась. В переулке она увидела фигуру участкового. Он был в брезентовом плаще до пят.
   Брови Лизы сошлись у переносицы.
   -- Совсем с ума сошел... - сказала она шепотом и едва заметно улыбнулась, прикусила губы. Взяв Петра под руку, она повлекла его вниз, к реке.
   С влюбленностью и опьянением смотрел Петр на Лизу. Босая она брела по воде, прислушивалась к приглушенно убаюкивающему плеску воды. Вдруг она изогнулась, совлекла с себя платье и с шумом вошла в воду. Темные глаза ее следили за ним издали.
  -- Иди ко мне... - Кончиком языка она провела по губам и приникла к нему, нежная, белокожая...
   Луна остановилась.
  -- Пошли, мне кажется, он все еще следит за нами... - шепнула Лиза, торопливо одеваясь. Петр открыл глаза. Все вокруг покачивалось, как будто он плыл на облаке. Голова слегка кружилась...
   Лиза шла чуть впереди, склонив голову набок, покорная и тихая.
   В небе вспыхнула ракета, на миг высветила розоватым светом обманчивый мир ночи, рисунок ограды и фигуру незнакомца в брезентовом плаще до пят...

5.

  
   За окном было мутно и сумрачно. Рябь перебегала лужи. Скрипел, покачивался старый, подгнивший вяз.
   Петр приоткрыл окно и, вдохнув сырость, раскашлялся.
   Из-за угла дома вышел старик в жилете. Его слегка покачивало. Узнав старика, Петр торопливо накинул на плечи плащ и выбежал во двор.
   Во дворе было ветрено. Громыхало железо на крыше. Пугливо вздрагивая, Петр глянул по сторонам. Старика нигде не было видно. Он обежал дом, замешкался у сквозистой поросли. Оттуда донесся детский плач. Он подошел поближе.
   -- Я кук-улу потеряла... - Жанна подняла свое перемазанное зеленкой, расстроенное личико.
   -- Что ты потеряла?..
   -- Кук-к-улу... - с трудом выговорила она. Распухшие губы ее прыгали. Петр сел рядом с девочкой, опустив голову между поднятыми коленями, вдыхая запах прелых листьев, мокрой земли. Сон это или явь. Ему ясно увиделась улица с желтыми домами, над которой он пролетал во сне. Петр невольно зажмурился...
   -- Дядя, ты видишь ее?..
   -- Да, вижу... - Петр улыбнулся и заполз в царство высоких, почти в рост человека, лопухов, как в сновидение. Жанна сидела на корточках в настороженном ожидании.
   -- Ну, что там?.. - Она собрала в кулачки свои тонкие пальчики. - Вчера мне приснилось, что ее пожрала коза всю целиком... или овца?.. не помню уже...
   -- Коза... я вижу ее следы... - Петр ползал ящерицей в зеленых и синих сумерках, таинственных и неопределенных. Наткнулся на что-то скользкое. Пластмассовая рука. Чуть дальше валялось туловище со снесенной головой и дыркой на месте пупка. Тут же лежала ножка от венского стула, куски мрамора с прожилками, осколки стекол и еще многое такое, что и глазом не разглядеть и не ощупать рукой. - Куда она подевалась?.. только что была здесь... - пробормотал он и выглянул из зарослей. Курчавая головка с голубыми лентами беспокойно следила за ним. Петр пополз дальше, вдоль забора. В зарослях крапивы он увидел маленькую китайскую куклу в лиловом. Она лежала на спине и, казалось, спала на буро-желтой табличке с надписью: "Во дворе злая собака". - Лицо его озарилось улыбкой.
  -- Нашел!.. - воскликнул он радостно.
  -- Она моя любимая... - Жанна с нежностью обняла куклу. Только теперь Петр заметил ее босые ноги.
  -- А где твои сандалии?.. - спросил он.
   Жанна пожала плечами.
   К ней кто-то подошел, волоча ноги. Стоя на четвереньках, Петр поднял голову. Долговязый, рыжий в обвисшем складками плаще. На шее кашне. Жуткая уродина. Голова как кувшин и уши, точно ручки у кувшина. Лицо вытянутое, лоб весь в морщинах, глаза серые, водянистые, под глазами мешки, щеки впалые.
  -- Ты почему босая?.. - Вагнер подхватил Жанну на руки. - Невесомая, как ангел... наверное, ты святым духом питаешься... ах ты моя босая душа... - Он как будто застеснялся немного, вскользь глянул на Петра и едва заметно улыбнулся. - Ну что мне с ней делать?..
  -- Следовало бы ее выпороть... - пробормотал Петр и закусил губы, чтобы не рассмеяться. Все-таки не выдержал, рассмеялся тихо, украдкой, за спиной Жанны.
  -- Я куклу потеряла, а он ее нашел... - пролепетала Жанна, моргая заплаканными глазками.
   У лестницы на веранду Вагнер замешкался.
  -- Заходи как-нибудь, поговорим...
  -- Заходи-заходи... - прокричала Жанна. Она медленно-медленно восходила по ступеням. Личико негаснущее...
   Начался дождь. Город утонул в кромешной, мокрой тьме...
   Поднявшись на веранду, Петр увидел старика в жилете.
   -- Что случилась?.. - спросил Петр.
   -- С Лизой несчастье... - Шамкая беззубым ртом, старик потянул его за собой. Он шел так быстро, что Петр едва поспевал за ним...
   Темная лестница, узкий коридор, всплеск света. Еще ничего не понимая, Петр попытался распустить узел, на шее Лизы, обломал ноготь, ухватился зубами. Скосив глаза, он увидел голубоватые белки закатившихся ее глаз, густые брови, сходящиеся на переносице.
   Лиза приоткрыла веки, погладила пальцами тонкую, синеватую полоску на шее, как ожерелье.
   -- Где я?.. - прошептала она хрипло. Она медленно оживала, по частям, кусками памяти. В глазах плыла зыбкая рябь гардин. Гардины качнулись, и вдруг открылась яма. Лиза зажмурилась, поджала колени к груди, в ужасе от зевнувшего из ямы лица.
   -- Успокойся, все будет хорошо... - Петр перевел дух и нежно пожал ее пальцы.
   До утра Петр сидел около Лизы, угадывая ее смутные и страшные бреды...
  
   Лиза шла по переулку, когда ее остановил незнакомец.
   -- А ты ничего... - Незнакомец без злобы, с интересом глянул на Лизу своими выпуклыми глазами, придвинулся, прошипел что-то ей на ухо, коротко хохотнул и, оглянувшись на своего мрачного спутника, потащил ее в сторону сараев...
   Лиза не сопротивлялась. Лишь когда незнакомец повалил ее и молча примял к земле, она заметалась, закричала.
   -- Ну, ты, сука, тихо... - Незнакомец наотмашь ударил ее по лицу.
   Лиза содрогнулась и замерла, ощущая тонкую, змеиную плоть, вползающую в нее...
   -- Хватит... оставь ее... - сказал кто-то и оттолкнул незнакомца. Голос спасителя показался Лизе знакомым и брезентовый плащ, укрывающий его до пят.
   -- Я смотрю, ты тоже хочешь ее... - Незнакомец зашелся каким-то лающим смехом...
   Шорох отодвинутых в сторону листьев испугал Лизу. Она скосила глаза и увидела лягушку, которая надулась и скакнула в траву. Лиза с трудом встала и побрела куда-то в темноту, судорожно всхлипывая, плохо различая дорогу, спотыкаясь. Где-то впереди то зажигалась, то гас уличный фонарь. Она не помнила, как нашла дом. Никем не замеченная, она поднялась по лестнице на веранду и стала рвать, стаскивать с себя одежду. Ее мутило от незнакомых запахов. Бесшумно на веранду вошел старик в валенках. Он догадался обо всем.
   -- Ах, чтоб тебя... иди за мной...
   Всхлипывая, Лиза повлеклась за ним. Ворча и поминая черта, старик привел ее в комнату.
   -- Раздевайся и ложись под одеяло... - Лиза послушно разделась и легла. Старик укрыл ее простыней. Она лежала тихо, дожидалась, когда старик уйдет. Наконец старик ушел. Теперь она чувствовала себя опытной и умелой. Она встала, задернула занавески на окнах, одела длинную до пят сорочку, поискала карандаш, бумагу, торопливо написала:
   "Я не могу и не хочу больше жить..."
   В комоде она нашла веревку, отмерила нужную длину, сделала петлю, поежилась. Рассохшееся окно было неплотно прикрыто и из щели тянуло холодом.
   Мимо окон прогромыхал трамвай.
   Она нагнулась, почесала лодыжку, обхватила ладонями щеки. Щеки горели...
   Сырое, холодное прикосновение веревки испугало ее. На мгновение ей стало страшно. Она просунула ладони под петлю...
   Нечто пугающее и манящее придвинулось к ней осторожно, лаская и нашептывая что-то невнятное...
   "Это ты... ты пришел, а я... прости, прости меня..." - Лиза пугливо глянула на Петра, отвернулась.
   Она бредила, выплывая из одного кошмара и погружаясь в другой. Все тело ныло, горело огнем. Хотелось остудить его. Вдруг она услышала тихий плеск воды и поползла, превозмогая боль, стараясь не стонать...
   -- Вот беда какая, надо же, жить она не хочет... - прошептал старик и отошел зыбкой, бессловесной тенью...
   -- Лиза... - позвал ее Петр. Она приоткрыла веки, вытягивая губы, с трудом сглотнула липкую слюну.
   "Как ему все это объяснить?.." - Притихшая, она лежала в душной, расцвеченной отблесками полутьме. Глаза ее то закрывались, то открывались...
   Одеяло медленно сползало на пол. Обнажилась синеватая полоска на шее, кружева рубашки, маленькая грудь...
   Петр отвел глаза и вышел на веранду. Старик сидел у примуса. Лицо изможденное. В темных глазах отчаяние.
   -- Шел бы ты домой... - Потирая пятнистые, шелушащиеся скулы, старик склонился, чиркнул спичкой.
   Петр молча кивнул головой и вышел...
  
   На город надвинулись тучи, погружая его в слишком ранний, наводящий отчаяние сумрак, густой и зеленоватый. Тяжело дыша, старик пошел к окну. Он передвигался с трудом, мелкими шажками. Окно не приближалось, а отдалялось и ему казалось, что он не идет по скрипящим полам, а поднимается по нескончаемой лестнице. И это был не ужас сна. Лестница была вполне реальна. Внизу на фоне рассвета, обрамленного багровыми тучами, показалась башня. Он попытался вспомнить, где уже видел эту башню без окон с голыми стенами. Раздался слабый отдаленный гудок вечерней кукушки и он очнулся. Надев очки, довольно безобразные, с перевязанной нитками дужкой, он долго вглядывался в очертания города и о чем-то думал. Потянуло прохладой. Старик долил воды в чайник. Движения его замедлились, появилась какая-то невыразимая осторожность, словно он продвигался через зыбучие пески. Тени подрагивали и стены казались трепещущей завесой, словно экран в кино, на котором различились отдельные серые силуэты мужчин, женщин в кринолинах, то возникало чье-то лицо, то рука. Мелькнуло лицо девочки 13 лет в облегающем куцем платье с крылышками. Лицо открытое, тонко очерченное, глаза карие, бесхитростные, несколько сонные. Ноги ее утопали в высокой траве, доходившей почти до колен. Она была похожа на растущий в траве цветок. Она была вполне реальна и эта реальность его смутила. Она напомнила ему мать Лизы. Он несмело улыбнулся ей. Улыбка погасла в морщинах. Девочка постепенно превращалась в кого-то другого. Она замерла на миг среди теней на стене, глаза ее были широко раскрыты, и старик вдруг понял, что его ждет. Проснулся страх во всей своей грубой и беспощадной простоте. Глаза его застыли, в них отражалась уже не просто боль, а что-то иное, неуловимо связанное с ужасом всей этой сцены, разыгрывавшейся на его глазах. Он прислонился спиной к стене и медленно сполз на пол, откинув голову. Лицо его заострилось. Стекла очков мутно поблескивали. Они напоминали пятаки, которые кладут на глаза покойнику. Судорога пробежала по его телу. Ногой старик задел ножку расшатанного стола. Примус накренился...
  

6.

  
   Около часа Петр бродил вокруг дома, потом поднялся на веранду и наткнулся на вдову. Она была не одна. У окна маячил однорукий сосед Бесов. Петр узнал его еще до того, как увидел.
   -- А вот и наш поэт... представитель избранного народа, как я понимаю... - Бесов усмехнулся.
   -- Так вы поэт?.. - Поправив шляпку с бархатными цветами, дева воззрилась на него. Она смотрела на него так, словно пыталась что-то вспомнить.
   Петр опустил голову. Он почти не знал деву, слышал, что она недавно овдовела. Ее страстью были цветы и бабочки. Она рисовала их на бумаге, раскрашивала зеленью и пурпуром, после чего вырезала ножницами силуэты и развешивала по комнате на длинных нитках. Иногда она оставляла силуэты белыми или пользовалась другими красками, в зависимости от погоды и настроения.
   Как-то Петр заглянул в ее комнатку с трофейной мебелью. Дверь была приоткрыта. Вдова лежала на кушетке, поглядывая на качающиеся силуэты, обладающие некой взвешенностью и плавучестью, и мечтательно улыбалась. Она наслаждалась каждым движением этой непостижимой жизни, полной причудливых случайностей.
   Дева оставалась далекой и непостижимой, наедине со своими воспоминаниями и не замечала невидимой паутины, которой ее опутывал Бесов.
   Всю прошлую ночь Бесов не спал. Барахтаясь в липких и грязных простынях, он думал о деве. Не в силах противиться нестерпимому искушению, Бесов обнял деву, потискал ее грудь. Иногда он ласкал ее на свой манер, когда никого не было поблизости. При всей своей странности в ней было что-то притягательное.
   Прислушиваясь к нарастающему шелесту листвы, расписанной водяными красками, дева смотрела в окно, как в манящую бездну.
   Бесов не мог вообразить, как ни старался, что она там видит.
   Начался дождь. Бесов высунул руку под дождь и смочил лицо.
  -- Ну и погода... - сказал он, чтобы что-то сказать.
  -- Все меняется, только люди остаются такими же, как были тысячу лет назад...
  -- Чепуха... - воскликнул Бесов.
  -- И все же вы скоро поверите в это... - Дева устало провела рукой по лицу. - Скоро все объяснится... все будет так, как написано в книге...
   Наступило неловкое молчание.
  -- Как всегда вы все запутываете и усложняете... - словно размышляя вслух, сказал Бесов.
  -- Может быть... смотрите, кажется там что-то горит... - Дева близоруко сощурилась.
   -- Луна встает... - Бесов закурил, окутался дымом.
   -- Нет, это не луна...
   Петр подошел к окну.
   Из окна был виден край сумеречной веранды и облака, как будто обведенные блеклыми чернилами. Зарево разгоралось. Петр отпахнул створку. На улице царила мертвая тишина, точно они одни остались в городе. Он провел мокрой рукой по лицу, чтобы прийти в себя и прогнать страхи. И все же он не выдержал, торопливо спустился по лестнице вниз и побежал, прислушиваясь к далекому вою и свисту пожарных сирен, полный тревожных предчувствий. Вода затекала за воротник, неприятно хлюпала в ботинках.
   Вот и парикмахерская.
   -- А где же... где же дом?.. - пробормотал он, оглядываясь. В палисаднике дымились кучи мусора, куски ржавой, обгорелой жести. Петр прижался щекой к ограде и тихо застонал. Чуть поодаль за его спиной поскрипывала калитка. Она то открывалась, то закрывалась...
  
   Из переулка выполз полупустой трамвай с приклеенным к лобовому стеклу портретом Сталина, остановился.
   Петр вошел в трамвай, сел.
   Сделав круг, трамвай остановился.
   Петр вышел из трамвая, украдкой, как-то странно, тревожно оглянулся на обгоревшую стену парикмахерской, на выбитые окна и, свернув в проулок, зашагал по направлению к прудам.
   У прудов царило лето. Пробираясь в толчее и прислушиваясь к невнятному говору прогуливающейся толпы, Петр увидел Жанну. Лицо, как будто освещенное изнутри, карий-карий взгляд, острый носик с небольшой горбинкой, полуоткрытые припухлые губы...
  -- Ты только посмотри, сколько бабочек... - долетел до него ее жаркий лепет. Сверкая розовыми пятками, девочка отлетела прочь, маленькая, пугливая душа.
  -- Осторожно... - густым, гудящим басом прогудел ему в ухо незнакомец в брезентовом плаще до пят. Петр невольно попятился и, перевалившись через чугунные перила, плюхнулся в воду.
   Тупо вглядываясь в смутную, колышущуюся темь, Петр подумал: "Здесь бы и жить..." - и закрыл глаза...
   Вагнер вытащил утопленника на берег, короткими, тупыми, как будто обрубленными, пальцами расстегнул его рубашку. Пуговица оторвалась, подкатилась под ноги Жанны. Она подобрала ее.
   -- Фу... - Вагнер вытер рукавом потное лицо. - Худой, а такой тяжелый... воды, что ли наглотался?..
   Нелепо вывернув голову, Петр лежал ничком без признаков жизни. Вагнер слегка потрепал его по щекам. Петр пошевелился, улыбнулся слабой, едва различимой улыбкой, прошептал что-то.
   -- Слава Богу, кажется живой... - Вагнер улыбнулся.
   -- Где я?.. - Петр приоткрыл веки, повел глазами, уловил слабый запах гнили, тины. - Что, собственно говоря, произошло?..
   -- А ты славный малый... - Вагнер дружелюбно сощурился. Вдруг его одолел смех. Без смеха он не мог смотреть на Петра, который ловил губами осыпающиеся на него лепестки шиповника.
   Перед его глазами все плыло, кружилось. Какое-то время он сидел и ждал, сам не зная чего, потом встал и пошел. Он шел босиком, выжимая из себя воду и тоску. Связанные шнурками промокшие ботинки болтались у него на плече...
  

7.

  
   На площади у театра шумела толпа. Над толпой покачивались афишки.
   Увидев в толпе Лизу, Петр заулыбался, замахал ей руками.
   Неожиданно из переулка одна за другой выехали крытые грузовые машины, с надписью: "Люди" и оттуда как горох посыпались солдаты.
   Толпа зашумела, заволновалась, шатнулась в одну, в другую сторону, потянула Петра к автобусу с закрашенными окнами. Пожилая дама с романтической внешностью притиснулась к Петру. Щеки ее горели. Петр отстранился. Худой господин с бородкой в плаще мышиного цвета ткнул его острым локтем.
   -- Пардон... - Незнакомец покачнулся. Кажется, он был пьян.
   "А где же Лиза?.." - подумал Петр. Вдруг все закачалось, заходило ходуном...
   Очнулся Петр уже в переполненном автобусе, который вез его неизвестно куда...
   -- Куда мы едем?.. и почему так темно, что, уже ночь?..
   Кто-то засмеялся.
   -- Ночь... и все нам только снится...
   Неожиданно автобус остановился. Всех пассажиров высадили. Офицер в отблескивающем дождевике махнул рукой: "Адье, господа..."
   Автобус уехал, мигая красными огнями. Начал накрапывать дождь. Петр поискал в толпе Лизу. Ее не было. Бросилась в глаза табличка: "101 километр".
   Он поднял воротник плаща, сгорбился и влился в молчаливое шествие, растянувшееся до горизонта...
   Когда показались мутные огни города, Петр услышал за спиной шаги. Как какое-то неприятное, преследующее воспоминание, его догонял незнакомец в брезентовом плаще до пят.
   -- Постойте... подождите... - услышал Петр глуховатый голос незнакомца и, не раздумывая, свернул с дороги на обочину и скрылся в зарослях...
   Он брел наугад и вскоре понял, что заблудился. Он петлял в оврагах, густо заросших кустарником. Часто ему мерещилось, что кто-то крадется за ним. Он слышал шаги за спиной, останавливался, с опаской прислушиваясь и всматриваясь в смутно очерченную, размытую темь леса.
   Перепрыгнув ручей с ржавой водой, он вышел на песчаную пустошь с редкими соснами и уходящей вдаль узкоколейкой. Его поразила звенящая тишина. Оглядываясь по сторонам, он побрел вдоль железной дороги, все ускоряя шаг. Дорога неожиданно утонула в болоте...
   Кто-то вздохнул за его спиной. Мелькнула тень. Нет. Показалось. Лишь звенящая тишина и тихий птичий посвист ветра. И снова он услышал едва уловимый вздох и шепот...
  -- Кар-кар... - прокричала ворона и рассмеялась. Эхо повторило ее жуткий смех.
   Петр сорвался с места, побежал, нелепо выбрасывая ноги, не обращая внимания на хлещущие лицо ветки, и с разбегу угодил в топь.
   Почувствовав, что погружается в черную, гиблую жижу, он судорожно дернулся. Глухой, какой-то жуткий, хлюпающий вздох просто потряс его. Уже не ощущая опоры под ногой, он закричал каким-то жабьим голосом. Крик оборвался. Отчаянно, упорно, как во сне, напрягая последние силы, он снова и снова пытался выкарабкаться, хватался за осоку, но каждое его движение лишь помогало топи.
   И вдруг он увидел перед собой цветущую яблоню.
   Петр встряхнул головой. Пот заливал глаза. Морок не проходил.
   Еще ничего не понимая, Петр уже судорожно цеплялся за ветки склонившейся яблони.
   Топь тяжело перевела дух, вздохнула, и он выскользнул из ее объятий...
   Некоторое время он лежал ничком, потом перевернулся на спину.
   Свисток электрички привел его в чувство, и он побрел к станции...
  
