Трещев Юрий Александрович : другие произведения.

Странная книга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Юрий Трещев

Странная книга

"...все написанное в конце концов

становится реальным..."

   1.
  
   Смеркалось.
   На город, прилепившийся к диким скалам как Иерусалим к Елеонской горе, опускалась душная ночь.
   Вергилий стоял у окна, которое выходило на террасу, пытаясь охватить взглядом торжественную красоту вечера и величие сумеречного пейзажа с отступающим морем.
   Услышав шаги и голоса, он приоткрыл створку окна и в стекле как в зеркале увидел старика в коричневом рединготе с книгой в руке и рыжеволосую женщину, высокую, стройную, довольно привлекательную на вид в плаще лилового цвета.
   Они прогуливались по террасе и беседовали.
   Вергилий прислушался.
  -- Когда тетя умерла, я по завещанию должна была передать Наполеону картину, на которой тетя изобразила его на фоне итальянских развалин... Шел дождь и я промокла до нитки... Здание театра было наполовину затянуто лесами, окна темные... Я поднялась по черной лестнице на третий этаж, где у Наполеона была студия... Дверь была приоткрыта и я вошла... На стенах висели картины, некоторые без рам... Наполеон дремал в кресле... На полу у его ног лежала какая-то странная книга... Кроме Наполеона ее, по всей видимости, читали и мыши... Не открывая глаз, Наполеон сказал: "Я почти час жду вас, думал, вы уже не придете... располагайтесь... чувствуйте себя как дома..." - Покачиваясь в кресле с музыкальной ритмичностью, Наполеон рассказывал о своей жизни с тетей, а я сидела на диване в окружении подушек, пила портвейн и слушала... Комната постепенно погрузилась в зеленоватые сумерки, как в воду, в которой я жила жизнью рыб... Неожиданно из темной глубины выплыл Наполеон... он стал ласкать меня, тереться чешуей и... я очнулась... Где-то тикали часы... я их не видела... звуки доносились словно издалека, иногда совсем затихали... Вдруг звякнули стекла... Сквозняк распахнул створку окна, раздернул гардины... У окна в призрачном свете я увидела незнакомца в сером плаще... Вид у него был довольно нелепый, лицо худое, нос похожий на птичий клюв, глаза навыкате... В его уродстве было что-то аристократическое и театральное... Неверным шагом он подошел к столу и стал рыться в бумагах... "И здесь ее нет... где же он прячет эту проклятую книгу?.." - пробормотал незнакомец, оглядываясь... Послышались шаги, голоса, детский смех и незнакомец исчез... Я лежала в каком-то бессознательном оцепенении и не могла понять, где я, и кто я?.. Все плыло, кружилась перед глазами, в ушах стоял звон... Ощупав себя, я поняла, что Наполеон раздел меня... Я встала, зажгла настольную лампу, которая стояла на комоде, там же поблескивали стеклянные уродцы с крылышками... они выглядели живыми... одни кружились в танце, другие отвешивали поклоны... некоторые на вид были совершенно бесстыдные... Я не могла больше выносить все эти подмены, непонятные мне превращения... Натыкаясь на мебель, я собрала свою одежду, которую Наполеон повесил сушиться, полуголая выбежала во двор, повернула налево, потом направо, снова налево... и очутилась перед железными воротами, украшенными саламандрами... в некоторых местах их проела ржавчина... Ворота покачивались и ржаво поскрипывали... Солнце зашло... краски погасли... из ущелий Лысой горы выползал туман и уползал обратно... Было сыро, холодно... ветер пронизывал насквозь... Немного опомнившись, я вернулась в дом, слепо наугад толкнулась в одну дверь, потом в другую... и поняла, что заблудилась в этом лабиринте лестниц, коридоров и дверей, которые никуда не открывались... Услышав голоса, детский смех и удаляющийся топот ног, я пошла по коридору... деревянный пол как будто изгибался подо мной... обогнув шкаф с подсматривающим зеркалом, я повернула направо, потом налево, снова направо и очутилась в комнате Наполеона... Он дремал в кресле, уронив голову на грудь... Я окликнула его... Он поднял голову... На его лицо изобразилось недоумение... За окном то ли утро, то ли вечер... Тишина... Безмолвие... Все напоминало сон... Пустое пространство постепенно наполнялось чем-то неясным, смутным, неопределенным, еще не нашедшим свою форму и образ... Недоумение сменилось изумлением, когда Наполеон увидел в этой смутности меня... По всей видимости, он ожидал увидеть кого-то другого... Я попыталась объяснить ему свою миссию...
   Женщина в лиловом плаще, вскинув руки, поправила волосы.
  -- Этот визит напоминал сон... какой-то запутанный, повторяющийся сон... Выслушав меня, Наполеон зажег лампу... ночная бабочка прилетела на свет и осталась без жизни... вздохнув о тете, смерть никого ему не оставила, он продолжил свой рассказ, а я сидела на диване в окружении подушек, пила портвейн и слушала... Комната постепенно погрузилась в зеленоватые сумерки, как в воду, в которой я жила жизнью рыб... Внезапно сквозняк захлопнул дверь... бумаги, что лежали на столе, взмыли в воздух... я невольно вскрикнула и очнулась... Наполеон дремал в кресле, уронив голову на грудь... Я окликнула его... Наполеон встал, зачем-то приоткрыл дверь, потом заглянул за гардины, как будто хотел увериться, что там никого нет... Грешным делом у меня возникло подозрение, в своем ли он уме, когда я услышала его шепот за спиной: "Разве у вас нет такого ощущения, что кто-то наблюдает за каждым нашим шагом..." - Я испуганно обернулась... Наполеон стоял у окна ко мне в профиль и листал какую-то странную книгу... в профиль он был копией незнакомца...
  -- Вполне возможно, что этим незнакомцем был его брат... - сказал старик в рединготе и окутался дымом. - Он родился чуть позже и чудом выжил, но тут судьба виновата, а не врачи... звали его Семен... он был довольно любопытной личностью... любил мистификации... красил и завивал волосы, иногда устраивал сатурналии... или, одевшись женщиной, вещал как пифия на треножнике, что близок день последний, свет кончится и тьма станет светом... небо станет краснее червлени и чернее власяницы... но смерть играет нами и без пророков и растут горбы могил... но продолжайте...
  -- Я стояла и думала, что мне делать... а Наполеон, сдвинув очки на лоб, листал странную книгу, что-то искал, потом сказал, что эта книга напоминает ему Черную Дыру, которая стережет границы нашего неба... такая же темная и невразумительная...
   Женщина в лиловом плаще умолкла.
   На террасе появились мужчина в сером плаще и женщина в вуали. В руках у нее был зонтик с ручкой из поддельного перламутра. Они прошли мимо церемонным шагом.
  -- Странная пара... Кто они?..
  -- Мужчину я не знаю, а женщина неделю назад поселились в угловой комнате...
  -- Она так похожа на Клариссу... вы, наверное, слышали, она покончила с собой на сцене... на глазах у зрителей...
  -- Я обожал Клариссу... она была богиней... а за богами всегда скрываются преступления...
  -- Вы хотите сказать, что это было убийство?..
  -- И не просто убийство, а коллективного убийство... они загнали Клариссу в петлю... и именно в тот момент, когда по ходу пьесы, она требовала для себя смерти... правда, следователь удовлетворился версией, что это был несчастный случай...
   Возникла пауза.
  -- Я знаю человека, который мог все это организовать... - заговорила женщина в лиловом плаще.
  -- И кто же он?..
  -- Герман, этот рыжий еврей, ее муж... из ревности...
  -- Ну, не знаю... обычно он на увлечения Клариссы смотреть сквозь пальцы...
   Женщина в лиловом плаще взглянула на часы.
  -- Боже мой, уже без четверти семь... мне пора... иначе я рискую потерять и ученика, и симпатию моего покровителя, которая, боюсь, основана на недоразумении... Кстати, что касается моих писем, неверно прочтенных и еще хуже истолкованных вашей женой...
   Рыжеволосая женщина в лиловом плаще и старик в коричневом рединготе прошли мимо окна церемонным шагом и исчезли...
  
   "Сколько же лет прошло, а эта немка с глазами итальянки почти не изменилась... - подумал Вергилий. - Неужели она права... и Клариссу убил ее муж, Герман?.."
   Вергилию вспомнилась жуткая сцена в театре, когда Кларисса запуталась в свисающих веревках, похожих на спускающихся с неба чешуйчатых змей, и повисла над оркестровой ямой. Она задыхалась, хрипела, запрокинув голову и высунув постепенно чернеющий язык...
  
   Подавив нервный зевок, Вергилий глянул в окно.
   День уже был на исходе.
   Он сел на стул у окна.
   Он сидел и смотрел в окно, пока день догорал, потом зажег лампу.
   Ночная бабочка прилетела на свет и осталась без жизни.
   За окном о чем-то лепетала листва.
   Он лег на кушетку.
   Тени рисовали на стене виноградную кисть, лимон, пальмовую ветвь.
   Он не заметил, как заснул.
   Сон Вергилия был беспокойный. У него как будто раскрылись крылья и увлекли его в блаженные чертоги, туда, где он еще никогда не был...
  
   Спал Вергилий, пока облака не порозовели...
  
   * * *
  
   Сумерки и моросящий дождь постепенно изменяли город, что-то стирали, другое добавляли.
   Вергилий шел от одной улицы к другой, от дома к дому, прислушиваясь и оглядываясь. Его пугали темные углы, тени, скрипы, казалось, что кто-то крадется за ним с неясной целью.
   У цепного моста Вергилий наткнулся на толпу зевак, жаждущих удивиться чему-нибудь, неважно чему. Одни переглядывались и шептались, другие пугали ворон рукоплесканиями, когда ораторы изящно и убедительно высказывал свои мысли. Они учили толпу быть довольными, превратно истолковывая и приспосабливая к своему вымыслу все, что только где-нибудь было написано или сказано.
   В очередном ораторе Вергилий с удивлением узнал Наполеона.
   Наполеон производил впечатление. Он говорил как на сцене в театре, то возвышая голос, то понижая его до трагического шепота, то вовсе умолкая, доверив закончить фразу молчанию.
   Он читал стихи, которые возводил к божественным внушениям, учил народ, развлекая его. Радующиеся рыдали, а рыдающие смеялись. Иногда в поисках нужных слов Наполеон заглядывал в странную книгу, которая топорщилась у него под мышкой.
   Внешне он был похож на апостола или на пророка.
   Он сказал много слов, но ничего не происходило и не свершалось из того, о чем он говорил.
   Глянув по сторонам, он вдруг с размаху швырнул книгу в толпу.
   Листы книги превратились в стаю птиц и закружили над толпой...
  
   Погода в тот день была скверная. Сыро. Холодно. Ветер пронизывал насквозь.
   Вергилий шел за Наполеоном, не решаясь приблизиться.
   У театра Наполеон остановился, опасливо глянул по сторонам и скрылся в портике служебного входа.
   Вергилий последовал за ним.
   В вестибюле было сумрачно и тихо.
   Вахтер сидел в конторке и раскладывал пасьянс.
  -- Я к Наполеону... - заикаясь, пробормотал Вергилий.
   Исподлобья глянув на Вергилия, вахтер снова углубился в игру. По всей видимости, пасьянс не сходился.
   Вергилий поднялся по черной лестнице на третий этаж, где у Наполеона была студия, и остановился у приоткрытой двери.
   Наполеон боялся запертых дверей.
   Помедлив, Вергилий постучал и вошел в комнату, залитую каким-то подводным светом.
   На стенах висели афиши и картины, некоторые без рам.
   Где-то тикали часы. Их не было видно. Звуки доносились словно издалека, иногда совсем затихали.
   Наполеон дремал в кресле. На полу у его ног лежала какая-то странная книга. Кроме Наполеона ее, по всей видимости, читали и мыши.
   Вергилий стоял и оглядывался.
  -- Я думал, вы уже не придете... - сказал Наполеон сиплым голосом. Один глаз у него еще спал, а другой был открыт. Подслеповато щурясь, Наполеон подкрутил фитиль лампы. - Да вы садитесь... извините, мне нечего вам предложить... правда, где-то был портвейн... - волоча ноги, Наполеон подошел к буфету. - Садитесь, садитесь, в ногах правды нет... собственно говоря, ее нет нигде... - Наполеон принужденно улыбнулся.
   Поколебавшись, Вергилий сел. Он сидел и разглядывал танцовщицу, изображенную на афише. Фигура тонкая, изящная, лицо бледное, глаза слегка косящие, волосы рыжие, вьющиеся змейками.
  -- Это моя племянница... Она жила с матерью в доме, фасад которого украшают ехидны и химеры, плюющиеся огнем... - Наполеон сдвинул гардины и глянул в окно. - Окно ее спальни располагалось между химерой и ехидной... Мать у нее была одна, а отцы разные... Одно время ее отцом был полковник в отставке... он всем показывал рубцы от ран, звенел медалями и бесплатно имел и мать и дочь, как говорила молва... Потом появился врач, который плодил покойников... Был еще писатель... цитировал Гомера и трагиков... в конце концов, и он исчез, уехал в провинцию... Такая вот история... Я тоже хочу уехать куда подальше... я уже забыл, что есть небо, звезды... в городе их не видно... до приезда в город я жил на юге... я любил спать в саду... вокруг оливы, кипарисы, цветы... такое впечатление, что они случайно встретились, сплелись, глядят детскими глазами и тянутся ввысь... любовь влечет их друг к другу и к небу... я спал в саду в гамаке и просыпался от птичьего пения... птицы поют, не ожидая вдохновения, которым музы нас обманывают... Я бы давно уехал, но театр меня удерживает... да и годы не те... а в юности я любил путешествовать... и на Синай взбирался, искал бога... и по пустыне ходил как верблюд, ни разу не склонив колен... кем я только не был... и кем стал?.. стариком, цепляющимся за жизнь... - Наполеон зябко повел плечами. - Погода скверная, дождь льет и льет, не переставая... театр закрыли на ремонт, но денег не дали... - Наполеон накинул на плечи плед, поискал очки в бумагах на столе, не нашел. - Пишу роман и не могу остановиться, мучаю бедных муз, но без пользы и удовольствия...
   В ожидании денег на ремонт, днем Наполеон днем писал роман, который постепенно превращалась в нечто иное, а по ночам небритый, взъерошенный бродил с лампой в руках по коридорам и лестницам театра, точно привидение. Сквозняки дергали запертые двери, со стен за ним подглядывали портреты артистов. Среди них он иногда с удивлением видел портрет рыжеволосой немки с глазами итальянки. Он останавливался и, моргая, долго смотрел на нее. Одно время Наполеон брал у нее уроки игры на пианино. У него с ней был роман, который закончился, не успев начаться.
  -- Так какое у вас ко мне дело?..
  -- Я ищу Нору...
  -- Нору?.. - Прикрутив фитиль коптящей лампы, Наполеон вопросительно глянул на Вергилия.
  -- Да... - Вергилий отвел глаза, чтобы скрыть замешательство.
  -- К сожалению, ничем не могу помочь... она на гастролях... Все вокруг меня куда-то уезжают и исчезают... - Он порылся в бумагах на столе. - Где же это письмо... счета, квитанции... неделю назад Нора прислала письмо, из которого я понял, что она уезжает за границу... и этот неожиданный отъезд вызван навязанными ей обстоятельствами, о которых она пока не может говорить... Нора никогда не умела пользоваться обстоятельствами, как и ее мать... - Наполеон утер рукой невольные слезы. - Не обращайте внимания... с возрастом я стал чувствительным... и, кажется, поглупел... я уже не в состоянии понять происходящего... смутно понимаю, что там за стеклами что-то происходит, но что?.. иногда я пытаюсь описать это что-то, но перо только царапает бумагу и брызгает чернилами... - Наполеон уставился в окно.
   Пейзаж за окном был печален и безотраден. Из сырой мглы выступали шпили, башни города, сползающего по отрогам Лысой горы к заливу.
  -- Из-за Лии, матери Норы, я уехал в город... бежал, но мысли о ней догоняют меня ночью в холодной постели, когда за окном тьма...
   Блуждающий по крышам взгляд Наполеона остановился, наткнувшись на старика, который стоял в сквере у фонтана и собирал вокруг себя призраков вечера, из тех, которых он знал.
   "Боже мой, это же Герман... - Наполеон потер слезящиеся глаза с редкими рыжими ресницами, покачнулся. - Нет, не может быть..."
  -- Что с вами?..
  -- Не знаю, наверное, почудилось... - Наполеон повел плечами как от озноба. - Я увидел Германа, мужа Клариссы...
  -- Говорят, что Кларисса покончила с собой на сцене... не смогла выйти из роли...
  -- Чего только люди не говорят о ней... а она уже в Небесном Иерусалиме, а Герман у ворот ада и Цербер, трехликий привратник, виляет хвостом и лижет всеми своими языками ему руки... - Наполеон умолк, увидев Клариссу в отражении стекла. Он стоял, едва дыша, и смотрел, глаз не мог отвести и опомниться...
  
   Снова начался дождь.
   Все вокруг приобрело зеленовато-желтоватые, зыбкие, призрачные очертания...
  
   Порывшись в бумагах на столе, Наполеон нашел очки, раскрыл какую-то книгу и стал читать вслух несколько театрально.
  -- Это стихи Германа, посвященные Клариссе... - Наполеон полистал книгу. - В этой книге можно найти все, что при случае можно о ней сказать... Герман женился на ней, когда ей было 37 лет... Она долго жила с матерью, прежде чем сменила мать на мужа... и бежала от мужа в первую же брачную ночь... это и дало повод подозревать Германа в убийстве... Как-то ночью я наткнулся на него в сквере у театра... Он стоял у афиши, на которой была изображена Кларисса в роли Иокасты, я спросил его, как он живет, говорит, хорошего не много, но живу, вредного не ищу, избегаю... Одно время мы жили с Германом на острове, комары и лягушки не давали спать, сучья жгли сырые с зелеными листьями... Помню, я засыпал, а Герман все бродил туда и сюда, шептал стихи... Комары спасали нас от сладострастных снов и ночных обольстительниц... счастье нас баловало, неохотно, конечно, однако заботы от нас отгоняло... и пили мы не воду, а вино... и боялись только воров и пожара... Герман писал поэмы... и хранил их в железном ящике... а я писал одноактные пьески... мне тоже хотелось увековечить свое имя, но я по-прежнему далек от этой цели... И все же что-то заставляет меня писать о том, что уже сказано другими, хотя я и воображаю, что излагаю вещи еще не известные публике и важные... Женщина нас разлучила... и звали ее Кларисса... - Наполеон подошел к афише, на которой Клариса была изображена в роли Иокасты... - У Клариссы было пять или шесть отцов... и все довольно известные люди... всех их смерть унесла куда-то... куда?.. не известно... а известность не пожелала за ними следовать... смерть играет нами и растут горбы могил... увы, нет бессмертных... Кларисса была вся в мать... мать ее со многими играла, знала песни сирен... Герман рассказал, что несколько лет провел в тюрьме, потом в желтом доме... выглядел он ужасно, состарился от мыслей и стал молчаливее статуи... Последний раз я его видел на вокзале в зале ожидания, смотрю, стоит у темного окна, лицо бледное, ум в оцепенении... Я ушел, а он все еще стоял и смотрел в эту черную бездну и думал о своем еврейском боге, испытывая весь ужас его одиночества... ведь бог там один среди змей и вечной ночи, которая в безмолвии совершает таинство зачатия новых змей, взамен умерших и обреченных... Помню, после встречи с ним меня потянуло на остров, я пытался спасти источенный червями дом, когда меня самого уже черви ждали... Вы слышите?.. Что за странные звуки?.. то ли это флейты голос, то ли ветер прельщает слух, льет в уши мелодию... или я схожу с ума... Я, наверное, кажусь вам безумцем, сознайтесь?..
  -- Нет, вовсе нет, вы совсем не безумец...
  -- Дни сменяются ночами... и прошлое ползет за нами как змея... После смерти Клариссы я увлекся философией... правда, ума она мне не прибавила, но утешила... и от забав и праздности увела... я стал трудиться с восхода и до заката...
  -- И что вы пишите?..
  -- Пишу роман... писать стишки радости нет никакой... от любви я давно отрезвился, не знаю, кто помог, из этих пут меня извлек... правда, я мало пишу, несколько строчек в день... - Взяв со стола керосиновую лампу, Наполеон направился к выходу из студии. - Мне пора совершать обход... я теперь здесь еще и ночной сторож...
  
   Наполеон и Вергилий вышли в коридор, по черной лестнице спустились вниз и вошли в зал. Наполеону показалось, что на сцене в мороке мерклого уличного света слоняются какие-то посторонние люди.
   Призрачное присутствие на сцене церемонных мужчин и женщин, одетых с парадной пышностью, дополняли ползающие по кулисам и заднику тени и приглушенные, нестройные звуки скрипок, тоненькие напевы флейт, гобоев.
   Во всем виделась роскошь, сладострастие и неприкрытая обнаженная чувственность.
   Пережидая приступ головокружения, Наполеон прислонился к стене.
   "Мне надо завести женщину... или этот кошмар станет явью..." - подумал он.
  -- Вам плохо?.. - спросил Вергилий.
  -- Нет... ничего страшного... померещилось, что на сцене что-то происходит... мне иногда мерещится разное... наверное, это своего рода помешательство...
   Где-то в гулких коридорах хлопнула дверь.
   Сквозняк погасил лампу, и все утонуло в темноте.
   Свет с улицы едва проникал сквозь мутные стекла.
   Наполеон зажег лампу, и шествие по лабиринту коридоров продолжилось.
   У двери гримерной, которая подрагивала, как будто кто-то настойчиво пытался ее открыть, Вергилий остановился.
  -- Там кто-то есть?.. - пробормотал он с гримасой страха на лице.
  -- Нет там никого... это сквозняк... - сказал Наполеон. - Кстати, это гримерная Клариссы... божественная была женщина... и безумная, надо сказать... впрочем, разум полезен не всегда... разумнее перед безумцами предстать безумцем... хотя для безумца все безумны... - Наполеон принужденно рассмеялся...
   В тот дождливый субботний вечер Вергилий узнал от Наполеона все и о женщинах, и о боге, и о небе, откуда оно родилось и как всепринуждающая необходимость сковало его стеречь границы звезд.
   Можно было предположить, что Наполеон знал истину, возможно, даже понимал ее, но выражал он ее каким-то искаженным способом...
  
   После обхода коридоров театра, Наполеон вернулся в студию, а Вергилий вышел на улицу.
   На улице царило ненастье.
   Стонало и море, и горы.
   В сквере чернела толпа под зонтиками.
   Время было смутное. Ораторы собирали толпу, но их речи не влекли за собой каких-либо действий, оставаясь не более чем развлечением. Ораторы стремились поразить слушателей не существом темы, но мастерством ее произнесения. Речи были полны лишних слов для звучности и сентенций, рассчитанных на запоминание.
   Вергилий миновал толпу.
   Он шел и размышлял, пока вразумляющий страх не остановил его на краю обрыва.
   Внизу лежал город, похожий на выползшее из моря чудовище...
  
   Домой Вергилий вернулся уже за полночь.
   Во сне он открывал не тайны философии, а тайны любви. Охваченный страстью, он ласкал Нору, не упуская ни одной из нежных ласк.
   Сон вернул ему то, что он потерял...
  
   * * *
  
   Очнулся Вергилий, дрожа от холода и озираясь.
   В комнате никого не было.
   Окно было распахнуто.
   Сквозняк листал страницы расписания пригородных поездов.
   Из окна открывался вид на город в догорающих гиацинтовых отсветах. Чуть севернее сада чернели развалины женского монастыря.
   "Ни пенья, ни молитв, ни звона колоколов... Вместо фресок палая листва, повисшая в путине..."
   Вергилий закрыл окно и невольно вздрогнул.
   Его испугал бой часов, тупой, безразличный.
   Он полистал расписание пригородных поездов, вспомнил, как познакомился с Норой. Он увидел ее в вокзальной толчее и пошел за ней, не пытаясь ее догнать. Нора заметила слежку, обернулась с трогательной юной грацией и, улыбаясь, что-то сказала ему, но он, не дослушав ее, бежал...
   "Наверное, она приняла меня за сумасшедшего..." - подумал Вергилий...
  
   Осторожно приоткрыв дверь, Вергилий заглянул в комнату тети, заставленную трофейной немецкой мебелью, в которой обнаруживался характер и вкус ее мужа, полковника в отставке.
   Над пианино висел портрет полковника.
   "Весь в орденах как в латах..." - подумал Вергилий.
   Полковник много раз был женат, породил множество детей от разных женщин, целый народ. На старости лет он, несмотря на все свои заслуги, оказался в отчаянных обстоятельствах, но не отчаялся, увлекся поэзией, потом философией. Различные склонности возникали в нем под влиянием желаний и обстоятельств. И его пятая жена, тетя Вергилия, ни в чем ему не уступала. Зная, что век людской краток и подвержен многим переменам, она воздавала должное чувственным наслаждениям, наполняя свою жизнь роскошью и негой...
  
   Тетя спала на диване, открыв рот и слегка похрапывая.
   Днем она спала, чтобы бодрствовать ночью.
   Над диваном висела картина с изображением мальчика в окружении цветов. Там был и лотос, и росистый шафран и цветы гиацинта, и синие ирисы, гибкие, поднимавшиеся высоко от земли.
   Мальчика, который был изображен на картине, звали Аркадий. Это был сын тети от первого мужа, который в юности отнимал у жен мужей, а когда вырос, стал отнимать у мужей жен. Он завивал и красил волосы в белый цвет и выщипывал брови. Как и мать, он разнообразил свою жизнь, посвящая ее наслаждению, как истинной цели всех стремлений. Он был художником своей жизни, говорил, что, подавляя стремление к наслаждению, мы не становимся ни мудрее, ни счастливее и обнаруживаем лишь непонимание целей бога и природы...
  
   Вергилий осторожно прикрыл дверь и по узкому петляющему коридору, чем-то напоминающему лабиринт с ответвлениями и тупиками, вышел на террасу.
   В нише стены он увидел старика, который сидел в кресле, устремив взгляд на залив и Лысую гору.
  -- Ты кто?.. - спросил старик и, приподняв очки с толстыми стеклами, уставился на Вергилия.
   Вергилий промолчал.
  -- Понимаю... секрет... - старик улыбнулся. - И все же, что это?.. флирт, галантность, кокетство или мучительные раздумья о цели своего существования... не молчи, поделись со стариком...
  -- Ни то, ни другое... - Вергилий пригладил волосы. На висках у него торчали маленькие, будто только что прорезавшиеся рожки...
  
   Старика звали Незванов. Он родился в провинции в семье служащего. Ему было 13 лет, когда семья переехала в город, чтобы дать детям хорошее образование. У Незванова был еще брат и сестра.
   В городе Незванов увлекся театром и женщинами, опытными в далеком от сцены ремесле.
   В женщинах Незванов видел творение божье и сам он был больше похож на женщину. Ему было около двадцати лет. У него были голубые глаза, вьющиеся волосы с рыжеватым оттенком, щеки только что опушились золотистым пушком.
   На сцене школьного театра Незванов играл женщин, переняв их повадки, манеры и даже тон голоса. В театре он работал осветителем и имел сомнительную репутацию. Его поведение не всегда отвечало правилам приличий.
   В 27 лет Незванов женился. Его избранница была почти на десять лет моложе его. Звали ее Лиза. Вскоре Лиза исчезла, возможно, она стала ангелом. Тело ее так и не нашли. Незванова привлекали по этому делу в качестве свидетеля, потом подозреваемого, однако начатое следствие было прекращено за отсутствием состава преступления.
   Случилось это осенью.
   Всю зиму Незванов пребывал в состоянии душевной смуты, рассеянности и меланхолии.
   Весной Незванов снова женился на сестре Лизы. Она была на 7 лет старше Незванова и, разумеется, девственница. Осенью того же года он вынужден был передать свои права мужа брату, который был наделен большой мужской силой и от него, по ожиданиям жены, могли произойти красивые дети.
   Незванов стал как бы сводником при собственной жене. Случилось это, когда он был на гастролях в провинции. В городе он оказался случайно проездом. Путаясь в ключах, он открыл дверь, вошел в прихожую и услышал странные звуки, доносившиеся из спальни. Он замер. Ему показалось, что он слышит стоны жены, уже ощутившей всю сладость чувственного наслаждения. Он нерешительно толкнул дверь спальни. Любовники скрывались под простыней. Он сорвал простыню и невольно рассмеялся, увидев брата, обнимающего жену, потом стоящего нагишом на постели. Кирилл, брат Незванова, носил длинные волосы, как женщина, и как философ кутался в тогу, роль которой играла измятая простыня. Вид он имел самый трагический, застигнутый врасплох в самый разгар любовной игры...
  
   "Чем-то этот молодой человек напоминает мне брата..." - подумал Незванов.
   Надо сказать, что брат Незванова, Кирилл был слепой от рождения, вел замкнутую жизнь, затворившись в стенах трех тюрем: тела, слепоты и одиночества, что не помешало ему написать несколько книг различного содержания.
   "В некотором смысле Кирилл был философом, верил в бога и боялся ада... тогда еще боялись ада, а теперь в аду живут и уже привыкли... - размышлял Незванов. - Писал он не только трактаты, но и одноактные пьески, соревнуясь с Шекспиром, который не гонялся за славой, слава гонялась за ним... Правда, идеи некоторых пьес он украл у меня... но не будем его осуждать, все же он мой брат... Сколько зрячих вслепую по жизни бредут в одиночестве и озлоблении, а он по утрам даже пел, правда, веселым не казался... Жизнь была хоть и не мрачная, но посредственная... Да и может ли философ быть веселым... тем более, что это чувство они уподобляют опьянению..."
   Незванов с любопытством разглядывал Вергилия, который стоял, прикрывая ладонями небольшие рожки на висках, и вспоминал юность, когда еще были живы желания, и он влюблялся даже в статуи. Вергилий напоминал ему то Кирилла, то Серафиму, в которую Незванов одно время был влюблен. Режиссер привлекал ее для ролей без слов. Вспомнилось, как, запутавшись в кулисах, он наткнулся на Серафиму и порывисто сжал ее в объятиях, застенчиво сопротивляющуюся. Продолжение этой сцены происходило в гримерной комнате. Полная сладострастия, Серафима распахнула одежду, не смущаясь, обнажила бедра и свой цветок в сосредоточении бедер. Незванов лег на нее сверху, и она дала ему наслаждение, дело женщины, а потом, растрепав волосы, почти обнаженная, выбежала на сцену. Она пела о чем-то нежном, изящном, тонком и звенела запястьями.
   "Бедная Серафима... - подумал Незванов. - Из-за Наполеона и этой проклятой книги она бежала из одного кошмара в другой... и едва не очутилась в сумасшедшем доме..."
   По телу Незванова пробежали мурашки. Глянув на залив, он увидел в сиянии золота и лазури стайку нимф. Они играли с дельфинами и волнами у прибрежных рифов.
   "Не сон ли это?.. или я схожу с ума?.." - Незванов закрыл лицо руками...
  
   Девочка 13 лет выкатила на террасу инвалидную коляску, в которой сидел старик в валенках, обложенный подушками, и удалилась воздушной походкой.
  -- Когда-то этот согбенный старый пень был моим кумиром... - сказал Незванов.
   Вскользь глянув на Незванова, старик что-то пробормотал.
  -- Что сказал этот чурбан, пень бесполезный, чучело огородное, пугающее птиц и воров?.. переведи... - попросил Незванов.
  -- Он говорит, что не может проснуться... - сказал Вергилий.
  -- А я не могу заснуть... а проснувшись, не могу понять, умер я или еще жив... комната приобретает вид склепа и к ложу спешат ужасные гробовые видения... А теперь, что он говорит?..
  -- Он беседует с кем-то, кого не видно... чему-то радуется и от восторга бредит...
  -- Наверное воображает, что спит с женой... одной ногой в могиле стоит среди зловонной тьмы, а все еще привязан к наслаждению... ищет взгляд жены, кусает ее воображаемые губы... он старше своей жены на 30 лет... вонью ее душит, сам от подагры едва живой... ждет от нее верности и благодарности, а она играет в любовь... и деньги вперед забирает... берет и ничего не дает ему взамен... путается со своим племянником, который тоже лезет в поэты... как-то пришел ко мне со своим угощением и чуть не уморил стихами... - Незванов оглянулся. - Не вижу, солнце мешает, что делает старик?..
  -- Молится...
  -- Наверное, просит бога, чтобы он вернул ему мужскую силу... или чтобы жена была скромнее, что немыслимо... но бог не слышит наших жалоб...
  -- Кто он такой?..
  -- Он довольно известный поэт, человек утонченный... пишет стихи... хотя это и не стихи в общепринятом смысле... и не проза... нечто, напоминающее каппелюры разрушенных греческих колонн или черепки краснофигурных ваз... я называл их цветами, упавшими с неба... и у каждого цветка был свой аромат... Лишь много лет спустя я узнал, что эти цветы бросал ему сосед, Марк... он жил этажом выше... Марк был прирожденным поэтом... Помню, я подражал ему... даже его кашлю... и походке... Женщины обожали Марка, несмотря на его нескладную фигуру и легкое косоглазие, один глаз у него неизвестно почему смотрел куда-то в сторону и как-то слишком мрачно... О его связях с мужчинами не стану упоминать... Одно время он работал библиотекарем... жил среди книг, пропахших пылью и плесенью, которые никто не читал... Выглядел он весьма величественно, когда бродил среди стеллажей в облаке пыли, пугая пауков и мышей... Одни считали его гением, другие сумасшедшим... и он этим пользовался... Жил он с матерью... Его мать была очень хрупкая женщина, говорила в нос и так же смеялась, сжимая губы, словно стыдясь своего смеха... К Марку она проявляла трепетную и боязливую нежность... Старость в одном заслуживает восхваления, она освобождает от деспотизма чувственности... но не всех... Марку было уже за 60, когда он женился на женщине, которая годилась ему в дочери... Помню, описывал он ее самыми живыми и соблазнительными красками, но мне она не нравилась... и Марку она была неверна... - О жене Марка Незванов говорил с намеренной расплывчатостью, подбирая слова, которые отличались двусмысленностью, потом разулся, осмотрел ногу. - Вчера ходил на кладбище... Смерть всех моих родственников скосила одной косой без разбора... Пятку натер новыми ботинками, и палец ссадил, спотыкаясь... погода была отвратительная, шел по колено в грязи... - Незванов как-то странно оглянулся. - Мне это кажется, или я не в своем уме... Нимфы играют с дельфинами и волнами у прибрежных рифов... Что за напасть?.. А что делает этот старый пень?.. ничего не вижу, дым глаза ест, наверное, в сквере жгут сырые листья...
  -- Он сидит и смотрит на море...
  -- Что он может видеть... он же слепой... и глухой... и на ногах не держится... - Незванов близоруко сощурился, поискал очки. - И я уже старик... и что я нажил?.. только грыжу... Что делает этот несчастный?.. Без очков ничего не вижу... наверное, молится своему еврейскому богу... хочет вернуть его улыбку...
   Мимо прошел человек в сером плаще.
  -- Остерегайся этого типа... он шпион... и у него врожденная неприязнь к женскому полу... Ты видишь, что делает старик?..
  -- Сидит, смотрит в пустоту и чего-то ждет...
  -- Наверное, вечной жизни...
  -- Мне кажется, он хочет вам что-то сказать...
  -- Ну, так пусть говорит...
  -- Он и говорит...
  -- Почему же он замолчал?..
  -- Наверное, сказал все, что хотел сказать...
  -- Похоже, я снова прозрел... я опять вижу нимф, которые играют с волнами и дельфинами у прибрежных рифов... что за напасть?.. или я схожу с ума, как Наполеон?.. ты не знаешь Наполеона?.. он был гением в свое время... и это привело к тому, что его жизнь обросла самыми невероятными историями... Он был уверен, что его преследовала какая-то странная книга как жертву, не давая передышки... она лишила его всего, покоя, имени, жены... Как-то ночью он нашел жену лежащей на полу в луже крови... По всей видимости, она неудачно упала... причиной могла быть любая случайность... Помню, он говорил, что происходящее напоминало кошмар... не успевал он стереть кровавое пятно в одном месте, как оно со зловещей отчетливостью появлялось в другом месте... то, впадая в отчаяние, вяло, безразлично, то охваченный порывом энергии он пытался стереть следы воображаемого преступления, но когда пятна стали окружать его, подползая к нему со всех сторон, он бежал... С тех пор он скрывается... В 7 лет он стал сиротой... родители его погибли, ничего не оставив ему кроме имени, которое он, увы, утратил... он сменил имя, внешность, жил в уединении... друзей у него не было, кроме карлика... я смутно помню его... он был весь такой хрупкий, изящный, лицо серьезное, я бы даже сказал печально-серьезное и торжественное... Однажды он появился и исчез, оставив Наполеону возможность догадываться о причинах столь внезапного и подозрительного исчезновения...
   Пауза.
  -- Одно время я жил с Наполеоном и Германом на острове в доме, который построил его дед по материнской линии, известный писатель... Помню, он все пытался спасти нас от наших пороков и ушел, а наши пороки остались с нами... На острове я оказался после неудачной женитьбы... я пытался стать философом, предпочитающим свободу обладанию лишним и бесполезным, а Наполеон с Германом писали одноактные пьески в четыре руки... некоторые стихи были просто опасны, но они ничего не боялись, кроме воров и пожара... Тебе что-то не нравится?..
  -- Мне не нравится старик...
   Старик бормотал что-то невнятное, жалкое.
  -- Я догадываюсь, о чем он говорит... он, наверное, в который раз рассказывает историю своего появления на свет... мать родила его по пути в ссылку и искупала в пыли, прежде чем омыла в первой попавшейся воде... был у него и отец, который увлекался философией и пустыми обольщениями...
  -- А вы были в ссылке?..
  -- Довелось и мне побывать в ссылке...
  -- И что вы там делали?..
  -- Охотился на волков и пил водку...
  -- Кажется, старик умолк...
  -- Наверное, заснул...
  
   Откуда-то появился мопсик в жилетке.
  -- А вот и Мольер... ты не завел еще собаку?..
  -- Нет...
  -- А жену?..
  -- Сами-то вы женаты?.. - спросил Вергилий.
  -- Я несколько раз был женат... последняя моя жена, Юлия, покинула меня прошлой осенью и теперь ночи я провожу без сна в холодной постели, лежу и вспоминаю незаслуженные обиды и оскорбления, нанесенные мне женщинами без всякой моей вины... помню, как-то я даже пытался покончить с собой, но страх перед иной, еще более худшей жизнью, ожидавшей меня после смерти, разрушил это намерение... Жизнь - это болото, а мы в нем лягушки... сидим и квакаем: "Куа-куа... бреке-кек..." - Или что-нибудь ищем, а найдем, удивимся и успокоимся..." - Незванов глянул на небо, сощурился. Хотелось бы снова пожить на острове, увидеть небо, звезды... заглянуть в божьи глубины, устроенные словом... В городе неба не видно... да и на улицу я не выхожу ночью... однажды меня чуть не растерзали бродячие собаки, как Актеона, когда оскорбленная Артемида накинула на него шкуру оленя... а на меня Юлия накинула шкуру осла... я влюбился в нее на старости лет... и стоило ли ради этого безумия покидать свое болото?.. как ты думаешь?.. Никак... Понимаю... - Незванов полистал книгу. - Странная книга... она напоминает мне Черную Дыру, которая своим дыханием всем правит, как некоторые уверяют, но это пустые выдумки... всем правит случай... и мы лишь его подтверждение... и потому советую тебе не жениться... устреми лучше привыкший блуждать взгляд на небо и звезды... прочь, прочь от лживых женских глаз... но, увы, змей-искуситель толкает нас к женщине... минута страсти, всего минута или несколько минут, как приступ лихорадки... и за это платить всей жизнью?.. ну, уже нет... - Незванов потер виски. - В глазах потемнело... ничего не вижу... и лоб испарина покрыла... что ни говори, а старость не радость... хотя в смерти я вижу благо... она и пугает и радует возможностью удалиться от людей к богу... Все мы пришельцы на этой земле... ходим туда-сюда... надеемся в ад попасть... - Незванов раскашлялся. - Слово "рай" стало в горле поперек... Увы и ах... мы не оставляем себе других дел, как только умереть... Лиза, моя первая жена, уже давно на небе, наверное, стала ангелом... и я хочу туда, устроиться кем-нибудь при ней, пусть даже без взаимности... - Незванов полистал книгу, которая лежала у него на коленях. - Между прочим, весь мой путанный монолог уже описан в этой проклятой книге без начала и конца...
  -- Что это за книга...
  -- Странная книга... я нашел ее в хламе на острове... Так кто ты на самом деле?
  -- Я Вергилий, племянник жены полковника...
  -- Кстати, как у него дела?..
  -- Он умер...
  -- Вот как... и как он умер?..
  -- Тетя говорит, что умер он легко... вздохнул и умер...
  -- А как дела у тети?.. что она делает?..
  -- Спит...
  -- А ее кузина, жива еще?..
  -- Жива...
  -- Ты знаешь, у меня с ней одно время был роман... мне было 13 лет, когда меж нами вспыхнула любовь... я пел с ней в хоре... правда, я был безгласный... в хоре не все поют, стоят для счета, просто место занимают... Ну, что ты молчишь?.. язык проглотил?.. я знаю, кого ты караулишь здесь... эту вечно влюбленную ветреницу, которая тебе изменяет по рассеянности... как же ее зовут?..
   Воцарилась тишина, лишь доносилось дыхание моря и вечности.
   На какое-то время Незванов впал в забытье, колени его раздвинулись, и книга упала на пол лицом вниз.
   Грустный мопсик в жилетке обнюхал книгу и заскулил.
   Вергилий поднял книгу. Она была трачена плесенью и молью.
  -- Я нашел в этой книге тот театральный сюжет, который обратился в публичную казнь Клариссы...
  -- Какая ужасная судьба!..
  -- На сцене Кларисса была богиней... все были без ума от нее... с легкостью, изяществом и без осторожности она отдавалась всем... с улыбкой всесильной любви или ненависти, не знаю... вход к ней был свободный... и ни с кого она ничего не брала, только отдавала свою нежность, теплоту, погружая одних в счастье, других в отчаяние... меня она пьянила, как вино, не знаю, как других... и тайн своих она прятать не хотела... забавлял ее не любовник, а зритель... Это повторялось чуть ли не каждый день, и, тем не менее, не становилось понятнее... Может быть, в этом был виноват ее голос... голос у нее был как у сирены, упоительно влекущий к смерти... сильна как смерть любовь... она смущала многих... волновала кровь, путала мысли... Божественная Кларисса... но красивой она не была... она воображала себя красивой только из гордости... и всегда держалась обособленно...
  -- Вы любили ее?..
  -- Любви еще никто не избежал... и я не увернулся... Давно это было... все эти внезапные одно за другим случившиеся в театре несчастья были причиной зависти и вражды... А с женщинами я уже давно не живу... правда, на девочек смотрю, но нечем соблазнить невинные губы...
  -- Как вы думаете, это был несчастный случай?..
  -- Так следователь решил, но мало кто в это поверил... Говорят, что Герман, ее муж, замешан в этом деле... и это можно утверждать, не боясь ошибиться... и молва говорит об этом же в самых ясных выражениях... Иногда молва занимает точку зрения бога... Герман умело использовал запутанность текста пьесы, в которой было все... и безумие, и нечто меланхоличное, и шутовское, поскольку сама жизнь - это комедия... божественная комедия... После смерти Клариссы Герман скрывался на острове, потом его видели у одной девы, которая была вовсе не дева, но приятная сама себе, правда, под слоем белил... Говорили, что он сошелся с ней из-за долгов... Нет, вовсе нет, напротив, у него были все в долгу... Надо сказать недолго длился этот медовый месяц... дева его выставила и он вернулся на остров, где жил с некой особой, которая поставляла ему свои стихи... известная стерва... всех своих подруг схоронила, вот бы ей с моей женой подружиться... Герман и у меня стихи покупал, а потом выдавал их за свои... все славы добивался... любил без меры и благоразумия, отнял жизнь жены и сам умер, повесился, так говорят... Нет, что ни говори, Кларисса была богиней... и ушла, окутанная тайной...
  -- Я видел, как она ушла... и завораживающее, и омерзительное зрелище...
  -- Блаженны не видевшие, но уверовавшие... и счастливы не внимающие песням сирен, а нашедшие путь к богу...
  -- Так кем же был Герман?.. - спросил Вергилий.
  -- Кто?.. этот рыжий бес с глазами херувима?.. сукиным сыном он был... рыдал, слезы лил одним глазом, другой у него был стеклянный, вытек еще в детстве, горевал о жене, а сам не раз при всех ей смерти желал... и эту пьесу он написал для нее, хотел увидеть ее в петле... Все твердил, что бога нет нигде, пусто небо... правда, к своей лжи он примешивал несколько слов истины, хотя не вполне понял ее и местами извратил...
   Возникла пауза.
  -- Вообще-то Герман был не совсем плохой человек... Все мы живем так, как будто нам обещано, что мы обязательно достигнем конечной цели, которую мы не знаем, ибо она обращена в вечность... и нам помогает вера, действующая любовью, которая страшится всякого зла...
  -- И в чем цель этой жизни?..
  -- Цель жизни в обретении веры и уподоблении распятому... кого бог любит, того наставляет, заставляя страдать... Герман был очевидцем бедствий, которые, обрушившись на других, его не коснулись... он не воевал, пока шла война... он отдыхал в земле обетованной, постигал иудейскую мудрость, которая символически изображается иероглифами... поднимался на гору Синай, как Моисей, но бога там он не нашел... ткнул палкой небо и ушел... и истин он не открыл... и красноречия не приобрел... да оно ему и не нужно было... красноречие нужно лишь для того, чтобы отвлекать толпу от истины, подлинная же философия заботится скорее о смысле и понимании, нежели о словах... Когда война окончилась, он переплыл море и вернулся в город, женился, однако в тот же год овдовел и был осужден по доносу... Его обвинили в убийстве жены...
  -- Так Герман уже был осужден за убийство?..
  -- Потеря свободы это благодеяние для того, кто имеет дурной характер... в тюрьме Герман провел не больше года, освободился по амнистии, нашел себе подходящее место и снова женился... он так и не понял, чего следует избегать и к чему надлежит стремиться... До Клариссы у него было несколько жен... и все они умерли... Как-то в сумерках я брел по набережной... помню, погода была мерзкая, дождь лил уже который день... я люблю такую погоду... у афишной тумбы я столкнулся с ним... я не сразу его узнал, он шел мне навстречу и выглядел не многим лучше, чем я... к груди он прижимал цветы... нежные ирисы... я был удивлен и разочарован... говорили, что он покончил с собой... а он снова женился и нес ирисы молодой жене...
  -- И все его жены умерли не своей смертью?.. - спросил Вергилий и не без страха взглянул на Незванова, который, казалось, бредил.
  -- Все исполнилось так, как записано в этой проклятой книге... - Незванов полистал книгу. - Помню, я рассказал об этом Наполеону, но он мне не поверил, сказал, что я только напускаю темноты и рисую праздным воображением то, чего нет на самом деле... однако факт остается фактом... эта книга влияет на события, а не вовсе лишенные смысла случайные причины... Она и грека, который откуда-то привез эту книгу и о которой думать позабыл, привела к смерти... говорят, он умер от удара... Смерть для нас является всегда некстати, когда мы ее не ждем... Помню, она как-то и ко мне приходила, потащила в темноту, несмотря на мои крики и сопротивление, как добычу... Я с трудом очнулся, смотрю на свое отражение в зеркале и не верю, спрашиваю его, неужели это я?.. отражение безмолвствовало, не знаю, от изумления или от стыда... Хотя ничего необычного я не мог увидеть... обычное лицо старика, страдающего подагрой... Оставим это, поговорил лучше о другом... Что там, у рифов, которые волны то скрывают, то обнажают?.. Ничего не вижу... звезд еще нет, но тьма уже все затопила... и все это кружится в однообразном танце под управлением того, кто все это устроил... Все... я умолкаю... соври ты что-нибудь... только стихов не читай... хотя, может быть, ты выпить хочешь?.. или желаешь остаться трезвым?.. А я выпью... от чего беречься?.. до старости я уже дожил... был никем, скоро стану ничем... вот... собаку завел... собаки чуют горе, и радость чуют... и сны они видят... Так что, все у нас хорошо... - Незванов долго кряхтел и кренился, прежде чем выбрался из кресла. - Вспомнил, как зовут твою пассию... Ангелина... голос у нее как у сирены... и она знает, как им пользоваться... она недавно здесь поселилась, но я постиг множество уловок этой чародейки, и все ее льстивые ласки, которыми она осыпает тех, кого желает обмануть... Женщина - это зло... В связи с чем у меня вопрос, если существует бог, то откуда зло?.. или бог это присущая человеку склонность к заблуждению?.. Не знаю, имело ли все начало, но конец точно будет... так что гони от себя радости, страхи, надежду... все это дым и тень дыма... и не склоняй шею под ярмо этой прелестницы, держи ее на расстоянии... Надо быть наготове против искушений, склоняющих нас к общению с женщинами, поскольку с их поцелуями в нас проникает яд, как от укуса скорпиона или тарантула... лучше сойти с ума, чем подчиниться сладострастию, а если и это не помогает, тогда только петля спасет... но, кажется, я зря надрываю голос... стремление к наслаждению естественно для молодого человека, так что плодитесь и размножайтесь... - Незванов взял книгу у Вергилия и пошел, пришептывая и присвистывая, сопровождаемый грустным мопсиком в жилетке...
  
   * * *
  
   Закрыв дверь на задвижку, Незванов побродил по комнате, размышляя о своих женщинах.
   "От Юлии я бежал и страх гнался за мной по пятам... Всю ночь я блуждал, не зная, где, и опомнился лишь в безопасной дали от нее... сел на ложе, потом лег и заснул... Но не долгий был сон... Она явилась из темной пучины как всегда прекрасная и неожиданная, оплакала меня, точно мертвого, и ушла... Изумленный, не зная, что сказать, я проводил ее взглядом полным нежности и страсти и устремился за ней точно пес за сучкой... вновь во мне ожила надежда и вера в пустые слова..."
   Мопсик заскулил.
  -- Ты находишь это скверным?.. я тоже нахожу это скверным... - Взгляд Незванова скользнул по стенам, порылся в книгах, потом в небе и остановился на ржавой инвалидной коляске, в которой дремал старик в валенках, обложенный подушками. Иногда его оставляли на террасе на всю ночь. - Видишь этого старика?.. - спросил Незванов мопсика. - Он точная моя копия... никому не нужный полутруп с маниями и странностями старой девы... что он делает?.. молится, чтобы не остаться наедине с самим собой... говорят, он убил свою жену... сам ее приговорил за неверность и убил... и теперь она является к нему по ночам простирая бескровные и бессильные руки как на сцене в трагедии, умоляет его вернуть ей жизнь и описывает ужасы преисподней... наполняет его сны страхом... снам нет дела до правды...
   Старик в валенках привстал, поднял руки и вытянул шею.
   Его окружили птицы, захлопали крыльями.
   Незванов полистал книгу, задумался.
  -- А нимфы все еще играют с дельфинами и волнами у прибрежных рифов... - сказал Незванов, обращаясь к мопсику. Поиграв с дельфинами и полетав с птицами, он опустился на берег и пошел по узкой дороге, поднимающейся к развалинам монастыря, вошел в портик, по камням как по ступеням лестницы поднялся на террасу и пошел по галерее. Мопсик шел за ним. - Прячься, настоятельница идет... это же женский монастырь, а ты мужчина... что ты на меня смотришь?.. хочешь спросить, кто я?.. я никто... и этот никто желает пропасть в Стигийских водах... где эти воды?.. они далеко, где-то на западе... и у входа пес с тройной пастью... Надо как-нибудь навестить нам нашу девочку... всего пять лет она прожила... помню, как она, увидев меня, сползала с материнских колен и бежала ко мне... бежит, глаза блестят... больше не было у нас детей... мои жены хотели любить, но не рожать... Закрою глаза, и вижу ее личико, кудри... повиснет на шее и без конца целует глаза, губы... дышала она точно роза... и представь теперь меня рядом с ней... женоподобный скопец оскопленный старостью, до которого нет никому дела... И мрачен, и стар, и голос мой неприветлив... смотрю в зеркало и вижу, как лицо угрожающе морщится улыбкой сатира... Кем я был и кем стал?.. нищим стариком... все чего-то искал и находил лишь врагов... Только дочке я не казался бы пугалом... моя старость с ней наверное была бы иной... Помню, как я читал ей, что стоит читать, а она отвлекала меня игрой, заплетала мне волосы... помню, как она на ноги встала, как ее лепет превратился в слова... - Незванов сел в кресло. - Она засыпала, а моя душа, стряхнув тело как тяжесть, устремилась куда-то, куда, не знаю... в выси ли вслед за Енохом, или в сети соблазнов, раскинутые гадом, обещающим сладкий сон и сладость соитий... - Еще не очнувшись, Незванов пошарил рукой возле себя. Он искал ту, чей обманчивый образ внушил ему и мнимую радость, и мнимый страх. - Что говорить о том, чего уже давно нет... - Поглаживая мопсика, Незванов задумался. - Что ты скулишь?.. спрашиваешь, о чем я думаю?.. Думаю о той жизни, которой уже нет... и о том, что я стар и бездетен... - Он полистал рукопись. - Все это пустяки, вздор, мусор. - Опять ты скулишь... спрашиваешь, что я делаю?.. Молчу и губы грызу... и я ни первый, ни последний... я в середине толпы глупцов, наблюдающих конец своей жизни... Что-то заныла спина от сидения. - Незванов встал. - Куда ты смотришь?.. что там?.. Девкалионов потоп или Фаэтонов пожар?.. Одни мы с тобой, все родственники давно в земле... если только в земле... Ага, а вот и твой обед... ты удивлен?.. если тебе не нравится обед, можешь пойти голодать к полковнику, правда, говорят, он умер... или к соседке, к той, что бедрами виляет и трясет и может и мертвого соблазнить, если лицо прикроет... лицо ее против всякого соблазна... Что?.. и боязно, и страшно?.. можешь не отвечать... Какой-то стихотворец к ней сватался... однако, чтобы быть любимым, надо любить...
   Незванов полистал книгу, траченную плесенью и молью, задумался.
  -- Эта книга меня пугает... я еще и подумать не успел, а она уже знает, о чем я думаю... И это уже свершается во времени... И делает она это не из любви ко мне... она не утешает, и не угрожает, она исполняет написанное, сказанное языком пера... Что ты опять скулишь?.. Нет, я не впал в заблуждение и никого не пытаюсь туда завести... я взываю из бездны к пустоте, но она не слышит, у нее нет ушей... и я не знаю, куда мне идти и к кому взывать... стою и размышляю, не напрасно же голос заставил меня исписать столько страниц... Кто он?.. я не знаю... просто голос... по его воле и с его слов я пишу... Он все знает и о моих мыслях и о моих желаниях... Часто в разных обстоятельствах я слышу этот странный голос... Иногда он запрещает мне делать то, что я уже готов был сделать... он останавливает меня и спасает от унижения... Бес подталкивает к краю пропасти, а голос останавливает и открывает мне весь срам моей жизни... и вынуждает беса обнаружить себя... Это как бы некая игра... бес надевает на себя маску преданного друга и восхищается моими способностями и заслугами... Все это уловка... под разными масками можно разглядеть лицо беса, подсовывающего мне всякие лживости... - Незванов сунул книгу в ящик стола. - Кто-то вырвал из книги начало и конец и ушел... перешел отсюда - туда... а я сижу и ломаю голову, заполняю пустоту пустотой... ловлю слова и звуки, льющиеся из чьих-то уст, как вода, и пишу, не понимая, что пишу, в полной уверенности, что все написанное исполнится... И слова и почерк меняются... одни слова исчезают, другие появляются сами собой... и это подтверждается самой очевидностью... Мопсик, ты опять скулишь, надо понимать, не веришь мне?.. - Незванов что-то зачеркнул, потом вырвал страницу и смял ее. - Вот видишь, я ее уничтожил, ее нет, она не существует... я это знаю... теперь будем ждать, что будет?..
   Показалось, что кто-то прошел по комнате.
   Незванов пугливо обернулся.
   Лиза смотрела на него из зеркала. Она была в трауре, только что похоронила своего отца. Фотограф запечатлел ее на фоне траурных кипарисов и сверкающих серебром олив. Фигура стройная, лицо с неопределенными и нежными чертами девочки 13 лет, глаза зеленоватые, как свежая листва, немного испуганные.
   Всю жизнь Незванов помнил Лизу именно такой. После ее исчезновения он так и не женился, правда, иногда жил с разными женщинами. Лишь бумага выслушивала его долгие и подробные исповеди, слегка приукрашенные. Днем он восхвалял достоинства уединенного образа жизни, а ночью их умалял.
  -- Но кто это делает, и каким образом он это делает?.. - со вздохом Незванов склонился над рукописью. - Эта книга как бог... он сказал, да будет свет и стало светло... Эти слова не были написаны, они были сказаны... Я вижу эти слова, правда, смутно... Они прозвучали во мне и вернулись туда, откуда мы все, иначе им не куда было бы вернуться... Кто это поймет?.. Кто объяснит, как рождаются наши мысли, желания, то, чего не было?.. Туман окутывает, какой-то странный туман, как отблеск или отзвук той сияющей тьмы... Смешает суету и суть могилы воющая жуть... и страшной будет смерть твоя не вовремя... довольно, не такой уж ты несчастный... ты был несчастнен и когда был свободен, и когда женат... или почти женат... - Он перевел взгляд на портрет последней жены. - Все в ней собралось, все пороки, свойственные женщинам, безродность, характер... сказать всю правду о ней язык не поворачивается... лучше ее скрыть... случай наградил меня ей и он же всего лишил, обрек на одиночество... и благодать... будем праздновать... - Незванов налил себе вина в бокал. - Любовь меж нами вспыхнула обоим на беду... такая вот история с биографией, мопсик... в твоей жизни тоже нет места для нежности?.. Ну, что ты хочешь?.. чтобы я рассказал тебе всю свою жизнь?.. Жизнь следует терпеть... Причина всех моих бедствий - нетерпеливый характер и случай... Терпи и ты что выпало, желания лишь заботы прибавляют... - Незванов отпил глоток вина. - Стоит мне наморщить лоб, как голос тут как тут, что-то шепчет... Откуда он слова такие понадергал?.. Устал я тебя слушать, но приятно мне, сам бы я в этом не признался или сказал бы не так... Ты говоришь, я избран богом, правда, я не знаю, для чего... Много скверного было в моей жизни и все же в ней было больше хорошего, так мне кажется или хочет казаться... - Незванов склонился, взял мопсика на руки. - Что?.. от меня вином несет?.. иди прочь, не надо меня лизать...- Незванов подошел к окну. Небо было затянуто тучами. - Давай прикроем окно, что-то ветрено стало... Так и живем, нет ничего устойчивого, терпим, что выпадет... Кажется, я это уже говорил... и говорил зло, потому что жена есть зло и это зло мы терпим из-за детей, от которых зла не меньше... дочка - это клад, но вырастет и не знаешь, где этот клад пристроить... Всех я переносил, терпел, старался не выделяться, чтобы жить без зависти... иногда даже ощущал себя счастливым... Терпением всего можно достичь, но есть исключение: нельзя избегнуть сожалений... Я смотрю, ты меня не слушаешь... выходит, я сам с собой беседую, исказив лицо гримасой... И голос замолчат, как бог, который совершает все молча... нет, опять заговорил...
  
   Незванов исписал несколько страниц, отрываясь от рукописи лишь затем, чтобы заглянуть в какую-нибудь книгу.
   Зашумела листва. Опять начался дождь.
   Незванов вытянул ноги, потянулся, потом перечитал то, что написал.
  -- Начало никуда не годится... и неизвестно, чем все это кончится...
   В комнате было невыносимо душно. Он открыл окно.
  -- Ни садов у нас с тобой нет, ни угодий... - сказал он, обращаясь к мопсику в жилетке. - Мопсик заскулил. - Не прибедняйся, ты и так беден... - Незванов рассмеялся.
   Прогнав смех, он зачеркнул несколько фраз.
   Мопсик снова заскулил.
  -- Ну, иди сюда... что ты хочешь узнать?.. как я пишу?.. я просто беру слова, которые слышу от голоса, и довольствуюсь тем, что в них понимаю... трудно подыскивать нужные слова... заметь, я пытаюсь говорить с тобой стихами... и хорошими стихами...
   Распевая и завывая на все лады, Незванов какое-то время вымучивал из себя стихи, потом допил вино, лег на кушетку.
   Воцарились покой и тишина.
   Незванов лежал, уткнувшись лицом в подушку. Вдруг он привстал, опираясь на локти, потом сел, свесив голые ноги. Какая-то мысль подняла его.
  -- У меня вопрос... как ты думаешь, был ли бог, когда ничего не было?.. и что он делал?.. Приготовлял преисподнюю для тех, кто только вопрошает... это шутка... Когда ничего не было, была пустота... пустота и была богом... Опять ты скулишь... сознаюсь тебе, я говорю и не понимаю, о чем говорю... Впрочем, все это уже в прошлом, которого нет, а будущего еще нет... и увидеть нельзя того, чего нет... существует только настоящее, оно есть... и только его нам дано видеть... и ощущать... все остальное гадательно... Что нами движет?.. Страсти и страх... - Незванов встал и подошел к окну. - Нимфы все еще играют с дельфинами и волнами у прибрежных рифов... Скоро вечер... Время приходит и уходит, но откуда оно приходит и куда уходит?.. Этого я не знаю... и не знаю, что такое время, знаю только, что оно условно и относительно... Мы его измеряем, не зная, что измеряем... измеряем то, что проходит, но еще не прошло... Нет, нет, избавь меня, да и себя, от возражений, хотя я вижу сумятицу в морщинах на твоей морде, как отражение твоих впечатлений и мыслей... Постигнуть и разъяснить тот общий порядок вещей, которым держится и управляется этот мир, дело трудное и, наверное, неосуществимое...
   Незванов прислушался.
   Доносился шум прибоя, то внятный, то глухой.
   Он приоткрыл окно и увидел и увидел в створке окна как в зеркале девочку 7 лет в коротком застиранном платьице. Щеки округлые, рот полуоткрыт. Руки у нее были обнажены. Одной рукой она обнимала потрепанную куклу, а в другой держала клетку для птиц. По всей видимости, девочка только что проснулась. В сонном оцепенении девочка смотрела на пустую клетку.
  -- Увы, птичка улетела... - с горькой гримасой пробормотал Незванов и обвел взглядом небо, город. Взгляд его уперся в стену тюрьмы с башенками по углам и узкими воротами, заляпанными грязью.
   Ворота ржаво заскрипели и распахнулись. Из темноты портика, стреляя и гремя помятыми крыльями, выехал черный лимузин.
   Незванов отвел взгляд от тюрьмы и снова взглянул на небо. Оно было все в красных и зеленоватых тонах.
   "Вечер Судного дня... вот-вот над грядами Лысой горы появятся ангелы из Апокалипсиса..." - подумал Незванов, прикрыл створку окна, задернул гардины и снова лег на кушетку.
   Откуда-то выплыло маленькое, расплывчатое пятнышко, теплое, нежное, рыжеватое, обретающее форму женского лона, куда он заполз, как в нору и заснул...
  
   * * *
  
   Стояло лето.
   Светил месяц.
   Около полуночи кошки вдовы, которая жила за стенкой устроили концерт, повергнув в изумление мопсика в жилетке и всех прочих, кто этот концерт слышал.
   Незванов почувствовал некое влечение к вдове, которому не в силах был противиться, и проснулся, усеянный лепестками жасмина и померанца, как чешуей. Так ему показалось. Он все еще был ослеплен прелестями вдовы, ее нежностью и невинностью. Эта очаровательная особа, сменив трех мужей, все еще оставалась девственницей.
   Вдова была изумлена визитом Незванова. В обычной жизни он ее не замечал.
   Незванов был смущен прелестями вдовы, которые не скрывало ночная рубашка, трепещущая складками.
   Подняв руки и распустив рукава рубашки как крылья, вдова улетела прочь вместе со сном.
   Незванов лежал и слушал продолжение кошачьего концерта. Он не знал, что и подумать. Ощущения не оставляли сомнений, что он на самом деле был у вдовы и испытал близость с ней.
   Смешение света и тени наполняло комнату призрачностью, пробуждало желание чего-то такого, о чем Незванов имел лишь смутное представление.
   Он привстал, огляделся и даже заглянул под кушетку, но кроме ночного горшка ничего не увидел.
   Невольно вздохнув, он лег.
   Он лежал и вспоминал вдову из сна, ее рыжие волосы, прядями падающие на плечи, на грудь, нежные линии ее рук и другие прелести, открытые взгляду под тонким флером. Он не мог только вспомнить ее лицо.
   После смерти третьего мужа, вдова жила одна с дюжиной кошек и не чувствовала себя в безопасности.
   В отношениях с вдовой Незванов вел себя в границах благопристойности. При встрече с ней он с присущей ему деликатностью и тонкостью, опускал глаза и молча проходил мимо.
   Час или два Незванов провел на террасе. Когда вдруг перед ним предстала вдова, он подумал, что видит продолжение сна, или, лучше сказать, совсем ничего не подумал.
   Незванова объял страх. Ему показалось, что вдова знает о сне.
   На лукавое приветствие вдовы он принужденно улыбнулся, склонил голову и наморщил лоб, что было ему к лицу как человеку, посвятившему себя искусству игры словами.
   Остаток дня Незванов описывал свою жизнь, протекающую на островах блаженных, правда, в туманных выражениях.
   Эти острова лежат ближе к западу, почти на краю ночи...
  
   Ночью Незванов читал вдове свои стихи и нес какую-то околесицу, чтобы доказать силу своей страсти, пока не понял, что вдова лучше знала, чего он домогался, и он скорее в этом преуспел бы, если бы говорил с ней более естественно. Взгляд вдовы подсказал ему, что нужно изменить в речи. С каждой фразой он становился естественней и убедительней и довел свою речь до такой степени ясности, что у вдовы не оставалось никаких сомнений в его намерениях, но, увы, зазвонил будильник и он проснулся так и не узнав, что произошло между ними...
  
   Испустив вздох то ли облегчения, то ли разочарования, Незванов встал.
   В окне брезжил рассвет. Небо было серое, сплошь затянуто тучами.
   На террасе прохаживались и ворковали голуби.
   Незванов попытался вспомнить приснившийся ему сон, но в памяти остались лишь обрывки, фрагменты и смутные впечатления...
  
   День прошел как обычно. Весь день Незванов рылся в книгах и делал выписки...
  
   Часы на башне пробили семь часов.
   Незванов потянулся, зевнул с криком.
   Из парка донеслись звуки музыки. На летней сцене играл духовой оркестр.
   Незванов выпил остывший чай из чашки с отколотой ручкой, потом накинул на плечи поношенный халат, похожий на тогу, и вышел из комнаты в лабиринт коридоров и лестниц.
   Шел он осторожно. Ему казалось, что пол исчезает, проваливается в пугающую пустоту.
   В фойе царила полутьма.
   Прочитав приколотые к доске объявления, Незванов заглянул в комнату привратника.
   Привратник с недоумением уставился на него. Из общения с прислугой Незванова, он знал, что писатель человек довольно странный, много о себе возомнивший.
   Привратник поливал кактусы. В комнате пахло затхлостью и мышами.
  -- Мне почты не было?.. - спросил Незванов.
  -- Не было... - отозвался привратник. Лицо у него было какое-то неправильное, кривое.
   "И такие же мысли... не так он прост, как кажется на вид..." - подумал Незванов. Собираясь закурить, он ощупал карманы в поисках спичек.
  -- Погода переменится... опять будет дождь... кости ноют... я сырость костями чувствую... у тебя нет... ну, конечно, нет... впрочем, не важно... значит, почты мне не было?..
  -- Не было... - подтвердил привратник, пребывая в неловком замешательстве. Обычно старик не общался ни с кем, кроме самого себя и не отвечал на приветствия.
   Незванов ушел.
   Дверь осталась открытой.
   Привратник обратил внимание, что с плеч старика свисал халат, как тога. Сопоставив некоторые детали, касающиеся жизни писателя, которые он узнал от его прислуги, привратник усмехнулся...
  
   Не зажигая настольную лампу, Незванов сел в кресло и задумался.
   Дверь, выходящая на террасу, неожиданно приоткрылась. В комнату вошел незнакомец с мало располагающей внешностью, лицо в пятнах ржавого цвета, нос похож на птичий клюв, глаза навыкате, веки красные. Он стоял, засунув руки в карманы промокшего плаща, и разглядывал немецкий гобелен, висевший на стене, с таким видом, как будто, кроме него в комнате никого не было. На полу вокруг него собралась лужа.
  -- Что вам угодно?.. - спросил Незванов со вздохом. Он уже привык к появлению призраков.
  -- Книга, мне нужна эта проклятая книга... - сказал незнакомец. Голос его звучал глухо, невнятно, как будто он говорил раздвоенным языком, точно змей искуситель.
  -- Какая книга?.. здесь много книг... извольте объясниться... не получив некоторых объяснений я не могу допустить дальнейшего развития этой сцены... - Незванов включил лампу и, ослепленный, зажмурился.
  -- Мы не в театре... выключите лампу... ну, так, где она?.. не вынуждайте меня переворачивать здесь все вверх дном...
  -- Кажется, я догадываюсь, что вам нужно... но у меня нет этой книги... сознаюсь, я видел ее... даже листал и пытался читать... должен сказать, что это обычная книга, может быть, несколько странная ... повествование напоминает роспись китайского веера...
  -- Вы же знаете, что это не совсем так... вернее, совсем не так...
  -- Вы верите тому, что говорят люди об этой книге?.. все это вздор, чепуха... люди не знают, что говорят... не такая уж она и пагубная, хотя, вполне возможно, что она как-то влияет на людей с потревоженным рассудком, но вы же не сумасшедший... - Незванов глянул в окно. Стайка нимф обсыхала на песчаном берегу залива после игры с дельфинами и волнами. Одна из нимф привлекла его внимание. Фигурой и походкой она напоминала вдову.
   "Кто она?.. - Забыв о подагре, Незванов попытался встать. - Впрочем, не все ли равно, лишь видимость, не более..."
  -- Вам кажется, что старик скрывает какую-то жуткую тайну?.. - заговорил Незванов. - Вы ошибаетесь... мне ничего скрывать...
  -- Вы продолжаешь играть свою роль... - Незнакомец искривил губы.
  -- Какую еще роль?.. нет... это даже не смешно... что вам от меня нужно?.. я писатель и довольно заурядный... пишу пьесы, только это я и умею... и ничего больше, ради чего стоило бы жить и волноваться... и я считаю себя вполне удовлетворенным, иногда даже испытываю счастье и... некоторую гордость... может быть...
   Незнакомец провел быстрый и тщательный обыск, однако ничего не нашел.
  -- Странно... - пробормотал он и сел в кресло несколько неуклюже.
  -- Вас ввели в заблуждение, но я могу предложить вам выход...
   Незаконченная фраза повисла в воздухе.
   В коридоре послышались голоса, шаги. Залаял мопсик.
  -- Я ухожу...
  -- Сделайте одолжение...
  -- Но должен вас предупредить, что от этой книги исходит зло...
  -- Я знаю, говорят, что она даже убивает, но нет доказательств и нет мотива... а нет мотива, нет и преступления...
  -- Мотив есть... впрочем, я не обязан доказывать вам, что бы там ни было... сожгите ее... - Сунув руки в карманы плаща, незнакомец вышел на террасу и исчез.
  -- Боже мой, ну что за люди... - Незванов глянул на свое отражение в зеркале и несколько театрально развел руками.
   Взгляд его скользнул по небу, озаряемому зарницами, зыбкий свет которых создавал иллюзию, что небо ближе, чем на самом деле, и заблудился в морщинистых складках Лысой горы.
   Накинув на плечи халат, как тогу, Незванов полистал рукопись.
   "Кажется, я увяз в описании пейзажа... слишком нудно и обстоятельно..."
   Незванов подошел к окну.
   В ворота тюрьмы въехал черный лимузин весь заляпанный грязью, после чего ворота с ржавым скрежетом захлопнулись...
  

* * *

  
   Туман выполз из ущелья, как змея обвил Лысую гору.
   Близился рассвет.
   Надев очки с толстыми стеклами, Незванов глянул на часы и задумался.
   Он думал о визите незнакомца.
   "Однако все это слишком запутано... и как-то связано с Наполеоном... неприятно, тягостно и странно связано... еще и этот странный сон, который снился мне прошлой ночью... я проснулся от криков: "Пожар... пожар..." - Языки пламени лизали гардины... В панике, натыкаясь на вещи, я выбежал на улицу... город тонул в дыму, дома были охвачены пламенем, которое не обжигало..."
   Незванов подошел к зеркалу и увидел за своей спиной Наполеона с книгой в руках. На его острых плечах висел халат с пурпурной каймой.
   Открыв книгу, он стал читать вслух...
  
   Рождению Наполеона предшествовало сновидение. Его матери приснилось, что она родила мальчика, который лежал на ее коленях и играл с пустышкой, пока у него не прорезались крылышки, после чего он взлетел с птичьим криком.
   Той же ночью некто возлег с Марией, так звали мать Наполеона, и она понесла.
   Ни до этой ночи, ни после этой ночи у нее не было мужчин.
   Говорить Наполеон начал еще в чреве матери.
   Как-то мать ощупывала свой живот и вдруг услышала голос, который спросил ее:
  -- Ты кто?..
   От испуга она едва не разрешилась от бремени преждевременно.
   Случилось это на берегу пруда, полного небом. Она сидела на камне, точно изнеженная птица, и опьянялась красотой вечера.
   Родился Наполеон ночью под знаком Скорпиона в час Сатурна.
   Мать Наполеона была оперной певицей. Голос у нее был как у сирены.
   С детства Наполеон присутствовал на сцене, обычно за кулисами, внимая, а не созерцая происходящее.
   Его мать пела арию и вдруг на нее напала икота. Это случилось, когда в щель между кулисами она увидела глаз сына, как глаз бога, а потом всю его ползущую по сцене фигуру. Ему не было еще и года, и он заблудился в кулисах.
   Жизнь - это театр. Одни приходят туда играть, другие - смотреть и слушать.
   Наполеон пришел и жить, и смотреть, и слушать.
   Наполеону не исполнилось и 3 лет, как он стал сиротой.
   Дядя принял его, изучил его в движении и в покое, а затем дал ему нужное воспитание.
   В 7 лет Наполеон написал свою первую пьесу и предстал перед зрителями. Зрители были напуганы его видом, не успел он еще и рта раскрыть, но только взошел на подмостки, а когда он начал, завывая, читать стихи пролога, они обратились в бегство, словно от бесовского воя.
   Наполеон не отличался ни красотой, ни изяществом.
  -- Среди говорящих тварей есть боги, есть люди, а есть еще мой племянник... - говорил его дядя. Его звали... впрочем, не важно...
   Наполеон рос, следуя главному правилу: демонстративно отличаться от всех остальных людей. Волосы он не стриг, на голове носил нечто, напоминающее ржавый венок. Выражение лица его никогда не менялось. Походка была царственная.
   В 17 лет он совершил путешествие на край ночи и встретил там своего отца. Он говорил с ним как с богом, через некий сотворенный образ. Впрочем, этот образ мог скрывать и обман.
   После встречи с отцом Наполеон изменился.
   Он стал проповедником.
   На его проповеди собирались толпы женщин.
   Многие мужчины переодевались женщинами, чтобы его послушать.
   Он не говорил о том, от чего человеку должно воздерживаться. Он говорил о том, что невидимо и вечно. И он мог влиять не только на людей, но и на погоду.
   В 27 лет, запутавшись в противоречиях, сходствах и заключениях, Наполеон женился на женщине, которая была старше его почти на 7 лет.
   Ее отец был дипломатом, проводил время за границей.
   Она много путешествовала из любви к впечатлениям. Пейзажи ее опьяняли и вдохновляли. Кроме того она писала стихи.
   Муза, так звали жену Наполеона, была красавицей. Она всех затмевала своей красотой, затмила она и Наполеона, но ненадолго. Наполеон увлекся философией и вскоре ушел от жены и от ее стихов...
  
   Потянуло прохладой.
   Незванов с трудом встал и закрыл окно.
   Внизу лежал город, который Наполеон мечтал покорить.
   "Увы, город он не покорил... и отечество не спас..."
   В ожидании вдохновения, Незванов полистал рукопись, что-то зачеркнул и заходил по комнате. Передвигался он мелкими шажками. Ему казалось, что он не идет по скрипящим полам, а поднимается по нескончаемой лестнице.
   "Кто все эти люди?.. в какую игру я ввязался?.. - размышлял он, вспоминая визиты незнакомцев. Их было не меньше семи. - И всем была нужна эта проклятая книга..." - Он сжал виски руками. Глаза его застыли. В них отражалась уже не просто боль, а что-то иное, неуловимо связанное с той сценой, которая разыгрывалась на его глазах, сам он при этом оставался за кулисами, как бог.
   На террасе появилась вдова.
   Не успев начаться, сцена завершилась. Вдова ушла.
   "Как забытый сон..." - Пережидая головокружение, Незванов закрыл глаза и очутился в другой жизни, в которой он мог быть кем угодно, даже обычным человеком. Лицо его заострилось, а смутно поблескивающие стекла очков стали напоминать пятаки, которые кладут на глаза покойнику.
   Послышались шаги, голоса, детский смех. Залаял мопсик в жилетке и Незванов очнулся, попытался встать.
   Стол покачнулся, и ваза с пожухлыми ирисами опрокинулась. Вода растеклась по полу. Очертания лужи напоминали женский профиль.
   "Точно кровью кто-то нарисовал..." - подумал Незванов.
   Склонный все драматизировать, он был напуган...
  
   Как-то Незванов блуждал по дому и в состоянии рассеянности, которая зашла так далеко, что по ошибке он вошел в комнату вдовы, что дало повод оправдать самые нелепые слухи и подозрения.
   Лишь голос вдовы вернул Незванова из экстатического забвения.
   Можно представить его удивление, когда он увидел перед собой почти обнаженную вдову и дюжину кошек в своей комнате. Однако, глянув по сторонам, он понял свое заблуждение и, пятясь, отступил к двери.
  -- Вы странный человек... - сказала вдова.
   По своей внешности и привычкам Незванов вполне мог быть назван немного странным. Он был похож на стареющего ангела в очках. Лицо у него было серое, глаза запавшие, серые, и одежда на нем была серая, правда с пурпурной каймой и напоминала тогу, но он все еще был счастлив, если судить по улыбке, которой он пытался очаровать вдову, которая даже не выслушав его оправданий, ушла в смежную комнату и впала в рассеянность. В состоянии рассеянности и застала ее ночь. Во сне она не раз пыталась покончить с собой. Она то обвисала в петле, то бросалась со скалы в море и неминуемо утонула бы, если бы нимфы не выловили ее и не примирили с жизнью. В итоге этого приключения она поняла, что умеет плавать. Всего неделю назад вдова похоронила надежды выйти замуж и была в отчаянии.
   Вечером Незванов получил записку от вдовы.
   "Что такое вы вообразили? Должна вам сказать, что вы человек, лишенный всякой деликатности. Если вы будете продолжать в том же духе, то я вынуждена буду принять меры...
   PS. Я знаю о вас больше, чем вы воображаете и мне не нужен любовник, который занимается любовью по рассеянности..."
   Перечитав записку, вдова дописала еще одну фразу:
   "Сознаюсь, ваше присутствие было не совсем мне неприятно..."
   Прочитав записку, Незванов невольно ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит во сне вдовы.
   Пересилив невольную дрожь и возбуждение, которое Незванов испытал, увидев себя при той близости и тех намерениях, которые у него были, он стал писать ответ на записку вдовы.
   "Ваше неудовольствие вполне справедливо, но я могу поклясться, что во всем случившемся виновата не только моя рассеянность, которую вы так неверно истолковали..."
   Ночью, блуждая по запутанным коридорам, Незванов обнаружил, что дверь в комнату вдовы не заперта.
   "Довольно странное приглашение... - Незванов беззвучно рассмеялся. - Не могу представить ничего смешнее... Однако с какой целью она хочет разрушить мое кажущееся неприступным одиночество?.."
   Выдвинув несколько версий, Незванов тут же их отверг.
   "Посмотри на себя... нужно быть вовсе слепым, чтобы не видеть, что это приглашение не только странное, но и подозрительное... Может ли она соблазниться таким типом с лицом, от которого можно прийти в смущение и даже в ужас?.."
  -- Нет, я сплю... мне нужно проснуться... - пробормотал Незванов.
   В детстве Незванов страдал сонливостью, мог заснуть в любую минуту и даже на ходу. Спал он с открытыми глазами и посторонним казалось, что он грезит, а не спит. Глаза его продолжали видеть и запоминать то, что видели, но открылось ему это лишь много лет спустя при обстоятельствам, которым не место в этой истории.
   Пробуждение не принесло Незванову облегчения.
   "Если меня не обманывают предчувствия, у вдовы относительно меня какие-то планы и меня это вовсе не радует..."
   Незванов поискал факты, хотя считал, что факты только предлог или даже ширма, заслоняющая собой истину.
   "Может быть, мне нужно на время скрыться?.." - подумал Незванов и подошел к окну, из которого открывался вид на город и залив.
   Город давно слился для Незванова в одно серое пятно, в жизнь которого бог не вмешивался даже издали. Люди продолжали жить, плакать, смеяться, любить и ненавидеть друг друга без бога, существование которого некоторые философы объясняли ничем не оправданной мечтательностью...
  
   "Взывать из пропасти к богу бесполезно, тем более, что его нигде нет и не было, а есть нечто преходящее и изменчивое..." - написал Незванов и задумался...
  
   За окном расцветал вечер.
   Незванов оделся и вместе с мопсиком вышел из дома.
   Он решил скрыться от вдовы на острове в доме дяди, который построил этот дом, чтобы пожить в покое и уединении как живут поэты и философы, и по неосторожности сам дал повод к разным слухам о том, что он занимается там весьма сомнительными делами.
   Шел Незванов с остановками, пережидая приливы сердцебиения и одышку.
   Вдоль улицы теснились одноэтажные дома.
   По шаткому мостику Незванов перебрался на остров и остановился у одноэтажного дома с крыльями флигелей. Когда-то этот дом был раем для него. Дядя писал одноактные пьески и жил ожиданием блаженной жизни. Иногда он устраивал сатурналии как в древнем Риме, когда там владычествовали боги, сосланные в этот край из Греции. Дядя изображал Сатурна, разъезжал по комнатам в мифологической колеснице под хохот собравшихся в масках, а Незванов был его женой. Изящество и привлекательность его сложения гораздо заметнее выступали в женской одежде.
   Из подъезда двухэтажного дома с колоннами и спящими львами вышла немка с глазами итальянки, стройная, рыжеволосая, на верхней губе небольшой шрам, платье из поплина с крылышками, подол слегка забрызган грязью.
   Прикрыв лицо воротником плаща, Незванов невольно отступил в тень. Когда немка скрылась в переулке, он поднялся по лестнице на террасу, путаясь в ключах, открыл дверь и оказался в довольно большой и сумрачной комнате с низким потолком, заставленной какими-то лишними, неудобными вещами.
   "Здесь ничего не изменилось... пыль, паутина..." - Незванов сел на кровать с ангелами в изголовье и тяжело вздохнул. Вся его жизнь уместилась в этом вздохе...
  
   Ночью Незванов не спал. Он писал. Перо торопливо бежало по бумаге, буквы цеплялись друг за друга, как живые. Иногда он поднимал голову и оглядывался. Он чувствовал возле себя чье-то присутствие, слышал шаги, смех, ощущал дыхание нежное как дыхание благодати.
   Заскулил мопсик в жилетке.
   Незванов поднял голову.
   Все те же голые стены, залитые каким-то подводным светом, пустая клетка для птиц, афиша с изображением актрисы, изменчивые тени бывших жильцов дома. Как сомнамбулы, они бродили по галереям, толпились на террасе. Они изображали какую-то историю, которую Незванов не понимал, и, по всей видимости, не пытался понять.
   Почувствовав себя постаревшим, ненужным, нереальным, Незванов лег на кровать.
   Он то засыпал, кутаясь в плед, то просыпался, с изумлением разглядывая толпу теней, которые пытались рассказать ему продолжение истории прозой или стихами.
  -- Устаревшая история... - сказал Незванов и очнулся.
   Светало.
   Звезды плавали в воде неба как рыбы или птицы, некоторые опадали, точно листья с дерева.
   От сна остались какие-то мысли, мимолетные и неотвязные.
   Незванов записал их почти неразборчивым почерком.
   Некоторые мысли звучали как проклятие.
   Он повел плечами точно от озноба и глянул на свое отражение в зеркале.
   Отражение смеялось над ним.
   Он отвернулся и снова глянул в зеркало.
   Отражение исчезло. Вместе с отражением исчез и дом с галереями и террасами, и остров...
  
   Роясь в забытых вещах, Незванов наткнулся на книгу без начала и конца, тронутую плесенью и молью, которую, по всей видимости, читали и мыши.
   Когда-то эту книгу ему подарил дядя.
   Листая книгу, Незванов нашел в ней описание своего сна.
   "Кто выдал тебе мои мысли, раскрыл заранее, о чем я хотел подумать?.. и как дошли слова до слуха, которые язык еще не выговорил?.." - с нескрываемым изумлением Незванов еще раз перечитал эту фразу и решил сжечь книгу.
   Бросив книгу в тазик, он поджег свернутую в жгут газету.
   Пламя лизало книгу своими языками, но не повреждало ее.
   И вместо дыма разливалось благоухание.
   Незванов наблюдал за происходящим вне себя от изумления, а когда опомнился, пламя уже погасло...
  
   Небо было мутно-дождливое и мысли мутные.
  -- Опять мне снился этот сон... и такой ясный... я стоял, потрясенный зрелищем плавающих в воде утопленников, когда почувствовал как кто обнял меня, сказал: "Оставь их, несчастных, думай, как самому спастись... смерть им поможет... кого за ночь не найдет, закончит днем..." - Что ты скулишь?.. если тебе страшно слушать, то каково было мне видеть все это!.. Смерч закружил барку и, зачерпнув воды, она ушла на дно... все камни и отмель были покрыты телами утопленников... и в воде они плавали... прибой их качал и бил о камни, и под водой на дне лежали... всех нашла и обняла смерть... и лишь ветер рыдал и выл над ними, да чайки голосили...
   Волны играли с телами утопленников, то спадут, улягутся, и снова начинают виться вокруг, отталкивать и сближать тела, повитые пеной. Казалось, что мертвецы любовно ласкают друг друга. Одних утопленников волны ласкали страстно и нежно, других били о камни, принуждали выйти на берег и снова погружали в пучину. Были среди утопленников и женщины. Пена одела их как невест.
   Незванов следил, трепеща, за происходящим.
   Картина потускнела.
   Луна с неба сошла, и облака одели небо в траур.
   Все окрасилось мраком сурьмяным.
  -- Ты знаешь, кого я видел среди утопленников?.. - спросил Незванов мопсика в жилетке. - Всех мужей вдовы смерть собрала в этом сне... и я там был, но спасся, не стал добычей рифов... Вот я и думаю, стоит ли?.. не лучше ли скрыть желание или утаить его?..
   Услышав шаги за спиной, он оглянулся и увидел женщину. Вуаль скрывала ее лицо, но он узнал вдову, которая стояла над утопленниками и повторяла свои жалобы. Голос ее прерывался:
  -- Смерть правит моей жизнью... - голосила женщина. Ветер ей и помогал и мешал говорить своим красноречием. - Чем, если не смирением и кротостью мне ее смягчить... всех моих мужей она нашла, оставив мне от них лишь воспоминания...
   Не успела она все это сказать, как волна налетела и увлекла ее в воду, чтобы снова выбросить на берег.
  -- Уж лучше бы мне жить на дне среди блуждающих рыб, смотреть, как день сменяет ночь... Зачем смерть вернула мне жизнь и страсть к наслаждению, в пороках накопившуюся... так обольстительна и так желанна соблазна благодать... А в юности стыдливость была во мне сильнее любви... Зачем ты не отпустила меня к моим мужьям, убитым жизнью?.. они ждали венков, увы, один в петле обвис, он был воспитан, изящен и не без вкуса... другого безумие отняло... а тебя забрала вода, с нимфами ты ложе разделил... Ах... - воскликнула она и отступила. - И ты здесь?.. и почему испуг в твоих глазах?.. откуда эта бледность, страх?..
  -- Но я... я не твой муж... - пролепетал Незванов и очнулся.
   "Опять этот сон... уже которую ночь он меня морочит... от этого сна все теперь страх в меня вселяет... пугает даже случайный шорох... видно я зажился на этом свете, пора мне на тот свет перебираться... что поделаешь... такова участь смертных... - Мопсик как будто подслушал его мысли и заскулил. - Однако торопиться мы не будем... тех, кто спешит в яму упасть, бес подталкивает в спину..."
   Незванова смущала и раздражала насильно навязываемая сном близость с вдовой.
   События, которых не было в реальности, становились реальностью.
   "Эти мысли не дают забыться сном... лежу, мерзну в постели холодной один и никак согреться не мог... что ты на меня так смотришь?.. что я делаю?.. лежу и представляю ее... и во сне я лежал и видел ее глаза пьяные от страсти... помню, как я попытался обнять ее, но тщетно... лишь воздух пустой я обнимал... и слышал ее смех, который отнимал все чувства... Я ворочался, не мог заснуть... она плавала перед глазами, одетая рыбьей чешуей... я видел, как побелели, запенились зыбкие воды и из пены всплыли утопленницы, некоторые обнаженные, они лежали на песке как на брачном ложе, другие были водорослями увитые и узорами пены... и среди них лежала вдова в платье невесты... Прочь, убирайтесь прочь... опять эти бесстыдные мысли... откуда взялись, туда и убирайтесь... зачем вы мне, старику, утомленному долгой жизнью, который не знает, жив он или нет и к страсти давно охладел, почти перестал ощущать себя мужчиной,... А когда-то я был юн и носился повсюду, словно ветер... а теперь только пускаю ветры... тихо, тонко... Чему ты смеешься?.. Нет ничего нелепей, чем нелепый смех... - Опустив мопсика на пол, Незванов лег на кушетку. Ему вспомнилось, как вдова поцеловала его. - Словно огнем обожгла... и потерлась рыбьей чешуей... Собой она, конечно, не дурна... и не без лоска, но принуждение обидно... и зачем мне все это?.. что за необходимость?.. одиночество мне не страшно... одиночество пугает только артистов... им нужна публика, аплодисменты...
   "Желание есть начало и источник всего... и приходит оно, не когда мы его зовем, а когда ему вздумается..." - написал он и задумался, потом глянул в окно. У прибрежных рифов танцевали дельфины. Вспомнилось, как вдова, распустив огнистые волосы, что-то лепетала, и напрасно мяла его сонную плоть.
  -- Откуда эти сны, эти мысли, которые точно жалят?.. и можно ли им доверять?..
   С этими вопросами Незванов обратился к богу. Больше не к кому было взывать, но бог не слышал его.
   Голос Незванова был голосом вопиющего в пустыне.
   "Все женщины живут только в моем воображении... и в этой странной книги, которую я нашел в пыли и паутине, и которая меня самого скоро в пыль превратит... или в паука... Однако вдова ведет себя вызывающе... умышленно вызывающе... как и ее первый муж... кажется, он был математиком... люди для него были перпендикулярами и треугольниками и ничем не заслуживали другого отношения к себе... и второй ее муж был не лучше... он был художником, пытался в своем безумии оживить силой страсти статую, сделанную им самим, чтобы она родила ему дочь (вдова была бесплодна)... уже в желтом доме он написал трактат о том, что и камень одарен сознанием и воображением... Ему бы следовало чуть стыдливее формулировать свои выводы о сладострастных склонностях вдовы... Кем был ее третий муж, я не знаю... его родили, но забыли снабдить какими-нибудь способностями, которые необходимы человеку и делают его полезным, а иногда даже счастливым... Что мопсик притих... ага, заскулил, что-то ему снится... очнулся и, кажется, смутился?.. или рассердился?.. Ненастная была ночь... я лежал, внемля воплям бури, мне чудилось, что я то в пропасть лечу, то в объятия вдовы... И в то же время я брел по улице, стиснутой стенами домов... ночь пугала меня эхом шагов, ветер смеялся за спиной и взбивал мои седые космы... Я как будто смерти искал... Дорога привела меня к морю, где мне открылось это жуткое зрелище... Все это странно, бесстыдно и ничем не оправдано... нужно остановиться, но как?.. как заставить замолчать желание, которое не слышит ни доводов, ни заклинаний, просто делает свое дело, по существу, ко всему равнодушное?.. Эта темная сила глуха и слепа... наверное, она заставляет вздыхать даже бога... принуждает его склоняться перед капризом желания... Желание умеет принуждать... Что знают об этом люди?.. Большинство, конечно, ничего не знает... они просто отдаются во власть желаний... но кто-то догадывается, однако мирится с ними..."
   "В этом мире явлений правят только желания... они водят и повелевают... и над ними никого нет..." - написал Незванов и, подумав, часть фразы зачеркнул.
   "Нужно уметь недоговаривать... и избегать обобщений и ненужных сопоставлений... итак ясно, что одним желаниям предопределена жизнь вечная, а другим - вечное проклятие... Желание ослепляет людей, сводит с ума, заставляет принимать за действительность то, что только похоже на действительность... Все повинуются желаниям, считая их естественными и даже божественными... Согласных желания ведут, а несогласных волочат, тащат, как этот карлик тащит осла... Где-то я уже видел этого карлика, не помню где?.. Желание спит и вдруг просыпается и начинает предъявлять ничем не мотивированные бесстыдные требования... и лишь получив удовлетворение, снова засыпает... Почему так?.. Кто наделил желания такой властью?.. Бессмысленно спрашивать... Можно возмущаться, недоумевать, даже оскопить себя, но все будет напрасно... желание будет принуждать, как и принуждало... Вполне возможно, что желание и есть та темная сила, которая определяет собой возникновение и смену миров... Боже, откуда у меня эти мысли?.. помоги мне вернуть спокойный сон и уверенность в себе... спаси меня от этих бесстыдных желаний, во власти которых я оказался..."
   Какое-то время Незванов торопливо писал, не замечая, что чернила не оставляют следа. Он записывал свой сон. В этом сне вдова была юной, еще не испорченной ни воспитанием, ни образованием. Она еще не делала ничего, в чем бы не могла признаться...
   В 7 лет вдова была копией отца, который имел несчастье жениться на ее матери (к счастью для других), а в 13 лет приобрела черты матери. От отца у нее остался только нос. Ее мать не обладала никакими способностями, но всюду выставляла свою страсть к искусству. Она воображала себя актрисой, блистала и в комедиях, и в трагедиях. Кроме того она неплохо читала даже плохие стихи и сама сочиняла одноактные пьески с утомительными монологами и персонажами, отличающимися тонким вкусом и изяществом. Так ей казалось. Обладала она и другими талантами, по наследству перешедшими к дочери, из-за которых она ввязывалась в сомнительные знакомства. Бывало и такое. Сын спасся от всего этого бегством, как и его отец. Сын был копией отца, если судить по выцветшей пожелтевшей фотографии, оставшейся от него, на которой он был похож на полинявшего херувима. Молва почти ничего не говорила о вкусах и склонностях ее отца. Говорили, что он бежал от первой жены, испугавшись первой брачной ночи, и был женат вторым браком с тем же счастливым исходом...
  
   Заныла поясница от сидения.
   Незванов встал. Прохаживаясь, он читал и размышлял о вдове, исторгая то вздохи сожаления, то смех. Порой он испытывал затмение ума и подменял истины видимостями, что никак ему не помогало и даже вредило. На него находило такое, что он становился сам не свой. В одну из таких минут он заснул. Во сне он говорил на языке, который никто не понимал и жил то в Афинах, где подстрекаемый самомнением воображал себя философом, то в Иерусалиме, умолял бога, чтобы он научил его бороться с желаниями.
   Бога окружали ангелы, среди которых была и вдова.
   Незванов был без очков и плохо видел ее красоту.
   Заскулил мопсик и Незванов очнулся.
   Пол был усеян бумагами.
  -- Все это надо сжечь... я написал все это по принуждению... голос мне диктовал, что нужно писать... Я писал не потому, что находил в этом удовольствие, а потому что должен был писать... и эти мои писания меня больше раздражают, чем удовлетворяют... Мопсик, ты где?.. мы уходим, а вы хлопайте, хлопайте... или шикайте, мне все равно... - Незванов склонился перед тенями, которые толпились вокруг него и блуждали по галереям и террасе. - Мы отправляемся тропой туманной в обитель ночи... раз помочь нельзя и убиваться нечего напрасно... мопсик, ты что-то сказал?.. ах, надо поискать лазейки... - Незванов потер лоб. Вспомнил деву из воздуха, он вздохнул о том, как ослепила его когда-то страсть к Клариссе...
  -- Почему я вспомнил о ней?.. - пробормотал он, уже спускаясь по лестнице... - Петля открыла ей путь на небо...
  
   Незванов стоял и смотрел на облако пыли, из которого доносились странные звуки.
   Карлик шел по дороге к морю, веткой маслины прикрыв лицо, серое от налипшей пыли.
  -- Кто он этот скиталец божий?.. пришел и ушел спасать и исцелять кого-то, хотя по виду не похож ни на спасителя, ни на исцелителя... прислуга говорит, что он прикосновением руки исцеляет... я думаю, что она безумна, но безумна не она, а я... и мне не чужд соблазн... Пока я витийствовал, карлик ушел... и что оставил?.. отчаяние и ужас тем, кто счастьем обделен, и неулыбчивые лица всем прочим... Своих бед ему мало... И кто ему это имя дал, Избавитель?.. Какое странное, зловещее затишье на море... Сомнения меня гнетут и предчувствия устрашают, вводят в душу страх... Зачем он приходил?.. и что сказал этому еврею, который был трупом и вдруг ожил?.. Опять меня преследует эта женщина в черной ризе... кто она?.. затаила месть, сторожит... а тут еще и слухи, что ни день то новый слух молва приносит... но не сидеть же дома взаперти и смерти ждать как спасения... всем смерть спасение готовит... низойди же к нам, что медлишь?.. или боишься, что зависть сглазит?.. но слов довольно... На море зыбь появилась многоцветная... и похоронный звон в ушах... и предчувствия... мопсик, что скажешь?.. у тебя собачий нюх на всякие несчастья... Словами несчастья не победишь... Чем-то все кончится?.. известно чем... когда надежды нет, спастись нельзя... Ты знаешь, мне снился какой-то странный сон... то меня преследовала вдова, потом я с бесом ложе делил... привидится же такое... исход был ужасен... бес с нежитью меня замкнул в темнице мрака, в черной дыре и я проснулся как только из ночи непроглядной день блеснул... Кажется, я заговорил стихами... Я проснулся, услышав крики чаек и рокот моря... и увидел тела утопленников... волны прилива их носили, о камни ударяя, и пену перекрашивали кровью в пурпурный цвет... Нигде я бога не видел, а тут уверовал, молиться стал... Я был подавлен и запуган... весь день ходил и боязливо оглядывался, пока ночь не отняла свет у дня... а ночью я лежал и прислушивался к жалобным взываниям ветра... или это были жалобы утопленников, не знаю... они как будто пытались рассказать о том, что с ними случилось...
  
   Незванов лежал на диване, кутаясь в плед, и размышлял.
   "И зачем я ходил на остров?.. думал избавиться там от докучливых снов и желаний и только простудился... озноб трясет и кашель замучил... а в ушах все тот же похоронный звон стоит... и эта немка с глазами итальянки... не успела оплакать одного, как другого мужа в дом взяла... а сына выгнала..." - Какое-то время Незванов зевал и вздыхал, потом впал в оцепенение, сменившееся сном.
   Во сне Незванов пил давно выпитое вино, пытался разгадать кроссворд в вечерней газете и говорил сам с собой, словно отдавал команды...
  
   Утром Незванов долго разглядывал свое отражение в мутном зеркале. Лицо его было покрыто какими-то странными пятнами, как будто он проржавел за ночь.
   Он разглядывал свое лицо и пытался вспомнить сон.
   "Я словно бы погрузился весь целиком во что-то мягкое, нежное, пахучее, похожее на женское лоно..."
   На миг в зеркале появилась вдова на фоне готических кипарисов и серебристых олив.
   Солнце скрылось в облаках, и мираж рассеялся.
   "Она появляется по прихоти и по прихоти исчезает..." - Незванов тускло улыбнулся своему отражению в зеркале.
   Роясь в бумагах, он наткнулся на книгу без начала и конца, которую нашел в доме на острове и пытался сжечь.
   "Она как будто преследует меня..." - Лоб Незванова наморщился. В книге был описан и визит незнакомца с неясной целью, и путешествие на остров, и весь этот день с низкими облаками и моросящим дождем, и все его вздохи.
  -- Странно... - пробормотал Незванов, листая книгу. - Или я схожу с ума...
   Случайное совпадение вызвало у Незванова удивление, граничащее с ужасом.
   В дверь кто-то постучал.
  -- Кого там нелегкая принесла...
   Отодвинув задвижку и приоткрыв дверь, Незванов увидел Раису, прислугу. Он нанял ее несколько дней назад.
   Раисе было около 40 лет. Отец ее служил вахтером в театре, мать воспитывала семерых детей и получала удовольствие от повседневной жизни.
   Раиса вошла в комнату, оглядываясь. Она ясно слышала голоса, шум шагов, однако в комнате не было посторонних. Вид у Незванова был не столько недоумевающий, сколько озабоченный. Выглядел он ужасно, лицо в пятнах ржавого цвета, нос похож на птичий клюв, глаза красные, выпученные. Он листал какую-то книгу. Губы его шевелились.
  -- Что это вы читаете?..
  -- Так, ничего особенного... обычная книга... хотя, в определенном смысле, это даже не книга... - запоздало отозвался Незванов. Говорил он невнятно, почти не раскрывая рта.
   Раиса вышла в коридор.
   Достав из ящика стола рукопись пьесы, Незванов включил настольную лампу и замер.
   Он ждал вдохновения.
   Всю эту сцену он разыгрывал по привычке...
  
   "Сидит, как сыч... и пишет какую-нибудь чушь... все писатели немного сумасшедшие..." - думала Раиса, переодеваясь и поглядывая на дверь. К писателям она относилась весьма подозрительно, но приняла предложение, надеясь, что со временем сумеет привыкнуть к старику...
  
   Незванов поискал мазь от мигрени, не нашел и позвал Раису.
   Дверь приоткрылась. Вошла Раиса. Ее рыжие волосы были зачесаны назад и перевязаны черной лентой. Он видел ее лицо в профиль. Выглядела она привлекательно.
   "Очередное представление с перевоплощением... но ей не хватает ни искренности, ни подлинности..." - подумал Незванов, а вслух спросил:
  -- Ты не знаешь, где мазь от мигрени?..
  -- Да вот же она...
   Незванов намазал виски мазью.
   Минут десять не происходило ничего особенного. Раиса протирала пыль, а Незванов смотрел в окно.
  -- Какой сегодня день?.. - спросил Незванов.
  -- Среда...
   "Неудачный день... ни одной строчки... и все из-за нее... в пятницу я ее выгоню... да кто она такая?.. кем она себя вообразила?.. царицей Египта?.. и куда она засунула папиросы?.. - Раиса уже вышла, спросить было не у кого. Он поискал папиросы на столе среди бумаг, писем, счетов. - Где же они?.. нет, это какой-то кошмар... я точно ее выгоню, она действует мне на нервы... повсюду свой нос сует... вот проныра... наверное осматривает вещи, обстановку и размышляет о том, что когда-нибудь все это будет ее собственностью... - Он покосился на дверь. Ему показалось, что Раиса стоит за дверью и подслушивает его мысли. - Боже мой, я уже боюсь ее..." - Выключив настольную лампу, Незванов подошел к окну.
   Над заливом расцветал вечер.
   В предчувствии неожиданной вспышки вдохновения Незванов потянулся и как-то нелепо, точно нетопырь, замахал руками, описывая в воздухе круги, потом сел за стол.
   Около часа Незванов писал, как будто ему кто-то диктовал. Каждый раз, отрываясь от работы, он с явным удовольствием созерцал достигнутые результаты.
   "Пора отвлечься..." - подумал он и, потерев слезящиеся глаза рукой, вышел на террасу. Рукопись он оставил на столе, чтобы возбудить в Раисе желание прочитать ее.
   Он сев в кресло, которое стояло в нише стены, и погрузился в воспоминания.
   Терраса постепенно заполнилась людьми. Они вели себя, как ни в чем не бывало, шутили, обменивались любезностями. Некоторых Незванов знал в лицо. Он кивал им, что-то говорил, шмыгая носом. Ему мешал насморк.
   Появилась Лиза. Выглядела она несколько усталой.
   Незванов отвел взгляд. Он боялся на нее смотреть.
   На ветках поблескивали капли дождя, нанизанные как жемчужины.
   Шелест листвы напоминал литании.
   Хлопнула входная дверь. Послышались шаги, голоса, смех.
   Незванов встал и подкрался к двери.
   Раиса разговаривала с соседкой.
   Он следил за Раисой и рисовал в красках возможную жизнь с ней.
   "Боже мой, о чем я думаю... какая чепуха... какой вздор... - Нащупав мокрый платок, он брезгливо отдернул руку. - Старый ты осел, облезлый от плетей... Конечно, она не первой молодости, но недурна собой... и весьма... весьма недурна... и рост какой нужно, и полнота в меру... бедра, пожалуй, тяжеловаты... Чем-то она похожа на меня... Женщины как полип, к какому камню не прилепятся, принимают его вид..."
   Незванов подошел к столу, смутно улыбнулся и что-то написал на полях рукописи.
   В глазах поплыла какая-то рябь, как рыбья чешуя.
   "Это что еще за напасть?.."
   Уронив карандаш, он прислонился спиной к стене. У него слегка кружилась голова, и его немного шатало.
   В темноте зеркала возникло вытянутое лицо отца, потом обрисовалась фигура матери. Она смотрела на отца, который, покачиваясь, стоял у стены. Он опять напился. Серафима, племянница, танцевала перед ним, быстро-быстро перебирая тонкими ножками, грациозно поворачиваясь и всплескивая руками. Ей было 7 лет.
   Услышав смех Серафимы, Незванов очнулся.
   "Я точно становлюсь пророком, как эта проклятая книга... вижу уже и прошлое, и будущее..." - подумал он, принужденно рассмеялся и лег на кровать, затих, лелея самые нелепые и сумасбродные желания.
   Вскоре дремота окутала его сознание. Он погружался в теплое, нежное, мягкое, все глубже и глубже...
  
   Около часа Незванов спал. Проснулся он с улыбкой. Он был счастлив, хотя не знал, отчего и не мог вспомнить, что делал во сне.
   За окном вились бабочки, летали птицы. Солнце слепило глаза. Казалось, стены домов увешаны зеркалами.
   Спустив ноги на пол, Незванов безмятежно зевнул, потянулся и вскользь глянул на кровать.
   Серафима лежала у стены. Под простыней угадывались формы ее фигуры.
   Он сдернул простыню, чтобы убедиться, что это не сон.
   Открылась вся прелесть ее еще не распустившейся красоты и женственности.
   Серафиме было не больше 13 лет.
   Не сознавая себя, Незванов потянулся к ней.
   Серафима пыталась оттолкнуть его, но вскоре он перестал ощущать ее сопротивление. Дыхание ее стало прерывистым, на щеках расцвели розы...
  
   Скрипнули полы.
   Незванов испуганно привстал, приводя одежду в порядок.
   В кабинет вошла Раиса.
   Раиса поливала цветы в горшках, а Незванов следил за ней. Когда она стала убирать кровать, он сказал:
  -- Оставь это... - и, увидев на лице Раисы протест, добавил, уже не скрывая раздражения: - Уходи, убирайся... вон...
   Как ни странно, Раиса подчинилась, но ее полное и красивое лицо все сморщилось от обиды.
   Незванов порылся в ящике стола. На глаза ему попалась папка с рукописью пьесы, которую он когда-то написал под впечатлением оперы Вагнера. Текст был засорен поздними вставками. Они отражали трогательную и робкую любовь Незванова к Серафиме, игравшей в этой пьесе главную роль. Провал пьесы и неожиданное исчезновение Серафимы привели Незванова к душевному расстройству. Почти год он провел с бродячими комедиантами, искал Серафиму.
   В город он вернулся оборванный, изможденный, сухой как палка, в сопровождении стайки мальчишек, которые обычно прирастают к таким людям как хвост.
   "Любовь приближает нас не к богу, а к безумию..." - написал Незванов и откинулся на спинку кресла. Он сидел, а сумерки творили картины, сцены, в которых его присутствие было сведено к роли статиста.
  -- Боже мой, как душно... чуть дышу... и взмок весь, хоть выжимай... - пробормотал Незванов, путая сон с явью.
   Воздух в комнате был густой, как вода.
   Он закрыл глаза и оказался на берегу залива.
   В сиянии золота и лазури он увидел море и стайку нимф. Одни играли с дельфинами и волнами, другие, присев на рифы, сушили волосы, а бородатые тритоны дули в длинные завитые раковины, наполняя уши музыкой моря...
   Сон оборвался и продолжился уже в зеленоватых сумерках на дне залива, среди груды плит, обломков колонн, капителей.
   Из расселины в скале выплыла рыжеволосая незнакомка, стройная, гибкая она прильнула к Незванову со спины.
   Он нелепо вывернул шею.
   "Просто копия Раисы..." - подумал он, ослепленный ее нежной и бледной наготой. Он не мог отвести взгляда от ее набухших грудей. Взгляд его скользнул ниже, к цветку страсти, раскрытому, благоухающему.
   Незнакомка играла с рыбами и водорослями, как будто дразнила его и увлекала в одну из мрачных расселин, где неожиданно превратилась в блудливую и уродливую змею с глазами жабы.
   Хихикая, она обвила его шею руками как петлей.
   Незванов захрипел и очнулся, понял, что его окружал обман.
   "Кажется, Раиса ушла... или нет?.. вот тварь развратная, даже в сон пробралась... дразнила меня... щеки еще горят и сердце скачет..."
   Из ванной комнаты доносился шум воды.
   В зыбком зеленоватом мерцании стекол он увидел фигуру Раисы, ее грудь, бедра, рыжее лоно. Проснулось желание.
   "Опомнись... что ты делаешь?.." - Взмахом левой руки Незванов отогнал от себя видение, но правая рука еще тискала маленький жалкий бессильный член, который не подчинялся его желанию...
  
   На город наползла сырая мгла, как вода, в которой плавали и летали птицы в белых ризах одинокие и печальные.
   Незванов обнаружил себя спящим за столом. Голова его покоилась на рукописи пьесы.
   Он рассеянно полистал рукопись, пытаясь вспомнить сон, в котором он, разукрасив свое лицо и изменив тон голоса до женского контральто, вещал, как пифия на треножнике.
   Ощутив чье-то молчаливое и невидимое присутствие, он встал. Он не мог найти себе место, кружил по комнате, испуская нечленораздельные восклицания, как в бреду. Полы его халата развевались точно крылья, цепляя за вещи.
   Возбужденная жестикуляция неожиданно сменилась тупой неподвижностью. Он не мог отвести взгляда от стеклянных уродцев с крылышками, которые стояли на комоде. Они выглядели живыми. Одни кружились, другие отвешивали поклоны, издавали звуки и даже потели.
   "Нет, это невыносимо..." - Незванов отбросил стул и подошел к комоду. На пол посыпались осколки стекла.
   Дверь комнаты приоткрылась.
   С ужасом и изумлением Раиса наблюдала за Незвановым в щель двери.
   "Он помешался..." - подумала она. Ей стало как-то не по себе, когда Незванов распахнул створку окна.
   Неожиданно Незванов почувствовал, что Раиса обхватила его и тащит куда-то.
  -- Вы спятили... ну и положение... и я должен считать себя счастливым?.. да уберите же ваши руки... умоляю, будьте благоразумны, отпустите меня... - Незванов с трудом разжал пальцы рук Раисы, перевел дыхание и после нескольких секунд смятения и растерянности вытолкал ее из комнаты.
   Раиса не сопротивлялась, ушла вся в слезах.
   "Сумасшедший дом... и я старый идиот... - Незванов сдвинул осколки стекла в угол и с опаской заглянул в книгу. - Похоже, что эта книга на самом деле пророк... в ней уже описана эта нелепая сцена... и с такими подробностями, которые обычно ускользают от историков..."
  
   Луна погасла. Тяжелые гряды облаков затянули небо. Крупные капли дождя забарабанили по подоконнику.
   Незванов перевел дыхание. Возбуждение начало понемногу спадать.
   Ночь была ненастная. Уныло завывал ветер, гремел железом на крыше, раскачивал деревья.
   Едва Незванов вытянулся на постели и лишь наполовину погрузился в сон, как явился кошмар.
   Очнулся он весь в поту.
   За окном зыбилась зеленоватая тьма.
   Досматривая кошмар, Незванов закурил.
   Дым повис над ним как балдахин.
   Он погасил папиросу и разогнал дым руками.
   Помедлив, он накинул на плечи плед и направился к выходу на террасу.
   Час или два он сидел в плетеном кресле и любовался цветущими ирисами, потом вернулся к себе, попытался писать.
   "Опять эта тоска... она меня убивает..."
   Порывшись в ящике стола, он достал карты.
   Пасьянс не сходился и интерес к игре пропал.
   Смешав карты, он лег на кровать и с головой нырнул в сон. Нимфы утащили его на самое дно в вихрь своих забав...

* * *

  
   Встал новый день как забытый сон.
   Прояснились дали, вспыхнули, пламенея по краям облака.
   Загорелись отроги Лысой горы.
   Незванов проснулся от лая бродячих собак, которые едва не растерзали его, как Актеона.
   Сон не восстановил силы и не изгладил следы усталости и душевных потрясений.
   Побродив по комнатам, он понял, что Раисы нет.
   "Странно... ушла и ничего не сказала... впрочем, ушла и ушла, неважно... в пятницу я все равно выставил бы ее за дверь..."
   Теряясь в догадках, Незванов оделся и вышел из дома.
   Весь день Незванов провел в библиотеке, рылся в подшивках газет. Его интересовали обстоятельства смерти полковника, дяди Вергилия.
   Уже смеркалось, когда Незванов покинул библиотеку. Горизонт постепенно темнел. Тучи сгущались и приобретали красноватый оттенок, но море еще сияло серебром.
   Незванов шел без определенной цели и направления. Он просто любил бродить в сумерках в поисках впечатлений. Ему нравилось все сумеречное: цветы, которые раскрывались только в темноте, лица женщин, возникающие перед ним, действительные или пригрезившиеся.
   Иногда он вздрагивал всем телом и как-то неуверенно озирался.
   Сумерки и моросящий дождь постепенно изменяли город, что-то стирали, другое добавляли...
  
   Ночь была лунная.
   Тучи ушли.
   Не раздеваясь, Незванов занял кресло на террасе, которое располагало к приятному изнеможению. Он сидел и размышлял...
  
   Во сне Незванов собрал рассыпавшиеся листы рукописи в книгу без начала и конца. Записи содержали факты, причинно не связанные между собой и представляющие собой смену актов, действий, происшествий без внутренней обусловленности, но с любопытными подробностями и деталями. Героя повествования звали Борис, как и Незванова. И внешне они были похожи. Борис родился в провинции от желания и любовной страсти, как и весь космос, и как все не разумное подвергся воспитанию и образованию, после чего был предоставлен самому себе. Было лето, и он уехал в город. Там театры, музеи, блеск славы, словом все, что хочешь. А женщин сколько! И все красавицы, богини. Он увлекся театром и женщинами. Жить ему было негде, и одно время он спал на сцене, кутаясь в кулисы, пока его не приютила стареющая примадонна. Она была хорошо сложена, волосы у нее были кудрявые, рыжие, лицо изящно вытянутое, глаза большие, губы тонкие, движения вкрадчивые, а голос как у сирены. Узнав, что примадонна вдова, Борис стал жить с ней как с женой.
   Время шло. Весну сменило лето, лето - осень, а осень - зима.
   Летом не было слишком жарко, а зимой - слишком холодно.
   И вновь наступило лето. На деревьях сами собой стали вызревать плоды, но совсем не в том количестве как в прошлом году, а на некоторых деревьях вообще ничего не выросло.
   Борис влачил свое призрачное существование. Он мнил себя театральным поэтом и почти гением. Когда примадонна умерла, он был вынужден искать успокоения в объятиях философии, для которой мало было всей его жизни.
   Однажды Борис исчез. Говорили, что он стал жертвой нападения бродячих собак. На самом деле он захотел себе спасения и постригся в монахи. Поменяв одежду, а вместе с ней и весь образ жизни, он стал философом для бога, а не для людей. Молва, не испытывающая недостатка в свидетелях, донесла настоятелю монастыря, что Борис служил сочинителем трагедий, а его жена - была блудницей при театре и не ведала ни стыда, ни страха.
   Молва заставила настоятеля монастыря смотреть на Бориса с недоверием и подозрением.
   Настоятелю было уже за 70, возраст его усмирил и вырвал жало желаний, однако вид двух любовников, слившихся в одно тело, вызывал у него не только смех. Хотя красивая женщина, конечно, зло, но все же в красоте немало радости.
   Между тем Борис днем удивлял монахов своими подвигами в терпении, а ночью, пребывая во тьме и мгле, видел видения, которые описывали не только настоящее и пугали его страхом перемен. Свои видения он записывал. Лепота божьих словес стекала с его языка на бумагу. Язык был пером, а слюна чернилами.
   Это была трагедия в стихах.
   Настоятелю донесли, что по ночам келья Бориса кишит бесами, которые бьются о стену лбом, коленями и локтями, как будто это дверь в рай.
   Борис молился, когда в келью вошел настоятель.
   Длилась ночь. Луна светила. Цикады пели, а не проливали слезы при виде звезд. Собаки лаяли. Совы летали. А Борис читал настоятелю трагедию. Глаза у него были красные как у безумного или окаянного. И он дрожал то ли от холода, то ли от возбуждения.
   Стихи, в общем, были правильные, правда, местами тяжелые. В видениях Борис видел не только приятное и полезное, но и немало такого, что смущало и внушало вздорные мысли, которые могли создать вину и даже погубить. Уже в прологе трагедии настоятель нашел много вымысла и лжи. Действие происходило на сцене, усеянной, как камнями, телами падших с неба ангелов, не сохранивших свое достоинство. Сверкающие ярче звезд, они были покрыты пеплом и мраком. Высокомерие и завись, эти два умопомрачения привели их к такому исходу. Не дослушав финала, наполнившего душу настоятеля страхом и бессилием, он велел сжечь рукопись, а автора наказать. Бориса поместили в совсем темную келью, надев на шею цепь, с которой он спал и отправлял другие естественные потребности.
   В монастыре были подземные помещения с запутанными проходами, сущий Тартар.
   Тартар это объятое мраком гиблое место в Аиде, удаленное от поверхности земли на такое же расстояние, как земля от неба, которому предстоит пережить небывалый расцвет.
   В этой преисподней Борис провел несколько дней, размышляя о присутствующих вещах либо об отсутствующих, или созерцал видения, недоступные ощущениям и пытался понять, почему и зачем они существуют. Когда его освободили, он был похож на привидение, потерявшее представление о времени. Он был бледен и ужасно худ. Тело его само себя съело. Кожа держалась только на костях. Выражение лица у него было как у людей чем-либо пораженных. Глаза смотрели страшно и безумно. Из темноты преисподней Борис вынес убеждение, что дела людские управляются не божьим соизволением, которое люди обычно называют судьбой, не ведая, почему события происходят так, как они им видятся, или иначе. Ночью Борис ушел из монастыря. Жить монахом можно в любом подходящем месте. Он поселился среди отвесных скал, в месте мрачном и тесном, где невозможно было отличить день от ночи, соорудил себе молельню из глины, камыша и чертополоха и стал жить с пауками и мокрицами, объедая плющ, вьюнок и лавр.
   Солнце всходило и заходило.
   Луна убывала.
   Ночью Борис возносился на небо, а утром возвращался на свое место и жил как какой-нибудь человек не от мира сего. Он вел жизнь тихую и безвестную, никого не огорчал. Лишь бог знал о нем. Днем он изучал то, чего не знал, а ночью созерцал на небе рисунки и знаки. Звезды рисовали образ грядущего, повергая его в изумление и трепет. Иногда он слышал странные шумы и гулы, вызывающие леденящий страх. Казалось, скалы переговаривались. Страх перемен не покидал его и эту тревогу он носил в себе.
   Так проводил он дни и постигал бога верой, а не доказательствами разума.
   Пришла осень.
   Приближение зимы и бедность побудили Бориса устроиться учителем в школу. Копаться в земле он не имел ни сил, ни желания, а просить милостыню - стыдился.
   Он учил детей тому, что можно было понять, а не только высказать, но враги и здесь его нашли. Он бежал, и уже не имея возможности бежать дальше, остановился на краю обрыва. В слезах и в унынии он смотрел на море и на птиц, населявших эту землю, и с горечью размышлял о том, сколь бесполезную и жалкую жизнь он ведет. Он уже дожил до седин.
   Однажды ночью душа Бориса окрылилась и с пением взлетела к богу. Борис совсем не был в неведении о наступлении конца, и ожидал его с радостью, воздавая благодарность тому, кто устроил ему освобождение от тленной плоти здесь, чтобы связать душу с телом там, выше.
   И вот Борис умер. Тело его положили во гроб, как всякого умершего человека, а душа вернулась в лоно бога.
   В тот день был сильный дождь, казавшийся вторым потопом. Могилу не успели засыпать землей, и гроб уплыл, оставив могилу пустой.
   Между тем, сокрывшись в лоне бога, Борис слушал небесные хоры и размышлял. Как-то размышления и страх перемен принудили его заглянуть в бездну безмолвия, которая приводила и ангелов в изумление. Они немели, созерцая эту тайну.
   За это преступление Борис был изгнан с неба и очутился в своем первоначальном виде на кладбище среди могил, дрожа от холода и страха.
   Вокруг теснились потемки и призраки.
  -- Где я?.. в аду конечно, где же еще мне быть... и это не плод моего ночного бдения, а награда, которая суждена всем, обреченным на смерть... - Борис рассмеялся. Жалкий в своей плоти и в полном изумлении и страхе он ничего не мог сделать, как только смеяться. Смеялся он судорожно, жутко.
   За крестами виднелись развалины женского монастыря.
   Борис сел на камни, овеянные ладаном кадильниц и слышавшие звуки органа.
   От монастыря остались колонны портала, обезглавленная башня колокольни, повитая левкоем, пьедестал, на котором когда-то стояла скорбная статуя пророка и монастырский сад.
   Яблони сонно покачивались, сложив руки крестом. Листва шептала молитвы.
   Вдруг донеслось благоухание ладана.
   Борису почудилось, будто ангелы сходят с небес.
   Загудел орган.
   В темноте блеснул пляшущий огонек.
   Появилась настоятельница со свечой. Борис увидел ее худое морщинистое лицо. На голове трепетал тонкий ржавый венчик. Она брела ощупью как слепая. Молча глянув на Бориса, она прошла мимо.
   Борис стоял, не шевелясь, и смотрел.
   За настоятельницей скорбной тенью тянулась толпа монахинь.
   Они пели псалмы.
   Им вторил ветер то жалобными воплями, то хохотом.
   Одна из монахинь, увидев Бориса, перекрестилась. Она показался Борису из плоти и костей, а не призраком.
   Монахини прошли по плитам монастырского двора и скрылись в темноте галерей, ведущих в подземные этажи, ушли навсегда, осталось только эхо.
   Начал накрапывать дождь.
   Борис стоял, вытянув шею, чтобы поймать пересохшими губами капли дождя. Он не в силах был отвести взгляд от развалин монастыря. Помедлив, он поднялся на террасу, о которой не подозревал, и увидел человека в помятой шляпе с невзрачным лицом и жидкой назарейской бородкой. В руке незнакомец держал скрипку.
  -- Я не привидение... - пробормотал незнакомец.
  -- А я не дьявол, каким его описал святой Августин... я лишь недостойная подделка...
   Демоны суть животные по врожденным свойствам - разумные по существу своему - находящиеся всюду, по составу - воздушные, по времени - вечные.
   Незнакомец играл на скрипке сонату Тартини "Дьявольская трель", а Борис пытался вспомнить псалом, начало которого забыл, а конца и вовсе не знал.
   Незнакомец ушел.
   Глянув на луну, Борис сел. Луна была на ущербе.
   В разладе с богом и с самим собой Борис провел час или два.
   "Кто я?.. откуда пришел и куда направляюсь?.. и чем я отличаюсь от травы, деревьев или птиц?.. тем, что я что-то знаю..." - размышлял он.
  -- Но и они что-то знают... и те же страхи в них живут... - прошептал он, и, услышав шаги, привстал.
   Его скорбь и стенания привлекли могильщика с лицом не лучше чем у мертвого. Он шел по аллее, позевывая от скуки и усталости.
  -- Я Глеб, а ты кто?.. - спросил могильщик, исполненный страха и ужаса. На голове Бориса он разглядел рожки и тонкий ржавый венчик.
  -- Я никто... и притом старик, достойный сочувствия и жалости... - сказал Борис осипшим шепотом. Он продрог и охрип.
  -- Всем старость в затылок дышит... - отозвался Глеб. Его трясла дрожь и голос осекался.
  -- Не бойся, я не из гроба восстал... я с неба как с горы сошел... а до этого я жил в городе, служил музам, потом богу, я был философом при нем... теперь я возлюбил тишину... она вдохновляет меня, правда, жизни во мне оставалось только, чтобы чувствовать страх перемен, от которого одно избавление - смерть... если она от чего-либо избавляет... к тому же у меня, как и у всякого смертного, есть какое-то естественное отвращение к смерти... никто не хочет иметь ее спутницей жизни... кто видит умирающего, тот с трудом сносит это зрелище, а к кому смерть приближается, тот бежит от нее, насколько это возможно...
   Глеб слушал Бориса, меняясь в лице и кусая губы. Монолог Бориса будил спящие в нем тревоги и страхи.
   Вздохи и рыдания ветра утихли. Небо переливалось розовыми, голубыми, красными, желтыми, белыми и лиловыми красками. День обещал быть ясным.
  -- Жизнь представлялась мне радужным мыльным пузырем, наполненным дыханием бога... - заговорил Борис после довольно продолжительной паузы. - И вся она в прошлом, а в настоящем - эта яма, перед которой я стою и не помню, жив я или уже умер... Как ты думаешь, может ли душа жить сама по себе без тела и чувств?.. и что происходит с мертвыми, они оставляют тело и переходят куда-то в другое место или вовсе исчезают и после смерти им не на что надеяться?..
  -- Жизнь - это морок и сон... здесь теней мелькание... а там веселье нескончаемое... вот тебе лопата, присоединяйся к нашей братии... - сказал Глеб.
   Борис подчинился.
   Монастырские развалины уже полыхали от солнца, которое взошло на небо в своем великолепии.
   Это место едва давало возможность жить там даже одному человеку, но они жили и радовались. Днем Борис и Глеб рыли могилы, а ночью ждали сна без соблазнов, тревог и прельщений, чтобы огонь геенны их не жег. Просыпались они чуть свет и, помолившись о краткости века и душах преставившихся в эту ночь, у которых смерть все отняла, и славу, и богатство, там ничего этого не нужно, усердно и смиренно приступали к работе. Иногда, перед тем как заснуть, Борис рассказывал Глебу о терновом венце, губке, гвоздях и пяти ранах распятого Спасителя. Он узнал об этом благодаря откровению и внушению свыше, а не при помощи книг. Книги были слишком темны для него и запутаны. Рассказывал он и том, какие страхи душе предстоят, когда она оторвется от своего тела, и будет искать себе утешение.
   Тянулись часы медлительной ночи, перезвоном дребезжащих колоколов отмечая каждый час. Их отсчитывали часы, когда-то висевшие на башне монастыря: "Динг-дон..."
  -- Все морок и сон... - пробормотал Борис. Он уже спал, кутаясь в плащ, и слушал, как цикады словно ангелы небесные пели о славе бога, устроителя всего, и о любви, которая не вызывает пресыщения и не приводит к разочарованию...
  
   Шум дождя разбудил Незванова, и он очнулся, изумленно озираясь.
   Было уже утро и сновидение рассеялось как дым. Осталась лишь обманчивая видимость вещей, готовых вот-вот исчезнуть в бездне, повергающей в трепет и ужас даже бога...
  
  
   * * *
  
   Вергилий остановился у осыпающейся кирпичной стены. Случайности перспективы и освещения рисовали на ней изменчивые очертания фигур, как на выцветших фресках.
   Увидев Незванова, Вергилий невольно прижался к стене.
   От Незванова веяло каким-то нездешним холодом и жутью.
   Хлопая полами плаща, как крыльями, Незванов прошел мимо и скрылся в арке.
   Помедлив, Вергилий подошел к арке. Никого.
   Он пересек двор, вошел в подъезд.
   В коридоре было темно.
   Гулко гукая в ладони, точно в пустой кувшин, мимо пробежала девочка 7 лет в платье с крылышками.
   Вергилий надавил на кнопку звонка.
   Дверь открылась.
  -- Ну, наконец-то явился... я уже вся извелась... - В проеме двери обрисовалась фигура тети. На ней был пеньюар, в ушах серьги с тремя агатовыми глазками.
  -- Я ночевал у приятеля... - пробормотал Вергилий.
  -- Только, ради Бога, не хлопай дверью... - торопливо сказала тетя и посторонилась, пропуская Вергилия в комнату, где его ждал участковый. Его лицо и руки были сплошь усыпаны веснушками.
   Участковый молча прошелся по комнате, рассеянно теребя пуговицу на кителе. Он выдерживал паузу. Одно время он работал учителем в сельской школе и знал, что это как-то действует.
   С тревожной неуверенностью Вергилий следил за участковым и когда он заговорил, невольно втянул голову в плечи.
  -- Мне сказали, что вы были знакомы с Наполеоном?..
  -- А что случилось?.. - Вергилий взглянул на тетю. Она строила ему гримасы.
  -- Так вы знали его?..
  -- Нет... не совсем... кое-что слышал, но можно ли доверять слухам и тому, что пишут в газетах...
  -- Дело вот в чем...
   Участковый говорил и говорил, меняя голос, а Вергилий подпирал стену и чертил ногтем на гобелене, которому было лет сто, не меньше, одну и ту же букву "Н", по-разному ее располагая. Получилось какое-то мифическое животное, что-то вроде левиафана.
  -- Да вы меня не слушаете...
  -- Я слушаю, слушаю... но, к сожалению, мне нужно идти...
   Низко склонив голову, Вергилий пошел к двери.
   Он вышел на улицу, повернул налево, потом направо.
   Услышав шаги за спиной, он остановился.
   Из темноты вышел Незванов.
   Вергилий разглядел в его руках чемодан и зонт с ручкой из поддельного перламутра.
  -- Вы уезжаете?.. - спросил Вергилий.
  -- Что?.. - Незванов близоруко сощурился, поправил очки и неуверенно улыбнулся. - А, это ты... нашел свою ветреницу?.. нет?.. А меня уже сдали в архив, говорят, я стал похож на привидение, хотя я еще хоть куда... правда, дальше своего носа уже ничего не вижу... и чувствую себя совершенно разбитым... кости ноют... Погода скверная, льет и льет, не переставая... нет, я не уезжаю... по всей видимости, тебя ввел в заблуждение чемодан... это не мой чемодан... это чемодан Наполеона, который написал для меня мою роль в этой проклятой книге... Я создание сновидения... кто-то спит и видит меня во сне... однажды он проснется, и я исчезну... я живу только в воображении спящего... и это правда, ужасная правда... Не смотри на меня так... я в своем уме... Ты тоже чье-то сновидение... и все, что ты видишь, лишь мираж, галлюцинация... - Увидев, что Вергилий разглядывает чемодан, Незванов хмуро улыбнулся. - Чемодан не галлюцинация... сознаюсь, я хотел уехать... а что?.. вокзал рядом... взять билет на первый уходящий поезд, на какой угодно... до конечной станции... иногда мне снится зал ожидания этой конечной станции... даже запахи снятся... матери перед смертью тоже снились запахи... представляешь, она уверяла меня, что я родился в рубашке... видно не в той рубашке... - Незванов зябко повел плечами. - Я не жил, а играл роль, которую мне навязали обстоятельства... какие?.. книга об этом умалчивает, а я не хочу выдумывать, чего не знаю... - Он вдруг оглянулся. - Нет никого... мне почудилось, как будто кто-то хихикнул за спиной... или всхлипнул... вот опять... взглядом как шилом кто-то спину уколол и исчез... не стану оборачиваться... пусть себе возятся, сопят, хихикают... впрочем, пошли прочь отсюда...
  -- Но куда?..
  -- Мне все равно, лишь бы подальше... да и небо хмурится, грозит, мол, покайся, и душу тем спасешь... а тело?.. что делать с телом?.. пусть вязнет в грехах, как в тине... - Нетвердой походкой Незванов подошел к афишной тумбе. - Мне надоела эта ваша роль... - выкрикнул он. - Что дальше?.. Тишина... не слышно даже хихиканья зрителей... черти их унесли... Кажется, здесь я уже был... и ее я где-то видел... вся в черном и две головы у нее... или у меня в глазах двоится... просто копия вдовы, моей соседки... плюнуть на все, жениться и попасть в ее рай... опять это слово стало в горле поперек... Во многом мы с ней схожи, но есть и различие... она вдова, а я неизвестно кто... Однако надо природу свою превозмогать и опираться не на силу привычки... А на что?.. Говори, не стесняйся... Рукой жар воспламенишь, но не потушишь... Но где же она?.. была и нет ее... ушла... оцарапала, кошка, и ушла... опять явилась, смущает своим видом... О чем это я?.. Однако с природой не поспоришь... живучи привычки... Что за вздор я болтаю?.. кажется, я спятил... я спятил?.. или нет?..
  -- Нет...
  -- Еще нет, но собираюсь пройти весь путь от райского червя в яблоке до человека... если книга будет благосклонна ко мне... и мне удастся избежать сетей Раисы...
  -- Вы женились?..
  -- Увы... жениться и не жениться - одинаково плохо...
   Незванов произнес монолог о женщинах. Сначала он с грязью их смешал. Не было гадости такой, которую бы он не вспомнил, рисуя их повадки и характер, что и развратны они, и лживы, и болтливы, и подобны переменчивой погоде. Одним словом, вздор нес, потом стал воспевать их словами, которые он облекал в изящные стихи.
  -- Это не мои стихи... Марка... Опять Раиса стоит перед глазами, ждет... Иди прочь, не попадусь я в твои сети... и на крючок... Женщины губят мужчин, заводят в тупики... Но где ты?.. я тебя не вижу... - воскликнул Незванов, косясь вокруг глазом полным недоверия. - Никого... лишь этот странный тип, звезд унылый соглядатай, стоит и смотрит, как дразнит красота... и кто-то из темноты шипит как змей про Еву, усвоившую опыт лжи, измен, соитий... Кто это сказал?.. - Незванов глянул по сторонам. - Голос как будто мой, но текс из книги... Кажется, я сплю?.. проснуться бы... все как в тумане... или я сам себя морочу?.. Теперь я хочу только одного, я хочу прервать свое призрачное существование... мне надо придумать какую-нибудь интригу, обман, который разбудит создателя моих кошмаров, и я исчезну... - Прихрамывая и подволакивая ногу, Незванов побрел дальше.
   Миновав портик входа в парк, Незванов остановился у сучковатой яблони.
   "А вот и Гефсиманский сад, полный тишиной... пленительное место... под каждым деревом чертог любви и наслаждений..."
   Незванов лег в траву и закрыл глаза.
   Вокруг цвели белые лилии, нарциссы, торжествующие красные розы, ирисы, девственно нежный шафран, багряные гиацинты, чуть поодаль россыпь голубых васильков, и левкой чуть раскрытый, и волоокие хризантемы.
   Глаза его были закрыты, но он видел Лизу, Серафиму, Раису и других женщин, пока бесы не увлекли их в рыжую темноту...
  
   Незванов очнулся, рыдая и обнимая обманчивый холодный призрак.
   Вместо успокоения, которое должна была принести ему близость с женщиной, он испытывал тоску, беспокойство, почти угрызения совести.
   "Я сумасшедший... и почти что преступник... я открыл слишком много горьких истин, однако не испытываю горечи... Наглые комары, эти назойливо жужжащие твари, чудища ночи и тьмы сводят с ума своим жужжанием... ни на минуту забыться не дают..."
  -- Прочь, летите прочь, кровопийцы...
   Помедлив, Незванов открыл чемодан.
   Он не удивился, увидев на дне чемодана книгу без начала и конца, и веревку.
   "Свилась как змея... - подумал Незванов.
   Он сидел, закрыв глаза, и размышлял.
   Он ждал вдохновения и смотрел на себя как актера пьесы, какую только можно себе представить.
  -- Ты слишком серьезен... женись и увидишь, как тебе станет весело... на ком только?.. на вдове или на Раисе?.. В ней все есть, кроме красоты, хороших манер и элегантного облика... и глаза ее глядят в сторону и косят, когда ее одолевает страсть...
   Появилась Лиза, которая еще больше запутала мысли Незвановаи без того несвязные.
   Она стояла перед ним, скромная, улыбчивая.
  -- Девочка моя... - прошептал он. Он дрожал от страстного ожидания и бессознательно нащупывал петлю. Лизу сменила Серафима, потом снова вдова и Раиса. Он видел ее косящие глаза и не видел устремленные на него молящие глаза бога, которые как будто говорили: "Ты не случайно попал в этот мир... ты подавлен, поддался тоске... тебе кажется, что ты самый несчастный человек, лишенный надежды хоть что-либо изменить в своей жизни, которая душит тебя..."
  -- Все мои женщины стоят перед глазами... и эта книга, которая твердит, что жизнь нас к лучшему ведет... Однако читатель не много бы потерял, если бы эта книга осталась в голове автора... или сгорела бы вместе с автором... немного дыма и немного пепла...
   Лицо Незванова исказила страдальческая гримаса.
   Увидев склонившуюся перед ним тень, он поднял голову.
  -- Что с вами?.. - спросила женщина средних лет в длинном до пят плаще.
  -- Ничего... просто я смеюсь... - пробормотал Незванов.
   В лице и глазах Незванова читались самые разные чувства, когда он увидел перед собой Германа. Он стоял в спокойной позе, сдвинув пятки, словно только что опустился на землю.
   Услышав смех Германа, Незванов сказал изменившимся голосом:
  -- Вы обязаны объяснить, что означает ваш дурацкий смех?.. - Он удивился тому как неожиданно и мрачно воспоминания о жене связались с фактом самоубийства Клариссы и начал испытывать угрызения совести. В совершенной растерянности он глянув на веревку с петлей и почувствовал себя униженным... - Нет, нет... я не пытался покончить с собой и поставить на всем крест... хотя у меня, вероятно, была такая смешная и ничтожная мысль... не я, а тот, другой несчастный и более одинокий человек, обремененный прошлым, который написал эту книгу, собирался это сделать ... это его вещи... для меня прошлое не имеет никакого значения... и говорить не о чем... куда же вы, Герман?..
  -- Но я не Герман...
  -- А кто же вы?..
  -- Я Наполеон...
   Незнакомец улыбался и принимал самые странные позы, иногда он словно повисал в воздухе.
  -- Брр... - Незванов потряс головой. - Надо же привидеться такому... В роду Наполеона все были преступниками или жертвами... его прадеда зарезали, дядя сошел с ума, бабушка повесилась, отец умер от белой горячки, мать убила чахотка... все носилась со своими идеями... и Наполеона заразила... он мог любой рай превратить в ад... писал и обливался слезами над своими жуткими вымыслами... талант привилегия гениев и идиотов... однако он умел схватывать и передавать трагический момент... Помимо своей воли и я оказался героем этой пьесы, написанной заранее и в тайне богом лично для меня... в ней уместилась вся моя жизнь от появления на свет до тьмы могильной... правда, на мне столько грехов, что я боюсь провалиться глубже могилы, прямо в геенну... Мне надо бы попытаться исправить текст книги, что-то дописать, выдумывать другие факты, стечение обстоятельств... одним словом сделать заплаты на дырявом прошлом, а я искал опасностей... и с ними славы, увы... - Незванов укрыл лицо руками. Ему вспомнилось детство. - Помню, как мы искали с Марком и Наполеоном бога, пока не обнаружили, что каждый из нас, и все мы разом и есть бог... но и радости рая могут обернуться адскими муками... мы балансировали на границе кошмаров... потом один из нас покончил с собой, отдал богу душу, никто не отнимал ее у него, сам отдал... земля и небо были декорациями для этой сцены, а вяз как эшафот... Опять ветер поднялся, продувает насквозь...
   Незванов лег. Он лежал, прислушиваясь к нестройному бреду цикад, потом написал на песке несколько слов.
   И появились стихи сами собой как листья на дереве, чудо, сотворенное из ничего.
   Ветер нашел эту зыбкую игру символов, но не смог их прочесть и стер...
  
   Незванов спал в объятиях луны и проснулся в ужасе от жуткой пустоты безмолвия.
   Вокруг царила тьма и мрак.
   Во сне душа Незванова скиталась по Млечному пути.
   "Кто-то из родственников придумал этот сон... кому еще я мог присниться?.. смерть и земля ими давно овладели, но они все еще снятся мне живыми... вовлекают меня в свои игры и обманы... Опять я вижу их, только смутно, как сквозь дым... и забываю то, что вижу..." - Незванов закрыл глаза и очутился в фамильном доме.
   Стены коридора были сплошь увешаны портретами родственников.
   Он прошел в свою комнату, лег и заснул.
   Ночью комната наполнилась видениями. Они сходили со стен, и сон Незванова был неспокоен и полон страхов.
   Он был измучен, когда сквозь стекла, наконец, забрезжил рассвет...
  
   Всю ночь Незванов и сам был мертвым и беседовал с мертвецами.
   Весь род Незвановых восходил к прадеду, лицо которого украшали шрамы, а грудь - ордена. Он не мог выдавить слезы и заставить себя молиться. Сын его не был героем. Он был поэтом и трусом. Страх обращал его в бегство перед любой даже кажущейся опасностью. Он был в полном подчинении у жены. Жена распоряжалась его пристрастиями и вкусами. Он писал стихи, казавшиеся странными. Он все перекладывал на язык поэзии, даже то, что невозможно было передать словами. Умер он, дождавшись смерти во сне, и ничего от него не осталось, кроме портрета, на котором он был изображен с бледным женственным лицом и затуманенным взглядом.
   Отец Незванова был историком и умер как Геродот. Смерть излечила его от жизни, прервав затянувшуюся летопись.
   Мать вечно что-то шила, была вся в булавках, нитках, кружевах. Телом она была пухлая, лилии нежнее и белее. Иногда она пела для себя.
   Дядя по отцовской линии был актером и сумасшедшим. Незванов плохо его помнил. Помнил только, как он восклицал, проснувшись, тонким трагическим голосом:
  -- Мы плоды спящего создателя... мир это его сновидение, и он сотрет его проснувшись...
   Он картавил и шепелявил.
   Тетя на портрете была вся в черном, тощая, как ощипанная галка. Она жила в провинции с братом, на жизнь которого косилась хмуро. Жил он весело, пережил пять жен. Очутившись в вымышленной части потустороннего мира, он понял, что не все кончается со смертью. Мертвым там была предоставлена возможность бродить без помех и спать без кошмаров.
   Целый ряд мрачных мужских портретов с фамильными чертами прервала улыбающаяся женщина. Она вышла из густой шевелящейся темноты и прошла сквозь сон Незванова, переполненная восторгом. Это была бабушка.
   Незванов любил бабушку. Она снилась ему в детстве. Снилась она ему и позже. Она говорила на четырех языках, была красива, все в ней влекло. Ростом она была высокая и печальная, лицо тонко очерченное, тонкий нос, тонкие губы, глаза серые, как стекло. Умерла она, когда Незванов только входил в возраст.
   "Бог отказал ей в помощи... впрочем, он никому не помогает... это не в его обычае... теперь она, наверное, в раю... тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь, но еще более тесны врата, ведущие в райскую жизнь... не многие находят их..."
   Раздался грохот.
   Дом весь содрогнулся.
   Наступила тишина.
   Кто-то извлек Незванова из-под завала и помог встать на ноги. Это была ужасная гарпия с крыльями и мордой собаки. Он понял, что умер и гарпия влечет его в черную дыру.
   Его окружила кромешная тьма, пока не забрезжил свет и он оказался в саду, где его ждала Ева.
   Ева приняла его за бродягу.
   Он представился, но мнение Евы не изменилось.
   Искривив губы презрительной улыбкой, она ушла.
   Незванову показалось, что она шла, не касаясь земли.
   Сон не допустил Незванову прикоснуться к Еве, удержал и вернул ее мраку.
   "Мою мать тоже звали Ева... я копия своей матери... и отца... смерть он принял в сознании... Он смотрел пристально перед собой, ожидая что-то увидеть, и, увидев, закрыл глаза, затем сложил руки и принял такое положение, что осталось только положить его в гроб... может быть он увидел врата смерти, выход и освобождение?.. освобождение от чего?.. от смерти смертью?.. а дед умирал иначе, он как будто протискивался в узкую щель, молча, извивался и полз, словно змея... Все было у него, слава, известность, а ушел... и все ушло вместе с ним... Время все стирает, оставляя пустоту, которая и есть подлинная история, примешивающая принуждение к убеждению... А тетя сожалела и досадовала, что не может сразу умереть... просила смерти... ей лучше было умереть, чем жить... вся высохла, одни кости остались... могут ли кости жить?.. это к вопросу о воскресении... Смерть может сопровождаться отупением, оцепенением и бесчувствием к настоящему своему положению... Можно испытать и телесное страдание вплоть до кровавого пота, и допустить смятение и печаль в свою душу перед лицом смерти... Лучше не думать о том, какой смертью умрешь... Бог и природа правят не примерами, а законами... И все же странно умирать и еще более странно, чудовищно странно допустить, что и бог способен умереть... А он умер, не узнав других врат, кроме врат смерти... Как мог Бог, который казнит и милует, кого хочет, не помиловать себя?.. абсурдно, но факт... Он был распят, умер и погребен... Помню, я все донимал дядю этим вопросом, а он говорил, что смерти нет и что это всем известно... А что есть?.. Тоже, что и было или что-то иное?.. Дядя был весь как мир законченный, гладкий... он завивал и красил волосы и, кажется, он был счастлив... однако и он умер, пережив растерянность и ощущение несправедливости... случилось это около полуночи... А был ли счастлив я?.. есть о чем задуматься, чему ужаснуться и чем утешиться... В чем состоит счастливая жизнь и как ее достичь?.. и от кого она?.. от бога?... или ее можно достичь каким-то упражнением?.. и в какой части тела или души находится это счастье?.. Не будем рассматривать все мнения, которые люди имеют о счастье, ибо они, то как дети, то как поврежденные в уме, вечно им мнится что-то несусветное и говорят они необдуманно и нелепо... им нужны ощущения, а не рассуждения... Бабушка говорила, что счастливыми могут быть только сумасшедшие... В жизни происходит много такого, из-за чего люди даже расстаются с жизнью... Это счастливцы... в здравом уме никто с жизнью не расстается, даже тогда, когда лучше не жить, чем жить... Не по своей воле человек приходит и уходит, и появляется кто-то другой, чтобы занять его место... Господь не раскрывает свои планы относительно нас, не говорит, что нам надо сделать, чтобы изменить обстоятельства... Наше дело жить и радоваться... Счастье - это состояние души, как здоровье - это состояние тела, неизбежно зависимое от удовольствий и страданий, каких человек ищет или избегает... Я как будто читаю книгу моего деда, прожившего три вороньих срока... Бабушка показывала мне эту книгу... Книга небольшая... большая книга - это большое зло, говорила она... кстати, и у этой книги не было ни начала, ни конца... Бабушка никогда не говорила о смерти, но думала о ней, как о благости, которая снизойдет на нее от бога... Нет бога, который существовал бы в одном месте... он повсюду и во всем... в горсти песка, в чашечке цветка... все свято, говорила она... и умерла она на коленях в молитве... и тоже около полуночи, как дед... Около полуночи и Бог был схвачен, выдан поцелуем и лишен свободы, что странно и невероятно... К полудню Он был уже на кресте и умер, крещенный собственным потом и кровью, что абсурдно и представить себе невозможно, но все ловят эти слова, им дивятся и вновь и вновь повторяют и сотрясаются в рыданиях... Солнце, устыдившись остаться, скрылось и не увидело, как Бог испустил дух... и как он лег в могилу... Это случилось в пятницу... а в воскресенье Он воскрес из мертвых и сошел в ад... что это, как не мистификация, превосходящая всякое понимание..."
  