   Начался дождь. Потоки воды с шумом вытекали из водосточных труб. Петр шел по улице, прижимаясь к стенам. Он уже едва волоча ноги. Вода хлюпала в ботинках.
   Качающийся уличный фонарь высветил косо висящую табличку.
   "Никоновский переулок" - прочитал он. Поднявшись по жутко скрипящей лестнице на веранду, он испуганно попятился. Он увидел простертые к нему руки. Испуг сменился тихим, полубезумным хихиканьем. Развешанное на веревках белье опало и снова надулось, захлопало...
   Все еще хихикая, он разулся, подошел к двери и заглянул в комнату. По комнате порхали бабочки, раскрашенные зеленью и пурпуром.
   -- Что с тобой?.. - услышал он хрипловатый голос вдовы. Он все еще стоял в дверях, нелепо растопырив руки с мокрыми ботинками.
  -- В карьерах заблудился... - пробормотал он и тяжело опустился на край кровати с горкой подушек. Не было сил рассказывать свое странное приключение. На него уже накатывали зеленовато-теплые волны сна. Они накрыли его с головой...
  
   Откуда-то доносился стук стенных часов и запах гераней.
   Петр приоткрыл веки и его затопил свет. В комнату вошла мать с лампой в руках, поправила одеяло, между прочим, мимоходом, как она это часто делала. Он затаил дыхание. Часы замедлили свой ход, остановились. Стрелки часов уже двигались против времени. Мать прошла мимо, оглянулась с вопросительно-тревожной улыбкой и скрылась за дверью...
   Петр приподнялся, слепо пошарил в темноте, поискал очки, не нашел и тяжело упал ничком, зарылся лицом в подушку...
   Вещи постепенно проявлялись, вырисовывались в сумеречном свете, как водяные знаки. Появилось наклоненное зеркало, в котором обрисовался створчатый шкаф с выдвижными ящиками, фикус, угол окна, кусок клеенки, который отец вставил вместо разбитого стекла, рассыпанные на шатком круглом столике вишни, закатившийся под стол высохший мандарин, шпилька, монета, тусклая и стершаяся, что-то еще...
   Мать развешивала на стульях его мокрую одежду.
   Губы ее шевелились. Она что-то говорила...
   Он вскользь глянул на часы. Стрелки часов все еще двигались против времени.
   На потолке тени рисовали свои письмена.
   Уголки его губ чуть заметно дрогнули. Он закрыл глаза...
  
   Гремя погремушкой, под окнами пробежала девочка, измазанная зеленкой и Петр проснулся. Увидев вдову, которая спала у стены, он удивился.
  -- Ты куда? - спросила вдова.
  -- В студию... - не своим голосом пробормотал Петр.
   Он оделся и побрел привычной дорогой в студию, косо поглядывая по сторонам и пытаясь вспомнить, что он делал во сне.
   На бульваре у статуи вождю сидели обыкновенные, правильные люди. Одни игра в домино, другие просто сидели.
   "Как бельмо в глазу..." - подумал Петр, окинув взглядом статую, и наткнулся на примадонну, которая вышла из кустов сирени, словно нарисованных на заднике сцены. Она прятала глаза за толстыми стеклами очков. На ней было узкое зеленое платье с крылышками и красные туфли. Чуть сдвинув очки, она глянула на него. Взгляд близорукий и ласковый. Петр слегка отступил, а она склонилась к мопсику с красным бантом и в жилетке.
  -- Так вы знакомы... - К ним подошел Бесов.
   Примадонна взяла мопсика на руки. Шея и все лицо ее заметно покраснели, тонкие, пальцы в белых надушенных перчатках нервно затеребили бант.
   Ветер подвинул к ее ногам брошенную кем-то газету и услужливо перевернул страницу.
   Мопсик залаял и вырвался из рук примадонны.
   -- Странный он какой-то... - Примадонна поискала глазами Бесова и не нашла. Он уже замешался в толпу, как в тесто.
   -- Никакой он не странный... обыкновенный... Бесов он есть Бесов...
   -- Так вы его знаете...
  -- Еще бы мне его не знать... - сказал Петр, разглядывая примадонну.
   "Похожа на еврейку... самых чистых кровей... нос коршуном..." - Поймав ее взгляд, примадонна тоже его разглядывала, он улыбнулся, закурил, отметив про себя, что это уже третья папироса, и отошел к остановке трамвая. Он стоял и разглядывал тени на асфальте, причудливо переплетающиеся, как и его отрывистые, неясные мысли. Услышав шаги и голоса, он обернулся.
   По лестнице к остановке спускался незнакомец в серой, мятой шляпе, с потертым чемоданом в руке. За ними вприпрыжку бежал карлик неопределенного возраста, с тросточкой и скрипкой. Шея его была перетянута желтым шарфом. С притворным ужасом он оглядывался по сторонам, скалил свои желтые зубы.
  -- Что за город?.. никак не могу привыкнуть к этой толчее... как в дурном сне... - бормотал он тонким, детским голосом. Вид у него был сонный. - Всю ночь ехали... ну, и куда мы приехали?.. и куда мы опять едем?.. - На миг он закрыл своей маленькой, белой рукой лицо, тут же и отнял руку.
   Из переулка выполз обшарпанный трамвай с портретом Сталина на лобовом стекле.
   В раме окна Петр увидел розы с каплями дождя и качающееся в розах тонкое, матово-бледное лицо Лизы и руки карлика, цепляющиеся за веревочные поручни...
   Все это промелькнуло, как на экране, не став чем-то реальным, узнаваемым, и растворилось в тенях мнимо очевидной листвы...
  
   Начался дождь.
   В студию Петр не пошел. Он вернулся домой, разулся и с мокрыми ботинками в руках присел на край узкой кровати. Надо было собраться с мыслями, все как-то странно запуталось...
   Неожиданный дребезг звонка, поднявший гвалт отзвуков, испугал его. Ботинки упали на пол с глухим стуком. Он придавил кнопку будильника, встал, открыл окно.
   Небо было затянуто облаками. Все еще шел дождь...
   В складках и провалах сумерек опять прояснилась фигура незнакомца в брезентовом плаще до пят. Он вышел из переулка, как-то странно озираясь, как будто он заблудился.
   Сдвинув гардины, Петр следил за незнакомцем и не услышал, как в комнату вошла вдова.
   -- Тебе повестку принесли...
  -- Какую повестку?.. - почувствовав головокружение, он как-то нелепо взмахнул руками и сел на кровать.
   В комнате уже никого не было. Он потянулся к стакану, отпил глоток остывшего чая. Его блуждающий взгляд наткнулся на повестку...

8.

  
   Полумрак длинных, тесных коридоров, хлопанье дверей, приглушенные голоса, стук печатной машинки. Петр остановился у двери с нужным номером, перевел дыхание и вошел. Вежливый, любезный господин в штатском поднял голову от бумаг и внимательно посмотрел на него.
   -- Я следователь Попов... вы проходите свидетелем по делу об изнасиловании гражданки Гостевой и поджоге... ваше имя... место жительства... где работаете...
   Через час следователь предложил Петру прочитать и подписать допросные листы. Он начал читать. Прочитав первый лист, он ничего не понял. Начал читать сначала. Следователь ждал. В пальцах он вертел оторванную пуговицу. Не читая, Петр подписал допросные листы.
  -- Так вы родственники...
  -- Не совсем так...
  -- Что вы знаете о своем отце?..
  -- Почти ничего...
  -- Ваша мать актриса?..
  -- Да, но... я не понимаю, причем здесь моя мать, тем более что она... - Петр смешался.
  -- Собственно говоря, меня интересует книга...
  -- Какая книга?..
  -- Подлинник я не читал, я читал копию или скорее пытался это сделать... омерзительная книга, удовольствия она мне не доставила... и совсем не понятно, почему она так озаглавлена... все это ложь, придуманный бред... правда, автору иногда удается казаться правдоподобным, но у него какое-то извращенное восприятие реальности... - Следователь рассеянно глянул в окно. - Напишите, все, что вы знаете об этой книге... - Положив перед Петром стопку бумаги, следователь вышел.
   Перечитав написанное, Петр скомкал бумагу и зачем-то сунул его в карман.
   Вошел следователь.
   -- Сожалею, но у меня больше нет времени... где ваш пропуск...
   Петра отпустили, приставив к нему агента. Агент поселился в пустующей угловой комнате с кактусами и граммофоном по соседству с примадонной, потерявшей голос на сцене...
   Петр столкнулся с агентом в коридоре.
   -- Это мой беспутный брат... обыкновенно он является домой после полуночи... - Примадонна выросла среди незаметно и необъяснимо изменяющегося нагромождения вещей. Запомнились рассыпающиеся нарциссы еще влажные от ночной росы, ее лицо, грудь. Она поднималась и опускалась в быстром, судорожном дыхании...
   Петр улыбнулся агенту и прошел мимо.
  
   Было уже за полночь. Петр лежал на узкой, жутко скрипящей кровати и не мог заснуть. Ему представлялось лицо примадонны. Какое-то время он даже блуждал с ней по сырому парку и снова вернулся в комнату, без особого удивления обнаружив себя лежащим на кровати. Чуть дергалась тиком щека и саднила ссадина на шее. Он выглянул в окно. Во флигеле было уже темно и тихо, светилось лишь угловое окно. Под окном тихо поскрипывали пустые качели. Медленно и осторожно Петр прикрыл створку и вышел в коридор. Поразило обилие дверей, которые никуда не открывались, как в каком-либо учреждении. На одной из дверей висела табличка: "Вход воспрещен". Он нерешительно постучал и вошел, с удивлением озираясь. Это был кабинет следователя...
   Примадонна сидела на месте следователя в пятнистой тени. На ее шее позвякивало ожерелье из канцелярских скрепок. За спиной примадонны висели ключи от всех дверей и портрет неясного господина в круглых очках. Петр попытался прочитать подпись под портретом. Вдруг незнакомец поднял глаза, завораживая его странным, пламенеющим взглядом. Солнце уже закатывалось. Петр отвернулся, ослепленный слепым блеском стекол, крыш.
   Примадонна подошла к нему. Поразили ее глаза, открывающие всю глубину ее одиночества и отчаяния.
   В приливе сострадания Петр обнял ее, нашел ее губы.
  -- Нет, нет... - прошептала она, выгибая спину, и Петр очнулся. Он лежал, переживая случившееся, оставившее какой-то странный осадок в душе.
   Под окном все еще поскрипывали качели...
  
   Все лето примадонна провела в Швейцарии. Вернулась она лишь в конце августа и всю унылую осень как будто избегала Петра.
   Как-то Петр увидел ее в музее восковых фигур, в вестибюле, на узкой и крутой лестнице. Она отразилась в пасмурном зеркале. И опять его поразили ее глаза, слегка косящие и как будто вдруг замутившиеся и улыбка, странная, вопросительно-тревожная. Около часа они блуждали по пустым залам, потом он проводил примадонну домой. Не снимая пальто, она села на кровать. Он попытался обнять ее.
   -- Ах, оставь, я устала... - Примадонна вяло оттолкнула его. Уголки ее губ чуть заметно дрогнули. - И это вовсе не обязательно... в этом нет ничего хорошего... - Голос ее с легким треском надломился.
   Копошение теней...
   Вкрадчивые шорохи, шепоты...
   Затянувшаяся пауза была прервана стуком в дверь. В комнату чуть ли не на цыпочках вошел агент.
   Петру запомнилось его напряженное и чуть вспотевшее лицо, и то с какой торопливой, горячечной веселостью его встретила примадонна, и каким тоном она сказала, обратившись уже к Петру, сквозь зубы: "Тебе лучше держаться подальше от меня..."
   Желая лишь предупредить его об опасности, она пробудила в нем целый рой чувств, таких же древних, как пески пустыни. Он был оскорблен. В каком-то обморочном упоении он даже замышлял что-то против агента.
   Ночью ему снилась Лиза. Далекая, светлая, милая она возникала то здесь, то там с беззвучной внезапностью. То она грелась у окна в коридоре в луче солнца, как бабочка, сложив свои выцветшие ангельские крылышки, то в публичной библиотеке, то в музее восковых фигур. Привстав на цыпочки, она рассматривала узоры кружев. И уже она шла по бульвару в ряби отблесков. На миг она замерла на фоне дотлевающего неба, не вполне реального, напоминающего развалины какого-то города и исчезла за поворотом аллеи. Еще какое-то время он брел за ней по слякоти бульвара...
   Утром ему снова пришла повестка...
  
   В коридоре учреждения было шумно. Люди обменивались улыбками, кивали, дремали. Куда-то надо было пристроиться. Петр поискал глазами себе место и сел у окна...
   Ему казалось, что он сидит в зале ожидания. Вокруг одинокой тусклой лампы порхали бледные ночные бабочки.
   Откуда-то появился незнакомец с вечерней газетой в кармане пиджака. Ничего особенного в нем не было, но почему-то Петр не мог оторвать от него взгляда, пока его не заслонила цветочница с нарисованными бровями и улыбкой. На ней была соломенная шляпка, вполне подходившая к бледно-желтым нарциссам, которые она прижимала к плоской груди.
   Петр отвел взгляд, вскользь глянул по сторонам и наткнулся на совершенно неподвижное лицо следователя. Двигались только его зрачки. Уже час шел допрос. Следователь задавал ему какие-то неудобные вопросы, на которые он не знал, как ответить и лишь краснел и путался.
   И снова допрос неожиданно прервался.
   -- Придете через три дня... - сказал следователь, протягивая ему пропуск.
   Во всем этом была какая-то странность, которая давала повод к догадкам.
   С пересохшим горлом Петр вышел наружу и, спотыкаясь о горбы асфальта, побрел вниз по бульвару. Дождь загнал его в пивную с почерневшей вывеской. Он заказал люля-кебаб и пиво. Прихлебывая пиво, Петр пытался вспомнить, все, что случилось с ним. Поднимался какой-то безумный смех.
   "Бред какой-то..."
   Сквозь стекла сочился мутный, слепой свет.
   -- Послушайте... - К нему придвинулся незнакомец. Лицо оплывшее, с кругами под глазами, слегка выпученными. Он попытался завязать с ним разговор. Петр рассеянно слушал его и рисовал на салфетке профиль примадонны.
  -- Бился дни и ночи, чтобы дать детям приличную жизнь... и что же?.. теперь отец, видите ли, деспот... - заплетающийся язык незнакомца окончательно заплелся. - Что это вы рисуете?.. - Молча, со свистом дыша, незнакомец заглянул ему через плечо. Кажется, его душила астма. Или жалость к себе. Опершись локтями на стол, он уже клевал носом.
   Петр глянул в окно. Мимо окон шли не молодые и не старые люди. Одни с загорелыми лицами, другие бледные. Какой-то призрачный, чужой город, похожий на тысячи других, с придуманной, чужой жизнью...
   В пивной было душно. Пот заливал глаза. Голова слегка кружилась. И вдруг в стекле, как видение, мелькнуло смеющееся лицо Лизы. Натыкаясь на столики, Петр выбежал на улицу. Лиза и ее спутник, которого она держала под руку, уже свернули за угол. Где-то хлопнула дверь. Петр оглядел безлюдную улицу и затаился под осыпающимися акациями...
   Из-за занавесок на миг высунулась голова агента. Каким-то быстрым, кошачьим взглядом он глянул на него и исчез. Занавески задернулись.
   "Лиза и этот человек... бред какой-то..."
   Услышав смех за спиной, Петр испуганно оглянулся и увидел улыбающееся лицо Мольера.
   -- Ты?.. что ты здесь делаешь?.. - пролепетал Петр.
   -- А что здесь делаешь ты?.. - Мольер обнял его за плечи и повлек вниз по улице. Слушая веселую болтовню Мольера, Петр улыбался, но мысли его были далеко. Он никак не мог освободиться от впечатления, что события последних дней как-то странно связываются в тугой, запутанный узел...
  
   Утром, чтобы заморочить агента, Петр изменил внешность. Весь день он играл роль человека свободной профессии. На нем был красный свитер и берет. Вечером он облачился в плащ мышиного цвета. Он уже играл роль агента и шел за ним замедленным шагом с каким-то болезненным удовольствием, пугая его нелепым и дерзким преследованием.
   Неизвестно, что рисовалось агенту, но уже ближе к полуночи Петр обнаружил, что и за ним кто-то идет, нечто бесформенное на вид, обрастающее кошмарными подробностями. Возможно, это было недоразумение, порожденное случайностью перспективы и освещения, но чтобы не искушать судьбу и, не зная ни намерений, ни побуждений преследователя, Петр прыгнул через ограду, куда-то, с треском приземлился и побежал, прихрамывая, по шаткому настилу через сточную канаву. Неожиданно доски настила сдвинулись. Он потерял равновесие и очутился по пояс в болотной жиже, путаясь в осклизлых водорослях и в ржавой проволоке. С трудом он выполз на берег.
   "И зачем я бежал... возможно, он шел вовсе не за мной и даже не видел меня..."
   -- Кар-кар... - зловеще прокричала ворона над его головой и рассмеялась.
   Он пугливо вздрогнул.
   "Вот, черт... опять эта ворона..."
   Как бы там ни было, но Петр отказался от прежнего плана и несколько дней скрывался, неохотно и неуютно расположившись на стульях в студии. Все эти несколько дней его бедную событиями жизнь расцвечивали лишь сны...
  

9.

  
   Петр спал. Ему снился зал ожидания какого-то провинциального городка. В зале царила полутьма. Горела всего одна лампа над окошком билетной кассы, которое было затянуто паутиной. Некоторое время он изучал схему и расписание поездов. Он чувствовал себя не совсем уверенно и неспокойно.
   Послышался отчетливый звук шагов, быстрых, легких. Они то приближались, то удалялись. Дверь распахнулась и мимо пробежала девочка. Ей было 13 лет, не больше. На голове соломенная шляпка с лентами, на ногах золотистые сандалии. Оглянулась по-птичьи, поворотом головы. Профиль античный. Поразило ее сходство с Лизой.
  -- Ной... - услышал он голос девочки.
   Появился рыжий мопсик с бантом и в заплатанной жилетке. Боком, как-то неловко он протиснулся в щель между чемоданом и диваном.
  -- Ну, где ты там, пошли... мы уже опаздываем... - Как ящерица, девочка скользнула в дверь. Прихрамывая, мопсик потащился за ней.
   Странно, но где-то я уже видел и эту девочку, и мопсика..." - подумал Петр и застыл в неудобной позе. В дверь заглянул незнакомец в брезентовом плаще до пят. Он подошел к билетной кассе, постоял в нерешительности, ловя стук капель и вглядываясь в растекающиеся пятна сырости на потолке. Они напоминали фигуры кающихся грешников, как на выцветших фресках. Незнакомец вышел на перрон и исчез в тумане стекол.
   Не понимая, почему ни девочка, ни незнакомец его не заметили, он выглянул наружу, но ни мопсика, ни девочки, ни незнакомца поблизости уже не было. По перрону, заросшему мелкой рыжей травой, медленно катилась соломенная шляпка. Петр склонился, чтобы поднять шляпку.
  -- Стой!.. - услышал он резкий окрик и побежал. Перрон обрывался каменистым откосом. Не задумываясь, он прыгнул вниз...
  
   Тишина.
   Петр лежал ничком. На него все еще осыпались камни один за другим.
   Послышался шелест шелка, шум шагов. Над откосом появилась стройная фигура девочки. Легко, как на крыльях, она спустилась вниз и склонилась перед ним. На ее лунном личике и тонких губах играла улыбка.
  -- Кто ты?.. или ты мне снишься?.. - спросил Петр и неуверенно улыбнулся, словно споря с внутренним голосом, нашептывающим, что это не сон и что этот дикий пейзаж и девочка существуют.
   Лицо девочки изменилось. Она тревожно прислушивалась к приближающемуся странному шуму.
   Облаком пара налетел поезд, оглушил, отбросил Петра в сторону и... он очнулся. Он лежал на узком, продавленном диванчике, испытывая и разочарование, и облегчение...
   Серый свет сочился сквозь пыльные гардины. Где-то журчала вода. Постукивали стенные часы. Петр не мог понять, где он и как очутился в этой комнат. Комната напоминала музей. Стены были сплошь завешаны картинами. По углам стояли стеллажи, на которых пылились книги, пустые горшки, гипсовые головы. На гвозде за дверью висела соломенная шляпка с лентами...
   Петр закрыл глаза и снова погрузился в сон. Веки его чуть заметно подрагивали. Ему виделись какие-то кошмары, казавшиеся бесконечными, из которых не было выхода, и которые он уже не забудет никогда...
  
   Вдруг потянуло сыростью. Створка окна тихо скрипнула и приоткрылась. Буро-палевые гардины со следами плесени зашевелились, ловя чью-то тень. Кто-то таился там и наблюдал за спящим Петром. Он как будто не решался выйти на свет. Странный визитер...
   Слегка сдвину гардины, незнакомец на цыпочках прошел мимо спящего Петра. Он долго шарил по углам, что-то искал, нашел какие-то старые фотографии.
  -- Черт, это же... это же... - незнакомец неловко задел гипсовую голову. Она покачнулась...
   Петр вздрогнул во сне, еще не зная от чего. Незнакомец попятился к окну. Спрятав фотографии за отвороты плаща, он исчез за гардинами.
  -- Кто здесь?.. - спросил Петр громким, надтреснутым шепотом, вглядываясь в копошение теней.
   В щель между гардинами нерешительно просунулось серое, осунувшееся лицо агента.
   Петр затаил дыхание.
   Покачиваясь, агент стоял у окна. Мокрые, обвисшие полы его плаща напоминали крылья. Он как будто примерял петлю на шее. Веревка обвисла, натянулась. Так ясно увиделись его вытаращенные глаза, закушенный язык, струйка слюны, стекающая по подбородку...
   Петр закрыл глаза рукой и кошмар рассеялся.
   Из открытого окна потянуло прохладой. Он поежился и опасливо покосился на дверь. Дверь была закрыта на задвижку.
   "И привидится же такое..." - подумал он, сонно жмурясь и потирая занемевшую руку...
   Порыв ветра распахнул гардины. Гипсовая голова сдвинулась с места, покачнулась и с глухим звуком упала на пол уже наяву...
   Петр опустился на пол. Собирая осколки, он наткнулся на записку.
   "Пишу тебе это письмо или делаю вид, что пишу, не знаю...
   Это как сон, сквозь который просвечивает реальность, иногда затопляя блаженством. К сожалению, как это ни прискорбно, от реальности осталась лишь затянувшаяся и недоверчивая старость, унижения, болезни, смерть. Все.
   Вот и итог жизни неудачника. Вся моя жизнь - путешествие, заранее обреченное на неудачу..."
   Записка обрывалась
   За окном лил дождь.
   Сон это или явь?..
  
   В комнате помрачнело. На комоде готических очертаний затрепетало нечто неопределенное, какие-то растения, карабкающиеся по стене, цепляющиеся за вещи, и что-то еще, что могло и не существовать. Постепенно оно приобрело очертания девочки. Так ясно и отчетливо увиделось ее свежее, радостное личико, расплескивающее вокруг себя очарование. Освещение придавало ей некую загадочность и какую-то величавость...
   Девочка сдвинулась с места, заскользила по поверхности комода. Она кружилась в лунном луче. И вместе с девочкой кружились цветы, гордые и покорные, ее вассалы...
   Слегка утомленная, девочка замерла.
   Поза восхитительная.
   С каким-то мучительным наслаждение Петр следил за ней, ждал. Девочка менялась. Лицо ее постепенно темнело, словно затягивалось облаками...
   Булькнуло ботало над дверью, как будто само по себе. Показалось, что девочка всплеснула руками и замерла в позе заводной куклы, стоящей на комоде...
  
   И снова увиделся этот странный зал ожидания, с кривыми углами, арками, сводами. Зал был почти пустой, лишь несколько казенных диванчиков пылились у стены. Стены голые. У низкого окна стояла чахлая пальма в кадушке.
  -- Три дня уже прошло... - сказал кто-то и зашелся хриплым, лающим кашлем.
   Холодок пробежал по спине Петра, когда он увидел господина в длинном, почти до колен френче, наглухо застегнутом. Шляпа с широкими полями скрывала его лицо, виден был лишь кончик носа и очки. Петр оглянулся.
  -- Не стоит туда смотреть...
  -- Почему?.. - спросил Петр, ловя пальцами ускользающие пуговицы плаща. Зачем-то он пытался застегнуться.
  -- Да ты садись...
  -- Подогнув ноги, Петр опустился на казенный диванчик.
  -- Какой-то бред... я ничего не понимаю... как я очутился здесь и кто вы?..
  -- Именно так все и происходит, вдруг...
  -- Мне кажется, я вас уже где-то видел... я вспомнил, где я вас видел... вы следователь...
  -- Нет, я не следователь... впрочем, не важно... ты принес книгу?..
  -- Какую книгу?..
  -- Не понимаю, почему тебе непременно нужно испортить себе жизнь...
  -- Я тоже не понимаю...
  -- Все просто... убийственно просто... мне нужна эта книга...
  -- Книга, опять эта книга... что за бред... вы смеетесь надо мной...
   Где-то за стеной глухо звякнул колокол.
  -- Первый звонок...
  -- Какой еще звонок?.. - воскликнул Петр и приподнялся.
  -- Сиди спокойно...
  -- Хорошо... - Петр откинулся на спинку диванчика и затих.
  -- А ты похож на своего отца... как-то мне пришлось оказать ему услугу... небольшая ложь, придуманная для алиби... молчишь?.. ну, молчи, молчи... - Господин в шляпе с широкими полями закурил, прислонился к стене и окутался облаком дыма. Из облака поблескивали его очки с дымчатыми стеклами. - Похоже на то, что ты молчишь из идейных соображений... или как?..
  -- Я не Иуда...
  -- Значит, из идейных соображений... но это же глупо... твой восторженный идеализм больше похож на идиотизм... на мой взгляд, идеи только мешают людям жить нормально... будь благоразумнее, соглашайся... - сказал господин в шляпе с широкими полями уже вполголоса и закашлялся. - Поторопись, у тебя еще есть шанс уехать последним поездом...
  -- Уехать?.. куда?.. - переспросил Петр и глянул в окно. По ту сторону стекол он увидел стоящий под парами поезд и незнакомца в брезентовом плаще до пят, который вдруг доверчиво улыбнулся ему.
  -- Иначе... сожалею, но я буду вынужден...
   Господин в шляпе с широкими полями добавил что-то еще, невнятное, чего Петр не расслышал из-за звона.
  -- Ну вот, уже второй звонок...
  -- Скажите же мне, наконец, что я должен сделать?..
  -- Мне нужна книга, только книга... - Господин в шляпе с широкими полями нетерпеливо посмотрел в окно. - Ну, решайся...
  -- Зачем она вам?..
  -- Это улика... - тускло и равнодушно отозвался господин в шляпе с широкими полями, подвинул откуда-то взявшийся венский стул и сел на него верхом, обняв спинку руками.
  -- Улика?.. - выдавил из себя Петр.
   С тихим стоном дверь приоткрылась. Петр невольно втянул голову в плечи. В зал ожидания вошел мопсик с бантом и в заплатанной жилетке.
   -- Это твой пес?.. странный пес... - Господин в шляпе с широкими полями рассеяно глянул на Петра, потом на мопсика и зевнул.
   -- Как не прискорбно, но... - Незнакомец снял очки. В полутьме его глаза отсвечивали золотом.
   -- Хорошо... я согласен... - сказал Петр и внезапно толкнул его. Господин в шляпе с широкими полями отлетел в угол с какой-то неправдоподобной легкостью и вытянулся вдоль стены...
   Третий раз прозвенел звонок. Поезд, шипя, стронулся. Мимо поползли окна вагонов. За стеклом мелькнуло лицо незнаокмца в брезентовом плаще до пят.
   -- Кажется, это был твой отец... - Незнакомец рассмеялся и... Петр очнулся в студии.
   "Черт, опять этот сон... и эта книга..."
   Булькнул звонок.
   "Кто там еще?.." - Он покружил по комнате, натыкаясь на стулья, поднял отброшенное к стене одеяло, изображающее господина в шляпе с широкими полями, и открыл дверь. За дверью стояла рыжеволосая дева.
   -- Извините, если разбудила... еле вас нашла... директор просил зайти, у него к вам какое-то срочное дело...
  
   Здание театра было затянуто лесами. Вахтер спал. По винтовой лестнице Петр поднялся на директорский этаж, приоткрыл дверь кабинета. Вытянул свои длинные ноги, директор театра листал какую-то рукопись.
   -- Входи, входи... не стой в дверях... плохая примета... - Директор медленно поднял глаза, лениво потянулся своей тонкой, белой рукой.
   Петр руки не подал.
   Директор слегка смутился. Некоторое время он сидел молча.
   Петр осмотрелся. У окна стоял аквариум, в котором плавали золотые рыбки, крокусы, лицо директора, искаженное водой.
   Директор любил цветы, и терпеть не мог театр. Жена же его напротив, просто обожала сцену, целые дни проводила в гримерных. Как-то Петр столкнулся с ней в коридоре, совершенно бесформенная и безликая особа.
   -- И что за спешное дело?.. - спросил Петр.
   -- Приходили оттуда... ты знаешь откуда... - Директор поднял голову. Петр молча стоял и ждал. Директору почему-то неудобно было смотреть на него, и он отвернулся. - Я звонил нашему покровителю, даже заручился его поддержкой, но, собственно говоря, что он может?..
   Со сцены донеслись звуки музыки, голоса. Близоруко щурясь, Петр глянул вниз. На сцене были посторонние. Они прогуливались вдоль кулис, как отдыхающие, давно уже обжившиеся здесь.
   -- Ты видишь, что творится... обложили со всех сторон... я могу лишиться всего, чего добился с таким трудом... ты должен меня понять... - Директор рассеянно полистал рукопись. - Вот, пишу мемуары... боюсь, как бы мои записи не стали завещанием... - Он пожевал губы, оторвал себя от кресла, заходил, проминая китайский ковер. - Отдай ты им эту проклятую книгу...
   -- Но я понятия не имею, о какой книге идет речь...
   -- Ну, не знаю... - Директор приостановился, вскользь глянул в окно... - В общем, тебе нужно поискать другую работу...
   -- Премьера же на носу...
   -- Как-нибудь обойдемся... у нас незаменимых людей нет...
   Петр вышел на улицу. Все еще шел дождь. Он постоял у входа, ощущая слепую морось на лице, шляпу он забыл в театре, и пошел вниз по улице, мучимый галлюцинациями.
  

10.

  
   Над городом висело все то же низкое небо, и сыпал мелкий, как пыль, дождь. Петр поднял воротник и повлекся вниз по извивающимся трамвайным рельсам. Рельсы тонули в мутном мороке, из которого доносились далекие звоны трамваев, мешающиеся с воем граммофона и запахом сточной канавы...
   Вспыхнули, расплескались зарницы. Пугающие воображение отблески пробежали в мокрой листве...
   Петр поднял голову. Над ним мигали аршинные буквы.
   "СЛАВА КПСС" - прочитал он и повлекся дальше. До полуночи он скитался в узких, кривых улочках города. Нужно было где-то искать работу, мастерскую. Он вяло думал об этом, вглядываясь в чешую мостовой.
   Улица сузилась, уткнулась в тупик.
   Петр вскользь глянул в окно подвала, затянутое паутиной и затаил дыхание, услышав тихий захлебывающийся смех Лизы. На миг в щели между линялыми гардинами увиделось ее лицо, фиалковые глаза и тонкие, взлетающие руки. Она играла на скрипке и плакала.
   Петр встряхнул головой.
   "Кажется, я схожу с ума..."
   С кошмарным взвизгом из проулка выполз трамвай. Тонкий сноп лучей высветил лицо женщины, намокший уличный сор, осколки битого стекла, рваный башмак, присохшие к треснувшему стеклу комки грязи. Луч скользнул дальше, выше, вознесся в каплях дождя...
   Недоумевая, кто мог поселиться в заброшенной мастерской отца, Петр спустился вниз по лестнице и нерешительно придавил кнопку звонка, еще и еще раз.
   -- Кого там еще черт принес... я сплю... - Дверь приоткрылась. Фома сощурился, взмахнул своими тощими руками. - Боже, глазам своим не верю... входи, входи... как ты меня нашел?.. я сюда вселился всего несколько дней назад...
   Минуту или две они шли по лабиринту темных коридоров с некрашеными, шатающимися полами.
   -- Как на палубе... и вонь несусветная... канализация забилась... нам сюда...
   Петр вошел в комнату. Грязные, обшарпанные стены были сплошь завешаны картинами. По углам валялся какой-то антикварный хлам. Окно было занавешено гардинами какого-то грязно-свинцового цвета. На подоконнике пылился алебастровый бюст мальчика.
   -- Ты где?.. - Фома раздвинул бамбуковые шторы, и Петр увидел девочку со скрипкой. Испуг на ее лице сменился любопытством.
   -- Я не знала, что у тебя гости?..
   -- Да, у меня гости... да ты снимай, снимай плащ, ты же промок насквозь...
   -- Кар-кар... - хрипло прокричала ворона над головой Петра и захлопала крыльями.
   Петр невольно попятился.
   -- Гав-гав... - Боязливо залаял мопсик с бантом и в заплатанной жилетке.
   -- У меня здесь приют для бездомных животных... это ворона с перебитым крылом... ее зовут Сарра... мопсик пока без имени... а это Вера... она же моя Надежда и Любовь... - Фома обнял девочку.
   -- Пусти, ты меня задушишь...
   Вера утонула в кресле.
   -- Да, м-да... вот так мы и живем... дружно живем... - Фома оседлал высокую табуретку. - Щенок напоминает мне мое бездомное детство, ворона учит меня философски относиться к жизни, а Вера - всему остальному... - Фома наморщился, пожаловался на погоду. - От сырости у меня ноги ноют... увы, старость не радость... да, м-да... хм... как тебе мой последний шедевр?.. - он поставил на мольберт небольшой холст на подрамнике.
   Петр близоруко сощурился. Это была одна из тех нереальных картин, которые мы иногда видим в реальности. В зеленоватом мерцании красок различился знакомый до боли, но уже покосившийся бревенчатый дом на сваях с террасой на фоне догорающего неба. Над домом стояла, грациозно изогнувшись, огромная кошка с женским лицом. Лицо утонченно-изменчивое, выписанное с каким-то особым даром.
  -- Где-то я уже видел ее, не помню где... кто это?.. - Петр подошел к портрету девы с букетом синих ирисов. - Она так похожа на Лизу... кстати, ты не знаешь, где Лиза?..
  -- Это Роза... а Лиза уехала...
  -- Как уехала?.. куда?..
  -- Я не знаю?.. попробую узнать, но не обещаю... м-да... а как ты живешь и где?.. я слышал у тебя были какие-то неприятности...
  -- Не совсем так... - Петр замялся.
  -- Понимаю... - Фома потрепал загривок мопсику, который крепко спал на кровати и ничего не видел и не слышал. В обвисших ушах его шептались сны. - Может быть, чаю или что-нибудь покрепче?.. а?.. Вера, ты где?..
   -- Я здесь... - Прижав скрипку к груди, Вера покачивалась в кресле и перебирала струны тонкими пальцами. Она ловила спящую в них мелодию...
   -- Вы-а-у... - взвыл вдруг мопсик и проснулся. Глянув на Фому, он снова зарылся мордой в одеяло...
   -- М-да... такие вот дела... ты знаешь, из музея меня уволили по сокращению штатов, так что я теперь живу в свое удовольствие... есть некоторые материальные неудобства, но я, наконец-то, свободен, просто неприлично свободен... буду рисовать портреты в переходах... кстати, мне зал обещали для персональной выставки... и знаешь кто?.. наш общий знакомый... - Фома раскашлялся. Через кашель, хрипя, он спросил: - Догадываешься кто?.. именно он... совершенно случайно с ним встретился... сущий ангел во плоти... живет бедно... всего одна служанка в платье с голой спиной... квартира так себе, два этажа, лифт... правда, лифт иногда застревает между этажами... это в порядке вещей... ты знаешь, он ничуть не изменился, все такой же... говорит и заикается на пяти языках... и близорук... и надменен... так и не женился, живет один... женщины оставляют его равнодушным, если не считать двух-трех странных приключений за границей...
   -- Сколько ему сейчас?..
   -- Лет пятьдесят, не больше... оглядел меня с ног до головы... одет я был, как обычно... свитер на голое тело, мятые брюки... а у него были гости... из гостиной доносились звуки музыки... какая-то спутанная музыка для моего уха... я говорю, может быть, я не вовремя... он молча подтолкнул меня к двери... вхожу, стены обтянуты шелком, вдоль стен мебель, довольно консервативная, во всем такая тускловатая прочность... и лица, лица... светский шум... собрался весь цвет нации... все люди свободных профессий, тонкие, изысканные... я подсел к Воронову... он совсем уже старик, похож на мертвеца или на идиота... все еще о чем-то грезит... на голове какой-то безобразный парик... представляешь, предложил мне сожительство, чем несколько озадачил меня... но я несколько отвлекся... - Фома опять стал давиться кашлем. - Последнее время часто простужаюсь... в конечном счете, все это суета... вздор... да, кстати, ты знаешь, я был на нашем чердаке и нашел его таким же чудесным... там ничего не изменилось, даже карта сохранилась, по которой я ползал вместе с муравьями... м-да... с чердаком у меня связаны самые приятные воспоминания... все ждал чего-то... сочувствия, понимания... не знаю...
   Долетел тихий перезвон колоколов, приглушенный, едва уловимый. С тоской и плохо скрываемым отчаянием Фома глянул в темноту стекол. За окном шел дождь.
   -- Ничего не осталось, кроме воспоминаний... это какой-то гипноз... ты знаешь, мне показалось, что там кто-то живет... впрочем, не важно... - Фома вскользь глянул на портрет Розы и подошел к зеркалу, почесал бородавку на щеке. Вдруг он замычал и сжал голову ладонями, пережидая приступ мигрени...
   Неожиданно створка окна отпахнулась. Взметнулись гардины. Что-то сдвинулось с места, опрокинулось.
   -- Кажется за нами кто-то следит... - прошептал Фома свистящим шепотом. - Вера, выключи свет...
   Свет погас. Фома на цыпочках подкрался к окну и слегка сдвинул гардины...
   -- Нет там никого... - Вера включила свет и ушла за ширму.
   -- Я же сказал тебе, выключи свет... вот черт... все, быстро-быстро разбегаемся...
   Путаясь в рукавах плаща, Петр оделся и, после некоторого колебания, вышел в коридор. Где-то далеко впереди маячила фигура Фомы, доносились звуки, запахи ночи.
   -- Фома... ау... где ты?.. позвал он и пошел по коридору медленно, с остановками.
   -- Я здесь... в общем, ничего страшного... это была моя жена... у меня с ней довольно не простые отношения... она на семь лет старше меня... - Он нашарил в темноте выключатель, щелкнул им, еще и еще раз. - Лампочку выкрутила... вот идиотка, а я идиот в роли идиота... - сказал он изменившимся, незнакомым голосом и отвернулся в сторону, чтобы Петр не увидел слезы на его лице. Дышал он тяжело и даже постанывал. Из носа у него текла кровь. - Может быть, это даже к лучшему, чем просто так молча смотреть на нее и ждать неизвестно чего... не так уж все и плохо... завтра она будет сожалеть о случившемся... я тоже несколько забылся и позволил себе то, что позволять не следовало бы... если я уйду, что у нее останется?.. насколько мне известно, у нее есть один родственник, с которым она поддерживает хоть какую-то связь, полубезумный дядя, где-то в пригороде... - Фома постепенно приходил в себя. - Черт, какие-то банки, бутылки... и все из-за этой идиотки Клары, уж не знаю, что она ей наплела... а сама устраивает свои амурные дела в театре... она просто помешана на театре и орхидеях... представь себе, репетирует и занимается любовью одновременно... одно время мне казалось, что Клара и моя жена... как бы это сказать... ну ты понимаешь... как-то я чуть не столкнулся с ней в гримерной... она была не в себе, вся взмокшая, взлохмаченная... я слышал, одно время она действительно занималась этим... ну, всем этим... э-ээ... и у нее просто болезненная страсть к алкоголю, правда, она уверяет, что это лекарство против депрессии... вот идиотка... и надо же, на ровном месте... только настроение испортила, чувствую себя, как побитая собака... ладно, вот ключи от мастерской... ты уж тут как-нибудь сам...
  