   Солнце зашло, и Незванов остался под деревом ночевать.
   Среди ночи поднялся ветер.
   Ветер отряс с яблони листья, разбросал плоды и как топором срубил ствол.
   Очнулся Незванов в смятении и изумлении.
   "Давно мне не снилась такие сны... - Он провел рукой по лицу. - Кажется, я был не один и почти счастлив...- Незванов искривил губы даже как-то брезгливо. - Ни один человек не может жить так, чтобы ему хватало только самого себя... а тревоги и непостоянство лишают нас счастья... впрочем, история эта темная... Месяц зашел... зашли и Плеяды... значит, настала полночь...
   Встав на чемодан, Незванов перекинул веревку через пятипалый сук, после чего сделал петлю.
   В сиянии золота и лазури ему увиделся залив и стайка нимф. Одни играли с дельфинами и волнами, другие, присев на рифы, сушили волосы, а бородатые тритоны дули в длинные завитые раковины, наполняя уши музыкой моря.
   "Радуются, резвятся, как дети..." - Незванов сморгнул слезы.
   Зеленоватые сумерки обволакивали Незванова как вода, в которой плавали и летали птицы, точно призраки в черных ризах, одинокие и печальные.
   Донеслись детские голоса. Дети играли в войну и гонялись за ветром.
   Веревка натянулась, обвисла, снова натянулась.
   Вокруг Незванова была одна вода, холодная и мертвая гладь.
   Внезапно он ощутил, что зашел чересчур далеко.
   В смятении, в панике, он повернул назад, но вода уже хлынула в горло.
   Перед тем как захлебнуться он увидел то, что уже видел при других обстоятельствах...
  
   * * *
  
   Удар грома потряс небо.
   Наступила тишина и Вергилий услышал сиплый голос Незванова:
  -- Мир кончится не взрывом, а всхлипом...
   Вергилий пережидал грозу под навесом.
   Небо казалось полыхающим костром, который ветер раздувал во все стороны.
   Гроза ушла.
   Вергилий вышел из-под навеса на пустынную улицу. Он шел, опасливо озираясь. Собственные шаги заставляли замирать сердце.
   Улица вывела Вергилия на площадь, на которой по вечерам обычно толпились люди. Женщины любовались цветами, а мужчины искали их взгляды.
   Площадь была безлюдна.
   Люди спали. Сон одолел всех, даже бога...
  
  
  
   2.
   День угасал.
   На город опускались сумерки, окутывая улицы и дома меланхолией.
   Вскользь глянув на фасад театра, затянутого лесами, Вергилий вошел в подъезд дома напротив, поднялся на третий этаж, повернул налево, потом направо и остановился у двери, обитой черной кожей с тусклой латунной табличкой "профессор филологии Аистов Марк Евгеньевич".
   "Человек давно умер, а табличка осталась..." - подумал Вергилий и надавил на кнопку звонка.
   Дверь открыла старуха в ночном чепчике, бывшая графиня, о чем свидетельствовали черты ее лица, манеры и тон голоса, довольно холодный.
  -- Чем обязана?.. - спросила старуха, поправляя чепчик.
   Волосы седые, глаза тусклые, отвисший подбородок.
   В щель двери Вергилий увидел прихожую, освещенную каким-то подводным светом, стены, затянутые гобеленом, картины в рамах, странные темные послания из прошлого, которые трудно прочесть.
   Из темноты коридора вышла молодая женщина, сопровождаемая толпой призраков, бывших жильцов, к которым все привыкли и даже не пытались изгонять. Рассеянно глянув на гостя, она ушла в темноту, внушая смутное желание последовать за ней.
   "По всей видимости, это Серафима, племянница Наполеона..." - подумал Вергилий.
  -- Могу я видеть Наполеона?.. э, то есть профессора... - заикаясь, спросил Вергилий. Он чувствовал себя неловко.
  -- Можно подумать, что это его титул... - Графиня невнятно улыбнулась, вообразив жизнь, которую увидела сквозь имя. - Он уехал на виллу... и в весьма плачевном состоянии...
  -- Давно?..
  -- Неделю назад... - графиня поджала губы. Ее лицо утратило ясность очертаний, стало невнятным пятном, и дверь захлопнулась...
  
   Спустя час Вергилий уже ехал в полупустом вагоне пригородного поезда.
   Устав смотреть в окно, он заснул и во сне случайно забрел в одно место, где наткнулся на странного человека. Во всем облике незнакомца проглядывала какая-то отчаянная безысходность. Он читал книгу, написанную прозой и стихами в форме канцон. Герой повествования был обречен любить нечто непостижимое, воплощенное в женщину. Он только приближался к ней, но никогда не обладал ею.
   "Точная моя копия..." - подумал Вергилий.
   Книга выпала из рук чтеца и Вергилий проснулся, глянул в окно и снова уснул.
   Во сне он вел жизнь созерцательную, которая хороша сама по себе, и поступал так, как подсказывали обстоятельства. Иногда он получал удовольствия, то, ради чего и стоило жить, чтобы умереть счастливым. В конце концов, он умер и очутился в аду. Сначала он был поражен торжественными и мрачными картинами ада и порядками, царящими там, но постепенно привык и стал даже любить их, насколько это было возможно, полагая, что таким образом он всего лучше проведет жизнь и, облачившись в бессмертие, займет на небе место, ему подобающее.
   "Всюду царит жизнь, даже в аду... - думал он, бродя по улицам преисподней. - Женщины демонстрируют свою красоту... дети играют в войну... во всем виден порядок, имеющий целью исправление людей..." - Какое-то время он стоял и смотрел, как ворона кружила вокруг собаки, то взлетит, то сядет, то тут, то там.
   Жил Вергилий очень скромно, на доходы от уроков. Он преподавал историю и литературу, употребляя такие слова, которые вызывали доверие у детей. Он верил, что с помощью искусства можно хотя бы немного улучшить природу человека, чтобы душа не стремилась покинуть тело раньше срока.
   Дети и женщины обожали Вергилия, готовы были последовать за ним, куда бы он их не позвал.
   Внешность у него была обычная, но позволяла понять, что он за человек.
   Он всем казался удивительным, так что многие естественно утвердились во мнении, что он бог, или почти бог. Ободряемый такой репутацией, Вергилий вступил в связь с несколькими женщинами и сделал их беременными разными историями, похожими на мифы.
   Когда подошел срок, Вергилий стал подниматься по лестнице на небо, но лестница оборвалась в пустоту и он очнулся.
  -- Воображение - бог всех мыслей и страхов... - пробормотал он и принужденно рассмеялся, пытаясь вспомнить сон и то, что его напугало.
   "Однако... довольно странный сон... Надо ущипнуть себя, может быть, я все еще сплю?.. Кажется, я вспомнил, что меня так напугало... я поднимался по лестнице на небо и оказался в комнате Наполеона, у которой не было ни стен, ни потолка, картины висели в воздухе, некоторые без рам... вдруг откуда-то сверху стали спускаться веревки, похожие на змей, и я проснулся..."
   Вергилий зевнул и закрыл глаза.
   Какое-то время он дирижировал оркестром под стук колес, потом сочинял трехактные драмы, которые порождали разные прочтения, не исчерпываясь до конца.
   Вергилий увлекся и не заметил Нору. С нежной страстностью она обняла его со спины, губами тронула ухо и он очнулся.
   Поезд стоял.
   Доносился писк ласточек, хоры цикад.
   В сонном оцепенении Вергилий вслушивался в эту божественную литургию, вызывавшую невольные слезы, стекающие по щекам подобно елею.
   Все его радовало.
   Вагон качнулся, и декорации сна изменились.
   Вергилию снилось, что он плывет с Норой по морю в барке.
   Вокруг расстилался пустынный простор.
   Иногда Вергилий украдкой поглядывал на Нору. Ветер теребил ее рыжие волосы, раздувал платье, открывая то, что таило в себе соблазны.
   В сон вмешался голос диктора, объявившего нужную Вергилию станцию.
   Вергилий вышел из вагона и по неудобной лестнице спустился с платформы на площадь с задушенными пылью и копотью тополями, ларьками и прочими заведениями.
   Он пересек площадь и пошел по узкой петляющей улице.
   Перебравшись по шаткому мосту через мелкий ручей то и дело показывающий свое дно, он подошел к дому под номером 13.
   "По всей видимости, это и есть вилла Наполеона..." - подумал Вергилий.
   Дом окружал забор из ивовых прутьев, обмазанных глиной. Перед домом коза щипала уцелевшую от пыли траву. Во дворе бродили куры. На покосившемся крыльце дремал пятнистый кот. Малыш 7 лет, как ящерица, ползал вокруг него.
   Малыш поднял голову, улыбнулся Вергилию всеми своими глазами и детским сердцем. Глаза у него были ясно-голубые. В них было видно дно, как в прозрачной воде.
   Дверь была не заперта.
   Вергилий перевел дыхание и вошел в сени. Он постоял, привыкая к непривычному запаху и к темноте, потом постучал.
  -- Входи, не заперто...
   Когда Вергилий открыл дверь, ему показалось, что кто-то подтолкнул его в спину.
   В комнате с низким потолком и крашенными полами царили сумерки.
   Из-за шкафа, перегораживающего комнату, вышел старик. Лицо худое, нос тонкий, похожий на птичий клюв, глаза навыкате.
   "Но это же не Наполеон..."
   Удар грома потряс небо.
   Вергилий невольно присел.
   На дом наползла сырая мгла. Ветер, запел, завыл под литавры и гобои грома.
   Начался дождь.
  -- А я думал, что это почтальон... впрочем, неважно, что я думал... проходи, если вошел, не стой в дверях, плохая примета... - старик вскользь глянул в окно, потом на Вергилия. - Ну и погода... в такую погоду и собаку на улицу не выгонишь...
   Вергилий невольно усмехнулся и сел на край скамейки, сложив руки на коленях.
   Небо постепенно багровело. Вечер был какой-то торжественно-зловещий.
   Старик зажег керосиновую лампу и задернул выцветшие ситцевые занавески на окнах.
  -- Чай будешь пить?.. - спросил он.
  -- Нет, спасибо... - сказал Вергилий и тут же пожалел, что отказался.
   Он сидел и размышлял, что ему делать дальше и где искать Нору.
   В тишине и мраке завывал ветер, однообразно шумел дождь, где-то тикали часы.
  -- Так какое у тебя дело?.. - спросил старик.
  -- Я ищу Наполеона... вернее Нору...
   Рыжая кошка потерлась о его ногу.
   От неожиданности Вергилий вздрогнул, сердце заплясало.
  -- Тебя как зовут?..
  -- Вергилий...
  -- А я Геродот... да, тот самый... от истории невозможно спрятаться, и мне приходится ее переживать... это истина... все истины печальны... истины убивают нас, а жизнь обманывает... - старик помолчал и снова заговорил. - Нора давно не появлялась, а Наполеон неделю назад появился и исчез, как в воду канул... Это не первое его исчезновение без достаточно убедительных мотивов... Надо сказать, у него весьма любопытная биография... и необычная жизнь с тех пор, как к нему попала эта странная книга без начала и конца, как вечность, написанная прозой и стихами в форме канцон, и наполненная всякими преувеличениями... Она досталась ему по наследству от дяди со стороны матери... Дядя его грек по происхождению... пылкий был старик и невероятно похотливый... сменил семь жен и оставил после себя великое множество детей, целый народ... После седьмой жены он увлекся философией, блуждал среди ложных теорий и высказывал всякие изречения без доказательств и объяснений... А его старший брат никогда не был женат и, кажется, умер девственником, так и не познав женщину... Вся его жизнь была приготовлением к смерти и к жизни вечной... Помню, он и мне рекомендовал воздержание, чтобы не стать рабом плоти... Мне было тогда 13 лет... После смерти седьмой жены, которая жила и умерла неизвестной никому, даже самой себе, грек плавал через море на родину... откуда он и привез эту не начатую и не оконченную книгу, которая, как говорят, вынашивает в себе смерть, но я не верю... все это вздор... Жил он затворником на острове и старел, неведомый богу... днем, когда душа его увязала в теле, словно в грязи, он спал, а ближе к вечеру просыпался и шел на площадь проповедовать... открывать толпе тайны спасения... порой он изрекал поразительные вещи... Говорил он, простирая руки, казалось, что он пытался взлететь вместе со своим безумием... Помню, Наполеон рассказывал, как он проснулся среди ночи, услышав странный шум... Грек лежал на полу с петлей на шее, он был бледен и задыхался... казалось, душа его обитала не в теле, а где-то еще... Умер он с изумленной улыбкой на губах, как будто увидел не смерть и то, что внушало страх, а некое мрачное великолепие... Когда грек умер, Наполеон от горя едва не лишился последнего ума... он пытался сжечь книгу грека... и сжег дом... Такой вот суд и расправу Наполеон устроил над книгой, однако она уцелела, правда, лишилась нескольких страниц... Наполеон говорил, что эта книга носит в себе смерть... но кто знает, смерть - это зло или добро?.. грех считать злом то, что никому неведомо... как сказал один трагический поэт:
   "Кто скажет нам, не смерть ли жизнь земная,
   И смерти час - не жизни ли начало?.."
   Ржаво заскрипела кровать.
  -- Ты заглядывал в эту книгу?.. - неожиданно спросил старик.
  -- Нет... впрочем, не знаю... Не понимаю, какая сила может быть в обыкновенной книге?..
  -- Тебе и не нужно что-то понимать... Грек сошел с ума и ему нечего было ждать ни от бога, ни от людей, вот он и удавился... Многое прикрыто завесой и не многих бог пускает за завесу, позволяет слушать и смотреть на него... Я думаю, что книга к его смерти не причастна, хотя были в ней истории, внушающие ужас... В роду Наполеона кого только не было... были и сумасшедшие, и евреи, и преступники, которые ничего не оставили кроме горбов могил... Наполеону по наследству от отца достался нос и косящие глаза, остальное же все - как у матери... Я вот думаю, если есть смерть, не думать о которой не мыслимо, а думать - страшно, то человеку нечего беспокоиться за свои грехи... Смерть позволяла бы преступникам освободиться вместе с душой и от своей порочности... Что скажешь?..
  -- Не знаю, что сказать... - пробормотал Вергилий взглянув на старика. Лоб в морщинах, седые кудри. Ему было лет семьдесят или около того.
  -- Одни говорят одно, другие другое... мы живем в словах, а не в делах... и все что нам предназначено или неведомо, или неизбежно... Что-то я чувствую тяжесть в мыслях... и глаза слипаются... Жизни осталось на донышке... Многие живут и не понимают, что умирают каждую минуту... Однако и старость может быть приятной, когда каждый лишний день радует... она все наслаждения заменяет отсутствием нужды в них... Нужно не прибавлять удовольствий, а убавлять желания... не смотри на меня так, я в своем уме... да, на вид я еще не совсем дряхлый... я как Вечный Жид, возраста не чувствую... во мне состарились лишь одни пороки и то, что им способствовало... И смерти я не боюсь... неизвестно, где она нас ожидает, так что лучше самим ожидать ее везде... В смерти нет ничего страшного... и только люди настолько безумны, что умирают от страха перед смертью... И заботятся они не о том, правильно ли они живут, а о том, долго ли проживут... И несет их жизнь подобно обломкам дерева в реке... не они плывут, а их несет... Одних река выбрасывает на берег, других выносит в открытое море... Многие люди думают, что они живут, и кончают жизнь, так и не начав ее... Впрочем, над всем этим висит некая завеса, заглянуть за которую мы не можем, можем лишь догадываться, что за ней: свет или тьма...
   Старик умолк.
   В комнате потемнело.
   Дождь усилился.
   Вергилий сидел, поглядывая на шкаф, за которым спал отчасти свихнувшийся старик и во сне рассказывал свою историю. О каких-то событиях он умалчивал, какие-то события искажал...
  
   Тучи ушли.
   Цикады запели литания.
   Размышляя над странной судьбой Наполеона и его книги, Вергилий задремал.
   Во сне он вернулся в материнское лоно и постепенно превратился в ничто. Он жил как бы назад и очнулся в ужасе, нелепо всхлипнув.
  -- Тебя не узнать... - услышал Вергилий голос старика. - Как ты?.. Ты же говорила, что не вернешься сюда, там будешь ждать меня... там, где все... неизвестно, живые они или мертвые?.. где он?.. не знаю... пришел и ушел... я его спросил, откуда ты и куда?.. он ответил... и ни слова правды... он никогда не мог говорить без оглядки, притворства и обмана
   "Старик бредит... что-то ему мерещится..." - подумал Вергилий.
  -- Нет, не книга виновата в том, что случилось, а его безумие... впрочем, неважно... перед вечностью мы ничто... дым, и даже не дым, а тень дыма...
   В комнате стало еще темнее.
   Вергилий нерешительно заглянул за шкаф.
   Геродот лежал на узкой кровати, вытянувшись, сложив руки на груди, как лежат в гробу, и шептал молитвы, которые не слышал и не понимал ни один бог.
   На стене над кроватью висели часы с гирей и отрывной календарь.
   Донесся голос старика:
  -- Бог далеко и ему нет никакого дела до нас и до того, что с нами происходит... он сказал свое слово и умыл руки, а мы как актеры на сцене пытаемся воспроизвести его слова... и довольно бессвязно, порой даже искажая самый их смысл... Не можем мы одним словом сказать все, как бы широко не открывали рот...
   Монолог старика был весьма темен и непонятен, и напоминал случайно оброненные фразы, которые порождали образы, неожиданно вспыхивающие в сумерках его воображения...
  
   * * *
  
   Геродот с детства проявлял интерес к истории, мечтал написать книгу о связи времен. Эта связь оборвалась, по его мнению, в силу событий, которые разворачивались на его глазах, и история очутилась в тупике.
   У Геродота был план.
   "Прекрасный план, все остальные вздор..." - думал он.
   План оказался ненадежным, да и время было неподходящее.
   Геродота арестовали по доносу, обвинив в заговоре против существующей власти.
   Он бежал. Бежал он не наугад, а к сестре в Среднюю Азию.
   Много лет спустя Геродот вспоминал об этом бегстве плача и смеясь.
   Преследователи нашли его. Пока они допрашивали сестру, Геродот уже плыл в рыбацкой барке. На море разыгрался шторм и лодка пошла ко дну. Геродот чудом спасся. Он лежал без сил, зарывшись лицом в песок. Уже и воронье слетелось на пир, когда появился лимузин полковника в отставке. Полковник воевал. Он не только отдавал приказания и произносил ободряющие речи, но и сражался на передовой, в рукопашном бою выказывал свою храбрость.
   Увидев беззвучно смеющееся лицо полковника, Геродот подумал, что это сон.
  -- Кто вы?.. и чему вы радуетесь?.. - пробормотал он. Ему было не до смеха. Его обступал мрак, и он готов был уже облачиться в бессмертие...
   У полковника Геродот пришел в себя, переоделся и отправился на вокзал. По совету жены полковника он одел женскую одежду и прикинулся невинной девицей, робеющей в присутствии мужчин.
   На вокзале мужчины были кругом.
   Одни тянули Геродота в одну сторону, другие в другую.
   Они сорвали с его головы покрывало невесты, почти раздели, чтобы убедиться, что он вовсе не невеста, а жених, и довольно дерзкий, высказывающий суждения всякими недозволенными словами.
   Город историк покинул пешком и случайно забрел в одно место, где находился вертеп. Там он скрывался какое-то время, но, в конце концов, покорился судьбе и сдался властям.
   "Человеку и в тюрьме надо пожить, чтобы Бог его нашел и обнял..." - Мысленно Геродот повторял эту фразу, как молитву, перед тем как заснуть.
   За время следствия он поседел и осип, доказывая свою невиновность, но так и не согласился с навязываемой ему ролью заговорщика...
  
   * * *
  
   Длилась ночь.
   С унылым видом и стонами ветер слонялся по коридорам тюрьмы.
   Некого было обнять. Все спали.
   В этот час ночи всем снилось что-то странное, а в собак вселялось безумие. Они вытягивали шеи и как волки выли на луну. Они упивались отчаянием. Их протяжный вой в тоске по вечности наполнял спящих ужасом, и они просыпались...
  
   Геродот спал и проснулся.
  -- Где это я?.. - пробормотал он.
  -- В раю... - отозвался незнакомец, лежавший на нарах справа от Геродота.
   Геродот глянул по сторонам на стены, от мрачного вида которых в нем ожили все забытые страхи, сомнения и предчувствия.
   Лежавший на нарах слева от Геродота незнакомец похожий на философа помог Геродоту обрести уверенность в себе.
  -- Я смотрю, вы удивлены... наверное, думали очнуться на небе, в надежде обрести там неизвестно что... Жена, дети у вас есть?..
  -- Да, но, мне кажется, что их как будто и нет...
  -- Мне тоже все только кажется, с тех пор как я увлекся философией...
  -- И слегка повредился в уме... - сказал незнакомец, лежавший у стены. Один глаза у него был зеленый, а другой желтый. Желтый глаза слегка косил. Его звали Бес...
  
   Благодаря слухам о конце света тюрьму наводнили бродячие философы и пророки в одежде монахов, прежде безвестные. Были среди арестантов и поэты, изнеженные музой и неравнодушные к обольщениям славы. Поэзия в то злополучное время была средством против всех ужасов и бедствий. Увлеченные сознание собственной гениальности поэты были уверены, что их устами говорит божественная муза, а не удрученный напастями смертный человек...
  
   Дверь ржаво заскрипела, и в камере появился еще один незнакомец.
   Дверь захлопнулась.
  -- Кажется, кто-то пришел?.. - Бес привстал.
  -- Какой-то странный тип, похож на еврея, только рыжий и с глазами, поднятыми к небу... Эй, тебя как зовут?..
  -- Герман...
  -- Вы заблудились, молодой человек... - сказал Бес.
  -- Я не молодой человек...
  -- Тем более... дорога на небо проходит через тесные врата, такие же тесные, как и те, что ведут в жизнь... и к счастью не многие находят их... - Бес умолк, надолго задумался. - Кстати, чтобы получить вечную жизнь, надо умереть...
  -- Все желают счастливой жизни, но никто не знает, как сделать ее счастливой... - пробормотал человек похожий на философа. Он стоял у окна, глядя в высь, залитую сиянием дня. - И добираются к ней уже после смерти... карабкаются по лестнице на небо и выше, ищут там блаженство и счастье... бродят как слепые, пока эти поиски наслаждений, от которых испытываешь только усталость, не приведут к могиле... иногда они натыкаются на то, что мечтали найти, но не узнают его, как евреи в свое время не узнали бога...
   Геродот слушал философа, пока бесы не унесли его.
   Вполне возможно, что это были ангелы, и все было по-другому...
  
   Во сне Геродот был на небе и обходился там без удобств и удовольствий, но не был лишен их совершенно. Их ему доставляли сны. Уши его наполнялись музыкой, глаза величественными и царственными зрелищами.
   Но есть и на небе места противные приличию и скромности.
   Увидев нечто женственно изнеженное, Геродот потер глаза.
   Лицо у мужчины было накрашено и нарумянено, как у трупа, приготовленного к погребению. Он попытался доставила Геродоту наслаждение, но Геродот отвернулся от него со стыдом и тоскливым отвращением.
   Он лежал, прислушиваясь к лепету еврея:
  -- Она как будто спала... устав, легла на землю, землю обняв... она лежала, как лист увядший в груде прошлогодних листьев, пропахших смертью... я попытался разбудить ее... но, увы... - Закрыл лицо руками, Герман скрипнул зубами, боль превозмогая. - Я поздно явился... слишком поздно... и незваный с клеймом убийцы на лбу...
  -- Эй, послушайте...
  -- Я видел ее неясно, сквозь слезы... и только ее глаза... и теперь они чудятся мне на стенах, везде, одни глаза... они смотрят на меня и смеются... и на меня вдруг напал смех... - Герман умолк, озираясь.
  -- Что с евреем?.. - спросил Бес.
  -- Несчастный, ему бы только разрыдаться, но он не может, лишь давится словами...
  -- Я слышу ее детский голос... в детстве она пела в хоре... - заговорил Герман. - Голос у нее был как у сирены... и лился как вода... - Герман всхлипнул, осел как глина на пол и умолк.
  -- Он умер?..
  -- Нет... дышит...
  -- Жена, дети у него есть?..
  -- Была и жена... и сын... - сказал Герман. Он лежал, уткнувшись лицом в пол. - Женился я поздно, отдал себя в добровольное рабство... и жизнь моя наполнилась подозрениями и страхами...
  -- Я знал его... - заговорил Бес. - Отец его был пианистом, а мать - актрисой... жила в свое удовольствие...
  -- Но рука об руку с отчаянием, без надежды и утешения... - сказал Герман. Он говорил нервно, фразы наплывали друг на друга. - Я любил ее... и все еще люблю... люблю ту, прежнюю, юную, другую... и я жду встречу с ней в аду... она спустится туда с неба... - Герман поднял лицо к небу. Всем своим видом он показывал, что все его помышления и все его богатства на небе.
  -- Говорят, ты убил свою жену?..
  -- Все это слухи...
  -- Слухи, говоришь... - Прихрамывая, Бес подошел к еврею и припал на левую ногу, как бы в реверансе. Он был хром с рождения. - И к смерти Клариссы ты не причастен?..
  -- Нет... она сама ушла из жизни, не успев к ней привыкнуть...
  -- Говорят, отец смотрел на тебя с сомнением, действительно ли ты его сын или же зачат был многими?..
  -- Не говори так... я сын своей матери... она была прекрасна... и ничто прекрасное не заслуживает стыда и позора...
  -- Не понимаю, что он говорит и на каком языке?..
  -- Он говорит, что его мать была прекрасна...
  -- Так он был любовником своей матери?..
  -- Нет... я не преступник...
  -- Но оказался в пропасти, к которой слепой приводит слепого... или, вернее, в болоте... мы все лавируем между пропастью и болотом... колени дрожат от возбуждения и страха, но идем... некоторые даже обходятся без молитвы...
  -- Так кто же убил его жену?..
  -- Говорят, что он все подстроил...
  -- Много разных слухов и толков было об этом как будто намеренно запутанном деле...
  -- Я видел, как она качалась в петле... - заговорил Герман с пеной на губах. - Она как будто танцевала, запрокинув голову, в обнимку со смертью... - Герман привстал, обвел безумным взглядом стены камеры. - Зачем мне глаза?.. на что смотреть?.. кого любить?.. прочь, прочь отсюда... - Герман подошел к двери и стал стучать.
  -- Кларисса, его жена, повесилась... и той же ночью кто-то поджег театр...
  -- Что ты говоришь?..
  -- Да... на месте театра теперь пустырь... люди обходят это место стороной... говорят, по ночам там происходят мистерии...
  -- Я знал Клариссу... - заговорил человек, похожий на профессора. - Она была хороша собой... жила беспечно... всех околдовывала... помню, поговаривали даже о каком-то козле и полетах по воздуху... впрочем, надо было видеть ее улыбающееся лицо, когда она слушала все эти бредни, чтобы еще больше почувствовать к ней расположение...
  -- Многие живут беспечно и беспечально... - пробормотал Герман. - Живут, кто, как может... и сны нередко видят, что счастливы они... но эти сны - пустое... бог свою игру ведет и если кто подумает, что он счастлив, как тут же лишается своего счастья...
  -- Что там бормочет еврей?..
  -- Рыдает, как женщина заламывает руки, лицо к небу подняв... а теперь смеется и не может остановиться... или не хочет... лишь порой опомнится как будто и сына зовет, но, увы... страдания отцов детей не занимают...
  -- От кошмара ему уже не пробудиться... - сказал человек, похожий на поэта. - Раздавлен он несчастьем и хочет со смертью разделить постель...
  -- Скорее бы освободил он и себя и нас от этой болтовни...
  -- Теперь он грозит кому-то... не богу ли?..
  -- Эй, не убивайся ты так... не такая уж это и беда, а, может быть, и вовсе не беда...
  -- Мне кажется, он сошел с ума...
  -- Никакой он не сумасшедший... - заговорил человек, похожий на монаха. Он представлял собой живые мощи, лицо вытянутое, глаза вдавлены чуть ли не до затылка. Говорил он умирающим голосом.
  -- Что ты его ощупываешь?.. хочешь убедиться, нет ли у него ран на руках и в боку?..
  -- Нет, но...
  -- Живая и разговаривающая, она вдруг сделалась бездыханной и неподвижной... - пробормотал Герман, не совсем понимая, что говорит. - Не знаю, существует ли она или нигде ее больше нет... - Он закрыл глаза и почувствовал, как погружается во что-то влажное, мягкое, теплое.
  -- Эй, еврей... пора бы тебе очнуться... нет ее нигде... - сказал Бес.
  -- Все что от бога к богу и возвращается... - сказал монах.
  -- Если есть бог... вы как слепцы, ощупывая стену, ищете дверь... а что вы будете делать, если вам скажут, что ничего этого нет?..
  -- Если бога нет, тогда и вовсе ничего нет...
  -- И нас нет, хотя мы есть... нелепость... - Бес вскользь глянул на монаха, не выдержал и расхохотался.
   Монах отошел в тень, которая его поглотила.
  -- Кто он такой?..
  -- Монах...
  -- И все?..
  -- Все... - Геродот пожал плечами...
  
   Монаха звали Херувимом. Уже в 13 лет он делал несколько попыток уйти в монахи, но вызвал неудовольствие отца. Лишь после смерти матери, когда отношения с отцом окончательно испортились, ему удалось исполнить свое желание. Он ушел из дома и три года скитался. Где он только не был, был и в песках пустыни, и на краю света, пока не осел в монастыре на островах блаженных. Он поддерживал порядок в библиотеке. Из общения с книгами он понял, что у человека есть два источника знаний - вера и разум, и попытался логически доказать бытие Бога. Три года он напрасно изводил бумагу и чернила. Как-то ночью пришло озарение, что бытие и есть Бог.
   Он ушел из монастыря, чтобы претерпеть все то, что всячески стремился избежать в монастыре, часто из-за этого блуждая вдали от истины.
   По пути в город он заблудился и заснул, зарывшись в снег.
   Его спасла женщина.
   Она сама была больна едва ли не при смерти, но дала ему ненадолго увлечься страстью.
   Зиму монах жил с ней как с женой, а весной ушел в город.
  -- Я знаю этого монаха... - заговорил человек похожий на поэта. - Одно время он писал комедии для театра прозой и стихами, надо сказать, довольно изящные и легкомысленные... и был влюблен Клариссу... а после смерти Клариссы он стал писать трагедии, но кому нужны трагедии?..
  -- А как он здесь очутился?..
  -- Говорят, он был замешан и в убийстве Клариссы, и в поджоге...
  -- В убийстве Клариссы он не был замешан... это был несчастный случай... она запуталась в свисающих веревках и упала в оркестровую яму... сломала себе шею...
  -- Вовсе нет... ее кто-то туда столкнул...
  -- Бес ее столкнул... и он же поджег театр...
  -- Ну, конечно... бес во всем виноват...
  -- Я думаю, в поджоге виноват тот же безумец, который поджигал библиотеки...
  
   За окном уже дымилось утро.
   Геродот взглянул на незнакомца, похожего на карлика.
   "Худой, лицо вытянутое, невзрачное, руки костлявые... то ли скрипач, то ли художник..."
  -- Кто он?..
  -- Он клоун... его бог таким увидел...
  -- Увидел и обидел... - карлик изобразил на лице обиженную гримасу. - Мы все обиженные, не ведаем, что творим... одни создают копии копий, подобия, имитацию видимости, не раскрывая ее сути и подлинной красоты, чрезвычайно наглядной и восхитительно сладостной, которая пробуждает в душе тоску и желание вернуться туда, где нам не суждено было остаться... а другие, загипнотизированные даром, говорят, не совсем понимая, о чем говорят, и не могут остановиться...
  -- Это вы мне?.. - пробормотал Герман. Он только что очнулся. Слова жены все еще звучали в его ушах. Сохранился и аромат ее дыхания, и даже вкус слюны. Она позволила ему поцеловать себя.
  -- Ты стонал во сне и говорил...
  -- Меня влекли куда-то силой... - сказал Герман. - Не знаю... не помню, где я был... вокруг теснилась темнота, деревья, призраки... - Он встал и стал ходить взад и вперед по камере. - Оставьте вы монаха в покое... не он убил Клариссу... это дело многих рук... я знал их всех... Все счастья ей желали... и казни... Довольно было мне и дня, чтобы подлость их узнать... Кларисса уже давно на небе, а они все еще строят козни ей...
  -- Что еще ты знаешь?..
  -- Она была богиней...
  -- Ну да... с хмельным румянцем на щеках... - заговорил пожилой человек похожий на бухгалтера. Глаза его слегка косили, и взгляд был мутный.
  -- В вас зависть говорит... - пробормотал Герман.
  -- Не вмешивайся лучше в это дело... - сказал Бес. - Думай, как себя спасти и Вагнера остерегайся, не дразни его... срок твой на исходе...
  -- Я и не вмешиваюсь...
  -- Что делает карлик?..
  -- Ходит и разговаривает сам с собой...
  -- Ты кто?.. и откуда ты?.. - Бес с опаской прикоснулся к карлику, он казался ему призраком, и услышал смех.
  -- Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу... я умер, но не сразу... какое-то время я бродяжничал, страшась ада, кружил в уединении, таком сладостном для поэтов, вокруг могил и крестов... В преисподнюю с ее тягостными испытаниями я не попал, я сразу воспарил на третье небо и продолжил блуждания там... В толпе и давке у входа в рай я крылья потерял и, отяжелевший, упал на землю в чье-то тело... Мне не удалось попасть в лоно бога... На земле я прожил уже несколько жизней, наблюдая как рождались (либо как гибли) близкие и дальние, и делал то, что мне надлежало делать... и Бог меня любил...
  -- Бог никого не любит и не может никого любить, если это не он сам...
  -- А меня бог любил... и женщины меня любили...
  -- Они и меня не презирали...
  -- А меня презирали... - сказал пожилой человек, похожий на бухгалтера.
  -- Потому что от тебя пахнет мертвецом...
  -- Я бы давно умер, да грехи не отпускают, окружили как псы...
  -- Карлик, что же ты замолчал?.. продолжай?.. но где же он?.. - Бес привстал.
  -- Он исчез... - Геродот смахнул слезинку, наплывшую от безудержного смеха. - История осталась без финала... В конце концов, не так важно, каким должен быть финал или каким он мог бы быть, достаточно и того, что нам стало известно...
  -- А что нам стало известно?..
  -- Ничего...
  
   Карлик исчез также неожиданно, как и появился. В то время как он сидел в тюрьме, его видели на площади у театра, распевающим стихи из какой-то книги, траченной плесенью и молью. А кто-то видел его уже в другом городе.
  -- Что ты знаешь о карлике?..
  -- Он помогал мне писать, очищал перо, подсказывал нужные слова...
  -- Но куда он исчез и как?..
  -- Я видел, как он натер тело салом, вскарабкался на подоконник и исчезал... наверное полетел навестить жену еврея...
  -- Так он вернется?..
  -- Помогите, ради бога, я, кажется, вернулся... едва нашел нужное окно... - пролепетал карлик. Он задыхался, изображал человека, едва притиснувшегося в щель.
  -- Что там горит на площади у бывшего театра?..
  -- Бесы греются...
   Среди извивающихся языков пламени и клубов дыма мелькали тени бездомных бродяг. Они жгли книги, чтобы согреться.
  -- А что за книгу ты читал на площади?..
  -- Вот эта книга... прочтите сами ее... а я займусь своим завещанием... и буду ждать господ из тьмы...
  -- Что делает еврей?.. - спросил Бес. - Говорите, только не все сразу...
  -- Это справедливо, пусть один отдает команды... толпа не может править... - сказал полковник в отставке.
  -- Город опустел для него без жены... и жизнь потеряла всякий смысл... жена была для него и Лаидой Коринфской, и Фриной из Теспия, и Аспасией и другими женщинами... всеми в одном лице...
  -- Он не похож на своего отца, который, как говорят, был верен жене, как и всем своим подругам... и ни стыд, ни страх его не останавливали... кого он только не заманивал на свое ложе...
  -- Женщин грех влечет... а кто влечет мужчин?..
  -- Бес...
  -- Нашли козла отпущения... что говорит еврей?..
  -- Не разобрал я слов...
  -- Он называет своему собеседнику имена убийц жены, актрисы...
  -- Скажите ему, пусть будет осторожнее... его собеседник безумный человек... Вы только посмотрите, небо как будто кто-то поджог... или это пожар?..
  -- Луна встает... сегодня же полнолуние... праздник для безумных женщин...
  -- Мне не с кем праздновать... - заговорил человек, похожий на профессора истории. - Все мои родственники претерпели то, что суждено всем смертным, давно в земле лежат... один я... всех оплакал, жену, детей... боже, сколько всего видел и не ослеп, глаза еще глядят...
  -- Так кто же отнял жизнь у актрисы?..
  -- Не знаю... но ее убийством монах не запятнан... он себя оговорил... мой адвокат вел это дело...
  -- Расскажи, старик...
  -- Долго рассказывать...
  -- Время у нас есть... и в избытке... - Бес подошел к окну и увидел на дороге путника. Это был карлик. Осел плелся за ним, вздымая позлащенное солнцем облако пыли. Они становились все меньше, меньше... исчезли...
  
   * * *
  
  -- Я бежал, не гонимый... я стал жертвой страха... - пробормотал Герман и нелепо всхлипнул.
  -- Еврей опять с ума сходит...
  -- О чем он говорит?..
  -- Жалуется, что его ослепила страсть...
  -- Лучше мне было не родиться вовсе... - заговорил Герман после довольно продолжительного молчания. - Я был сиротой... воспитывал меня дед... отца он называл запуганным животным, а мать ветреной женщиной... говорил, что она зачала меня от ветра... ветер только дохнул на нее и она зачала... не доносив, она извергла меня из чрева и кончила жизнь безвременно... мы жили с дедом в квартале от театра в доме с колоннами и триглифом... отец с нами не жил... после смерти жены он связался с дурной женщиной, незатронутой никаким воспитанием и образованием... правда, жил он с ней недолго... она выбросила его вещи на улицу, когда перестала нуждаться в его услугах... почти год он обитал в развалинах монастыря, увитых диким виноградом... с совами... бездомный, как бог... прохожие слышали в темноте глухие стоны и пение, что-то предвещающее... смерть освободила его... отослала его душу в преисподнюю, а тело отдала на съедение псам и птицам... однажды я столкнулся с ним... вернее с его тенью... он был похож на бога, перед тем как евреи его распяли... меня он не узнал, а я узнал его по голосу... окликнул его, но напрасно... он ушел, из бога став по виду человеком... иногда я верю в это, но нередко и сомневаюсь...
   Герман умолк...
  
   Герман спал и шел вдоль берега залива, изгибающегося как серп, и очутился в обители муз, где они цвели красотой и любовь между ними витала, и желание, всех печалей забвение.
   Такое лучше видеть ночью. Мрак имеет обаяние.
   Герман остановился в нерешительности, увидев среди муз рыжеволосую женщину, извивающуюся в безумном танце и смеющуюся.
  -- Нет, не может быть... но она так похожа на Клариссу... и танцует, и смеется как она... или я вижу то, что не должен видеть... - пробормотал Герман, задыхаясь, в поту, кусая губы в кровь...
  -- Тише... послушаем еврея, что он нам еще расскажет... он мастер сочинять...
  -- Она стоит передо мной, кудри распустив... как будто рыжие змейки лижут ей щеки, шею, грудь... она уходит, походка легкая, как у птицы... уже она бежит... ветер в ногах... и я бегу за ней, одетый женщиной... такой наряд мне сон придумал... - Герман провел рукой по лицу. - Он и морщины убрал...
  -- И свел с ума... очнись... - сказал Бес.
   Герман остановился, с удивлением оглядываясь.
  -- Ужасен ее замысел... и страшен... я вижу, как она с безумной улыбкой петлю накинула и к краю оркестровой ямы подошла...
  -- Куда это еврей крадется?..
  -- Поглядим...
  -- Мне кажется, он плачет... эй, что с тобой?.. что-нибудь случилось?..
  -- Да, я плачу... а что я должен делать?.. ликовать?..
  -- Что он сказал?..
  -- Я слов не разобрал...
  -- А что говорит поэт?..
  -- Он говорит о просветляющем влиянии поэзии... и, по-видимому, гораздо больше, чем он его испытал....
  
   Дверь камеры с жутким скрипом приоткрылась. В щель протиснулся незнакомец.
  -- Кто к нам вернулся?.. ты ли это?.. - воскликнул Бес.
  -- Я, как видишь...
  -- И что с тобой случилось?..
  -- Вышел я за ворота тюрьмы, иду и думаю... куда я иду?.. где мне приюта искать?.. вокруг чужие люди... у кладбища встретился с бывшей женой, с которой счастье грезилось несчастьем... осунулась в лице, глаза потухли... защиты она искала, расплакалась, меня узнав... она всегда была слезлива... руки мои к губам прижала... говорит, и слова со стонами мешает... боже мой, столько в ней таилось мрака душевного, столько безумия... привела меня на могилу дочери... слезы меня слепым сделали... голос ее слышу, лица не вижу... все мутно и в этой мути что-то мерцает, таится... платок у нее развязался, и волосы золотом разлились по плечам... во мне желание проснулось... я овладел ею и ушел, а она осталась там лежать, могилу обнимая... и вот я здесь... Она покончила с собой, однако меня обвинили в ее смерти... нашлись свидетели...
  -- А ты не причастен?..
  -- Нет... впрочем, отчасти... я был с ней честен не реже, чем нечестен... вот и поплатился...
  -- У женщин есть чары... ну и соблазны слов, которые ловят мужчин, привязывают цепью... и от этой болезни нет лекарства... Что делает еврей?..
  -- Кажется, спит... и смеется во сне...
  -- Интересно, что он видит?.. кто его искушает во сне?..
  -- Бес...
  -- Опять бес... не бес, а сонные видения...
  
   Герман спал и улыбался. Во сне ему явилась жена, тени дыма подобная. Иногда она являлась ему во сне и давала себя ласкать. Наяву она позволяла ему только прикасаться щекой к щеке, как это принято у артистов.
  -- Надо помочь еврею проснуться... куда ты смотришь?..
  -- Там был театр, теперь пустырь, а дальше море... я смотрю, дельфины у рифов резвятся, свиваются следами...
  
   Ночь опустилась на тюрьму.
   Сморенные жарой и духотой арестанты улеглись на нары и уснули...
  
   * * *
  
   Герман привстал. Он услышал шелест, шорох, шум. Потом как будто ветром пахнуло. Он огляделся. Вокруг никого, ни бога, ни людей. Сделав несколько шагов по камере, он наткнулся на жену. Она лежала на полу почти обнаженная, скромность забыв...
  -- Что это с евреем?..
  -- С ума он сходит... говорят, он даже не спал с женой... она позволяла ему только прикасаться...
  -- Так его сын - дитя прикосновения?..
  -- Он что-то говорит... бессвязная речь... что-то об окрестностях преисподней... захлебнулся и тонет в словах и в жути...
  -- Пора уже ему опомниться... иначе спятит, как Вагнер...
  -- А что Вагнер?..
  -- Говорят, от него жена ушла... и он уже вторую неделю пьет и стреляет в ее портрет...
  -- И он считает бедой то, что вовсе не беда... кстати, подробное и вместе с тем лаконичное описание истории еврея можно найти в этой книге... там же и описание пожара и всяких странностей и чудес...
  -- Кто ее автор?..
  -- Наполеон...
  -- Кто это такой?..
  -- Ты не знаешь Наполеона?.. не знать Наполеона просто неприлично... он же гений...
  -- Человек ничего не может взять себе сам, если это не дано ему свыше... - сказал философ, созерцая потолок, как нечто свободное от порчи и безупречное.
  -- Можно я к вам присоединюсь?.. - к Геродоту, философу и Бесу придвинулся человек в круглых очках, похожий на служащего похоронного бюро.
  -- Присоединяйся... - сказал Бес.
  -- Вы, наверное, философы... мне всегда хотелось пожить с философами...
  -- Ну, да... как говорится, долог путь наставлений, но краток и убедителен путь примеров... - сказал философ.
  -- Я смотрю, вы что-то пишете... и уже много написали... что это, роман, поэма?.. - обратился человек в круглых очках к Геродоту.
  -- Нет, это не роман, и не поэма... я пишу хронику этого дома...
  -- Историю пишут победители, а хронику - сумасшедшие... - Бес хохотнул, оскалился. - Он писатель... читает одни скучные книги, чтобы сделать из них другие...
  -- Да, я писатель... пишу и происходит все... - отозвался Геродот.
  -- И преимущественно прозой...
  -- Нет, иногда и стихами, когда его вдохновляют музы, а не фурии... - Бес вскользь глянул на человека в круглых очках и зашептал на ухо Геродоту:
  -- Этот херувим в очках умеет морочить голову...
  -- Вы его знаете?.. и как он здесь очутился?..
  -- Я знаю его, может быть, даже лучше, чем он сам себя знает... эй, любезный, скажи, кто тебя подослал?.. куда же ты?.. побежал, трус, запыхавшись... Он застрелил жену и сына, рвавшегося изведать все... в том числе и запретное...
  -- Бог в нас душу вдохнул, доверив ее любви, а кто поселил в ней злобу и безумие?..
  -- А смерть, кто поселил в ней, не знающую снисхождения к мольбам?.. - Герман невольно повел плечами, как будто она уже коснулась его, чтобы приобщить к теням...
  -- Эй, вы, тише там, подняли гам... смех ваш в плач может обратиться в похоронный...
  -- Вы хотите сказать, что вы пророк?... нет, я вам не верю...
  -- Не хотите верить, не верьте, но без веры нет ни сомнений, ни мнений... куда же вы?.. и эти ушли вином отгонять печали, которые ничем не отогнать... Итак, мы остались одни и можно продолжить разговор о душе... - сказал Бес, обращаясь к философу. - Так какой нас ждет конец?..
  -- Лучше вам этого не знать... чтобы не ждало нас там, надо пользоваться тем, что есть здесь... в частности этим днем... - Философ помолчал, как бы собираясь с мыслями. - Я приобрел кое-какую мудрость, но, увы, о душе я ничего не знаю...
  -- Вы же философ...
  -- Увы, да, я философ, но я не знаю, начинается ли душа вместе с телом или входит в него потом... и откуда она?.. сходит ли с неба или возникает из земли?.. и смертна ли она или бессмертна?.. и от бога ли она, как его благословение или как проклятие?.. и где она пребывает после того, как покидает тело человека?.. и, лишившись тела, может ли она что-то чувствовать вне способности плоти к ощущению?.. А если она не может ничего чувствовать, как ее может пугать смерть?.. может ли пугать то, что освобождает нас от всякого страха?.. и нужно ли бояться того, чего мы не в силах избежать?..
  -- Вопросы, вопросы... одни вопросы... я сейчас засну от скуки... или начну смеяться... А ты, тварь ползающая... что ты думаешь о душе?.. - Бес с любопытством воззрился на человека, выползшего из тени.
  -- Причем здесь я?.. - Человек смутился и уполз в тень.
  -- Всего хорошего... - Бес приподнял шляпу. - Однако он предпочел расстаться с нами, чем со своей порочной жизнью гада... Откуда такие типы берутся и зачем?..
  -- Если что-то появляется на свет, значит, оно обрело причину своего существования... оно уже не может не быть, ибо подвластно силе, благодаря которой и существует... - сказал философ.
  -- Ничего не понял, но интересно... что делает этот сумасшедший поэт?..
  -- Читает стихи... вернее поет...
  -- Рот он разинул широко... а где еврей?..
  -- В облаках затерялся... отрастил бороду как у Иуды, ногти... людей избегает, даже в баню не ходит...
  -- Удивляюсь его терпению... чуть не сказал глупости...
   Между тем поэт читал стихи и восклицал: "Бесподобно... чудесные стихи я сочинил... ну а это... это мы поправим..." - Он был вне себя от восторга, то рыдал, слезы роняя, то смеялся как безумный и глазами водил вокруг.
  -- Что это с ним?.. он меня смущает...
  -- С ним это уже не в первый раз...
  -- Надо его спасать...
  -- Против воли поэта нельзя спасти... это все равно, что убить его...
  -- Это точно, они все сумасшедшие... если начнут читать свои стихи, зачитают до смерти...
  -- Стихи возносят их к богу... а мы для них - толпа...
  
   * * *
  
   Ночью Геродот долго не мог заснуть.
   Герман бродил по камере из угла в угол и разговаривал сам с собой, иногда вздыхал и скрипел зубами.
   Геродот прислушался.
  -- Я спал в лодке, а волны шли друг на друга стеной и сшибались, встретившись... лодка кружила в безумном танце, пока не застряла в камнях... я очнулся, огляделся... место было темное и мрачное... кругом отвесные скалы, пропасти... А день уже клонится к вечеру... ночь в горах наступает быстро, и надо было найти укрытие... - Герман остановился у окна. Вдали виднелся горный кряж с виноградниками и фруктовыми деревьями по склонам. - Какая красота, наверное, там вход в Царствие небесное и ангелы бездны стоят у входа... мне не нужны ворота, мне нужна щель, такая тесная, чтобы и собака не пролезла... протиснуться, заползти и затаиться там... - неожиданно Герман умолк и побледнел.
  -- Что с вами?.. вы побледнели... что-то увидели?.. - спросил адвокат.
  -- Это что-то ужасное...
  -- Однако любопытно, что вы увидели?.. - Адвокат встал и подошел к окну. Ему открылся вид на бухту, в которой плавали тела утопленников, мужчин и женщин. Прибой кружил их бил о камни, одетые розовой пеной. - Боже мой, все погибли... всех нашла смерть...
  -- Трупами и отмель сплошь покрыта...
  -- А часть трупов вмерзла в лед...
   Как оказалось, той морозной ночью паром обледенел, перевернулся и затонул. Криков ужаса и вопли никто не слышал...
  
   Геродот не мог заснуть, мерещилось всякое, и ветер выл по покойникам.
   Море было смутным и шумным. И небо грозило грозой.
   Геродот устал и едва двигал ноги, шел, спотыкаясь о камни. Вокруг громоздились отвесные кручи и ни следа ноги человеческой, только птице взлететь в такую высь.
   Оглядевшись, он увидел нишу в скале, а в ней дверь в пятнах ржавчины. Он приоткрыл дверь и упал, как падает мертвец. Очнулся он на ложе. С меняющимся лицом он привстал, снова и снова пытаясь вспомнить как очутился в пещере, похожей на каменную могилу, в которую он возлег мертвый и очнулся живой. Но он ли или не он, и в аду или в ином месте? Свет сочился из щели в потолке. Стены были гладкие до блеска из твердого камня красного как пламя, бросавшего отсветы и прогоняющего тьму. В глубине пещеры теснились тени. Видение, появившееся перед ним, бросило его и в жар, и в холод. Он узнал в видении себя, свое отражение в камне как в зеркале, объятое языками пламени. Там же ему увидел залив, блеснул, вспыхнул и погас. Он встал и пошел вдоль стены. Поодаль от него держались тени. Они словно бы сторонились его.
   Он вышел наружу тесным и узким путем.
   В небе цвел рассвет. Вокруг громоздились все те же кручи.
   Пережидая головокружение, он хотел прислониться к скале и полетел вниз.
   Час или два Геродот провел в воде, пока не вмерз в лед. Он был еще жив, но едва дышал и не мог двигаться.
   Бес положил руку на плечо Геродоту, который испуганно вздрогнул и проснулся.
  -- Что?.. Что такое?.. - Его все еще окружали тени жуткого вида и страшно оснащенные.
  -- Ты кричал во сне, как будто тебя разрывали на части... или топтали ногами, точно дорожную грязь... и говорил, говорил... это была прекрасная речь, только надо убрать из нее все лишнее и объяснить все запутанное... в частности, что случилось с твоей женой?..
  -- С моей женой?.. ничего... я ушел от нее... подобрал ей другого мужа вместо себя и ушел... - Геродот повернулся лицом к стене. Остаток ночи он странствовал в темноте, которая была темнее самой тьмы, и выдержал все выпавшие на его долю испытания уже без воплей ужаса.
   Всякий страх безрассуден, а страх смерти - безумен...
  
   В 27 лет Геродот влюбился в женщину, которая была не свободна. Она имела ребенка и в утробе, и на руках. Презрев стыд, он почти год был счастливо бесстыден и спасительно глуп с ней. Женщина умерла вместе с младенцем, который умер прежде, чем начал жить. Геродот понял это как знак и ушел из города. Занесло его на край света к аскетам и мистикам, которые искали одержимости святым духом, чтобы говорить невнятно. Почти год Геродот жил с ними и молчал. Он отказался от слов. Слова оскорбляли слух неблагозвучием или своим бесстыдством, либо предвещали несчастья. Геродот был убежден, что в самой природе слов заложено различие между названием вещи и ее существованием.
   "Слова только порочат истину своей словестной видимостью..." - думал Геродот. Он стремился к истине, которая становилась все недоступнее и осуждалась во все времена.
   Как-то он шел по дороге. День уже клонился к вечеру, когда его остановил незнакомец, похожий на Вечного Жида.
  -- Кто ты?.. - спросил незнакомец.
  -- Никто... - Геродот приоткрыл веки и увидел Германа.
   "Как продолжение сна... - подумал он.
  -- Судьба нас качает... одних вверх возносит, других - вниз... - заговорил Герман. Он ходил по камере неверной поступью. Его впалые глаза беспокойно блуждали. Вдруг он улыбнулся. - Теперь она крылата... она одела крылья... - пробормотал он.
   Бормотание перешло в истерический шепот.
   Шепот оборвался и снова возник.
   Герман начал говорить, тихо с остановками.
  -- Смерть пришла к ней... и ко мне она придет... ждать не долго... дней считать не надо... и я окажусь среди тех, кто жил... - Он сел на нары, потом лег. - Кажется, она уже пришла... в глазах темно... я здесь?.. или меня уже нет?.. - Он приподнялся, опираясь на локоть. - Вы меня слышите?.. нет?.. они меня не слышат... я тень среди теней, одетых в траур и бритых как палачи или евнухи... а вот и она... не в первый раз я гляжу в ее глаза как в пропасть...
  -- Что делает поэт?.. - спросил Бес.
  -- Спит с музой...
  -- А еврей?..
  -- Он смотрит на меня и говорит как с женой, но я ничего из его слов не понял... мне кажется, он помешался... он бредит... он думает, что уже умер и смерть его обнимает... он танцует с ней... Эй, опомнись... тебе призраки мерещатся, а не люди...
  -- Он уже на небе, в еврейском раю?..
  -- Нет, он не умер... ты разве не слышишь, он что-то говорит...
   Герман бормотал:
  -- И жена, и дети... все они в разлуке с жизнью... и я хоть и не в трауре, в слезах... пожалуй, сяду... ноги уже не держат... А, это ты... опять ты... что ты здесь забыла?.. или привычка завела тебя сюда?.. можешь забрать меня... до старости ты дала мне дожить... я смотрю, ты уже и утопленников одела как женихов... их жизнь купила...
  -- Что он говорит?..
  -- Такое впечатление, что он нас одел как мертвых и готовит вынос тел... ему мнится, что все мы трупы и должны в земле лежать... и если еще видим солнце, то обязаны этим ему...
  -- Не ясно... с кем он говорит?..
  -- Со смертью...
  -- И что он просит у нее?..
  -- Он просит у смерти смерти...
  -- Старики все просят смерти, но стоит ей приблизиться, бегут от нее... из тех, кто жил, никто не хочет умирать... смерть нужна лишь мертвецам...
  -- Смотри, смотри... он встал и, кажется, идет за гробом, понурившись... а теперь танцует, двигает ногами как марионетка... и не он ведет, а его ведут... похоже, что он танцует со смертью, обвив ее руками...
  -- Такого я еще не видел... он и танцует, и поет...
  -- Странная песня, похожа скорее на вой... а теперь на лай...
  -- Плачем мертвых не вернешь... мрак могильный им ближе и верней... ему они доверяют, а не свету... - Герман придвинулся к Геродоту. - Позволь мне приблизиться к тебе, прикоснуться... ты так похожа на мою жену... и лицом и телом... свет ее уже не видит, только тьма... хотя, как знать... иногда я сомневаюсь... мне страшно туда идти... ободри меня... и я не вижу двери в эту тьму...
  -- Совсем замутился ум у еврея... он ощупывает тебя как женщину...
  -- Ночью он поранил себя... и раны все вновь открылись...
  -- Не бойся старик, людям смерть полезна... она лучшая из жен, хотя ведет не к солнцу, а к адской ночи...
  -- Кажется, еврей затих... сдался перед очевидностью... нет, что-то говорит...
  -- Что он говорит?..
  -- Говорит, что ощущает себя одиноким, непонятым... и не знает, какому богу молиться...
  -- А когда-то музы, все девять, были к нему не совсем равнодушны... старик, ты жив или смерть тебя осилила?.. молчит, но глаза блестят, что-то видят...
  -- Тот свет...
  -- Я жив, опять ушел от смерти... захотелось мне еще на солнце поглядеть, на облака... лилии вокруг, ирисы, фиалки благоухают... нарциссы сотню цветочных головок поднимают к небу... вот и жена явилась.... я звал ее и она сошла ко мне с неба... на ней платье пепельного цвета, лицо как у скорбящей... с ней и дети, не успевшие привыкнуть к жизни... она охраняет их крылом, хотя, пожалуй, и сама нуждается в защите...
  -- Как он попал сюда?..
  -- По недоразумению... пристрастился к бредням мистиков, стал предсказывать конец света, о котором все говорят...
  -- Ну, чтоб это знать, пророком быть не надо...
  -- Пусть так, но все же, может быть, и надо быть пророком, чтобы предсказать, что будет с нами, здесь сидящими...
  -- Будем сидеть...
  -- И воспевать прошлое...
  -- Ну да... не смертью же восхищаться, как еврей?.. ее изяществом, тонкостью, очарованием...
  -- И загадочностью ее спасительных идей...
  -- Так еврей помешался на мистике?.. а по виду он человек серьезный, не похож на пифию на треножнике...
  -- Он копия своего отца...
  -- Вовсе нет... он не похож на отца... его отец увлекался женщинами и игрой на бирже...
  -- Однако иногда и он что-то писал, но слишком беспорядочно, чтобы его писания могли представлять интерес...
  -- Вы знали его отца?.. сколько же вам лет...
  -- Я как Вечный Жид... - Бес рассмеялся...
  
   Около полуночи обитателей камеры потряс грохот.
   Содрогнулось все здание тюрьмы, все семь этажей.
   Небо развезлось.
   Смятение охватило арестантов.
   И не было дня, но все - сплошная ночь.
   Лишь к вечеру следующего дня буря ушла.
   Снег одел землю словно невесту.
  -- Посмотрите, что с евреем?.. мне, кажется, он умер, лежит, пол обнимает...
  -- И не один...
  -- А с этим что?..
  -- Такое впечатление, что он спит у матери на руках, к груди прижавшись... и улыбается во сне... лицо все светится...
  -- Лицо ему прикройте... похоже, что и к нему смерть во мраке подкралась...
  -- Вы знали его?..
  -- Я знал его брата...
  -- И что с ним?.. он жив?..
  -- Если судить по слухам, он где-то странствует... он везде и он нигде, бездомный как бог...
  -- Боится или стыдится вернуться в город...
  -- И боится и стыдится
  -- Чего же он боится и стыдится?..
  -- Своих жен... их у него семь... и отпрысков целый народ...
   В камере воцарилась тишина, но ненадолго.
   Вопль потряс всех.
  -- Что опять случилось?.. - Бес привстал и взглянул на Геродота. Он был похож на человека, разбуженного посреди сна, озирался и едва понимал, где он и что с ним.
  -- О, ужас...
  -- Что тебя так напугало?..
  -- Лужа крови... и в ней... боже, он же еще совсем ребенок... мальчик покончил с собой... сам себя зарезал, вены вскрыл... и умер...
  -- Ты лучше под ноги смотри... топчешься в крови...
  -- В жизни есть надежда, а в смерти что?..
  -- У всех нас одна и та же участь... люди появляются и исчезают подобно дыму, уверовав только в то, на что они наткнулись, метаясь, туда и сюда...
  -- Странный он был... он казался гостем здесь...
  -- Зовите надзирателя... пусть уносят трупы... однако ночь еще, пожалуй, я прилягу... - Бес лег. - Что же ты стоишь?..
  -- Я не могу показаться ему на глаза... мне стыдно... я краснею...
  -- Немного поздно ты вздумал краснеть...
  -- Чего он стыдится?..
  -- Они же любовники... все знают, что он... ну, ты понимаешь... он и говорит с ужимками, обычными у подобных типов... к тому же он красит и завивает волосы...
  -- Кажется, еврей пошевелился... он не умер, он жив еще...
  -- И что он делает?..
  -- Чему-то радуется и от восторга бредит...
   Герман встал и пошел нетвердой походкой, ища во мраке взгляд жены.
   У окна он остановился.
   Что-то лепетала листва и смеялась негромко.
   Пейзаж оставлял впечатление какого-то празднества. Почти осязаемые и неуловимые тени вычерчивали узоры, исполненные нежности и величия.
   Нечто возникало из ничего, если только не лгали отражения.
   Там, где другие еще ничего не различали, он видел город, шпили, башни. Это можно было назвать безумием, ослеплением или озарением, минутой ясности, а может быть затмения.
  -- Не слышал я твоих жалоб, одинокую я бросил тебя... - пробормотал Герман, влажной рукой вытирая слезы. Речь его была медлительна и он был несвободен в движениях и крайне застенчив. - Сон мой к жизни тебя возвратил, вырвал у смерти, а пробуждение радость отняло и все то, что ты нежным чувством своим питала во сне... помню, как ты щипала меня, поцелуи срывая в неистовстве страсти... увы, лежишь ты далеко от меня... рядом, вокруг чужие могилы...
   Герман умолк, глянув на арестантов, многие из которых спали и не знали, кто они есть, и живут ли они или уже мертвы.
  -- Столько из-за нее он претерпел обид... - сказал Бес. - В двух словах обо всем не расскажешь, чтобы было понятно... собой она была не дурна... и не без лоска, но потаскушка... жила посреди беспутных, держала их в объятиях несколько сразу... и никого не любила... что делает поэт?..
  -- Стоит у окна и смотрит на свое отражение... любуется собой...
  -- У каждого своя слабость... а ты все пишешь?..
  -- Пишу...
  -- А поэт что-нибудь пишет?..
  -- Иногда пишет стихи в несколько строк...
  -- Изощряется...
  -- Говорят, он во власти темной страсти рассудок свой потерял... оставил себя без мужских примет...
  -- Он пол свой изменил из-за жены... бежал от нее к матери... она его крапивой лечила...
  
   * * *
  
   Разнообразные события вносили тревогу в души живущих за стенами тюрьмы, то изменчивые милости природы, то любовные дела, то смерть, то другие тяготы и бедствия, извлекающие из груди арестантов вздохи...
  
   День ушел. Пришла ночь.
   Ночь была ветреная.
   Ветер качал деревья. Тени смешивались, образуя тела, свивались, словно в танце, и снова делились на ветви и листья.
   "Они похожи на падших ангелом, ушедших вниз головой в землю..." - подумал Геродот. Он стоял у окна, потом сел, лег, привстав на локте, огляделся.
   Философ спал. Он сохранял угрюмый вид даже во сне.
   Герман молился, обняв угол стены, чтобы вернуть себе улыбку бога.
  -- Боже, ты далеко... только из страха я жалобы таю, не знаю, может быть, мои несчастья это дар твой, чтобы спасти меня от худшего?.. ты мне послал это ночное видение для глаз и ложа, а утром с тенями ее смешал... или это сделал ветер, соперницу свою с ложа прогнав... нескромный, любовь таить он не умеет... и не прощает увлечений, измен... Что я оставлю сыну?.. бесславие... увы, увы... я гибну... кто спасет меня от бед?.. или бог уже не бог... смерть моя - это несчастье, а жизнь - позор... из жалких, я самый жалкий... хотя я мог занять место достойное меня, но не было желания и дерзости... Боже, я лишь тень бессильная среди теней... ты мне только голос оставил и безумные мысли...
   Герман вышел из тени с расцарапанным лицом и шеей. Волосы его были в беспорядке. Запястье перетягивала повязка с пятнами крови.
  -- Что случилось с евреем?.. - спросил Бес.
  -- Повеситься хотел... я из петли его вынул, так он за нож схватился... монах, помолись за него, если можешь, отговори, меня он слушать не желает... говорит, что проклятие на нем...
  -- Что же в петлю его привело?..
  -- Наверное, прошлые грехи...
  -- Успокойся ты, зачем себя так мучить... несчастьем счастье не обретешь...
  -- Мне кажется, он тебя боится...
  -- Он всего боится... даже своей тени...
  -- Стены поют... вы слышите?.. они поют голосом моей жены, с ума меня сводят... - лепетал Герман. - Вселяют в сердце ужас... или это ветер блудливый?.. - Герман сел на нары худой, бледный, остриженный.
  -- Что делает еврей?..
  -- Сидит и смотрит... смерти ждет...
  -- Да, я жду ее...
  -- Ты думаешь, она придет и сядет рядом?..
  -- Мне холодно... - еврей зябко повел плечами и придвинулся к солнечному пятну на нарах. - И солнце меня уже не греет... я проклят, проклят... - произнес он рыдающим голосом...
  -- Не сходи с ума...
  -- Он похож на блаженного, а не на убийцу... не верю я, что он убийца...
  -- Кларисса была ему неверной женой...
  -- И как он покончил с неверной женой?.. зарезал?.. или побил ее камнями?..
  -- В петле удавил...
  -- Ну, не знаю... не нам его судить...
  -- Он не убийца, он жертва... - заговорил Геродот. Он как будто спал и очнулся. - Лучше пропущу подробности... понятным это дело не многие найдут...
  -- Иногда она является мне... - бормотал Герман. - Я ее не вижу, слышу только шелест, шорох... и он все дальше, дальше... она уходит... ушла...
   Герман умолк.
  -- Подойди к нему, глянь, не умер ли он?..
  -- Нет, дышит, правда, прерывисто... как будто спит и видит беспокойный сон...
   Герман вдруг пристал. Глаза его тревожно блуждали.
  -- Где я?.. - Он провел рукой по лицу, по волосам. - Или я сплю?.. зачем я здесь?..
  -- Эй...
  -- Не трогай его, пусть отдышится...
  -- Я ее то вижу, то не вижу... но не всю, только лицо и руки... вот опять... жестами она беседует со мной... я ей сочувствую, вину свою она понять не может... и не может выговорить имя убийцы... смотрит на меня, как будто убийца за моей спиной стоит и угрозы шепчет... - Обнаруживая замешательство и волнение, Герман оглянулся и увидел за спиной незнакомца с назорейской бородкой, который стоял, прижав палец к губам.
   В камере потемнело, как будто среди бела дня на город опустилась ночь.
   Пристально вглядываясь в темноту, Герман сделал несколько шагов, сначала неуверенных, потом быстрых.
  -- Это ты?.. ты?..
  -- Несчастный безумец... - сказал человек с назорейской бородкой, отступая в тень.
  -- Отвратительное зрелище... - пробормотал поэт и отодвинулся.
  -- Ты думаешь, безумие заразно?.. - спросил его Бес.
   Поэт колебался. Он не знал, что сказать Бесу.
  -- Такое впечатление, что ты пал с высоты на землю... ты тоже жертва?..
  -- Нет... не знаю... наверное, как все... меня оговорили... - пробормотал поэт с выражением испуга. - И то, что было моим сном, кошмаром, вдруг стало явью...
  -- Ответ твой уклончив...
  -- Да, но... - поэт помолчал и вдруг заговорил о какой-то странной книге, не забывая принужденно улыбаться, и сам себя запутал, умолк.
  -- Так ты ее смертью соблазнил или она тебя?.. кто был жертвой?.. или она сама себя в петлю сунула?..
  -- Пусть будет так, как вы сказали...
  -- Разве я сказал, чью шею петля обвила?..
  -- Вы это сказали... - Бледный, растерянный поэт отступил в тень и исчез.
  -- И этот исчез... ушел смерти ждать... все мы не жизни, а смерти ждем... всем она в глаза глядит... или в затылок... а ты все пишешь и строишь планы, на что-то надеешься?..
  -- Как все, только, где она, надежда?.. - сказал Геродот. - Прошлой ночью мне страшный сон приснился... привиделось мне, что летит по небу медведь, сотрясая рыком все вокруг, а ему навстречу с запада летит дракон, дышащий пламенем... и вот они бросаются друг на друга... начинается война... земля вся в трещинах, из которых тянутся языки адского пламени... один из языков лизнул меня и я проснулся, глаза по шире раскрыл, но ничего кроме ясной ночи и звездного неба не увидел...
  -- Ты мог бы яснее рассказать его историю... руками он задушил жену или как?..
  -- Человек он легкомысленный и торопливый и сам стал жертвой...
  -- Я знал его жену... она была иностранка... немка с глазами итальянки...
  -- Ну да... разумная и привлекательная женщина... своих детей у них не было, а приемные дети умирали...
  -- И это все?..
  -- Все... он писатель и слова только бумаге доверяет... весь в отца... его отец писал романы... скрытен был не в меру... любил запутывать интригу...
  -- Говорят, что эта немка с глазами итальянки преподавала музыку дочери Вагнера, которая бесследно исчезла...
  -- Что за бред?..
  -- Так говорят...
  -- Наверное, он же сам и распускает эти слухи...
  -- Ну да, чтобы снять с себя подозрения...
  -- С кого снять подозрения, с немки с глазами итальянки или с самого себя?..
  -- И с немки и с себя... она у них была одна на двоих...
  -- То есть, ты хочешь сказать, что она и Вагнер, ее отец...
   Возникла пауза и вдруг заговорил Герман:
  -- Вагнер убил ее... видение сонное его прогнало от трупа немки... и нож он выронил... смерть уже держала ее в своих объятиях... этим ножом она вскрыла себе вены на запястьях... и видела она уже не божий свет, а вечную тьму... могилу мира...
  -- Кто это бормочет?..
  -- Еврей рисует сцену убийства, машет руками... и смешно, и жутко на него глядеть...
  -- Он, наверное, шутит?.. или он не в своем уме?.. и рассказ его какой-то беспорядочный, непоследовательный...
  -- Он изображает ясновидящего...
  -- Я все видел и пытаюсь описать это зрелище в немногих словах... оно не пугающее, а скорее отталкивающее...
  -- Что он говорит?..
  -- Он воображает, что охвачен вдохновением... сидит как пифия на треножнике и неистовствует в священном безумии...
  -- Пафос здесь вовсе неуместен...
  -- Он явно не здоров... выглядит как бесноватый с глазами пса...
  -- Все эти его плачи, жалобы ничего не стоят... и достойны презрения, а не удивления... в данном случае красноречивее любых речей было бы молчание...
  -- В мыслях он уже умер и видит ад, его мрачные и ужасные бездны, от вида которых все трепещут, и даже бога они пугают, приводят в смятение...
  -- Какой-то несчастный у тебя бог... почти как еврей...
  -- Однако у несчастных людей все же есть смерть, убежище от всех несчастий...
  
   Длилась ночь.
   Геродот созерцал картины на стенах, столь закопченных, что на них почти ничего нельзя было разглядеть. Днем они были пустые, а ночью наполнялись движением.
   Герман читал какую-то книгу, траченную молью и сыростью.
   Пауки плели свою паутину.
   Все остальные спали, и никто не знал, сколько спящих проснется в эту ночь на небесах.
   Вдруг сверкнула молния.
   В этой вспышке Геродоту было сонное видение. Ему показалось, что книга в руках Германа вспыхнула, осветив его жуткое лицо и руки, пытающиеся освободить шею от петли. Язык уже вывалился у него изо рта и начал чернеть.
   Но это было не сонное видение, а явь...
  
  -- Зачем ты спас еврея?.. - спросил Бес и зевнул от скуки. - Если уж суждено ему быть повешенным, пусть он сам себя повесит... что он делает?
  -- Бредит... о чем-то говорит с невестой...
  -- Он женится?..
  -- И, между прочим, уже в седьмой раз... - сказал философ и улыбнулся. Иногда он позволял себе сдержанную улыбку.
  -- Будем же петь и веселиться...
  -- Или проливать слезы... - Философ подошел к окну. Он стоял и смотрел, как ветер трепал деревья и заметал следы ворон на песке.
  -- Иногда мне его жалко... - заговорил Бес. - Все это так ужасно и неестественно... и эти повторы, отступления, в которых он полностью погружается в бред...
  -- Смотрите, волосы у него уже не волосы, а змеи, которые лижут ему лицо, шею, плечи...
  -- Для меня все это правдоподобно, хотя и странно... - сказал Геродот и склонился над рукописью...
  
   Герман говорил и говорил. Поток слов лился, едва не обгоняя самого оратора.
  -- Эй, о чем ты говоришь?.. переведи...
   Герман умолк, как будто наткнулся на препятствие, и снова заговорил, но уже иначе. Он начал с одного, затем перескочил на другое, вставил в середину истории нечто уже совершенно бессвязное, вновь вернулся к началу. Взгляд его блуждал. Лицо меняло выражение в зависимости от порядка слов.
   Речь Германа увлекала за собой всех заключенных в самые дебри бреда.
   Слова повисали в воздухе и висели облаками.
   Откуда-то извне появлялись новые слова в непривычном порядке.
   Поток слов подхватывал и нес слушателей от одной пропасти к другой.
   К словам примешивались восклицания, жесты, как в трагедии.
   Вместо мужчин-арестантов еврея уже окружала толпа женщин, оглушая звоном своих запястий, ожерелий, сережек.
  -- Нет, нет... я не могу помочь всем вам... - бормотал Герман. - Чтобы вам не погубить себя, отправляйтесь куда-нибудь... не знаю куда... в другой город... к другому народу... здесь вам не найти ни спасения, ни сочувствия, здесь собрались одни женоненавистники и убийцы...
  -- Я не убивал жену...
  -- И я...
  -- У вас все еще впереди...
  -- Я тоже никого не убивал, хотя расположен был кого-нибудь убить, когда меня судили... - заговорил человек внешне совершенно заурядный и отчасти глуповатый, но не более всех остальных, обычный персонаж трагедии, ее причин и следствий. Он жил, прячась за свою робость, скрывался за неспособностью влиять на события, подчиняясь очевидному. Он казался мягким и слабым и всегда спокойным, и никто не хотел ему навредить. И этого человека обвинили в изнасиловании и убийстве собственной дочери, хотя, на самом деле, он вытащил это плоскогрудое существо с острыми локотками из петли и пытался вдохнуть в нее жизнь, но на сцене появился случайный свидетель, его жена, и, затеплившийся было огонек жизни, угас. На суде он не смог наделить сцену оживления дочери логикой, какой она не обладала в глазах судьи. Судьей была женщина.
  -- О чем он говорит?.. - спросил Бес.
  -- Он говорит, что он не убийца, а жертва заговора и обстоятельств...
  -- Ну да... он человек с воображением... я тоже пытался создать свой собственный мир, в котором преобладала бы красота, а не ужас случайности, но, увы... Спроси, как его зовут?.. и пусть он расскажет, как все было...
  -- Что вы хотите услышать?.. я усталый и несчастный человек... когда я вошел в комнату дочери, где она умирала, первое, что бросилось мне в глаза, было ее желтое платье и игра складок на нем, беспокойная, напряженная, даже, пожалуй, хаотичная... мне показалось что оно висит на вешалке... и вдруг все замерло... я отступил, растерявшись...
  -- Я бы тоже отступил... - заговорил Герман. - В своей слепоте и безрассудстве она покончила с собой, удавилась... и я не смог ее спасти... однажды я спас ее от огня, потом от воды... ее преследовали несчастья, как и меня... выбравшись из одной беды, я непременно попадал в другую...
   После минутной паузы заговорил философ.
  -- В воображении мы все свободны... и живем так, как если бы мы были бессмертны... Воображение заменяет нам жизнь и возбуждает в нас ощущение реальности, для описания которой у нас нет слов... Оно убеждает нас в том, что мы счастливы... и мы верим этому, даже если это ощущение настолько смутно, что не может быть образом, и присутствует невидимо...
  -- Слушая вас, я думаю, не обратил ли бог мудрость мира сего в безумие?.. и можно ли безумием проповеди спасти верующих, даже если мы проповедуем словами распятого бога?.. не безумие ли это?.. - Герман умолк.
  -- Что с ним?..
  -- Он побледнел... притих... наверное, что-то увидел...
  -- Уж не увидел ли он свою жену... или мою, тайно покинувшую ад... - Бес хохотнул.
  -- Так ты жену ждешь?.. уже который день не спишь, постель нетронута...
  -- Она явилась три дня назад... и не одна, а все три... но любил я одну... я все еще перебираю в уме весь тот вздор, который она мне наговорила, прежде чем мы расстались...
  -- И что такого она тебе наговорила?..
  -- Она сказала мне, что этой ночью я умру...
  -- А ты собрался жить вечно?..
  -- А моя жена просила вернуть долги, из-за которых я здесь... и за квартиру заплатить...
  -- Ты не спросил у нее, что делается в городе, и вообще, на том свете?..
  -- В городе все прекрасно... и с каждым днем будет все лучше...
  -- Возденем же руки к небу...
  -- Я смотрю, вы продолжаете нести вздор о том, чего нет, и никогда не будет...
  -- Если было начало, значит, неминуем и конец...
  -- Мне продолжать или вы предпочли бы, чтобы я замолчал?..
  -- Продолжайте...
  -- Могу поведать о том, как я попал по милости моей жены в ад...
  -- Поведай...
  -- Я долго не мог забыться, перед глазами то возникали картины похорон жены... она умерла, канула в вечную ночь, но не по моей вине... то сцены из прошлого, которые воображение сочиняло и тут же разыгрывало, дразня и мучая близостью Веры, так звали мою кузину, из-за которой я здесь... при этом я заметил в ее манерах странную принужденность, как будто она никак не могла себя уверить, что перед ней стою я, а не кто-то иной... впрочем, я уже лежал, уставившись в потолок, как в черную дыру, когда темные обликом тенеподобные существа охватили меня и увлекли в этот кошмар... Самое любопытное в этой истории то, что она действительно случилась и это наводит меня на грустные мысли... Однако я продолжу... помню, я пытался сопротивляться, но все напрасно... я оказался перед судьей в мантии, который с холодным спокойствием и серьезностью определил мне мое место и участь... Да, был суд, который обошелся без свидетелей и даже без обвинителя... мне дали проводника, с которым я перешел пустыню и достиг железных ворот, ужасающих своим видом и засовами... Я был встревожен и смущен, увидев перед воротами пса, но все обошлось... пес приветливо зарычал и даже завилял хвостом... Мрачного вида привратник молча открыл ворота, и я вошел в царство мертвых... С любопытством я оглядывал место, в котором мне суждено было вести неведомое существование... Вздорная, нелепая, даже смешная мысль остановила меня... я стоял и размышлял о странной тьме, казавшейся светом, в которой постепенно обрисовался знакомый до боли дом... Его построил мой дед со стороны отца... Он был писателем и пользовался известностью... Дверь была открыта, и я нерешительно вошел в комнату... У окна, выходившего в сад, стояла незнакомка... Все в ней казалось мне странным, каким-то изменчивым, неуловимым... Сквозняк захлопнул дверь и я очнулся... Белые асфодели и мальвы все еще цвели перед глазами... и я решил вернуться туда, где был, но оказался среди покойников, которые, покатываясь со смеху, читали какую-то странную книгу без начала и конца... Автор этой книги, по всей видимости, еврей, заговорил со мной... Он заметно картавил и заикался из-за кривой губы... Состроив гримасу, он спросил кто я, потом он стал жаловаться, мол, здесь так сыро... он никак не мог согреться... его мучили то судороги, то головокружения, то лихорадка... и делать ему было нечего, так как он был беден и ничем не знаменит... В ад надо сходить покрытым славой и провожаемый толпой поклонников... - Бес криво улыбнулся. - А вы, как я понимаю, тоже поэт... и, как и я, случайно оказались здесь... - обратился Бес к человеку, похожему на поэта...
  
   История человека похожего на поэта бюро не вошла в хронику Геродота...
  
   В камере воцарилась тишина, которую нарушил человек с бородкой. Он не был убийцей. Он случайно оказался на месте преступления. Он стоял и смотрел на труп молодой женщины и не мог отвести глаз. Она улыбалась как будто в предчувствии наслаждения. Улыбка придала ей приятную внешность, и он не смог устоять.
   Покойница усладила его предсмертным благоуханием... и окровавила... она была невинна...
  
   Выслушав эту историю, Бес спросил:
  -- Что скажешь, философ?..
  -- Мне нечего сказать...
  -- И это самое существенное из всего, что ты успел сказать за все время своего философствования... все вы виляете хвостом перед властью и богом... этот извращенец изнасиловал труп и тебе нечего сказать?.. - Бес обернулся к человеку, выдававшему себя за насильника. - У тебя еще есть время покаяться, молись, вопи и вой... это будет изящное убийство, другого исхода я не вижу... ты сам себя удавишь...
  -- Он все это выдумал... - сказал Геродот. - Я знал эту женщину... она жива... и его я знаю, он служил в похоронном бюро... служба поставляла ему истории, которые он отсылал в журнал, где приобрел репутацию искушенного теоретика убийств... вдохновение ничто иное, как дар божий и нельзя его судить за это... это так очевидно, что мне больше нечего прибавить... он не преступник...
  -- Тогда его место не здесь, а в желтом доме в наряде с бубенчиками и в колпаке шута... да перестань ты выть... - сказал Бес, обращаясь к человеку, выдававшему себя за насильника. - Представление откладывается, но я не советую тебе успокаиваться, соберись с мыслями и покайся... кстати, философ, где этот иной мир?... и что такое пространство, время?..
  -- Это формы чувственного созерцания... в мире духовном их нет...
  -- Кроме винного духа я не знаю никаких других духов... - сказал господин, осужденный за мздоимство, особа со всех сторон впечатляющая. Он причислял себя к полезным гражданам государства и высоко мнил о себе.
  -- Однако я продолжу свой рассказ... - Бес потер лоб, вспоминая, на чем он остановился. - Прежде чем попасть в ад автор этой странной книги без начала и конца по воле жены жил в желтом доме, в котором ему предоставили право быть счастливым по-своему... ему позволили жить в развалинах больничной церкви, от которой уцелела только башня колокольни... Он жил там с совами и с рыжей сукой, заронившей луч света в его помраченный рассудок... Он разговаривал с ней, иногда пел... Сука подпевала ему, протяжно завывая... Бог дал и собакам душу... и способность видеть сны и петь псалмы... Автора он кроме того наделил способностью писать... В башне он написал эту странную книгу... Одни говорили, что ему бес ее нашептал... другие читали ее и восторгались, некоторые даже сходили с ума, чтобы проникнуться ее темным смыслом... Один из читателей, прежде чем покончить с собой, пытался сжечь книгу... так она лишилась начала и конца и стала похожа на вечность... а автор приобрел известность, но был до срока похищен из жизни... Когда мы вполне насладились разговором, автор спросил меня, не забыл ли я дорогу назад, я сказал, что не забыл, и мы пошли... Час или два мы шли по сумеречному лесу то к закату, то к Полярной звезде, потом по мрачной темной местности, наблюдая за тем, что происходило вокруг... иногда мы замечали прохожих... Обогнув какие-то развалины, мы оказались на Елисейских полях... Ничего пышного или яркого там не было... служители были одеты просто и даже небрежно, зато отличались приятность манер и другими качествами... глаза их сияли, а лица были светлы и спокойны... на всех покойниках были ризы шафранового цвета... В портике входа нам дали проводника... он повел нас по дороге на небо, совершенно ровной... нигде не было ни камня, ни кустарника... и все на нашем пути устраивалось как нельзя лучше... Вскоре мы очутились в небесном чертоге и, несмотря на наше жалкое обличье, нам даже удалось повидаться с богом... Эту сцену я пропущу... После визита к богу автор странной книги исчез, а я оказался на площади в толпе женщин... Со всех сторон на площадь стекался женский народ, не только небесный, но всяческий... вытянутое тело толпы напоминало многоножку... Это было любопытное зрелище, доставившее мне удовольствие... я стоял и прислушивался к странному многоголосию звуков, слов... женщины молились и пели песнопения... возникало впечатление, что это не просто слова, звуки, но само воплотившееся созерцание рождения бога... Вместе с толпой я испытывал боль и муку, подобную той, которая сопровождает всякое рождение... Все это происходило в полной темноте, ни свечей, ни факелов, пока на небо не взошла розовоперстая заря в сопровождении муз и кудрявых харит... Ветер закручивал им кудри как цветку гиацинту... и наполнял мою душу блаженством и ликованием... Я закрыл глаза... Когда я открыл глаза, я оказался лицом к лицу с молодой женщиной... ветер играл прядями ее волос точно золотыми змейками... Это была она, та рыжая бестия, из-за которой я оказался здесь... Сколько игры и сладкой возможности любить она таила... Она не была красавицей, но мнила себя таковой из гордости... и посмотри на меня... губы обветрены, глаза как у пса...
  -- Бес, я не твоя жена... - пробормотал Геродот, отстраняясь... - Ты сумасшедший...
  -- Ну и что... всякий человек, чья жизнь достаточно интересна, неизбежно попадает в разряд душевнобольных...
  -- Что ты хочешь сказать, что ты гений?..
  -- Нет, я не гений, я копия своей матери со всеми ее привычками и маниями, которым трудно приписать божественное происхождение... Дерево узнают по плодам, а не по корням... Вы хотите услышать продолжение истории?..
  -- Да...
  -- Так вот, я снова оказался в доме деда и пробыл там три дня... дед выслушал мою историю с сочувственным вниманием и вписал ее в свою книгу... Ночью я не мог заснуть... вокруг храпели и пускали ветры покойники... собрались все родственники деда... они спали и даже не подозревали, что давно умерли... доносились и иные звуки: лаяли собаки, что-то пророчили вороны... На исходе третьей ночи я очнулся, когда служители попытались насильно отторгнуть мою душу от тела и причислить меня к сонму мертвых...
  -- Бес, хватит нести вздор... все это пустые бредни...
  -- Возможно, что и наш мир только бред сумасшедшего, до которого никакому богу нет дела...
  -- Красиво, но не слишком убедительно... что же ты замолчал?..
  -- Кажется, я очнулся... темень какая... Геродот, ты здесь?..
  -- А где я должен быть?..
  -- Ну, не знаю... может быть, ты уже дошел до третьего неба и удостоился ангельского лика и чина...
  -- Я уже вернулся, но не помню, что заключало в себе третье небо, и шествие к нему...
  -- А что с вами случилось?..
  -- Я умер... искал честь, а нашел смерть... Я шел по улице, когда услышал крик в низине и увидел меж двух мерзавцев девушку... она обливалась слезами... и если бы только слезами... по всей видимости, она была невинна и истекала кровью... бесы в людском обличье насиловали ее, таскали за волосы, хотели смять еще не нерасцветшую жизнь... Довольно было мне и моей беды, но я вмешался... Помню смутно, что было потом... Меня нашли в луже крови среди трупов... Девушки среди трупов не было... В газетах писали, что я чудовище, полное мерзких пороков и злобы и требовали казни... Надобны были глаза как у бога, чтобы увидеть мою невиновность... Мне кажется, я видел эту девушку в больничной палате... на ней было черное платье в узорах горчичного цвета... щеки горели стыдом...
  -- И что было дальше?..
  -- До казни дело не дошло... я умер и очнулся в саду... вокруг лавры, пальмы, мирты, померанцы сплетались ветвями... Они затрепетали, потревоженные из ленивого сна... мнилось мне, что это рай...
  -- Я думаю, что все наши видения от лукавого... все, что против нас, он берет у нас же самих и смеется над нами... - сказал человек, обладающий мудростью, приспособленной для всякого времени, места и обстоятельств.
  -- Вы ищете бога, которого никто никогда не видел... и не увидит... - Философ встал и подошел к окну.
  -- А как же Моисей, Авраам или Илия?..
  -- Моисей, взойдя на гору, видел не бога, а место, где бог стоял... Авраам, который оправдывался верой и принес необычную жертву, бога видел не как бога, но как человека... и Илии было знамение о присутствия бога... небольшая прохлада, как вздох... и всем другим явление бога свершалось через соразмерные им видения и изъяснения...
  -- Все наши сокровища не на небе, а на земле... - заговорил человек, которого отличали изысканные манеры. Его звали Казанова.
  -- Говори яснее...
  -- Я имею в виду женщин...
  -- Насмотрелись мы на эти сокровища... - сказал адвокат.
  -- Вы не с того конца к ним подходили...
  -- Что ты имеешь в виду?.. - спросил Бес...
  
   В тюрьме Казанова оказался случайно.
   Однажды, преследуя незнакомку, он попал в очень щекотливое положение, оказавшись наедине с трупом вместо живой и очаровательной женщины. Он перепутал комнаты. Ему предъявили обвинение в убийстве. Нашлись свидетели. Возвышенная по содержанию и форме речь адвоката не позволила ему спасти своего клиента, да и судья оказался женщиной, и по всей видимости старой девой. По левую руку от нее разверзался ад, поглощающий грешников, а по правую руку громоздилась лестница на небо, по которой карабкались праведники. Казанова так и не смог ответить на главный вопрос обвинения, что он делал в темноте наедине с трупом женщины, хотя он и говорил голосом сирены (так ему казалось). Он получил срок и оказался в доме, обитатели которого руководствовались страхом или надеждой, соответственно склонностям и особенностям своего ума. Отсидев свой срок, он женился, купил дом и создал сад, не запрещая пользоваться им ни воробьям, ни ворам. И его жена была доступна каждому, кто бы ее не пожелал, и не насильно или тайно, а подобно тому, как театр открыт для всех зрителей. В один из дней ненастной осени она исчезла. Имея судимость, Казанова попал под подозрение. И мотив у него был. Виновным себя он не признал. Он был уверен, что жена проявила характер и покончила с собой, смогла преодолеть страх смерти и трусливую привязанность к этой жизни. Судила Казанову та же женщина, по вине которой он уже отбывал срок. Она узнала его, сказала: "Рада была бы вам оказать услугу, но какую, кроме слов утешения..." - Иногда она являлась Казанове в виде видения. Явилась она ему и прошлой ночью и когда она попыталась обнять его, он очнулся, испытав чувство, похожее на то, которое он уже испытал однажды, обнимая труп.
   Казанова брезгливо передернул плечами и какое-то время бессмысленно созерцал то, что являло собой видение. Ночь придала старой деве некоторую обманчивую красоту и осязаемость, подвергая его навязчивому искушающему желанию прикоснуться к ней. Желание исходят не из тела, хотя и проявлялось через него...
  
   За окном завывал ветер.
  -- Что делает еврей?.. - спросил Бес.
  -- Рыдает о том, какую жизнь он оставил и пришел сюда...
  -- Он что, стыдится нас?..
  -- Он говорит, что переносит это унижение, как когда-то переносил славу...
  -- То есть, мы ему безразличны?.. Что он бормочет?..
  -- Изображает безумного, спрашивает день ли сейчас или ночь...
  -- Вовсе нет... - заговорил адвокат. - Он расспрашивает знающих...
  -- Похоже, что безумие заразно... еще один с ума сошел...
  -- Я понимаю, что он ведет себя подозрительно... - адвокат встал, встряхнул свою постель, чтобы не остались следы от ночных наслаждений. - Он расспрашивает знающих, не для того, чтобы им противоречить, а чтобы распознать мнимое и предостеречь от него...
  -- Что он бормочет?..
  -- Он поэт и говорит, как велит ему вдохновение... Слова его загадочны и неясны... он говорит, что, шипя, змеи его толпой окружили, сверкая чешуйчатыми телами и внушая ему ужас...
   Бледный, трепещущий, вне себя, Герман кружил круги по камере, натыкаясь на стены, как будто путь его был тесен и узок, и петлял. Он не мог в себя прийти, лишь иногда, опомнившись как будто, мешая вздохи со слезами, бормотал самому себе имена убийц жены. Поражала его страстность, порывистость. Он смеялся, предавался отчаянию, оскорблялся и утешался.
  -- Список имен, однако, длинный...
  -- И, похоже, что это только начало...
  -- Эй, еврей, что ты бормочешь?..
  -- Ничего... так, с языка сорвалось... - сказал Герман и умолк, как будто опомнился, но ненадолго.
  -- Никак не может в себя прийти... ты понимаешь, что он говорит?..
  -- Он шлет проклятия на головы убийц жены и хочет всех их загнать в одну петлю...
  -- Месть им движет... и отчаяние...
  -- А где наш доктор?..
  -- Я не знаю, как его образумить... не знаю...
  -- По виду робкий, а на словах готов всем отомстить, тем, с кем его жена постель делила... грозит чем-то таким, что даже хуже смерти...
  -- Держись подальше от таких по виду робких...
  -- Ну, вот, затих... всех в трупы превратил... а дальше что?..
  -- Ты думаешь он все обдумал до мелочей?..
  -- На словах... он мог бы и молча их ненавидеть... вокруг одни ораторы, того и гляди в словах утопят... Не слышу, что ты говоришь?..
  -- Я говорю, что он осунулся в лице, глаза потухли...
  -- Он спит?... или все еще бредит?..
  -- В аду спасения ищет... ты только представь себе весь этот ужас...
  -- Эй, еврей, оставь ты их в покое... это дело бога, если есть такой...
  
   Вечер раскрасил небо в гиацинтовый, пурпурный, багряный и льняной цвет...
  
  -- Отойди, ты загораживает мне свет... - сказал Бес и привстал.
   Незнакомец стоял неподвижно перед ним как статуя.
  -- Кого-то он мне напоминает...
  -- Известно кого... только позовешь и вот он, помощник, защищающий нас от нас самих... Эй, тебя как зовут?..
  -- Матвей...
  -- А я Фома...
  -- А я всего лишь дым... отражение в зеркале... - сказал Герман. Речь его была невнятна.
  -- Все мы обычные люди, произносящие слова, но не понимающие их смысла... - сказал философ.
  -- Вот ты философ, занят созерцанием идей, как бог, скажи, для чего мы живем?.. - спросил Бес и оскалился, как будто заранее зная ответ.
  -- Чтобы очиститься, освободиться от зла и жить бестелесной жизнью на небе или уже на земле...
  -- То есть мы живем здесь для воспитания и образования...
  -- Большинство людей живут, меряя счастье желудком и влечениями..
  -- Согласен с тобой... желания толкают нас к бездонной яме... - Бес взглянул на Геродота. - Не надо ничего записывать... ведь невозможно, чтобы написанное рано или поздно не получило огласки... остерегайся, как бы тебе не пришлось сожалеть о том, что записанное будет использоваться недостойным образом. - Бес встал и подошел к окну. За стеклами цвела ночь. Пели цикады. - Говорят, цикадам покровительствуют музы... смотрю и удивляюсь... и это темное, тайное и невидимое и есть бог... а ты что думаешь?.. - обратился Бес к философу.
  -- Бог непостижим и невыразим словами... он познаваем только через его силы...
  -- Что ты хочешь сказать?..
  -- Нет формы, в которую можно облечь невидимое и безобразное, содержащее пределы всего...
  -- Говорят, что жизнь - это приготовление к смерти, к той первоначальной тьме, которая все охватывает...
  -- Ты хочешь сказать, что мы живем для смерти?.. и до каких пор люди будут умирать?..
  -- До тех пор, пока женщины будут рожать...
  -- То есть женщина есть причина смерти, поскольку она рожает...
  -- Жизнь есть утрата, а смерть - приобретение... - заговорил Герман. - Душа отбывает в теле наказание за то, что она совершила... все следует порядку возникновения... и стремится к совершенству....
  -- О чем это он?..
  -- Все его идеи абсурдны...
  -- Идеи - это мысли бога...
  -- Ты думаешь, что только ты один вдохновлен, остальные - как тени, сами мертвые и погребают своих мертвецов... признайся, у кого ты позаимствовал все эти странные теории, которые не сумел понять и извратил?..
  -- Не надо спорить... спор сводится лишь к пустым словам, хотя и звонким...
  -- Я смотрю, публика у нас собралась разная... - заговорил Бес. - Кто пиликает на скрипке, кто сочиняет романы, есть и критики, и обманутые мужья... Боже, кого я вижу?.. вот не ожидал тебя здесь встретить... что с тобой случилось, тебя не узнать?.. - обратился Бес к человеку в лохмотьях.
   Незнакомец лишь вздохнул.
  -- А меня ты не узнаешь?.. - обратился к человеку в лохмотьях человек интеллигентного вида, похожий на академика. - Это же я, выживший из ума старый дурак...
  -- Я так не говорил...
  -- Говорил, говорил... ты здесь в первый раз или бывал и раньше?.. где же он?... ушел, спрятался, не хочет быть узнанным... ах, и увы... вот где довелось встретиться с мужем любимой племянницы, с которым я до дна испил чашу и горя, и греха, и бесчестия... я проклял его, а он все еще жив, несчастный... по его вине племянница нашла смерть, а я попал в желтый дом... о чем, впрочем, не сожалею... - Человек, похожий на академика умолк...
  
   Этот неловкий, угловатый человек в лохмотьях когда-то был известным поэтом.
   Его монолог был сбивчивый, нескладный. Он как будто читал стихи, подстраивая их под тон своего голоса.
   Не вдаваясь далее в подробности этого дело и оставив в стороне наиболее скандальные детали, скажем, что жена поэта была ему не верна, и отдавалась каждому. Она могла выбрать и иной образ жизни. Человеку все дозволено, но не все полезно. Она была подвержена страстям, которые возникают из неудовлетворенности, являясь стремлением к чему-то недостающему.
   Выглядел поэт жалко.
   "И этого человека женщины боготворили?.." - подумал Бес. Когда-то он был влюблен в жену поэта...
  
   В тюрьму поэт попал за убийство жены. Он выбросил ее в окно, хотя мог бы подвергнуть ее бичеванию или пытке на дыбе и после всех этих злых мучений посадить на кол.
   Случилось это ночью. Поэт не спал, читал книгу, которую нашел в забытых вещах. Книга была трачена молью и плесенью.
   В камине шипели, потрескивали сырые дрова.
   Поэт размышлял:
   "Невозможно найти бога, вступив во мрак, где сам бог... мрак... неверие и неведение заслоняет собой свет истины... надо верить... и верить надо без правдоподобных и убедительных доказательств... святой дух вдохновляет имеющих веру..."
  -- Почему ты не спишь?.. - спросила жена.
   Поэт испуганно вздрогнул.
  -- Ты меня напугала...
  -- Опять ты читаешь эту странную книгу... - сказала жена. Неожиданно она схватила книгу и бросила ее в огонь.
   Поэт остолбенел. Чувствуя какое-то тупое бессилие, он стоял и смотрел.
   Книгу охватили языки пламени.
   Как будто пробудившись от сна, он выхватил книгу из огня.
   Что было дальше, он помнил смутно.
   Звон разбитых стекол как будто отрезвил его.
   Сунув обгоревшую, съежившуюся книгу в карман плаща, поэт глянул в окно, криво улыбнулся и ушел.
   Всю ночь он шел и изводил себя страхами. Он опасался и сущего, и мнимого.
   Очнулся он уже за городом.
   Смеркалось. День ушел, оставив позади себя тьму, из которой все произошло.
   Поэт огляделся.
   Перед ним громоздились развалины женского монастыря.
   Этот пейзаж не раз виделся ему во сне, который начинался страхом, а оканчивался любовью.
   Вокруг цвели розы, лилии, шафран, ирисы, гиацинты, цветущие сами по себе, а не выращенные изощренным принуждением. Но самыми красивыми были нарциссы с сотней цветочных головок, поднятых к небу. Только он собрался сорвать цветок, как земля под ним провалилась, и он очутился в сводчатом подземелье, которым пользовались монахини. Он даже не успел испугаться.
   Подземный ход привел его в башню, в которой он поселился вместе с совами, муравьями и лягушками.
   Башня располагалась у болота.
   Ночью поэт оглашал своды башни эхом стихов, когда к нему нисходила Муза или иные богини, почитатели изящной словесности, чьи имена людям пока неведомы, а днем пас коз. За глаза его звали Паном. О нем говорили разное. Находились и такие, которые уверяли, что он был близок с козами как с женщинами, которые знают, чем могут порадовать мужчину.
   Люди были всего лишь людьми. Они женились, выходили замуж, строили дома, разбивали сады. Так было, так и будет. Все следовало порядку возникновения...
  
   Философ лежал на нарах, уставившись в потолок и в виде упражнения пытался в догадках и образах вообразить себе истину.
  -- Говорят, ты был известным поэтом... - заговорил Бес.
  -- Не я, а мой брат... он был гением и тоже скитался, но по другой причине... Однажды он заснул в развалинах и очнулся от воя бродячих собак... Чтобы понравиться собакам и вызвать их сочувствие, он стал рассказывать им, каким он подвергался унижениям и опасностям ради поэзии, как он нищенствовал, бродил беспорядочно тут и там, сгибаясь от страха... он верил в силу убеждения и логическую аргументацию, даже когда разговаривал со стенами или с камнями... Пока он говорил, вокруг него собралась толпа собак... Увидев, что собаки сжимают круг, и, испугавшись, что его речь может стать надгробной, он попытался бежать, но, увы... собаки сожрали его... а это место стало пользоваться дурной славой... нашлись свидетели, которые уверяли, что видели его проповедующим собакам... притом сам он принимал вид то козла, то собаки... нашлись и такие, которые говорили, что он превратился в привидение... он и сам говорил, и не раз, что душа - это часть человека и, покинув тело, может бродить без тела...
  -- Хотя он и казался человеком разумным, но жил он во всех отношениях глупо и вполне заслужил такую смерть... - сказал человек, лицо которого украшали два или три подбородка. Говорил он как знающий кое-что возвышенное.
  -- Все, что мы знаем о нем, сомнительно и неправдоподобно... все эти устрашающие, неудобопроизносимые вещи вызывают лишь сожаление... одна мистика и чертовщина...
  -- Хороших и дурных людей постигает одна и та же судьба, свободная от законов, которая проявляется в различных ускользающих от нас случайностях... и нам остается только ждать смерти и молиться... впрочем, я готов допустить, что ошибаюсь, предмет этот темный...
  -- Я думаю, что все наши несчастья от поэтов и женщин...
  -- Это точно... женщины его боготворили...
  -- Он был женат?..
  -- Говорят, он любил жену чуть ли не до того, как познакомился с ней... а когда она умерла, ушел из города, приняв облик блуждающего философа...
  -- Время было смутное, все говорило о приближении конца света... помню, апостолов и пророков расплодилось тьма... город собрал их всех как сор в одну яму...
  -- Что поделаешь?.. человеком управляет страх... люди боятся смерти и еще больше они боятся умереть после смерти... и обольщаются утешительной мечтой о воскресении...
  -- Ты похож на философа... скажи, откуда и кто на самом деле этот распятый бог?.. одинокий, покинутый, бессильный, безвластный, который не может помочь живым, но обещает воскресить мертвых?..
  -- А ты сам, что думаешь об этом?..
  -- Я думаю... что над нами то, что нас не касается...
  -- Смерть всех касается... вот и бегут одни в самое пошлое чувственное наслаждение, а другие впадают в тупую покорность перед неизбежным и воспевают в обманчивых жалобах мертвого бога...
  -- Кто знает истину?.. и путь души, покинувшей тело?..
  -- Я не знаю, но думаю, что все спасутся, и бесы, и даже сам изобретатель зла и обретут покой и благодать в Черной Дыре... таков замысел Создателя... Черная Дыра создала наш мир по собственной воле... воля предваряет всякое творение... и она ни на миг не оставляет своего попечения, продолжает творить...
  -- Добро или зло?..
  -- А что такое зло?..
  -- Зло - это искаженное добро, как отражение в зеркале...
  -- Говорят, что отраженный в зеркале человек подобен дьяволу...
   Возникла пауза.
  -- Кстати, а может быть и нет... один из родственников поэта, надо сказать, что все они отреклись от него в свое время, рассказывал, будто он явился ему на третий день после того, как его сожрали собаки, и был живым...
  -- Если о способе его смерти они не смогли сказать правду, сочинили целую собачью поэму, то и обо всем остальном они не могли сообщить ничего достоверного, только догадки...
  -- А я слышал, что он покончил с собой... внушил нам весь этот бред, от которого в глазах темнеет, и бросился вниз со скалы...
  -- Но там, где нашли его вещи, нет скал...
  -- Ангелы на руках отнесли его туда...
  -- Не ангелы, а бесы... и вовсе не жалости он был достоин...
  -- В тебе зависть говорит...
  -- Что ни говори, а все мы живем для тела, то есть для трупа...
  -- Философ, говорят, ты написал много книг, целую библиотеку...
  -- Не было у меня ничего своего, а было совершенно бесстыдно нахватанное из разных книг... и не только те же мысли, но и в тех же выражениях буквально... и написал я всего одну книгу, и весьма посредственную...
  -- Я видел эту книгу, даже пытался читать... правда, многие строки в ней были стерты, местами вырваны даже страницы... отсутствовало введение и не было заключительных страниц...
  -- Досадно... - сказал Бес и усмехнулся.
  -- Конечно, досадно, о многом приходилось догадываться...
  -- Итак, мы выяснили, что человек ты был серьезный и не лишен известных недостатков... Что дальше?.. - Бес зевнул. - Пожалуй, я вздремну, а, пробудившись, поведаю о том, что мне приснилось... Что ты на меня уставился?.. хочешь, чтобы я вернул тебе вытекший глаз?.. тебе и одного глаза много...
   Бес лег и закутался в одеяло с головой.
  -- Не узнал... - Одноглазый покачал головой. - Когда-то мы жили в подвале дома на Болотной улице, украшенного горгонами и химерами, плюющимися огнем, и писали одноактные пьесы для театра, отличающиеся гламурностью и тонкостью... Муза у нас была одна на двоих... Днем мы сидели на лекциях в университете, а ночью нарушали ее спокойствие и похищали цвет стыдливости...
  
   Бес проснулся и встал, зябко поводя плечами.
  -- Ну и что ты увидел во сне?..
  -- Тот свет... - Бес глянул на Геродота. - Можешь это не записывать...
  -- Я и не записываю...
  -- Что смотришь?.. - Бес вскользь глянул на одноглазого.
  -- Удивляюсь и не верю...
  -- А я удивляюсь и верю...
  -- Когда-то я тоже всему верил и на что-то надеялся...
  -- Что поделаешь... наша жизнь наполнена драматическим и даже трагическим содержанием... лишь во сне нам иногда удается быть счастливо безумными и бесстыдными... Эту мысль можешь записать в свою книгу... - сказал Бес, обращаясь к Геродоту...
  
   Многие мечтали попасть в хронику Геродота, но были и такие, которым Геродот казался весьма странным и подозрительным. Они считали его шпионом Вагнера...
  
   Одноглазый придвинулся к Бесу.
  -- Мне хотелось бы уточнить, о какой книге вы говорили?.. - спросил он.
  -- Я говорил о довольно странной книге, у которой не было ни начала, ни конца, как у вечности... - сказал Бес и невольно повел плечами как от озноба. Чтение этой книги вызывало головокружение и смутное ощущение страха, и восторга, как от падения в пустоту во сне. В этой пустоте ему виделись какие-то первоначальные вещи. Они были похожи на цветы, у которых еще не было ни аромата, ни бархатистости. И им не хватало белизны.
  -- Мне кажется, я тоже видел этот сон... - сказал одноглазый.
  -- И что?.. - Бес надолго умолк, задумался.
   "Где я мог его видеть?.. наверное, у Незванова... Я сидел на террасе, листал эту странную книгу и смотрел на море... Был вечер... У рифов, одетых розовой пеной я увидел стайку нимф... одни играли с дельфинами и волнами, другие, присев на рифы, сушили волосы, а бородатые тритоны дули в длинные завитые раковины, наполняя уши музыкой моря... и вдруг я увидел на террасе Серафиму... Как-то странно глянув на меня, она рассмеялась и пошла по воздуху по направлению к морю... Я видел, как она села на гребень волны, кутаясь в кружева пены... тут же появилась и свита морская: дельфины и тритоны, трубящие в раковины... Помню, я почувствовал, что куда-то проваливаюсь, в какую-то восхитительную и враждебную темноту, в которой угадывались люди еще не появившиеся на сцене, но уже знающие финал пьесы, о котором не догадывался даже бог... Книга упала на пол, и я очнулся... Мне показалось, что кто-то окликнул меня... Я огляделся... Никого... лишь бледные тени танцевали на стене, свивались, образуя тела... Я склонился, поднял книгу и увидел, что текст изменился, а в некоторых местах вовсе исчез... Кошмар продолжался... пустота, перед которой нельзя было не ужаснуться, притягивала, вызывала головокружение, тошноту... Это было действие, которое даже в бездействии продолжало действовать... Помню, я попытался заполнить пустоту... я писал, не замечая, что чернила не оставляют следа... Я мнил себя богом, таившим в темной глубине своего безумия законченные и утонченные стихи, которые я выговаривал завывающим голосом, испытывая трепет, волнение, слезы... Многое я сам сочинял или брал из книг... Я заполнял лакуны, пустые места, пока не понял, что отсутствие текста - это уловка, заманивающая меня в безумие... Книга ненавязчиво подготавливала жертву к своим условностям, возвышала, чтобы сделать возможным участие жертвы в игре, в которой побеждала смерть... Поняв всю бессмысленность своих попыток заполнить пустоту, я прервал ее многоточием... - Бес вскользь глянул на одноглазого. - Ну конечно, это же Авель... Боже мой, во что он превратился..."
   Когда-то они были как братья. Их звали Каин и Авель.
   После окончания университета они разошлись.
   По вечерам Авеля можно было видеть в сквере у театра. Он читал свои стихи, пытаясь подражать завывающему голосу известного поэта, пока не был посажен в тюрьму, что придало ему немало веса и известности у женщин, из тех, которые всегда жаждут услышать что-нибудь и поддаться обману. С утра они собирались у ворот тюрьмы, пели литании и молились.
   "Помню, их пытались разогнать угрозами, но они не боялись смерти, а некоторые даже искали ее... Они верили, что попадут на небо и станут бессмертными... Все мечтают ускользнуть от когтей дьявола и от пламени ада... эти заблудшие даже не догадываются о том, что их ожидает... душа, выбравшись из тюрьмы плоти и избавившись от ужасов страшного суда, обретет бессмертие, которое обернется для нее вечным наказанием..." - Глянув в окно, Бес обратил внимание на женщину в черном платье с узорами горчичного цвета. Она стояла у ворот, опустив голову, словно стыдясь. Это была жена Вагнера...
   "Она одолела и положила под ноги всех своих врагов, но последнего своего врага - смерть, не одолела..."
  -- Дальше многоточие... - сказал бес вслух, забывшись.
  -- О чем это ты?.. - спросил Геродот.
  -- Я говорю о той книге, о которой уже говорил... Многоточие намекает на то, что не должно быть сказано ясно и передает некоторую неопределенность...
  -- Я думаю, что автору просто не хватило искренности...
  -- Может быть...
  -- А что с его невестой?..
  -- Умерла, увяла, не успев распуститься...
  -- Так это поэма или роман?..
  -- Поэма... хотя нет, скорее роман без автора, который я пытался дописать, но чернила не оставляли следа на бумаге...
   "Помню, где-то открылась дверь, и сквозняк стал листать книгу... Дверь захлопнулась и я увидел как из книги стали возникать какие-то вещи, нечто из ничего, быть может даже того и не подозревая... Они плавали по комнате, освещенной каким-то подводным светом... Случайности перспективы и освещение искажали их очертания, делали похожими то на аквариумных рыб, то на птиц, то на актеров в масках, разыгрывающих представление... Доносились звуки музыки, смех, голоса... Я улавливал фразы, поражающие озарениями, ошеломляющие догадками..."
  -- Я вижу, вы мне не верите... но этой книге не нужен был автор, она сама себя дописывала... Она презирала автора как нечто бесполезное, смутное, нечистое... Это была не книга, а чудовище, которое я пытался дописать, договорить и усмирить... В конце концов, она предложила мне самоустраниться... и я очнулся в ужасе от этой завораживающей и вызывающей трепет способности человека покончить с собой... - Бес закрыл глаза. - Я все еще не могу очнуться от этого бреда... - пробормотал он, погружаясь в сон, как в яму, чтобы похоронить в нем все свои несчастья...
  
   Темнота плескалась как вода, темная и печальная.
   Звуки сливались в музыку, которая притягивала жизнь, стремящуюся умереть.
   Бес плыл в лодке. В темной воде, как в зеркале, тонули звезды.
   Иногда, претерпевая ласку ветра, вода искажала отражение меланхолией ряби. Ее охватывал сладострастный трепет, и хрусталь подсматривающего зеркала превращался в нежный муар, скрывающий лоно вод и звезды.
   Светало.
   Вода медленно, постепенно окутывалась туманом.
   Лодка, в которой плыл Бес, казалась ему и рыбой, и птицей, парящей в пустоте.
   Порыв ветра разогнал туман.
   И снова по темной глади вод пробежала меланхоличная рябь.
   Ветер перевернул несколько страниц странной книги, в которой не было ничего кроме нескольких драм, подсказанных воображением, царствующим над всеми вымыслами, как печаль царствует над красотой.
   Бес приоткрыл глаза.
   В его глазах все еще плескались волны, темные и печальные в белых ризах пены.
   Они были похожи на невест, а плеск напоминал заунывные литания.
   В небе появились облака.
   Все потускнело. Плеск волн стих. Остался лишь невнятный шелест осоки и вздохи ветра, пытающегося приласкаться к ней и поведать о своей смутной и беспутной жизни...
  
  -- Такое впечатление, что я спал и жил жизнью поэта... - сказал Бес и как-то нелепо, жутко зевнул. - И мне отзывалось все, что стонет в человеке, и вне его, и сводит с ума...
  -- Ты был поэтом?..
  -- Я был богом... или почти богом, а для бога нет ничего невозможного... я дописывал его странную книгу, которая сама выбирает жертву и конкретный вид смерти, определяемый особенностями личности... В книге она была выразительнее, чем в реальности... в реальности она слишком уж очевидно зависит от внешних обстоятельств... жертвы выбирают либо воду, либо петлю... женщины выбирают воду... - Бес глянул на поэта, который был занят праздными разговорами. - Нет, он полная противоположность своего отца... говорят, его отец ни разу за всю свою жизнь не улыбнулся и умер, захлебнувшись смехом...
  -- Что же его рассмешило?..
  -- Он увидел... нет, я не могу это выговорить... после развода с женой он целиком посвятил себя более возвышенным целям... он был достаточно высокого мнения о себе, рассуждал о видениях безумного Иоанна... Женщин он называл переодетыми бесами... и когда его обвинили в плотской связи с женщиной, он представил себе эту женщину, увидел свою вянущую на глазах, скрывающуюся в жутких морщинах плоть, и зашелся каким-то булькающим смехом... Этот смех и задушил его... - Услышав шаги, голоса, Бес обернулся. - Это еще что?.. что это за мрачный хоровод?.. кто водит и кружит этих стариков?.. у них что, праздник... но вид у них вовсе не праздничный... объясните, что происходит?.. что все это значит?..
  -- Это артисты...
  -- Они похожи на живых мертвецов... и что они хотят?..
  -- Они хотят, чтобы открыли театр...
  -- А что, разве театр закрыт?..
  -- Вагнер закрыл его...
  -- Странный человек... он же сам этот театр придумал... если плохо придумал, так исправь, старики-то здесь причем?.. отнял у них последнюю радость... театр был для них спасением от скуки... и как он объяснил свое решение?..
  -- Говорит, что театр стал местом зависти, склоки и всех смертных грехов...
  -- Чего же он ждал?..
  -- Кто он такой?.. музыкант?..
  -- Иногда он играет на скрипке... а вообще, он человеком деятельным, великодушным, украшенным любезностью и волей к добрым делам... всех, кто служит ему верой и правдой он приводил к радостному концу...
  -- То есть?..
  -- Ну, да... в тот мир, в котором не боятся крушений...
  
   Дверь камеры распахнулась с жутким скрежетом.
   Явился Вагнер как бог или сама судьба со свитой и собаками...
  -- Что за собрание?.. - спросил Вагнер, подразнивая собак, то одну, то другую, и усмиряя их лаской или строгим взглядом. - Здесь не толпа решает... и не бойкие на язык... Ну, хорошо, я в настроении и могу выслушать... говорите, но только без жалоб и излишеств... Ага, театр вам нужен... а кто устроил там оргию?.. не вы ли?.. молчите?.. ну, что же, вот вам мой ответ... сами напросились... в театре должна быть власть одного... в искусстве важен гений, а не толпа, которая сгубила уже не один народ... А что вы сделали с режиссером?.. его нашли под лестницей избитого, в крови... не музы же его избили... и довольно... ни слова больше... мне нужны организаторы, зачинщики... вот мой ответ...
  -- Это несправедливо...
  -- Ты кто?.. И где ты видел справедливость?.. По-твоему, я неправ?.. Ну, что ж, значит, я неправ... Замолчите... как я сказал, так и будет... Что?.. вы мне грозите?.. и вам не страшно?.. Впрочем, насилие не мой метод... моя сила не в насилии, а в справедливости...
  -- Позвольте мне сказать... - из толпы выступил человек, похожий на адвоката.
  -- Ну, говори, адвокат... ты любишь говорить... таким и отец твой был, пока не умер... вам нужны обманы, чтобы в ладоши бить или зевать... а говорят, что человек разумен... где же ваш разум?.. у этих стен разума больше... они молчат...
   С воздетыми руками в мрачном экстазе адвокат начал говорить.
   Вагнер то улыбался, глядя на адвоката, то скорбно хмурился.
  -- Нет, я не могу... закройте ему рот... меня уже трясет от его голоса... он кто такой?.. кем он себя вообразил?..
  -- Он адвокат...
  -- Я знаю... он меня раздражает... я тону в его словах... он софист и для неопытных опасен...
  -- Он дело говорит...
  -- Нет, он не дело говорит, но я сдаюсь... слушать этот бред я не в силах и возвращаю вам ключи от театра... играйте... хоть чуточку радости у смерти урвете... и в могилу... пора уже вам... как я не люблю старость... и стариков... пользы от них никакой, лишь теснота... Что?.. вам страшно умирать?.. не нужно бояться того, что освобождает нас от всякого страха...
   Обойдя молчанием адвоката, как будто его и не было, Вагнер взглянул на толпу, пленился изящным видом еврея, его движениями, сказал:
  -- Приведите ко мне этого увертливого еврея... до прочих мне дела нет... пусть предаются своим заботам...
   Вагнер глянул в окно и ушел в свою башню, думая о жене.
   Дверь с жутким скрипом захлопнулась.
   Воцарилась тишина. Лишь вороны оглашали своим песнопением тюремный двор...
  -- Что он сказал?.. я ничего не понял... кто кого избил?..
  -- Наш гений потерял рассудок, на сцену вышел в женской одежде, обличье изменив... стал женщиной... лизал всем щеки, шею, плечи, грудь, бедра...
  -- Что с ним случилось?..
  -- Жена ему наставила рога... из-за нее он здесь...
  -- Так он убил ее?..
  -- Здесь все убийцы... Геродот, что ты все пишешь?..
  -- Так, ничего серьезного... фантазии в манере Рембрандта и Калло...
  -- Ты пишешь, а философ молчит...
  -- Что вы от меня хотите услышать?.. жизнь коротка... искусство вечно... случай мимолетен... судить трудно... все видят и знают лучшее, но почему-то делают наихудшее... лучше сойти с ума, чем испытать удовольствие... что еще вам сказать?..
  -- Я не об этом... Вагнер ушел озабоченный... какие-то новости его тревожат, вовсе не театр... - Бес нахмурился.
  
   Ключи Вагнер так и не вернул и старики на другой день приготовили огонь и газеты, намереваясь сжечь себя заживо.
   Увидев, портрет женщины на газетной полосе, Вагнер движением руки остановил стариков и сказал, что сам готов стать жертвой огня и бросил ключи на пол.
   Изумленный его поведением, старики потушили горящий факел.
   На газетной полосе была изображена жена Вагнера...
  
   * * *
   Зимой город завалило снегом. Дети катались на санках с крыши колокольни.
   Летом вода все затопила и навела страх. Рыбы жили на вершинах вязов, там, где вили свои гнезда вороны.
   Люди и скот спасались на Лысой горе. Старики просились на небо.
   Буйство вод, штормы и смерчи усмирила осень. Она отогнала взбешенные волны от города...
  
   Светало.
   День претворил смертную тьму в ясное утро.
   Геродот лежал, уставившись в потолок, на котором танцевали тени. День вывел их на свет.
   Задумавшись, Геродот не заметил, как заснул. Во сне он шел, сам себя утешая, как умел. Дорога была крутая, каменистая. Вокруг никого, лишь тень его как призрак следовала за его участью, которую он, падая от усталости, обнимал, сам не понимая, кого обнимает. И снова он шел. Он шел на небо, оставив позади море, пренебрегая всеми грозящими ему безднами и ужасами, словно их вовсе и не было.
   Кто-то окликнул Геродота, назвав его по имени, и он проснулся.
   Он постепенно приходил в себя и принимал свой обычный вид. Он пытался вспомнить сон и все те опасности и страхи, которые ему удалось благополучно избежать там, где он был. Они появлялись перед ним в виде летающих и ползающих змей и тут же исчезали. Их пугал свет.
   Записав сон, Геродот закрыл глаза и погрузился в сумрак.
   Он плавал почти обнаженный в этой смутности, когда появилась Лиза.
   Почувствовав ласку прикосновения, он очнулся.
   Он смотрел и ничего не видел, только тени без лиц в толпе смутных теней, почти стертых светом.
   Одно из бледных пятен постепенно обрело черты воровато ухмыляющегося человека. Философ что-то объяснял ему, а незнакомец перебивал его вопросами. Спрашивал он неумело, по пустякам, невпопад.
  -- Я смотрю, ты гораздо скорее засыпаешь с книгой в руках, нежели без нее... - Бес улыбнулся.
  -- Кто этот человек?.. - спросил Геродот сонным голосом. Он все еще не решался покинуть сон.
  -- Он вор... но он редко ворует, все больше сидит... что ты на меня так смотришь?.. воровство, это не просто ремесло, это искусство... изящное искусство...
   Из темноты вышел человек с темным лицом.
  -- А это кто?.. похож на цыгана...
  -- Он и есть цыган... умеет угадывать, что нам наперед знать не дозволено, какой нас ждет конец...
  -- Ты прав, лучше терпеть, чтобы нас не ждало... а кто тот, что рядом с ним стоит?..
  -- Это артист... хотя не владеет ни умом, ни лицом... и следы губной помады оставляет на чужих губах...
   Геродот перевел взгляд на еврея.
   Герман стоял у окна и бормотал:
  -- Вот он, создавший небо и горы, творящий день и обрамляющий зарю в ночь, которая возвращает человеку его мысли...
  -- Что он говорит, переведи?.. - попросил Бес.
  -- Ничего особенного... воображает, что говорит с женой и видит ее в складках неба... он и ночью с ней говорил... ум видения ему туманят и делают слепым... - Геродот обвел взглядом камеру. - Народ спит, предпочитает не просыпаться...
  -- Пусть спят, а нам надо быть бодрствующими и осторожными, чтобы не погибнуть в собственных помышлениях...
  -- Ты опять разговаривал во сне...
  -- Надо было записать... я опять летал на небо и, прилепившись к богу, преисполнялся вечности?.. а что ты делал?.. записывал мои разговоры?..
  -- Нет... во сне я был Адамом... а потом Евой, которая подвергла проклятию весь род человеческий...
  -- Спал ты беспокойно... и, как мне кажется, не один...
  -- Философ, а ты?..
  -- Что я?..
  -- Что делал ты во мраке этой амбросийной ночи?.. наверное, тоже летал или плавал с русалками в волнах, цветущих пеной?..
  -- Что на тебя нашло?.. куда мне с костылем на трех ногах... отяжелел я и огрубел, а когда-то был тонок и изящен... Однако будет душный день... мне тяжело дышать в такие дни... астма мучает...
  -- Небо как-то призрачно озарено, как будто что-то готовится... - заговорил адвокат и вдруг замолчал.
  -- Адвокат, почему ты замолчал?.. и что с твоим голосом?..
  -- Я охрип там, где был, от долгого молчания...
  -- А где ты был?..
  -- В аду... я ходил в ад за женой... Блуждая там в темноте, я наткнулся на Клариссу... она была увенчана цветами, а губы и грудь запятнаны кровью... я хотел обнять ее и вдруг проснулся... рассвет был еще тускл... я закрыл глаза и очутился там, где уже был, но ада там я уже не нашел... и даже почувствовал некоторую досаду, но ненадолго... меня пленила красота пейзажа... вернее его жуть...
  -- А мне снилась Черная Дыра, в которой все мы окажемся, покинув сон этой жизни... сами боги от ее вида трепещут... все смешается в ее утробе, и мы увидим то, что черти видят каждую ночь и хотят забыть...
  -- Бес, так ты получил удовольствие?..
  -- Ничего я не получил... который час?.. когда закончится этот проклятый день?..
  -- Он только начался... только семь часов... еще пропасть времени до ночи...
  -- Что делает еврей?..
  -- Зовет жену... а она его не слышит...
  -- Я бы всех неверных жен побивал камнями, как это делают евреи...
  -- Ты так говоришь, как будто был евреем и не одну жену сменил... Что ты там увидел?..
  -- У ворот толпятся люди, что-то кричат... и среди них жена Вагнера...
  -- Ни в чем его жена не виновата... - заговорил еврей. - Она вела себя, как велела ей природа... за что же осуждать ее?.. кстати, почему тебя зовут Бес?..
  -- Это не имя, а прозвище...
  
   После окончания университета Бес увлекся философией, чтобы понять все истины, но не внес ничего нового и необычного, что получило бы одобрение и распространение. К сожалению, а может быть к счастью, люди скорее доверяют вымыслу, чем истине. Вскоре его арестовали по доносу. На допросе он устроил нечто невообразимое. Следователь с изумлением воззрился на него, подумал, что в него вселился бес. По всей видимости, он на самом деле в него вселился. Бес получил семь лет ссылки, а следователь с тех пор и шага не мог ступить без бога. Ночью он не спал, молился. Бог являлся ему в виде беса.
  
  -- Все это давно в прошлом, но иногда смущающие меня мысли возвращаются и овладевают мной... - сказал Бес и невольно вздохнул.
  -- И что за мысли?..
  -- Даже не мысли, а сомнения, что не будет никакой иной жизни... и все мы пропадем безвозвратно...
  -- Почему-то к хорошим мыслям всегда примешивается что-то дурное...
  -- И все же, Бес, расскажи, как к тебе прилипло это имя?..
  -- Не имя, а прозвище... оно прилипло ко мне после визита следователя, который вел мое дело... Помню, как-то он пришел ко мне в камеру и встал на колени... Из его завывающего бормотания я понял только, что в него вселились бесы, и он просит меня изгнать их...
  -- И ты их изгнал?
  -- Целое стадо...
  -- Говорят, они мучают даже святых, несмотря на их праведность в образе жизни...
  -- Потому что богу нужны грешники, а не праведники...
  -- Наверное, мой отец был грешником... впрочем, он был мне не плохим отцом, дал мне приличное воспитание... и, в общем-то, меня особо не стеснял...
   Слушая историю Беса, Геродот заснул и увидел продолжение сна, познал весь ужас черной пустоты, в которую был увлечен насильно сквозь дождь, град и водовороты. Очнувшись, он еще долго ворочался с боку на бок, все тело ныло...
  
   Уже вечер. Все ликовало, горы, небо, море. У рифов играла стая дельфинов.
   Женщина вышла из воды. Языки пламени лизали ее щеки, шею, плечи и не жгли.
   Она бродила среди скал как во сне.
   Прячась за камнями, к женщине подошел мужчина.
  -- Это же Вагнер... ведет он себя как-то странно... зачем-то женщиной оделся... наряд жены ему к лицу...
  -- Жена с ума его свела... и сама разум потеряла...
  -- Безумие, говорят, заразно...
  -- Она покончила с собой во сне... - сказал еврей, разглядывая стену из голубовато- зеленеющей яшмы или из гиацинта, которая то отливала багрянцем, то сине-черным цветом. - Сама себе петлю на шею надела... Когда я окликнул ее, она, невольно вздрогнув, покачнулась, вскрикнула и повисла между небом и землей...
  
   Море и горы окутал божественный сумрак, тот незримый свет, в котором обитает безглазый и бездомный бог...
  
  
  
   * * *
  
   Несколько дней прошли без солнца.
   За стенами тюрьмы свирепствовала буря, руша деревья, пронизывая холодом людей и скот.
   Закрыв глаза, монах пел литания.
   Поэт читал стихи завывающим голосом, которые вносили смуту и беспокойство.
   Философ созерцал.
   К полудню буря затихла.
   Из окна доносилось тонкое теньканье ласточек.
   Пели цикады, вдохновленные от бога...
  
   Вот сверкнула луна в облаках пространно нависших. Сама себя ослепила рыжая блудница и не заметила, как облака увлекли ее в свои чертоги. Все небо они затопили.
   Ветер волосы луны разметал, обнажил на миг ее прелести и тут же укрыл пурпурной зыбью, забрался под платье, пробежала по бедрам, тронул лоно.
   Сладостный трепет охватил луну.
   Пояс платья она распустила, стыдясь, бросила его на камни скал, которые ступенями поднимались к небу.
   Какими-то неясными словами ветер убедил луну, приник к ней, нежно ласкаясь.
   Луна отвернулась, трепещущая, сама не зная, чего хочет: радоваться, ликовать или бежать от соблазна ласк.
   Еще полная страхов и сомнений, она лишь трогать себя позволяла, на шепоты ветра не отвечала, только вздыхала. Ей страшно было невинность потерять.
   "О, не беги..." - ветер прошептал, но поздно.
   В страхе луна бежала, не зная, куда бежит.
   Облака укрыли ее нагую красоту.
   В облаках луна, незаметно изменила свой облик: нос ее стал короток, а подбородок длинен, плечи и грудь исчезли. Уже не солнца она дитя, а дитя тени...
  
   Ночь подобно реке растекалась все дальше, дальше...
  
   Ночью Геродот летал, не боясь потеряться в небе, отяжелевшем от туч.
   Вокруг царила тишина. Лишь лаяли собаки, спутницы ночи.
   Кто-то окликнул Геродота и он очнулся.
   Ночь прошла уже половину дороги.
  -- Луны не видно, а собаки воют... - прошептал человек, похожий на адвоката. - С детства боюсь собак и покойников...
  -- Почему вы говорите шепотом?.. - спросил Геродот.
  -- Боюсь беса разбудить... он только что заснул... кстати, он тоже что-то пишет и уже много написал... говорит, даже кое-что напечатал...
   Геродот промолчал. Он читал записи Беса. Почерк у него был ужасный и текст почти не поддавался прочтению, казался каким-то ускользающим, неуместным. Персонажи, то исчезали, то снова появлялись, уже в ином обличье...
  
   Луна вышла из туч.
   В камере посветлело.
   Людей в камере было много.
   Призрачный свет луны преображал их в причудливые тени, ползущие, сплетающиеся и замирающие на нарах.
   Блуждающий взгляд Геродота остановился на философе. Он что-то читал. Ничем другим не примечательный, кроме внешности, философ, как и Геродот, не верил в реальность, постоянно от него ускользающую. Это их сближало, и они иногда беседовали. Стиль их бесед носил ярко выраженный академический характер.
   Они говорили и весьма изысканно о возникновении мира из ничего, о первородном грехе, о воплощении Христа в человека, о воскресении из мертвых, о неизбежности Страшного Суда...
  
   Философ жил обычной жизнью, не стыдясь заявлял о своей вере в то, чего никто понять не мог, хотя и не отступал от общего с большинством мнения. В 27 лет он увлекся философией. Философия приводит к богу, если же этого не происходит, то в этом виновата не философия, а ограниченность самих философов. Он шел к богу, чтобы разрешить недоумение, а уткнулся в себя самого, и вернулся с еще большим недоумением. В сумасшедший дом он попал из-за книги, в которой описал жизнь как величайшее заблуждение бога. Почти пять лет он провел в желтом доме. Все это время он писал и не мог остановиться ни на минуту, хотя и видел суетность всего мирского, в том числе и собственной деятельности. Ему казалось, что он что-то еще не понял и пытался успеть понять. С детства он мечтал о славе, и слава пришла. Его обвинили в убийстве. На суде он сам себя защищал. Он заикался и картавил, говорил с такими гримасами, что весь зал покатывался от смеха. В тюрьме он провел уже почти три года. Родственники его избегали, остальных он сам избегал и разделял одиночество с книгами. Иногда его видели в библиотеке. Он беседовал с Наполеоном. Женщинам он не доверял, хотя от их вида все в нем сжималось внутри и как бы пряталось, стыдясь. Из всех женщин больше всего ему нравилась Рая, кузина, но в разговор он с ней не вступал. Он чтил ее как ангела, не считая себя достойным даже прикоснуться к ее одежде. По ночам он писал ей письма в стихах и не без слез, и переполнялся радостью.
   Иногда Рая посещала философа ночью в виде видения, и ночь проходила незамеченной. Утром он имел лицо кроткое и сокрушенное.
   Видения посещали философа и в детстве, но он долгое время не сознавал этого, до тех пор, пока они не заговорили с ним, заикаясь и гримасничая, копируя его манеру говорить. Видения излечили философа от заикания. Все были удивлены, когда однажды он вдруг заговорил без гримас...
  
  -- Все читаете?.. - спросил Геродот, обращаясь к философу.
  -- Читаю... смерть застанет меня склонившимся над книгой... я пытаюсь понять, что такое душа и бессмертна ли она?.. - Сунув книгу под матрац, философ встал и подошел к окну. - Все это нелегко объяснить даже тем, кто довольствуется догадками... Одни говорят одно, другие другое... Есть и такие, которые уверены, что душа есть осуществление тела и не может существовать без тела, слепленного по некоему образцу не вполне, однако, постигнутому художником, и как бы наудачу...
  -- И к какому выводу вы пришли?..
  -- Я думаю, что душа есть причина и начало всякого живого тела, которое является орудием души и существует ради души... она из дыхания бога и, следовательно, бессмертна, у нее нет ни начала, ни конца... она входит в тело с первым вздохом и покидает его, когда тело умирает...
  -- Философ, а что такое бог?.. - спросил Бес, не открывая глаз.
  -- Трудно высказываться с уверенностью о вещах такого рода... и сомневаться будет не бесполезно... Если бог не здесь, то где?.. если он повсюду, то почему я его не вижу?.. а если увижу, как узнаю его?.. ведь никто лица его не видел... Человек соотнесен с богом как с некоторой своей целью... и спасение он обретает в боге и от бога через откровение...
  -- Спасение от чего?..
  -- От жизни, конечно...
  -- А что такое жизнь?..
  -- Для счастливых - радость, а для несчастных - горе и ожидание смерти...
  -- А что такое смерть?..
  -- Неизбежное обстоятельство...
  -- А что такое надежда?..
  -- Сомнительное состояние...
  -- А что такое человек?..
  -- Существо, теряющее свои богатства, чтобы приобрести чужие...
  -- К чему же надо стремиться?
  -- К тому же, что и все... к счастью, к благу...
  -- А откуда берется это благо, к которому надо стремишься лишь потому, что философы считают его благом?..
  -- Все то, что от бога является благом...
  -- А откуда зло?..
  -- От человека...
  -- Ночью мне сон снился... - заговорил старик, по всей видимости, профессор. - Во сне я был Адамом, жил с женщиной и отрыгивал от сытости, а здесь я один и дыхание сводит от голода... вот во что ваш бог вверг меня... Господи, почему ты не стерег от меня свое дерево, когда легко мог это сделать?.. Научите меня, как это понять?.. и зачем бог согнул меня дугой?.. я могу смотреть только в землю, что меня весьма досаждает... Пусть он выпрямит меня и даст мне, сколько сам знает, чтобы я убедился, что он есть, хотя и нельзя представить, что бога нет, или есть что-то лучше бога... Всю жизнь я боялся нищей старости, трусил заранее, но не копил много... Я хотел обеспечить себе приличную старость, не чуждую музам... с умножением богатства лишь умножаются потребности и заботы... а жадный беден всегда... не понимаю, как можно жить всю жизнь в нищете, чтобы умереть богатым... Впрочем, все эти мысли служат лишь оправданием моему безумию... Старость безобразна, не может обойтись без чужой помощи... от сна я тяжелею, от еды меня пучит... Мое тело мне в тягость... Я вспоминаю свою жизнь и вздыхаю... кругом были одни враги... и презирать их опасно, к тому же бесполезно... перед одними я преклонялся, других уважал, иных любил, иных жалел... они осаждали меня со всех сторон, теснили, не позволяли думать ни о чем другом... и худший из всех враг - это отчаяние... Я всю жизнь висел между надеждой и страхом... сила моя определялась скорее слабостью других... я избегал городов, презирал толпу и общественные дела, не лгал, не обещал, не притворялся, всему верил, жил не для себя, а для других... и что?.. достиг ли я желаемого?.. мне уже почти 70 лет, но я все еще не знаю, зачем я живу и чего хочу... На старости лет на меня снизошла благодать... я стал поэтом... время было такое, тогда поэты и пророки бродили стадами... я осознал и вывел на свет изящество, почти утраченное и забытое... По вашей улыбке я вижу, что вас интересует, как я очутился здесь?.. Я разглядывал солнце за облаками, оступился и оказался в этой яме, куда стекаются нечистоты со всего города... Знаю, что я должен быть довольным, раз не доведен до крайности... судьба обошлась со мной не слишком сурово... у меня нет причин жаловаться и считать себя обманутым жизнью...
  
   Геродот слушал старика и размышлял и чем больше он размышлял, тем становился все нерешительней.
   "А что такое счастье?.. - думал он, не смея вслух выговорить свои мысли. - Как узнать?.. Может быть, это лишь стремление к совершенству, которое я пытался достичь... чтобы к моим ногам свалили кучу лавровых венков и медалей... но, увы... все мои попытки оканчивались только признанием собственного бессилия..."
   Геродот не заметил, как заснул, и проснулся с жутким всхлипом.
  -- Ты разговаривал во сне... - сказал философ. Он читал книгу, первые страницы которой довольно сильно пострадали, и ему приходилось догадываться, что было уничтожено временем, а что мышами. Некоторые его догадки казались весьма достоверными. - А я все читаю... эта книга имеет явно дьявольское происхождение... Бог начало и конец всего, а в ней нет ни начала, ни конца...
  -- Я слушал старика и не заметил, как заснул... кстати, где он?.. странно, исчез...
  -- Это был бог... - сказал еврей. - Как сын он был рожден, как агнец ведом, как овца заклан, как человек распят и пригвожден к дереву, но на кресте он победил ненасытную смерть, воскрес из мертвых и опустошил ад, памятник мертвым... Всех мертвецов, облаченных в непроглядную тьму, словно в траурную одежду, он извел вон и передал их ангелам на высоты неба, а сам как бы уснул на три дня, исполняя закон смерти... - Еврей умолк.
  -- Говорят, что не всех мертвецов, которых коснулась адская тьма, бог вывел... - сказал философ.
  -- Все были призваны, но не все последовали зову... бесы остались...
  -- Откуда ты все это знаешь?..
  -- Я видел распятого бога, а когда наступил час полуночи, я взглянул и увидел, что бог исчез... Иосиф Аримафейский, который, испросив у Пилата тело казнённого Иисуса и получив разрешение, снял его с креста и похоронил в вырубленной в скале гробнице, принадлежавшей ему самому. Вместе с ещё одним учеником Иисуса, Никодимом, Иосиф обвил тело Иисуса плащаницей, которой, по одной из версий, является Туринская плащаница, положил его во гроб и привалил вход камнем... Когда распятый умер, среди бела дня свет вдруг померк, воцарилась тьма кромешная, но я слышал голоса, доносившийся как будто из-под земли... Это распятый разговаривал с адом, смертью и велиаром... Он проник в самую глубину преисподней, ограбил ад и заставил смерть скрывать свое лицо между колен... Я видел обломки адамантовых врат и железных замков и засовов... И в темноте свет был тьмой, слепившей связанных мертвецов, которые разрешались от цепей и уз смерти и гробов и бежали за светом, оставив кромешную тьму... Не было еще подобной кромешной тьмы... я шел, погружаясь все глубже в нее... я искал отца... Обогнув груду камней, похожих на стаю присевших волков, я наткнулся на отца... он висел в петле и был хорошо виден всем, хотя и не совершил ничего преступного... К этому мне больше нечего прибавить...
  -- Мне жаль...
  -- Жалость ваша запоздала... я уже давно сирота, мои родители умерли, когда мне было пять лет, может быть чуть больше, но я все помню... помню рыдания и плач женщин с распущенными волосами, потерявших рассудок, бьющих себя в грудь, словно отбивающих такт руками в пляске смерти... - Еврей умолк и заговорил после довольно продолжительной паузы. - Человек не может знать, что приготовил ему бог, любящий его... Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственными мыслями и глазами вражьей силы...
  -- Тебе сон нарисовал ад, а я на самом деле побывал там, и увидел всю его призрачность...
  -- Что вы все о смерти... всем хочется жить, даже мне, хотя я уже старик и притом негодяй... - заговорил предупредительный и вежливо улыбающийся господин. - И хочется придать себе возможно приятный и привлекательный вид...
  -- Кто он?.. ты его знаешь?.. - спросил Бес, обращаясь к философу.
  -- Был пианистом, а стал убийцей...
  -- А что говорит еврей?..
  -- Он молчит... а теперь говорит, что скоро все мы будем освобождены... скоро случится нечто, что всех нас спасет от жизни...
  -- Ну да... довольно уже, натерпелись... - сказал старик, похожий на школьного учителя.
  -- Говорите громче, что вы шепчете... я ничего не слышу... кто он?..
  -- Убийца... здесь все убийцы...
  -- Я не убийца... я обыкновенный школьный учитель... я помогал детям общаться с музами... играл Шопена, Брамса и читал стихи, которые писала моя жена... они казались мне простыми и неважными... иногда странными, может быть даже неуместными...
  -- Разве она жива?..
  -- Ей всего пятьдесят...
  -- А она уверяла меня, что ей двадцать семь... - сказал Казанова. - Что вы на меня так смотрите?.. я не сделал ничего бесстыдного, даже пальцем ее не коснулся, только выслушал жалобы, которые она поведала мне, отвернувшись к стене, всхлипывая и вздыхая... она жаловалась на мужа... он ее ревновал, следит за ней...
  -- И, в конце концов, убил... увы и ах... - сказал Бес.
  -- Что ты к нему пристал?.. - заговорил молодой рыжеволосый арестант. Кудри его вились по шее и плечам. - Оставь его в покое... впрочем, мне все равно, хоть женись на нем...
  -- Ты, кажется, ревнуешь?..
  -- Не дразни меня...
  -- Он мне любопытен... и кажется мне человеком тонким и образованным...
  -- А мне он показался человеком неопределенным и двусмысленным... говорят, он дальний родственник Вагнера, нашего начальника тюрьмы...
  -- Тсс... - Бес приложил палец к губам. - Такие вещи здесь опасно обсуждать... это может стоить нам больших неприятностей...
  -- Куда уж больше...
  -- Ладно, философ, расскажи лучше, как нам найти бога и спастись?.. - Бес придвинулся к философу. - Говорят, он прячется в Черной Дыре... будь это иначе, его давно бы нашли... и не называли бы его Богом... Так как нам спастись?..
   Философ не стал отвечать сразу, обещал представить ответ в письменном виде, изложенный изящно и красноречиво для всех нищим духом и жизнью...
  
   Ночью философ явился Геродоту в видении с книгой подмышкой и свечой в руке, правда, Геродот едва узнал его. У него неприятно искривилось лицо, по всей видимости, в результате удара, так что он не мог разомкнуть губ и вместо него читал книгу кто-то другой. Текст напоминал то ли любовные излияния, то ли отходную молитву, и Геродот очнулся, уверенный, что уже умер.
   Философ стоял у окна, отдавшись привычным для него созерцаниям и озарениям. Даже в тюрьме он жил как на островах блаженных. Охваченный божественным безумием, он рассуждал об облаках и идеях и умилялся пению цикад. Он так и не успел научиться ничему, имеющему отношение к обыденной жизни...
  