   Длилась ночь. Петр лежал, закутавшись в лоскутное одеяло, и прислушивался к чему-то другому в себе, неясному, затягивающему...
   Иногда он встречался с примадонной. Он путал ее с Лизой. Как-то он встретил ее на почте, но не решился окликнуть. Она была не одна. Ее сопровождала учительница пения, мнительная и надоедливая особа, и довольно бесформенная. От нее дурно пахло, просто непереносимо. Петр даже дышать переставал, проходя мимо нее. Когда ее муж ушел от нее, догоняемый ее проклятиями, у Петра начались неприятности. Как-то, подхваченный ее руками и слегка придушенный, он очутился в ее комнате, отвечая предсмертным, последним хрипом на ее похотливое хихиканье. На ней был короткий пятнистый халат. Он едва достигал колен и свисал с нее мешком. Она стояла перед дверью. Дверь была заперта. Ключ торчал в замке. Вспомнилось, как молча, натужно дыша, она пыталась совлечь с него одежду...
   Потом... что же было потом?.. Он уехал с театром на гастроли...
   Петр вздохнул и повернулся лицом к стене...
   Уже он спал и никем не узнанный, бродил по узким, петляющим коридорам дома на сваях. Дом был давно обречен и весь дрожал и всхлипывал даже от слабого порыва ветра. Петр постепенно привыкал к его тишине, как вдруг послышались голоса, отзвуки, тяжелые шаги. Они приближались с какой-то невнятной угрозой. Вспыхнул свет и к нему протянулась полоска света. Петр отпрянул, на цыпочках перебежал коридор, нырнул куда-то и очутился в комнатке с одним окном, выходящим во двор. Комната была почти пустая. У окна стоял стул, укрытый пледом. Стены голые, разрисованные сыростью и оклеенной обоями голубоватых и серых тонов, которые напоминали картины Фомы. В комнате царила тишина. Только мерно постукивали стенные часы-ходики. Он прислушался. На стуле кто-то плакал. Петр присел на корточки. Повизгивая, мопсик лизнул ему руки. Мопсик ему не понравился. Глаза холодные и неподвижные, как у взрослой собаки.
   Заколыхались гардины. Порыв ветра пробежал по комнате...
   -- Кто здесь?.. - Петр пошевелился и приоткрыл веки. Что-то плеснулось внутри, когда он увидел силуэт незнакомца. Гнетущая, необъяснимая тревога охватила его. Незнакомец приблизился. Уже рисовалось отчетливо, в мельчайших подробностях его тонкое, смуглое лицо, освещенное каким-то странным светом, карие глаза с красноватой каймой век, даже рыжие волоски на носу и шрам на подбородке. Ровным, бесшумным шагом незнакомец мерил тесноту комнаты. Петр с беспокойством следил за ним.
   -- Отец?.. - неожиданно спросил он хриплым шепотом.
   -- Узнал... - Отец обнял его и как-то неловко, поцеловал и...
   Петр проснулся. Подрагивающий отблеск солнца упал ему на лицо, еще теплый. Он приподнялся на локте, огляделся. За окном цвел безликий, будничный день. Прислушиваясь к перекличке детских голос, Петр рассеянно глянул в зеркало, перевел взгляд, увидел на полу следы маленьких босых ног и обрывок бумаги. Губами он прочитал записку, написанную детской рукой:
   "Фома просил передать, что будет ближе к вечеру. Вера..."
   Петр тихо рассмеялся и откинулся на подушку. Теперь он приготавливал себя ко сну, но все напрасно. Он долго не мог заснуть, ворочался...
   Путаница быстрых снов. Он искал в них отца, но нигде не находил...
   Странное, сумеречное состояние. И не явь, и не сон. Он прикрыл веки и дал увлечь себя ощущениям...
   Лиза появилась, когда он меньше всего этого ожидал. Он невольно привстал, смущенно и недоверчиво оглядываясь. С райской непосредственностью она устроилась у него на коленях. Он боялся пошевелиться, чувствуя всем свои существом ее нежную тяжесть. По всему телу пробежала теплая, щекочущая волна мурашек. Он уже испытывал подобное в детстве, когда голова его лежала на коленях у матери. И позже в студии, поправляя чей-нибудь рисунок, рисуя окончательные линии, вдруг открывающие всю красоту женского лона...
   Он закрыл глаза и блаженно, бессознательно улыбнулся. Когда он открыл глаза, над ним тихо покачивалось золотистое тело сосны, плыли белые облака. Прислушиваясь к едва уловимому шуму кроны, он на миг забылся и... забарахтался в воздухе, всплескивая еще неловкими руками, полетел, описывая круги. Он еще не доверял своим ощущениям. Внизу различались играющие дети. Одни ловили головастиков, другие со смехом засыпали друг друга песком. Поток воздуха повлек его вниз и... Петр очнулся, пошевелил затекшей рукой. Вокруг лежала все та же смутная, дремлющая полутьма. Тело постепенно осознавало себя. Заныло плечо. В онемевшую руку как будто воткнулись тысячи иголок...
   Он неуверенно приподнялся...
   Мысли путались. Голова слегка кружилась.
   Мимо окон прополз трамвай. Пол слегка содрогнулся. Звякнула посуда в буфете. Вдруг откуда-то на середину комнаты выкатился засохший мандарин...
   "Боже мой, что я здесь делаю?.."
   Плачущий вскрик створок. Шелест. Петр раздвинул зеленовато-серые гардины. За окном царила ночь. Неясными, расплывчатыми пятнами желтели уличные фонари. Его внимание привлекла девочка со скрипкой, вышагивающая под окнами. На ходу одеваясь, он выбежал из дома. Никого. Свернув за угол, он чуть не упал в сточную канаву, в которой уже плавала луна и кукла со вспоротым животом. Различались рыжие волосы. Лицо в веснушках. Кукла приоткрыла лиловые губы и попыталась что-то сказать. Он отвернулся. Мурашки побежали по спине...
   -- Тебе помочь?.. нет?.. нет, так нет... - Незнакомец откинул за спину концы шарфа, обвивающие его тонкую, птичью шею. - Кстати, я тоже побывал в этой канаве... можно сказать искупался и в славе, и в дерьме... - Незнакомец вытащил куклу из воды, встряхнул ее. Кукла кокетливо изогнулась. - Ишь ты... - пробормотал он. Щеки его задрожали от смеха.
   Петр повел плечами. Хотелось стряхнуть с себя этот кошмар, но что-то мешало...
   Неожиданно для себя Петр заговорил, захлебываясь словами и не глядя на незнакомца.
   -- Стоп, стоп, не так быстро... я ничего не понимаю...
   -- Это и неважно... - пробормотал Петр и весь в слезах побрел прочь...
   Блуждая в переулках, он заблудился.
   Донеслись звуки музыки.
   На веранде танцевали. Сквозь листву, оттененную светом ночи, он какое-то время наблюдал за танцующими девами, вовлеченными в непрерывное и неудержимое движение ритмов. Взгляд его останавливался на одной деве, и уже его притягивала другая. Все они были прекрасны и притягательны. Как будто вернулся потерянный рай, правда, неровные, некрашеные полы и обшарпанная балюстрада придавали сцене некую буквальность. Рискуя провалиться, он поднялся по подгнившим ступеням на веранду. Полы дышали под его тяжестью.
   Девы замерли, увидев Петра. Став неподвижными, они что-то утратили.
   Петр сделал еще несколько шагов. Смеясь, девы окружили его и повлекли туда, где кончается реальность...
  

11.

   Очнулся Петр в зале ожидания какой-то безвестной станции. Он вышел и пошел по испорченной колеей дороге.
   Из-за поворота дороги показалось стадо коров и коз, окутанное облаком пыли. За стадом, прихрамывая, шел Пан, казалось, он приплясывал в такт звяканью ботала.
   Петр сошел на обочину.
   Небо уже переливалось синевой и перламутром. В утренней тишине что-то напевали птицы, в траве сновали всякие бессловесные твари.
   Миновав топкий цветущий луг с болотцем, дорога свернула к дому на сваях, опоясанному террасой, который чем-то привлек внимание Петра. Он остановился у ограды и засмотрелся на цветы: крокусы, зачарованные гиацинты, петунии, приветливые ирисы, флоксы, маргаритки, зеленовато-бледные и желтые с черными улыбчивыми глазами, словно стайки юных, прекрасных дев.
   Взгляд Петра переместился на сучковатую яблоню, по которой он в детстве поднимался в свою комнату.
   Закрыв глаза, Петр с робостью вошел в давно не существующий для него дом и пошел по лабиринту коридоров.
   В доме было заметно движения, но неясное и смутное, как игра теней. По галерее Петр перешел во флигель. Там всегда было шумно, и теперь собрались все обитатели дома, постаревшие, но вполне узнаваемые. Он не узнал лишь свое отражение в наклонном зеркале, за которым мать прятала документы и деньги.
   Он вышел на террасу, осенью заливаемую водой, когда палая листва засоряла водосточные трубы. С террасы открывался вид на город.
   Через столько лет пейзаж почти не изменился. Те же дали, правда, с провалами, по меньшей мере, в двух местах. Отсутствовал шпиль Башни и арочный мост, по которому проезжала вечерняя кукушка, нарушая сонную тишину предместья сбивчивым перестуком колес.
   Помедлив, Петр подошел к окну и приоткрыл створку. Он увидел комнату с низким потолком, кровать с ангелами в изголовье и коврик с плещущимися в воде нимфами. Они срывали кувшинки. Кувшинки были похожи на диадемы. Поодаль стоял притихший сад с сатирами и фавнами. Погрузив копыта в красный мох, они выдували из свирелей и раковин чары, усладу для босых фей, которые парами гуляли по цветущей лужайке, зажатой в поля выцветшей бахромы.
   На столике у кровати увядали цветы, поблескивали поздние груши. Одна была надкушена.
   Цветы заслонило лицо вдовы. Она подняла сползшее на пол одеяло вместе с солнцем и глянула на него глазами матери...
   Петр все дальше удалялся от дома на сваях, опоясанному террасой, но ему еще долго виделась фигура вдовы на фоне готического пейзажа и плохой погоды...
  
   Дорога привела Петра к Пану. Он стоял у осины в окружении коз, уронив облысевшую голову на грудь. У него был несчастный вид, и козы были какие-то потертые.
   Пан думал о вдове.
   "Конечно она уже в годах... и полная, надо сказать, весьма полная, без всяких оговорок... но какие у нее бедра... какая грудь..."
   Все это представилось ему так реально. Он даже почувствовал запах ее подмышек и испытал такое острое удовольствие, какого давно не испытывал.
   Мысли разбрелись, как козы.
   "А это еще что за явление..." - Минуту или две Пан разглядывал фигуру Петра, размытую по краям, как на картине вдовы.
   -- Ты, наверное, от вдовы?..
   Петр никак не откликнулся, лишь туманно улыбнулся.
   -- Вряд ли она обрадуется, когда узнает, в какой конуре я живу... и что я страдаю припадками... и ноги у меня болят, ноют к перемене погоды... получается, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне... - Пан сделал в воздухе неопределенный жест, глянул на измятые и изношенные брюки, на рваные ботинки и охрипшим голосом несколько раз громко крикнул, обращаясь к козам: - Девки, пора домой...
   Уже смеркалось. Дали приобрели мягкую волнистость, как истертый бархат, а небо стало похоже на переливающийся муар.
  -- Смотри, какое небо - точно море... там залив, там мыс... и от трав такой аромат... смотри, склонились, как будто отбивают поклоны... только взгляну на все это и все забываю, все свои печали... - Пан потер шишку на лбу и, прихрамывая и опираясь на посох, подошел к краю оврага. - Снова учусь ходить, колено распухло, почти не сгибается... лучше опираться на внуков или на Бога, а не на палку... - Он приостановился, как-то беспомощно огляделся по сторонам...
   Ветер посвистывал в его волосах, раздувал одежду, ощупывал его прохладными руками вдовы.
  -- Вспомнил, где я тебя видел... на картине вдовы... - Пан поджал губы. - Она рисует картины... святых с дугой нимба над лицами и людей, какими они никогда не бывают... в таком сумеречном свете, который одевает все вещи иначе... мне ее картины нравятся, такие тонкие, воздушные... смотришь на них и улыбаешься, позабыв свою обычную угрюмость... какое-то парение души... вдруг замечаешь, как сквозь холст просвечивает что-то еще, какая-то другая реальность, подлинная, более высокая... это как сны наяву... я столько всего открыл для себя в этих снах... вот думаю с ней сойтись... у нее никого нет и я живу один... даже Сарра меня бросила, летает где-то сама по себе... старики никому не нужны... вот опять слез не могу удержать... - Голос Пана становился все отдаленнее. На ходу он пересчитал коз, что было весьма сложным делом. Козы то появлялись, то исчезали...
  
   Вся жизнь Пана прошла на ветру. Жил он один. О женщинах он знал немного, как, впрочем, и о себе. Пока он пас стадо, жена украсила его лоб рогами. Женщины лучше знают, что нужно мужчине.
   Это случилось много лет назад. Чуть свет, как обычно, он собрал стадо и ушел. Весь день, прячась за спиной ветра, он размышлял и распалялся от собственного воображения, представляя себе бледное, потасканное лицо артиста, с которым ушла жена.
   -- Боже, что это?.. - Он привстал, сморгнув слезу. - Откуда он взялся?.. - Перед ним стоял пес с белой шерстью и красными ушами. Пан вскочил, точно его ужалила змея. Пес оскалил клыки, покрытые пеной. Словно в дурном сне. Коровы с мычанием разбежались, кто куда. Кто же сам себе враг. Бежала и Федра, побежденная страхом, унося на своей спине Пана...
   Два дня жители деревни искали пропавшее стадо. Сохранились следы и другие улики, давшие следователю повод подумать о том, что все стадо погибло в болоте или в песках...
   Пан вернулся через три дня. Его все еще била дрожь, он заикался и не мог вымолвить ни слова. Весь в тине, окруженный облаком мошкары, он шел мимо кладбища. На многих могилах уже невозможно было прочитать стершиеся имена. У входа на кладбище было людно. Кого-то хоронили. Чуть поодаль Пан увидел свежевырытую могилу. У могилы стоял гроб, похожий на выдолбленную лодку, над которым несколько старух рыдали в два голоса, утопив в платках свои лица.
   -- Кто преставился-то?.. - спросил он хриплым, каким-то потусторонним голосом и перевесился через ограду, чтобы заглянуть в лицо покойнику, чем перепугал старух до смерти. Увидев испуг на лицах старух, он понял, что пришел на свои похороны...
   Теряясь в блеклых сумерках, Пан шел по кривым улочкам деревни, мельком заглядывая в окна с тем нездоровым интересом, который всегда вызывали у него домашние сцены, в общем-то, заурядные, но полные какой-то странной для него значимости.
   Вот и дом. Ладонью ощупывая пустые, шершавые стены дома, он обошел его кругом.
   -- Юлия... - позвал он жену хриплым, нетвердым голосом и поднялся на крыльцо.
   -- Черти тебя принесли... - донеслось из окна дома напротив. - Жил бы себе в трясине и не морочил людям голову... - Старуха перекрестилась и задернула занавески на окне.
   -- Кар-кар... - Где-то далеко придушенно крикнула ворона.
   В состоянии близком к помешательству Пан перечитал записку, подсунутую под щеколду, уже затянутую паутиной. Не было сил протянуть руку и порвать паутину.
   Он сел на ступеньки.
   Над ним летали ангелы, которых Бог, посылает нам в наше одиночество. Они не вызывали у Пана удивления, только тоску.
   Порвав записку, он вошел в дом и упал ничком на кровать...
   День погас. На небе появились звезды, колючие Божьи глаза.
   Среди ночи Пан проснулся. Еще скованный сном, он откликнулся на ласку и увидел вдову в лунной зыби среди виноградных лоз, посаженных на небе и свисающих до земли. Облик ее менялся, как на блеклом холсте.
   -- Иди ко мне... - позвала она его движение плеч, шеи.
   Он неловко прижался к ней. Он весь дрожал. Милая, доступная, она возбуждала желание...
  -- Если хочешь знать, я тоже девственница... - прошептала она, и Пан очнулся. Привстав, он ощупал постель. Постель была смята и еще теплая. Он закутался в одеяло. Он все еще дрожал, как будто сидел по пояс в воде. Вода была мутная, заросшая водорослями, напоминающими змей с вздутыми шеями...
   Выпив вина, Пан впал в какое-то странное состояние и снова очутился у дома, в котором провел прошлую ночь. Говорили, что если кто проводил в этом доме ночь, того утром находили мертвым, или сумасшедшим и он с опаской поглядел на темную дверь. Наводящие ужас завывания ночных духов, блуждающих по болотам, подтолкнули его к двери. Дверь была не заперта. Он вошел. Низкая притолока пригнула его к полу. В комнате царил полумрак. Ставни были закрыты. В дальнем углу обрисовалась кровать с балдахином, похожая на катафалк без колес. У окна покачивался шезлонг с примятой подушкой. Рядом с ним тускло поблескивал столик, на котором лежали очки с круглыми стеклами, китайский веер, подгнившее яблоко и раскрытая книга с пожелтевшими страницами.
   Стены были увешаны картинами, как в музее.
   Послышался мышиный писк, бормотание и из боковой комнаты вышла вдова. Одета она была в сероватое полотняное платье, затянутое в поясе, волосы были разделены пробором.
   Пан был восхищен и в то же время смущен.
  -- По всему видно, что дела ваши отнюдь не благополучны... - сказала вдова.
  -- Не стану скрывать... - пробормотал он, опустив голову, испытывая некоторую неловкость.
  -- Выпейте, вы очень устали... - Вдова протянула ему стакан вина.
   Он выпил, улыбнулся и... в глазах начало темнеть, все закружилось. Он без сил опустился на край кровати и поплыл по течению сна, в котором вдова посвящала его в тайны ночи...
   Проснулся Пан рано. Смутный свет сочился сквозь узкое окно, стирая реальность. Увидев лежавшую рядом с ним книгу, он полистал ее в какой-то смутной надежде найти в ней то, что ему нужно. Странная это была книга. Мгновениями какие-то слова вспыхивали и снова чернели, и просветы между словами и строчками менялись, как будто книга дышала.
   Пальцы свело судорогой. Он выпустил книгу, но кто-то продолжал листать ее. И она пустела, как будто из нее вылетали птицы, одна за другой...
   Пан с недоумением огляделся. Вдова спала, зябко подрагивая во сне. Простыня сползла на пол. Открылось ее вялое, белесое тело, чем-то униженное, побежденное. Он отвел глаза.
   Зазвонил будильник, и вдова проснулась, улыбаясь виновато и испуганно. По всей видимости, ей снился сон, и от сна осталось впечатление чего-то пугающего, нечистого.
   -- Надеюсь, я не был тем дурным сном, который разбудил тебя?.. - спросил Пан.
   -- Нет, я спала, как убитая... - отозвалась она, пробуждая в нем желание своей позой, не лишенной красоты и грации, и всем видом.
   -- Мне уже пора... - пробормотал Пан и смущенно улыбнулся.
   Вдова оделась и вышла его проводить. На ней было все то же сероватое полотняное платье, затянутое в талии, на голове нечто вроде чепца. Ветер сорвал чепец. Волосы упали на ее плечи и грудь, платье вздулось и опало, снова вздулось. Создавалось впечатление, что вокруг нее как будто бились волны, и она то опускалась, то снова взмывала на вершину водяного вала. Внезапно она исчезла...
   Пан вошел в пустой дом, лег, откинулся на подушку. Какое-то время он лежал, бездумно уставившись в потолок...
   -- Нет, я ничего не понимаю в женщинах... и, наверное, уже никогда не пойму... - пробормотал он и вздохнул...
   Вспоминалось что-то обрывками. Вдруг откуда-то из темноты всплыло лицо матери. Она была просто помешана на театре. Театр позволял ей бежать из реальности, в которой она задыхалась и которая вызывала у нее ужас. Под конец жизни она сошла с ума и умерла в нищете, окруженная тенями безумия и самоубийства. Пану было 9 лет, когда он бежал от нее к тетке. Он представлял себе тетку несколько иначе и был поражен, увидев на перроне. Она была точной копией матери, но только маленькой и истлевшей...
   На пустой, обшарпанной стене увиделись знакомые очертания небольшой площади, с отходящими от нее узкими, петляющими улочками. Иногда он блуждал по этим улочкам, переходя из одного сна в другой, и пробуждался усталый, весь в пыли, со стертыми до крови ногами, сожалея о чем-то...
   Небо над городком было пасмурное, улицы пусты, как будто все жители умерли от тоски и безразличия, лишь площадь у театра заполняла толпа людей. Лица у них были какие-то плоские, неправильные, поражающие своей странностью...
   Он приостановился у театральной лестницы, по которой из театра выходили зрители, потом артисты, один за другим, сопровождаемые смутным шумом растроганных и радостных голосов почитателей.
   На фоне пустого неба сначала проявился силуэт матери, нарисованный четкой тонкой линией, потом прояснилось ее лицо в нимбе, бледное и отрешенное. Еще под впечатлением своей роли на сцене, она шла в расступающейся перед ней толпе. Движения короткие, сдержанно-точные...
   Неожиданно лестница зашаталась и стала обрушиваться, погребая всех под своими обломками...
   -- Мама... - закричал Пан и побежал к ней, спотыкаясь. Он падал, поднимался, близоруко щурясь, пытаясь найти ее в облаках пыли. Любое прикосновение отдавалось в нем болью, оставляло саднящую ссадину...
  -- Сынок... - Она протянула к нему руки. - Помоги же мне... - Она прямо-таки вцепилась в него. Она тянула его за собой в темноту кошмара.
   В последний момент Пан очнулся, весь в поту...
   -- Ужас какой-то... - пробормотал он.
   Сцена была действительно кошмарная, впрочем, сама по себе не страшная и ужас возникал оттого, что он смотрел на нее из сна и не мог вмешаться...
   Дверь неожиданно приоткрылась и в комнату вошел участковый. Вел он себя довольно странно и выглядел не менее странно. Одна половина его лица улыбалась, а другая мучилась. И глаза у него были разные, и как будто с двойным дном. Там что-то колыхалось темное и страшное, как водоросли в мутной воде.
  -- Собирайся... - сказал участковый, вскользь глянув на Пана.
   Пана арестовали по подозрению в воровстве скота.
   По камере гулял ветер, было холодно, даже душа замерзала. Пан встал, весь в ознобных мурашках, забегал из угла в угол, хлопая себя по бокам и пытаясь согреться. Услышав пение где-то в этажах, он замер, потом подошел к окну и запел...
   Спустя какое-то время дверь распахнулась и в камеру вошел начальник тюрьмы.
   Начальник тюрьмы Вагнер был женат. Его жена, Маргарита, блондинка, высокая, худая, одного с ним года, до замужества работала в театре. Детей у них не было живых. Двое умерли еще в малолетстве, а старший пропал без вести. Они жили в тюрьме. И лето, и зиму Маргарита ходила в желтоватом, пятнистом халате. С мужем она почти не разговаривала, только хмурила свои густые брови. Правда, в настроении она пела, зажмуривалась и тянула что-нибудь жалобное, а он подыгрывал ей на мандолине. Голос у нее был приятный. Когда она пела, лицо ее преображалось, становилось такое тихое, как заводь...
   Вагнер молча взял Пана за руку и повел его по коридорам и лестницам к себе во флигель.
   В комнате царили сумерки. Какое-то время они сидели молча. Сумерки сгустились и Маргарита начала песню. Пан продолжил. Сузив глаза и отвернувшись к окну, Вагнер молча слушал. Что он там видел в отражениях, одному Богу известно что. Вдруг он начал сипло подвывать каким-то заспанным, волчьим голосом, сам не понимая, что делает, как в бреду...
   После недолгого и тягостного молчания Маргарита начала другую песню. У нее был такой нежный, грудной голос...
   Так это и тянулось час или два, а может быть несколько лет...
   Очнувшись от этой вымышленной жизни, Пан по настроению Маргариты догадался, что пора уходить, и пошел к двери.
   Вагнер догнал Пана уже на лестнице и проводил до дверей камеры...
   Остаток ночи и весь день Пан провел в одиночке, лежал на нарах, как камень, закрыв глаза и иногда проваливаясь в сон, точно в яму, а, очнувшись, лежал и пытался понять, где он.
   Вместо темной, тесной камеры ему виделась та же теснота, только светлая и голубая, но и в ней не было ни выхода, ни входа.
   Вдруг, он услышал над головой какой-то странный шум. Он поднял голову. Над ним порхала стайка бабочек. Была уже окраина дня...
   В эту ночь Вагнер оставил его ночевать у себя, правда, на балконе, где в ясную погоду Маргарита загорала, прячась от глаз охраны. Он лежал на мягком пуфике и думаю про себя: "Что это?.. самодурство?.. прихоть?.. и, как видно по всему, я у них не первый такой гость... какая-то игра в абсурд..."
   Утром его перевели в другую камеру, где у него не было только перины из гагачьего пуха.
   День прошел как обычно. Пришла ночь, и Пан задремал...
   Вагнер пришел за ним ближе к утру. Пан шел по коридору и думал: "Я то сплю днем, а как же он?.. весь день потом клюет носом на службе..." - На самом деле, выглядел Вагнер ужасно. Лицо какое-то застывшее, почерневшее. Чернота и вокруг рта, и под глазами. Последнее время он стал носить очки с темными стеклами. Эти спасительные для жены Вагнера ночи явно убивали его. Ему было около сорока, но выглядел он в два раза старше.
   Спуски, подъемы, лязг запоров, дверей. Наконец они пришли...
   Маргарита пила холодный чай и была где-то далеко-далеко от них, в отблесках, в тенях зеленой лампы. Она обернулась, посмотрела на Пана и подошла к окну. Окно, как дверь. За порогом сумрачная глубина, ничем не заслоняемая. Непередаваемая красота, странная, загадочная, таинство, в котором творил Бог и человеческое безумие...
   Вагнер зажег лампу. Качающееся пламя осветило комнату.
   Довольно нелепая картина. Маргарита в своем пятнистом халате, Вагнер в форменной одежде и Пан в воровской робе.
   Около часа они пели в каком-то гипнозе. Конечно, все это выглядело бы вполне естественно в сумасшедшем доме, но в тюрьме?..
   Совсем близко Пан увидел ее глаза, как зеркало, в которое давно никто не заглядывал. Она пошатнулась, и он обнял ее. Обнажилась ее маленькая грудь. Она запахнула халат. В глазах паника. Вскользь она глянула на дверь. Дверь была приоткрыта. Неловкое и тягостное молчание. Пан изо всех сил сдерживал нелепое желание подойти к двери и закрыть ее на ключ. Она улыбнулась, наверное, догадалась о его желании. В комнату вошел Вагнер и увлек его в коридоры тюрьмы. Шли они молча. У двери камеры Вагнер остановился. Лицо его было мрачнее тучи. Пожевав губы, он вдруг в упор глянул на Пана. Пан невольно побледнел. Предательский холодок сполз вниз по спине.
   Вагнер как-то неуверенно улыбнулся и похлопал себя по карманам:
   -- Черт, кажется, ключи потерял... ты постой здесь... - Вагнер ушел, а Пан остался стоять под дверью.
   Около часа Вагнера не было...
   Вагнер так и не пришел, пришла Маргарита.
   -- У мужа приступ... - только и сказала она. У Пана дыхание перехватило.
   Сглотнув комок в горле, он попытался обнять Маргариту. Она отвела его руки и подтолкнула к двери, сделала вид, что намеревается то же войти в камеру, и захлопнула дверь за его спиной...
   Пока Пан пел в тюрьме, Федра дичала в лугах, хвостом гоняя слепней под своим тощим брюхом. Прошло неполных семь лет, прежде чем она услышала хриплый голос рога и почувствовала на своих опавших боках уколы острых, как шпоры, пяток Пана. Она замычала от радости и боли и понеслась, сломя голову. Счастливые это были дни. С утра до ночи Пан трубил в рог и пел песни в ее мохнатое коровье ухо. Иногда это были грустные песни. Пан пел и вспоминал ворону, которую он научил говорить. Ее звали Сарра. Она пропала где-то в лесах...
  