   За окном цвела ночь.
   Философ потряс головой, пытаясь отстраниться от недозволенных мыслей.
  -- О чем ты думаешь?.. - спросил Геродот.
  -- Я думаю о пианисте... вернее о его жене...
  -- Эта обольстительная сирена и тебя свела с ума...
  -- Она заставила его гоняться за рукоплесканиями...
  -- Не она, а он свел ее с ума... своими подозрениями... - сказал Казанова.
  -- Я вел его дело... - заговорил адвокат. - Он так ловко разыгрывал роль несчастного мужа, что я ему почти поверил...
  -- А что, бывают и счастливые мужья?.. - сонно пробормотал Бес. Он лежал, уставившись в потолок, пытался проникнуть в природу вещей, скрытых за завесой темноты. - Давно известно, что вся жизнь человеческая - это комедия, в которой люди играют каждый свою роль... - Веки Беса закрылись сами собой, как бы под тяжестью слов. - Я отца почитал как бога, а он на допросе дал показания против меня... якобы я убил его жену...
  -- Ты убил свою мать?..
  -- Не мать, а мачеху... И не я, а она пыталась помочь мне найти место на небе... подальше от бога...
   Бес умолк.
   Вскользь глянув в окно, он невольно закрыл лицо руками. Ему привиделось, что мачеха смотрит на него. Она была почти обнажена. Пока он смотрел на нее, красота ее поблекла. Она превратилась в пожилую женщину, потом в старуху. Умыв лицо руками, она снова вернула себе красоту и улыбку, непорочную и чистую. Ее очертания были естественно совершенны и соразмерны, и вся она была усыпана лепестками цветущей вишни, которые витали вокруг точно бабочки. Глянув на Беса, мачеха рассмеялась и пошла по воздуху по направлению к морю. Бес увидел, как она села на гребень волны, кутаясь в кружева пены. Тут же появилась и свита морская: дельфины и тритоны, трубящие в раковины.
  -- Женщины рождаются ангелами... но кто-то превращает их в фурий... - Бес принужденно рассмеялся...
  
   В смехе и в тенях усталости, мелькнувших на лице Беса, Геродоту открылось вдруг скрытое в нем отчаяние, которое он носил в себе, и которое вдруг вырвалось наружу каким-то торжествующим, безумным смехом, преждевременным, ненужным, неоправданным.
   Бес смеялся и вспоминал всю свою странную беспорядочную жизнь уединения и потерь...
  
   * * *
  
   Записав историю Беса, Геродот и задумался.
   Первой его женщиной была вдова. Ее звали Елена.
   Многие сочли бы ее весьма и весьма соблазнительной, хотя ей и перевалило уже за сорок.
   Неизвестно что разожгло в ней запоздалую нежность к мальчику, каким был Геродот. Ему едва исполнилось 17 лет. Он увлекался зрелищами, обожал театр.
   Елена отнюдь не лишена была вкуса к зрелищам, каковые она и сама себе показывала. Облачившись в шелк, она смешивалась со смертными (себя она воображала богиней), чтобы сойтись с мужчиной или с женщиной. На час или два она заимствовала у толпы тело, волнующее ее грацией и формами, после чего возвращалась к своему бесстрастию, которое на самом деле ее и не покидало.
   Однажды ей попался на глаза Геродот, который, оказавшись лицом к лицу с какой-либо женщиной, исчезал под ее взглядом. Он был еще девственником, хотя однажды испытал смутную страсть для выражения которой его робость не оставила иной возможности, кроме как излиться стихами.
   Геродот был молод и красив. Его юная грация и изнеженная женственность способна была повергать не только женщин, но и мужчин в совершенно особое искушение.
   Елена работала редактором в издательстве, а Геродот был корректором. В отношениях с Геродотом Елена позволила себе выказать чуть больше приветливости и не столь строго блюсти дистанцию.
   Этого было вполне достаточно, чтобы свести его с ума.
   Юноша, еще не простившийся с наивностью, воспылал и без долгих раздумий принял правила ее игры и образ действий, который она ему позволила.
   Но в один прекрасный день случилось нечто такое, что повергло Геродота в смятение.
   Елена сменила пол и попыталась овладеть им как мужчина.
   Ему удалось спастись бегством. Он прыгнул в окно и полетел вниз вместе со стеклами. Очнулся он в больнице. Раны оказались не опасными. Уже на другой день Серафима (она работала няней в больнице) выслушивала его исповедь. Он исповедался, не опустив ни одной детали в истории с Еленой.
   Так начался роман Геродота с Серафимой.
   Она выглядела милой девочкой 13 лет с улыбкой, в которой он видел и целомудрие, и искушающий соблазн.
   Через неделю раны затянулись, и Геродот вернулся в издательство.
   Увидев Геродота, Елена перестала понимать, то ли она движима некой необоримой силой, то ли действует сообразно своим собственным намерениям.
   Ночью, спасаясь в развалинах женского монастыря от преследований Елены, Геродот почувствовал, что земля ускользает из-под его ног. Он очутился в подземелье. Где-то высоко поблескивали звезды. Он углубился в извилистые коридоры столь угрожающе узкие, что ему пришлось протискиваться. Задыхаясь, он вывалился на постель Елены, которая спала обнаженная, не скрывая свое мужское достоинство. Он в ужасе попятился.
   Кровать ржаво заскрипела.
   Он со всех ног бежал, спасаясь бегством вверх по лестнице. Так ему казалось.
   Лестница оборвалась в пустоте и он очнулся там же, где и заснул. Упав на колени, он обратился к богу, чтобы бог помог ему забыть этот сон.
   Длилась ночь и он лег, попытался заснуть. И снова ему приснился тот же сон, и он проделал тот же путь, но уже не вверх, а вниз по лестнице, и застрял в щели, откуда и следил за происходящим в комнате Елены, не понимая смысла жестов и слов, занятых в сцене персонажей, и перипетий. Елена была не одна. Какие-то люди похожие на служителей похоронного бюро ввели в комнату обнаженную женщину. Узнав Серафиму, Геродот невольно закрыл лицо руками. Он никак не ожидал увидеть ее.
   Услышав приглушенный смех, он убрал руки.
   Он не сомневался, что смеялась Елена.
   В комнате никого не было.
   Он огляделся. Стены голые. У окна стояла кровать. Над кроватью висел крест без фигуры распятого, но остались гвозди и терновый венец...
  
   Сон оборвался и Геродот очнулся.
   Он лежал, вспоминая странное приключение во сне, хотя оно и не показалось ему странным. Вспомнился и смех Серафимы и то, как он украдкой вдыхал аромат ее подмышек, лона, предлагающего себя.
   Он невольно вздохнул.
   "Я бежал от желания, от этого маскирующегося чудовища, о существовании которого не подозревал бог... люди заблуждаются, думая, что понимают язык желаний, понятный только безумию и смерти..." - Написав еще несколько фраз, Геродот закрыл глаза и уже сознательно провалился в сон, который ничем не отличался от очевидности с ее излишней обыденностью, вплоть до мельчайших деталей...
  
   Разбудил Геродота все тот же приглушенный смех.
   Смеялся Бес.
   "Все рушится вокруг, а Бес смеется, как смеялся бы и бог, если бы он был, в состоянии экстаза и восхищения... Может быть, поэтому ему больше подходит анонимность... или все имена... А философ стоит и созерцает... хотя ему все это настолько ненужно, что он вполне мог бы обойтись и без самого себя... он счастлив своей бесполезностью..." - думал Геродот.
   Час или два Геродот записывал свои мысли, от которых трудно было не прийти в отчаяние.
   Устав писать, он лег, вытянулся как покойник.
  -- Может быть, еврей прав и нас ждет нечто... последнее время меня преследуют видения... - пробормотал он, обращаясь к философу, который стоял у окна.
  -- Ах, оставьте... опять вы об этих ваших видениях... - заговорил человек похожий на профессора.
  -- Однако любопытно, кто их посылает нам?.. - сказал Бес.
  -- Бог, кто же еще, чье присутствие ничем не отличается от отсутствия...
  
   Возникла пауза...
  
  -- О чем вы думаете?.. - спросил философ.
  -- Пытаюсь вспомнить сон... - сказал Геродот, глотая окончания слов. - Я видел во сне жену... и она говорила со мной...
  -- И слова ее были сладкие и коварные как вино, путающее мысли...
  -- Нет, на самом деле, я видел ее, хотя все мне казалось обманом... я думал, что приблизившись к ней, обниму воздух, однако нет, я обжегся и отдернул руку, как будто тронул огонь...
  -- Удивительно...
  -- Да, это было похоже на чудо... она умерла много лет назад... - Геродот невольно вздохнул. - Может быть, она не умерла, если явилась мне во сне...
  -- Я думаю, что смерти нет... если есть бог... тот бог, который был предан евреями и умер за нас, искупая нашу вину, спасая нас от власти ада... иначе была бы только пустота... не на что было бы опереться...
  -- И бес играл бы главную роль в этой пустоте...
  -- Тоска одолевает от ваших дебатов... - сказал Бес и отвернулся к стене. - Кстати, философ, ты так и не ответил на мой вопрос, откуда зло?.. только водишь нас вокруг да около...
  -- Бог автор этой драмы, но он не ответственен за все прегрешения действующих лиц и исполнителей...
  -- И он находится слишком далеко от сцены...
  -- Может быть, даже нигде... и везде... - пробормотал человек похожий на профессора.
  -- Тсс... тише... кажется, Бес заснул...
  -- Кто он такой?..
  -- Он гений... - сказал Геродот и задумался.
  -- Однако не избежал зависти и преувеличений от льстецов, состоящих при власти, в устах которых похвала звучит скорее как насмешка... - сказал человек похожий на профессора.
  -- Кого вы имеете в виду?.. - спросил Геродот.
  -- Не важно...
  -- Жизнь Беса была драмой, в которой все смешалось... и глупое, и смешное... кое-что я успел записать, хотя он запретил мне записывать... Он избегал женщин, не доверял мужчинам... и на старости лет влюбился в статую... это была копия той безрукой и безглазой статуи, которая по непонятной причине считается шедевром и идеалом женской красоты... Ночью он читал ей стихи, свои и чужие... эти стихи появились в печати... его обвинили в плагиате... Он уединился на вилле... почти год он скрывался там от пересудов... Обычно он сидел на террасе, кутаясь в пальто, и был похож на ворона... Он наблюдал как бы с высоты за происходящим на сцене... но иногда его можно было видеть в сквере у театра среди стариков, позволяющим жизни подольше себя обманывать...
  -- Я не понял, кто удавился?.. - спросил человек, не подававший до этого признаков жизни.
  -- Не удавился, а удалился...
  -- Это уже похоже на комедию... а я люблю драмы...
  -- Боже мой, о чем вы говорите?.. побойтесь бога...
  -- Нигде не видно вашего бога...
  -- А все живое дышит его дыханием... - сказал Герман.
   Странный звук неясный, неотчетливый, незаконченный, сопровождаемый тягостным отзвуком, от которого можно было ждать чего угодно, пагубы или даже смерти прервал беседу обитателей камеры.
   Свет погас и снова разжегся.
  -- Что это было?.. - спросил Бес каким-то замогильным голосом. Он сидел на нарах, озираясь, потом лег и заснул. Во сне он иногда что-то бормотал или посмеивался...
  
   * * *
  
   Геродот бродил по камере, натыкаясь на стены. Стены ему мешали. Он останавливался и всматривался, пытался увидеть во мраке то, чего там не было...
  -- Геродот, что с вами?.. - спросил философ.
  -- Не знаю... мне как-то не по себе... - сказал Геродот и как-то неуверенно глянул по сторонам.
  -- И все же?..
  -- Вы будете смеяться, если я стану говорить об этом...
  -- О чем?..
  -- Каждую ночь она меня будит и шепчет стихи из тех, которые я забыл... Однако за окном уже зарево утра, а я еще глаз не сомкнул... - Геродот лег на нары. Он лежал бездушным камнем и возносился, поднимался по покатостям неба как Илия, а до него - Енох, подальше от сладостных соитий и ждущей геенны...
   Геродот, вы спите?.. - спросил философ.
  -- Нет...
  -- Зачем вы придумали эту историю со статуей?..
  -- Я ее не придумал... одно время Бес на самом деле был влюблен в гипсовую статую... как-то даже соединился с ней, насколько это было возможно сделать с изваянием...
  -- Зачем?..
  -- Не знаю... что-то на него нашло... - Геродот замолчал.
  -- Удивительно... - заговорил человек похожий на профессора. Он читал какую-то книгу, траченную плесенью и молью.
  -- Что именно?..
  -- Вот послушайте, что он пишет: "Боги - это бессмертные люди, а люди - это смертные боги..."
  -- Звучим довольно обнадеживающе... - Бес зевнул.
  -- Так вы не спите?.. а я думал, вы спите...
  -- Как можно заснуть в такую ночь!.. я чувствую какое-то божественное восхищение перед этой бездной... хочется, и рыдать, и восхищаться... шутка... я не люблю ночь... я люблю сумерки... мне нравится все сумеречное: цветы, которые раскрывались только в темноте, лица женщин, возникающие передо мной, действительные или пригрезившиеся... - Сказав все это, и еще много подобного этому, Бес надолго умолк...
  
   Длилась ночь. Все еще что-то лепетали цикады, но арестанты спали.
   Философ изображал во сне человека, который как будто все испытал и во всем разочаровался.
   Герман шептал стихи.
   Адвоката мучили кошмары, от вида которых и у бога бы потемнело в глазах.
   Бес во сне обнимал гипсовую статую, и сам превращался в камень.
   Геродот размышлял о смерти.
  -- Пока человек не умер, как узнать, что за смертью?.. - забывшись, пробормотал он вслух.
  -- Вы как будто подслушали мои мысли... - сказал человек похожий на профессора, обращаясь к Геродоту, но его уже обнял сон. Он плавал в пустоте как осенняя паутина, спокойно и безмятежно.
   Человек похожий на профессора закрыл глаза. Он лежал ничком в траве у куста, который горел, не сгорая, и пьянел от запахов ночи, пил их как вино.
   Когда день уже уходил в тень, свора бродячих собак напала на него, и он в ужасе проснулся, встал и подошел к окну. Он стоял, уставившись в темноту, ощущая весь ужас и одиночество бога...
  
   * * *
  
   Среди ночи Герман встал, как будто подпрыгнул и рассмеялся.
  -- Все это кого угодно может свести с ума... - пробормотал он.
  -- Что с вами?..
  -- Она пытается подставить мне подножку... а чей-то голос, словно распорядитель на похоронах подсказывает, куда мне нужно идти и что делать...
  -- Вы в своем уме?..
  -- Это вы ее спросите... я спал, когда появилась эта рыжая бестия и прилипла ко мне, точно пиявка... я проснулся, ощущая на губах вкус ее слюны... и снова течение ночи принесло меня к этой женщине... у нее было раскрашенное лицо, подведенные глаза и искусно увеличенные округлости... она обняла меня... и я вдруг понял, что это не женщина, а переодетый мужчина...
  -- Почему ты замолчал?..
  -- Мне стыдно об этом говорить...
  -- Я ничего не понял, Бес, растолкуй, что с ним случилось?..
  -- С ним случилось то, что случается с человеком, который не может совладать со своими вожделениями, когда у него нет возможности их удовлетворить...
  -- Еврей, ты удовлетворил свои вожделения?..
  -- Я опустился почти на самое дно наслаждения, как в смерть...
  
   Светало.
   Уже начал распознаваться день.
   Из-за Лысой горы вышло солнце. Оно разогнало влажный сумрак ночи...
  
   Геродот спал. Во сне его преследовали женщины, похожие на сирен, если эти существа когда-либо существовали. Одни пели и хотели быть нежными, другие уверяли, что беременны от него и пытались накинуть петлю на шею, чтобы спасти его от одиночества.
   Нелепо всхлипнув, Геродот привстал.
   За окном шел дождь, низвергались воды небесные, омывая город, в котором вещи создавали людей, актеров трагедии или комедии, и правили ими.
   Арестанты действовали сообразно времени и обстоятельствам, некоторые вели войну с клопами, остальные спали и были счастливее других. Их сны не были искажены ни наукой, ни дарами муз.
   Бес стоял у окна и смотрел. Не оборачиваясь, он сказал, обращаясь к Геродоту:
  -- Я смотрю, ты не пишешь... ждешь вдохновения?..
  -- А ты все созерцаешь?..
  -- Жду озарения... созерцание созидает в душе наслаждение... я бы хотел состариться среди своих созерцаний... нет, на самом деле, они восхитительны... они рождают радость в душе...
  -- Уходите, замолчите, перестаньте меня обнимать... - заговорил еврей. - Зачем вы меня раздели?.. сейчас же верните мне одежду...
  -- Что с ним?..
  -- Он бредит...
  -- И получает удовольствие...
  -- Я смотрю, вам это не нравится...
  -- Оставим добродетель для старых дев... она нелепа и, безусловно, опасна...
  -- Вы и Бес... и Эпикур...
  -- А вы принадлежите к тем, которые отвергают наслаждение, заменяя его на воображаемую добродетель... правда, они только говорят об этом и никогда не делают того, о чем говорят...
  -- Наслаждение - это дар бога...
  -- Скорее его противника...
  -- А женщина, чей дар?.. что вы думаете об этом?.. - спросил адвокат.
  -- Ничей...
  -- Не согласен с вами... бог дал женщинам все, что отнял у мужчин, чтобы они наслаждались и радовались...
  -- Женщины прекрасны...
  -- А еще лучше в них то, что скрыто... - сказал человек похожий на поэта.
  -- Вы видите не столько ту красоту, которая есть в женщинах, столько ту, которую сами выдумали... я читал вашу скандально известную книгу о наслаждении... - сказал Геродот и отвернулся к стене. Стена поблескивала как зеркало и он увидел вытянутое тонко очерченное лицо, миндалевидные глаза, тонкие губы.
   "Но это же не я..." - Он хотел рассмеяться, как смеются зрители в комедии, но не смог, получилась лишь вымученная гримаса...
  
   День ушел.
   "Мы живем и терпим, что нам причитается в плену иллюзий, и вдруг сталкиваемся со всей этой жутью... и понимаем, что ад так близко..." - думал Геродот, прислушиваясь к вою ветра, наводящему тоску, пытающемуся копировать волчий вой, и всматриваясь в темноту, которая пыталась затянуть его в свою утробу.
  -- Вы не спите?.. - спросил философ.
  -- Нет... - отозвался Геродот.
  -- Странно... вы и не спите, и не пишете свою историю?..
  -- Не историю, а хронику... в истории трудно найти утешение... история печальна...
   Остаток ночи философ и Геродот говорили о сугубо личном и интимном.
   Геродот, стыдясь, поведал философу о своем видении, стараясь в порыве вдохновения выразить словами то, что предстало вдруг перед ним.
   У видения были гиацинтовые волосы. Танцуя, она сняла одежду и открыла все то, что вводит в соблазн и повергает в смущение и бессилие девственников.
   Философ слушал Геродота не без некоторого страха, удивляясь и сомневаясь.
   "Странно, наши видения так похожи..." - думал он.
  -- Я смотрю, вы мне не верите?..
  -- Нет, я верю, но... не знаю... все это весьма необычно... - пробормотал философ, думая о чем-то своем. - Однако продолжайте...
  -- Даже не знаю, как об этом сказать... и как описать мое состояние...
  -- Ее звали Серафима?..
  -- Да, но...
  -- Во сне вы с ней говорили и называли ее по имени...
  -- Не знаю, может быть, это была Серафима... а, может быть, и нет...
  -- Вы знаете, я видел то же сон... - Философ взглянул на небо, украшенное звездами как драгоценными камнями: рубинами, топазами и алмазами, хризолитом, ониксом, ясписом, сапфирами, карбункулами и изумрудами. Все камни были представлены в изобилии, отражая все великолепие и красоту дома Господня. Философ смотрел и ощущал себя иным, и не на земле, и не на небе, и не в темноте, но в свете и с ангелами, посредниками между богом и людьми.
  -- Вы все о том же... бог... ангелы... а что делает еврей?.. - спросил Бес.
  -- Что-то пишет...
  -- Еврей, ты так и не сказал, что с нами будет?..
  -- Я не пророк и не бог... это открыто только богу...
  -- Ну да... сказал бог, да будет, сделал и стало...
  -- Весь сотворенный мир представляет собой лестницу для восхождения к богу... - Герман встал. Он блуждал по камере, и взор его блуждал и забредал за пределы всего, туда, где все начиналось в сокровенном молчании, окутанное божественным мраком...
  
   * * *
  
   Длилась ночь.
   Геродот спал, продолжая писать и во сне.
   Спал и еврей, и адвокат, и профессор.
   Спали и остальные арестанты, довольствуясь невежеством души и вожделениями плоти.
  -- Я смотрю, ты уже которую ночь не спишь... - сказал Бес, обращаясь к философу, который стоял у окна и созерцал, ждал озарений.
  -- Не спится... - Глянув на Беса, философ вдруг отчетливо увидел его сходство с братом, Евгением. В детстве они спали в одной кровати. Потом появилась сестра, Тамара. Философ считал ее своей учительницей. В возрасте 12 лет Тамара стала невестой бога. А Евгений в этом же возрасте настолько утратил желание жить, что сам пожелал собственной гибели, хотя даже животные стремятся сохранить себя и избежать смерти. И все это не от желания ума, а от законов природы. Природа боится смерти...
  -- Что ты увидел, расскажи, если это что-либо достоверное?.. - Бес встал и подошел к философу.
  -- Это было похоже на помрачение... - прошептал философ.
  -- Однако я ничего не вижу кроме тьмы кромешной...
  -- Она опять явилась мне в видении...
  -- Я догадываюсь, кто является тебе в видениях...
  -- Она приходит почти обнаженная... изнемогающая от желания моей близости, тогда как я бегу от нее... и натыкаюсь на стену, но это не стена, а бог... тот, который ни от кого не скрывается и все наполняет... - Философ лег на нары, но тут же встал и заходил по камере из угла в угол. Замедлив шествие, он обернулся и взглянул на Беса.
  -- В первый раз я увидел бога в детстве на фоне некоего пейзажа... длилось это недолго... потом все погрузилось во мрак...
   Философ говорил и говорил.
   Бес слышал слова, но не видел лица говорящего. Он скрывался в тени...
   Бесу было 13 лет, может быть чуть больше. День уже был на исходе, когда он очутился в горной местности к югу от Понта и к западу от горы Арарат, не имеющей еще ни собственной истории, ни жителей, лишь пустые пещеры, где мог найти убежище целый народ. Оттуда по отрогам хребта как по ступеням Бес поднял на третье небо. Он стоял, с трепетом и страхом озираясь, пораженный зрелищем, открывшимся ему.
   Донеслись шаги, голоса, женский смех и Бес очнулся, с удивлением уставившись на философа, который рассказывал ему свой сон.
  -- Я поднялся на третье небо по лестнице, по которой одни поднимались, а другие спускались... Описать все великолепие пейзажа, открывшегося мне, просто невозможно, и постичь, понять происходящее было еще невозможнее, и не только мне, заике косноязычному, но и одаренным, возвышенным натурам, обладающим искусством возражения...
  -- Ты хочешь сказать, что бог непостижим... и только это постижимо в нем?..
  -- Он свет... можно ли постигнуть свет?..
  -- Этот или тот?..
  -- Не говори вздор... Однако я продолжу... Уже смеркалось... Я стоял, молитвенно сложив руки, когда увидел его... Я заговорил, но столь слабым голосом, что он, наверное, почти не слышал, что я говорил... Голос уже не слушался меня, только по шевелению губ можно было понять, что я продолжал говорить... я просил простить меня... Лицо бога внезапно осветила знакомая улыбка отца и сон оборвался... В том, что это была не бессмысленная фантазия сна, а видение, убеждало меня ощущение радости вместе с чувством счастья... я понял, что отец простил меня... Фантазии, возникающие от игры воображения, бывают расплывчаты и не оставляют воспоминаний, но это видение подтвердило, что после смерти люди еще воспринимают обращенные к ним слова...
  -- В своем сне я тоже поднимался по этой же лестнице... - сказал Бес. - На третьем небе меня встретил какой-то старик, может быть, бог... пока он омывал мне ноги, я спросил его, что нужно делать, чтобы не попасть в ад?..
  -- И что?..
  -- Он сказал, что нет никакого ада, и все наши грехи уже искуплены... - Бес повернулся лицом к стене и попытался заснуть.
  -- Я с вами не согласен... - возразил Герман. Он проснулся и сидел на нарах, сложив руки и опираясь на локти. - Еще ничего не искуплено... и спасаемся мы не сами собой, и не через дела свои, и не в собрании, а в одиночестве, которое рождает печаль, плач и страх, а с ними - смирение и веру... верой мы оправдываемся и спасаемся...
   Философ как-то странно взглянул на еврея.
   "А ведь он прав..." - подумал он и уже не мог думать ни о чем другом.
   Герман все говорил и говорил каким-то завывающим голосом.
   Философ лег, но тут же встал и подошел к окну, за которым все еще цвела ночь.
   "Кто я?.. - думал он, вглядываясь в мрак. - Вчера я пришел из этой бездны и завтра уйду, а мне мнилось, что я буду здесь всегда..."
   Мысли философа смешал голос Беса.
  -- Не вера нас спасает от жизни, а смерть... - сказал Бес. - Что дальше, знает только бог и тьма - свет вечности... станем мы ангелами или кем-то еще...
  -- Однако я не понял, как может тьма быть светом?.. - спросил адвокат, неизвестно к кому обращаясь.
   В городе адвокат был не из последних людей. Он произносил речи в судах. В 45 лет, разочарованный в своей деятельности, он обратился к философии.
   Бес промолчал. У него уже было несколько столкновений с адвокатом.
  -- Я тоже кое-что не понимаю... - заговорил человек похожий на поэта, обращаясь к адвокату. - Как вы с вашим положением и талантами оказались в столь бедственном положении?..
  -- Я пострадал от женщины и законов, от которых нет никакой пользы, если к ним не присоединяется страх и боязнь наказания... - заговорил адвокат голосом прокурора.
  -- Согласен с вами, коллега...
  -- Так вы тоже адвокат?.. рад, весьма рад...
  -- Я смотрю, в этом ковчеге каждой твари по паре... - сказал Бес.
  -- Так вот... - продолжил свой рассказ адвокат. - Этой женщиной была моя мачеха... Я сочувствовал ей, положение ее было ужасное, но более всего я сочувствовал моему отцу, ведь он был ее мужем... После смерти жены, моей матери, он уже с явными признаками безумия женился на молодой женщине... изменились и его манеры, и привычки, и весь он как-то странно преобразился... Как-то он сказал мне, что чувствует себя насекомым... Не знаю, кто подсказал мачехе причину и виновника всех этих превращений... и все оказались обманутыми, поверив ее преувеличениям... в том числе и судья... Прохожие указывали на меня пальцем и говорили, что это тот самый адвокат, который... и так далее... о карьере адвоката пришлось забыть... в тот же год случилось несчастье с мачехой, она исчезла... она была занята в роли Ифигении, дочери Клитемнестры и Агамемнона, возглавившего войско греков в троянской войне... в том момент, когда она легла на жертвенный алтарь, и жрец занес над ней нож для удара, погас свет и она исчезла... я думаю, провалилась в преисподнюю... отец похоронил пустой гроб... и умер у ее могилы, а я получил место на нарах, как преступник... меня обвинили в убийстве при отягчающих обстоятельствах... впрочем, все это, вам, наверное, не интересно...
  -- Отнюдь, даже очень интересно... продолжайте...
  -- Мой отец не был чужд музам, он был театральным критиком, а на старости лет свихнулся, увлекся философией... городил всякую чушь, но так, что она вовсе не казалась чушью... Одним словом, веселил людей и бога... едва он раскрывал рот, как все вокруг подавались вперед... Смех сопровождал его во время прогулок... смеялись все, и печальные, и озабоченные... Лишь со мной он был серьезен и перепирался с упорством более чем бабьим... говорил так, как будто читал речь, над которой бился лет тридцать... или вовсе чужую... хотя нужны ли были здесь слова, может быть, достаточно было бы вздоха, который опроверг бы любые мои доводы... День он проводил на кладбище, искал живую жену среди мертвых, а вечером ездил верхом на хворостинке... или проповедовал... говорил как на сцене, не без притворства... иногда ему хлопали, но чаще освистывали... Я его звал двуязычным, наподобие пиявки... он пересыпал речь латинскими словами, хотя это было совсем некстати, все более возбуждаясь... Вот уже и я возбудился, дыхания не хватает... Не знаю, что он нашел в этой женщине, которая пыталась стать моей матерью, хотя была моложе меня лет на семь?.. Надо сказать, что жила она, как живут на островах блаженных среди роз, фиалок и гиацинтов... Весь день полусонная, словно дремлющая сова, она ждала ночи... А ночью исчезала вместе со свитой... отдавалась игре и сладостному безумию...
  -- А отец?..
  -- Что отец?.. он напяливал какую-нибудь маску и плелся за ней в составе свиты...
   Дверь ржаво заскрипела, приоткрылась.
   Вошел надзиратель и адвокат умолк...
  
   * * *
  
   Ночь ушла. Встал новый день.
   Еще не проснувшись, Геродот уже писал, не замечая, что чернила не оставляют на бумаге след. Он записывал в свою хронику историю адвоката.
   Бес вел беседы как философ, желая возвысить самого себя в своих мыслях.
   Философ читал какую-то книгу и размышлял.
   Адвокат спал.
   Поэт прислушивался к сквознякам. Ему чудилось тихое веянье слов.
   Все совершалось неслучайно и не без воли порядка...
  
   Размышляя, философ не заметил, как заснул. Во сне он путешествовал, блуждал по разным небесным странам и городам и проповедовал по вдохновению, как апостол. Одних он спасал, других повергал в уныние, многих в сомнение и всех остальных в печаль. Он говорил о том, что относилось к спасению людей, за что его бросили в ров со львами, но он их заговорил, и они его не тронули. Тогда его ввергали в пещь огненную.
   Сон философа прервал ржавый скрип. Он прислушался, потом огляделся.
   Дверь камеры была приоткрыта.
   Из темноты доносились голоса.
   Адвокат и надзиратель выясняли отношения...
  
   Некоторое время адвокат провел в замешательстве, не зная, что надлежит предпринять в столь опасных обстоятельствах. Он знал, что подобные типы не откладывают надолго исполнение своих угроз. Перебрав в уме несколько предположений и выставив столько же препятствий к их осуществлению, он погладил бородку, откашлялся и сказал:
  -- Послушайте, любезный...
  -- Мне приходится целый день столько говорить, что не остается времени слушать, к тому же я знаю, что ты скажешь...
   Адвокат вскользь глянул на надзирателя. Предложение Иуды, так звали надзирателя, выглядело столь нелепо, что он не мог решить, что ему делать, рассмеяться или разрыдаться.
  -- Послушайте, вы смеетесь надо мной?..
  -- Тебе кажется, что я говорю все это ради шутки?..
  -- Нет, но...
  -- Шли бы вы туда, откуда пришли, вы мне мешаете... - сказал поэт, не дав себе труда поразмыслить о последствиях своих слов.
   Надзиратель ткнул ему в пах жезлом и ушел...
  
   Адвокат приложил немало усилий, чтобы привести поэта в чувство и рассеять свои мысли. В мыслях он уже обдумывал план побега из тюрьмы.
  -- Я смотрю, вы в отчаянии... - заговорил молодой человек, прячущийся в тени. Он был чем-то похож на Мефистофеля, который желая творить зло, невольно творил добро и трагедию превращал в комедию. - Сочувствую вам... Иуда совершенно жуткий тип... Он и ко мне приставал... сказал, что оказывает мне честь, избрав меня своим первым любовником, однако признаюсь вам, я отказал ему, но не сразу...
  -- Я тоже не способен нести бремя этой должности, но как я ему откажу?..
  -- Адвокат, тебя ли мне учить уловкам?.. - сказал человек неопределенного пола и возраста и беззвучно рассмеялся.
  -- Ну да... конечно... ты же с ним постель делишь, а не я...
  -- Спорить с ним - безумие... - молодой человек придвинулся к адвокату. - Но у меня есть план, только вы должны обещать мне, что исполните все, что я от вас потребую...
  -- Да, но...
  -- Во-первых, вам надо произвести впечатление...
  -- На кого?..
  -- На Вагнера, начальника тюрьмы...
  -- Однако...
  -- Вы это умеете...
  -- Вас ввели в заблуждение... это не совсем так, вернее совсем не так... - Адвокат взглянул на молодого человека и почувствовал некое влечение, которому не в силах был противиться. Лицо молодого человека светилось нежностью и невинностью, а движения были исполнены невыразимой грации.
   Адвокат кашлянул в бородку. Ему показалось, что и молодой человек так же приятно поражен его видом. Он невольно глянул на свое отражение в зеркале.
   Стены камеры были из полированного черного гранита и отсвечивали как зеркала.
   Из этажей неба доносились звуки райской музыки.
   Приятные ароматы от распускающихся цветов пробуждали томление и желание...
  -- Ночью я почувствовал, что кто-то тискает меня... - продолжил свой рассказ Мефистофель. - Мне это не понравилось... я всегда думал, что природа определила меня к более благородному употреблению и близость надзирателя, сознаюсь, повергла меня в смущение... я отстранился, но он прилип ко мне как полип, и вместо того чтобы учтиво ответить ему, мол, я весьма сожалею, но не могу оказать вам эту услугу, которую я уже оказал ему нечаянным образом, я ударил его... и что, вы думаете?.. он даже не обиделся... и произошло то, что произошло... Надо сказать, что я не столь уж и нечаянно оказал ему эту услугу... и это не все... он сказал, что я божественно прекрасен и обладаю даром внушать любовь...
  -- И он прав, но мне-то что делать?.. - сказал адвокат.
  -- Действовать согласно плану... я думаю, довольно будет одного дня, и мы больше никогда не увидим вашего любовника... вернее, нашего... - Мефистофель принужденно улыбнулся.
   Адвокат глянул на него и тоже улыбнулся. Он уже находил забавным то, что представлялось ему мерзким, да и достоинства молодого человека радовали взгляд.
  -- Вы меня понимаете?.. - Мефистофель еще ближе придвинулся к адвокату.
  -- Не вполне, но продолжайте...
  -- Возможно, я изрекаю слишком много несуразного, однако у меня нет ни времени, ни сил подбирать слова... Я понимаю вас, вы стыдитесь и не чувствуете себя в безопасности...
  -- Да... впрочем, не знаю... наверное...
  -- Что он вам предложил?..
  -- Он предложил мне такое... я не знаю, как мне это выговорить... - адвокат вскользь глянул на молодого человека. Потаенное желание невольно исказило черты его лица. - Я не очень хорошо понимаю, что говорю, но чувствую ту тайную гармонию, которая, не знаю как, уже возникла между нами, хотя мы еще нуждаемся в словах и пребываем в рабстве у условностей, на которые тело не обращает внимания... оно не испытывает ни душевного смятения, ни колебаний, ни мрачных мыслей, ни сожалений, ничего, кроме желания любить... - Воздев руки, адвокат обнял Мефистофеля и покачал бедрами. - Нет, я не могу... это невозможно... - Он закрыл лицо руками. Ему показалось, что он проваливается в темную бездну...
  
   Геродот оторвался от книгу, в которую записывал историю Германа, и подошел к окну.
   "Герман не обязан был сожалеть и сходить с ума, как это принято... Вполне вероятно, что это было не самоубийство, а несчастный случай... все произошло помимо воли Клариссы... просто она запуталась в свисающих веревках..." - Геродот стоял, закрыв глаза, и вспоминал свою придуманную жизнь, собранную из лоскутков, на которую он уже несколько раз покушался, разочарованный ее бесцельностью. Усталый от одиночества, он блуждал по улицам города. Он шел наощупь в темноте, обители бога, и не без страха. Иногда его останавливали женщины, но он сторонился их. От близости с женщинами он испытывал только унижение.
   Эти блуждания не давали Геродоту ни удовлетворения, ни покоя, ни радости.
   Геродот протер запотевшее стекло и глянул на залив.
   В зыби плясали огненные змейки, отражения огней города...
  
   На какое-то время адвокат забылся. Очнулся он в объятиях молодого человека, вернувшего ему больше жизни, чем было нужно для этой сцены.
  -- Я еще ни разу не испытывал подобного... - сказал адвокат шепотом, возможно безумным. Говорил он очень тихо и старался не смотреть на собеседника.
   Молодой человек пожал плечами и задумался. Взгляд его затуманился, по всей видимости, он уже забыл, где он и с кем. Лицо его приняло отрешенное выражение.
  -- Простите мою нескромность, хотя это, в сущности, только естественное и вполне извинительное любопытство... смею вас уверить, у меня не появилось никаких нечистых чувств... ваша застенчивость, проникнутая чувством грусти, исключает их...
  -- Что вы возомнили себе?.. мое сочувствие вовсе не дает вам право вольности в обращении со мной... - пробормотал Мефистофель.
   Несколько смутившись от сделанного выговора, адвокат стал искать спасения в хитроумных словах, и с каждой минутой становился все естественнее и убедительнее...
  
   Записи Геродота не сообщают, что произошло между адвокатом и молодым человеком в ту ночь, тем более что очнулся адвокат на нарах рядом с человеком, который был способен внушать ужас своим видом, а не любовь. Лицо молодого человека было изуродовано жутким шрамом.
   Адвокат отодвинулся в смущении.
   Он не мог не заметить, что за ним наблюдают и не без зависти, хотя он был достоин скорее сожаления...
  
   Человек, следивший за адвокатом, написал несколько фраз и передал записку адвокату.
   Его звали Фома. Он был поэтом. Талант поэта открылся у него в тюрьме. Иногда он писал стихи по случаю, которыми все восхищались и он стал верить, что в него вселилась душа самого Вергилия Марона.
  -- Что это?.. - спросил адвокат.
  -- Стихи... я же поэт...
  -- Иногда он мнит себя чуть ли не богом... - сказал Геродот.
  -- И славится расспросами и доносами... - добавил Бес.
  -- Это точно, одни пишут допросы, а другие доносы...
  -- Говорят, он один из поклонников Иуды...
  -- На вид они все милые люди, только опасаются прикоснуться к женщинам, да и голос их выдает... а манеры позволяют догадаться, с кем имеешь дело... всякий поймет, даже тот, кто вообще ничего не понимает...
  -- Говорят, вы здесь из-за женщины?.. - спросил поэт и придвинулся к адвокату.
  -- Да, а что?.. - адвокат отодвинулся.
  -- Пожалуй, ничего... - сказал поэт и снова придвинулся...
  
   * * *
  
   Длилась душная августовская ночь.
   Арестанты спали и были вполне довольны и счастливы безумием своих снов.
   Спал и Геродот, уронив голову на рукопись. Он не успел записать все, что увидел, узнал и услышал в этот день. Спал он сном праведника. Правда, случалось, что он и во сне писал. Происходило это в дождливые и ненастные дни...
  
   Геродоту снился кошмар. Он пытался скрыться от собственных глаз, не желая иметь свидетелей, и от своих блудливых рук, и не без брезгливости.
   Увидев свое безглазое лицо в зеркале стены, он в страхе и смятении попытался закрыть лицо руками, но рук у него не было. Он оцепенел. И не скажешь, живой он и во плоти или камень крашенный под человека. Когда Геродот уже не знал, что ему делать и какому богу молиться, появился Бес, разбуженный трубным звуком, который издал философ. Танцуя, Бес тронул рукой его волосы, взлохматил. Геродот невольно рассмеялся. Пытаясь ускользнуть от его рук, он наткнулся на стену, вскрикнул от боли и очнулся, привстал, не зная, где он, сон это или явь и не повредился ли он в уме. В глазах все мелькало и ходило ходуном. Доносились мужские и женские голоса, смех.
   Ночью все склонны к болтовне. Ночью врата слов не заперты смущением и не сдерживаются оградой зубов. Все арестанты во сне что-то говорили про себя или вслух. Одни арестанты пользовались трубой, другие флейтой, из тех, кто был более сдержан и не чужд музам. Флейта более спокойный и подходящий инструмент для ночного разговора.
   Были и такие, которые пели ртом или пускали ветры.
   Руководил оркестром и хором философ. Он то успокаивал музыку, то делал ее более напряженной, когда она нуждалась во внешнем побуждении и воодушевлении.
   В оркестре выделялись исполнители с характером и нравом, а в хоре - те, кто имел изъян в речи, либо слабый слух или был отмечен каким-либо другим телесным пороком.
   Философ выводил рулады.
   Адвокат рассыпал водянистые и скользкие фразы, рождаемые не в устах и не в груди, а внизу живота.
   Поэт и сам не понимал, что говорил, хотя и знал свое дело, и в словах не было недостатка. Он был гениальным поэтом в бездарную эпоху.
   Речь Мефистофеля напоминала хор нестройно кричащих галок, которые говорливы, но не красноречивы.
   Молодой человек, вечно чем-то раздраженный и удрученный, свою речь произносил довольно внятно и весьма изысканным слогом, сопровождая ее подобающими жестами и движениями. Иногда он впадал в экстаз, словно предвкушая райское блаженство. Человек он был с воображением, держал в голове пропасть всяких вещей и подробностей, которые любой другой на его месте постарался бы поскорее забыть.
   Полковник спал молча. Несмотря на это с ним стоило познакомиться. Это был один из тех ни на кого не похожих людей, чье своеобразие проявлялось во всем.
   Рыжеволосый незнакомец с прической под Юлия Цезаря говорил весьма продуманно и тщательно, правда, он картавил и искажал слова. Выглядел он изысканно, даже изящно, что позволяло подозревать, что он не вполне мужчина.
   Старики говорили скромно, умеренно и мелодично, но и среди них попадались такие, которые и говорить были неспособны, однако и молчать не могли, и издавали малоприятные звуки, противные не только слуху...
  
   Ночь ушла.
   Пришло утро. Оно было пасмурное.
   Все спали. Спал и полковник. Во сне он иногда вздыхал и стонал, иногда кричал, словно отдавал команды.
   Когда это случалось, человек стоявший у окна и похожий на привидение испуганно вздрагивал.
   Незнакомец производил впечатление, но на основании предположений об особенностях его лица нельзя было распознать ни его нрав, ни свойства.
  -- Я смотрю, вы рано встаете... - заговорил Бес.
   Незнакомец промолчал.
  -- Мой дед рано вставал, выпивал рюмку портвейна и шел в сад писать сонеты... он и меня приучил к вину... помню, он говорил, не следует пить, пить и пить, достаточно выпить с утра...
  -- И что с ним стало?.. - спросил полковник.
  -- На зло завистникам он дожил до самой смерти... - Бес рассмеялся.
  -- Ты нас развлек и рассмешил, а теперь дай мне досмотреть сон... - сказал полковник и повернулся лицом к стене.
  -- Наверное, видите что-нибудь любопытное... Хотите, я расскажу вам ваш сон?.. нет, лучше я расскажу вам свой сон?.. изысканный сон, доступный лишь людям, тронутым образованием и воспитанием... В тот вечер я от волнения долго не мог уснуть, а когда, наконец, забылся... в тишине и мраке амбросийной ночи дивный явился мне сон... Он был до того ясный, что ни в чем не уступал яви... Только представьте себе эту амбросийную гиацинтовую ночь... Я пробудился от ласк незнакомки... какое-то время я лежал на ложе, уставившись в потолок, который напоминал своды пещеры нимф... Все вокруг манило, побуждало к любви... там и здесь цвели цветы, источающие благоухание... сбросив с себя свою изменчивую красоту, они превращались в женщин, выставляющих напоказ весну своей красоты... их сменяли другие, грациозно танцующие, удивляющие стройностью, аттическим изяществом движений... Они вовлекали меня в свой странный танец, пробуждающий желание... Потом появилась девочка 13 лет... Ее красота, приветливость, доступность поражала и пугала... Я не помню остального... Помню, чей-то голос сказал: "Какая грубость, какая неискушенность в прекрасном..." - Эти слова до сих пор звучит в моих ушах... Они гулко отдавались от стен и сводов, порождая хор перекликающихся отзвуков, отголосков... Очнулся я в темноте... я лежал, пытаясь вспомнить сон и все те умышленные слова, что он нашептал мне... Ощупывая себя, я наткнулся на кольцо на мизинце... девочка из сна одела его... она отплатила мне за любовь... Все... не слышу восторженных возгласов, рукоплесканий...
  -- Я ему верю, почему бы и вам не поверить... - сказал адвокат. Вскользь глянув на незнакомца с гиацинтовыми волосами, он привстал, потянулся и зевнул.
  -- Это же сон... и в нем отсутствует даже видимость правды... - сказал полковник.
  -- Верить надо слепо... - сказал незнакомец и как-то странно взглянул на адвоката...
  -- Вы давно здесь?..
  -- Нет, только вчера поселился...
  -- Что там нового?.. - спросил Бес. - Как там жизнь на воле?.. кто пал ниже могилы, а кто взлетел и все себе вернул?..
   Незнакомец промолчал...
  
   Ночью адвокат поднял крик и всех разбудил.
  -- Что случилось?..
  -- У этого человека ум за разум зашел... он возомнил меня женщиной...
  -- Ну и как он объяснил это?..
  -- Он не дал мне никаких объяснений...
  -- А вы?..
  -- Я отнесся к нему совсем не ласково, но убедительно, после чего он поспешно отодвинулся, недоумевая, что меня так обеспокоило... Увидев, что мои слова начали его распалять, и он становится злее волка, я умолк... Я ведь вращался в порядочном обществе... дед у меня был графом... он меня наставлял и отвлекал от пороков без насилия и принуждения, хотя меня так и влекло к запретному плоду... Мне было 3 года, когда я лишился родителей... В 5 лет я уже читал, писал, играл на разных музыкальных инструментах, говорил на пяти или шести языках, и сочинял пьесы в стихах... я уже не говорю об увлечении охотой и верховой ездой...
  -- Нет, погодите, причем тут охота, верховая езда?.. - спросил полковник.
  -- Не будьте столь наивны и поспешны в своих предположениях, как говорится, торопитесь не спеша...
  -- Эй, вы, там, как вас, расскажите, как было дело?.. - Бес привстал. - Посмотри, Мефистофель там или его нет, а то у меня в глазах рябит, как будто мухи летают...
  -- Он спит...
  -- Ну, и пусть спит...
  -- Почему бы и вам не заснуть... - сонным голосом сказал полковник.
  -- Вся эта история достойна стыда и сожаления...
  -- Геродот запишет ее в свою книгу, и она приобретет иное звучание...
  -- У его книги нет ни начала, ни конца, как у вечности, хотя природа сама по себе не создает ничего вечного и полагает всему конец...
  -- Не природа, а бог... он начало и конец всему...
  -- Отчего вы все на бога ссылаетесь?..
  -- Это он для красоты слога... как говорится, цветы риторики...
  -- Ну, да... у других этими украшениями служат брань и проклятия... - Адвокат встал и направился к двери.
  -- Куда вы?..
  -- Ничего мне уже не нужно кроме мягкой постели... засим, как говорится, прощайте... зрители плачут, сцена пуста... ну, что же вы?.. хлопайте, хлопайте...
   Дверь камеры ржаво заскрипела, приоткрылась и тут же захлопнулась.
   Адвокат исчез.
  -- У них в роду все были такими... не теряли времени даром... дед не упускал ни одной сучки, покрыл всех в округе... Он был писателем... дар писать дал ему бог, который мир создал в семь дней... а он почти 7 лет писал свою книгу... и так и не дописал... в нее он собрал всех своих женщин, чьи имена и за ночь не назвать... как говорил один поэт, толпа их была густа как туман... Многие из женщин, к которым он приставал как репей, успели состариться в ожидании его обещаний, и так и остались ни с чем... безумные и глупые они могли лишь молиться, если бы это имело смысл... А потом он, наверное, помешался от возраста, нарядился в рясу и стал монахом... читал проповеди о презрении к миру соблазнов... Умер он в одиночестве...
  -- Все мы умираем в одиночестве...
  -- Я знал его отца... он был излишне привязан к приятностям жизни... жил и делал, что хотел, не считал за грех совратить и мальчика... а его мать жила в сумерках, любила все сумеречное и умерла в сумерках в расцвете лет...
   Геродот невольно вздохнул и поставил в этой истории многоточие.
   Ему вспомнилась Серафима. Она тоже любила все сумеречное...
  
   На другой день по тюрьме поползли слухи об отношениях адвоката с надзирателем.
   Ропот недоброжелателей стал столь громким, что достиг слуха Вагнера, начальника тюрьмы, и он принял меры.
   Вагнер был из немцев и за свою жизнь успел сменить несколько имен. При нем в тюрьме появился театр и библиотека. Он любил театр, но отдавал предпочтение каменам.
   Никто не знал, куда переселился адвокат, может быть, даже на небо, где он, конечно же, сохранил свой облик, манеры и права, приличествующие его профессии.
   Одни говорили одно, другие другое. Были и такие, которые уверяли, что адвокат повесился. Среди них был и Герман. Иногда он видел пророческие сны. Адвокат явился ему во сне с петлей на шее. Он как будто танцевал в воздухе и с таким изяществом...
  
   Иуда был безутешен, скорбя об утрате любовника. Несколько дней он являл арестантам искаженное скорбью лицо...
  
   Эту историю Геродот записал, не упуская и малозначительных подробностей, которые люди недостаточно образованные пропускают, однако в подробностях, как говорят историки, скрывается бог, а в деталях - дьявол...
  
  
   * * *
  
   Услышав шелест шелка, шаги, Геродот привстал и увидел Серафиму. Оставаясь невидимым, едва понимая то, что видит, он смотрел на нее и таял как воск от огня.
   Так они встретили. Он, окутанный тьмой, и Серафима в отдалении, от которой он бежал, скрылся в своей книге без начала и конца.
  -- Что ты увидел?.. - спросил философ.
  -- Не знаю... - Геродот потряс головой. - Что-то, похожее на видение... впрочем, все это, как говорится, иллюзии освещения и перспективы... мимолетный сон, который я пытаюсь удержать...
  -- Это женщина?..
  -- Да...
  -- Имя у нее есть?..
  -- Ее звали Серафима... Мне было 13 лет, а ей чуть больше, когда мы познакомились... Я любил ее, но эти руки, оскверненные рукоблудием, обнимали ее только во сне... Боже, что я говорю?.. бес попутал... язык мой, враг мой... хотя он только повторяет мои мысли... - Геродот закрыл лицо руками. - Я забылся, отдавшись сну, и вдруг увидел ее... она вышла из темноты зеркала в ночной рубашке... я прятался за гардинами и следил за ней в щель... я любил прятаться и подсматривать... Нет, я не посмел к ней прикоснуться... Я погрузился в унылое изумление... на ней был саван, лицо все в слезах... Я понял, что она умерла... но душа, расставшись с ее телом, вновь вернулась в него, как будто что-то забыла... Танцуя, она тронула рукой мои волосы, взлохматила, рассмеялась, ускользая от моих рук... Спустя много лет я увидел тот же сон... ее красота пленяла мой ум и приводила в трепет... Она была так юна и прекрасна... кудри длинные, златые и завитые... не устоял я перед мнимой ее благосклонностью и кроткой улыбкой, обещающей желанные ласки, которые могли бы стереть следы ран, оставленных прошлыми женщинами... Иногда, я как будто слышу их смех и невольно оглядываюсь... и, опомнившись, кусаю губы... В объятиях Серафимы я заснул, не зная, где проснусь... Увы... все кончилось, не успев начаться... Она скрылась за стеной темноты, за которой философы ищут бога...
  -- Сколько их, колдуний, ходит между нами неузнанными и притворством заманивают в сети любви... распустив кудри по плечам и подобрав юбку, они танцуют, очаровывают...
  -- В тот же день, роясь в забытых вещах, я нашел эту странную книгу без начала и конца, как вечность... Почти год я пребывал точно в гробу, не осознавая, что я делал наяву, подобно тому, как это не помнят спящие... Я писал, я пытался дописать книгу... я писал и писал, не понимая, что пишу... вычеркивал, изменял, переставлял фразы, слова... - Геродот умолк. Мысли его бродили вблизи и вдали, рождая ложные образы...
  
   Геродот говорил, как и писал, невнятно и не вполне правдоподобно.
   Философ слушал его, даже не пытаясь следовать за ним. Он бродил по камере, иногда останавливался и бесцельно смотрел на сырые стены, отблескивающие как черные зеркала. Что-то виделось ему в глубине этих зеркал, то, что было там всегда, или не было никогда.
   Остальные арестанты спали и видели сны, которые бог иногда открывает младенцам.
   Геродот как будто бредил. Он видел себя существом о двух головах. Одной его головой правила беспомощность интеллектуала, а другой - захватывающее безумие.
   Философ остановился, быстро глянул на Геродота и возобновил шествие. Он бродил по камере кругами и размышлял
   "Как странно, мы любили одну и ту же женщину... и я хотел отнять ее у него... какое безумие... Она жила в доме, фасад которого украшали ехидны и химеры, плюющиеся пламенем... окно ее было между ехидной и химерой... после пожара люди обходили этот дом стороной... ходили слухи, что в нем обитали привидения... иногда в стеклах вспыхивали огни и пугали прохожих... Боже, в какие дебри я забрался... Надо лечь и заснуть... отдаться сну... - Философ остановился у окна. За окном цвела звездная ночь. - Звезды как драгоценные камни... все прекрасное родственно между собой... и творения неистовых писателей о ночи затмевают творения здравомыслящих..." - думал философ и как будто окрылялся. Он уже парил под потолком, опасливо заглядывая вниз, подобно птенцам, еще не набравшим сил...
  
   Испуганный возглас философа разбудил поэта. Он привстал, но глаза его были закрыты. Он досматривал сон, то, что ему удалось разглядеть, пусть и очень немногое и с трудом.
   Он стоял у камней на берегу и следил за стайкой нимф у рифов. Они играли с дельфинами. Блаженное зрелище, зримое, осязаемое, ощутимое. Однако вид у поэта был печальный и даже раздраженный. На него находило бессилие, когда он видел красоту. Он встал и вдруг сел на пол, что вызвало у арестантов смех.
  -- Я вдруг почувствовал слабость... - сказал поэт с дрожью в голосе.
   Поэт стыдился противоестественных наслаждений.
  -- Во сне ты звал женщину... и говорил, что тебе понятно только то, что можно видеть и трогать... - сказал Герман. - Телом своим она тебя ослепила и, страстно лаская ее, сойтись с ней ты желал... дышал ей в лицо, губы ее кусал, в тело ее всем своим худым телом пытался проникнуть...
  -- Он прав... все так и было, если судить по твоим телодвижениям...
  -- Поэта безумие заставляет безумствовать, а меня жена... всю ночь ногами и руками оплетала и ушла, оставив на губах только горечь...
  -- А мне уже давно никто не снится... если только случайно не ранит чей-нибудь взгляд...
  -- Мой брат сам себя потерял в этих видениях...
  -- Бежать надо от воздушных призраков и свое воображение направлять на что-нибудь другое... как-нибудь иначе избавляться от излишка влаги, накопившейся в теле...
  -- Ну да, поиграл, посрамил и бросил...
  -- Любовь - это вид божественного помешательства... - заговорил Герман. - Когда это случается, человек превращается в бога... для него нет ничего невозможного...
  -- Меня в такие моменты охватывает поэтическое вдохновение, крылья за плечами вырастают...
  -- А я в детстве летал без крыльев... только подумаю о небесах и я уже в небесах... Прикосновение же низвергали меня в пропасть сладострастия и все портили... я погружался в меланхолию... - Герман умолк. Когда он говорил, он как будто захлебывался словами, размахивал руками и издавал громкие вопли, что делало его речь малопонятной, если не совсем бессмысленной. Он казался безумным и нуждающимся в усмирении.
  -- Наступают последние времена... конец света близок... тьма кромешная проглотит этот безумный мир... - сказал монах голосом пророка.
  -- Я уже опечалился, но не очень... - Бес принужденно зевнул.
  -- Камни заговорят, зашатается земля как пьяная, упадет и уже не встанет... потеряет рога луна, покраснеет и устыдится солнце, и звезды спадут с неба и придет судья... Вся история человечества - это путь к последним временам и Страшному Суду, который принесет славу святым и избранным, но и некоторые грешники могут надеяться на спасение, если оставят дела блудливых рук своих... Судья отделит одних от других, как пастух отделяет овец от козлов... - Монах уже не владел собой. Он говорил о зрелищах, которые повергали его в трепет, и о силах, которые их устраивали.
  -- Оставили бы вы это... - Философ попытался отвлечь монаха от темных и самой природой прикровенных вещей, считая его видения слишком далекими для понимания. У него была привычка сомневаться во всем и воздерживаться от догадок.
  -- Все сокрыла темнота, и уже нет ничего, что можно было бы разглядеть... ночь - мать всех сновидений, начало всего... ей отрадны тишина и сон безмятежный... - выговорив эту фразу, монах сел на нары, потом медленно и осторожно лег, так, как будто на нарах кто-то уже лежал и ждал его. Вскоре он заснул, нежно прижавшись к Саре, жене, и ее обнимая...
  -- А вы все пишите...
  -- Пишу, чтобы не разучиться писать...
  -- А я хожу, чтобы не разучиться ходить... А философ все созерцает...
  -- Все мы философы, даже те, кто не сознает этого... хотя все пришло в упадок и считается чудом увидеть образованного человека, сохранившего неиспорченные мысли и язык...
  
   Во сне душа Геродота скорбела, радовалась, была полна доверия, страшилась, гневалась, что-то ощущала, размышляла и неожиданно для себя очутилась в доме, фасад которого украшали ехидны и химеры, плюющиеся пламенем. Дверь была приоткрыта и он вошел. Глянув по сторонам, он увидел свое отражение в зеркале. Он не сразу узнал себя. Лицо тонко очерченное, в глазах смятение и постыдные слезы.
   В комнате никого не было.
   Услышав шум, голоса он вышел на террасу и наткнулся на философа.
  -- Вот так встреча... Как ты здесь оказался?.. - заговорил философ.
  -- Я искал Серафиму... она была такая безмятежная и солнечная... я обнял ее и как будто сошел с ума... мне стыдно продолжать... это был соблазн, безумие... я обнимал воздух... - Геродот невольно вздохнул и глянул на толпу, собравшуюся на пощади у театра.
  -- Что вы на них смотрите?.. - сказал Бес, неизвестно откуда появившийся. - Собрались выродки... они только и умеют все поставить вверх ногами... Почему из всех созданий природы только люди вырождаются?.. и бог, и церковь, все их учат, а все напрасно...
  -- Церковь учит их силой и угрозами, поселяя в них страх и безумие, а не веру...
  -- Геродот, почему бы тебе не взяться за это дело?..
  -- К сожалению, я не учитель, у меня нет такой змеиной изворотливости... - сказал Геродот и очнулся, привстал. Темнота его испугала. Ему показалось, что он умер. Услышав шаги, он пугливо оглянулся. Он старался не волноваться, но все же был взволнован видом Серафимы. Она была одета как невеста, нежная и светлая. Казалось ее можно обнять и удержать. Слезы и рыдания не привели ее в замешательство, как и философа, созерцающего эту сцену со своего места, откуда даже непохожие вещи виделись похожими.
  -- Что тебя так напугало?.. - спросил философ.
  -- Я увидел то, что, наверное, испугало бы и бога, хотя он сам все это открыл...
  -- Мы могли бы поговорить об этом втроем?.. - сказал чудаковатый на вид старик.
  -- О чем?..
  -- О видениях, которые начало и причина всего, что есть, и чего еще нет...
  -- Вам было видение?..
  -- Они преследуют меня, наверное, из-за бессонницы... я даже кое-что записал для памяти...
  -- Кто вы?.. - спросил философ, оглядывая чудаковатого на вид старика.
  -- Кто я?.. пар от воды... цикада, воспевающая со страхом и искренностью славу богу... а зовут меня Моисей, как еврейского пророка...
  -- Вы позволите мне продолжить?.. - заговорил Бес.
  -- Да, конечно... только я не помню, на чем вы остановились...
  -- Я оказался на небе... я рассматривал жалобы умерших... не все мертвые вызывали восхищение своим обликом, некоторые были безобразны... бога среди них я не видел, но я слышал его голос... время от времени он посылал пророков и учителей на землю, к людям, живущим там и ничего не ищущим, кроме жизни... Один из мертвецов прилип ко мне, как пиявка... Он оказался философом...
  -- Мне давно хотелось примкнуть к каким-нибудь философам, чтобы что-то узнать... - заговорил чудаковатый на вид старик. - Одно время я жил с одним писателем, но отошел от него, примкнул к другому... он потерпел мое присутствие несколько дней, а потом потребовал от меня плату и я оставил его, пребывая в растерянности... За что я должен был ему платить?.. Почти год я пел надгробные гимны и плачи, подражал цикадам, поющими под листьями в часы зноя... и допелся до исступления... Я напоминал одержимого сатира, буйствующего в опьянении... Увенчанный плющом, я кружил во мраке, пока меня не нашла одна вдова... Она, протянула мне руку помощи и спасла от безумия... Почти год я служил ее желаниям и удовольствиям...
  -- Человек - прекрасный музыкальный инструмент, и хорошо настраиваемый... однако я продолжу свою историю, если вы не возражаете... - сказал Бес.
  -- Да, конечно...
  -- Так вот, вместе с философом пришла толпа сомнений, словно некое страшилище, что-то вопящее и простирающее руки к тому, что разумные люди, те, кто еще не впал в заблуждение и не питается только силой небесной благодати, называют воздухом или небом...
  -- Согласен с вами... к сожалению, люди видят не вещи, а только тени вещей, прикрытые покровом слов, что, по-видимому, дает место недоверию и поискам скрытого смысла, заключенного, как им кажется, даже в обычных словах... Я смотрю, вам это неинтересно?..
  -- Нет, что вы, уверяю вас... вы неверно истолковали мою рассеянность...
  -- Простите, если мне не удалось доставить вам удовольствие... и я не могу возместить вам холодные и бессонные ночи, которые вы принуждены проводить здесь, оставаясь в совершенно неприступном одиночестве, как Иона во чреве кита...
  -- Что же вы замолчали, Бес, продолжайте... это был сон?..
  -- Нет... не знаю, что это было, может быть, сон, который оставил мне разум и дар речи, что впрочем, не принесло мне ни малейшей пользы, а только терзания от речей судей на этом судилище, которые что-то говорили, а некоторые даже пели дискантом трели, сделавшие бы честь любому кастрату...
  -- И о чем они пели?..
  -- Я не могу удовлетворить ваше любопытство по этому пункту...
  -- Понимаю... о некоторых вещах лучше молчать или говорить величественно... - Чудаковатый на вид старик как-то странно, порывисто, как будто насильственно оглянулся.
  -- Однако я продолжу... - Бес провел рукой по лицу. - Я подозревал, что это будет неприятнейшее из всех моих приключений, у меня было предчувствие, но то, что я увидел... - Бес умолк.
  -- Говори, не томи нас молчанием...
  -- Я увидел женщину... из предосторожности я прикрыл глаза рукой, опасаясь, что буду пленен прелестями, которые могли открыться моим глазам в соблазнительных движениях... Одним словом, я бежал от нее, надеясь, что, может быть, мне посчастливится в других палестинах... Вышел я на большую дорогу и пошел... вокруг ни души... дорога петляла... я повернул налево, потом направо и... я немало изумился, почувствовав себя легким и бесплотным... я как будто парил над облаками пыли... когда пыль рассеялась, я оказался в незнакомой местности... и не один... Так случилось, что накануне я всю ночь не мог сомкнуть глаз... я то летал, то тонул, и кто-то спасал меня, ловил за волосы и возвращал к жизни, что меня весьма досаждало... мне так и не удалось досмотреть этот сон... и теперь этот сон вдруг продолжился...
  -- Мне кажется, вы не в своем уме... - сказал чудаковатый на вид старик. - О чем вы говорите?..
  -- Вы обычный человек, вечно сомневающийся и предчувствующий что-либо недоброе, а он художник, обязанный удивлять и изумлять...
  -- Да, я обычный человек, заблудившийся в лабиринте ваших мнений и учений... и род у меня незнатный и воспитание незавидное... и все же, мне кажется, что большая часть этой истории придумана... и с неясной целью...
  -- Согласен с вами... многое в этой истории и мне кажется спорным и недостоверным или предположительным, и Бесу приходилось принимать помощь от лжи, либо оказывать лжи содействие с ущербом для истины... впрочем, пора всем нам проснуться, ночь ушла...
  
   Ночь на самом деле ушла.
   Незнакомец с гиацинтовыми волосами оказался артистом.
   Он развлекал арестантов, превращался, то в обезьяну, то в осла или в верблюда.
   Арестанты удивлялись, что в человеке может таиться столько зверей.
   Геродот беседовал с чудаковатым стариком. Он был не простым человеком, знал несколько восточных языков и тайных наук и имел склонность к мистике и всему таинственному. Где он только не был. Был и в Индии, и в Японии. В 47 лет он женился, покорился этой необходимости. Женитьбы спасла Еву, так звали его жену, от опасности умереть старой девой. Она не была красива, но умела быть приятной, в нужное время могла заплакать, вздохнуть или рассмеяться, к тому же она пела. Голос у нее был как у сирены. Счастье старика было недолгим. Жена вошла в его дом с той же поспешностью, с какой затем покинула его. Она умерла от преждевременных родов и родовой горячки. Похоронив жену и не успевшего родиться младенца, старик сделал статую жены. По ночам он рыдал и обнимал ее. Однажды жена явилась ему живая, но была бледна и слаба, как после тяжкой болезни. Она была с младенцем, который увидев старика, рассмеялся и стал бить в ладоши. Утром старик ушел из дома. Он отправился в горы. По пути он предавался астрологическим наблюдениям и углублялся в другие мистические предметы. Он стремился к небесному, кроме того он писал сонеты, сплетая слова в венки каменам, в которых преобладали желтоокие нарциссы и стыдливые фиалки. Стихи он говорил свойственным только ему протяжным плаксивым голосом.
  -- То, что я успел познать в этой жизни, вызывает только печаль и удивление... все было у меня, была и жена... она наполнила мою жизнь каким-то радостным безрассудным весельем... и умерла... - Последние слова чудаковатый старик произнес завывающим голосом, ощутив колющую боль в груди, которая прекратилась, едва он ее почувствовал.
   Ночью чудаковатый старик не спал, вздыхал и дрожал. Он не мог согреться и попросил Мефистофеля, чтобы он полежал с ним и согрел его поцелуями и объятиями.
   Уже светало, когда старик умер. Смерть отняла его у жизни.
   В тот же день камеру покинул еще один заключенный. С ним и раньше бывали припадки, когда луна прибывала после новолуния...
  
   Старик умер в воскресенье, а в понедельник ближе к вечеру в камере появился пожилой человек. Он огляделся, нашел себе место на нарах, лег и заснул.
   Сон пожилого человека был беспокойный...
  
   Длилась душная августовская ночь.
   Около полуночи все уже спали и видели сны полные дневных впечатлений и раскаяний.
   Спал и философ, и Бес, и артист и все прочие арестанты, которым снились блуд, воровство, свержение с неба, оскопление, кому что, и столько, что в одну книгу не втиснуть.
   Спали и ангелы, живущие в своих жилищах, небесных и преисподних. Сны их были неясные и непонятные и ничто земное в их сны не проникало.
   Лишь Геродот не спал. Он писал.
   Для многих арестантов, которые еще недавно были живы, но ничем не выделялись Геродот пока не нашел места в своей книге и подходящих слов. Они оставались похожими на маски без слов и ролей, которые лишь разевали рот, но не произносили ни звука...
  
   Среди ночи пожилой человек умер. Причиной смерти была астма, дурной запах в камере и духота от большого числа заключенных.
   Заключение было тягостно и невыносимо для него. Он похудел, изменился лицом, но смерть он встретил с улыбкой.
   Труп пожилого человека вынесли в куске брезента...
  
   Остаток ночи Геродот провел, рассказывая арестантам историю пожилого незнакомца.
  -- Выходит, что его осудили по ошибке?..
  -- Приговор был вынесен на основе права и фактов... и он подчинился ему... кто не умеет повиноваться там, где это необходимо, тот не разумен...
  -- Я вам завидую... я никогда не был убежден в том, в чем старался себя убедить, от чего сам же и страдал...
  -- Да, на суде я убедил себя в своей виновности... я чувствовал в себе убийцу... я поэт, меня привлекало само убийство, а не его исход... такие вот были у меня мысли во время следствия, которые переливались одна в другую...
  -- Я тоже не нарушал закон, но и не пытался сделать что-либо доброе, поэтому я здесь, а не там...
  -- Смерть всех нас очистит... и похоронит... - сказал артист. - Я смотрю, вы все пишите и уже много написали... может быть, и мою историю запишете?..
  -- Почему бы и нет...
  -- Я воспитывался на вилле под благотворным влиянием природы и поэзии... В начале меня воспитывал дядя со стороны матери... он был гением... он путешествовал над землей, а потом по небесам и утонул в болоте, как говорила тетя... Другой дядя был человек приятный, энергичный, остроумный и проницательный, увлекался поэзией, женщинами и охотой, разводил собак и развел их столько, что они сожрали и его, и всех обитателей виллы... Они образовали небольшое собачье государство... Я чудом выжил... До 40 лет в моей жизни не было ничего заслуживающего внимания, я просто жил, накапливал впечатления. О женщинах я ничего не знал, кроме того, что они сами рассказывали о себе как на исповеди... С настойчивостью изумляющей меня, а порой вселяющей страх они толкали меня к браку... и эта настойчивость, как мне кажется, была ничем иным как неудовлетворенным желанием... К тому времени все мои родственники умерли, я остался один посреди этого века безверия... Как и дядя я увлекался поэзией и музыкой... Жил я один, но мечтал о сыне... Мне нужен был сын, которому я мог бы передать свое имя, свое одиночество и веру... и я женился... В тот же год я стал вдовцом и осиротел после смерти жены и сына... Они погибли в аварии... Люди живут для того, чтобы умирать... Несчастье сделало меня бродячим монахом... я вел речи возвышенные, взывал к богу и славил его на все лады и по-разному... Где я только не был... Я ходил и говорил от имени бога, хотя никогда его не видел... Сказано, тот, кто увидит лицо Бога, умрет смертью... Я верил в Его присутствие... и в то, что наступят последние времена и придет Царство Божие, которое не будет иметь нужды ни в солнце, ни в луне, ни в боге, и в котором людям будет дана жизнь в виде казни, подобной казням египетским... Однажды я заснул среди камней... я спал как ангел на небесах, когда какая-то женщина меня разбудила и все во мне перепутала... Около года я жил с этой женщиной... Это была мучительная, бесславная жизнь... я чувствовал в себе присутствие двух человек, один из которых жил в ожидании смерти, а другой уже был мертвецом... И мертвый разговаривал с живым... Я вдруг понял, чего лишил себя в жизни... Мне нужен был сын, чтобы не остаться без надежды и утешения на старости лет... К этим моим мыслям присоединялись другие мысли и сомнения ужасные и невольные... Я сомневался в себе, во всем... Иногда мне, казалось, что я схожу с ума... Как-то я проснулся среди ночи, встал и пошел... Я решил вернуться на виллу... Все на этом свете имеет конец, а, может быть, и на том свете... На вилле я как будто пришел в себя... Однажды, роясь в забытых вещах, я наткнулся на странную книгу без начала и конца, как вечность... ее написал мой дядя со стороны матери, который утонул в болоте... эта книга стала моим Евангелием... в ней я нашел описание той самой жизни, которая не от мира сего, которая совершается там, на небе... Вскоре я женился, и начались мои несчастья... Я женился на женщине, которая оказалась бесплодной... Она родила мне сына из подушки... Она имитировала свою беременность для своих родных и близких... Вот такая история... История погребает своим мертвецов, чтобы жить за счет них...
  -- Это точно... в истории правят мертвые...
  
  -- Геродот, о чем тебе говорил этот артист, похожий на убийцу?.. - шепотом спросил Бес.
  -- Он рассказывал свою историю... говорит, что над ним нависло проклятие... жизнь стала для него затянувшейся комедией без развязки и финала...
  -- И что?..
  -- Он говорит, что понимает, что бог над ним издеваются, но не может оградить себя от этого...
  -- А что его жена, дети?..
  -- Говорит, что воспитал самому себе палачей...
  -- О чем вы там шепчетесь?.. - спросил философ.
  -- Так... ни о чем...
  -- Я слышал историю артиста... - заговорил Герман, как-то странно пришептывая и шепелявя. - Мне кажется, что все его принципы и восстания против привычных ценностей можно отнести к актерству...
  -- Вы так считаете?..
  -- Все ваши ценности только обесценивают жизнь и делают ее бессмысленной...
  -- Не понимаю, о каких ценностях говорит еврей?.. - Бес привстал и снова лег на нары.
  -- Какой смысл вы ищете во всем?.. Вы пытаетесь чего-нибудь достичь, но ничего не достигается и не обретается, и вы определяете этот мир как морок, иллюзию освещения и перспективы... и навязываете всякими окольными путями иной мир, потусторонний этому... Вам надо отдохнуть, успокоиться на чем-нибудь... Раньше вы хотели уподобиться богу, слиться с ним, а что теперь?.. Бога вы изгнали из вашего кажущегося существования, осталась вера в то, что все достойно гибели... И мужества у вас нет признать то, что вы уже знаете... что вокруг одни посредственности, возомнившие о себе бог знает что... в которых нет ни веселости, ни изящества, ни тонкости суждений...
  -- Небесное Царство нищих духом...
  -- Согласен с вами...
  -- Не все обстоит благополучно в этой драме, которая постепенно превращается в комедию и в которой артисты равнодушны к содержанию...
  -- Нет зрелища печальнее на свете...
  -- Все куда-то бежит и исчезает в хаосе причин и следствий...
  -- Не бог, а люди будят все эти чудовища и хаос...
  -- Да, люди... и кое-что им удается, кое-что не удается...
  -- Нет никакого порядка, логики, обязательности...
  -- Что поделаешь, человек самое меланхоличное животное...
  -- И самое несчастное... - сказал поэт, почти не задумываясь, боясь задуматься. Он только что проснулся ипытался заснуть, найти убежище в привычной потусторонности...
  
   В камере воцарилась тишина.
   Все уснули, лишь Геродот не спал, он писал, но и он вскоре уснул, провалился в сон, как в яму, и встретился лицом к лицу с безмолвием вселенной, наводящим ужас даже на бога...
  