12.

  
   Ближе к полуночи Петр вернулся в город. Путаясь в ключах, он открыл дверь, не раздеваясь, лег и попытался заснуть.
   В комнате царила серая, утробная полутьма, в складках и провалах которой таилось что-то душное, что проникало в него, начинало стучать где-то внутри, и он просыпался.
   "Боже мой, как душно..."
   Вдруг он услышал осторожный, сдержанно-тихий звук закрывающейся двери.
   -- Кто здесь?..
   -- Это я, Фома... спи, спи, новостей пока нет...
   Заскрипела кровать.
   -- А ты, никак, в нашей канаве искупался?.. грязь знакомая, рыжая...
   Петр уже спал. Ему опять снился дом на сваях и лабиринт узких, длинных и петляющих коридоров. В очередной раз свернув за угол, он увидел приоткрытую низкую дверь и неуверенно вошел в комнату, перегороженную створчатой китайской ширмой.
   -- Лиза... - позвал он.
   Никто не отозвался.
   Он огляделся. Тусклый, желтоватый свет заливал комнату, почти пустую, похожую на тюремную камеру. В углу поблескивала дугами и шарами узкая кровать. Под лоскутным одеялом кто-то спал.
   -- Лиза... - снова позвал он.
   Лежащий на кровати незнакомец откинул одеяло и встал. Вялый, на вид рассеянный, близорукий. Некоторое время незнакомец хмуро рассматривал гостя слегка прищуренными, желтоватыми глазами.
   -- Не могу вспомнить, где я тебя видел?..
   Из окна, затянутого решеткой, пахнуло сыростью.
   -- Брр... как холодно и тихо... как в могиле... - Незнакомец встал, прихрамывая, подошел к окну, прикрыл створку. - Тебе кто нужен?.. говори громче, я ничего не слышу...
   -- Я ищу Лизу...
   -- Я тоже ее ищу... - Незнакомец странно, уклончиво улыбнулся, глянул на чемодан, стоявший у двери. - Ты, я вижу, куда-то собрался... понимаю... догадываюсь... когда-то нечто похожее случилось и со мной... это была не трусость, лишь благоразумная осторожность... я собрал чемодан и...
   -- Это не мой чемодан... - пробормотал Петр.
   -- Вот как... в таком случае я сожалею... - Сожаление отозвалось судорогой на лице незнакомца. - И все из-за этой проклятой книги... если верить тому, что мне говорили о ней... впрочем, не важно... она-то, к слову сказать, и устроила для меня всю эту одиссею... теперь отдыхаю от приключений... играю роль образцового мужа, хотя был бы не прочь... - Он хохотнул и рассеянно полистал рукопись. - Чепуха все это, однако... - Он отбросил рукопись и рассеянно глянул по сторонам, к чему-то прислушиваясь. - Скребутся проклятые... мыши просто одолели... здесь их пропасть... бумагу уже жрут... приходится рукопись от них прятать... я пишу мемуары... записываю все, что мелькнет в уме... как-то даже пытался напечататься под чужим именем, но от славы пришлось отказаться по причине отсутствия таланта... так мне сказали... чего нет, того нет... да и здоровье слабое... сердцебиение, потею, приступы мучают, к тому же я хромаю... соседи зовут меня "Хромым Бесом"... я поскользнулся на каменистом склоне... если бы не Пан, меня бы уже не было... не знаю, как он оказался рядом со мной... и не подтолкнул... удивительное дело... - Нечто, напоминающее улыбку, пробежало по его лицу...
   -- Я, пожалуй, пойду... - Петр попятился к двери и наткнулся на что-то влажное, мягкое.
   -- Не уходи, сынок, останься... - Дева в пятнистом обвисшем халате приникла к нему, цепляясь за его одежду. Петр увидел родимое пятно на виске, тонкие, удлиненные уши, мягко очерченные губы, глаза, карие, кроткие и усталые...
   -- Замолчи, дура... - оборвал деву незнакомец. - Какой он тебе сынок... - Он поглядел на нее с недоумением и досадой, хотел что-то еще сказать, поперхнулся и закашлялся. В удушье и тумане он пошарил по столу, опрокинул стакан с недопитым вином...
   -- Хрр... - прохрипели стенные часы, ударили: - Бамм...
   Незнакомец втянул голову в плечи и закрутился, как кособокий волчок...
   -- Эй, проснись... ты слышишь, проснись... - услышал Петр свистящий шепот. Незнакомец превратился в Фому и Петр очнулся. В глазах плавали радужные круги.
   -- Устал как собака, весь день на ногах... - Фома сел на край кровати.
   -- Какие новости?.. - спросил Петр отвыкшим голосом. Он все еще не мог выпутаться из тесноты сна и запахов. Пахло пылью и мышами.
   -- Новости... новости плохие, никто не знает, где Лиза, но есть одно предположение... возможно, она уехала к тетке в деревню...
  
   За окном выл ветер, стучался в стекла, сквозняками бродил по залу ожидания. Петр дремал на диванчике у окна. Напротив Петра сидели лысеющий господин богемного вида и пожилая дева. Дева читала какую-то потрепанную книгу без начала и конца.
   В горле динамика что-то булькнуло. Хрипловатый женский голос объявил о прибытии поезда.
   Петр вышел на перрон.
   Моросил дождь. Лиловые тучи отступали на север...
   Через сутки Петр был уже далеко. Громыхая на стыках рельс, поезд скрылся в песках. Тишина. В полной тишине над песками катилось солнце...
   Несколько часов Петр ждал на привокзальной площади рейсового автобуса, не дождался и пошел пешком. Он шел за солнцем весь день и почти всю ночь.
   Желтые рассветные сумерки высветили на горизонте рыжие горбы холмов. Они были похожи на бредущих верблюдов. Петр упал ничком. Не было сил пошевелиться...
   Уже он тонул в серой бессвязности снов...
   Снилось ему, что он лежит на своей продавленной кушетке в мастерской. Было душно. В полутьме что-то творилось, доносились какие-то невнятные шорохи, летающие звоны.
   "Комары..." - догадался Петр, приоткрыл веки. Кто-то рылся в его вещах. Он поднял голову. Горбоносое, узкое лицо, полуосвещенное, разрезанное синей тенью, выпуклые глаза.
   -- Что вам нужно?..
   -- Архипелах Гулаг... - пролепетал незнакомец, пятясь. Лепет его отозвался эхом:
   -- А-ах...
   Все смешалось, спуталось. Петр почувствовал, что падает, как-то нелепо, боком...
   Очнулся он весь в поту. Еще под впечатлением кошмара, он пополз, сам не зная куда, и выполз на гребень дюны. Неожиданно среди песков увиделся город, дома какой-то неправильной формы, тупые и острые крыши. Он боялся поверить своим глазам, как-то глупо всхлипнул и ущипнул себя, чтобы убедиться, что это не мираж и покатился вниз по песчаному склону...
   Город исчез. Впереди темнели какие-то развалины, окруженные дикими яблонями.
   У колодца сидел темнолицый житель песков. Бросилась в глаза его невероятная худоба, кости, казалось, проступали наружу. Вместо приветствия житель песков пробормотал что-то невнятное. Он путался в языках.
   Петр приник к корыту с водой. Вода была тепловатая, с каким-то неприятным привкусом. Он пил и не мог напиться. Когда он поднял голову, то обнаружил, что и житель песков пропал из виду. Он окликнул его.
   -- Тю-июю-у...
   Посвист ветра. Шелест песка...
   Петр побродил по саду, сорвал яблоко, безумно кислое и твердое, как камень, и вернулся к колодцу. От колодца отходили едва различимые следы, и Петр побрел по следам. Несколько часов он шел, сам не зная, куда идет, пока не споткнулся о ржавые рельсы, останки погребенной в утробе песка железной дороги. Еще около часа он брел по шпалам. Когда солнце стало клониться к горизонту, он увидел впереди поселок. Между домами мальчишки гоняли мяч, который как будто переносился с места на место на облаке пыли.
   Петр заглянул в окно ближайшего дома. В полутьме желтых сумерек проявился рисунок кровати, горка подушек. За кроватью матово поблескивал створчатый шкаф. На шкафу лежал проеденный мышами чемодан. Где-то тикали часы.
   -- Ау...
   Сквозь кружева веток и теней Петр увидел девочку в золотистых сандалиях. Она улыбалась всем лицом, без всякой причины, от одной радости жизни. Надкусив яблоко, она плавно взмахнула своими просвечивающимися крылышками и подлетела к нему
  -- Вы по какому делу?.. - Жутко звякнули сохнувшие на кольях ограды горшки. В щель ограды протиснулся худощавый мальчик, босой, смуглый. - А ты марш спать... - цыкнул он на девочку.
   Девочка недовольно сложила свои губки и отлетела в темноту дома. Остался запах надкушенного яблока и шелест трепещущих на лету лент.
  -- Так по какому вы делу?.. - Мальчик окинул Петра строгим взглядом.
  -- Мне бы попить...
   -- Это можно...
   Петр напился и пошел дальше. Улица привела его к небольшой площади, над которой стоял Ленин со скулами казаха. Из ниши для цветов выползла, дремавшая там собака, лениво зевнула. Петр усмехнулся.
   Мимо прошел незнакомец в домашних тапочках, звякая пустыми бутылками и изумленно оглядывая Петра. Незнакомец скрылся под аркой танцплощадки. Оттуда доносилось тихое бренчание гитары, приглушенный смех, мелькали шатающиеся тени и полутени. Петр просунулся в щель между балясинами и спросил:
   -- Где здесь гостиница?..
   Незнакомец молча глянул за спину. Гостиница стояла за его спиной, окруженная застойной тишиной.
   Это было убогое заведение под ржавой крышей. Парадный вход украшали цветные стекла и пыльная пальма в кадке. Петр вошел, надеясь на нечаянную радость, постоял с минуту у стойки. Трудно сказать, на что он надеялся. Табличка "Мест нет" избавила его от ненужных объяснений с дежурной, довольно бесформенной особы с обморочной прической, ослепшей и отекшей от жары...
   Перекусив в закусочной, Петр пошел дальше.
   Маленький, окруженный песками поселок, остался позади.
   Ближе к ночи Петра догнала пыль и ползущая в пыли полуторка, в которой он переехал на другой край песков...
  
   Потухло солнце и этого дня.
   И снова встал день.
   Петр плеснул в лицо воды и пошел. Дюны, как волны, поднимали его и опускали.
   Внизу в пляске воздуха увиделась деревня.
   Пока Петр пил воду, к колодцу подошла дева с ведрами. Не отрывая губ от воды, Петр посмотрел на ее двоящееся отражение. Дева как-то странно, как будто узнавая его, улыбнулась
   Донеслось фырканье лошади, унылый скрип колес. Мимо проехала телега. Понукая мерина, за телегой шел старик с бельмом в глазу. Он вез сено с лугов.
   -- Ты скоро?.. - спросил он деву.
  -- Я сейчас... - Дева наполнила ведра водой и пошла. Она шла и оглядывалась.
   Ночевал Петр в доме с заколоченными крест-накрест окнами...
  
   Катя долго не могла заснуть, то плакала, то улыбалась, сама не зная почему.
   Среди ночи она побежала к дому с заколоченными крест-накрест окнами. Дверь была не заперта. Она вошла в комнату и заперла дверь на крючок.
   Петр ничего не видел и не слышал, он спал.
   Своей маленькой, горячей рукой она убрала с его запотевшего лба прядку волос. Глаза ее потемнели. Создана была ночь для них...
   -- Господи, неужели это ты?.. - прошептала она.
   -- Кто?.. - в некотором замешательстве спросил Петр и приоткрыл веки.
   Высветилось сияющее лицо, маняще мерцающие глаза, губы, чуть приоткрытые и подрагивающие.
   Он вытер оба глаза и понял, что видит не сон.
   -- Ты очень изменился, но я тебя сразу узнала... - Катя приветливо улыбнулась и залепетала, вытаскивая душу своим лепетом.
  -- Я, собственно говоря... - Петр привстал. Ему было не по себе.
   "Откуда она меня знает?.. и какой бес в нее вселился?.." - думал он, пытаясь рассмотреть незнакомку.
   -- Ты меня не узнаешь?.. это после родов я так изменилась... посмотрел бы ты на меня, живот был такой огромный... а мальчик родился мертвым... - Катя подтянула сползающие чулки. - Дядя говорит, что я стала осанистая и что у меня все бархатное, и голос, и глаза... я уже несколько лет живу у него, после смерти тетки... все было бы хорошо, если бы он не привел в дом эту старуху... настоящая ведьма... она подглядывает за мной... утром мне целую сцену устроила... и он все это покорно сносит... когда она ушла в контору, она работает экономистом, он пришел ко мне, топчется на месте, босой, жалкий, растерянный... стал мне что-то говорить... все эти банальности, которые он проповедует... нет, он не злой... я ему многим обязана... это он вытащил меня из города, когда люди начали судачить... что было делать... он мне говорит, делай аборт или поехали со мной... безумная мысль, но и ехать на край света было не многим умней... и все же я поехала, я решила рожать... писать я никому не писала и вообще, не подавала никаких признаков жизни... после родов я вернулась в город и вскоре познакомилась с одним художником... увы, очередное разочарование... он был на семь лет старше меня, такой мрачный, худой, кожа да кости... мы встречались у него в мастерской... как сейчас вижу эту комнату... почти пустая, обстановка убогая... кровать, стол, несколько стульев... и все это привинчено к полу, как при шторме на судне или в сумасшедшем доме... еще была пыльная пальма и какие-то цветы в горшках, на вид неприглядные, сморщенные... такой засыхающий райский сад... а я играла там роль Евы... я снимала комнату этажом выше... можно сказать, спускалась к нему с неба... немного вина, немного музыки... такие изысканные мелодии... он сидел под пальмой и улыбался... он мог сидеть так и улыбаться весь день... мне с трудом удавалось вытащить его на улицу... как-то мы шли по бульвару и я увидела, что за нами идет какая-то женщина... "Почему она идет за нами?.." - спросила я его... он приостановился... женщина прошла мимо... "Ну вот, видишь, она нас обогнала..." - сказал он... "Да, но теперь она идет и оглядывается... и смотрит на меня так странно..." - "Это моя жена..." - пробормотал он после небольшой паузы... она давно следила за нами... и это было небезопасно, во всяком случае, для него... вот так просто я узнала, что у него есть жена... я предчувствовала, что все это добром не кончится... страшно даже представить, что мне пришлось вынести, когда все выплыло на свет... ты представляешь, его жена даже пыталась покончить с собой... и она заставила меня видеть все это, заперла меня в своей комнате, а ключ выбросила в окно... и все это молча, как в немом кино... я пыталась вмешаться, говорю ей, я, мол, тебя понимаю, тебе больно, но и ты должна меня понять и простить... но я ничего не могла ей доказать... именно в этом весь ужас... в конце концов, я расплакалась... увидев мои слезы, она стала говорить, сначала тихо, но от реплики к реплике она повышала голос, вплоть до финальной сцены... я уже не плакала, я дрожала всем телом и ждала, уже не пытаясь понять ее безумие и происходящее... а она наряжалась, подкрашивалась, душилась... помню, запах ириса... и все это только для того, чтобы покончить с собой... потом просунула голову в петлю, одним рывком затянула ее, еще удерживая руку между веревкой и шеей... задумалась о чем-то... она как будто забыла о том, что собиралась сделать и обо мне забыла... с петлей на шее она какое-то время листала довольно странную книгу, что-то зачеркнула, с каким-то отвращением вырвала всю страницу, разорвала ее и дала волю слезам... вся в слезах она вскользь глянула на меня, как будто пугаясь последствий своего шага и со стоном шагнула вперед... крюк не выдержал и она упала на меня, увлекая все за собой, какие-то безделушки, колпак настольной лампы, скатерть, вазу с апельсинами... воцарилась тупая тишина... я не выдержала, рассмеялась... сама сцена казалась мне такой идиотской... как-то нужно было выбираться из этого бреда, но как... ключ от комнаты она выбросила в окно... словом, пренеприятная история... жалко, что так никогда и не узнаю, что она на самом деле думала обо мне и что она испытывала, только страдание или удовольствие... всю ночь она изводила и мучила меня и себя... утром он освободил меня... я думала, что возненавижу его, но нет, мы даже подружились, я как-то приспособилась к нему, но я вся содрогалась, когда он пытался обнять меня... он все жаловался, что его жизнь в руинах, все рухнуло... он и меня пытался заживо похоронить в этих руинах... его нытье меня просто подавляло и отталкивало... помню, как-то он привиделся мне в каком-то кошмарном сне... у него были твои руки и шрам, как и у тебя на безымянном пальце...
   Петр втянул голову в плечи и сделал вид, что мерзнет. Его на самом деле уже трясло. Всплывали какие-то мысли, желания, мелкие, постыдные. Он вскользь глянул в осколок зеркала.
   "Вид преступника или безумца..."
   Все это разыгрывалось перед ним как театральная пьеса. Декорации представляли внутренность дома, в котором он родился и жил до 13 лет. Время и место действия постоянно менялось, и дева менялась, единственное действующее лицо в этой пьесе.
   -- У тебя пуговица на рубашке оторвалась... ты знаешь, здесь всегда тихо и это еще хуже... - Катя на минуту задумалась. - И дядя сильно сдал... в детстве я была влюблена в него... мне было 13 лет, не больше... чего только не бывает в этом возрасте... теперь все это кажется таким далеким и невозможным... что-то я разболталась... и щеки горят... я, наверное, наскучила тебе...
   За окном кто-то кашлянул.
   -- Дядя подслушивает... - Катя понизила голос и заслонилась рукой. Глаза ее засияли. - Неужели ты все забыл... - Уже безумная в своем ослеплении, она потянулась к нему всем своим горячим телом...
   Он неловкими, поспешными движениями высвободился, толкнул дверь, еще и еще раз, поискал крючок, откинул его и выбежал вон.
   У крыльца стоял старик с бельмом в глазу и кривил губы чуть видной усмешкой...
  
   Оставшись одна в темноте, Катя упала на кровать, застонала, лаская себя ладонями. Тело ее горело огнем...
   Через какое-то время она вышла на улицу.
   Из проулка выехала полуторка, выплескивая из-под колес зыбкие волны пыли. Из кабины высунулась худая и бледная дева и, воздев костлявые руки, закричала нараспев:
   -- Ты едешь с нами...
   Катя свернула в сад и пошла, подгоняя себя шепотом:
   -- Не узнал... забыл...
   Машина скрылась за поворотом дороги и воцарилась тишина. Поселок как будто вымер. Лишь куры плескались в пыли, да старик с бельмом в глазу грелся на солнце.
   -- Куда это они?.. - спросил Петр старика.
   -- Куда и все, на покос, куда же еще... - Старик неожиданно и страшно зевнул...
   Петр оглянулся на дом. Окна были забиты досками крест-накрест. На двери висел ржавый замок.
   "Бред какой-то... но в нем все было так реально..." - Он толкнул створку окна и заглянул в комнату. Пахнуло нежилым запахом. Недоумевая, он обошел дом и очутился на кладбище. Заросшие бурьяном могилы, покосившиеся кресты, оградки, объеденные ржавчиной...
  

13.

  
   И этот день весь кончился.
   Смолкли полуоглохшие цикады.
   Под покровом сумерек откуда-то сбоку вышла луна. Поднявшись по склону, она обомлела от красоты Божьей...
   Пахнуло запахом полыни.
   Лиза рассеянно глянула в окно и прикрыла створку. Что-то ей вспоминалось. Воспоминания вызвали невольный вздох разочарования. Закутавшись в плед, она какое-то время блуждала в каких-то невнятных, нечаянных мыслях и фантазиях, то отвлекаясь, то вновь увлекаясь. На полу сквозняки шевелили брошенное вязанье. В пятне света остро поблескивали спицы. Она еще раз вздохнула. О чем? Не понять...
   Донеслись шаги. Шаги гулко отдавались в тишине вечера. Заскрипела дверь. В доме напротив с заколоченными крест-накрест окнами вспыхнул свет, протянулся полосой. Из-за гардин Лиза наблюдала за происходящим. Было такое ощущение, что она за кулисами и волнуется, как начинающая актриса.
   Вдруг она увидела тень Петра на газетных листах, которыми он завесил окна. Она отвела глаза, неуверенно, зыбко улыбнулась...
   Свет мигнул и погас...
  
   Среди ночи Лиза проснулась, как от толчка, выдвинула из-под кровати картонную коробку, в которой хранились письма и пожелтевшие фотографии, порылась, нашла то, что искала. На фоне унылого пейзажа смутно различалась фигурка девочки 13 лет, вся в лентах и кружевах. Она стояла на косогоре, помахивая крылышками, похожими на стрекозьи. Из-за ее спины выползала улица, вечно утопающая в пыли и вымирающая, как только начинало смеркаться. Перебравшись через протоку по Горбатому мосту, улица исчезала в тесноте домов.
   "Боже мой, сколько же лет прошло..."
   Она подтянула колени к груди. Письма и фотографии рассыпались по полу...
   Во сне или наяву она вдруг прошептала:
   -- Он любит меня... иначе, зачем нужно было ехать на край света... - Она быстро, вскользь глянула в зеркало, улыбнулась кому-то, таящемуся там, в смутной глубине и, уронив плед на пол, поднялась на цыпочки, осторожно пробежала пальцами по стеклу. Она словно бы ощупывала чье-то лицо. Медленно-медленно она отошла к кровати и упала ничком на смятую подушку, полную душных снов...
  
   Длилась ночь. Во сне или наяву, закутавшись в плед, Лиза шла по узкой, спускающейся куда-то вниз улице. Шел дождь. Она приостановилась, прочитала название улицы. Где-то хлопнула дверь. Из проулка вышла незнакомка в прозрачном плаще и в ботиках. Это была мать. Лиза сразу же узнала ее и пошла за ней. Час или два они шли и шли по притихшим улицам города. Мать неожиданно ускорила шаг и свернула в арку. Миновав пустырь с высохшим фонтаном и ржавой каруселью, она как-то неуверенно оглянулась. Теперь они шли в стороне от дороги, осматриваясь и запинаясь на каждом шагу, и не могли никуда прийти.
   -- Куда мы идем?.. - спросила Лиза. Мать промолчала...
   Они шли по узкой и напрасно петляющей улице с похожими домами, которая поднималась на Лысую гору, все выше и выше.
   Небо замутилось. Выл ветер, стучал в окна и двери, гремел железом.
   -- Выи-и-ау...
   Мать вдруг исчезла. Вокруг никого, одни мокрые, грязно-серые стены и звон тишины в ушах. Или это Божий шепот?..
   В угловом окне дома, опоясанного террасами, вдруг вспыхнул свет и полосой упал ей под ноги. Лиза невольно шагнула в сторону и вдруг поняла, что падает куда-то в темноту. Вскрикнув, она очнулась уже в другом сне...
   Смутно, как бы издали увиделась деревня. День был неяркий и неясный. Над домами висели мелкие белые облака. Прижимаясь к краю оврага, она уже шла вниз по улице. Улица спускалась по склону Лысой горы к реке. Различился знакомый силуэт сучковатой яблони, склонившейся над домом, как будто присевшим под тяжестью проржавевшей крыши. Ветки яблони заглядывали в окно, едва слышно скреблись в стекла, царапали подоконник.
   -- А-ау-ау...
   Послышался плач. Лиза замедлила шаг. Божье дитя плакало на подоконнике среди гераней. Проснулось и заплакало. Никто его не услышал, и оно затихло, вслушиваясь в знакомые звуки радио. Передавали последние известия. Дитя заснуло. Во сне в нем копилось счастье.
   -- Не скажите, сколько время?.. - Пятясь задом, из собачьей конуры выполз мальчик, весь в соломе и веснушках и следом за ним черный щенок, черней вороны, с бантом и в заплатанной жилетке.
   -- Половина седьмого... только я не знаю уже утро или вечер?..
   -- Утро... - Мальчик зевнул, утер кулаками сонные слезы и побрел к корыту с водой. Он шел, покачиваясь, широко расставляя короткие, кривые ноги. Щенок шел за ним след в след. Мальчик умылся в корыте, а щенок попил воды. Мальчик плеснул в него водой. Щенок отпрыгнул, оскалился. Лиза невольно улыбнулась, наблюдая эту сцену. Вид у нее был усталый и грустный...
   Вспомнилось детство. Отца она не помнила, а мать умерла, когда ей было не больше пяти лет, и она привыкла жить про себя. Вера вязала, а Лиза играла на полу клубками шерсти. В голове шевелилась всякая чепуха. Казалось, что не она, а клубки шерсти играют с ней. Один из клубков откатился под кровать, поманил ее за собой. Неловко, боком Лиза подвинулась к нему, ближе, ближе. Лицо у клубка было старое, как у деда, который работал сторожем на кладбище. Он молча следил за ней. Не зная, о чем с ним говорить, Лиза спросила:
   -- Тебе не страшно тут жить?..
   -- Нет... - отозвался клубок. Голос у него был тихий и мелодичный, как звон в ушах. Вера перестала вязать.
   -- С кем это ты разговариваешь?..
   -- Ни с кем... - Лиза рассмеялась и выбежала во двор...
   Вечерело. Она постояла у ворот, рассеянно снизу вверх поглядывая на мальчика, который катался на створке, как на качелях. Ей было уже 13 лет. Ему чуть больше. В шальварах и в майке. Вокруг шеи накручено кашне. На голове кепка.
   -- Хочешь, я тебе что-то покажу?.. - спросил он, спрыгивая на землю.
   -- Что ты мне покажешь?..
   -- Пошли, не бойся...
   Дрожа, как осиновый лист, она пошла за ним. Несколько ступенек вниз по лестнице черного хода, поворот направо, налево, еще несколько ступеней. Ржавый скрип двери. Запах заброшенной котельной. Полутьма.
   -- Куда ты меня завел... - Она повернула назад, к выходу.
   -- Иди сюда... - позвал он ее и потянул к кушетке, стоявшей у разрисованной сыростью стены.
   -- Ах, оставь меня... пусти... - Она и мешала, и помогала ему...
   Боль наслаждения пронзила ее, и она потеряла сознание...
   Спустя час или два она очнулась, подобрала ноги. Вокруг царила все та же полутьма...
   Утром все случившееся показалось ей сном...
   Весь день сеял мелкий, нудный дождь. Кутаясь в прозрачный плащ, она ждала мальчика под окнами. Грязь липла к ногам, мешала и уйти, и подойти ближе к его дому. Она осторожно глянула по сторонам. Вокруг кучились дома, над домами висело пасмурное, слоистое небо, перерезанное темно-лиловой полосой. Послышались шаги. В арке увиделась высокая, худая фигура дяди. Сутулясь и прихрамывая, он поднялся на террасу и вошел в комнату. Тетя стояла у плиты. Он приобнял ее за плечи.
   -- Как вы тут без меня?..
   В комнату вбежали Вера и Лиза, смеясь и толкаясь...
   -- Папа, а что ты мне принес?.. - Шмыгая носом, из-под кровати выполз Глеб, смуглый, малорослый, в одной рубашке. Вспомнились его неспокойные, черные глазки.
   -- Ты не забыл?.. - Настя оторвалась от книг, оглянулась на отца. Голос сухой, ломкий и строгий. Глаза усталые, все понимающие.
   -- Конечно, забыл... - Лиза помогла дяде снять плащ, бросила на полку его фуражку и, быстро-быстро переступая босыми ногами по ледяному полу, побежала по комнате к Глебу, чтобы вытереть ему нос.
   -- Эх ты, опять забыл... - На фоне окна обрисовалась строгая фигурка Насти в узком черном платье с крылышками рукавов, сотканных из воздуха и паутины.
   -- Завтра... завтра обязательно принесу... - Дядя смущенно разглядывал свои красные руки с короткими, как будто обрубленными пальцами. Настя отвернулась от него к окну. На подоконнике в горшках цвели мелкие, белые цветы с желтыми листьями. На ее лице все еще стыло выражение привычного недоумения и разочарования...
   -- Кхе... - Лиза испуганно обернулась. За ее спиной стоял старик в длинном до пят брезентовом плаще. Он был так похож на дядю. То же скуластое, худое лицо и улыбка, заискивающая.
   -- Дочка, почитай, адрес никак не разберу... - пробормотал незнакомец охрипшим голосом и протянул ей какую-то бумажку. Она отшатнулась и побежала через пустырь, сама не понимая зачем. Она бежала, разбрызгивая грязь, как будто кто-то гнался за ней. Домой она вернулась поздно, вся мокрая и какая-то потерянная. С трудом стащив с себя мокрое платье, она села на кровать и закуталась в плед...
   Длилась ночь. Шумел дождь за окном. Вслушиваясь в тихий шепот дождя, она задремала...
  
   Повеяло запахом воды. Она перелетела ручей, цепляясь пальцами за стебли трав. Были отчетливо видны зеленоватые, округлые бока камней. Мелкая, желтоватая вода струилась, петляла меж ними. Она зависла над заводью, на черной воде которой водомерки чертили свои письмена. Над камышами вились, перелетали с места на место стрекозы.
   -- Буль...
   Скакнула лягушка в воду. По воде разбежались круги. Закачался опавший лист. Муравей, перебегающий лист, приостановился в ожидании...
   Лиза пошевелилась, подтянула колени к животу...
   Мелькание лиц. Шум. Говор. Скрипнула, открылась дверь, и Лиза очутилась в тесной комнатке с низким потолком и стенами, обклеенными желтыми обоями. Узкое окно выходило в палисадник. В палисаднике на лавочке дремал дядя, ждал какого-нибудь счастья. Вдруг он очнулся, повел головой. В запотевших глазах его что-то плеснулось. Заплакал, заворочался в тесноте снов малыш.
   -- Успокоишься ты, наконец... - К плачущему малышу подошла Вера. Она не работала. Жила на алименты.
   Глеб сидел у окна, читал. Он как будто и не существовал здесь. Тетка мотала клубок и ворчала в полголоса, чтобы не задремать. На подоконнике меж горшками умывалась кошка. Весь день ее состоял из церемоний.
   Лиза выглянула в окно. Над домами висело все то же пасмурное, слоистое небо.
   Дверь заскрипела. В комнату вошел дядя. Он внес запах сырости и какое-то беспокойство.
   -- Радуйтесь все... - сказал он и заулыбался своим щербатым ртом.
   -- Чему радоваться-то?.. - тетка подняла голову.
   Некоторое время Лиза отстранено вслушивалась в горячечный лепет дяди.
   -- Вера, ты только посмотри на него...
   -- Что он еще придумал?..
   -- Говорит, что мы переезжаем в город...
   -- Зачем?.. нет, я никуда не поеду...
   -- Ну, как хотите... - махнув рукой, дядя упал в кресло и в ту же минуту заснул.
   -- А я поеду... - Лиза укрыла дядю старым пальто.
   На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Кошка поглядела в окно, не увидела там ничего нового для себя и спрыгнула на пол, нашла себе место на коленях у тетки.
   Часы пробили семь раз. Глеб заерзал, задумался о чем-то. Кошка чуть-чуть шевельнула ухом. Из сонных пальцев тетки выпал клубок, покатился под кушетку. Кошка приоткрыла веки, поглядела на него скучающим взглядом и отвернулась, снова задремала. У дяди разъехались губы. Он улыбался во сне...
   В комнате потемнело и явь переплелась со сном...
   -- Ишь, что придумал... - Тетка выпила лечебный чай и тоже улеглась. - Господи, спаси и помилуй... - донесся ее беззубый шепот.
   Глеб отложил книгу, поглядел на часы.
   -- Ну, я пошел...
   -- А ты поедешь в город?..
   -- Поеду... - прошептал он и выпрыгнул в окно...
   Невольно улыбнувшись, Лиза приоткрыла веки...
   Трава из эмали, цветы из китайского фарфора, подсматривающие зеркала, куклы, очаровательные маленькие ангелы, завитые и напудренные, приветливо улыбающиеся, с широко открытыми глазами, позволяющими читать все их невинные мысли. Посреди комнаты журчали фонтаны, разливая в воздухе свежесть. В кадках нежно покачивали своими листьями пальмы, цвели розы, шиповник, в ветвях которого запутался рогатый овен, весь в бантах и гирляндах. Чуть поодаль резвились ягнята. Она вошла в комнату с опаской, боясь разрушить этот рай в самом центре города, охраняемый львами и единорогами и защищенный разными чарами. Хозяином этого рая был Воронов. По четвергам у него собирались гости, тонко, умело и изощренно маскируясь, и происходили бесчисленные истории. Душой этого рая был Мольер. Он веселил гостей своими приключениями и разыгрывал с Наполеоном и Серафимой довольно вольные сцены и деликатные ситуации. Лиза тоже участвовала в небольших эпизодах и в роли второстепенных персонажей. Вспомнилось, как она играла роль Юноны, с распущенными волосами, прикрытая только легким полотном от пояса до колен. После представления она поцеловала Мольера. Она была так счастлива. Это был ее первый успех на сцене и далеко не девичий поцелуй, правда, оставшийся незамеченным Мольером. Так ей показалось. На самом деле, если бы она заглянула в глаза Мольеру, ей открылось бы то, о чем она даже не догадывалась. Грациозная Юнона, прекрасная, как ночь, опьяняла Мольера своей близостью. Как-то, проснувшись при лунном свете, он нашел ее в своей постели. Она перепутала кровати. Стояла летняя жара и она была почти раздета. Чтобы понять все его смятение, нужно было побывать на его месте, когда она сонно потянулась и стала ласкаться к нему. Она не видела в этом никакого зла. Он чуть было не выдал себя и если бы не Наполеон, постучавший в дверь, не трудно представить, чем все кончилось бы. В конце концов, запутавшись в своих чувствах, Мольер бежал из города. Это была развязка. Все лето он скитался, вздыхал, томился в добровольном изгнании и записывал свои сны. Иногда он видел тень Лизы, проскальзывающую меж страниц рукописи...
  
   Солнечный луч просочился сквозь линялые гардины, тронул цветы в горшках, поиграл в дугах и шарах кровати и зарылся в лоскутное одеяло. Все как всегда, а на душе было почему-то неспокойно. Лиза накинула шаль на плечи и в одной ночной рубашке вышла на крыльцо. У вяза с засыхающей верхушкой стоял мальчик весь в соломе и в веснушках. У его ног крутился мопсик с бантом и в заплатанной жилетке. Взгляды их встретились. Мальчик качнул головой, как будто приглашая ее куда-то. Или это только показалось ей?..
   -- Кхе... кхе... - Из кустов вышел Хромой Бес. Он шел, оглядываясь и запинаясь на каждом шагу. Что-то он высматривал в этажах неба. Дева в зеленом, сидевшая на лавочке у ограды, в истоме зевнула, потянулась и Хромой Бес споткнулся о ее ноги. Звякнули пустые бутылки. Дева повела красными, заспанными глазами. Она ничего не могла понять. Перед глазами что-то вспыхивало, гасло, шевелилось жутко. Вдруг выяснилась фигура Хромого Беса, стоящего на четвереньках. Лысый, рогатый.
   -- Черт...
   -- Это тебе только так кажется... - отозвался Хромой Бес и посмотрел на нее своим обычным задумчивым взглядом. Когда-то он был художником, даже вступил в Союз и с тех пор не написал ни одной картины. В городе он посещал вернисажи и потихоньку спивался в окружении редеющих картин и небритых личностей, пока все они не исчезли. Когда они исчезли, он переселился в деревню к своей полусумасшедшей тетке...
   -- Что мне кажется?.. - переспросила дева, подозрительно и с опаской покосилась на Хромого Беса. Вдруг она расхохоталась, закинув голову. - Провалиться тебе на месте...
   -- Да?.. ну да, конечно... - пробормотал Хромой Бес. Дернув себя за нос, он подхватил авоську с пустыми бутылками и исчез...
   Лиза поглядела на дом с забитыми крест-накрест окнами, на пустую дорогу, по которой ветер вдруг погнал пыль...
   В облаке пыли Лиза увидела незнакомца в обвисшем складками брезентовом плаще. Он направлялся к дому с заколоченными крест-накрест окнами.
   "Господи, опять он... что ему нужно?.." - подумала она и невольно отступила в тень.
   Заиграл гимн и по радио начали передавать последние известия...
  