   * * *
  
   В камере посветлело. Уже начал распознаваться день.
   Мистерия, в которой участвовали и люди, и деревья, и камни, вся элементарно-вещественная множественность видимого мира, продолжалась.
   Из тумана выплывали и тонули фигуры, лица, сцены, фрагменты фраз, внешне разные, но связанные тайной своего происхождения.
   Загремели засовы. Дверь ржаво заскрипела, и в камеру с церемонным поклоном вошел незнакомец, исполненный прелести.
   Бес невольно привстал. Ему показалось, что на голове незнакомца ржавый венчик...
  
   Геродот стоял у окна и прислушивался к голосу незнакомца, который что-то рассказывал Бесу.
   В облике незнакомца было слишком много странного, чтобы его можно было понять и это вызывало раздражение. Раздражала и его надменность, и презрительный тон. Он говорил так, как будто сожалел об этом, и не понятно было, к кому он обращался.
   Неожиданно Бес расхохотался и отошел к окну.
  -- Что он тебе рассказал?..
  -- Странный тип... он придумывает свои несчастья и становится их мучеником...
  -- Ничего я не придумываю... я пытался рассказать историю моего отца... о матери мне ничего не известно, возможно она была девицей легкого поведения... после родом она покинула город... мы жили в провинции, новости не распространялись еще так быстро, как в наши дни и о том, что происходило в городе, узнавали на следующий год, если вообще узнавали, из желтого листка, который должен был изображать газету... в этом желтом листке я и нашел драму отца в ее доподлинном виде со всеми ужасными подробностями...
  -- В чьем изложении?..
  -- Не понимаю...
  -- Кто был автором статьи?..
  -- Автор скрывался за псевдонимом, но я нашел его... он тоже был человеком странным и непонятным... настоящим несчастьем для своей семьи... он производил впечатление, впрочем, достойное сожаления... выглядел он как привидение, лицо вытянутое, бледное, на носу родинка, похожая на муху, что сближало его с мертвецом... Одно время он увлекался театром, писал одноактные пьески... Жил он один с собакой... Говорят, собака, самое философское животное... Иногда их видели в сквере... они прогуливались... собака была его копией... Как-то он предложил мне бежать...
  -- Куда?.. на тот свет?.. и от кого?..
  -- Нет... он предложил мне бежать из семьи... и я согласился... мы жили в башне, которую построил его дед, на безмятежных высотах с совами и муравьями и оттуда следили за происходящим, пытались проникнуть в божественный порядок мироздания... его дед построил не только башню, еще и фонтан из алебастра с изображением трех граций... вода лилась из их грудей и других отверстий на теле... средняя из граций олицетворяла смерть и стояла, повернувшись спиной, намекая на неизвестность, ожидающую человека после смерти... Иногда мы спускались вниз... я посещал библиотеки, рылся в книгах, а он, как я потом узнал, поджигал их... Так мы жили, пока я не наткнулся на эту странную книгу... Я увлекся чтением и уже не мог оторваться... Она предсказывала события... она не заглядывала далеко, предсказывала события всего лишь на несколько дней вперед, впрочем, довольно туманно...
   Возникла пауза.
  -- Я видел эту книгу... - сказал артист. - В свое время она вызвала фурор, правда, ее автор мне никогда не нравился, писал он скверно, бесстыдно, без всякого приличия...
  -- Я тоже видел эту книгу... это нечто вроде хроники... с признаками романа, написанного прозой и рифмованными стихами, надо сказать, далекими от совершенства...
  -- Говорят, эта книга сгорела вместе с автором... поджигателя арестовали и осудили, но вскоре оправдали... пока он сидел, сгорело еще несколько библиотек...
  -- Огонь универсальное лекарство от всех болезней...
  -- А книги - это ловцы душ...
  -- По всей видимости, это и был мотив для поджигателя... однако дело так и осталось нераскрытым...
  -- Надо сказать, что с того времени как я наткнулся на эту странную книгу, меня преследовали несчастья... - заговорил артист. - У меня была жена, дети... сын... правда, он больше был похож на дочь... ходил с завитыми волосами, носил побрякушки и запах от него был слаще роз... он был копией своей матери, играл на скрипке, но музыкант он был неважный...
  
   Геродот слушал и торопливо записывал историю странной книги, не замечая, что чернила не оставляют на бумаге след...
  
  -- Помню, на суде автор обещал раскрыть какие-то тайны, леденящие душу, но так ничего не раскрыл... - артист снял парик. - Я встречался с ним в пересыльной тюрьме... и потом на этапе... он был в кителе как у Сталина, выражение лица тупое, глядел исподлобья... ему было уже за сорок... в основном он путешествовал и воевал, не дурак был и выпить... с женщинами ему не везло... они не могли понять, что он от них хотел, хотя речи его были не так нелепы, как казались... от его слов пахло вином и безумием... в конце концов, он покончил с собой, связал все свои горести одной веревкой и повесился...
  -- Однако у следователя, расследующего это дело, было другое мнение на этот счет... я помню это дело... - адвокат задумался.
  -- Что же вы замолчали, адвокат?..
  -- Говорят, у этого следователя жена была красавица... и он, наверное, был не равнодушен к ней...
  -- Это точно... не женщина, а колдуньей... боясь росы, она летала по воздуху...
  -- Вовсе нет, обычная женщина, даже привлекательная... - сказал адвокат и покраснел.
  -- Этот следователь вел и мое дело... - заговорил Бес. - Он забавлял меня своими версиями... а автор своими историями, похожими на вышивки, которые от повторения не портились... и каждый раз приобретали что-то еще... правда, иногда он засыпал посреди истории, но и во сне продолжал говорить, только из его слов почти ничего нельзя было разобрать...
  -- Надо сказать, что историю с поджигателем газетчики переписывали несколько раз...
  -- Бес, так вы знали автора?.. и нашел, что искал?..
  -- Славы он не искал... ему было все равно, лишь бы вино было прохладным, а женщины сговорчивыми...
  
  
   * * *
  
   Была весна, потом сухое жаркое лето и дождливая зима.
   Зимой по воле того, кто испытывает наши мысли и желания, в тюрьме произошли внезапные и одно за другим случившиеся несчастья.
   Был даже преступный и дерзкий мятеж в восточном крыле тюрьмы, который кончился пожаром и несчастьем для многих арестантов. Они ушли дорогой мертвых, как и их не родившиеся дети, и дети их детей.
   После непродолжительного сражения войско арестантов подалось назад, ряды смешались, в некоторых местах они были разорваны. Одни стали устраивать подкоп, другие - ломать ворота. В конце концов, половина войска бежала, впрочем, не совсем разбитая. Бегство казалось им отступлением. Тем же, которых окружили со всех сторон, пришлось тяжело и они готовы были сложить оружие. Среди них оказались полковник и артист. Оба отважные до отчаяния, они сражались в самых опасных местах.
   По характеру они были похожи. Оба были храбры, вспыльчивы и великодушны. И внешне они почти не отличались, и походкой. В равной мере они были сластолюбивы и привержены к вину. И происхождение их почти ничем не отличалась, и судьба. Даже заблуждения у них были одни и те же. Они не верили в существование бога. Не отличались они и в выборе жизненного пути, по которому движется толпа, и в своих увлечениях.
   Сходство их проступало чаще всего помимо их воли и улавливать его было делом рискованным, как и заниматься чтением между строк.
   Был период в их жизни, когда они серьезно подумывали о самоубийстве. Это было время, когда они видели себя непризнанными гениями, правда, на разных поприщах. Черты гениальности начали проступать в них еще в детстве и обрели окончательную отчетливость в 27 лет, а в 35 лет сменились чертами классической меланхолии с оттенками потерянности и скрытой боли.
   Оба они пострадали от женщин и были осуждены в один и тот же день на один и тот же срок...
  
   На какое-то время сражение затихло.
   Все слушали оратора.
   Никто не знал, ни кто он, ни откуда он вдруг возник.
   Оратор отер с лица пот, смочил слюной пересохшие губы и, обретя бодрость и речь, заговорил, играя словами, плетя извивы. Он говорил о любви.
   Слушая оратора, который был изящен речью и движениями, одни ощупывали лоб, ища рога, другие едва сдерживали смех, готовый вырваться наружу.
  -- В прошлой жизни он, вероятно, был поэтом... - пробормотал Бес. - Идеалист и реалист... странно, что кое-кто из них еще на свободе, но и их ждет желтый дом...
  -- Бес, он похож на тебя...
  -- На меня многие похожи... что он делает?..
  -- Такое впечатление, что он разговаривает сам с собой... можешь послушать, если ты достаточно терпелив...
  -- Кажется, он умолк?..
  -- Он рассматривает нас в увеличительное стекло...
  -- Милое на вид насекомое, возомнившее себя богом...
  -- Все мы страдаем более или менее различными маниями... и не только отдельные граждане, но и целые страны...
  
   Надзиратели были в совершенной растерянности, они не знали, что делать, каждый спасался, как мог. Этот, точно волк, вертелся среди стаи псов, оказавшихся на свободе; этот один сражался против двоих, не позволяя себя увлечь страху; этот мычал, стонал и визжал как бесноватый; этот пытался уйти, но споткнулся, упал и исчез под грудой тел; этот, умирая, шипел как старая змея; этот использовал более слабых как орудие или щит, бросая одних, он поднимал других, то живых, то мертвых.
   Один из арестантов издал душераздирающий крик отчаяния во все горло, а затем произнес какие-то слова, мотая головой то вниз, то вверх и не переставая рыдать. По всей видимости, он молил бога, изгнавшего нас сверху и опустивший так низко, положить конец его земным страданиям.
   Мольба была услышана.
   Вопящий умолк.
   Это было дикое и страшное зрелище, не достойное созерцания. Люди истребляли себя с извращенным искусством.
   У стены лежал умирающий, совсем мальчик, он только улыбался и качал окровавленной головой. Он не верил тому, что видел. Перед ним стояла смерть. По его бледному лицу пробежал легкий румянец, когда смерть склонилась и поцеловала его в губы, отняв дыхание...
  
   Когда сражение приближалось к концу, Герман поднялся на башню и стал бить в колокол. Он звонил за упокой. Бедняга лишился разума, когда увидел поле сражения. У этого руку оторвало, у этого глаз вытек, этот простерт в луже крови, на нем другой лежит, пораженный в пах, поверх этого трупа еще один труп...
  
   Внезапно из окна женского флигеля вырвались языки пламени.
   Арестанты видели, как пламя вспыхнуло здесь, вспыхнуло там, сгребло сухую листву, ветки на крыше, метнулось назад, чтобы тотчас же вернуться снова еще более свирепое, чем поначалу.
   На стенах появились багровые отблески.
  -- Как восход луны... - сказал Бес.
   Донеслось пение огня и вопли, вой женщин.
   Небо затянули тучи дыма и пепла, точно погребальный покровом, обратив полдень в полночь.
   Происходящее стало напоминать жуткий ночной морок.
   Многие увидели в этом перст Божий...
  
   Вагнер наблюдал за происходящим из окна своей башни. Он стоял с застывшим бледным лицом, неподвижным, как личина, позволяющая предположить, что под ней прячется другое лицо, которое возможно улыбается и шепчет проклятия.
   Вагнер отвел взгляд. Он смотрел в пустоту неба, куда он намеревался переселиться после бегства жены. Увидев на стене качающуюся петлю и свою тень, которая приняла трагическую позу, он очнулся, но в его глазах еще отражался пейзаж преисподней с ее пламенем и безднами...
  
   После пожара женщины попали кто куда. Не мерзнуть же бездомным.
   От многих женщин остался только пепел в урнах. Некоторые из них стали дочерями мрака. Ночью, прекрасные лицом, они блуждали вокруг тюрьмы. Собаки выдавали их лаем.
   Говорят, что они были похожи на эриний или на фурий.
   Увидевшие их, рады были верить всему...
  
   Надо сказать, что огонь стер следы, но дел преступных не утаил: открылся побег...
  
   В городе эту историю узнали такой, какой ее рассказали победители, правда, слухи существенно дополнили рассказ.
   Больше об этом сказать нечего...
  
   * * *
  
   Пожар был потушен, мятеж подавлен.
   Арестантов собрали на площади.
   Вагнер спустился вниз со свитой и собаками.
   Окинув взглядом сгоревший флигель, он заговорил:
  -- Странные дела происходят у нас... я уже не знаю, не сидим ли мы в сумасшедшем доме...
   Речь Вагнера не раз прерывалась аплодисментами.
   В конце речи он сказал, что по поводу случившегося не надо ни удивляться, ни беспокоиться, а обо всем остальном он позаботится сам.
   Виновные в мятеже были жестоко наказаны, остальные - милостиво.
   В виду подозрения к людям, пользующимся влиянием среди арестантов, Вагнер подверг их высылке на остров на судне, которое арестанты называли между собой катафалком.
   По своему характеру Вагнер был демократичным и обходительным человеком, одаренным способностями к музыке и поэзии, хотя поэзия в то время была делом весьма сомнительным. Это было холодное, прозаическое время. Поэтам приходилось голодать и петь для глухих...
  
   По факту смерти арестантов было заведено дело.
   Из бессвязных толков свидетелей следователь с лицом жабы в очках и женообразной фигурой ничего не понял. Свои показания свидетели выговаривали на одном дыхании, театрально ломая руки как на сцене в трагедии.
   Следователь слушал их и доверчиво сомневался. Иногда он боязливо оглядывался, как будто опасаясь появления гостя из преисподней.
   И все-таки нашелся один свидетель, который попытался пролить свет на это темное дело, но он внезапно скончался от удара...
  
   Ночью после мятежа в камере было ужасно тихо.
   Геродот писал.
   Философ размышлял, не зная, что ему лучше, быть или не быть.
   Остальные боролись с дремотой, заманивающей в объятия смерти.
   Герман грезил. Он очутился на пустынном берегу, лежал как камень среди камней. Не было ничего на берегу кроме камней и берега, выгнувшегося как серп для зыби, и птиц. Он закричал, но откликнулось только эхо. Он бежал вдоль берега (как ему казалось, хотя все это происходило в камере). Водя взором, он искал нишу или грот, чтобы укрыться от ночи и непогоды. Истомленный, усталый он лег на пол, оцепенел, созерцая высокую явь, не испытывая ни желаний, ни страха, ничего, только смотрел в эту слепую бездну, лоно Господа. Вглядевшись, он усмотрел там сад, и в саду среди вечно длящейся красоты Клариссу. Он не сразу ее узнал. Воображение придавало ей неземную прелесть. Ощупью, как слепой, он бродил по камере, обнимая тщетно воздух...
  
   Длилась ночь.
   Философ сидел в темном углу, как бы глубоко задумавшись.
   Все спали.
   Спали и ангелы, охраняющие арестантов.
   Лишь Геродот и его муза реяли в темноте над домами.
   Муза улыбалась.
  -- Зачем ты мне улыбаешься?.. - прошептал Геродот и очнулся. Какое-то время он рассматривал свое отражение в зеркале стены, все более искажающееся.
   Светало.
   Из ущелий Лысой горы выползал туман. Стыдливо краснея, он окутывал дома, как будто висящие в воздухе.
  -- Небесный Иерусалим... - пробормотал Геродот.
  -- Ты что-то сказал?.. - филосов привстал.
  -- Я говорю, город похож на Небесный Иерусалим...
  -- И что?..
  -- Многие ищут, пытаются найти что-то лучшее на небе, если оно существует...
  
   * * *
  
   Записав историю мятежа, Геродот еще раз увидел глубоко потрясшие его события мятежа в воображении и как бы издали.
   Детали и подробности смешались в нечто неразличимое и ужасное. И звуки слились в смутный неразборчивый гул.
   Геродот невольно повел плечами как от озноба и уронил перо.
  -- Я смотрю, ты все пишешь... - заговорил Бес. Прихрамывая, он ходил по камере. Он хромал от природы, да и внешностью не блистал. - Что за странный образ жизни ты ведешь?.. все пишешь, пишешь... и уже много написал... какие-либо фантазии?.. или что-нибудь трагическое... вокруг так много смертей...
  -- Не я пишу эту книгу... - пробормотал Геродот.
  -- А кто?..
  -- Это анонимное сочинение... что же касается трагического, то каждый день Бог показывает нам смерть и будущее воскресение сменой дня и ночи...
  
   В остальные дни жизнь в камере была довольно будничная и интерес для хроники представляли разве что сны арестантов...
  
   Артист спал, лежа на спине лицом к небу.
   Во сне его душа покинула тело. Обойдя все небо, она дошла до края ночи, и вернулся, чтобы вновь испытать наказание и стыд своего воплощения.
   Артист очнулся, как от толчка.
   Светало.
   Артист встал и подошел к окну. Он стоял у окна, обратив лицо к небу, откуда исходит любое озарение, и приставив к виску нечто похожее на револьвер.
   Трогательная до безумия сцена.
  -- Что ты делаешь?.. - спросил Бес.
  -- Пробую вжиться в характер самоубийцы, которого мне предстоит играть...
  -- Смотри, чтобы твое наигранное безумие не превратилось в реальное к удовольствию зрителей... имитировать безумие на таком неблагополучном инструменте, как твой, опасно...
  -- Безумие предписано мне ролью...
  -- Играй что хочешь, хоть умри, мне все равно, только не мешай мне спать... - пробормотал полковник, не открывая глаз.
  -- Все в этой жизни театр и роль... а декорациями служат эти стены, которые не задаются вопросом, быть им или не быть... Мой дед, граф, страдал навязчивой идеей создать свой театр и он его создал... все было хорошо, пока его жена не покончила с собой на сцене, то ли из-за соперничества и интриг в труппе, то ли из-за того, что у нее не было детей... следователь терялся в догадках... версию убийства он не рассматривал, пока кто-то не подсказал ему, что убийцей мог быть муж актрисы... Узнав, что из свидетеля дед превратился в обвиняемого, он расхохотался... он хохотал так, что умер от смеха... его хватил удар... и ничего кроме замшелого камня и туманных образов от него не осталось... - Артист умолк. Он блуждал среди могил и размышлял о смерти. Вдруг он остановился и боязливо оглянулся. Ему показалось, что кто-то стоит за спиной и смеется...
  -- Как вы можете целыми днями рассуждать о душе, о боге, о смерти... - заговорил арестант, похожий на служащего похоронного бюро. - Только туманите рассудок... вы и меня уже свели с ума, я начинаю стыдиться безбожности своей жизни и занятий... я уже готов покориться и стать вам подобным, созерцать пустоту и, трепеща от страха, искать в ней следы бога...
  -- И, отвергать все ложное как невозможное... - сказал Вагнер, вдруг возникший в проеме двери.
   Арестант похожий на служащего похоронного бюро принужденно рассмеялся и скрылся в тени...
  
   Когда Вагнер ушел, Герман поискал перо, что-то написал и задумался, уставившись в окно, в котором ничего нельзя было увидеть кроме тьмы.
  -- Не надоело тебе писать?.. - спросил Бес.
  -- Нет...
  -- Он писарь бога... - сказал Герман.
  -- И ночной сторож по совместительству... - Бес улыбнулся. - Я тоже пытался писать... и чувствовал себя перед чужой жизнью как перед занавесом в театре... Что ты на меня так смотришь?.. я родился писателем и калекой... родители думали, что я не выживу, а я выжил и с тех пор кое-как ковыляю по жизни... и хочу зайти даже дальше жизни... смерть притягивает к себе, завораживает своим обаянием, хотя многие не могут даже умереть как следует... ни благородства, ни неподдельного спокойствия... и слова в этом действе вовсе не нужны...
  -- Я бы избегал слов, если бы сочинитель не впутал в эту пьесу и меня самого как действующее лицо... - пробормотал Герман. Его бормотание напоминало заупокойное пение.
  -- Не понимаю, зачем ему нужны бездарные исполнители...
  -- Этого сочинитель не соблаговолил разъяснить...
  -- Возможно, он допустил некоторую небрежность, но иначе пьеса не была бы такой трогательной...
  -- А помыслы, наверное, были высокие в этой бездарно испорченной жизни...
  -- Вы были женаты?.. - спросил Герман, обращаясь к Бесу.
  -- Да, я нес брачный крест и пытку, а отнюдь не блаженство... мой брак не был счастливым...
  -- А мой брак был счастливым... непонятно было, бодрствуя я или сплю...
  -- Все это так странно... и ужасно неприятно, когда некоторые лишают себя жизни...
  -- И к своему удивлению не обнаруживают за спиной смерти ни чего кроме пустоту...
  -- И пребывают в крайней растерянности перед лицом этой неизбежности...
  -- Вырисовывается весьма трагический финал, вынуждающий сочинителя выбросить всю эту историю из головы... - сказал философ. - Бес, ты меня рассмешил, хотя роль шута принадлежит не тебе, а автору этой пьесы...
   Возникла пауза.
  -- Что делает несчастный еврей?..
  -- Бьется лбом в стену, хочет выйти вон из этой пьесы...
  -- У него явно неудавшаяся роль, вроде моей...
  -- Кажется, еврей затих, посмотри, не умер ли?..
  -- Нет, я не умер... я снова возлюбил жизнь именно за то, что она проходит...
  
   Герман лежал на полу у стены холодный и неподвижный, и лишь время от времени содрогался, пугая Геродота, на которого эти содрогания нагоняли жуть.
   Стена казалась Герману занавесом, который должен был подняться и открыть истинное зрелище.
   Он почувствовал одновременно и ужас, и восторг, когда занавес дрогнул и пополз вверх. Из его уст невольно вырвался крик.
   Из темноты сцены вышла незнакомка, постепенно обретая зловещую отчетливость. Пристально глянув на Германа, она простерла цепенеющие, перепутанные руки и скрылась.
   В незнакомке Герман не узнал жену и, крадучись, как преступник, не отдающий себе отчета в задуманном, последовал за ней, но наткнулся на стену.
   Он испуганно отшатнулся и очнулся, еще опьяненный сном и темным кровавым замыслом...
  
  -- Что там за шум?..
  -- У еврея приступ... его трясет всего...
  -- Он что-то говорит...
  -- Он говорит, что жена заменяла ему мать... и отцом была...
  -- Говорят, он бежал от нее, испугался первой брачной ночи... эй, еврей, приди в себя... ты как бельмо в глазу...
  -- Петлей задушена она... добычей смерти стала... ночью заунывные гимны мне поет... объятия ее холодные я чувствую и вырваться хочу, но сил нет... и опять это напев нестройный... смерть зовет меня... Прочь иди, не радость ждет тебя в моих объятиях... я проклят...
  -- Что делает еврей?..
  -- На коленях ползает перед своим еврейским богом...
  -- Надменный бог... не подступишься...
  -- Что-то еврей притих...
  -- Он со смертью обнимается, шепчет ей что-то...
  -- Наверное, просит вернуть ему жену...
  -- Всех нас могила ждет и виноватых и невинных... и оттуда прямо в преисподнюю до конца времен... там место есть всем... - пролепетал Герман. Внешне он был похож на убитого горем, а во взгляде смех прятался. Он сидел, уставившись в стену. Стена многое могла бы рассказать, будь у нее язык.
  -- Молчи, несчастный... не пугай своих... волосы дыбом подымаются...
  -- У него все враги, друг только бог... вон как весь озарился... Философ, как ты думаешь?.. с кем бог?.. с ним или с нами?..
  -- А есть ли он?.. кто его видел?.. он же невидимый и безымянный... - сказал старик в старомодном френче, пришептывая и шепелявя.
  -- О чем говорит этот старик похожий на привидение?..
  -- Он говорит, что старость возвратила ему детство...
  -- И ногу добавила... - старик хохотнул. Прихрамывая и цепляясь за стену, старик подошел к двери и стал стучать...
  -- Странный старик...
  -- И имя у него странное... и обличье...
  -- А как он здесь очутился?..
  -- Он задушил свою жену...
  
   Геродот записал историю старика и, спрятав хронику под подушку, заснул. Во сне он летал без крыльев, как в детстве, боясь запутаться в путанице проводов.
   Опустившись на землю, он огляделся. Свора бродячих собак его окружила, народ тех нелюдимых мест. Пес, по виду как Цербер, знак подал, и собаки накинулись на него, закружили, точно смерч. Он закричал от боли и ужаса и проснулся.
   Была глубокая ночь.
   "Вымолвить такое ужасно, а видеть еще ужаснее... - подумал он, прислушиваясь к бормотанию Германа. - И во сне страх правит его мыслями..."
  -- Вон, изыди вон из сих чертогов... уползай змея... тут храм, а не дом свиданий... - воскликнул Герман и привстал.
  -- С кем ты разговаривал?
  -- С подругой жены...
  -- Что она тебе сказала?.. - спросил Геродот.
  -- Она сказала, что убийца сам на себя донос напишет и улики соберет... и что он примет ту же казнь... будет висеть в петле, а бесы вокруг будут его бессонной стражей...
  
   * * *
  
   Осенью случилось наводнение. Вода разлилась до неба, окружила горы, из-за этого народ, который жил в низинах, переселился на крыши и деревья, ближе к небу...
  
   Зимой наступили холода...
  
   И снова пришла весна, а за весной лето...
  
   Днем Геродот работал в саду начальника тюрьмы, которого звали Вагнером, он слыл либералом среди арестантов, испорченных образованием и привычками, а ночью писал свою хронику или стоял у окна и смотрел на город.
   Город спал и под покровом ночи горожане творили дело Киприды, восполняли урон и зачинали детей мужского и иного пола.
   Засыпал Геродот только под утро, погружался в сон как в воду.
   Откуда-то доносился плеск воды, соблазняющий смех, взвизги. Постепенно мрак прояснялся. Как в тумане возникали тонкие фигуры женщин, слегка смутные, немного блеклые. Лиц он не видел. Он видел лишь их формы, фигуры, которые могли бы зажечь и камни. Они покачивались с небрежной томной грацией, точно отражения в сонной воде, по-разному маскируясь, видоизменяясь, одетые рыбьей чешуей, податливые и покорные малейшему желанию.
   Встав на ноги и слепо вытянув руки, он пошел к ним по дну походкой лунатика, наткнулся на стену, отблескивающую, как зеркало, и проснулся...
  
   Однажды Геродот заснул в саду и, пережив во сне очередное нежное приключение, проснулся. Приоткрыв глаза, он вздрогнул, увидев незнакомца, который показался ему еще и безумцем. Рыжие пряди волос свивались вокруг его лица подобно змеям.
   Звали незнакомца Наполеон. В тюрьме он был библиотекарем. Днем он выдавал арестантам книги, газеты и журналы, а ночью, как и Геродот, писал, правда, писал он пьесы и левой рукой. Он был гением в своем роде, хотя об этом и не подозревал.
   На сцене тюремного театра Наполеон поставил уже несколько своих пьес, похожих на сон сумасшедшего и прочие искажения реальности.
  -- Не пугайся, я не из кошмара... - сказал Наполеон и улыбнулся.
  -- Что вам нужно?..
  -- Я хочу предложить тебе роль в пьесе...
  -- Но у меня с дикцией не все в порядке... и двигаюсь я как марионетка...
  -- Это не важно...
   Наполеон ушел...
  
   Вечером Геродот вернулся в камеру.
  -- Говорят, вы стали артистом?.. - спросил философ. Он лежал на нарах.
  -- Да, Наполеон предложил мне роль...
  -- Это драма или комедия?..
  -- Я не знаю ни названия пьесы, ни своей роли... а вас Наполеон не привлек к этому действу в каком-либо качестве?..
  -- Пытался, но я далек от этого искусства... и даже дальше, если можно быть дальше... да и пьесы его я не понимаю... надо быть сумасшедшим, чтобы их понять... - Философ умолк, задумался о пьесе.
   "По всей видимости, он списал ее со своей жизни..."
   Это была целая история, как пастух стал поэтом, сочинителем драм, и философом, чтобы не слишком чувствовать тяжесть своих несчастий.
   Как-то он спал с овцами. Было жарко. Среди ночи он очнулся и увидел некое видение, вскормленное росой и амброзией.
   Муза была прекрасна лицом и телом с гиацинтовыми волосами. Наполеон приобрел с ней и богатство, и славу, хотя даже не знал того, что знают все.
   Несколько лет он жил как все и был почти счастлив, пока не наткнулся в хаосе ненужных, почти истлевших вещей на странную книгу. Переплет у нее был из свиной кожи с медными уголками и теснением, которое изображало молитвенно сложенные руки. По всей видимости, весь человек не поместился из-за недостатка места. Книга была без начала и конца с выцветшими от времени, полустертыми и большей частью еле заметными буквами. Наполеон нашел в ней описание своих снов, потрясающих и смущающих его. Среди картин и сцен с персонажами он иногда видел и себя, как отражение в зеркале, только лицо, очертания тела терялись среди пятен отслоившейся амальгамы и царапин, напоминающих ночные предгорья, охваченные туманом. Отражение следило за ним, повторяя как в зеркале каждое его движение, блуждая среди пятен и царапин, увлекая за собой вглубь темноты.
   Как-то ночью, страдая от бессонницы, он с опаской окунулся в эту темноту, как в воду. Ему открылись глубины ада, склоны чистилища, люди, пытающиеся обрести спасение, вернуть себе утраченную уверенность.
   Он узнал себя в толпе погибших теней, толпящихся у выхода, чтобы изменить свою жизнь.
   Иллюзии, причудливо искажающие реальность, постепенно рассеивались.
   В другой раз Наполеон попал в рай.
   А однажды он очутился в незнакомом месте. Дверь была приоткрыта, и в щель было видно пространство, в котором плавали разрозненные фрагменты тел, руки, лица, глаза. Они как бы извлекались из ничего, и исчезали в иной, эфемерной, ускользающей реальности, существующей лишь в воображении, соперничающей с той реальностью, которая была очевидна зрению, слуху, осязанию. Происходящее напоминало сон наяву, который только и дает человеку почувствовать реальность воображаемого...
  
   Философ невольно вздохнул, сказал вслух:
  -- Странная судьба...
  -- Вы думаете о Наполеоне?..
  -- И о Наполеоне и о его странных пьесах... желание писать сделало Наполеона гением... и лишило всего... он вновь очутился там, где был в начале пути, среди адских бездн и отвесных скал, но уже в годах и весьма преклонных...
  -- Во всем виновата эта странная книга... для нее все происходящее излишне... вы еще не раскрыли рот, а она уже знает каждое слово, которое вы произнесете, и каждый ваш жест уже очерчен и описан в ней... Вы еще не родились, а все уже предопределено...
  -- Мы все избраны для неясной нам цели... и наделены всеми нужными способностями, но не все эти способности открывают в себе... Многие из нас живут, не замечая предупреждающих знаков, расставленных ангелами-хранителями, которые сопровождают нас по жизни... они окликают нас, когда мы отклоняемся от истинного пути и своей миссии и оказываются в сумрачном лесу... Все, что мы считаем злом - это знаки... всякое наказание есть всего лишь инструмент нашего спасения от большего зла... Так зло становится благом, управляющим всем при помощи всего... правда, есть такие, которые это отрицают... но они отрицают и бессмертие души, и божественную реальность...
   "Мы все унижены и бессильны перед произволом реальности..." - не дописав фразу, Геродот закрыл рукопись, оставив историю такой, какая она была: неправдоподобной и театральной. Совершая путь спасения, герою его истории нужно было вначале умереть, а затем воскреснуть...
  
   Геродот спал.
   Во сне он плыл в лодке с Серафимой, столь же призрачной, как и окружающий ландшафт, которому сумерки придавали черты трагической безысходности.
   Внезапно поднялся ветер. Волна подняла корму лодки вверх, нос ушел вниз, и все скрылось в воде.
   Нелепо всхлипнув, Геродот очнулся, привстал, ощупывая себя и озираясь.
   "Кто я?.. и что я здесь делаю?.."
   Послышался шепот Беса:
  -- Хотя ты и кажешься человеком, но ты не человек... нет, человеком ты уже был...
  -- Кто же я?..
  -- Ты распятый... в самой форме твоего тела неявно сокрыты очертания креста...
  -- Ты хочешь сказать, что все мы несем его крест?..
  -- Для каждого из нас у бога есть цель и место в этой жизни... - Бес беззвучно рассмеялся, а Геродот снова провалился в сон, как в яму.
   Он удостоился увидеть ад.
   Его окружили отвесные скалы и адские пропасти, о которых он узнал из книги Наполеона, которая открылась ему во сне.
   Он шел в толпе призрачных, гадательных теней, проклятых богом. Они были похожи на отражения кривых зеркал и вселяли ужас.
   Шествие напоминало сомнамбулический танец.
   Где-то среди теней скрывалась и Лена, и Серафима, и другие женщины. Геродот знал это. Он не видел их, но ощущал их присутствие.
   Всю ночь Геродот странствовал по аду, созерцал наказанных философов и поэтов, так ему казалось. На самом деле перед ним разыгрывалось странное театральное представление, единственным актером в котором являлся он сам. Он же был и единственным зрителем, наблюдающим, как герой движется к неминуемой гибели, следуя сценарию, но ничего не мог изменить, управляемый невидимым кукловодом. Он был марионеткой.
   Декорации изменились. Геродот падал в яму, на дне которой его ждала неминуемая смерть. Так ему казалось. Но нет, головокружительное, безнадежное падение оказалось началом спасения...
  
   И философ спал, правда, до полуночи он не мог заснуть. Он размышлял.
   "Для света нужна тьма, кромешная тьма и зритель... Как сон, свет неотделим от ночи, населенной тенями и призраками, оптическими иллюзиями... - Размышляя, философ подошел к окну, за которым царила ночь. - Вот она тьма, глухая и слепая, в которой нет ни бога, ни людей... тьма это то, что люди называют смертью, открывающей глаза мертвым, которые, может быть, и есть истинно живые... живые светом разума и памятью своих прошлых рождений... и цель жизни человека не приобретения, а напротив - утраты, очищение... очищение от всего того, что скрывает его истинную сущность... смерть возвращает человека самому себе... рождение и смерть это лишь переход границы между светом и тьмой, между видимым и невидимым существованием... впрочем, все это лишь мнения и обманы... одним словом, театр..."
   Философ лег, укрылся с головой и заснул.
   Он обходился без молитвы.
   Сон показал философу его жизнь в виде комедии.
   Как всякая комедия она начиналась печально, он потерял мать и в поисках матери очутился в аду. Его мать носила коричневый хитон. Она была гетерой.
   Эта история была предназначена для сцены и должна была не читаться, а исполняться. Ей нужны были актеры и зрители. Она представляла собой путешествие по кругам ада, потом в лабиринтах чистилища и по счастливым областям рая.
   В жизни философ выглядел робким, неумелым. Его движения и жесты были угловаты. Он был похож на марионетку, управляемую неумелым кукловодом.
   На сцене же он преображался.
   Эта комедия, не обремененная заглавием, описывала путь обретения счастья.
   Рождаясь, человек попадает в ад и, достигнув середины жизни, то есть смерти, обретает рай и вечную жизнь. Смерть спасает его от участи трагического героя, которого ничто не спасает. Он ритуальная жертва и умирает медленно, мучительно, запоминая каждую деталь, чтобы потом описать и смерть и приметы угрюмых мест, не нуждающихся в декорациях, с их ужасами и блаженством...
  
   Философ как будто вспомнил что-то и невольно вздохнул, рассмеялся своим сомнительным мыслям, возможно даже опасным, вдруг побледнел, что-то испугало его, и очнулся.
   Он увидел, как близок подошел к кругам ада...
  
   * * *
  
   Приближался праздник. Театр с утра до вечера был переполнен актерами. Звучали монологи, диалоги и музыка.
   Наполеон был душой этого действа. Весь в черном, чем-то похожий на ворона, он прохаживался по сцене взад и вперед с рукописью пьесы в руке.
   Воспользовавшись представившимся случаем, Геродот украдкой заглянул в его рукопись. Он прочитал всего лишь несколько абзацев, да и то наугад. Это были стихи, не лишенные изящества и отличающиеся своеобразностью содержания и замысла...
  
   Воцарилась ночь.
   Ночь субботы Геродот провел в саду Вагнера.
   Восхищенными глазами он взирал на небо, творение божье.
   Звезды раскрылись как глаза. Он ловил их взгляд.
   Как карбункулы они мерцали нездешним светом в пустынной тьме.
   Геродот долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Наконец он погрузился в полубессознательное состояние и пошел, сам не зная, куда идет. Он шел туда, куда его тянуло, сохраняя возможность не идти никуда.
   Он побывал в Аркадии, родине Наполеона, который многое о себе измышлял, чему и сам не верил.
   Заглянул Геродот и к вольнодумцу Незванову в его соблазнительный сад, где можно было услышать и песнопения цикад, и встретить всегда участливую нимфу или наяду, играющую с дельфинами и тритонами, и даже бога. Где любовь и игра, там и бог...
  
   Длилась ночь. Уже не первый час луна серебрила крыши тюрьмы, закутанных в саван охранников, и спящих, которые испускали тягостные вздохи, точно смертники перед казнью...
  
   Запели сирены.
   Тритоны загудели в свои раковины, встречая утро...
  
   Геродот очнулся на нарах.
   Он глянул в окно.
   За окном еще царили сумерки.
   Где-то хлопнула дверь. Сквозняк пробежал по камере, перелистнул несколько пустых страниц в рукописи. Он закрыл глаза.
   Зловещей черной рябью покрылось зеркало вод.
   Ветер погнал стада волн на рифы, плещущиеся в темной воде, точно дельфины.
   Начался дождь. Геродот погрузился в воду и поплыл. Тело у него было холодное, как у рыбы. Переплыв все семь небес, он поплыл по Млечному пути в преисподнюю, расположенную на севере неба у полярной звезды, которая однажды соберет в свое материнское лоно все души и звезды и уснет, чтобы проснуться и дать им другую жизнь...
  
   Встало солнце и разогнало сны, наваждения и ночные страхи...
  
   Геродот все еще лежал в саду Вагнера и на нарах, пытаясь вспомнить, что с ним происходило во сне.
   "Не понимаю, что со мной?.. и почему мне так тревожно, словно какая-то тяжесть нависла надо мной..."
  
   До полудня Геродот работал в саду, засыпал норы оползней и промоины в саду, сажал деревья, приручал и разводил птиц, червей, бабочек и все, что в этих пределах двигалось и было неподвижно.
   Было жарко. Звенели цикады, пьяные от полуденного зноя.
   Подняв голову, Геродот увидел стену тумана и за ней лысые хребты гор.
   Манящая, гипнотизирующая красота.
   Окропив кровью тьму кромешной ночи, солнце утонуло в море.
   Неожиданно появился Наполеон. В плаще с капюшоном он был похож на апостола, правда, нимба над головой у него не было.
  -- Ты меня напугал... откуда ты и куда?.. - спросил Геродот. Он стоял с лопатой в руке.
  -- Я прогуливаюсь, чтобы не разучиться ходить... а ты все пишешь?..
  -- Пишу... я писатель, что напишу, то и будет...
  -- А лопата тебе зачем?..
  -- Землю рою...
  -- Думаешь, найти дорогу в ад?..
  -- Философы говорят, что нет ни рая, ни ада... есть только Черная Дыра... она наш бог...
  -- Ну да... у каждого философа свой бог и своя преисподняя... об этом не все они знают, а те, кто знает, не доверяют своему знанию... - с тоской и с сожалением Наполеон глянул вокруг. - Вагнера не видел?..
  -- Он ушел, но должен вернуться...
  -- У меня к тебе есть предложение...
  -- Другая роль?..
  -- Нет... - Лицо Наполеона пожелтело, брови угрюмо сдвинулись, глаза запали. - Приходи завтра вечером в библиотеку... - Откинув голову, Наполеон обмотал шарф вокруг шеи и потерялся среди облаков и готических скал, величественных и бесплодных.
   Тюрьма занимала территорию монастыря, прилепившегося к склону горы. Мрачное здание с ярусами галерей, лабиринтами коридоров и жутких лестниц, по которым по ночам бродили монахи и монашки, бывшие его обитатели. С севера тюрьму охраняло море, с юга - гиблые болота, а с востока и запада кирпичная стена со сторожевыми башнями по углам...
  
   Вечером другого дня Геродот направился в библиотеку.
   Наполеон уже ждал его. Он стоял у окна.
   Из башни доносились звуки мандолины. Играл Вагнер. Виртуозом он точно не был.
  -- Мне нужен помощник в одном деле... - заговорил Наполеон. - Но прежде мне хотелось бы узнать, как вы попали сюда?..
  -- В общем, как все... на меня написали донос... - Геродот потер лоб, вспоминая подслеповатого и безобидного на вид писателя с голосом похожим на лай охрипшего цепного пса. Среди коллег он пользовался репутацией философа, но как многие философы неспособен был применить свои теории на практике.
   Посвятив себя книгам, писатель жил в полном одиночестве, как на острове, пока у него не помутился рассудок. На старости лет, оторвав себя от подагры и слишком спокойной жизни с удобствами, он женился на очаровательной молодой вдове и сам поднял завесу, которая защищала его личную жизнь от насмешек. Вдову звали Ангелина. Она преподавала музыку и пение в школе. Голос у нее был как у сирены, и она знала, как им пользоваться. В этой же школе Геродот рассказывал детям истории очень похожие на правду и иногда заходил, пожалуй, слишком далеко.
   Почти год писатель жил в счастливом неведении, упорно держался за свою слепоту, однако вскоре ему открылись факты и обстоятельства, которые были хорошо известны и замечены всеми, кроме него. Он понял, что давно носит рога.
   Вечер писатель провел как обычно в одиночестве.
   Ангелина была в театре. Она вела рассеянную галантную жизнь.
   Когда Ангелина вернулась домой, писатель решил объясниться.
  -- Стоит ли верить слухам... - сказала Ангелина и разыграла драму собственного сочинения с истерикой и слезами, а писатель, склонный к созерцанию, задумался. Он наблюдал и размышлял.
   Его подозрения пали на Геродота и еще на несколько человек, не избежавших соблазна с восторгом взглянуть на Ангелину.
   Чтобы освободиться от мучительных сомнений и восстановить свою честь хотя бы в собственных глазах, писатель написал донос на Геродота, дополнив обвинение в еврейском заговоре целым рядом иных сведений, которые позволяли увидеть все дело в настоящем свете.
  -- Нелепые обвинения... и повода у него не было... просто стечение обстоятельств, которыми я никогда не умел пользоваться... - Геродот слегка покраснел.
  -- Выходит, что вы тоже жертва любви и обстоятельств... - сказал Наполеон.
  -- А вы философ...
  -- Нет, я наблюдатель... - Губы Наполеона задрожали от сдерживаемого смеха. И все же после нескольких невнятных восклицания, он расхохотался.
  -- Как же вам удалось узнать, кто написал донос?.. - спросил Наполеон, вытирая слезы.
  -- Брошенный всеми, хромой, с незаживающей раной на голени, писатель три ночи провел в кресле, а на четвертую ночь умер без боли и без какой бы то ни было причины для смерти... почти полгода он сидел в кресле мертвый... дверь взломали, потому что он не платил за квартиру и нашли скелет, который сидел в кресле в совершенно пустой комнате... Его жена вывезла всю мебель, оставила писателю только кресло... перед тем как умереть, он написал мне письмо, нечто вроде доноса на самого себя...
  -- Все мы встречались с каким-либо разочарованием в жизни, но не будем касаться женщин... это мучительная тема... весьма мучительная... я знаю, что значит пережить измену, сам это испытал три или четыре раза, не помню точно...
   После довольно продолжительной паузы Наполеон посвятил Геродота в свой план побега.
   "Он явно сумасшедший... отсюда бежать можно только на кладбище... или в сумасшедший дом..." - подумал Геродот.
  -- Среди старых монастырских книг я нашел схему подземных ходов... один из потайных входов в подземелье находится в библиотеке... Мне нужен спутник... одному мне не справиться... я боюсь запертых дверей и темноты... теряю ориентацию...
  -- Даже не знаю... - Геродот глянул по сторонам в поисках входа в подземелье.
   Чтобы развеять его сомнения Наполеон повернул какую-то розетку.
   Массивный книжный шкаф ушел в сторону, открыв узкий проход в сырую, затхлую темноту.
   Геродот с любопытством воззрился на то, что ему открылось.
  -- Я уже был там... - сказал Наполеон, заглянув в черную дыру. - Даже оставил метки, чтобы не заблудиться...
   Геродот колебался.
  -- Когда?.. - спросил он, все еще сомневаясь в исходе побега.
  -- Завтра вечером... воспользуемся суетой перед праздником... - Наполеон внимательно посмотрел на Геродота. - Вы знаете, смотрю на вас и узнаю себя, будто в зеркало гляжу... у вас все, как и у меня, и фигура, и возраст, и вид такой же в точности, как и мой... губы, нос, глаза, даже прическа похожа... говорили мне, а я не верил, будто видели меня в разных местах, думал, разыгрывают, как будто я размножился... хотя мне и одного себя больше чем достаточно...
  -- Вы меня запутали... о чем вы говорите?..
  -- Нет, на самом деле, я даже пережил семейный роман или придумал его, уже не помню... как будто у меня был брат, но нас разлучили обстоятельства... однако тише... это что еще за птица?..
  -- Это поэт, несомненно, гений или воображает себя гением...
  -- До смерти напугал...
   Наполеон говорил с поэтом о финале пьесы, а Геродот пытался понять, что в поэте неприятнее, его сходство с Вагнером или голос. Поэт как будто выплевывал слова.
  -- Мне, кажется, вы явно сгущаете краски... ваш персонаж был робок и нерешителен с женщинами...
   "Наполеон явно списал его с Вагнера..." - подумал Геродот...
  
   Ночью Геродота не спал. Он был в замешательстве.
   "Отвергнуть?.. или принять предложение Наполеона?.. довериться случаю... посмею ли?.. в таком деле лучше быть слепым, чем пророком... и тут опасно, и там небезопасно... выбирай...
   Смежив веки, Геродот заснул. Во сне его преследовали кошмары. Он жил то жизнью птиц, то рыб...
  
   В эту ночь не спал и Вагнер, блуждал по запутанному лабиринту коридоров, заглядывая в глазки, и многим виделся его глаз как глаз бога.
   Вагнер размышлял о жене. После бегства жены, он не знал женщин.
   "Господь дал, господь и отобрал... но оставил желание... Сказано: не ищи новой жены... обуздывай желания... довольствуйся самим собой... Сказано: и двое станут одной плотью, а не двое, трое или четверо... все позволено, но все полезно... брак - это лишь вид узаконенного разврата, так что потеря жены для тебя приобретение, если только ты освободился от нее по случаю, а не удавил, как эти маньяки..." - Вагнер склонился и заглянул в глазок камеры, в которой спал Геродот...
  
   Геродот спал и проснулся, хрипло каркнув.
   Его испугал собственный голос.
   Он ощупал грудь, почесал спину.
   Летал он как будто без крыльев, но постель и весь пол были усыпаны перьями.
   Так ему показалось...
  
   До полудня Геродот работал в саду.
   Вокруг было тихо.
   Неожиданно из зарослей акаций донеслись голоса. Появился Вагнер. Он был не один. Рядом с ним шла хрупкая, привлекательная на вид женщина. Геродот не смог ее хорошо рассмотреть. От цветов синих, желто-зеленых, белых, бледно-алых рябило в глазах. Он отметил только, что между незнакомкой и Вагнером ощущалась разница в возрасте. И держался Вагнер стесненно, скованно.
   Вагнер и незнакомка прошли мимо.
   Проводив их взглядом, Геродот глянул на часы и направился в библиотеку.
   Наполеон уже ждал его, собрав все нужное для побега.
  -- Вы готовы?.. пора, зачем еще вы медлите?.. довольно колебаний...
  -- Да, конечно...
   Наполеон зажег лампу и повернул розетку.
   Шкаф ушел в стену, и тьма поглотила их одним зевком.
   Какое-то время они спускались по лестнице, и чем ниже они спускались, тем больше обнаруживалось лестниц, свивающихся как чешуйчатые змеи. Казалось, они спускались в преисподнюю. Наконец они добрались до дна и пошли по лабиринту низких сводчатых коридоров, обходя темные закоулки с затхлым запахом и с опаской поглядывая на своды. Казалось, они вот-вот рухнут.
   "И заживо заваленные камнями могилу лишь нашли они себе и милость смерти... надо прогнать, прогнать эти мысли... и идти... идти и не останавливаться больше... путь свободен... что нас удерживает?.." - думал Наполеон, опасливо оглядываясь и вздрагивая от каждого нежданного шороха.
   Геродот что-то сказал вслух.
   Наполеон не понял, остановился, переспросил.
   Эхо повторило его глухой шепот. Он был слышен отовсюду и звуки шагов. Они то приближались из мрака, внушая ужас, то удалялись.
   Проход стал уже и ниже. Им пришлось пробираться на четвереньках.
   Внезапно Геродот ощутил чье-то присутствие и застыл в ужасе. Какие-то мерзкие, извивающиеся твари, не принадлежащие этому миру, таращили на него глаза.
  -- Что это?..
  -- Не бойся, это летучие мыши... - успокоил его Наполеон.
  -- Мерзость какая...
   Едва Геродот произнес эти слова, как стая летучих мышей с писком сорвалась с потолка.
   В ужасе Геродот присел, обхватив голову руками.
   Лампа замигала и погасла.
   Наткнувшись на ржавую решетку, перегораживающую проход, Наполеон вцепился в нее руками, в отчаянии сотряс ее так, что она загудела, воскликнул:
  -- Чертова решетка... я ведь я знал... о, да, прекрасно знал, что делаю... и вас вовлек...
  -- Что вы там нашли?..
  -- Об этом вам лучше не знать, чем знать...
  -- И все же?..
  -- Огорчить боюсь... здесь решетка... - На глазах Наполеона выступили слезы. Сквозь слезы он увидел в стене узкую полосу света. - Кажется, не все потеряно... - пробормотал он, заикаясь, и толкнул узкую, покрытую ржавой слизью дверь.
   Они вышли наружу. Пока они блуждали в лабиринте подземных ходов, иней украсил кружевами ветки деревьев и кусты, перешептывающиеся с ветром.
   Было холодно.
   Светил месяц, но еще совсем молодой и его бледный свет почти не рассеивал тьму.
   Наполеон шел впереди. Тронутая морозом земля отвердела и скользила под его ногами.
   Неожиданно Наполеон исчез, как сквозь землю провалился.
   Геродот окликнул его, сделал несколько шагов и...
   Очнулся Геродот в темноте. Где-то тикали часы. Он их не видел. Звуки доносились словно издалека. Иногда они затихали.
  -- Я умер?.. или это сон... глазам не верю... - Геродот потер глаза. Возле него стояла рыжеволосая незнакомка, по виду ангел. - Мне кажется, я вас уже где-то видел... А где Наполеон?.. - В неловком замешательстве Геродот привстал.
  -- Это Серафима... а это Геродот... - Наполеон рассмеялся, обнял незнакомку.
  -- Я так рада... - Серафима поцеловала Геродота, потом Наполеона. Он отстранился, спросил, заикаясь и запинаясь:
  -- Ты все сделала, как я просил?..
  -- Да... даже купила этот заброшенный дом, который стоил мне... боюсь сказать, сколько он мне стоил...
  -- Ну что, вы пришли в себя?.. - обратился Наполеон к Геродоту.
  -- Кажется, да, но боль в боку и что-то с глазами...
  -- Серафима вас вылечит... она мой ангел-хранитель... вставайте, не лежите бревном... пора в дорогу...
   Тускло сквозь туман светил ущербный месяц. Вокруг ни души, лишь угрюмые скалы. Дикая местность. Тишину пугал хохот филина.
   Всю ночь они шли, уходили все глубже в горы...
  
   Встал день, и они легли там, где день их застал.
   Так в ряд и лежали...
  

* * *

  
   По роковому стечению обстоятельств, как только потайная дверь за беглецами закрылась, в библиотеку вошел Вагнер.
   Увидев щель потайного входа, Вагнер все понял и устремился за беглецами.
   Около часа Вагнера вела невидимая рука, и завела неизвестно куда.
   Он заблудился в лабиринте подземных ходов.
   Неверно мерцающая лампа погасла. Кто ее задул? Может быть, сам Сатана по своему капризу, для которого свет и все видимое лишь мнимость?
   Неуверенно, ощупью Вагнер сделал еще несколько шагов и наткнулся на стену.
   Он перевел дыхание и присел на корточки у стены. Погоня его утомила.
   Глаза постепенно привыкли к темноте. Он огляделся. Это была довольно большая комната с несколькими выходами. Строй колонн, статуи из алебастра, фрески на стенах с изображением голых тел в пламени, скрюченных, раздутых и совсем плоских.
   "Все как в пьесе Наполеона... не хватает только горящей смолы и запаха серы..." - подумал Вагнер, вымучивая смех.
   Мысли спутались, смешались, когда он услышал возню крыс.
   Он выстрелил в них из пистолета.
   Крысы затихли.
   Воцарилась тишина, которую нарушало лишь тяжелое дыхание тьмы, как музыка Баха. Когда она заполнила Вагнера целиком, он укутался в плащ и уснул, но тут же в ужасе проснулся. Ему привиделся жуткий сон. Вытаращив глаза, он встал на ноги. Невидимые крысы беспокойно копошились в темноте.
   Сон превратился в бдение среди крыс.
   Крысы неслышно ерзали поодаль, подкрадывались.
   Как марионетка Вагнер вскидывал голову, делал угрожающий жест коченеющими руками и затихал.
   Спустя какое-то время сцена повторялась.
   Тьма и молчание странно действует на людей с воображением, придумывающих действительность.
   Приоткрыв глаза, Вагнер увидел юную женщину. Она была копией его жены. Окутанная мягкой зеленоватой прохладой, приукрашено красивая она проплыла мимо, грациозно и гибко изгибаясь и оставляя за собой нежное свечение...
  
   Вагнера нашли лишь вечером следующего дня среди зловонной тьмы совсем близко от ада в плачевном состоянии. Он бормотал что-то путанное о золоте Рейна и русалках, как заклинания.
   Когда его привели в чувство, он лишь спросил, улыбаясь улыбкой утопленника:
  -- Кто все эти люди?..
   Столь странное поведение требовало разъяснений. Никому не приходило в голову, что всего несколько часов, проведенных в темноте, могли стать причиной таких перемен...
  
   По факту побега было начато служебное расследование.
   Следователь с горбатой и худой спиной положил перед Вагнером стопку бумаги.
  -- Опишите все, как было, и со всей ясностью... только в прозе и без иносказаний... следствие испытывает недостаток в фактах...
   Вагнер изложил на бумаге обстоятельства дела.
   Его странствие заняло несколько страниц, забрызганных чернилами, со сносками и примечаниями, похожими на заплаты.
   "Типичный бред сумасшедшего... - думал следователь, шаг за шагом продираясь сквозь заросли слов. - Столько бумаги извел и ни слова о побеге... и ни одного имени... сошло бы любое... одни анонимы в третьем лице... сирены, нимфы, русалки... такое впечатление, что я погрузился в воду... и стал рыбой?.. глупо, более чем глупо... - Следователь пропустил несколько страниц. - Все, занавес, гром рукоплесканий... что дальше?.." - Он глянул в окно. На город наползала сырая мгла...
  
   Оставшись наедине, Вагнер раскрыл книгу. С некоторых пор он питал склонность к чтению не без влияния Наполеона, но вскоре он уронил очки и заснул между страниц.
   Около часа Вагнер спал.
   Следователь появлялся в разные часы дня и ночи, иногда навеселе. Он таращил глаза искусителя, потирал шелушащийся нарыв на шее и требовал факты.
  -- Запутанное дело, что тут скажешь, но мне нужны факты... - убеждал следователь Вагнера, горячился.
  -- Я покажусь тебе безумным, если все открою... - пробормотал Вагнер и надолго умолк.
  -- Не знаю, что тебе сказать, ты внушаешь мне доверие и тут же подрываешь его...
   Следователь был навеселе. Он говорил и не мог остановиться.
   Вагнер слушал следователя с безразличием манекена. Он был далеко, на берегу Рейна. В облаках тускло поблескивала подглядывающая и крадущаяся луна. Прислушиваясь к тихому меланхоличному бреду воды, Вагнер вспоминал и не без удовольствия свое странствие среди скал на дне Рейна. Перед глазами рисовались подернутые тьмой картины ночной жизни вод с грациозно танцующими нимфами и рыбами, похожими на птиц...
  
   День отошел. Краски померкли. На город опустилась пагубная, чреватая угрюмым молчанием ночь.
   Всхлипы воды в камнях и хриплые крики чаек сплелись с голосом жены мягким и низким. Она стояла перед ним в вечернем платье с открытой спиной и плечами и отражалась в воде как в зеркале, которое ею восхищалось: и золотом ее волос, и белизной спины и плеч.
   Несмело коснувшись руки жены, Вагнер вздрогнул.
  -- Все обман и ложь...
  -- Вы что-то сказали?.. не могу ли я узнать, с кем вы разговаривали?.. - спросил следователь. Он листал дело.
  -- Я разговаривал со змеей, которая свилась на дне моей души...
  -- Простите... я вас не понимаю... - Холодно и пристально следователь рассматривал Вагнера и вспоминал свою пассию. Ее звали Римма. Она работала в книжном магазине.
   В дверь постучали. Появился невзрачный на вид господин в сером плаще.
  -- Что ж, увидимся позже... кстати, она хорошенькая змея... больше, чем можно выразить словами... просто божественна... надеюсь, вам было хорошо вместе?.. да или нет?..
   Вагнер промолчал и следователь удалился.
   Выпив остывший чай, Вагнер лег на кушетку.
   Пустое небо над ним постепенно разворачивалось, раскрывалось как бутон...
  
   К счастью для Вагнера в его дело вмешались врачи. Учитывая малоизвестные сведения из его биографии, они рекомендовали оставить его в покое на время.
   Следователь не ожидал такого поворота событий.
   Он шел по улице, думая о Вагнере и незнакомке. Мысли о незнакомке привели его к Римме. Успеха у нее он не имел. Последняя их встреча кончилась неприятным столкновением.
   Оставшись один в комнате, следователь посмотрел в зеркало, увидел себя, Римму, детей. Они напоминали солнечные пятна на стене.
   "Семья, дети... нет, только не это..." - подумал он, растворяясь в сонных мыслях. Дети вызывали у него страх и совершенную растерянность.
   Послонявшись по комнате, следователь лег и попытался заснуть, но сон бежал от него.
   Путаясь в рукавах, следователь надел плащ и вышел на улицу.
   Он пытался быть самим собой, каким он себя воображал, со своими принципами, привычками, и все-таки он не нашел в себе силы пройти мимо книжного магазина, в котором работала Римма, остановился.
   Увидев за стеклом Римму, следователь слегка склонил голову, но она не ответила на приветствие.
   Выпив вина в павильоне, следователь вернулся домой.
   Жил он один в тесной комнате с низким потолком.
   Одиночество его не пугало.
   Не раздеваясь, следователь лег ничком на кушетку, потом перевернулся на спину.
   На потолке рисовались лица, всплывали обрывки фраз из повествования Вагнера, точно рябь на воде. Он не удивился, когда там появилась Римма в сопровождении нимф, тритонов, херувимов и серафимов. Они вспархивали, кружили под абажуром.
   Следователь не узнавал себя. Его поразила смиренная робость, с какой он смотрел на Римму. Нежность ее форм, манер, фраз покоряли его.
   Увы. Близость была слишком скоротечной. Римма покинула его почти сразу, как только он выдавил из себя несколько капель удовольствия. Она собрала волосы в узел и ушла, оставив на столе булавку для волос...
  
   Ночь. Город опустел, затих, улегся. Сон всех объял. Объял он и бога на небесах.
   Во сне следователь проник в сон дочери Риммы, ей было 13 лет, и стал ласкать ее.
   Римма застала следователя лежащим в постели с дочкой, потом стоящим нагишом. На висках у него торчали маленькие только что прорезавшиеся рожки.
   Хлопнула дверь и следователь очнулся калекой.
   Римма выколола ему глаза булавкой для волос.
   Это была игра воображения, которая позволила следователю чуть лучше узнать себя.
   "Конечно Римма необыкновенная девушка, но... слишком поздно что-то менять..." - думал следователь. Ход его мыслей, в которых он увяз, как в тине, был прерван стуком в дверь.
   Приоткрыв дверь, он увидел мальчика 7 лет, увидел его грязные босые ноги, сопли под носом и узнал в нем себя.
   Мальчик принес газеты.
   Сглотнув комок в горле, следователь взял газеты у мальчика и закрыл дверь.
   "Какой сегодня день?.. кажется суббота..."
   По субботам следователь обычно встречался с матерью и сестрами.
   Мать была для них и отцом, который исчез много лет назад, когда все спали. Он стал покойником без могилы. От него осталась лишь тусклая выцветшая фотография, на которой он напоминал манекен без глаз.
   С сестрами у следователя были довольно запутанные и нежные отношения. Прошлой зимой они умерли девственницами, задохнулись угарным газом.
   Глаза следователя помутнели от слез.
   Он встал, оделся и вышел из дома.
   Он встречался с сестрами и матерью на кладбище.
   У покрытого копотью дома с мансардой, в котором следователь когда-то жил с сестрой и матерью, он остановился.
   Он стоял и смотрел среди серо-пепельных призраков вечера, порхающих над тусклыми, запыленными камелиями и вспоминал сестер, их невинные забавы, игры, ласки, всегда веселый смех.
   Из темноты воспоминаний выплыла изящно гибкая фигура Риммы. В ее строгой сдержанности виделась изысканная утонченность.
   Он сморгнул.
   Вместо Риммы мимо прошла, прихрамывая и опираясь на трость, старуха, бывшая графиня.
   "Похожа на смерть с косой..." - подумал следователь...
  
   Было уже около полуночи.
   Следователь стоял на мосту через пролив и что-то бормотал.
   Неуклюжий монолог напоминал эпитафию.
   На дне пролива лежал серп молодой луны. Нет, это был не серп молодой луны, а искуситель со скользкой чешуей.
   Монолог, который следователь произносил, почти декламируя с блестящими от слез глазами, закончился на полуслове.
   Отстраненно глянув по сторонам, он снял плащ, положил его на парапет, расстегнул верхние пуговицы рубашки, пригладил волосы и прыгнул вниз...
  
   Снова пошел дождь. Дождь как будто ждал развития этой сцены.
   Утром тело утопленника вынесло на песчаную косу. Проходивший мимо рыбак покрыл его лицо платком, чтобы птицы не выклевали ему глаза...
  

* * *

  
   Побег, казавшийся дерзким, гибельным, невозможным, удался.
   Такие чудеса повторяются чуть ли не каждый день, но не становятся понятнее.
   Изменив имя и внешность, Геродот устроился корректором в издательстве. Днем он правил чужие книги, а ночью писал свою книгу. В писании он находил покой и убежище. Это была нора, куда он мог заползти в любую минуту и укрыться от мирской суеты и от вечно куда-то спешащих людей. Они как будто боялись опоздать или попасть не туда, хотя это от них вовсе не зависело...
  
   Шли годы.
   Дом, в котором жил Геродот, постепенно старел и пустел. Люди куда-то уходили или не возвращались.
   Старел и Геродот. Походка его стала медленной и шаткой.
   Жил он на скудную пенсию.
   Днем он рылся в книгах и писал, а ночью его преследовали какие-то заразные сны.
   Ему снилась странная книга. Она напоминала створчатое зеркало, в котором ничего не отражалось...
  
   Геродот спал.
   Его разбудили шаги, голоса, детский смех. Он напряг слух, но ничего подозрительного или необычного не услышал. Вокруг царила тишина, которую нарушало лишь тиканье стенных часов.
   Геродот встал, подтянул гирю стенных часов и подошел к окну.
   За окном цвела ночь.
   Кто-то обнял его со спины и тихо рассмеялся.
   Он испуганно отстранился.
   Незнакомка была похожа на мадонну с лицом и дыханием херувима.
  -- Серафима, это сон?.. - спросил Геродот.
  -- Это не сон...
   Дыхание их смешалось...
  
   Задыхаясь, Геродот нелепо всхлипнул и очнулся. Перед глазами все еще мелькали бессвязные картины любовной страсти, обрастающие подробностями, деталями, в которых, как говорят историки, скрыт дьявол.
   "Если связать между собой все факты, выстраивая их в цепь, то получается, что я схожу с ума..." - Геродот потряс головой, пытаясь избавиться от жуткого чувства, вызванного картиной сна. Никогда он не чувствовал себя столь неуверенно. В глазах его читался страх. Он был напуган своими желаниями и мыслями.
   Надо сказать, что Геродот отличался той скромностью, какой обычно отличаются гении. Скромность и увлечение историей лишили его большинства наслаждений, но преклонение перед прекрасным полом оставалось его слабостью и в старости.
   Геродоту было около 50 лет, когда он увидел на летней сцене театра рыжеволосую незнакомку. В облаках кружев и легкого газа она казалась неземным существом. За ее плечами трепетали невидимые крылья.
   Незнакомка уронила веер. Он поднял его. Улыбка, церемонный поклон, несколько ничего не значащих слов и все.
   Геродот влюбился в незнакомку без памяти, еще не зная даже ее имени.
   Он навел справки.
   Выяснилось, что незнакомку зовут Ангелина и она не замужем. Он написал ей довольно невразумительное письмо. От возбуждения рука его была нетверда, и почерк едва ли можно было разобрать, тем не менее, он получил приглашение...
  
   В пятницу Геродот проснулся чуть свет. Он лежал и улыбался без всякой видимой причины и повода. Сон его был крепок, а сновидения приятны. Главным действующим лицом в них была Ангелина.
   До 5 часов вечера Геродот слонялся по комнате, потом оделся и вышел из дома.
   Ангелина жила в коммунальной квартире.
   Геродот надавил на кнопку звонка. Дверь открыла старуха в валенках.
  -- Вам кто нужен?..
   В щель двери Геродот увидел коридор, и несколько дверей. Над одной из дверей покачивалась ржавая подкова.
  -- Могу я видеть Ангелину?.. - спросил Геродот, заикаясь. Он чувствовал себя не совсем уверенно.
  -- Ее комната в конце коридора... - сказала старуха и зевнула, прикрыв ладонью беззубый рот.
   Геродот перевел дыхание и постучал в дверь.
   Дверь приоткрылась, она была не заперта, и Геродот очутился в довольно большой комнате с камином. В нише за занавеской скрывалась кровать.
   Геродот осторожно раздвинул занавеску.
   Ангелина спала, разметавшись на кровати среди скомканных простыней.
   На трехногом столике у кровати стоял надпитый бокал вина.
   Какое-то время Геродот украдкой разглядывал тело женщины, ее тонкую шею, плечи, грудь и волнующие тайные прелести.
   Все в женщине будило желание, очаровывало.
  -- Рада тебя видеть... - сонно пробормотала Ангелина и, назвав именем, имеющим слабое сходство с именем Геродота, потянула к себе.
   "Она обозналась... - подумал Геродот. - Вряд ли я мог бы пробудить столь пылкое и страстное чувство, тем более при таких обстоятельствах..."
   Эти сомнения лишь мгновение терзали его.
  -- Ты ангел... - пролепетал он восторженно.
  -- А ты обманщик... иди ко мне... - Ангелина обвила рукой его шею, и он довольно неловко и грубо подмял ее под себя.
   Ничего у него не вышло. Он лишь насмешил Ангелину своей неуклюжестью.
  -- Ты такой неловкий... совсем отвык от ласк... и целоваться разучился...
  -- Извини... - пробормотал Геродот и без сил откинулся на подушку. Им овладела сонливость.
   Все исчезло. Вокруг было только небо и гладь сонной воды. Он вошел в воду и поплыл к рифам. У рифов играли водовороты.
   Услышав странный шум и почувствовав близость беды, Геродот повернул назад, но было уже поздно. Его окружили змеи. Повсюду они бороздили поверхность воды.
   Он испытал и изумление и страх, когда почувствовал, что и сам превращается в змею. Вместо ног он бил воду хвостом и обрастал чешуей.
   Одна из змей прильнула к нему нагим телом.
   Миг наслаждения и сон рассеялся.
   Геродот проснулся. Он лежал, уставившись в потолок, и не мог понять, где он.
   Он видел все вокруг как-то неотчетливо.
   Кровать стояла у окна. Он повернулся к окну лицом, увидел крыши, небо, облака, деревья, над которыми кружили какие-то птиц.
   Надо сказать, что Геродот не различал птиц, путал деревья и не мог отличить одно растение от другого.
   Вытянув шею, он увидел кусочек улицы, колодец, изогнутую отполированную рукоятку, цепь, ведро, качающиеся на веревке мокрые простыни, дом в глубине двора и то, что там происходило в одной из комнат.
   "Все так, как должно быть и что-то не так..." - Он привстал и осторожно сдвинул занавеску.
   Ангелина стояла у зеркала. Она подкручивала пальцами локоны. Губы ее рдели как чашечки роз.
   Геродот поискал взглядом одежду. Трудно было ускользнуть незамеченным, даже крадучись. Оставалось только одно, ждать и не шевелиться.
   Ангелина открыла дверь. Не переступая порога, она замерла и так стояла некоторое время, склонив голову набок и чуть сутулясь.
   Дверь захлопнулась.
   Геродот судорожно вздохнул.
   Наспех, впотьмах одеваясь, он потерял равновесие, опрокинул стул, пытаясь удержаться, потянул за собой скатерть, в которую судорожно вцепился пальцами. Звон от упавшей посуды заставил его испуганно замереть.
   В коридоре Геродот наткнулся на старика с безумным взглядом и чуть не наступил на полуслепую собаку, спавшую на коврике у двери, которая хрипло залаяла. Едва не лишившись чувств, он нащупал неверной рукой дверь.
   Обитатели дома в глубине двора видели как Геродот уходил, едва переставляя подгибающиеся ноги, словно не чувствуя под собой земли. Он то и дело останавливался, мгновение стоял, покачиваясь, угрожая упасть, и снова пускался в путь, меняя направление.
   Погода была скверная. Сыро. Холодно. Ветер пронизывал насквозь, выл в подворотнях, рыскал по переулкам...
  
   Случилось так, что в тот же день Ангелина исчезла. Город только об этом и говорил. Было начато следствие. Вскоре появилось предположение, что она утонула. Эта версия казалась правдоподобной. Нашли женскую одежду среди прибрежных скал, однако поиски тела были безуспешны и дело закрыли...
  
   * * *
  
   Поставив многоточие в истории Ангелины, Геродот порылся в бумагах на столе.
   Днем он писал свою странную книгу, а ночью лежал, прислушиваясь к шуму прибоя и тиканью стенных часов. Засыпал он только под утро. Тяжкие вздохи кровати, рассказывали о жизни и странствиях старика во сне.
   Однажды он шел вдоль берега и увидел утопленницу в длинном белом платье как у невесты. Она плыла вниз по течению Рейна с распущенными волосами. Раздувшееся точно парашют платье держало ее на поверхности, пока не намокло и не утащило ее на дно.
   Утопленница исчезла, снова появилась. Голова ее слегка приподнялась. Лицо у нее было спокойное, безмятежное, глаза открыты. Не мигая, она смотрела на Геродота.
   Геродот шагнул в воду и проснулся.
   Он лежал и мучил себя воспоминаниями.
   Так он жил и старел среди пауков, мышей и призраков. Злые языки уверяли, что в пустующем доме были и другие обитатели. По ночам в стеклах плясали огни, доносились голоса, смех.
   Как-то Геродот проснулся среди ночи.
   Перед глазами проплыло желтое пятно. Очертаниями оно напоминало женскую фигуру.
   Он потер глаза.
   Все мимолетно, точно во сне.
   Показалось, что кто-то постучал в окно.
   Ступая медленно и тяжело, он подошел к окну. Никого. Лишь кромешная тьма.
   Длилась ночь, и длился странный сон, полный изощренных и завораживающих видений.
   Геродот смутился и оробел, когда появилась Ангелина.
   Босоногая, она прошла плывущей походкой к зеркалу, распустила рыжие волосы, упавшие как потоки болотной воды на ее голые плечи и приоткрытую грудь. Тело у нее было белое, точно снег, и почти прозрачное. Сквозь ее тело можно было разглядеть стоявшие на этажерке книги, желтые пожухлые цветы в вазе с узким горлом, стеклянных уродцев с крылышками.
   Притворившись спящим, Геродот лежал, боясь пошевелиться.
  -- Не притворяйся спящим... - Смеясь, Ангелина откинула одеяло.
   Они обменялись нежными ласками, и все свершилось само собой...
  
   Это был всего лишь сон, приснившийся на рассвете.
   Блуждающий взгляд Геродота скользнул по комнате.
   Паутина в углах, копоть на стенах, развешанные на веревке пучки мяты.
  -- Что со мной творится?.. подобное у меня было, но такого еще не было... или я схожу с ума?.. - голос Геродота предательски задрожал, а черты лица заострились.
   Выпив из треснувшей чашки с отбитой ручкой остывший чай, он полистал рукопись своей книги. Он пытался успокоить возбужденное воображение, но неясная тревога, готовая превратиться в навязчивую идею, не отпускала.
   Тяжело вздохнув, он достал из ящика стола папку, в которой хранились письма Серафимы. Вместо подписи она рисовала бабочку, ящерицу или цветок. Геродот хотел использовать ее письма в своей книге.
   "Все это надо сжечь... все без исключения... все превратить в золу..."
   Почувствовав чье-то молчаливое и невидимое присутствие, он испуганно оглянулся.
   Вергилий спал...
   Длилась ночь.
   Потрескивал фитиль в лампе. Пели сверчки. Хрипло лаяли собаки.
   Геродот ходил кругами по комнате. Иногда он останавливался у зеркала и стоял, тупо вглядываясь в свое смутное отражение.
   Вергилий заворочался, пробормотал что-то невнятное.
   Геродот лег и попытался заснуть, но безуспешно. Перед глазами мелькали смутные картины.
   Окно постепенно светлело. В бликах, чешуйках света, как в отслоившейся амальгаме, мерцала какая-то страшная, зловещая пустота. Она манила, притягивала.
   Геродот встал и подошел к окну.
   Он стоял и смотрел.
   "Перед этим Ничто нельзя не ужаснуться... но можно и возомнить себя кем угодно... даже богом..."
  