   До полудня Лиза сидела в конторе, рассеянно перекладывала бумаги с места на место и мечтала о том, что было или казалось...
   Домой она пошла пешком, напрямик, оврагами, не стала дожидаться рейсового автобуса. Она шла, как пьяная, не понимая своей странной радости. Вышла на бугор, развела руки пошире и полетела над покатым склоном, едва приминая траву...
   У ручья она упала в траву. Она лежала, раскинувшись, и мечтательно-сонным взглядом смотрела в синюю-синюю бездну...
   Вокруг зыбились травы. Над травами кружили всякие мелкие летающие твари. Вот стрекоза сверкнула радужным движением крыл, на миг присела и унеслась. Над розовеющей головкой цветка завис шмель. Лиза невольно напряглась. Полоска ее сжатых губ разомкнулась. Шмель проник весь, целиком в чашечку цветка, замер, околдованный ароматом. Стебель и лепестки цветка едва заметно подрагивали, просвечиваемые светом. Лиза вздохнула и перевернулась на живот. Чуть поодаль паучки в молчании сплетали густую сеть, в которой вкрадчиво пела тишина. В недостроенную паутину уже попался рыжий муравей, ткнулся в одну, другую сторону и затих...
   Лиза закрыла глаза. Ее убаюкивали звуки, нашептывали бреды...
   Вся ее жизнь уместилась в этих бредах...
   Переступая спутанными ногами, к ручью подошел мерин, потянулся губами к воде...
   И Лиза потянулась, разбуженная шумом шагов и странной радостью. Было так хорошо и тихо. Она чуть приоткрыла глаза и увидела что-то странное над собой. Прищурилась. Мир сузился в полоску...
   -- О Боже, что это?..
   Мерин встряхнул головой, фыркнул и тихо заржал.
   -- Так вот куда тебя занесло, черт сивый... - Из травы показалось острое лицо мальчика 13 лет, все усеянное веснушками. Два испуганных и любопытных синих глаза глянули на Лизу и заблудились где-то между небом и землей. - Ты чего тут лежишь, как утопленница... напугала до смерти... - Мальчик почесал спину.
   -- Почему же, как утопленница... - Лиза рассмеялась. Предательски выдавились слезы. Почесывая пяткой лодыжку, она выгнула спину, привстала...
   Через час она уже была дома, через голову сняла юбку, плеснула в горящее лицо горсть воды, походила по комнате, ненужно трогая вещи, остановилась у зеркала, неожиданно для себя всхлипнула. Вода смешалась со слезами. Она вытерла лицо полотенцем и попыталась думать о чем-нибудь другом, чтобы обмануть себя, но о чем еще она могла думать?..
   Медленно, как во сне, она подошла к зеркалу. Тонкая льдинка облака заплыла в густеющую синь ее глаз. Распустив волосы, она тронула грудь, провела ладонью по животу. Ладонь задержалась в тесноте между бедрами. Она тихо со стоном вздохнула и опустилась на кровать...
   Тишина разбудила ее. Она полежала с открытыми глазами, не зная, что с собой делать...
   Уже смеркалось. День кончился...
   Вдруг на нее упали отсветы, отражения. В доме напротив зажегся свет. Привстав, она увидела тень Петра на газетных листах, которыми он завесил окна. Она отвела глаза, неуверенно, зыбко улыбнулась...
   Сон ли длился? Во сне или наяву она вышла в сад, подошла к ограде и позвала его...
   -- Кто здесь?.. - Петр выглянул в окно.
   -- Это я... - Лиза вышла на свет.
   Знакомая походка, силуэт в зыби складок.
   -- Лиза?.. - спросил он неуверенно, вдруг дрогнувшим голосом, и почувствовал, как мурашки побежали вниз по спине.
   -- Я... - прошептала Лиза и не услышала своего шепота.
   Петр торопливо оделся и выбежал на улицу. Лиза все еще стояла у ограды, на кольях которой сушились поющие горшки.
   -- Добрый вечер... - сказал Петр с дрожью в голосе, чуть заикаясь.
   -- Добрый вечер... - Лиза неловко поклонилась и кончиком языка обвела губы. - Вы из города?.. надолго к нам?..
   -- Думаю, что да... старик, похожий на самурая, посоветовал мне поселиться в этом брошенном доме... я встретил его у конюшни... он впрягал себя в телегу с разболтанными колесами, не телега, а похоронные дроги... говорит, мерин ушел куда-то по своим делам, бывает, что он ночует на стороне, и теперь он вместо мерина... кляну себя, что попался ему на глаза... еле отбился... он решил отвести душу и поведать мне обо всем... я вам не наскучил своими рассказами?..
   -- Нет, что вы...
   Все окна погасли, лишь с высоты лился синеватый свет луны, на которую наползали тучи. Через мгновение все погрузилось во тьму. Из темноты донеслись крики. Лиза рассмеялась.
   -- Опять Хромой Бес кричит...
   -- Хромой Бес?..
   -- Вообще-то он не Хромой Бес, а конюх... это его вы встретили у конюшни... он сам себя Бесом окрестил... мол, черти все лысые и у них собачья жизнь... и он лысый, и чем его жизнь лучше?.. как напьется, так и начинает представление... пса из конуры вытащит, запрет в доме, а себя на цепь посадит и сидит, лязгает зубами и звенит цепью... и лает, и воет...
   Отвлекаясь и вновь увлекаясь разговором, они пошли по переулку. Один поворот. Другой. Помогая Лизе перепрыгнуть через канаву, Петр невольно обнял ее, почувствовал, как она вся напряглась.
   -- Н-ноо... - мимо прогромыхала повозка. В ней сидел лысый кучер.
   -- Это и есть Хромой Бес... на пристань, наверное, поехал, за вином... говорят, когда-то он был знаменитым художником... уже поздно, я, пожалуй, пойду...
  

14.

  
   Петр долго не ложился, ходил, напевал что-то невнятное, рассматривал себя в осколке зеркала. Наконец прикрутил лампу и улегся...
   Сон ли это был или явь?.. С лампой в руке он поднимался по узкой и крутой лестнице. Лестница привела его в еще более узкий и длинный коридор. Не коридор, а лабиринт. Петр постучал в одну, в другую дверь. Дверь неожиданно приоткрылась, выглянула Лиза в желтом платье с открытой шеей и голыми руками. На шее нитка синих бус от сглаза. Волосы собраны в узел, заколоты черепаховым гребнем.
   -- Здравствуй... - Петр неловко обнял ее. Лиза отстранилась.
   -- Входи, не стой в дверях...
   Он вошел. Какое-то время он сонно оглядывался, щурился. Все виделось в желто-зеленом тумане. Голова слегка кружилась и мысли путались...
   Высветились стоящие на комоде куклы в роскошных нарядах, изящные, стройные, смеющиеся. Он перевел взгляд. Зимний лес, унылые сумерки. В тускло темнеющем воздухе медленно-медленно кружились снежинки...
   Лиза стояла у подсматривающего зеркала с пятнами непрозрачности. Ей было лет 13, не больше.
   -- Мольер удалил меня сюда, на эту виллу, по состоянию здоровья... на деле же... он просто нашел повод избавиться от меня... - Почувствовав странность этого неожиданного заявления, она закусила губы...
   Лиза утаила, что отправила Мольеру отчаянное и сумасбродное письмо, написанное по-французски, в котором настаивала, чтобы он приехал и забрал ее отсюда или остался с ней, иначе...
   -- Романтическое место... - Петр приоткрыл створку окна.
   -- Что?.. - Лиза повернула голову. Вид у нее был разочарованный и грустный.
   -- Я говорю, романтическое место...
   Зазвонил будильник и Петр очнулся в другой реальности и в другом сне. Лиза лежала рядом с ним. Одеяло сползло. Солнце золотило ее обнаженные бедра...
   -- Что, уже вечер?.. - хрипловатым голосом спросил он.
   -- Ха-ха-ха... да ты как будто испугался... - Лиза смеялась и тормошила его. - И был вечер и будет еще утро... и еще, и еще...
   Совсем близко он увидел ее подрагивающие губы, слегка припухшие. Он потянулся к ней.
   -- Все, все... иди, опоздаешь на поезд...
   Внезапно распахнулось окно. Взвились занавеси. Дохнуло сыростью. И стали падать куклы. Они падали на пол одна за другой. Лиза с хохотом ловила их. С охапкой кукол она опустилась на колени...
   -- Я люблю тебя... - Петр вздохнул в подушку и очнулся, как от толчка, с ощущением холода и пустоты в груди...
   Кто-то поскребся в окно. Он подобрал с пола одеяло, расправил скомканные простыни и, стряхнув с себя сон и оцепенение, подошел к окну. Какое-то время он вглядывался в грязновато-серое, слоистое и низкое небо, на котором теснились серые дома. Защемило сердце и от этого неба, и от тишины...
   "И все же это была она... и там и здесь... ее глаза и губы, и ямочка на подбородке..." - Петр неуверенно улыбнулся, потер шрам на безымянном пальце.
   -- Ха-ха-ха... - Мимо окон пробежала девочка, измазанная зеленкой, скрылась в бурьяне. За ней крался щенок, черный, чернее вороны, а глаза карие, и поступь мягкая, кошачья. Девочка высунулась из бурьяна, рассмеялась, захлебываясь смехом. Щенок зарычал. Он притворялся ужасно злым и приближался к ней с угрожающим видом. Вдруг отпрыгнул, залаял и помчался прочь...
   -- Жанна, домой... - прокричал кто-то. И девочка, и щенок замерли.
   "Все это как будто уже было когда-то..." - Петр прикрыл глаза рукой...
   Тишина. Что может быть лучше тишины? В тишине что-то творилось, прояснялось потаенное, забытое. Петр вытянулся на кровати во весь рост и вздохнул. Или это Бог очнулся в нем с невольным вздохом?..
   Порыв ветра со стуком распахнул окно. Глухо звякнули стекла.
   Петр встал и еще в сонном опьянении подошел к окну. За окном все то же. Те же сизые, покосившиеся заборы, подгнивающие, выветренные дома, зарастающие крапивой сады...
  

15.

  
   Всю ночь Лизе снились сны и она проснулась с улыбкой.
   Дом жил, поскрипывал. Доносились звуки, запахи, блаженно-неопределенные, которыми питалась в детстве, вырастая, ее душа...
   "Сегодня же праздник..." - вспомнила она и увидела на полу увядающие орхидеи. Ликуя, как ребенок, она побежала по комнате, прижимая цветы к груди и, осыпая их поцелуями, выглянула в окно.
   Небо было пасмурное. Взгляд ее скользнул по небу, наткнулся на сизые заборы, на серые дома, над которыми трепались линялые флаги. Одним концом улица упиралась в небо, другим в кладбище, минуя здание из красного кирпича. Там была тюрьма почти на сто душ. Окнами она выходила на лес, стеной отгораживающий городок от остального мира, и на улицу. Окна были забраны решеткой и закрыты щитами, и все же каким-то чудом арестантам удавалось бросать вниз под ноги прохожим записки. Как-то Лиза подобрала такую записку.
   "Как перед Богом прошу, передай, чтобы знали домашние, где меня искать..."
   Дальше следовал адрес, куда нужно было переслать письмо и само письмо.
   "Дорогая Анюта и детки. Пишу вам и плачу. Слава Богу, я здоров. Боже, какая радость думать о вас. Без вас мне ужасно одиноко. Пишу и представляю тебя, Анюта. Я пишу тебе уже третье письмо, но мои письма почему-то остаются без ответа...
   Не могу больше писать, слепну от слез. Слезы скажут тебе куда больше слов, как я люблю тебя..."
   Лиза сдвинула герани и уселась на подоконнике. Створка окна покачивалась, и покачивался отраженный в стекле унылый, серый пейзаж...
   "Все то же... и нет никакого праздника..." - Она вздохнула.
   -- Ты дома?.. - Петр приоткрыл створку окна и заглянул в окно.
   -- Я думала ты уже не придешь, а ты... ты... это ты принес цветы?.. - Лиза прижала орхидеи к лицу...
   -- Лиза, нам нужно объясниться... старик сказал, что мы родственники... твой отец... он... и мой отец... - Петр обернулся, почувствовав чье-то присутствие за спиной.
   -- Я все знаю... это был лишь эпизод... мать встречалась с множеством людей... иногда мне кажется, что они идут за мной следом... даже здесь, в этой глуши... может быть и Хромой Бес мой отец?.. нет, конечно, нет, все это фантазии... мать говорила, что мой отец был писателем... оставил какую-то книгу... правда, он так долго носил ее в себе, что она так и осталась недописанной... по наследству книга перешла к дяде, потом от дяди к племяннику... он был постоянно чем-нибудь очарован и о чем только не писал, и о манне небесной, и о росе... ты знаешь, когда я читала эту книгу, мне казалось, что я там присутствую в этой книге... именно я, а не автор...
   Они вышли из дома и пошли, не выбирая дороги, вниз, вверх по шатким лестницам. Перешли пустырь и углубились в парк. Фонтан с позеленевшей фигурой божка. Карусель со сломанными лошадками. Танцплощадка. Оттуда доносился приглушенный смех, звуки музыки. Танцы в темноте. Они обогнули танцплощадку, садовый павильон с цветными стеклами, желтыми, синими, красными, потом вдоль аллеи, усеянной мелкими желтыми камнями, которая вывела их к обрыву.
   В воздухе над обрывом висела луна и ее отражения, одно, другое.
   Все замерло, прислушиваясь к тишине, все, что летало: птицы, стрекозы, бабочки, лист, пылинка.
   -- Боже мой, как хорошо!.. как сон... странный сон... - прошептала Лиза.
   -- Да, ангел мой... - отозвался Петр. Он смотрел на воду, меняющую цвет. То это был лазоревый хрусталь, то текучий пурпур. Лиза вошла в воду и ее отражение, как двойники, притворяющиеся одна другой. Лиза была в том же платье с крылышками, сотканными из воздуха и паутины. Это платье было на ней в то лето, когда он сказал, что любит ее.
   -- Лиза, я люблю тебя...
   Лиза выбежала из воды. Торопливое, радостное объятие...
   Выплеснулась радость, скрытая в теле...
   Лиза откинулась на песок и тут же привстала. В глазах отразились удивление и испуг.
   -- Кажется, на нас кто-то смотрит...
   Из-за дерева выдвинулся господин с тростью и в брезентовом плаще до пят.
   -- Уже который день он следит за мной... или за тобой?.. - догадалась она.
   -- Не знаю... - отозвался Петр, рассеянно пересыпая песок из ладони в ладонь...
  
   Утром Петр ушел на почту, и жизнь в доме замерла в ожидании.
   Лиза бродила по комнате без всякого дела. Мысли путались, как в бреду. Вдруг она услышала шум за окном. Кто-то поскребся в стекло. Сердце ушло в пятки, и все же она отодвигала гардины и осторожно выглянула в окно.
   -- Кар-кар... - хрипло прокричала ворона, рассмеялась и улетела.
   "Сарра вернулась..." - Лиза улыбнулась, тут же и погрустнела и, перевесившись через подоконник, глянула на дом с заколоченными крест-накрест окнами
   Послышались голоса.
   -- Отпусти, тебе говорят...
   -- Ха-ха-ха... не отпущу...
   Мальчик весь в веснушках, худой, длинноногий и девочка, измазанная зеленкой, выросшая из своего платьица, тянули калитку, каждый на себя.
   -- Ха-ха-ха... - Со смехом мальчик отпустил калитку и девочка закувыркалась в пыли. Вся в слезах, она подняла свое круглое, раскрасневшееся личико. Под носом ее надулся пузырь.
   -- Вот тебе...
   Она бросила в мальчика горсть пыли, и на время он ослеп.
   -- Погоди радоваться... - прокричал он и помчался догонять девочку...
   "Боже мой, когда же он вернется... ага, вот и он... - Поодаль она увидела господина с тростью и в брезентовом плаще до пят. - Вот черт, привязался... и что ему нужно..."
   Петр шел по солнечной стороне улицы, а на противоположной стороне маячила зеленовато-серая, унылая фигура незнакомца.
   -- А вот и я... - Петр просунулся в окно. Лицо его было озабоченное.
   -- Что-то случилось?.. - Лиза закусила губы.
   -- Да нет... правда, Фома прислал какое-то странное письмо... он нашел эту книгу и...
   -- Какую книгу?..
   -- "Архипелаг"...
   -- Помню, как-то вскользь дядя упоминал о ней...
   -- Поеду в райцентр... - Петр замялся.
   -- С ним?.. - Лиза кивнула головой в сторону незнакомца с тростью и в брезентовом плаще до пят. - Как только ты ушел, он приходил ко мне, расспрашивал о тебе, говорит, вы его родственница?.. я говорю, нет что вы, уже десять лет как я его жена... - Лиза запрокинула голову и рассеялась...
  
   Лизе приснился дурной сон, как будто дядя раскапывал могилу тетки и не нашел там ее гроб...
   "Не случилось ли с ним что-нибудь..."
   Она решила зайти к дяде.
   После смерти тетки дядя жил один.
   Он стоял у окна со своей обычной чашкой остывшего чая. Поза и вид показались ей какими-то необычными, незнакомыми.
   Почти час она просидела около дяди, отвлекая его лишними мыслями. Он молча и как-то равнодушно слушал, изображал из себя обиженного. Глаза его закрылись. Лиза подумала, что он уснул, пожала плечами, всем своим видом давая понять, что не собирается участвовать в этом спектакле и пошла к двери, с явным намерением уйти.
   -- Постой... - Дядя вдруг так разволновался, схватил ее за руку. - Ты не бросишь меня?..
   -- Какие глупости ты говоришь...
   -- Нет, я не успокоюсь до тех пор, пока не смогу убедиться, что он... - Дядя опустил голову.
   "Бедный старик... наверное, ведьма ему что-то напела... невыносимо видеть его в таком состоянии... а вот и она..."
   Медленно и тихо ведьма поднялась на террасу, приникла к двери. Минуту или две она подслушивала, потом постучала. Не получив ответа, она дернула за ручку, еще и еще раз и с таким лязгом и грохотом влетела в комнату, что дядя чуть не умер от страха. Старик, в самом деле, был не в себе, глаза мутные, лицо пепельное и он весь покрылся потом и дрожал мелкой дрожью. Скорчившись, он лежал на полу, и от него вились ручейки.
   "Обмочился от страха..." - подумала Лиза, глянула на внезапно побледневшую ведьму. По всей видимости, ей подумалось что-то другое. Вода, как кровь, разбегалась по линолеуму.
   Ведьма бросилась в одну, в другую сторону, не зная, куда ей бежать, и вылетела из комнаты с таким же грохотом и лязгом, с каким и влетела.
   Дядя проводил ее взглядом. Лизу поразило выражение его лица и какое-то идиотское хихиканье.
   -- Грелка лопнула... резина совсем гнилая... а она... хи-хи... - Дядя снова захихикал, давясь и извиваясь. - А что, такое вполне могло случиться... представляю картину, что так живо нарисовалась в ее воображении... как ты думаешь, куда она помчалась... вызывать милицию или "карету скорой помощи"?.. да ей самой санитары нужна... то же мне, размечтался, старый пень... ты знаешь, она ведь мне жениться предлагала... слава Богу, выпутался из этого неприятного дела...
   Пострадавший, но еще живой старик с трудом поднялся на ноги. Приступ смеха у него прошел и он загрустил.
   Еще час или два Лиза провела у старика, успокаивая его.
   Грустил он о себе и, отнюдь, не скрывал этого.
   -- В воскресенье пойду на кладбище... крест и оградку совсем ржа объела... - Он хотел сказать что-то еще, запнулся, задохнулся от напора чувств. - Она все твердит мне, найди, найди работу... а какую работу?.. и где, на небесах?.. в своей жизни я ничего не знал, кроме работы... не нужна мне работа, мне нужна постель и... это не для твоих ушей... ну, все иди, устал я...
   Выглядел он, однако, победителем, даже когда раздевался и кряхтел с какой-то необычной медлительностью и тщательностью. Босоногий, в одной рубашке и галстуке-бабочке он пляшущей походкой пошел по комнате. Сделав несколько шагов, он вдруг остановился и... так тихо осел на пол.
   -- Что с тобой?.. - Лиза на самом деле испугалась.
   -- Я же говорю тебе, что устал... и отощал, штаны уже не держатся, то и дело сваливаются... и потом эти приступы... на этой неделе уже второй... и судороги... все жилы из меня вытянула эта ведьма... так ты ее называешь?.. - Старик грустно улыбнулся и позволил Лизе одеть себя.
   -- Ты вот что... не хочу вмешиваться в твои дела, тебе виднее, что и как, но если у тебя с ним ничего не выйдет, возвращайся... как ты думаешь, отчего у меня эти приступы?.. может быть, я переживаю вторую молодость, а?..
   -- Или второе детство... - Лиза поцеловала старика и направилась к двери.
   -- Ты уже уходишь?.. совсем?..
   -- Да нет, я еще вернусь...
   Дверь захлопнулась. Старик прилег на кровать и затих. Вдруг он настороженно приподнял голову. Ему показалось, что Лиза возвращается, но нет, просто дом потрескивал и постанывал от старости, а чудилось, что кто-то ходит по комнатам. Вот прошел мимо и пошел дальше, подглядывая за стариком и передразнивая его нелепые ужимки...
  