   Под окнами бежал ручей. Тысячью хрустально-голубых, небесных глаз смотрела на него вода и говорила с ним голосами Лизы, Серафимы, Ангелины и других ночных созданий.
   Ручей делал зигзаги, и вода завивалась в водовороты, затягивая туда опавшие листья. Они сбивались в стаи, как птицы.
   Какое-то время Геродот смотрел на игру листьев и бегущей воды и думал о своей напрасно потраченной жизни.
   Он обернулся. Глаза его устремились на дверь.
   Вдруг дверь отворилась, но никто не вошел, однако Геродот как-то нелепо улыбнулся и прошептал:
  -- Я знал, что ты придешь...
   Геродот увидел перед собой Ангелину, ее юное лицо, арки бровей, темные глаза с отблесками на дне, слегка косящие от желания, нос с небольшой горбинкой, тонко очерченные, влажно блестящие губы, чувственные ямочки на щеках, рыжие волосы прядями падали на красиво очерченную грудь.
   Он стоял и смотрел на стройную фигуру женщины, застывшую посреди комнаты в ожидании.
   Глаза ненадежные и лживые свидетели, и Геродот потянулся к Ангелине, но она остановила его.
  -- За нами подсматривают...
  -- Это Вергилий, мой гость... он спит... - Геродот снова попытался обнять Ангелину, но она ускользнула, смеясь.
  -- Ты дописал свою книгу?..
  -- Нет еще... текст сильно испорчен водой и мышами... многие места читаются плохо и могут быть истолкованы в лучшем случае предположительно... и потом, я боюсь ее дописывать... пусть остается без начала и конца, как вечность... Боже мой, не могу поверить, что это ты... ты как мираж... - Сделав усилие, Геродот сел на край кровати. - Когда-то и Наполеона преследовал точно такой же мираж... только он свой мираж звал Серафимой...
  -- Что-то я слышала о нем... или читала... он впутался в неприятную историю из-за какой-то странной книги... и все потерял, жену, репутацию, которой, впрочем, не особенно дорожил...
  -- Он был необыкновенным человеком... иногда пророком... как-то он предсказал, что день превратится в ночь и камни посыплются с неба, и оказался прав...
  
   Услышав за шкафом голоса, Вергилий приоткрыл веки. Он лежал, пытаясь понять, утро или вечер за окном.
   Помедлив, он привстал и, близоруко сощурившись, глянул на стенные часы.
   Часы стояли.
   За окном уныло, лил дождь.
   В комнате было холодно.
   Вергилий потянулся, прикрыл створку окна и заглянул за шкаф.
   Старик сидел на кровати, опустив голову, и с кем разговаривал крайне бессвязно и смущенно, иногда как будто не своим голосом.
  -- Ты говоришь, что вы были похожи?.. нет, ты другой... - Ангелина откинул прядку волос со лба Геродота.
   Он молча улыбнулся.
  -- О чем ты думаешь?..
  -- О нас с тобой ...
   Произнеся эту фразу, старик сжал и поцеловал чью-то невидимую руку, после чего лег на кровать и стал ласкать себя.
   Вся эта сцена казалась совершенно необъяснимой.
   "Старик явно не в себе..." - подумал Вергилий и лег, закутался в плед. Он лежал и прислушивался к невнятному бормотанию и стонам старика.
   Вдруг воцарилась тишина...
  
  
  
   3.
  
  
   Стояло душное пыльное лето.
   Жизнь в деревне текла почти гладко. Ни радости, ни печали не накапливались. Жители обзаводились привычками, вещами, детьми.
   День Вергилий провел в четырех стенах. Он размышлял. Мысли его были частично испорчены философией, увлечение которой началось, когда он женился на Ангелине.
   Томясь от воскресного безделья, Вергилий ходил из угла в угол по комнате. Иногда он останавливался и как-то странно осматривался. Он пытался вернуться в сон, который снился ему уже несколько дней и в котором он жил совершенно другой жизнью. Это было то ли прошлое, то ли будущее.
   Влекомый каким-то необъяснимым предчувствием, он поднялся в мансарду, заросшую паутиной, огляделся. Мансарда использовалась как склад для ненужных вещей. Порывшись в старом чемодане, он наткнулся странную книгу, которую, по всей видимости, читали и мыши.
   "Странная книга... без начала и конца, как вечность..." - подумал Вергилий...
  
   Зашипели часы.
   Вергилий вздрогнул, пошатнулся, как будто его кто-то толкнул, прикрыл глаза ладонью.
   Было уже за полночь.
   В комнате царила тишина. Как церковь она ждала, когда Вергилий войдет в нее.
   И Вергилий ждал, наполненный скрытым движением, потом подошел к окну и приоткрыл створку, еще не зная, что именно он хочет увидеть.
   Ветер принес запах моря и прохладу.
   Донеслись траурные звуки прибоя. Как будто разорвалась завеса и зрители стали свидетелями действа, давно за ней происходящего.
   Вергилий невольно повел плечами как от озноба.
   По привычке всхлипывая и вытягивая губы, он выпил давно остывший чай.
   Наполненное ночью зеркало следило за ним, но делало вид, что ничего не видит.
   Вергилий думал о книге, которая открыла ему то, что он начал ощущать еще в младенчестве. Со временем эти ощущения забылись. И теперь они вдруг ожили, ощутимо зашевелились внутри.
   "Эта книга напоминает сон, который не дает мне очнуться уже несколько дней... и довольно невразумительный сон..." - размышлял Вергилий.
   Какое-то время он рылся в своих воспоминаниях.
   От Геродота и Наполеона, которые могли стать кем угодно, но стали преступниками, осталась только портрет неизвестной на фоне итальянских развалин, увиденный как бы сквозь тусклое стекло, и книга.
   "Странная книга и не столько персонажами, сколько сочинителем, который жил в каких-то кошмарных преисподних... его душа без конца возвращалась туда, где уже была то в образе осла, то собаки или вползала в змею... так ему казалось... - думал Вергилий. От чтения книги у него появилось ощущение фальши. Однако что-то в этой истории без начала и конца привлекало, искушало дописать ее. - Как-то все в ней поверхностно описано, без подробностей, деталей... и ничему она не учит... и не очень-то развлекает..." - Вергилий закрыл глаза и оказался в ждущей чего-то пустоте, которую постепенно заселили видения.
   Вергилий подошел к зеркалу, из которого на него глянул незнакомец. Он был высокий, худой, лицо вытянутое, бледное, морщинистое, голова наголо остриженная, как у евнухов или палачей.
   "Можно конечно дописать книгу, только непонятно каким образом... и сюжет довольно банальный... он поэт, может быть, даже гений... она распутница... - Вергилий закрыл книгу. - Оставим ее... пусть она живет своей жизнью..."
   И все же книга не отпускала Вергилия.
   "Интересно, кто этот человек, написавший ее... тоже, небось, распутник, искатель приключений... склонный к философии и мистике, чья исключительность объясняется не наличием, а отсутствием определенных качеств... - Вергилий полистал книгу. - Все его философские откровения и озарения представляют собой всего лишь благозвучные банальности... этакий косноязычный Моисей, которого иногда осеняет вдохновение... семейная жизнь доставляет ему одни неудовольствия и он перебирается в пещеру нимф... здесь можно кое-что добавить... а эти сцены можно удалить... и получится история вполне порядочного человека, которого можно выдать и за гения, и за сумасшедшего... весьма похожего на меня... даже внешне... - Вергилий глянул на свое отражение в зеркале. Волосы у него были рыжие, и, казалось, голова его украшена венком из пламени. - И все же у меня нет уверенности, что я могу дописать эту книгу... и суть истории мне не совсем понятна... Прочь сомнения... что тут понимать?.. обычная история из обычной жизни... муж пытается обеспечить себя средствами, чтобы кормить свои привычки и поддерживать привычный образ жизни жены, которая ему изменяет... М-да... незамысловатый сюжет, можно даже сказать прозаический, с одной стороны, а с другой - может получиться не совсем безвредная и совсем не забавная пьеса для театра этого последнего прибежища местной интеллигенции и нереального..."
  -- И Геродот и Наполеон умерли, и вместе с ними умерла и их слава, а книга осталась... и у нее своя жизнь и судьба... - сказал Вергилий вслух и, услышав глухой отклик, невольно обернулся. - Как будто кто-то вздохнул за спиной....
   Помедлив, Вергилий сдвинул занавеску и выглянул в окно...
  
   День был пасмурный. Облака представляли собой нечто бесформенное. На фоне облаков кипарисы приобретали очертания женщин, которые сливались с зеленовато-бурым фоном, и снова просачивались из фона, мимикрировали, подражая растениям, деревьям, скрывая или вовсе теряя в них свои черты, становясь второй неподлинной реальностью, которая вытесняла все подлинное.
   Размышляя о Геродоте и Наполеоне, Вергилий провел рукой по лицу, словно паутину смахнул.
  -- "Надо сказать, что Геродот ничем не выделялся... а Наполеон странный был тип, чем-то он был похож на беса... в нем было что-то театральное, как и в этом типе из его книги... что только не говорили об этой книге... говорили даже, что она убивает своих жертв... А что если она не палач, а жертва?.. Забыл, как звали первую жену Наполеона?.. кажется Римма... холодное имя, как и сам Рим... и ее письма, эти странные темные послания, которые невозможно читать без слез... воспоминания об утраченном рае, постепенно превращающемся в ад... - Вергилий подошел к зеркалу, разгладил морщины у глаз. - А ты любишь свою жену?.. Что молчишь?.. Не знаешь, что сказать?.. Почему не знаю, знаю... слишком часто я ее ненавижу..." - Вергилий пригладил волосы. На висках у него торчали маленькие, будто только что прорезавшиеся рожки...
  
   Сигналы точного времени прервали монолог Вергилия. Он что-то говорил своему отражению в зеркале, но оно с трудом понимало его и лишь слепо улыбалось...
  
   * * *
  
   Утром другого дня, порывшись в комоде, Вергилий достал все необходимое для писательского труда и стал дописывать книгу.
   Решение дописать книгу основывалось на унизительных воспоминаниях о прошлом, которые ему хотелось изменить.
   Вначале он писал почти бездумно, воспроизводя лишь то, что навязывала ему книга, в недрах которой хранилась не только история автора, но и всех ее читателей, однако постепенно он увлекся и уже писал, испытывая воодушевление и восторг.
   Он писал, представляя факты в несколько ином свете, придумывая смягчающие его вину обстоятельства и совершенно не думая о возможных последствиях.
   Некоторые подробности деликатного свойства он опускал или смягчал.
   Он лицемерил, почти бессознательно играл роль адвоката своей жизни.
   Вложив исписанные листки в книгу, он заснул удовлетворенный...
  
   День уже клонился к вечеру, когда Вергилий проснулся, но не совсем. Он лежал, все еще ощущая на себе взгляд Наполеона, и его слова о том, как он отвратительно постыдно несчастен.
   Открыв окно, он ловил рассеянные в воздухе воздыхания ангелов, обитателей рая, которые спускались и поднимались по лестнице Иакова.
   Среди них была и Рая, вторая жена Наполеона, ставшая райским созданием.
   Рая предстала перед Вергилием в образе прошедшей мимо окон женщины. Одно время она работала в библиотеке. Мужа у нее не было, но дети были.
  -- Ветром надуло... - говорила она и смеялась.
   Рая знала все ветры по имени. Она была без ума от своих детей. Дети выросли, а Рая постарела. Глаза ее поблекли и изменили цвет, грудь обвисла, но в дождь и ночью ее постель не оставалась пустой.
   "Странная деревня... улицы нет, а уличные женщины есть..." - подумал Вергилий.
   Отражение в зеркале беззвучно рассмеялось.
   На море был штиль. Луна парила в воздухе над своим перевернутым отражением...
  
   Размышляя о Наполеоне и его книге, Вергилий не заметил, как заснул и забрел в сон Раи.
   Ее смех заставил Вергилия заговорить. Он говорил и говорил, еще не догадываясь, до чего ему придется договориться.
   Слова душили Вергилия, приводили в ужас. Он тонул в них, захлебывался.
  -- Ты забыл, что смерть - это всего лишь пробуждение от жизни... - сказала Рая голосом Наполеона, и Вергилий очнулся с жутким всхлипом. Он не мог овладеть ни своими мыслями, ни речью, ни дыханием.
  -- Успокоившись, он снова заснул.
   Сон вернул ему Нору, которую он стал забывать.
  -- Я помню голоса всех моих мужчин, но твоего голоса я не помню... кто ты?.. - заговорила Нора после довольно продолжительного молчания. - Иногда они поют вздохами и стонами... Я их почти не различаю... Они ложатся на меня слоями, как снег...
   Вергилий не мог отвести глаз от Норы. Красота и законченность ее форм и линий пленяла его. Ему хотелось вернуть счастье, обращенное в мираж, вспомнить прошлое, но не все.
  -- Ты не Нора... я не знаю, кто ты... не отвечай, молчи, да и что ты можешь сказать?.. нечего прибавить к тому, что уже было сказано в той короткой записке... ты сделала меня свободным, но отчего?.. и что мне делать с этой свободой?.. свобода лишь искушает... нет ничего обольстительней свободы... ты исчезла, а я вывалился из окна... я думал, что ангелы подхватят и понесут меня к богу... Как сказал бы философ, люди ищут не столько бога, сколько чуда...
  
   * * *
  
   В субботу Вергилий решил почитать книгу жене.
   Ангелина лежала в гамаке под яблоней, прислушиваясь к смутному гулу усталости и голосу мужа. Она умела слушать. Ей нравились простые, незатейливые истории. В истории, которую читал муж, была что-то иное, тревожное, грозящее. Слова лились на нее каким-то мутным потоком, все затопляя и присваивая. Она даже закрыла глаза, чтобы отвыкнуть от неприятных впечатлений.
   Кажется, она задремала.
   Веки налились свинцом, и она с трудом разлепила их.
   Муж уже закончил чтение и ждал, покусывая губы.
   Она улыбнулась уступчиво, не зная, что сказать.
  -- Запутанная история, что тут скажешь?..
   На другой день Вергилий понес рукопись на почту.
   Было жарко. Он шел, оглядываясь, оступаясь. Впереди, на взгорье, чернели очертания колокольни с забитыми окнами. За колокольней темнел поповский дом, еще дальше - сад, не огороженный, никем не охраняемый. В этом доме когда-то жил поп. И сад принадлежал попу. Теперь в поповском саду гнездились вороны, а в доме размещалась почта.
   На почте было многолюдно. Пенсионеры получали пенсию.
   Отправив книгу в издательство ценной бандеролью, Вергилий вернулся домой.
   Ангелина качалась в гамаке под яблоней.
   Она была беременна и жила про себя, цеплялась за какие-то дальние мысли.
  -- Куда ты ходил?.. - спросила она, рассеянно взглянув на мужа, и кончиком языка провела по губам.
  -- На почту... - отозвался Вергилий. Он прилег рядом с женой.
   Над головой сонливо шептались листья яблони, и Вергилий не заметил, как заснул со всеми своими страхами и предчувствиями перемен.
   Пока он спал, Ангелина смотрела на мужа и размышляла. Впервые за долгие годы замужества она увидела его так близко. И то, что она успела увидеть, ее испугало. Перед ней был совершенно незнакомый человек.
   С легким шумом упало яблоко и подкатилось к лицу мужа, который что-то сказал и улыбнулся во сне. Рот его приоткрылся, обнажились зубы.
   Яблоко было поклевано птицей.
   Пересилив какое-то неосознанное раздражение, Ангелина вздохнула, погладила заметно вздувшийся живот.
   Ее лицо, измятое сном, постепенно разгладилось и приняло обычное выражение. Она встала и ушла в дом...
  
   Вергилия разбудили вороны своим зловещим карканьем.
   Он потянулся, зевнул, потом откусил поклеванное птицами яблоко. Мысли его бессознательно кружились вокруг книги, отправленной в издательство. Он начал смутно понимать, что книга может многое изменить в его жизни. Он даже зажмурился от картины, увиденной умом.
   Открыв глаза, Вергилий увидел человека в шинели, который стоял у ограды и смотрел на него.
   Никто не знал, откуда этот человек пришел в деревню и зачем ощущал себя и не умирал. Он собирал разбросанных там и сям вещи, о которых люди перестали помнить. Ничем другим он не занимался.
   Шинель он носил и зимой, и летом в самую жару, как будто она приросла к нему и стала вторым слоем кожи.
   "Странно, он так похож на Наполеона..." - подумал Вергилий.
   Человек в шинели как будто заглянул в его мысли, улыбнулся от какой-то своей радости, потом поднял руки и стал похож на птицу.
   Вергилий провел рукой по лицу и незнакомец исчез.
   Вместо незнакомца на ограде сидели вороны, растопырив хвосты. Они качались и на ветках яблони.
   К Вергилию подошла жена. Она что-то говорила, но он не слышал.
   Сухие, легкие слова осыпались вокруг него как листья.
   Когда Ангелина умолкла, Вергилий встал.
   Час или два Вергилий ходил по саду.
   Повешенные на колья ограды горшки собирали звуки его шагов.
   В голове Вергилия тяжело как камни ворочались мысли...
  
   Прошло несколько дней.
   Неожиданно Вергилия вызвал для беседы участковый милиционер.
   В назначенный час Вергилий пришел к участковому, недоумевающий и встревоженный.
   В кабинете, кроме участкового сидел невысокий человек в штатском, массивный и плотный, как камень.
   Это был Каинов, следователь из города.
   Каинов попал на службу по очередному набору и вместе с форменной одеждой получил маленькую, но страшную по тем временам власть.
   Вера и власть нужны людям. Без веры и власти они перестают быть людьми.
   Следователь взялся за работу, с радостью. Он выезжал по ордерам на квартиры, отвечал за перевозку арестованных в перенаселенные тюрьмы. Делал он и всякую черновую работу. Его исполнительность была замечена. Он начал вырастать по службе и дорос до звания офицера.
   Жил Каинов одиноко. Он не смог поверить ни одной женщине и настолько привык к тишине и молчанию, что на ночь даже останавливал часы, чтобы не слушать их тиканья...
  
   Следователь Каинов рассеянно смотрел в окно, как пыль засыпала дома.
   В этот час люди были заняты дневной работой, а дети терпели школьное время.
   Через стену доносился назойливый голос радио.
   На середине фразы возвышенный голос диктора оборвался.
   Каинов предложил Вергилию сесть, представился, осведомился о его самочувствии и, заглянув в раскрытую папку, задал несколько ничего не значащих, равнодушных вопросов.
   В комнате постепенно сгущались сумерки.
   Каинов включил настольную лампу.
   Вергилий невольно зажмурился. Резкий свет ослепил его.
   Характер вопросов следователя изменился.
   Вопросы как гвозди впивались в сознание, или мягко, по-кошачьи, подкрадывались из темноты, подстерегали и вдруг наваливались, сдавливали грудь, горло.
   От духоты и унижения Вергилий взмок, но не решился попросить следователя открыть окно.
   Допрос продолжался уже несколько часов.
   Вергилий привык к лицу Каинова, к его манерам, к его сиплому, чуть шепелявому голосу. Он и дышал, и утирал пот, и ерзал по облезлому стулу, отрывая брюки от взмокшего дерматина, как Каинов.
  -- Так вы знали Наполеона...
  -- Даже не знаю, что вам сказать... я читал его книгу... хотя, по своей сути, это даже и не книга, а кошмар, многих уже погубивший... если верить слухам... Люди боятся читать эту странную книгу, но когда начинают читать, страх сменяется нестерпимым, мучительным желанием попасть в нее, стать одним из ее персонажей... это открылось мне случайно при чтении... Вы знаете, Наполеон держал ее в железном ящике... он боялся воров и пожара... и закрытых дверей... даже книгу он держал открытой... и она вмешивалась в его жизнь, как кошмар, у которого нет ни начала, ни конца... и не только в его жизнь она вмешивалась...
   "Похоже, он сошел с ума... нет, он явно сумасшедший... его надо остановить..." - размышлял Каинов.
  -- Хочу предложить вам роль... - заговорил следователь, листая бумаги.
  -- Боюсь, я могу испортить вашу игру... я слишком мешковат и рассеян... и у меня бывают провалы в памяти...
  -- Вы меня неправильно поняли... я хочу предложить вам стать автором этой книги...
  -- Но у нее уже есть автор...
  -- Нужно дописать книгу... вернуть ей начало, и как-то связанный с началом конец... Если вам не интересно мое предложение, на свете есть тысячи других писателей...
  -- Я не отказываюсь, но... я не писатель... и я не понимаю...
  -- Эта книга для нас потерянный ключ к одному запутанному делу...
   Под колпаком настольной лампы зажужжала муха.
   Каинов отогнал муху, встал, прошелся от стола к окну, разминая затекшие ноги, и открыл форточку.
   В прокуренную, пыльную комнату влетела какая-то сентиментальная, глупая мелодия.
   "То он говорил и не мог остановиться, теперь молчит, что выглядит подозрительно..." - размышлял Каинов. Глянул на небо и звезды, Каинов стал размышлять о женщине, у которой устроился на ночлег...
  
   На другой день допрос продолжился.
   Откровения Вергилия, не спавшего всю ночь, повлияли на объем следственной работы.
   Ближе к вечеру Вергилий вернулся домой и уединился в одной из комнат.
   После посещения следователя Каинова осталось ощущение кошмара, которое не покидало его.
   Он заснул, но спал недолго и, проснувшись, обнял жену, но обнаружил в себе бессилие...
  
   Длился день.
   За стеной слышались голоса, стук передвигаемых стульев, глухое звяканье посуды.
   Вергилий вспомнил, что сегодня канун праздника.
   Жена приоткрыла дверь и позвала Вергилия к столу.
   Сквозняк вздул занавески на окне.
   Вергилий тупо посмотрел на жену. Вымученная улыбка скользнула по его лицу.
   Пробормотав что-то невнятное, он встал и вышел в сад.
   Было уже поздно. Сумерки обесцветили и скрыли все, что было сделано человеком за день.
   Вглядываясь в темноту, Вергилий попытался вспомнить лицо следователя, но не смог.
   Ему, вдруг, стало страшно.
   Он увидел себя в камере перед ржавой дверью, в которой он увидел глаз подсматривающего за ним следователя. Глаз ощупал его лицо, скользнул по стенам, покрытым слизью, и уперся в грудь Вергилия.
   Услышав ржавый визг двери и лязганье запоров, Вергилий перехватил рукой горло, сдерживая тошноту...
  
   Ночью Вергилию приснился тот же кошмар, и он в страхе очнулся.
   На месте жены лежал следователь. Его дыхание отдавало плесенью.
   Внезапная злобность затопила Вергилия. Он затянул петлю на шее следователя, который вдруг открыл левый глаз и задушенным, стертым голосом сказал:
  -- Хочешь сделать бывшее не бывшим?.. это под силу только богу...
   Затягивая петлю, Вергилий почувствовал, что и сам начинает задыхаться. Как будто у него со следователем было одно общее тело.
   Он ослабил петлю и задышал, глубоко заглатывая воздух с запахом воды, отдающей плесенью, которая поблескивала под окном в ржавой бочке и ловила свет луны...
  
   Прошло несколько дней.
   Вергилий спал и проснулся. Открыв глаза, он увидел небо без движения, застывшее, серое.
   Жара ушла. Начался сезон дождей.
   Вергилий подошел к столу, порылся в бумагах.
   "Заявление..." - написал он и задумался.
   Он писал, прислушиваясь к невнятному шуму дождя.
   Строчки косо расползались по бумаге.
   Перечитав написанное, он скомкал бумагу, успев прочитать в складках случайно сложившееся слово: "Иуда..."
  
   Прошло еще несколько дней, а может быть вечность. Как будто ничего не изменилось. Все оставалось на своих привычных местах. Вергилий ходил в клуб, где целыми днями сидел в библиотеке один. Он работал библиотекарем.
   Уборщица приходила утром или вечером, и Вергилий был рад ей.
   Весь день взгляд Вергилия кружил по комнате, по стеллажам, по корешкам книг.
   Иногда звонил телефон.
   Уборщица елозила шваброй по полу, убирая следы ног редких посетителей и ворчала.
   Вергилий курил и слушал. Голос уборщицы напоминал ему ворчание старой суки, сдохшей в прошлом году от кожной болезни. Суку он любил, лечил ее травами. Сука ворчала, когда он накладывал повязку на ее худой бок, из которого вылезали кишки.
   Уборщица вымела ненужный для жизни сор и ушла.
   До вечера Вергилий сидел в клубе, перемешивал одно с другим, собирал и разбрасывал дела по папкам, погружаясь иногда в какую-то неопределенную задумчивость. Вдруг всхлипывал, замечая, что из уголка рта ползет тонкой струйкой слюна.
   Уже смеркалось.
   Вергилий отложил все дела, закрыл клуб и направился к магазину. Человек пять-шесть шептались у крыльца покосившегося дома.
   Когда Вергилий приблизился, они замолчали и отвели глаза.
   Вергилий купил бутылку красного вина, сунул ее в боковой карман и, прихрамывая, направился домой. Грязь, перемешанная с соломой, хлюпала у него под ногами.
   Человек в милицейской шинели остановил Вергилия. Он странно, в упор посмотрел на него, потом вытянул неожиданно длинную шею и расхохотался.
   "Просто копия Наполеона... может быть, он его двойник?.. а чей двойник я?.." - подумал Вергилий и обошел человека в шинели стороной.
   Жена ждала Вергилия у калитки.
   Они поговорили о ребенке. Другого примиряющего интереса у них не было.
   После ужина Ангелина прилегла на кушетку, а Вергилий какое-то время рылся в бумагах, письмах, черновиках, потом выпил бокал вина, закурил и вышел на веранду. Собрание у магазина и человек в шинели, встретившийся ему около дома, не выходили из головы. Все это мешалось с мыслями о ребенке, жене...
  
   Моросил дождь.
   Пахло плесенью.
   Хлопнула входная дверь.
   Пробормотав что-то невнятное, Вергилий очнулся.
   Светало. Птицы царапали голое небо. Луна вмерзла в лужу вместе с опавшими листьями.
   Вергилий зевнул, потянулся.
   Дверь была открыта. В проеме двери стояла женщина, неестественно широко расставив ноги.
   Губы Вергилия задрожали. Он вдруг понял, что это жена.
  -- Ты что, рожать собралась?.. - прошептал Вергилий.
   Ангелина улыбнулась через силу.
   Обняв жену, Вергилий заглянул в ее глаза, опустевшие, потерявшие выражение и сдул слезинку со щеки...
  
   Через час Ангелина ехала в кабине полуторки в районную больницу.
   Вид у шофера, который вез ее, был усталый. Усталость накапливалась в нем от одиночества труда и таилась где-то внутри груди.
   От толчков Ангелина морщилась, стонала или вскрикивала, и хваталась за живот.
   Когда это происходило, шофер принужденно улыбался и говорил:
  -- Ничего, милая, стерпи, до города осталось немного...
  
   Пыль, поднятая полуторкой, осела.
   По земле расползлась синяя дымка - дыхание осени.
   Ни в этот день, ни в последующие дни Вергилий не смог дозвониться до районной больницы. Молодой, с холодной хрипотой голос спрашивал его: "Вам какой номер... соединяю..." - после чего в трубке хрипело, свистело, щелкало. В хор потусторонних звуков вдруг врывалась музыка.
   Лишь спустя неделю соседка принесла Вергилию записку от жены. Он долго разбирал незнакомый почерк жены, стараясь вникнуть в смысл нескольких фраз. Буквы плясали. В одном месте чернила расплылись.
   "Писать мне в сущности нечего. Все, что я могла бы написать, ты уже знаешь. Пришли почтой свое согласие на развод..."
   Вергилий еще раз перечитал записку и неожиданно почувствовал облегчение.
   Поужинав, он лег на кровать и попробовал заснуть, но сон не приходил. Мешало ощущение холодной пустоты на месте жены. Он стащил матрац на пол, укрылся лоскутным одеялом с головой и тут же заснул. Спал он без сновидений...
  
   Был уже утро.
   Вергилий проснулся, натянул штаны с болтающимися подтяжками, подарок жены, ополоснул лицо, руки, постоял несколько минут в облаке утренней пыли, думая о жене с непривычным, холодным, каким-то неживым чувством, потом сел.
   В клуб он не пошел.
   До вечера он сидел на стуле и смотрел в окно.
   Вечером в сумерки комнаты ввалился директор клуба вместе со своим запахом и тоской. С рождения он был худым, вертким подростком, с вечно забинтованной от ангины шеей. До десяти лет он мочился в постель. В тринадцать лет он узнал другие запахи жизни, переспал с родной теткой, женщиной, старше его лет на тридцать, и стал задумываться. Когда подошла война, он удачно избежал призыва. Тетка выправила в его бумагах год рождения с 23 на 28 и услала к дальней родне. От той жизни остался лишь запах, чем-то отвратительный, и силуэт барака.
  -- Я смотрю, у тебя трагедия... невыносимо терпеть от женщин то, что мы терпим... - сказал директор клуба и посмотрел на Вергилия что-то знающим взглядом.
  -- Это не трагедия, а комедия... божественная комедия... - сказал Вергилий.
   Хлопнула входная дверь. Запахло сыростью с улицы. Директор клуба ушел...
  
   На следующий день Вергилий пришел в клуб раньше указанного в распорядке дня времени, поднялся по лестнице на второй этаж и стал ждать директора. Цель его не была видна. Он решил уволиться. Обликом он походил на человека, который сожалеет о чем-то и нуждается в сочувствии для своего существования.
   Пришла уборщица.
   Вергилий увидел вместо директора уборщицу, нервно мигнул глазами, скомкал заявление и ушел.
   Ближе к вечеру Вергилий появился у магазина. Его знобило. С утра маковой росинки во рту не было. Вино натощак подействовало приятно.
   Он огляделся. Вокруг кипела жизнь. Все делали свое дело. Бог созерцал.
   К ночи Вергилий был сильно навеселе. Он шел и разговаривал. У своего дома он остановился, как у чужого. Калитка была открыта. Она покачивалась и всхлипывала.
   Вергилий торопливо подумал о жене и посмотрел на окно веранды. Окно было темное. До крыльца он не дошел, свалился у пустой собачьей конуры, шумно выпустив из себя воздух. Его стошнило. Озябший, опустошенный, он вполз по ступенькам крыльца в дом и повалился на кровать.
   Кровать ходила под ним ходуном. Вещи дышали, двигались, переезжали с места на место...
  
   Легкий туман поднялся от реки и, передвигаясь по низине, затопил деревню. Запели петухи.
   Вергилий проснулся, зябко поежился. За ночь он отвык от себя. В полутьме вдруг открылось лицо и бледно-карие глаза жены.
   Стройность и изящество ее очертаний вызвали желание и страх.
   Он был уверен, что это наваждение, пытающееся его очаровать.
   Вокруг цвели цветы, которые наполняли воздух благоуханием.
   Пели цикады. Они пели о любви и оплакивали мимолетность этого дня.
   Лязгая зубами, Вергилий допил вино, закутался в лоскутное одеяло и снова задремал от теплоты ощущений...
  
   Осень была облачная, скучная.
   Вергилий привыкал к одиночеству. Неделями он не выходил на улицу. В фуфайке, наброшенной на голое тело, он слонялся по саду, нервно позевывая, или тупо сидел за столом, рассматривая собственные руки, ноги, одежду, и вздрагивал от случайного шороха. Он пугался собственной тени и подвижной, населенной темноты сада.
   Слух о том, что Вергилий сошел с ума, разлетелся по деревне, и дошел, наконец, и до Вергилия.
  -- Увы, я безумен... - сказал он насколько мог сдержанно, своему отражению в зеркале, как только к нему вернулся дар речи. - И все из-за этой проклятой книги... и зачем только я связался с ней... - Закрыв глаза, он увидел пропасть перед собой и вероятно кинулся бы туда, если бы его не удержала невидимая рука. Он еще долго стоял слишком близко к краю пропасти. Ему казалось, что из темноты доносились голоса, смех.
   Как-то ночью Вергилий решил жениться, чтобы с женой привыкать к ужасам, обещанным ему книгой.
   Жену он выбирал долго и остановился на женщине, чуть старше его возрастом и некрасивой. Он смотрел на жену, как на добавочное тепло для дома.
   Брак заключился в одну ночь, и развалился в следующую.
   Вместо того чтобы утопить Вергилия в блаженстве, жена оглушила его криками. Она царапала, щипала его, называла старым импотентом и предателем. Она любила говорить гадости.
   Задыхаясь от дурного воздуха, Вергилий был вынужден покинуть жену и положить конец этой недостойной сцене. Он бежал.
   Солнце село, уступив место луне. Было полнолуние, и луна казалась огромной.
   Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь пеньем ночных насекомых и зловещим карканьем ворон.
   Вергилий шел, не зная, куда он идет.
   Вдруг поднялся ветер, нагнал тучи. Воцарилась тьма. Начался дождь.
   Вергилий заблудился и промок до нитки.
   Тьма сгущалась, увеличивая ужас этой пагубной ночи.
   Он шел, пугливо озираясь. В темноте сверкали чьи-то глаза. Иногда раздавался треск сучьев, как будто кто-то крался за ним.
  -- Где я?.. и что это за место?..
   Вокруг зыбились скалы.
  -- Это место похоже на ад...
   Тревога Вергилия росла, и он побежал, рискуя сорваться в пропасть и сломать себе шею.
   Ручей он перешел вброд.
   Вода оказалась ледяной и его охватила дрожь.
   Он забился в щель между камней и закрыл глаза.
   Как будто темная завеса опустилась перед ним...
  
   Во сне Вергилий увидел Ангелину. Она что-то шептала, кутаясь в коричневый плащ, как в тогу.
  -- Что ты шепчешь?.. - спросил Вергилий.
  -- Стихи, подсказанные мне, неопытной, смущенной даром... я прятала их от твоих глаз и ушей... но, мне кажется, ты уже все знаешь...
  -- Нет, я ничего не знаю... и мне любопытно, что в них: надежда, вера, любовь или только неприятные истины, ужас безумия и смерти?.. читай...
  -- Какая тишина, как будто все умерли...
  -- Все спят...
  -- Сном как смертью они сражены... но что это?..
  -- Чего ты испугалась?..
  -- Я слышу шаги, смех... спрячься, я гляну, кто там... странно, никого, лишь тьма вокруг... громоздит над бездной бездну...
   Вергилий очнулся
  -- Она еще любит меня... любит... знает, что я импотент и Иуда, предатель... и любит... любит в уныние впавшего нелюдима... что она нашла во мне?.. что?.. молчи, молчи, дай обнять ее... но где она?.. я не вижу ее... нет никого, лишь толпы снующих теней, которых только Ангелина умела изгонять... мне кажется, я все еще сплю... и не могу заснуть... нет, это не сон, это кошмар... и все предусмотрено кошмаром... сначала дать, потом отнять... и я поддался его соблазнам, не сдержался, заглянул за завесь, и увидел то, чего я прежде лишь смутно опасался... Нет, нет, еще не все пропало, быть может, я найду спасение... кажется, Ангелина вернулась, я слышу ее шаги, голос, тихий смех... кто ты?.. нет, ты не Ангелина...
  -- Ты не узнаешь меня?.. по твоей улыбке я вижу, что ты меня узнал...
  -- Не мало лиц я воскресил, прежде чем тебя узнал... ты Серафима... зачем ты здесь?.. пришла меня спасать... ты так добра...
  -- Доброта лишь плодит врагов...
  -- В какие дебри мы забрели, однако... тут даже воздух дышит преступлением...
  -- Не я тебя, а ты меня завел...
  -- А я и не заметил... меня опять одолевает страх... здесь я лежал как мертвый, и вдруг явилась Ангелина, а теперь ты... но ты лишь бред неясный...
  
   Ночь была темной, а утро печальное и дождливое, но к полудню солнце пробилось сквозь облака.
   Вергилий вернулся домой. Он стоял у зеркала и говорил со своим отражением, и его слова действовали как сама реальность, о которой он не подозревал. Она заставляла сожалеть об утраченном счастье, которого не было, и о воображаемом утешении, возможно притворном...
  
   День погас.
   Небо приобрело красный цвет.
   Земля стала черной.
   Облака плыли над домами как огромные саваны...
  
   Однажды Вергилий привел в дом лишних для жизни людей, переставших бояться бога. Ступая гуськом, они вошли в сумерки дома, нагруженные тоской вина.
   С этого дня дом писателя светился всеми окнами и хлопал, и скрипел всеми дверями.
   Одни приходили, другие пропадали, и в этой суете и мелькании лиц Вергилию было не страшно жить. Безобразные лица гостей после двух-трех стаканов вина становились красивыми и одухотворенными. Он обнимал их всех, как бога, священность и важность которого интуитивно угадывал, но не понимал.
   Гости пели, приплясывали на стульях, пока избыток усталости не валил их на пол.
   Они ложились вповалку, дыша воздухом, пропитанным вином и давно не стираной одеждой...
  
   Вергилий ночевал в мансарде, лежал и ожидал видений.
   На стенах оживали нарисованные ночью всякие мерзости. Как ни старался он не обращать на них внимания, они все же смущали его.
   Он встал и, кутаясь в одеяло, спустился в сад по приставной лестнице.
   Ветер творил песнопения, словно воздух говорил разными голосами, различались низкие и вкрадчивые.
   Стволы деревьев превращались в танцующих блудниц.
   Тени меняли свой вид, одни бледнели, другие появлялись. Они множились, толпились вокруг Вергилия, подталкиваемые ветром, сливались, распадались, исчезали, и снова появлялись, поднимали к небу глаза, полные слез и обнаженные молитвенно сложенные руки.
  -- Был один, без жены... и вон их уже сколько...
   Издали Вергилий наблюдал за женами, узнавал тех, кого успел забыть. Они колыхались, послушные ветру, как деревья.
  -- Соня... - окликнул он одну из теней. - Была, и уже нет ее... опять я обманулся... откуда эти наваждения?.. вот снова они появились и все на одно лицо... танцуют, трутся бедрами, стараются укусить... а вот и невеста... явилась как на похороны, вся в черном...
   Уши невесты оттягивали огромные жемчужины, края век были окрашены в зеленый цвет. На левой щеке темнела родинка. Рот был приоткрыт. Было душно, и она сжимала в руках китайский веер с ручкой из слоновой кости.
  -- Кто ты?..
  -- Твоя жена, от которой ты бежал в первую брачную ночь...
  -- Ты лжешь...
  -- Ты забыл меня... это же я... правда, я стала старой, появились мозоли на пятках... и я сломала ноготь на мизинце... Весь день я искала тебя, всех спрашивала, видели ли они тебя, а ночью плакала, повернувшись лицом к стене, потому что я люблю тебя... но ты смеешься...
   Вергилий стоял, вытянувшись, как столб, и бледный, как смерть, а женщина прохаживалась между деревьями. Тонкая почти прозрачная ткань ее длинного платья, спадающего складками, потрескивала, искрилась.
   Мимо прошел несчастный на вид господин, восклицая:
  -- Она была как цветок... бог слепил ее вместе с розами и лилиями... у нее были рыжие волосы и пышное, похотливое тело...
   Несчастный на вид господин удалился с судорожными всхлипываниями, похожими не то на рыдания, не то на хохот. В руках он сжимал книгу, из которой вышла девочка 7 лет. Лицо девочки было исписано морщинами как клинописью.
   Несчастный и грустный на вид господин был писателем, не способным сочинять без вдохновения. Он прочитал целую библиотеку книг, чтобы написать одну книгу. В 30 лет он начал писать ее. Книга вобрала в себя все его несчастья.
   Когда он писал, он делался почти безумным. Книга опьяняла его.
   В 60 лет он дописал книгу и женился. Казалось счастье улыбнулось ему, но, увы. Вместе с книгой и женой к нему в дом явились все семь смертных грехов...
  
   Ночью Вергилий обнаружил себя на полу, устланном ковром пыли и пепла, посреди беспомощных, полураздетых, скомканных тел.
   Ночь была дождливая, что привело его в уныние.
   Увидев в мнимой глубине зеркала фигуру человека в шинели, история которого возбуждала любопытство, но не удовлетворяла его, Вергилий встал.
   Какое-то время Вергилий блуждал по дому. Глаза его были серьезны, а рот улыбался.
   Дом кишел людьми.
  -- Что здесь делают эти люди... и этот тип, похожий на Наполеона, чье имя я даже вспоминать не хочу... сочинитель 72 одноактных трагедий и странной книги без начала и конца, представляющей собой неуклюжее сочетание мистики и детектива... которая предсказала и мой конец... меня должны растерзать бродячие собаки с шерстью лунного цвета... - Вергилий говорил, все понижая голос, потому что ему внушали страх его мысли и предчувствия.
   На веранде Вергилий наткнулся на философа. Он стоял и смотрел на постепенно светлеющее небо. Его мысли принадлежали к тем сюжетам или страхам, которые возвращались к нему вместе со снами. Никто не видел, как он пришел, но уже через несколько дней все рассказывали, откуда пришел этот человек с серым лицом и глазами того же цвета. Он говорил на нескольких языках. Знал он и мертвые языки. Где он только не был, был и в Иерусалиме, и в Риме, и даже успел бесславно повоевать в недавней войне. Он увлекался литературой, написал несколько книг, говорят, описал самый ужасный образ вселенной в виде свивающихся змей и предложил всем восхищаться им, потом сжег все свои книги и женился, чтобы убить жену. У писателей традиция убивать своих жен...
   Жена философа не была красива, но голову она держала с особой грацией, и выражение лица у нее было милое, правда, оскорбления и жестокости жизни успели несколько исказить его. Она стояла рядом с философом и держала за руку девочку 7 лет с глазами цвета неба. Дал бы бог ей крылья, и она потела бы туда за спасением для отца, который завещал ей только свои страдания, расцветшие в нем с пагубной пышностью.
   Философ молча стоял у окна и улыбался. Ему виделись милые радости сна, который вначале был сумбурный, но постепенно приобрел связность.
   Во сне он проповедовал. Толпа людей протянулась до неба и выше, мужчины, женщины, дети все на одно лицо, похожее на лицо его жены и девочки.
   Толпа ушла.
   Осталась только девочка, лицо которой он обрисовывал взглядом, приучая его к реальности, хотя он знал, что девочка призрак.
   Он лег на продавленную кушетку и девочка утерла ему пот со лба и освежила запекшиеся губы, иссушенные лихорадкой и кошмарами.
   Едва философ выкарабкался из тины одного сна, как уже путался в паутине другого сна...
  
   Глядя на философа, Вергилий задумался. Чем он только не занимался в своей путаной жизни, начиная с банального появления на свет как все, в крови, в желчи и того хуже, и до чудовищной пугающей развязки, предсказанной ему книгой, вплоть до безумных подробностей.
   Преследуемый бродячими собаками во сне, он забрался по железной лестнице на башню и оказался в компании пожирателей собак. Они уложили его на дешевую циновку, и он уснул. Это была его первая спокойная ночь...
  
   Цвет неба изменился.
   Начинался другой день.
   Призрачный свет утра наводнил дом видениями и призраками с ангельскими лицами или одержимыми демонами безумия.
   Накинув на плечи телогрейку и обмотав шарфом шею, Вергилий вышел в сад, скорее чтобы бежать от кошмара душной ночи, нежели с какой-то определенной целью. Он слонялся между деревьями, трогал их замерзающие туловища, как нечто теплое и дышащее.
   Ангелина и дочка (если только то был не ангел), спали в гамаке под яблоней. Муслин и другие тонкие ткани укрывали Ангелину от нескромных взглядов. Вергилий прилег рядом с женой и оказался в раю...
  
   День был воскресный, сырой и безрадостный. Скучное зрелище облаков навевало сон, и сон явился, сей невольный слуга небесных наслаждений, ниспосланный к Вергилию с особым поручением, помочь ему бежать на тот свет.
   Однако этого не случилось. Помешали обстоятельства.
   Взошло солнце. Ослепленный, Вергилий потер глаза и видение исчезло.
   Ворча, он вернулся в дом. Гости еще спали, и он излил на них свое дурное настроение. Он безжалостно растоптал цветы, которым был устлан пол. Гиацинты, нарциссы и другие цветы из поповского сада, которые им снились, склонили головы и закрыли глаза.
   Гости не могли отнестись к Вергилия равнодушно. Они бросали скорбные взгляды то на разорение, которое он учинил, то на Вергилия, то на небо, ожидая от него помощи, то на писателя, который проделывал нечто странное для человека с установившимися манерами и привычками: он проливал слезы и жал всем руки. И никто не мог понять, отчего он так нелепо вел себя. Он как будто прощался.
   Братья, спавшие в обнимку, шептались о том, что он, по всей видимости, собрался преждевременно убить себя.
  -- Я понимаю его побудительные мотивы... дело в том, что он влюбился в статую на кладбище...
  -- Эта любовь доведет его до безумия... ум его, кстати, невелик...
   Братья еще долго обсуждали эту тему и излагали свои резоны.
   Якобы выздоровев от одной болезни, писатель совершенно потерял голову от другой.
  -- Он сошел с ума от любви к статуе, такой же глупой, как и он сам...
  -- А говорил, что ищет одиночества...
  -- Ну да... с целью предосудительных наслаждений...
  -- Мне это все равно... пьян он или не пьян и имеет он или нет на то свои причины, но он меня раздражает... к тому же он еврей...
  -- Признаюсь, его слезные откровения не радуют и мне слух...
  -- О чем он говорит?..
  -- Для меня это арабская грамота и я не нахожу в этом бреде ни одной идеи...
  -- Но позволь, причем тут идеи?.. - вмешался в разговор писатель. - И откуда им взяться?.. все идеи, какие могут здесь возникнуть, говорят на языке обычного чувства... глоток вина смешал бы их в туманную отвлеченность...
   Писатель умолк. Он пребывал в печальной задумчивости, погружаясь на ту глубину, где место только слезам и волнению чувств. Он часто проливал слезы от переживаний.
   Братья молча следили за писателем. Оставался неразрешенным один вопрос, легко угадываемый в их глазах: был ли писатель на самом деле тем человеком, за которого выдавал себя...
  
   На середину комнаты, как на сцену, вышел еврей.
   Философ нашел в нем сходство с Тифоном, который, говорят, семь дней спасался бегством на осле. Он спасся и стал отцом Иерусалима и Иудеи. Еврей был рыжим, обделенным славой и опасно обозленным. Тип известный и вечный. Его можно встретить в людской сутолоке во все времена, хотя лучше с ним не встречаться. Одно время еврей писал драмы для театра в стихах и прозой и играл на трубе, но перестал ей пользоваться. Труба ревела как осел, животное нечистое и колдовское.
   Еврей появился в доме в некий ненастный осенний день.
   Лил дождь и он промок до костей.
   Философ встретил его на веранде, лежа в гамаке. Он был похож на парящего ангела.
   На вид еврей был чуть старше 30 лет, высокий, худой.
   Собралась толпа. Им было что послушать и на что поглазеть.
   Это был спектакль.
   Философ допрашивал еврея и глумился, потешался над ним.
   Еврей огрызался. Голос его напоминал то шипение змеи, то лай собаки.
   Философ пытался понять скрытый смысл его возражений. Он представлял собой дерево познания, которое уже не приносило никаких плодов. С него можно было только отрясти сухую листву. Иногда его отвлекал шум за окном. По деревне уже который день с оглушительным шумом шествовали процессии молодых людей, доведенные почти до безумия барабанным боем и пением мантр.
   Кутаясь в простыню, как в тогу, философ злил еврея лукавыми выспрашиваниями и догадками. Вспомнил он и все известные упреки, пятнающие евреев. Действовал он по весьма обдуманному плану.
   Еврей страстно оправдывался, но его страстность и оправдания лишь помогали обвинениям философа.
  -- Ты так убедительно говорил, что я чуть сам себя не забыл... - заговорил философ, прервав монолог еврея. - Хотя ты ничего нового не сказал... нес всякий вздор, в котором я ничего не смыслю, и который нисколько меня не касается... Откуда ты?.. и чьим именем пользуешься?.. чем занимаешься?.. наверное, чем-нибудь особенным?.. и предосудительным?.. скажи, чтобы нам не выдумывать...
   Не зная, что сказать, еврей стал рассказывать весьма сомнительную историю своих странствий по пустыне, которую можно было понять только фрагментами. Он оказался гибким и податливым, годным на то, чтобы сообразовываться с обстоятельствами. Взвешивал он их очень верно.
   Заметив, что его поднятая голова производит дурное впечатление на публику, он изменил позу. Выражался он очень осторожно. Он предпочел тупому, упорному сопротивлению прелести и искушения жизни под крышей дома.
   Еврей умолк. Он стоял, сгорбившись, хотя от природы обладал всеми необходимыми достоинствами и даже грацией, исподлобья поглядывая на публику.
  -- Я смотрю, ты человек мудрый, если тебя вообще можно назвать человеком... но все это слова, слова, слова... - философ принужденно улыбнулся. - Куда нам догадаться, в чем тут дело... нам стыдно и досадно оттого, что надо исправляться и извиняться... и переходить на вашу сторону по доброй воле или по крайности обстоятельств... а ни кому из вас не стыдно, и никто из вас ни в чем не раскаивается, разве только в прелюбодеянии... Сколько прелюбодеяний совершено вами во мраке?.. что ты так на меня смотришь?.. природу надо почитать, а не стыдиться... совокупление позорится похотью, а не обстоятельствами, при которых оно совершается... Ты хочешь возразить?..
  -- Да, но...
  -- Ты из города, посреди которого произошло убийство бога, облекшегося в человека, на виду у всех, как на сцене театра... Бог дал ему кроме жизни еще и смерть... и вы пригвоздили его к дереву, и надпись оставили, назвав распятого царем... Даже солнце отвернулось от этого зрелища, прежде чем бог сомкнул веки, и день померк на три часа, все погрузилось в почти осязаемую тьму... Тело бога осталось висеть на дереве, а душа его снизошла в ад... и земля затрепетала, когда это случилось... Бог победил смерть, и разрушил ад, и изгнал его начальника скитаться по пустыням и пустым дорогам... Он оставил преисподнюю опустошенной... а всех погребенных, освободил от пут смерти и восхитил на высоты неба... В полночь Иосиф обвил тело бога плащаницей и положил на Голгофе... - Вскользь глянув на еврея, философ продолжил свой монолог. - Когда стража при адских вратах бежала, и открылись гробы, бог устроил собрание мертвецов... Скажи, он говорил, проповедуя перед всеми или только перед одними евреями?..
   Еврей промолчал.
  -- И путь на небо бог указал всем мертвецам или только евреям?..
  
   Спас еврея карлик. Он был небольшого роста и с виду ничем не замечателен, но живость и жизнерадостность при любых обстоятельствах, веселый нрав, привлекательные черты и приятный голос производили впечатление и вызывали доверие. Люди тянулись к нему.
   Карлик прибыл на осле, украшенном лентами и серебряными колокольчиками.
   Странствуя, карлик случайно забрел в этот вертеп. Он шел за ослом, когда увидел странного человека. В его руках была книга, которую он читал, шествуя.
   Ветер свистел в ушах, смущал его бесноватой речью, толкал в спину, одежду трепал, делал на время крылатым, водил кругами, но он продолжал читать.
   Ветер утих, и крылья у странного человека опали.
   Он увидел город на вечернем небе.
   Он стоял и смотрел на город как на свиток, исписанный внутри и снаружи, который он читал и вдруг стал всхлипывать. Он то ли рыдал, то ли смеялся...
  
   Угас день.
   Пришла ночь.
   Все заснуло, пыль, камни, ангелы.
   Молчали птицы, ждали, когда оплывет как свеча темнота и ночь оборвется днем.
   Лишь странный человек не спал, он вздыхал.
   После очередного вздоха странный человек заговорил. Речь его была невнятна и как будто на незнакомом языке. Он говорил с ветром, который как будто вразумлял его и стоял стеной между ним и городом на небе.
   Из бормотания странного человека, который читал книгу и слезы боялся смахнуть птичьими руками, карлик понял только, что дом, в котором ему предстояло провести ночь, будет сожжен небесным огнем и все его обитатели погибнут ужасной смертью.
  -- О горе, горе нам... мы обречены... в золу и угли превратится дом... погибнут все...
  -- Отчего?.. - спросил карлик и глянул по сторонам с тревожным чувством.
  -- Вот это место гибели... - человек указал на дом с крыльями флигелей. - Мы все провалимся ниже самой могилы в огонь и серу... я вижу, вы мне не верите, но вы поверили бы, если бы перечувствовали весь ужас и власть этой книги...
   Карлик выразил незнакомцу свое сочувствие, но не потому, что поверил тому, что он говорил безумным шепотом.
   "А что, если он прав?.." - подумал карлик и испугался своих мыслей, понял, что и сам сходит с ума.
   Странный человек привлекал внимание. По его одежде можно было видеть, откуда ждать ветер, а по глазам изменение погоды. Они меняли цвет в дождливую погоду, когда земля превращалась в грязь.
   "Он не просто безумный сочинитель, он еще и философ... вдохнул воздух высших сфер... Эти писатели всегда приводили меня в замешательство... Я чувствовал себя полным идиотом, которым движут лишь желания и настроения, а не какая-нибудь идея... А писателями движут идеи... и мир они видят как трагедию... выказывают свое разочарование во всем... в том числе и в людях, к которым я совершенно равнодушен, а то и враждебен... я для них шут гороховый, который, в конце концов, попадет туда, куда нужно, в ад... Между прочим, ад самое безопасное место на небе... Надо отвлечься и попытаться исправиться, пока я не проникся отвращением к себе и к миру... любопытно, сколько ему лет?.. - размышлял карлик, изучая птичий профиль странного человека. - Худой, взгляд почти безумный... все в нем обличает человека, которому предназначено мучиться... он явно испытывает недостаток в сочувствии... кажется он в трауре, по всей видимости, по жене или по своей одинокой жизни... на лице приличествующая случаю скорбная мина..."
  -- Не надо так переживать... всех нас ожидает одна и та же участь... - заговорил карлик.
  -- Я вас не совсем понимаю... - сказал писатель, слегка картавя и заикаясь.
  -- Вы сделали ей предложение, а она его отклонила...
  -- И не просто отклонила... - Странный человек невесело рассмеялся. - И все из-за этой злонамеренной, непристойной книги, которую надо сжечь вместе с ее автором...
  -- Автор проповедует свободную любовь и тому подобное?..
  -- И не только... из-за этой книги происходят всякие ужасы...
  -- Это уже слишком...
  -- Я сам виноват... стал говорить жене о том, что на старости лет всем нам нужна опора... как будто она хромая старуха... или слепая...
  -- У нее куча денег и ни капли совести?..
  -- Мне ее деньги не нужны... у меня и так их больше, чем нужно... - Странный человек заглянул в книгу и тут же захлопнул ее. - Эта книга меня с ума сведет...
  -- Может быть, она хочет вас спасти...
  -- Ну да, хочет спасти от счастья...
  -- Ну, так сожгите ее... вместе с автором...
  -- Именно так я и собирался поступить, но вы мне помешали...
  -- Мне стыдно, я ненавижу предрассудки, но мне хотелось бы заглянуть в нее, прежде, чем вы ее сожжете... может быть в ней описаны мои достоинства, о которых я не знаю, и меня ждет слава... или еще что-нибудь...
  -- Смерть... смерть всех нас ждет...
  -- Я ждал этих слов... кстати, она красива?..
  -- Кто, смерть?..
  -- Нет, женщина, которой вы сделали предложение...
  -- Она обворожительно прекрасна... хотя, может быть, мои восторги преувеличены... она женственна, изящна и вполне порядочна... мужчины от нее без ума, хотя некоторые женщины считают ее глупой и незначительной...
  -- Иного ответа я и не ожидал...
  -- Я не советую вам заглядывать в эту книгу... поймите мои опасения...
  -- Я уже впутался в эту историю... и хочу узнать не только свою судьбу, но и судьбу этой женщины...
  -- Она страстная женщина и как все страстные натуры стремился к своей гибели...
  -- Сомневаюсь... женщины склонны приносить в жертву других, а не себя... кто она?..
  -- Ее зовут, впрочем, неважно, как ее зовут... она вдова... ее муж рисовал скверные акварели и играл на пианино в кинотеатре, любил Брамса...
  -- Не надо всех этих подробностей... все это вы расскажите, если от вас потребуют отчета в другом месте... кстати, все страсти от дьявола, как и все прекрасные мелодии...
  -- Вы, наверное, тоже были несчастны с женой?..
  -- Вероятно, но я этого не замечал...
  -- Какое-то наваждение, но с ней я не чувствовал себя в безопасности... однако меня что-то влекло к ней... и отталкивало... может быть, в силу глупых предрассудков...
  -- Так вы сделали ей предложение?..
  -- Да, сделал... у меня хватило глупости... - Писатель взглянул на осла. - Я чувствовал себя ослом... я был влюблен в нее без всякой надежды на спасение...
  -- И вы думаете, что все дело в этой странной книге?..
  -- Книга меня ведет... и я следую за ней, не считаясь с условностями и приличиями... и наталкиваюсь на грубое непонимание... Она выслушала меня и рассмеялась мне в лицо... может быть, я слишком стар для нее?.. - Писатель глянул на осла, потом на карлика. - Вам, наверное, все это кажется странным...
  -- Вовсе нет...
  -- Конечно, это можно назвать безумием, наваждением...
  -- Во всем виновата не книга, а море, рифы и стайка нимф... одни играют с дельфинами и волнами, другие, присев на рифы, сушат волосы, а бородатые тритоны дуют в длинные завитые раковины, наполняя уши музыкой моря, которая навевает вам сны о женщинах...
  -- Ничего она мне не навевает...
   Так как час был уже поздний, карлик предложил проводить писателя.
  -- Вам надо лечь и заснуть от злых, нечистых мыслей, иначе вам не позавидуешь... - сказал карлик и вспомнил своего отца, который был допущен на небо и получил там достойное место и должность.
  -- Мне надо идти... зовет она меня... ее голос я слышу... и ее смех... только она умеет так смеяться... Боже, кажется, я умираю, смерть за спиной стоит... вздохнуть не могу, камнем давит грудь... и ногам холодно...
  -- Успокойтесь, смерти нет... правда, я не знаю, как подтвердить это доказательствами...
   Однако лучше незнакомцу не стало. Он говорил о саламандрах и очищении огнем, и все озирался и порывался бежать куда-то. Он боялся провалиться прямо в геенну, но еще больше он опасался превратиться в саламандру. Эти опасения приводили его в отчаяние.
  -- Ну, так бегите, спасайтесь... - воскликнул карлик в раздражении.
  -- Я не знаю, куда мне бежать?..
   Карлик молча указал пальцем вверх.
  -- Но там цербер... и тесные врата...
  -- Не совсем так... ворота вовсе не тесные и они всегда открыты... а от цербера вы получите необходимые указания... вы войдете в ворота и вас ослепит свет и прольется благодать...
  -- Вы смеетесь?..
  -- У вас есть жена, дети?.. - вдруг спросил карлик.
  -- Да, но иногда мне кажется, что их нет и я одинок...
  -- Я хочу купить здесь дом...
  -- Здесь много пустующих домов... и не так уж и плохо устроена жизнь... вы привыкнете...
   Так они шли и разговаривали и подошли к дому Вергилия.
   Привязав осла, карлик вошел в дом, обитатели которого допрашивали еврея и уличную женщину, которая решилась его защищать от нападок философа. Женщине было уже за сорок, но она не утратила ни манер, ни стройности фигуры. Глядя на обитателей дома, она улыбалась и жаловалась, что в деревне не осталось мужчин.
  -- Все мои любовники давно умерли, никого не осталось... - восклицала она. Высказывала она и много других мнений предвзятых и воображаемых.
   Карлик стоял и наблюдал, кто чему аплодировал и кто над чем смеялся. Среди обитателей дома были и гении. Они отличались скромностью. Были и скучные, и безрассудные люди.
  -- Вы кто?.. - спросил карлик, наткнувшись на сводных братьев, спавших в гамаке.
  -- А ты кто?..
  -- Меня не знает лишь сам безвестный... - сказал карлик. - Я бог...
  -- И я бог, только другой... ты вверг людей в преисподнюю, куда сам не осмелился спуститься, а я извлекаю их оттуда...
   Какое-то время карлик и сводные братья спорили о своей природе, и в какой части неба кто обосновался.
   В спор вмешался комический поэт, не являющийся ни комиком, ни поэтом.
  -- Если вы хотите прославиться, присоединяйтесь к этим безумцам... может случиться, что вы покончите с собой в состоянии экстаза... удавитесь и вам поставят памятник...
   Голос поэта звучал откуда-то издали, обретая резонанс, какое-то траурное ликование. Он как будто читал элегию, переходящую в реквием, умножая число уже давно все сказавших исчерпанных слов и лишь загромождая пространство.
   Когда поэт умолк, уличная женщина стала уверять, что братья ее сыновья от неизвестного отца, которого она видела облепленным чертями в рясе.
   Пока все это происходило, еврей вышел из дома и исчез, а на третий день он вновь появился. И все эти три дня, куда бы философ не устремлял свой взгляд, на восток или на запад, на всю землю или на все небо, везде он видел сгорбленную фигуру еврея, окруженную как венком, сонмом теней, изображающих хор.
   От зрелища философ цепенел и надолго оставался безгласен. Он не мог произнести ни одного слова и сознавал свое бессилие.
   Ночью философу приснился сон, в котором он умер, окончил свою жизнь, и не только не благополучно, но даже постыдно и низко. Он умер он руки уличной женщины, которая и сама нашла раннюю смерть и переселилась вместе с ним в нескончаемую жизнь...
  
   Окончив спор со сводными братьями, карлик разложил дары: вино, овощи, фрукты, сыр, мясо.
   Обитатели дома были простыми людьми. Они привыкли бороться с искушениями. За кров они не платили, как мыши, и питались тем, что находили в поповском саду.
   Увидев дары, гости повеселели. Они ели, пили, смеялись, чокались и поворачивались друг к другу то лицом, то спиной. Они знали этикет.
   До вечера обитатели дома путались в сетях наслаждений и заблуждений, беседовали...
  -- Мне уже почти 70 лет и за этот срок у меня не было ни одного счастливого дня... - заговорил старик, похожий на сумасшедшего и больше известный скандальной славой, чем достоверной историей. Его звали упавшим с неба. Чужая женщина нашла его в камнях на берегу залива. Она обрезала его и крестила, погрузив воду в присутствии трех свидетелей, и он стал одновременно евреем и чистым. Он во всем придерживался религии женщины, ставшей его матерью, и жил жизнью, которая была создана не для него.
  -- Жена, дети у тебя есть?..
  -- Нет...
  -- А родители живы?..
  -- От отца остались английские часы с репетицией... они отзванивают именно тот час, который показывают стрелки, как будто они живые и у них есть душа... Он умер, исчерпав все самые ужасные безумства, на какие только способны люди...
  -- А сам ты кто?..
  -- Я бог...
  -- Ты не бог... ты незаконнорожденный и нечистого происхождения...
  -- Сам ты нечистый, а я родился от девственницы...
  -- Твой отец был конюхом у вдовы... подставлял ей спину и стал ее мужем насильно, за что был приговорен и сослан на острова...
  -- Твои утверждения нелепы... он был полковником в отставке и умер, насытившись славой и женщинами...
  -- Мой отец тоже был военным... он служил во внутренних войсках... исправлял и карал преступников, изобличенных в посягательствах на общественное спокойствие...
  -- Уж не хочешь ли ты сказать, что он был любящим отцом и мужем?..
  -- Именно это я и хочу сказать...
  -- А мой отец в беспамятстве убил всю свою семью... я чудом спасся... злой дух его соблазнил... и он поддался искушению...
  -- Отец, убивающий своих детей, не отец, а чудовище...
  -- Это твой отец чудовище...
  -- Мой отец на небе... он переселился туда, когда мне было 7 лет...
  -- Это путешествие он, наверное, совершил верхом, оседлав одну из своих жен...
  -- Я не знаю, как он попал на небо... прежде он побывал в аду, где изрядно обгорел...
  -- Боже мой, как вы безумны со своими нелепыми спорами... я бы всех вас переселил на небо... небо - это самый большой желтый дом...
  -- О чем говорит этот лысый старик похожий на сумасшедшего?..
  -- Он говорит, что воскреснут одни евреи и только в Палестине... в долине Иосафата... это между Иерусалимом и горой Илеонской, где произойдет Страшный Суд по звуку трубы...
  -- Все воскреснут, не только евреи...
  -- И даже те, от кого осталась лишь горсть пепла, смешанного с остатками дерева, тканей и прочего мусора?..
  -- И они воскреснут...
  -- А те, которые пребывают в преисподней?..
  -- И они воскреснут... и те, которые, отбыв срок в чистилище, были отнесены ангелами на лоно Авраамово...
  -- Чудо... восхитительное и недоступное пониманию...
  -- Жизнь - это театр и мы в нем актеры...
  -- Скорее марионетки, опутанные нитями и приводимые в движение невидимой рукой бога... он то презрительно смеется над вашими спорами, то ничего не понимает... ни единого слова, но его душа потрясена и растрогана...
  -- Философ, а что такое душа?..
  -- Об этом я ничего не знаю... о душе многие говорили... говорили философы, говорили поэты, а после них уже никто не говорил на этом свете... что говорят по этому поводу на том свете, весьма гадательно... душа - это одно из тех слов, которые произносят, не понимая... как слово бесконечность...
  -- Куда вы?..
  -- К своему господину...
  -- Так он же на небе?..
  -- Нет, он этажом ниже... мне очень жаль...
  -- Но это же преисподняя... - Братья перекрестились. Они решили, что имеют дело с сумасшедшим...
  -- Кто он?..
  -- Он историк и сумасшедший, как все историки, которые все списывают друг у друга... и гоняются за вымышленными историями, которым могут верить только те, кому хочется быть обманутым...
  
   Солнце уже закатывалось. Стены залы стали краснее крови.
   Карлик пел трогательные мелодии, и обитатели дома обливались слезами. Музыка пробуждала у них угрызения совести.
   Вергилий смотрел на гостей, которые мучили себя ласками для собственного удовольствия и с горьким раскаянием вспоминал свое детство.
   Когда Вергилий надевал женское платье и завивал волосы, он был больше похож на девочку, чем его сестра. Спали они в одной кровати и без боязни отдавались ласкам...
  
   Несколько дней карлик провел в доме Вергилия.
   Одних он веселил до безумия, других оставлял равнодушными или повергал в задумчивость.
   Люди слышат и видят по-разному.
   Карлик узнавал их желания, беды, мнения. Высказывал он и свое мнение на разные темы, но довольно темно и невнятно.
   Карлик не отходил от Вергилия ни на шаг, стараясь не показаться навязчивым, во всем следовал за его мыслями, во всем соглашался, даже когда его суждения не отличались благоразумием, радовался вместе с ним и, как и Вергилий, искал утешения в вине, но быстро хмелел.
   Надо сказать, что карлик отличался необыкновенным изяществом и деликатностью манер.
   Ночью карлик прижимался к спине Вергилия, спасаясь от холода и своих призрачных врагов, и засыпал.
   Вергилий спал беспокойно. Сновидения его были тягостны и ужасны и он просыпался от звуков собственного голоса.
  -- Кажется, я все еще жив... - шептал он и снова засыпал...
  
   Иногда странствия Вергилия уводили карлика очень далеко. Он попадал в темные лабиринты дворов и переулков, способных сбить с толку и ввести в сомнение и смущение.
   "Не сон ли это?.. что если я вторгся в чье-то сновидение?.." - думал он.
   Вергилий шел и размышлял, почти не замечая происходящего вокруг. Лицо его казалось карлику то нежным, то слишком чувственным и грубым.
   Как-то они забрели на кладбище, долго бродили среди могил, давно покинутых их обитателями и забытых. Лишь вороны нарушали царившую там тишину и покой.
   В другой раз они оказались в клубе.
   Вергилий рассказал карлику, что работал в клубе библиотекарем, проводил время среди книг, изучаемых книжными червями и молью, потом женился на женщине моложе его почти на десять лет, которая согласилась забыть его склонности, мании, заблуждения и простить ему старость.
   Все было хорошо, пока он не наткнулся среди забытых вещей на странную книгу без начала и конца.
   Дальше история Вергилия стала темной и предположительной.
   Книга лишила его душевного покоя, и не только его, и настолько запутала, что он перестал понимать, к какому классу и роду людей принадлежит.
  -- Я слышал об этой странной книге... - заговорил карлик. - Ее написал некий странствующий грек, а диктовал ему бес... грек был его слуга... как-то мне даже удалось заглянуть в нее... и я узнал, что насильно умру, чтобы заглянуть в вечность... правда, конец истории отгрызли мыши... одно время эта книга ходила по рукам... написана ущербными стихами и слава у нее ущербная... читатель находил в ней ужас собственной участи... впрочем, это заблуждение, которое поддерживалось только названием книги, но не ее содержанием... хотя вполне возможно, что книга подчиняла читателя своему смутному очарованию, но я для этого очарования оказался неуязвим... меня эта книга не задела... ее угрозы оказались всего лишь игрой слов...
  -- Игрой слов и снов...
  -- Сны могут смутить, развлечь... но я не доверяю снам...
  -- Следователь, который вел мое дело, нашел в книге историю своего отца...
  -- Все это может быть и так...
  -- Некоторые страницы в книге вырваны с мясом, некоторые заляпаны пятнами... меня смущают эти пятна... говорят, что это пятна крови несчастных, вовсе не предполагавших умереть...
  -- Словами можно нарисовать все, что угодно... и кровь, и слезы... эта книга всего лишь многословный и нудный сон автора...
  -- Сон, переходящий в кошмар, который заражает читателей безумием и смертью...
  -- Может быть...
  -- И все же она странная... говорят, она упала с неба, чтобы спасти нас от жизни...
  -- Не знаю, откуда она упала, но ее автор способен только воображать, а не рассуждать...
  -- Рассуждения лишь все портят и искажают... читателю они не любопытны...
  -- Ну да... со смутным ужасом он ждет событий, даже не догадываясь, что они уже происходят... И все же жизнь - это не сон, как некоторые уверяют... - карлик улыбнулся. - Сны иногда смущают и озадачивают своими смешениями, переливами... но мне кажется безумием зависимость читателя от игры слов... или снов...
  
   * * *
  
   В доме царила тишина. Слышны были только песнопение цикад, пытающееся стать музыкой, и вздохи философа, который разговаривал с ослом карлика как Пифагор с собакой.
  -- Наш мир - это эманация Черной Дыры... и рано или поздно он возвратится в нее... она взяла на себя заботу о мире, связала беспредельное соответствующими пределами и наш мир стал похож на свившуюся змею... что же касается книги, о которой говорит твой хозяин и с хозяином этого вертепа... должен сказать, что истории ее и длинные, и нелепые, как мне кажется... и, прошу вас, не мотайте головой... - Философ заглянул в окно и, окинув взглядом спавших, сказал: - Только смерть может разбудить их от жизни...
   Философ раскрывал ослу тайны своей философии безумия и смерти, которая не получила распространения в доме Вергилия, но и не встретила вражды.
   Осел внимательно слушал философа. Иногда он фыркал. Возможно, он был не так умен, как философ, но куда восприимчивей и грустнее. Он как будто хотел что-то сказать, но не решался.
   Говорил философ приятно и понятно, закругленными легко запоминающимися фразами о том, что казалось ослу любопытным.
   Когда философ умолк и ушел, осел предался грусти со всем свойственным ему упорством. Он запел. Пение его напоминало рев. Иногда рев затихал. Осел подыскивал вокабулы.
   Смысл песни осла сводился к тому, что люди заслуживают пытки и казни...
  
   Так закончился этот день...
  
   Следующий день был оправлен тучами.
   Вергилий проявил смирение. Он омыл ноги всем, даже философу, который почему-то противился этому.
   Весь день философ читал вслух Канта и, кажется, понимал его.
   К вечеру тучи ушли.
   Вечером карлик пел песни собственного сочинения.
   Все были довольны.
   Нечестивца, лишенного чувственности от природы или от вина, осмелившегося презрительно отозваться об искусстве карлика, изгнали из дома в сарай.
   Ночью все спали как дети, еще не знающие кошмаров.
   Карлик обосновался в комнате Вергилия и в его снах.
   На фоне тьмы, как на холсте, Вергилию рисовались картины и зрелища, которые переносились в явь. Даже проснувшись, у него не было ощущения, что он вернулся из сна.
   Все познали счастье в полной мере в эту пагубную августовскую ночь, даже осел карлика, окруженный как стеной розами и кустами позднего жасмина...
  
   * * *
  
   Прошли незамеченными несколько дней, а может быть вечность.
   Иногда Вергилия видели в клубе. Он сидел в пустом зале и аплодировал происходящему на сцене, хотя там ничего не происходило, было темно и холодно.
   Вахтер с недоумением и опаской спросил его, что он видит на сцене.
   Вергилий смутился и не нашелся что ответить, лишь улыбнулся и тут же исчез...
  
   Ночью поднялся ветер, на который можно было опереться как на стену. Потом начался ливень.
   Вода лилась с неба как из ведра.
   Дом Вергилия окружила лужа, потемневшая от непогоды...
  