   Лиза не вернулась ни в субботу, ни на следующий день.
   Старик получил записку.
   "Я уехала в райцентр. У нас приятные новости. Вернусь со дня на день".
   -- А у нас неприятные... нас ждет жалкая и скучная старость и ничего другого уже не будет... лучше уж раз и... - Мысленно он обмотал вокруг горла веревку. - И все... и нет ничего... нет, еще не все, еще осмотр, вскрытие... вдруг этим недоумкам что-нибудь померещится... герой войны и на тебе, самоубийца... жалко дом бросать и оставить не на кого, правда, он уже наполовину сгнил... а что, если они никуда не уедут, а останутся здесь... тогда я переберусь на чердак... - Старик вздохнул и задумался, вспомнил своего деда, который умер на чердаке. - Сколько было мороки, чтобы спустить его труп вниз по приставной лестнице...
   Мрачные размышления старика были прерваны птичьим щебетом. В комнату влетела девочка вся измазанная зеленкой.
   -- Ах ты, деточка моя... ну, иди ко мне... кто же тебя так разрисовал?.. ага, ты то же жертва обстоятельств... ну, конечно, вот, возьми себе... - Старик протянул девочке леденец на палочке. - Куда ты?.. упорхнула... не девочка, а Божья милость... да, вот так, надо как-то жить дальше... всем надо как-то жить... пойду, соберусь с мыслями... - Прихрамывая и подволакивая ногу, старик направился к кровати, лег и закрыл глаза...
   Какое-то время в комнате стояла тишина.
   Старик спал и во сне видел себя совсем младенцем и постепенно вырастал, снова переживая свою запутанную жизнь. Дожив до старости, он остановился. Жить дальше было не куда, и вспоминать нечего.
   Он всхлипнул во сне, еще и еще раз, как будто тишина душила его...
  
   На следующий день к старику пришла ведьма, осмотрелась и робко, примиряющим голосом сказала, что могла бы прибраться в комнате и уже решительно, но мягко, можно даже сказать, нежно выставила старика за дверь.
   Пока она занималась своим делом, старик слонялся по двору.
   "Может быть, она что-то ищет?.. может быть, я все еще под "колпаком"... или... но у меня же ничего нет... все эти ее нашептывания, намеки и расспросы как бы между прочим... вначале она говорит одно, потом нечто совсем другое, а как она закатывает глаза и отводит их в сторону... странно, но она никогда не смотрит в глаза, а куда-то в сторону или сквозь тебя... нет, надо подсмотреть, что-то она слишком долго там копается... - Старик не выдержал и заглянул в окно. В комнате никого не было и комнату было просто не узнать. Он потер лоб, еще раз глянул, заслоняясь ладонью от отблесков. - Никого... странно..." - Он помедлил и пошел к двери. Дверь не открывалась. Он постучал и дернул за ручку. Дверь отворилась и он замер на пороге с жалкой гримасой на лице.
   -- Боже мой, когда ты все это успела сделать...
   -- А что такого я сделала?.. ничего особенного... - сказала ведьма, но радости в ее голосе не слышалось.
   "Похоже, что ничего не нашла..." - подумал старик.
   Ведьма вдруг засобиралась и вскоре ушла в сторону тюрьмы, покачивая бедрами и не оглядываясь. Старик долго глядел ей в след. Его одолевало искушение пойти за ведьмой и посмотреть, что она теперь делает одна.
   "Или пойти к старикам?.."
   У клуба было темно и тихо. По субботам, если ничего не случалось, там собирались старики и до темноты обменивались разными и такими похожими историями, в памяти хранилось столько всего, или что-нибудь выдумывали и вводили друг друга в заблуждение, в которое они впадали с такой готовностью, или осуждали погоду, если накрапывал дождь и ветер нагонял воду в пруд. Вода подтапливала дома и всех беспокоила. Голоса стариков звучали все тише и менее уверенно. Уже молча, едва различая друг друга, они еще долго сидели в темноте и чего-то ждали. Что-то их удерживало. Может быть само ожидание. К друг другу они ничего не испытывали, но это равнодушие вполне можно было назвать и чувством, столь похожим на любовь. Иллюзии рассеивались и они медленно, неохотно разбредались по пустым домам. Жизнь оставила им лишь одну возможность - умереть, и не в доме презрения или в психбольнице со всеми удобствами, а в собственной кровати и не от чего-нибудь, а от истощения чувств...
   Однако было уже поздно, и старик не решился никуда идти. Он постоял на террасе, наблюдая за небом, которое постепенно мрачнело и мутнело, как и глаза старика. Они наполнялись слезами горького разочарования жизнью. Всхлипнув, он пошел куда-то, не дошел, сел на расшатанную табуретку, чудом сохранившуюся еще с довоенных времен, спиной привалился к стене дома и затих. Голова его свесилась на грудь...
   Хотел старик или не хотел, но перед глазами всплывали какие-то картины, мелькали лица. В конце концов, перед ним осталось, лишь то, что он хотел видеть...
  

16.

  
   Уже около часа Петр ехал в автобусе. Замороченный духотой и гулом, он тонул в каких-то кошмарах и разрастающихся безднах, даже пережил смерть и очнулся в тюрьме, прикованный к обрезку рельсы, которую использовали, как колокол, для всякого рода оповещений. Боязливо высунувшись из складок сна, он наткнулся на Вагнера. Он подбирал какую-то мелодию на связке ключей.
   -- Сегодня мы даем большой прием... - заговорил он. - Жена просто места себе не находит, вся издерганная... будет много гостей... и инспектор из города, ни больше, ни меньше... и даже скандально знаменитая певица, сама мисс... забыл, как ее зовут, ну да не важно... правда, говорят, она потеряла голос...
   -- Помогите мне... - прошептал Петр.
   -- Не огорчайся, все мы в каком-то смысле заключенные и ждем освобождения... не жизнь, а зал ожидания... - Вагнер похлопал его по плечу и, отвесив поклон, снова увлекся игрой с ключами. - Да, я слышал, что ты намерен что-то читать из этой книги... - Откуда-то в руках Вагнера появилась книга.
   -- "Архипелаг..." - прочитал Петр одними губами.
   Лицо Вагнера стало меняться.
   -- Конечная остановка... адье... - Незнакомец в плаще мышиного цвета со шрамом на подбородке похлопал Петра по плечу.
   Стряхнув сон, Петр окинул его затуманенным взглядом и, покачиваясь, вышел из автобуса. Он все еще не мог очнуться. Как и тогда где-то далеко впереди все еще маячил тупой зад автобуса. Вот он повернулся боком и, мигая желтыми огнями, исчез в тесноте домов.
   Теперь вокруг царила только ночь. Небо было похоже на черное зеркало, в котором, точно кошачий глаз, мутно зеленела луна. Или это яма, куда в конце концов, скатится мир?..
   Луна затмилась. Откуда-то надвинулись тучи. Начался дождь.
   Петр опустил голову и пошел вниз по лестнице к почте, придерживаясь за гнилые перила. И ступеньки были гнилые. Он покачнулся.
   -- Ха-ха... - Смех вырвался у кого-то в темноте. Собаки подхватили смех.
   Ступеньки лестницы оборвались над лужей. В луже плескалась темь. Петр прыгнул и застрял в грязи. Вытащив одну ногу, он глянул на окна почты. У окон кто-то маячил.
   "Это же Лиза..."
   -- Лиза... - закричал Петр и издали замахал ей руками. - Как ты здесь очутилась?..
   Час или два они шли без понятной цели и направления, разговаривали, Бог знает, о чем и заблудились в глухих, нескончаемых переулках.
   Лай. Шум. Голоса...
   -- Что там?..
   -- Пересыльная тюрьма... наверное, этап собирают...
   Упала звезда. Чья-то душа сошла на землю.
   -- Где ты?..
   -- Я здесь...
   -- Ты плачешь?..
   -- Это от счастья... мне казалось, что жизнь прошла, а она только начинается...
  
   Было уже утро другого дня. У водопоя толпились коровы. Петр и Лиза переправились на другой берег и пошли дальше. Они шли, сами не зная, куда идут и зачем. И солнце шло за ним, будто привязанное...
   Миновав заброшенный поповский сад, они спустились к набережной, и пошли вдоль берега.
   На пристани было тихо и пусто. Лишь поодаль у полузатопленной лодки шумел малолетний народ, да над полуразвалившейся колокольней, затянутой ржавыми лесами, галдели галки.
   Испорченная колеей дорога вывела их к дому с провалившейся крышей. На вид брошенный дом. Ан-нет. Дверь была открыта и на крыльце сидел старик. Он дымил и вздыхал. Кажется, всю жизнь он сидел здесь.
   -- Не поможете нам перебраться на другой берег?.. - спросил Петр.
   Дед наморщился, заморгал своими карими глазами.
   -- Так вы земляки...
   Они поговорили о том, о чем говорят в таких случаях.
   -- Раньше и тут народ кишмя кишел, а теперь сами видите... - Дед закашлялся. - Одни дома сгнили, другие продали и свезли в иное место... сады заросли, совсем одичали... и мои все переселились на кладбище... оно там, в низине...
   Дед говорил в нос и глядел на все это спокойно и равнодушно.
   К деду подошел худенький, черноволосый мальчик. Щеки его пылали.
   -- Ты где пропадал?..
   -- Так... нигде... - мальчик сипло, как дед, кашлянул и уже не мог остановиться...
  
   Всю ночь мальчик метался, бредил. Дышал он тяжело. Его мучил жар. Под утро он затих. Петр подумал, что он умер, нагнулся, чтобы послушать, дышит он или нет. Вдруг мальчик схватил его за голову, притянул к себе.
   -- Я знаю, ты мой отец...
   -- Да, я твой отец... - Петр прилег рядом с мальчиком. Дрожа всем своим тощим тельцем, мальчик прижался к нему и заснул...
   Длилась ночь. Она была тихая, без ветра и луны. Петр лежал и вглядывался в лицо спящего мальчика. Черты его лица были приятные. Волосы густые, светлые, вьющиеся. Губы слегка припухлые...
   Взошло солнце и мальчик проснулся. Он совсем выздоровел.
   -- Какое солнце!.. - Все лицо его сладко улыбнулось. Он поглядел кругом, схватил Петра за руку, затормошил.
   Петр спал и проснулся.
   -- Ты на самом деле мой отец?.. - Лицо мальчика сделалось серьезным.
   -- Да...
   -- А это кто?..
   -- Это Лиза...
   -- А я Роман... где дед?..
   -- Не знаю...
   Мальчик помолчал. Он разглядывал Лизу.
  -- Возьмешь меня к себе сыном... - вдруг спросил он ее и вытянул свою тонкую, жилистую шею в каком-то боязливом и безнадежном ожидании. Глаза его слегка косили. - Ну, так как, возьмешь?.. - Голос его дрогнул.
   Пауза.
   Он тихо рассмеялся.
  -- Ладно, я пошутил... все у меня будет хорошо, просто я встал не с той ноги... или родился не в той рубашке...
  -- Куда ты?..
  -- Я сейчас...
   Роман перебежал дорогу и окликнул кого-то. В саду никого не было, лишь огородное пугало. Неожиданно оно повернулось к нему лицом.
   -- Эй, ты меня слышишь?.. твой гость дома?..
   -- Дома, дома...
   Огородным пугалом был Вергилий, один из давних жителей этих мест, а его гостем был Мольер. Он приехал к Вергилию год назад со своими книгами и картинами, от которых Вергилий постепенно избавился, перетащив их в сарай. Иногда Мольер беспокоился исчезновением книг, но не настолько, чтобы отвлекаться поисками, да и накопившаяся за ночь усталость давал о себе знать и позволяла обходиться без них, а общение с картинами заменялось рассматриванием потолка, в рисунке пятен которого он находил нечто близкое, узнаваемое, но в последнее время и эти пейзажи стали утомлять его.
   По ночам Мольер сочинял или поднимался на крышу и смотрел на небо. Дни он проводил в состоянии мечтательной вялости. Он почти не обращал внимания на старика. Старик отвечал ему тем же. По ночам он спал, а утром, еще не проснувшись, шел в огород и заступал на пост. Весь день он был огородным пугалом...
   Роман заглянул в окно.
   Мольер был не один. Посреди комнаты стояла смуглая девочка со скрипкой, невысокая, рыжеволосая, черты лица правильные и приятные, и голос приятный, бархатистый. Мольер сидел на кровати босой и в очках. На столе лохматились листы рукописи, придавленные железной кружкой с цепью. Он полистал рукопись и как-то беспомощно глянул по сторонам. Его взгляд остановился, наткнувшись на девочку. Иногда он встречал ее в проходе между собачьей конурой и угольным сараем, но это случалось крайне редко.
   Девочка играла на скрипке и плакала.
   Мольер закрыл глаза и очутился в темноте. Норы там еще не было и какое-то время он жил без нее, подозревая, что она к нему уже никогда не вернется, а если бы она и вернулась, он не знал бы, что ему делать и что ожидать от этой выдуманной жизни вдвоем.
   Тяжело вздохнув, он уронил очки. Он не испытывал ни радости, ни отчаяния. Это были иные чувства, скорее любопытство и страх увидеть Нору не такой, какой она осталась в той реальности. А вдруг он не узнает ее, и каким она найдет его?..
   Постепенно Мольер подменил образ Норы девочкой 13 лет. Такой он увидел ее на фотографии в витрине фото студии.
   Кто-то должен был уйти. Нора ушла, а девочка осталась вместе со своими бабочками и куклами. Хорошо, что никто ее не видел. Правда, Вергилий иногда слышал ее смех и лепет, но не придавал этому значения, полагая, что это всего лишь отзвуки жизни дома, поскрипывающего и постанывающего по ночам от старости, а иной раз он видел ее смутное и размытое отражение в стеклах очков. Отражение исчезало, когда он, подышав на стекла, протирал их не совсем чистым платком...
   Иногда Мольер собирал гостей и устраивал поэтические пиршества. Довольно низкие потолки и стены драпировались шелком девственной чистоты, скрипящие полы сами собой устилались персидскими коврами. С террасы доносились смутные голоса скрипок и виол. Повсюду разливался какой-то особый аромат праздника. И там и здесь виделись лица гостей, залитые ярким светом, существующие реально и рожденные воображением. Мольер бродил между ними и читал свои пьесы.
   Всего этого Вергилий не видел. По ночам он спал.
   Свет постепенно приобретал серовато-водянистый оттенок. Светало. Гости уже зевали и засыпали, кто где, даже на полу.
   Мольер ронял на пол непрочитанные страницы и постепенно в комнате воцарялся прежний дух и привычные вещи. Гости исчезали. Они отправлялись куда-то в другое место, где еще длилась ночь, и среди тоски и тумана оставалась только девочка со скрипкой и объеденный мышами чемодан, в котором хранились рукописи. В каком-то затмении Мольер выходил из дома и шел по дороге, которая никуда не вела. Он провожал гостей. Уже в одиночестве он возвращался в пустую комнату и с глухим стоном падал на кровать...
   Как-то Вергилий проснулся среди ночи. На полу шевелилась палая листва, а по дому бродили странные гости. Увидев все это, он предпочел обойти этот факт молчанием...
   В эту ночь Мольер зашел слишком далеко и вернулся поздно. Не обращая внимания на шушуканье соседки, вдруг прервавшееся восклицанием почтальона, всегда сдержанного: "Какой ужас, если это правда..." - и на его недоверчивую и какую-то брезгливую гримасу, он вошел в комнату. Что-то изменилось. Он не поверил своим глазам, когда увидел Серафиму. Не скрываясь, у всех на виду, она причесывалась, используя вместо зеркала створку окна. Черты лица тонкие, движения медлительные. Он неуверенно огляделся. На стенах висели картины, на пустующих прежде полках стояли книги.
   -- Я только на минутку... не понимаю, почему они все уже ненавидят меня и сторонятся... а ты все еще носишь траур... и уже совсем седой... - Легким взмахом рук Серафима взлохматила ему волосы, и он покорно, даже с удовольствием снес эту пытку. - До меня дошли слухи, что ты стал затворником, но я вижу, что это не так... не совсем так... а что там?.. ты там кого прячешь?.. ага, так ты живешь не один?.. надеюсь, это не она... как же ее звали?.. я плохо ее помню... помню только, что она приходила к тебе по субботам... вы были бы красивой парой, если бы она не покончила с собой... - Серафима встряхнула головой. Волосы ее рассыпались, скрывая и подменяя лицо. - После твоего исчезновения обнаружилось много подробностей и белых пятен в этой истории... прости, мне уже пора, объяснить невозможно почему... но, я не могла не увидеть тебя, прежде чем...
   -- Прежде чем что?.. - спросил Мольер и опустил глаза. Вид у него был несчастный, поникший. Он собрал в горсть цветы из вазы. - Это тебе...
   -- Ты ни в чем не виноват...
   -- А кто виноват?.. - Мольер поднял голову. В тонкой пелене, становящейся почти прозрачной, увиделась фигурка девочки со скрипкой.
   -- Я пришла проститься...
   Он изумленно уставился на девочку, потом перевел взгляд на Серафиму, сморгнул и зажмурился. Когда он открыл глаза, в комнате уже никого не было, лишь рассыпанное по полу цветы и в углу как будто кто-то плакал, даже не плакал, а как-то сдавленно взвизгивал. Это был мопсик с бантом в заплатанной жилетке...
  

17.

  
   Был уже вечер другого дня. Луна еще не взошла на свой престол, царила тьма кромешная. Но и во тьме глаза Божьи тихо сияли...
   Лиза и Роман спали, обнявшись. Петр не мог разглядеть, смеялся мальчик или плакал во сне. Потрескивала и мигала лампа...
   Что это была за ночь!..
   Светало. Темная полоска горизонта розовела. Уже вырисовывались окрестности. Поднималось пылающей стеной зарево рассвета. Вдруг с середины неба с пронзительным карканьем слетела ворона, запричитала. Плач птицы разбудил всех.
   Старик перевез Петра и Лизу на другой берег и пошли в каком-то сонном мороке.
   Длился день. Солнце грело пыль. Звонили цикады.
   Спустя час их догнала повозка. В повозке сидел Хромой Бес. Лицо желтое, высохшее до костей.
   -- Эво... как вас качает... никак хмельные с утра...
   Они сели в повозку. Поехали. Они ехали и разговаривали.
   Мимо потянулись заросшие бурьяном огороды, покосившиеся дома.
   -- Лодыри... - Хромой Бес сплюнул, пожевал губы, затянулся дымом, чтобы помочь себе собрать мысли. Любил он самого себя послушать. - Кхе-кхе... золотой был век... сидишь, бывало, читаешь... все несчастья позади... как будто и заснешь... вдруг спохватишься... шея затекла... ноги, как ватные... думаешь про себя: "Где это ты?.." - помню, мать говорила: "Сынок, ты только здоровье себе портишь этими книжками..." - А отец, всегда мрачный, злой на весь мир, ухо накручивал своими костлявыми пальцами: "Свет зря жжешь, подлец..." - Мать бежит, спасает меня... ухо целует, украдкой шепчет: "Ты на него не обижайся... работа у него такая..." - Я лежу под одеялом, всхлипываю... ухо горит... никак я не мог понять, что это за работа такая была у отца... ухо остывало, холодело, а я лежал и прислушивался к шуму за стеной, там спал отец и во сне скрипел зубами... ночь длилась... луна сияла... лягвы квакали... в лунные ночи я иногда бродил по саду голый... мне казалось, что я сплю и мне снился сон, а может это был и не сон?.. как-то я вдруг увидел отца... никогда я его таким не видел, как в ту августовскую ночь... глаза красные, грустные... смотрит на меня через ржавые прутья ограды... и такая собачья тоска в его глазах, что у меня невольно слезы навернулись... помню, я что-то хотел ему сказать, слова глотаю, слезы... а он меня не слышал... даже когда я кричал, он меня не слышал, и я просыпался весь в слезах...
   Хромой Бес прикрыл глаза ладонью. В ушах слышался шум ночной жизни дома, в котором прошло его детство, звоны, тиканье. Вдруг что-то заскрипело...
   "Ку-ку, ку-ку..." - С хрипом и стонами прокуковали два раза стенные часы...
   В ту ночь отца арестовали.
   -- Когда я подрос, я узнал, что у него была за работа... не дай Бог...
   Хромой Бес осекся, прикусил язык. А неосторожное слово уже вылетело, не поймаешь...
   Когда умер Сталин, он имел неосторожность сказать, что никакое это не событие, люди живут и умирают. В ту же ночь его арестовали...
   Подняв голову, Хромой Бес увидел перед собой вместо стен камеры знакомые дали...
   -- Вот и развилка... - пробормотал он.
   Петр и Лиза простились с Хромым Бесом, и пошли вниз по петляющей, испорченной колеей дороге.
   Впереди смутным намеком обрисовались дома. Они как бы висели в воздухе над горизонтом...
   Какое-то время Петр и Лиза стояли молча, обнявшись, переживая ощущение тихого восторга.
   -- Здесь мы и будем жить... - прошептала Лиза. Ей увиделся дом с цветными стеклами. Рядом с домом шумел фонтан. У фонтана резвились дети. Они поднимали спящую в воде радугу...
  

Ю.Трещев "Одиссея Петра Гостева"

  

102

  

1

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"