   Карлику в эту дождливую ночь снился сон. Наощупь он поднимался по лестнице и вдруг обнаружил, что лестница неожиданно обрывалась. Он мог ступить в зияющую черную пустоту, на дне которой тонули, тревожно мерцая, звезды. Карлик проснулся и забыл этот сон, но осталось смутное, тягостное предчувствие беды и он решил покинуть братство бездомных, обосновавшихся в доме Вергилия.
   В доме царила тишина даже более глубокая, нежели в полночь.
   Карлик медлил выйти из дома. Он обрел здесь любовь.
   Воспоминания о счастье вызвали слезы.
   Смахнув слезы, карлик вышел на крыльцо.
   Лестница был мокрая. Спускаясь по лестнице, он поскользнулся и съехал вниз на спине.
   Вслед за карликом съехал вниз на спине и философ.
   Его вид вызывал удивление. Он был похож на Силена, борода нестриженная, брови косматые, на лбу и висках надувшиеся жилы, рот перекошен от кислого вина.
   Философ был пьян.
  -- Не видно фиалок и нарциссов, лишь чертополох вокруг торчит, пугающий чертей, да репей... - пробормотал философ, озираясь и роясь в волосах. Он как будто искал там рога.
   Происшествие рассмешило карлика. Смеясь, он сел на осла и исчез...
  
   Карлик исчез и обитатели дома пребывали в унынии.
  -- Кто знает, куда черти унесли карлика?..
  -- В город, наверное... куда же еще?.. если только он не встретился с козлом отца Якова... он бодучий...
  -- Что, песни карлика понравились?.. я тоже могу петь... - сказал человек похожий на Дон-Жуана и херувима.
  -- Не очень-то я доверяю твоим песням...
  -- И голос у тебя как у гуся...
   Братья рассмеялись.
   Песни карлика слушали все, позабыв даже о вине.
  -- А не пропеть ли нам то, что он пел... я помню мелодию... слова бы припомнить...
   сколько я песен забыл... и голос уже не тот... - заговорил старик, по всей видимости, учитель. На его голой шее болтался галстук.
  -- Так начинай... пой, ради тебя даже ветер стих и вороны умолкли... куда ты?..
  -- Разонравились мне и вы, и ваш дом, и ваши песни... освобождаю вам место...
  -- Город хочешь увидеть?..
  -- Уж лучше сразу на кладбище... город сделал меня огородным пугалом...
  -- Спеши пока день, а если тучи наползут и тьма сгустится, торопиться будет некуда...
  -- Кто он?..
  -- Учитель... ему бы ослов пасти, а не детей... полуслепой, полуглухой... давно в гроб глядит... а живет на крыше в страхе и ожидании потопа...
  -- А мне показался умным, тонким, изысканным... - сказал поэт. Встав с дивана, где он лежал, он сдвинул занавеску на окне, потом раскрыл книгу и прочел несколько стихов, закидывая голову назад.
   От стихов веяло приснившимися воспоминаниями.
   Поэт умолк, потом заговорил уныло и отрывисто о каких-то посторонних вещах, не понимая того, что говорил, утратив представление о действительности и времени.
   Уныние коснулось и философа. Вид у него был скверный, но это не значило, что и намерения у него тоже были скверные. Он не только не испытывал удовольствия от чтения Канта, но едва переносил его. И если и читал его вслух, то только для удовольствия других.
   Кант действовал на обитателей дома как усыпляющее средство...
  
   * * *
  
   В доме царила тишина. Все спали, только писатель не спал.
   Черви точили балки потолка и стены, почерневшие от дыма и копоти.
   Сквозняк шевелил обрывками обоев.
   Писатель стоял у окна рядом с фикусом, серым от пыли, с поникшей головой, подавленный воспоминаниями.
   У него была своя история. Он влюбился, когда его пассии было 7 лет, а ему чуть больше. Он носил ее на спине, как лошадь и чувствовал себя счастливым. Они целовались чуть ли не каждую минуту. С тех пор как на Катю, так звали его пассию, напал бодучий козел и, отступая, она едва не утонула в навозной жиже. Она заболела от испуга и заикалась. Иногда, обнявшись, они спускались к морю, собирали раковины. После отлива на берегу оставались морские ежи, водоросли и медузы в кружевах пены.
  -- Бог дал Кате красоту, заставляющую меня восхищаться и вожделеть... - пробормотал писатель. Хромой и морщинистый, состарившийся от своей медлительности писатель до 35 лет жил в городе, зарабатывал гроши как учитель, пока не попал под арест по доносу. Отбыв срок в тюрьме, он не вернулся в город. Сын согласен был помогать ему, насколько это было в его силах, но он не принял его помощь.
   Весь в слезах, писатель лег на продавленную кушетку и заснул.
   Писателя разбудил сон и пустота, в которой даже произнесенное слово не становилось звуком. Мучаясь бессонницей, он решил написать драматическое произведение на тему сна, но дальше предисловия не продвинулся из-за слабости и растерянности, которая свойственна людям, терзаемым раскаянием или угрызениями совести.
   Сунув рукопись под подушку, писатель заснул. Спал он неспокойно. Его мучили кошмары. Они приходи, когда он их не звал...
  
   День был ясный. Небеса казались выше обычного, более отдаленными.
   Ночью опять наползли тучи, сбившиеся в груды, как камни. Все померкло.
   Вергилий наблюдал за свистопляской фурий, а зеркало наблюдало за ним. И в этом было что-то жуткое.
   Наблюдал за Вергилием и человек в шинели.
   Вергилий относился к нему с любопытством, а иногда и с настороженностью. Смущало его сходство с Наполеоном.
   Тучи ушли. Воцарилась тишина, которая усыпила Вергилия.
   Ему снился дом, увитый листвой ползучей лозы. Он лежал в гамаке. Был вечер. Кипарисы горели как свечи. Звон цикад оглушал.
   Вергилий глянул в подглядывающее зеркало и удивился.
  -- Кажется, я постарел, если не лжет отражение... и черты лица изменились, и голос... я стал похож на Пана... подражаю ему походкой... осталось коз найти, слепить свирель из тростинок цикуты разной длины и губы натереть, играя козам... а пока пусть им ветер поет... в своем безумии он ночью отряс все яблони и груши... у всех свои страсти... - Вергилий привстал, озираясь. - Какая красота... фиалки, ноготки, гиацинты цветут, как будто пишут стихи... Яблоня заигрывает... яблоком бросила в меня, хочет, чтобы я посмотрел на нее... добровольно себя предлагает... Что только она нашла во мне... тощий я стал, одна кожа да кости... скоро вовсе исчезну... наверное, кто-то глянул на меня дурным глазом... не зеркало ли?.. надо его завесить чем-нибудь или разбить... Светает... туман с Лысой горы начал сползать... ползет как скользкая и холодная змея, морочит окраской...
   Мимо дома прошла уличная женщина.
   Вергилий проводил ее взглядом. Ничто человеческое ему не было чуждо, но его отношения с уличными женщинами оставались невинными.
   Он мнил себя философом, хотя ему недоставало известной тонкости и внешней изящности.
   Ночью он пребывал в состоянии приятного возбуждения. Он то приближался к греху, то отдалялся.
   Послышались шаги.
   Вергилий привстал и увидел женщину, одетую лишь лунным светом.
   Ощутимая и видимая в приступе безжалостной нежности она царапала, кусала его.
   Вергилий прервал ласки, зашедшие уже слишком далеко, и очнулся весь в поту и крови, привстал, озираясь. Он искал женщину, но он был один в темноте.
   Со стоном он упал на ложе, чтобы отдышаться и понять, кого он держал в объятиях, и вспомнить последние слова незнакомки...
  
   Вергилий встал, выглянул в окно.
   С зловещим карканьем вороны поднялись в воздух.
   День не сулил ничего хорошего.
   Даже цветы опустили глаза в печали.
   Вергилий спустился вниз.
   Гости дома лежали и вспоминали, кто о своих разрушенных семьях, кто о преступлениях.
   Сумерки, царившие в комнате, и силуэт фикуса усиливали жуткое впечатление.
   Из-за занавески доносился скрип кровати. Старик торопливо расточал ласки жене. Наваждение помутило его разум.
   Старик подозревался в убийстве. Его жена покончила с собой при обстоятельствах, которые казались странными.
   Человек в шинели с перьями в волосах и колючками в одежде изображал мученика. Он показывал свои раны и рассказывал о своих странствиях на том свете. Шинель он упрямо носил даже в летнюю жару.
   Все остальные пребывали в безделье, ждали чего-то. Они были похожи на людей, но нельзя было сказать, что они отличались рассудительностью и благоразумием.
   Взгляд Вергилия остановился на писателе. Промокший, озябший, он стаскивал резиновые сапоги. Вечно в поисках чего-то далекого, ускользающего, недоступного он вынашивал какой-то тайный замысел.
  -- Никаких тайных замыслов он не вынашивает... он влюбился в статую на кладбище... - сказал человек в шинели. Он как будто прочитал мысли Вергилия. - Даже обещал жениться на ней... какая глупость...
   "Нет, он точно что-то вынашивает..." - подумал Вергилий, кутаясь в плед и испытывая досаду и замешательство. Этот тощий, немногословный, отрешенный человек раздражал его.
   Писатель предпочитал замкнутость и одиночество. Он был стар и слаб и готовился умереть.
   Фитиль в лампе потрескивал.
   Вокруг лампы кружили летающие насекомые.
   В темноте ползали ящерицы.
  -- Что вы на меня так смотрите?.. да, мне страшно... мне страшно умирать... - заговорил писатель, с видом человека все испытавшего и во всем разочаровавшегося. - И это в мои-то годы... я мог бы протянуть еще до лета... бог творит же иной раз чудеса... но не для меня... слишком много на мне грехов... хотя всякая жизнь происходит от греха, грех - от желания, желание - от ощущения, а ощущение - от прикосновения... - Писатель умолк и вдруг начал смеяться, странно, беззвучно. - Кажется, я схожу с ума... надо успокоиться... я знаю, что это ты, но скажи что-нибудь, чтобы я мог тебя услышать... я смутно вижу тебя, твое лицо как будто разлито у меня перед глазами... напоминает лужу... Однако ты молчишь... Все женщины легкомысленны и упрямы... скажи, почему ты ушла от меня?..
  -- Потому что ты сумасшедший...
  -- Ты не замечала меня... ты жила, опьяненная недоступными мне наслаждениями и славой... обстоятельства помогали тебе...
  -- Это не совсем так, вернее совсем не так...
  -- Твое целомудрие было только более тонким развратом... ты давал волю воображению... воображение было твоим богом, требующим жертву... и я была жертвой, а теперь тобой движут угрызения совести...
  -- А тобой движет безумие... - сказал Вергилий. Он не выдержал, вмешался в диалог писателя с воображаемой женой. Писатель говорил с женой так, что внушал желание увидеть ее.
  -- Она ушла, не объяснившись со мной...
   Вергилий промолчал.
   Все словно замерло в воскресном безделье, в томительной печали осени.
   Писатель невольно вздрогнул, увидев жену в толпе теней.
   Он встал и пошел за ней почти вслепую. Он осторожно поднялся по ступеням лестницы, ведущей в мансарду, пересек коридор, вошел в комнату, разделся в темноте и скользнул в постель, согретую женой.
   Кровать заскрипела, когда он прижался к ней бедрами.
   Вергилий поднялся вслед за писателем в мансарду.
   Писатель бормотал что-то неразборчивое о тех радостях, которые он испытывал от близости с женой.
   Ближе к вечеру писатель умер...
  
   Вскоре по настоянию участкового гости покинули дом, в котором не было гобеленов, изящных ваз, статуй и посуды из майолики. Участковый называл дом Вергилия притоном всякой сволочи. Он на всех смотрел волком....
  
   * * *
  
   Ночи Вергилий проводил в темноте и холоде. Он снова почувствовал знакомую тишину одиночества, которую одушевляли лишь беснующиеся сверчки. Он никак не мог привыкнуть к пустоте вокруг себя. Пустота мешала дышать, думать и большую часть светлого времени он бесцельно бродил по деревне. Путевые впечатления будили его воображение. Он присваивал себе все, что видел. Уши его розовели, разгорались. Нелепо размахивая руками, загребая воздух, как птица крыльями, он невольно ускорял шаг, шел, уже не различая дороги.
   Шум, который он слышал за оградой или ставнями окон, он торопливо записывал ночью, если не удавалось заснуть, и складывал записанное в стопку на столе...
  
   Несколько месяцев Вергилий опускался и падал и не мог достигнуть дна падения.
   Как-то зимой он услышал легкий хруст шагов за спиной и оглянулся.
   Учитель обгонял его.
   Вергилий неуверенно осклабился, ожидая, что учитель пройдет мимо, не поздоровавшись. Однако этого не случилось. Учитель протянул ему руку.
   Вергилий почувствовал прикосновение холодных, тонких пальцев учителя, на секунду заглянул в его глаза за зыбкими стеклами очков и отвел взгляд...
  
   Дорога привела Вергилия в поповский сад.
   Почта переехала в новый дом и поповский дом пустовал. В нем копилось молчание.
   Каждый день Вергилий приходил в поповский сад.
   К нему слетались стайкой дети. Они чередой проходили перед ним, протягивая грязные ручонки, и он совал туда все, что было ценно для них.
   Дети смеялись и ласкались к нему.
   На его запущенное лицо из складок морщин выползала улыбка. Он запутанно и тускло думал о жене, дочери и вспоминал детство.
   Дома он не находил себе места, ходил из угла в угол, пытаясь усмирить тревогу в душе. Глаза его блуждали. Походка была нетвердая.
   Иногда он останавливался у зеркала и разговаривал со своим отражением...
  
   В марте Ангелина вернулась в деревню, чтобы решить затянувшееся дело с разводом. В поповском саду она увидела стайку детей, которые, как воробьи, разлетались от ее мужа. Она увидела мужа и удивилась его виду. От его худобы и грусти в ее груди что-то ожило, всхлипнуло и начало томиться, вырастая в воспоминание.
   Чуткий, обостренный одиночеством слух Вергилия уловил шорох движения и чье-то присутствие за спиной. Он обернулся и замер.
   Лишь спустя какое-то время он нашел слова, какие были необходимы случаю и повлек Ангелину окольным путем к дому, стараясь успокоить дрожь в себе.
   Дверь была не заперта. Как Наполеон Вергилий боялся запертых дверей.
   Из дома пахнуло теплым духом. Сквозняк тронул бумаги на столе.
   Ангелина вошла в дом.
   Она стояла с поникшей головой, подавленная воспоминаниями.
   Сквозняк шевелил обрывками обоев.
   Молча она вдруг обвилась вокруг Вергилия и потерлась раздвинутыми бедрами.
   Оглохший от стрекота сверчков и чувствуя свою неуклюжесть и неумелость, Вергилий поцеловал ее мягкие губы. От жены исходил знакомый запах и тепло.
   Дыхание стеснилось, зазвенело в ушах, и Вергилий потерял сознание, успев подумать: "Неужели так легко и просто можно умереть?.."
  
   Семь лет семья Вергилия ни в чем не терпела недостатка. Жили они тихо и беспечно накапливались. Было у них все, и скот, и тяжесть имущества. Дочь их, Анна, дорастала до школьного знания.
   На восьмой год случилась лютая зима.
   Птицы промерзали до хрупкости костей, плодящие деревья на корню гибли.
   Много стариков отнесли в ту зиму на кладбище для покоя.
   У Ангелины от простуды открылась застарелая грудная болезнь.
   К весне тело ее высохло и умерло.
   Похороны были на следующий день после пасхи.
   Людей было немного.
   Женщины подняли вой.
   Мужчины молча сосали папиросы. Слез у них не было запасено.
   Одетый в траур гроб из сухой сосны был заранее выставлен на улице на двух солдатских табуретках с прорезью в месте сидения.
   После прощания четверо мужчин легко подняли гроб, и процессия потекла к кладбищу.
   Мальчик, внук старика почтальона, играл на флейте.
   Рядом с мальчиком вприпрыжку бежала Анна, дочь Вергилия. Она лишь один раз пугливо посмотрела в лицо матери и больше не подходила к гробу, жалась к отцу.
   Вергилий привык видеть смерть. Поглаживая плечи Аннушки, он говорил, глядя на раскрашенное смертью лицо Ангелины:
  -- Дед говорит, что она заснула от усталости сил... - сказал мальчик. - Он тоже поживет немного, пока я стану на ноги, и тоже заснет.
  -- Зачем?.. - спросила девочка.
  -- Так люди привыкли жить... - сказал мальчик и посмотрел на старика почтальона, словно ожидая от него чего-то.
   Старик не получал пенсии и кормил себя и внука работой на почте. Часть денег он откладывал на черный день и одежду для гроба.
   О жизни старика мало кто знал. Если его спрашивали, он говорил:
  -- Рассказывать о себе нечего... жил, как положено, жить.
   В голод старик выжил в полуденной земле у жителей востока, собирая крошки с пола земли. Ему было 7 лет. Не умер он и в пасмурном климате, сосланный по недосмотру писаря органов, ошибочно опустившему в списке для ареста одну букву в фамилии его соседа по бараку. В северных землях он отморозил большие пальцы на ногах и женился без росписи в брачной книге на женщине одного с ним возраста. Там же у него родился и сын, и внук. Сына унесла подлая и грубая работа на рудниках. Старик отказался от всех благ, за которые нужно было бороться, и отдал себя целиком внуку и размышлениям о совершающихся событиях. Он умел скрывать свои ощущения и смотрел на мир без хитрости, но с осторожностью, заменяя измышления наблюдениями.
   После похорон были поминки. Когда стемнело, люди разошлись.
   Вергилий вышел проводить старика-почтальона.
   Они шли и беседовали.
   Сухой, древний песок скрипел под их ногами.
   Тени от деревьев шевелились.
   В каждом дереве жило свое существо и радовалось жизни...
  
   Ночью Вергилий долго не мог заснуть. Слова старика о том, что счастье смутно и жить надо по силам, словно бы приросли к нему и мешали.
   Аннушка металась, разбрасывала ручки, плакала во сне.
   Вергилий несколько раз вставал укрыть ее, и каждый раз подолгу задерживался, стоял над ней в оцепенении...
  
   Через сорок дней после похорон дочери Вергилий продал дом и уехал жить в город, овеваемый морскими зефирами и увенчанный шпилями и башнями. Ехал он сначала по железной дороге, а потом по морю.
   Море стелилось навстречу парому.
   Вергилий стоял на палубе и смотрел.
   Открылась Лысая гора и вся ее несказанная красота. Любое славословие не столько воспевало ее, сколько уничижало...
  
   Город, прилепившийся к диким скалам как Иерусалим к Елеонской горе, почти не изменился. Строения пребывали на том же месте, на котором были воздвигнуты. Мало изменились и люди, лишь постарели, многие умерли. Умерла и тетя Вергилия...
  
   * * *
  
   Прошло еще несколько лет...
  
   Вергилий стоял у окна и смотрел на город.
   Послышались странные, какие-то скребущие звуки, доносившиеся словно издалека. Иногда они совсем затихали.
   Вергилий оглянулся и увидел над дверью пустую клетку для птиц. Она покачивалась. На стенах вкривь и вкось висели картины, некоторые без рам.
   Наполеон сидел в кресле. На полу у его ног лежала какая-то книга без обложки. Кроме Наполеона ее, по всей видимости, читали и мыши.
  -- Расскажи мне об этой странной книге... - обратился Вергилий к Наполеону.
  -- Лучше тебе ничего не знать о ней...
  -- Ты ловко сумел пустить мне пыль в глаза, чтобы возбудить мое любопытство...
   Подняв книгу, Вергилий обнаружил лишь пустую пожелтевшую от времени бумагу.
   И Наполеон исчез.
   Пораженный удивлением и страхом, Вергилий пробормотал:
  -- Одна странность за другой... - и судорожно сжал голову руками, пытаясь спастись от боли в висках.
   На террасе Вергилий увидел рыжеволосую немку с глазами итальянки, которая казалась миловидной и ласковой.
   Он неожиданно для себя разразился смехом.
   Смех также неожиданно оборвался.
  -- Все это одно наваждение, как сады Тантала, исчезающие при приближении... это не действительность, лишь призрак, тень действительности... - пробормотал Вергилий сиплым голосом.
   Взглянув на пустое кресло, в котором обычно сидел Незванов, потом на свое отражение в зеркале, Вергилий усмехнулся и добавил:
  -- Не моя это дерзость, а дерзость этой проклятой книги... или беса, без моего ведома вселившегося в меня... он и теперь во мне и видит, что со мной творится...
   В зеркале не было ни Наполеона, ни рыжеволосой немки с глазами итальянки, но было море. В сиянии золота и лазури Вергилий увидел стайку нимф. Одни играли с дельфинами и волнами, другие, присев на рифы, сушили волосы, а бородатые тритоны дули в длинные завитые раковины, наполняя уши музыкой моря.
   В зеркале же Вергилий увидел и здание театра, наполовину затянутое лесами, и женский монастырь, представляющий собой груду развалин, обросших зеленоватой плесенью.
   Солнце закатывалось, и над развалинами как будто плясали языки багрового пламени от тлеющих балок, и вился дым, но это длилось лишь несколько мгновений.
   Внезапно призрачный огонь исчез. Воцарилась тьма и свойственная тьме торжественность.
   Вергилий отвел взгляд и лег на продавленную кушетку.
   Он лежал, меняя позы. Он то смеялся, как одержимый, то проливал слезы, то разговаривал сам с собой или пел песнопения.
   Ближе к полуночи он затих, заснул, но и во сне всем своим существом чувствовал страшную зависимость от невидимого, но властного влияния книги, в которую, по всей видимости, давно никто не заглядывал.
   Среди ночи он встал, оделся и вышел из дома.
   Он шел и шел и все, что он хотел сказать, декламировал стихами.
   Вокруг царила тьма. Не ясно было, где кончается действительность и начинается кошмар.
   У развалин женского монастыря он остановился, растянул гамак и лег.
   Он качался в гамаке как паук в паутине и размышлял.
   "Желания связывают человека... они обещают ему счастье, рай и ввергают в ад... когда желания исчезают, смертный человек становится бессмертным... люди - это смертные боги, а боги - бессмертные люди..."
   Почувствовав чье-то присутствие, он привстал.
  -- Кто здесь?..
   Вокруг толпились тени.
   "Мне кажется, это была Нора... я ощутил ее дыхание... или это было дыхание пустоты?.." - подумал Вергилий и снова лег.
   Он не мог овладеть ни своей речью, ни мыслями.
   Он словно бы погружался весь целиком во что-то мягкое, нежное, пахучее, похожее на женское лоно, из которого все исходит и в которое все возвращается...
  
  
   4.
  
   Пробуждение не принесло Вергилию ни облегчения, ни утешения.
   Место было мрачное, стены сырые, отблескивающие как зеркала.
   Он потряс головой.
   Во сне он шел по этапу в кандалах под присмотром собак и солдат.
   Цепь кандалов была тронута ржавчиной.
   Вергилий невольно глянул на свои ноги. Он сидел на кровати, свесив босые ноги.
   Дверь в палату была приоткрыта и из коридора доносились ненужные, назойливые крики больных ненормальных людей.
   Вспомнив о своей невоздержанной откровенности с Верой, главным врачом, Вергилий нахмурился.
   "Нельзя было признаваться ни ей, что я конченный человек... никому нельзя признаваться, ни чужим, ни близким... никто не выносит зрелища безнадежности... и ненужно было говорить ей про книгу... - Вергилий встал, оглядываясь. - Кажется, я знаю, что это за место... я уже чувствую всю его власть и ужас, хотя я и не преступник, а только его жалкая тень..."
  -- Что там нового?.. - обратился Вергилий к стоявшему у окна человеку.
  -- Ничего нового... все то же... власти пишут законы, а люди делают вид, что живут по ним... правда, иногда вопят, хотя и трудно с уверенностью сказать, отчего, собственно, они вопят...
  -- Наверное, чтобы привлечь внимание... мне кажется, я вас знаю... вы Геродот, историк... а я Вергилий... да, тот самый, из комедии, который водил ее автора по аду и его ответвлениям...
  -- Рад видеть вас в стенах желтого дома среди богов, пророков, судей, угрюмых философов, поэтов и трагических актеров вместе с их воображаемыми почитателями... место это очевидно полезное... здесь собрано столько прославленных имен, лиц, вобравших в себя рассеянные по разным книгам истины...
  -- Я не совсем понял, где я?..
  -- В раю... а все сомневающиеся этажом ниже, в преисподней...
  -- Я смотрю, вы что-то пишете... и уже много написали... о чем?..
  -- О чем?.. хм... разумеется, о себе, правда, прикрываясь именем вымышленного героя... о чем еще может писать порядочный человек?.. - Геродот принужденно улыбнулся. - Если честно, я не пишу, а дописываю книгу, по своему замыслу не имеющую ни начала, ни конца, как вечность... это что-то вроде хроники... повествование то забегает вперед, то отстает...
  -- Что-то я слышал об этой книге... - заговорил человек, похожий на профессора филологии. - Но люди живут не по книгам...
  -- Говорят, ее автор грек, который то ли на самом деле побывал на том свете, то ли вообразил, что побывал в преисподней и записал свои впечатления об учреждениях, имеющимся там
  -- Скорее всего это плод его расстроенного воображения... - сказал профессор.
  -- Книга куда серьезнее, чем кажется... - возразил Геродот.
  -- Вы знали автора?.. - спросил профессор.
  -- Мы разошлись с ним по причине весьма, впрочем, неважной во всех отношениях... что касается этой книги, то это даже не книга, а всего лишь сон, пустая химера, предлагающая читателю игру, которая позволяет ему погубить себя, чтобы проснуться...
  -- Ничего не понял, но интересно...
   Геродот познакомил Вергилия с обитателями палаты.
  -- Как жалок их вид... мне кажется, они мне мерещатся... как бесы, духи тьмы, одетые воздухом или дымом...
  -- Похоже, что ты белены объелся... - сказал человек в очках, по всей видимости, пенсионер.
  -- Может быть... воображаемые страхи куда страшнее... а внешний вид обманчив... в душу надо заглянуть, что там на дне?.. представьте меня им...
  -- Это Ницше... это Достоевский... у этого мания величия, он изображает бога... говорит, что прожил не одну жизнь... кстати, я тоже прожил не одну жизнь, но все они оказались до обидного незначительными...
  -- Не знаю, что вам сказать...
  -- И не надо ничего говорить... каждый писатель в некотором смысле пророк... или сумасшедший... иногда я и сам это ощущаю... меня вы уже знаете, я Геродот, пишу историю этого дома, вернее хронику... и не пишу, а дописываю...
  -- А я Вергилий... нет, не Публий Вергилий Марон, другой...
  -- И как вы попали сюда?..
  -- Эта жизнь меня не удовлетворяла, и я стал искать иную, лучшую... искания и привели меня сюда... там, во флигеле, я вижу женщину...
  -- Да, это женский флигель...
  -- Кто она?.. мне кажется она черным цветком...
  -- А в нем змея... зовут ее Вера... она наш главный врач...
  -- И лечит ядом?.. строгая на вид...
  -- Не выспалась... и все видит в черном цвете... кстати, черный цвет ее любимый из всех цветов... кажется, она направляется в наш флигель... можете поцеловать ей руку...
  -- Зачем?..
  -- Манеры указывают на болезнь... а как ее лечить уже бог знает... надо сказать, что у нее нет недостатков, кроме одного... она красива...
  -- Это недостаток?..
  -- Для этого места это ненормально... до Веры главным врачом был мужчина... для него мы все были воронами, питались падалью, а он был орлом... нос у него был как у орла... нас он воспринимал как обманчивую галлюцинацию... и кончил тем, что спятил... ночи проводил на крыше, то ли следил за богом, то ли спасался от потопа, пока не сверзился вниз... он думал, что ангелы подхватят и понесут его... ведь случаются чудеса...
  -- А кто тот господин, что беседует с Верой?..
  -- Это еще один пророк... бог избирает некоторых людей для своих особых целей, вот и его избрал мучить нас своими пророчествами...
  -- Кого бог избирает, а кого его противник...
   Геродот промолчал, отделался качанием головы и усмешкой...
  
   Были в палате и философы, для которых то, что было, не существовало, а существовало лишь то, чего не было.
   Были в палате и политики, которые брезгливо сторонились людей и всего безобразного.
   Были в палате и обычные люди. На вопросы Вергилия они только пожимали плечами и принужденно улыбались...
  
   Рыжий сумасшедший, сидевший как на облаке и изображающий бога, встал в позу и заговорил:
  -- Бог я бессмертный теперь, не смертный уже человек... нельзя ко мне подойти и грубо руками потрогать, чтобы проверить не воздух ли я... или глазами ощупать... я, как дым, не всякому оку внятный, умом объемлемый, и только... или нечто иное... Впрочем, все мы потенциальные боги... и не строй изумленное лицо... нет причины сомневаться в том, что душа бессмертна... и в иной жизни есть награды и наказания, правда, не все люди об этом осведомлены... отдавшиеся мне, способны будут путешествовать по недоступным обычному человеку сферам мироздания, возносясь ввысь над землей и ниспадая в подземные бездны...
   Сумасшедшие слушали рыжего бога, раскрыв рты. Одни испытывали трепет, другие умиление и падали ниц перед ним, умоляли о прощении.
   Были и такие, которые разговаривали между собой вслух и про себя, обсуждали Веру, главного врача, вспоминали ее темные дела. Их было немало.
  -- Все она делает скверно... все не так...
  -- Однако она женщина... и она красива, не то, что ее предшественник...
  -- Утешься... он теперь на небе или в когтях у бесов, которые поджаривают его и переворачивают с боку на бок...
  -- Или сажают на кол... я вижу это действо совершенно ясно...
  -- А свою жену ты там не видишь?..
  -- Нет, не вижу...
  -- Говорят, у нее появился новый любовник...
  -- И кто?..
  -- Буриданов осел... ха-ха-ха...
  -- Кто этот смеющийся человек, похожий на Дон-Жуана и херувима?..
  -- Мне кажется, он не сумасшедший, он только притворяется сумасшедшим...
  -- Он прячется здесь от мести женщин... матери и дочери... обе его возбуждали... весьма обольстительные особы...
  -- Вера ничем не лучше... говорят, она и бога пыталась обольстить...
  -- Ты какого бога имеешь в виду?..
  -- Не важно...
  -- Помню мои первые впечатления от желтого дома, когда все мне казалось страшным, даже собственная тень... и вдруг я увидел ее...
  -- Это известный поэт... - заговорил Геродот, продолжая знакомить Вергилия с обитателями палаты. - В некотором смысле он гений... и это поэт... у нас всякой твари по паре, как в Ноевом ковчеге... это известный художник... всякие люди у нас есть и известные и неизвестные...
  -- Только Антихриста у нас нет... - сказал господин с козлиной бородкой, изображающий Иуду.
  -- И Антихрист обязательно придет, если уже не пришел...
   Взгляды обитателей палаты потянулись к Вергилию.
  -- Что уставились?.. я не Антихрист, я Вергилий, путеводитель по аду...
  -- Так тебя можно листать?.. мне нужно найти Авраамово лоно, хочу совершить обрезание...
   Вергилия спасла уборщица. Она влетела в палату с криком, с бранью, гремя ведрами.
   Совершенно не привыкший к такому обращению, бог протирал глаза, не зная, что сказать в свое оправдание, потом отошел к окну. Он созерцал жизнь за решеткой, которая представлялась ему оптической иллюзией...
   Уборщица, неряшливо одетая, непричесанная, неинтересная, замученная жизнью женщина, мыла пол и что-то говорила сиплым, рыдающим голосом.
   Во всем ее облике чувствовался привкус безумия.
   Сцена взывала к состраданию, но сумасшедшие не находили в ней ничего достойного внимания.
  -- Кто она?.. - спросил Вергилий.
  -- Известная особа... когда-то она была знаменита, писала детективы... как-то ночью она увидела отверстие в небе, и оттуда к ней спустился свиток, исписанный внутри и снаружи элегиями, переходящими в реквием... она стала списывать, писала и не могла остановиться, как будто кто-то завладел ее рукой, мыслями и всей ее жизнью...
  -- Говорили, что у нее пророческий дар, правда, предсказывала она неумело, обещала одно, а выходило совсем другое...
  -- Жизнь идет своим путем, каким направляют ее события, а не слова...
  -- Говорят, одно время она была жената, но дети у нее не рождались, а если рождались, то тут же и умирали...
  -- И как она попала сюда?..
  -- Ее муж был альфонсом, жил как в раю, пил вино, ел куропаток и фазанов и спал на пуховой перине... и не один, с ее племянницей... однажды его нашли задушенным в своей постели... нашлись недоверчивые люди, которые всегда во всем сомневаются... они обвинили писательницу в убийстве мужа... услышав обвинение, она расхохоталась, сказала, что у писателей традиция убивать своих жен, а не мужей... она хохотала и не могла остановиться... хохотала она и на суде, и в тюрьме, куда загнал ее приговор, где двигаясь наугад и наощупь, она пришла к богу, выучилась выговаривать все слова символа веры...
  -- Говорят, она девственница, сохранила себя нетронутой... мужу она разрешала только прикасаться...
  -- Я знал ее... никакая она не девственница...
  -- Вы позволите мне продолжить... так вот, из тюрьмы она вышла ни на что не нужная... все, что можно было сделать, уже сделали без нее... и все, что можно было сказать, уже сказали... что ей оставалось?.. в монастырь или на кладбище... она пришла в желтый дом, устроилась уборщицей и стала жить дальше, даже не пытаясь понять и объяснить ни себе, ни людям, что с ней произошло...
  -- Говорят, она все еще что-то пишет... то ли комедию с устрашающим прологом, то ли трагедию с жутким финалом...
  -- Кто мы на самом деле знает только тот, кто нас послал сюда... - сказал философ и надолго умолк...
  
   Прошло несколько дней.
   Вергилий спал и проснулся. Приоткрыв веки, он зажмурился.
   Великолепие, блеск, красота неземная ослепили его. Он подумал, что умер и оказался на небе. Он еще ни разу не был на небе. Ему мнилось, что там такая же жизнь, как и на земле, порочная, лживая, грубая, злая. А тут праздник. Все купалось в свете, и он мог принять любой вид и стать кем угодно. Его рыжие кудри взлохматил ветер, как лучами золота голову окружил. Он с изумлением оглядел себя. На нем была ткань тонкая, льняная, огнистая, играющая складками. Он лежал среди цветов и трав с улыбкой томной на лице, любуясь лицом небес.
   "Как странно... - думал он. - Я впервые ощущаю себя в безопасности... никто не подойдет ко мне с обманом или насилием..."
   В саду никого не было, доносился лишь птичий говор, да звон цикад.
   Кто-то окликнул Вергилия по имени, которое он успел забыть.
   Он привстал.
  -- Никого... почудилось... - Он со вздохом обнял траву, как будто она таила любовника или любовницу.
   Солнце поникло, потускнело.
   "Птицы умолкли... не поют канцоны... и прекрасный хор цикад рассыпался..."
   Вергилий закрыл глаза.
   Мелькнувший страстный сон прервался, увы. Очнулся он один, обнимая и целуя каждую травинку, какую бы не увидел.
   Заря погасла. Уже ночь.
   Вергилий встал, побрел из сада к желтому дому, фасад которого украшали ехидны и химеры, плюющиеся огнем. Он шел, шатаясь и вздыхая. Он поднялся на террасу и пошел по галерее, свернул налево, потом направо, ощупью нашел свою постель, лег, слова не проронив...
  
   * * *
  
   Прошло еще несколько дней...
  
   Ночью в субботу обитателей палаты разбудил жуткий крик. Случилось самоубийство сумасшедшего, пожелавшего попасть в рай, но очутившегося в аду.
   Рыжий бог наткнулся на тело самоубийцы. Он как бы вышел из тусклого зеркала с пятнами отслоившейся амальгамы, которое все искажало, и повис перед ним, высунув постепенно чернеющий язык.
   "Это иллюзия... обман зрения..." - подумал бог.
   Из-за темноты он едва мог разглядеть улыбающееся лицо самоубийцы, подошел ближе, почувствовал, как самоубийца обнял его, закричал и потерял сознание.
   Надзиратели нашли рыжего бога у ног самоубийцы и предъявили ему обвинение в убийстве...
   Голословное обвинение возмутило обитателей палаты.
  -- Бога нужно защитить... что с нами будет, если они отнимут у нас бога?.. - Поэт попытался представить эту сцену, которая родила в его душе беспокойство и смятение.
  -- Это бессмысленно и нелепо... как можно отнять бога?.. - возразил ему писатель.
   Излишней откровенностью поэт и писатель смешали карты в игре и сцепились в драке, точно собаки, с лаем и визгом.
   Большинство сумасшедших выступили в поддержку бога.
   Некоторые удивлялись и ужасались.
   Были и такие, которые все понимали и догадывались, кем им этот бог подсунут?
   Остальные вели себя почти разумно и ничем не интересовались...
  
   Бог разыгрывал комедию перед Верой и обвинителями, отвечал на насмешку насмешкой или бранью, и называл всех идиотами.
   Ночью его терзали безобразные и страшные припадки с конвульсиями, судорогами, пеной в уголках рта, иногда и с кровью при неожиданном и неудачном падении. После припадка он приходил в себя и уверял, что был в раю с Евой и испытал блаженство, которое всех нас ожидает как отдаленное предчувствие.
   Одни сумасшедшие смотрели на бога как на пустое место, другие с презрением, некоторые с ужасом...
  
   Жизнь в палате желтого дома шла своим чередом, полная малоинтересных неважных событий. Голос бога тонул в ней, как голос вопиющего в пустыне, ибо он бессилен был что-либо сделать для людей. Он был королем без армии, и видел то, чего не было в действительности.
  -- О смерть разлучница, соединенных любовью, ты поглотила бога своей жадной пастью, но и во чреве твоем я остался жив... я тебя победил, я связал тебя, хотя ты считаешь меня своей добычей... - восклицал бог. Он разыгрывал комедию, полную недоумения и отчаяния. Он рассказывал о том, как он жил в аду, куда увлекались души, чтобы очиститься от грязи грехов, как он разрушил адамантовые врата преисподней, сокрушил медные цепи ада, упразднил смерть и увел в царство небесное, в небесный Иерусалим всех, кто там был. Впрочем, не всех он увел, но весьма многих, прервал их мучения в ту знаменательную ночь, когда изумленная тьма была расцвечена цветами фейерверков и ликовали даже мертвые.
   Обо всем этом бог говорил не только через пение и декламацию, посредством поэзии и философии, но и молча.
   Не всю правду бог открыл, часть ее утаил, задернул траченный молью занавес с изображением лучшего мира, несущего на себе следы своего происхождения, как тень иной действительности, о которой и бог имел лишь отдаленное представление.
   Три дня бог пробыл в прохладном месте и вернулся в палату как на третье небо...
  
   Вера не осталась равнодушной к тому, что делал бог, пока тянулось расследование дела о самоубийстве, но свои переживания и впечатления утаила. Она не знала, что с ними делать.
   Ночью два или три раза к Вере являлся человек из ада, откуда путники не возвращаются.
   Это был переодетый бог.
  -- Ты живешь, хотя уже давно умерла... молчишь?.. не хочешь лгать... все люди лгут, как только начинают говорить... собирайся, я отведу тебя в одно место...
   Бог привел ее куда-то и оставил.
   Вера огляделась и ничего не увидела, кроме стен темноты.
   Глянув под ноги, она невольно отшатнулась, не увидев дна и испытав головокружение. И снова она опасливо глянула себе под ноги. Что-то там происходило, но страх и головокружение мешали разглядеть что...
  
   В понедельник пришли санитары и отняли у сумасшедших рыжего бога. Его развенчали и увели, но многие не только не удалились от него, пожалуй, даже приблизились к нему.
   Тогда же в стенах желтого дома появился Бес.
   Биография Беса - это сплошное белое пятно.
   О событиях своей жизни Бес говорил очень мало, предпочитал оставаться в тени. Известно было лишь, что родился он в провинции от неизвестного отца, убив мать. Рожая его, она умерла. Одно время он жил при монастыре, где любви к нему не питали, насмехались над ним, не выносили видеть его из-за его внешнего вида. Некоторые даже пытались погубить его. Он прятался, стыдился самого себя. Книги разделяли его одиночество, пока не появился человек, который стал его руководителем. Это был престарелый монах. Он был чист сердцем и телом и вел простую жизнь. Бес полюбил старика. Он внимал ему как богу, но понимал лишь его плач. Без слез старик не мог обойтись, лицо свое омывал слезами, когда видел то, перед чем язык немел.
   Монахов смущала странная близость между стариком и мальчиком.
   После смерти старика Беса изгнали из обители. С кротким, сокрушенным лицом Бес выслушал игумена и ушел, когда ударили в било. Он шел и не без слез беседовал с мертвым стариком, который сходил к нему с неба. Старик и раньше посещал Беса, стоял и смотрел на него с улыбкой, но Бес не сознавал этого, пока однажды старик не заговорил с ним.
  -- Что ты на меня так смотришь?.. я не бог, я червь, тень уползающая от света... бог обитает в неприступном свете... или во тьме, которая скоро станет светом...
   Старик видел бога и все до самых бездн ада.
   Ворота с ржавым скрипом захлопнулись за спиной Беса.
   Он оглянулся и пошел.
   Дорога привела Беса в город.
   Бес нашел себе место на кладбище, где предавался своим созерцаниям и озарениям. Днем он рыл могилы, а ночью, трепеща и ужасаясь, описывал словами свои видения.
   Бес был могильщиком, прежде чем стал поэтом и получил признание как поэт.
   Одних он привлекал, других отталкивал, как могила и смерть, никому не нужная, извне навязанная.
   Как-то Бес спал, и ему явилось видения.
   Жена устроила ему ссылку в смерть, и он заглянул в бездну, в которую и ангелы без страха смотреть не могут.
   Бес лежал на ложе точно мертвый, обливаясь холодным потом, и шел по небу как по земле. Красота пленяла ум и приводила в трепет сердце.
   Красота соединяла Беса с богом.
   Устав идти, Бес остановился.
   Он стоял, окутанный тьмой, и смотрел.
   Голова кружилась.
   Вдруг он увидел в отдалении того, кто тьму превратил в свет.
   Бес очнулся. Сон кончился и вся красота исчезла. Он вернулся с того света в этот свет, мудрость которого бог обратил в безумие...
  
   * * *
  
   Вера, главный врач желтого дома, незаметно угасла.
   Место Веры, заняла Надежда.
   Она закрыла театр, назвав его бесовским изобретением, а пьесы - прельстительной ложью, смущающей и портящей души обитателей желтого дома.
   Надо сказать, что у театра была своя история. Начало ему положил некий монах, исполнявший должность пономаря. Он погиб смертью утопленника, но ожил. Душа вернулась в тело, чтобы покаяться в прегрешениях.
   Театр ютился в подвале. Первые пьесы монаха были наивные, сбивчивые и в литературном отношении беспомощные.
   Монах изображал на сцене свои странствия по ту сторону жизни.
   Потом театр поднялся этажом выше.
   Театр пришел в упадок при смене власти и вновь расцвел, когда на должность главного врача была назначена Вера.
   На сцене театра появились и женщины. Прежде они были безмолвные, выходили на сцену из кулис изредка в ролях без слов и на заднем плане.
   Обычно женщин изображали переодетые мужчины.
   Театр отражал иллюзии сумасшедших, их веру в чудо.
   Мир пьес существовал вне реальной действительности, намеренно выводился за ее рамки...
  
   После истории с закрытием театра Надежда впала в безумие. Как не скрывали постигшую ее метаморфозу от посторонних глаз, кое-что дошло до Геродота и попало в его книгу, которая могла бы принести ему деньги, славу, женщин.
   Задыхаясь, дрожащим нетвердым голосом Надежда бормотала, повторяясь, привычные слова, грубые, властные, безжалостные, но они не оказывали никакого действия. Их сила ушла.
   Сумасшедшие осмелели, стали говорить ей дерзости, в которых наряду с бессмысленными утверждениями встречались очень глубокие замечания.
   Как-то Надежда вошла в палату и легла на пол, предлагая себя.
   Вергилий попытался увести ее, но как только он обнял ее за плечи, она начала извиваться. В ее глазах зажглись странные желтые огни, показавшиеся Вергилию недобрыми, и он невольно попятился...
  
   * * *
  
   Прошло несколько дней, а может быть несколько лет.
   Вергилий сидел на террасе и размышлял. Он часто и помногу о многом размышлял про себя.
   Донеслись крики, смех.
  -- Что это за шум?..
  -- Театр открыли и снова закрыли, и теперь все ликуют, и никто не тоскует...
  -- Кто режиссер этого действа?..
  -- Бес... он пользуется известностью и на том и на этом свете...
  -- Выглядит он не очень привлекательно...
  -- Ты хочешь сказать, что прочитал нрав этого человека по его лицу и манерам?.. а что ты думаешь о Надежде?..
  -- Она думает, что она бог... и всем предлагает себя...
  -- Вполне может быть... никто не видел ее ни смеющейся, ни плачущей...
  -- Но она женщина... нет, она не бог, она что-то другое... бог вон сидит, как на облаке, и пытается освободить жизнь от некоторых раздражающих несовершенств...
  -- Одно время я тоже пытался что-то изображать... я изображал Адама... показывал себя без всяких прикрас... и даже без фигового листка...
  -- Она не бог, она такая же, как все мы... и все они...
  -- Ваши допущения с произвольными бездоказательными утверждениями не выдерживают никакой критики...
   Солнце уже опустилось по пояс в море и ревниво смотрело на луну.
   Ночь стерла день.
  -- Ну, дальше, дальше что?.. если будет какое-нибудь дальше...
  -- А где бог?.. был, и уже нет... - старик похожий на престарелого ангела в очках встал, озираясь.
  -- Вот он, тут, везде...
  -- Я не могу без бога... я живу, когда чувствую его рядом, или ищу его... - старик побрел в темноту, остановился, услышав едва долетевший до слуха чей-то возглас, и пошел дальше, чтобы найти бога и узнать, чего не знал...
  
   Сумасшедшие восторгались и преклонялись перед богом, но эта дурная, ненужная действительность, которой не должно было быть, не поддавалась ему, оставалась той же, что и прежде, и даже хуже. Она торжествовала.
   Надо сказать, что богов в желтом доме было много и самых разнообразных, даже одержимых страстями. В обычной жизни они принимали те же кары и лишения, которым подвергались обитатели желтого дома, вплоть до телесного наказания.
  -- Сегодня ты бог, а завтра червяк... - бормотал пророк. - И червяк раздавленный... Без любви вы живете, хотя уже давно умерли... Все призрачно, только любовь реальна и создает все из ничего...
   Услышав смех, хохот, который нужно было понимать как насмешку, пророк умолк и принял величественный вид. Он относил себя к особенным людям. Он знал много такого, чего обычные люди не знали, и что позволяло ему переносить кошмары и безумие этой жизни...
  
   Геродот слушал пророка и писал, искажая видения пророка и остальных до неузнаваемости. Он не верил ничему из того, чему привыкли верить люди, во всем сомневался и все безнаказанно пересматривал.
   В желтом доме Геродот был летописцем. Он приобщал к действительности сновидения и галлюцинации сумасшедших, а несомненную действительность переводил в область сновидений и галлюцинаций.
   В хронике Геродота была записана и история с раем, которая прославила пророка и породила эпидемию самоубийств.
   Вскоре за пророков стали выдавать себя люди, не бывшие ни в раю, ни в аду. Они сходились в одних местах и расходились в других, и говорили, сами не понимая, что говорили.
   Неизвестно из какого источника они добывали свои истины.
   Все они были философами...
  
   Пророк, до сих пор недооцененный и непонятый, стоял у окна и читал огненные буквы на развернутом в небе свитке.
   Одни слушали пророка и соглашались с тем, что эта абсурдная и нелепая жизнь лишь тень иной, настоящей жизни, другие хохотали, выли, лаяли, остальные трепетали и жаловались. Были и такие, которые проклинали и тех и этих, и пытались бежать, кто куда.
   Пророк уже проповедовал как апостол. Он делился с обитателями палаты своими переживаниями, которые уже не удерживались в памяти и забывались, как забываются сны и сновидения, смысл и значение которых смутны и не понятны.
   Вергилий слушал пророка и не осмеливался записывать его противоречивые и бездоказательные утверждения.
   Остальные сумасшедшие спали. Не от пророка они ждали спасения.
   Иногда Вергилий спрашивал Геродота или Беса:
  -- Да кто он такой?.. и почему он уверен, что все дело в боге?..
  -- Потому что он пророк... он был пророком уже в утробе матери и вышел наружу с осуждающей маской на лице... одних он осудил на спасение еще до рождения, других на гибель и смерть после смерти...
   Пророк умолк и вдруг возопил:
  -- Они убили бога... бога нет... это абсурдно, но факт... больше некому молиться... все погибло... спасения нет...
   Голос пророка оборвался.
  -- Что это пророк вдруг замолчал?.. - подняв голову от рукописи, спросил Геродот. Движением пера он пытался изобразить вой ветра за окном.
  -- Наверное, ему в голову пришла совершенно дикая мысль, которая и меня посетила...
  -- Что за мысль?..
  -- Нет, не могу даже признаться, что она побывала и у меня в голове... А ты, я смотрю, все пишешь...
  -- Пишу... и уже много написал... я записываю то, что скрыто от слухов и неведомо молве... Так что ты увидел такое, что даже пророк потерял дар речи, жену?..
  -- Не знаю, жена это была или нет...
  -- Ты видел Смерть, у которой много лиц и все страшные... - сказал пророк и зябко повел плечами.
  -- Скажешь тоже... - пробормотал человек с кривым носом.
  -- Если вы ничего не признаете кроме своих глупостей и шлюх, это ваше дело... - Пророк уединился с какой-то книгой. Переплет у нее был из свиной кожи с медными уголками и с теснением, которое изображало молитвенно сложенные руки. По всей видимости, весь человек не поместится из-за недостатка места.
   Ночью пророк не спал, он кусал губы и хмурил брови...
  
   * * *
  
   Вергилий спал и проснулся.
   Перед ним стояла смерть. Она уже не первый раз являлась ему, но он испытал ужас, как и в первый раз, и отступил к окну.
   В отражении стекла смерть превратилась в главного врача...
   "Да кто она такая?.. эта старая жаба со вставными зубами и неизлечимым тиком... жалкая, отвратительная гадина, для которой бог не нашел лучшего места, чем сумасшедший дом..."
   Вергилий резко толкнул створку. Послышался звон осколков стекла. Отражение исчезло и снова появилось в каждом осколке.
   Вергилий ужаснулся, стал сгребать осколки в кучу, вопя не своим голосом, что убил эту гадину, а она размножилась.
   Упав на пол, Вергилий разрыдался, отвергая все принятые в обществе слова утешения. Он бился головой об пол, выл и вопил, что он убийца, маньяк и того хуже. От маньяка жертвы уходили хотя и помятыми, но живыми, а в его руках все умирало.
   Сумасшедшие пришли в волнение, вскочили со своих мест и в паническом страхе с отчаянными криками бросились к выходу.
   Палата опустела.
   Воцарилась тишина.
   Вергилий лег и обнял мертвую гадину.
   Помочь ей было нельзя, но он попытался оживить ее.
   Ему показалось, что на лице гадины появились краски, задрожали веки.
   Несмотря на все свое недоверие, он поднял труп и стал носить его на руках, как младенца, только появившегося на свет, чтобы он жил и не умер. Он находил в этом странном занятии что-то вроде удовлетворения.
   Разыгрывалась представление, как на сцене, которое он творил из ничего, как бог.
   Надзиратели пытались успокоить Вергилия, отнять труп, чтобы предать его земле, но он противился, брыкался, шептал на ухо гадины что-то о загробных потемках и о тех видениях, которые могут посетить ее замогильный сон. Он приготавливал гадину к смерти и аду, но она не понимала его темных слов и неясных стремлений.
   Вдруг он разжал руки, воскликнув:
  -- Я отпускаю тебя... живи и умирай, где хочешь...
   В эту же минуту Надежда, главный врач, удавилась, покончила с собой...
   Обитатели желтого дома восприняли новость спокойно.
  -- Одно утешает, что первые здесь, будут последними там... - сказал бог, разглядывая потолок.
   Он был привязан к кровати, но иногда ему удавалось вставать и ходить по палате, не касаясь ногами пола...
  
   За окном выл, хохотал ветер, поблескивали лужи, грязь, громоздились какие-то обломки статуй, головы, торсы.
   Увидев лицо гадины в отражении стекла, Вергилий со страхом и ужасом открыл створку и шагнул в эту воющую жуть...
  
   Нелепо задуманное и еще более нелепо осуществленная попытка самоубийства кончилась ничем. Все обошлось без видимых последствий...
  
   * * *
  
   Вергилий очнулся и долго осматривался, потягивался, протирал глаза, чтобы почувствовать доверие к тому, что его окружало, и начать жить.
   "Я ближе к концу или к началу?.." - думал он, разглядывая покрытую слизью стену, испещренную рисунками и иероглифами.
   До полуночи Вергилий скрипел зубами, пока чувство оскорбления и мести не заменилось презрением и жалостью к себе и он погрузился в сладкий младенческий сон, в котором он вел почти растительную жизнь, но иногда он открывал глаза и оглядывался, искал кого-то, проявляя скрытное, боящееся себя обнаружить желание...
  
   Смутное и темное впечатление обрело грациозно-изогнутые очертания и живописные подробности, крылья и прочее, и сам Вергилий почувствовал соблазнительную способность к полету.
   Кто-то окликнул Вергилия, назвав именем, которое он почти забыл.
   Он привстал.
   Это была Надежда. Она предстала совсем не такой, какой Вергилий привык ее видеть, гибкая, грациозная, гламурная.
   Вергилий попытался обнять ее... и покатился вниз по ступеням лестницы...
  
   Надежда умерла. Женщины омыли ее, одели, поплакали, поговорили о ее прошлом и похоронили.
   Вергилий чувствовал себя виноватым и просил похоронить его вместе с Надеждой, но человек, исполняющий обязанности главного врача, сказал ему, что это невозможно.
  -- Я не бог... нельзя бывшее сделать не бывшим...
  
   Через неделю мужчину, исполняющего обязанности главного врача, заменила женщина. Ее звали Любовь. Она была еврейкой и синим чулком...
  
   Вергилий вернулся из изолятора в палату.
   Он огляделся. Ничего не изменилось. Геродот что-то писал.
  -- Как жизнь?.. - спросил Вергилий.
  -- Бога похоронили, беса изгнали, рай уничтожили, но ад сохранили... - отозвался Геродот.
   От него веяло какой-то мрачной подавленностью. Он все еще не мог отогнать страшное видение, посетившее его ночью, эту обманчивую иллюзию, галлюцинацию в виде книги, чем-то похожей на черную дыру, которая проглатывала свои же порождения.
  -- Сжечь надо эту книгу... - Геродот с опаской произнес эту фразу и, убедившись, что она не повлекла за собой никаких видимых последствий, бросил рукопись в камин, вдруг жутко задымивший...
  
   * * *
  
   На должность главного врача назначили женщину из провинции, заурядную, серенькую, без ярких красок, но с голосом, как у сирены.
   Пророк влюбился в нее. Любовь возникла больше из головы, чем по зову плоти. Он притворялся и так хорошо притворялся, что никому и в голову не приходило искать здесь симуляцию, хотя все знали, что женщин он избегал и боялся. Он видел в них машину по производству детей и не был уверен, есть ли у этой машины душа...
  
   Длилась ночь.
   Доносились ненужные, назойливые крики больных, сумасшедших и нормальных людей.
   Из общего шума выделялся голос пророка, который говорил по вдохновению. Он уверял, что только его молитвами и заклинаниями все держится в этом мире...
  
   Приближались роковые события, обещанные пророком.
   Он прятался от сумасшедших в башне из слоновой кости, избегал расспросов, хранил молчание, а вслух высказывал лишь темные намеки.
   Многие пытались спрятаться от смерти на крыше, ближе к небу. В их числе был и Вергилий. Он взобрался на крышу и там ждал развязки: приближение смерти и тому подобное. Никто не знал, что их ожидает. Ожидание оказалось сплошным кошмаром.
   "Пророчества пророка не от бога, а от меланхолии... надо возвращаться... - думал Вергилий. - Бог открылся человеку всего один раз на Синае, да и то без свидетелей..."
   Вергилий говорил с самим собой и не прекращал диалога даже во сне.
   Воздух был полон видимостей.
   Вергилий шел и разговаривал с водой, деревьями, птицами и они отвечали ему...
   Желтый дом ушел в песок вместе со своими обитателями.
   Увидев вместо желтого дома пустое место, Вергилий удивился.
   Обогнув груду камней, Вергилий наткнулся на человека в очках.
   Человек взывал к богу, но взывать было не к кому.
  -- Что здесь случилось?.. - спросил Вергилий.
  -- Все из-за нее... - пробормотал человек в очках. - Ее следовало держать на цепи... она все сгубила...
  -- Вы говорите о главном враче?.. А что с ней?..
  -- Разве вы не знаете, что Любовь погибла?.. сначала Вера оставила нас, потом Надежда, а теперь и Любовь...
  -- Как это случилось?..
  -- Не знаю... говорят, она отравилась... или ее отравили ядом, каким травят бешеных собак...
   Человек в очках путался в противоречиях и говорил заплетающимся языком.
  -- Об этом пишут газеты, которые люди читают, но вряд ли они понимают, что читают... Если бы мы не читали газет и книг, мы бы давно все знали благодаря озарениям... В жизни каждого человека бывают внезапные озарения, неужели об этом нужно молчать?.. или если говорить, то непременно в поэтической форме, чтобы всякий мог сказать, что это вымысел...
  -- Как вы попали сюда?..
  -- Я не смог найти объяснение своему подозрительному затворничеству... есть вещи, которые лучше не объяснять и не понимать...
  -- Вот как...
  -- Да... лечение не привело ни к каким результатам... врачи удалились, ссылаясь на недостаточное развитие своей науки... а мне удаляться было некуда и я решил умереть, вместо того, чтобы прислушиваться и ощупывать себя, какой толк в этом?.. никакого... раз суждено умереть, все равно умрешь, будешь ты волноваться или не будешь... перед тем как покончить с собой, я стал размышлять о вечности... и оказался в желтом доме... я люблю размышлять... и животные размышляют, только они не пишут трактатов и не гордятся своими порождениями...
  -- А я не люблю говорить... люди лгут, как только начинают говорить...
  -- Согласен с вами... хотя правда перестает быть правдой на бумаге, я попытался записать в книгу свои размышления, которые придавали моей жизни тревожный и опасный характер... но книгу у меня отобрали... мне не удалось убедить главного врача, что я нормальный...
  -- Убеждать людей и скучно и трудно, да и не нужно... если хотите кого-то убедить, обратитесь к более действенным способам убеждения... но лучше оставить каждому возможность иметь собственное мнение...
  -- Да, все так... узнав о моей попытке покончить с собой, жена приняла печальную позу и произнесла приличные случаю слова, не понимая неуместности ни фраз, ни поз... Я видел, как изменилось ее лицо... смерть всегда вызывала у нее чувство отвращения и любопытства... и не только у нее... однако смерть не взяла меня... я только заглянул в эту воющую яму, в которой смерть смешивает суету и суть... Зачем, для чего все это?.. Все так бессмысленно, грубо, безобразно... Как объяснить эти нелепые, ненужные ужасы, которые подстерегают нас на каждом шагу?.. И можно ли вырваться из объятий безумия и смерти?.. или нет?.. или всех нас ждет хаос и тьма?.. Прошлой ночью мне приснился сон, что я умер... люди стояли у моего гроба и что-то говорили об иной жизни, о неясных, смутных вещах... и вдруг крышка гроба сдвинулась... Как оказалось, я не совсем умер... я только притворялся мертвым... я лишь на время удалился со сцены за кулисы... и вернулся... встал в позу... Участники церемонии смотрели на меня молча, с изумлением... были и такие, которые находились в затруднении по поводу того, отнести ли это явление к области метафизических или обыкновенных нелепостей... Я стал для них призраком, который не подозревал, что ему надо прятаться... Дома я заперся в своей комнате, а они столпились под дверью... Слышу голоса:
  -- Он заперся...
  -- И что он там делает...
  -- Что-то пишет...
  -- Отсюда можно сделать вывод, но можно никаких выводов и не делать...
  -- Что вы имеете в виду?..
  -- Я думаю, что он пишет завещание...
  -- Или донос на самого себя... никто еще не добрался до старости без преступления...
  -- Это правда... и эту правду лучше скрыть...
  -- А его записи сжечь... признания теперь неприличны... и всех отпугивают...
  -- Он все еще пишет?..
  -- Да... и уже много написал...
  -- А теперь он что делает?..
  -- Говорит с богом, но бог его не понимает или плохо понимает... теперь это уже не важно...
  -- Я богу никогда не доверял... он казался мне далеким и холодным...
  -- Ваши фантазии ничем не отличаются от реальности... - сказал Вергилий, прервав человека в очках, пытающегося изобразить молву. - У каждого своя реальность с привкусом безумия, поэзии и оптических иллюзий... - Вергилий подошел к окну. - Впрочем, сколько людей, столько и мнений... Посмотрите, вам не кажется странным этот туман, выползающий из ущелий Лысой горы... Он похож на змея-искусителя...
  -- Это обыкновенные странности так называемой реальности... меня пугает реальность... с ней творится что-то неладное... но я не понимаю причин своего страха...
  -- А меня пугают дурные сны... - сказал Вергилий и не удержался от улыбки...
  
   Все еще улыбаясь, Вергилий приоткрыл створку окна.
   День был долгий, светлый и радостный.
   Даже слепые, хуже кротов, начали видеть, а хромые забыли свои костыли, пошли без поддержки, и те, кто не слышал, услышали, и заговорили немые...
  
   Небо потемнело, потом покраснело.
   Ветер смутил небо и нагнал влажные тучи.
   Начался потоп.
   Мир стал водой.
   Вергилий шел наугад, ощупью как слепой отыскивая дорогу, и наткнулся на дочь Веры, главного врача. Она оказалась одна посреди грозы.
   Вергилий увидел ее, оглядел и удивился. Она была копией матери.
   Девочка стала умолять Вергилия помочь ей спуститься к матери в царство Плутона.
  -- Ты еще дитя... полно мрака и ужасов это царство... никогда не проникают туда лучи солнца... с поверхности земли туда ведут бездонные пропасти... над мрачными полями этого царства, заросшего бледными цветами асфодела, носятся бесплотные тени умерших... они сетуют на свою безрадостную жизнь без света и без желаний... Едва уловимы их голоса... подобные шелесту увядших листьев, гонимых осенним ветром... Нет никому возврата из этого царства печали... Трехглавый адский пес Кербер, шею которого обвивают с грозным шипением змеи, сторожит выход... а суровый, старый Харон, перевозчик душ умерших, не повезет через мрачные воды Ахеронта ни одну душу обратно... На вечное безрадостное существование обречены души умерших в этом мрачном царстве, до которого не доходят ни свет, ни радость, ни печали земной жизни... Сам Плутон встречает умерших... он сидит на золотом троне со своей женой Персефоной... ему служат неумолимые богини мщения Эринии с бичами и змеями, которые преследуют убийц и прочих преступников, не дают им ни минуты покоя и терзают их угрызениями совести...
  -- Моя мать не преступница...
   Покружив по палате, девочка обратилась с той же просьбой к Геродоту.
   Геродот притворился глухим.
   Девочка стала бить его по щекам и плевать, потом вырвала у него рукопись и бросила ее на пол. Листки рассыпались.
   Геродот опустился на пол. Он ползал по полу, собирал листки.
   Какой-то сумасшедший спросил его, кто эта девочка?
  -- Вера...
  -- Кто, кто?..
  -- Вера оставила после себя Веру, девочку 7 лет от неизвестного отца...
  -- Я поймал ее... - воскликнул сумасшедший в очках, но девочка выскользнула из его объятий. - Куда ты?.. - Девочка рассмеялась ему в лицо и убежала.
  -- Покинула в слезах одних... оплачут другие... - сказал пророк. - Я смотрю, ты все пишешь?.. - обратился пророк к Геродоту.
  -- Не знаю, что сказать... я историк... меня гипнотизируют факты, которые ничем не отличаются от вымысла, сновидения или галлюцинации... я пишу хронику этого забытого богом желтого дома...
  -- Тише, тише... - бог приложил палец к губам. - Я ничего не забываю...
   В желтом доме почти каждый чувствовал себя богом и удивлялся и раздражался или даже возмущался, видя, что и другие заявляют претензии на небесный престол...
  
   Пророк стоял у окна и смотрел на город. Вдруг он замер, превратился в соляной столб.
  -- Что ты там увидел?..
  -- Я увидел девочку... - заговорил пророк каким-то не своим голосом. - Она вошла в дом на Болотной улице, украшенный ехиднами и химерами, плюющимися огнем... она уже в комнате... на всем серый налет... на стенах, на брошенных вещах... на стуле у окна сидит скелет отца девочки... в пыли на полу след женской ноги... смерть приходила к нему, хотела стать его избавителем, но не от нее он получил вечную жизнь, дар и проклятие... Он был хорошим отцом, не трогал чужого, хватало ему своего... его вполне удовлетворяла одна жена... а его жена сменила трех мужей, как полип прилипала к ним и менялась... девочку она родила от первого мужа, в покрывало ее завернула, зарыла в песок всю в слизи и крови и ушла... Бог в небе живущий спас девочку, защитил от птиц и увел от тех, кто во тьме таится...
  -- Ты хочешь сказать, что Вера... что эта девочка...
  -- Да, она дочь Веры... родилась на рассвете... или вечером... нет, в полдень... - Пророк вздрогнул и закрыл лицо руками.
  -- Что ты еще увидел?..
  -- Я увидел, как вздрогнула Лысая гора, изменила свои очертания... в земле возник провал и желтый дом соскользнул в эту яму со всеми обитателями... затем, море нахлынуло...
  -- Ты как будто книгу читаешь...
  -- Почти все уже исполнилось... - заговорил пророк после довольно продолжительного молчания. - И нам остается только глядеть и холодеть от ужаса... Желтый дом исчезнет... с тяжким стоном земля разойдется под ним и упразднит его... потом в яму хлынет вода, жизни лишая одних и выслушивая проклятия других... Дно свое явит им Яма и всех заберет... Последнее, что они увидят - это мрак преисподней... Никто не спасся от смерти, отдадут они жизнь свою вместе с дыханием бога... Вот такой будет суд того, кто над нами...
  -- Кто этот человек?.. его слова насилуют мысли...- обратился к Вергилию человек похожий на профессора математики. Совершенно равнодушный к собственной жизни, он жил в мире формул и символов.
  -- Глупые люди называют его пророком, почти богом, но бог не видим с земли, сам же он разом всех видит...
  
   Рассказав, несмотря на свое косноязычие, историю гибели желтого дома пророк замолчал и отошел в сторону. Этот путающийся человек в обычной жизни был бухгалтером и прежде чем стать пророком, убил жену и почти год провел в тюрьме. Он отпирал врата небесного царства. Иногда он делегировал свою власть и ключи соседу по нарам.
   Как-то в припадке откровенности он признался ему, что он Наполеон. В другой раз он назвал себя Платоном и говорил с ним как философ.
  -- Кто-то подсказывает мне слова... - говорил он шепотом и надолго умолк.
   В желтом доме он приобрел репутацию пророка. Надо сказать, что многие его предсказания сбывались...
  
   * * *
  
   Во сне Вергилий бежал из желтого дома. Бежал он не один, со своими постоянными спутниками - сомнениями.
   Желтый дом остался позади и он остановился в сомнении, куда лучше бежать.
   "В городе опасно жить... там все соблазны становятся заманчивыми... город не успокаивает, а смущает людей... идеи он превращает в заблуждения, пороки переименовывает в добродетели... и закрывает горизонт..." - думал он.
   Он пошел наугад, в темноте ощупывая дорогу.
   При вспышке молнии вдруг из темноты выступали очертания дома на сваях.
   Выглядел дом вполне обычно.
   Он недоверчиво относился к обычной жизни, которая уже не раз обманывала его, хотя жизнь без опасений и тревог для него уже не имела смысла.
   Дверь была приоткрыта.
   Помедлив, он нерешительно вошел в дом.
  -- Странный дом... - пробормотал он, оглядываясь.
  -- Это не дом, это театр... - сказал человек лет 40, блондин. Он был вежливо-сдержанным, церемонным, почти холодным...
  
   Удар грома потряс дом, и Вергилий очнулся на своем ложе.
   Палата постепенно погрузилась во мрак.
   Начался дождь.
   Вергилий бродил по палате из угла в угол.
   Сквозь ужасы он прозревал что-то иное.
   Дождь кончился. Небо посветлело.
   Вергилий осторожно и недоверчиво полистал книгу, которую нашел в библиотеке.
  -- Странная книга... она лишилась начала и конца, как будто хотела стать вечностью... - Бросив книгу на кровать, Вергилий потер виски. - А я, кажется, уже дошел до конца, дальше идти некуда, да и не нужно... - Он стал в позу Наполеона перед зеркалом, потом опустился на четвереньки и рассмеялся. - Надо быть реалистом... нельзя слишком далеко уноситься от действительности, хотя я и не знаю, что можно сделать из нее... и как объяснить все, требующее объяснения... Но что это?.. земля как будто поплыла под ногами... ужасное чувство... - пробормотал Вергилий, умолк, задумался...
  
   У Вергилия было прошлое - воспоминания, но не было настоящего. Не было у него ни жены, которую нужно было бы терпеть, ни родственников, которых лучше потерять, ни какого-либо важного, серьезного дела. Он разговаривал только с книгами или сам с собой, когда ему рисовался рай детства, полеты во сне и наяву. Его пугали только провода, в которых он иногда запутывался и падал, и взрывы, когда небо заселяли не птицы, а самолеты самого разного вида и разыгрывались воздушные сражения.
   В детстве Вергилий был стыдлив и уродлив, к тому же имел подозрительное происхождение. Как-то мать проговорилась, что отец ему не отец.
   В детстве все, что Вергилий видел, было загадочно, таинственно: жизнь мелкой мошки, червяка, пылинок. Ко всему он испытывал чувство симпатии, сострадания. Сострадание жило в нем, но он не мог спасти всех.
   Не мог он спасти и отца.
   Отец боялся себя, своих страхов, но больше всего он боялся попасть в сумасшедший дом. Для него это было страшнее, чем умереть, и Вергилий просил у бога спасения для отца.
   В 7 лет Вергилий узнал, что небо это оптическая иллюзия и нет там никакого бога, а есть Черная Дыра, которая сначала выплевывает, а потом пожирает свои порождения.
   В 13 лет Вергилий влюбился. Это была несчастная любовь. В 17 лет он окончил школу. Он носил темную одежду, длинные волосы и не замечал своей незначительности, иногда даже гордился собой. Он сочинял пьесы по образцу Шекспира.
   В 27 лет он женился, потом увлекся философией и стал похож на сумасшедшего...
  
   * * *
  
   Как-то безлунной ночью Вергилий бежал из желтого дома.
   Все было как во сне.
   Почти неделю он пропадал неизвестно где.
   Не найдя там, где он был, спасения, он снова очутился в желтом доме, обитатели которого вели почти блаженную жизнь, не требующую помощи смерти, чтобы с ней покончить.
   Делать там ему было нечего, и он стал размышлять, тем более что руки у него были связаны смирительной рубашкой.
   Почти неделю он провел в подвальном этаже. Обитатели желтого дома называли этот этаж преисподней, куда сумасшедших отправляли для исправления.
  -- Зачем я здесь?.. это глупо, непонятно, нелепо... - воскликнул он и разрыдался несколько театрально.
   Казалось, он испытывал стыд оттого, что жил в своем теле.
   Уже он шел, сам не зная, куда идет и оказался на краю пропасти, пугающей и смущающей его.
   Какое-то время он привыкал к иной жизни, больше похожей не на жизнь, а на смерть, потом закрыл глаза и шагнул в пустоту, которая виделась ему как последняя цель.
   Лишь бог видел глубину его падения и под покровом крыл своих вынес его из бездны, в которую он низвергнулся, как в могилу.
   Против воли Вергилий очутился на небе, где все было ново, а потому странно и ненужно. Даже красота здесь не привлекала, а пугала...
  
   Из своей экскурсии на небо Вергилий почти ничего не принес с собой для жизни в заброшенном монастыре с каменным изваянием святой Анастасии, считающейся целительницей безумных. Монастырь служил больницей для умалишенных. Для его обитателей существовало лишь то, чего в обыкновенном человеческом представлении не существовало...
  
   * * *
  
   Был вечер.
   Стены палаты сами по себе бесцветные, серые, голые отливали фантастическими цветами.
   Небо потухло.
   Желтый дом окутали сумерки.
   Вергилия лежал и размышлял, уставившись в потолок.
   Его охватил панический ужас, когда он зашел слишком далеко в своих размышлениях и ослеп от тьмы, которая увиделась ему светом и в нем обрисовалась фигура бога.
   Бог удалялся, постепенно превращаясь в далекое воспоминание, с трудом отличимое от сновидения.
   "Но бог ли это был?.. или я стал собственностью дьявола?.." - думал Вергилий.
   Уже он бессмысленно и исступленно колотился о стену головой.
   Обитатели комнаты с изумлением следили за ним.
   Бес даже изогнулся, разглядывая его, потом стал на голову, словом, он принимал позы, меняя точку зрения.
   Заметив, что за ним наблюдают, Вергилий замер.
   На его глазах бес превратился в какое-то животное, а животное - в дерево.
   Выяснялись такие вещи и подробности, которые выяснению не подлежали.
   В темноте ночи царствовала поэтическая фантазия с ее произволом...
  
   В дверь кто-то постучал.
   Вергилий открыл дверь и застыл на месте, дрожа всем телом. Перед ним стояла рыжеволосая женщина. У нее был вид грешницы, принесшей покаяние.
  -- Я пришла просить прощение... - сказала она, гипнотизируя всех взглядом, как змея.
  -- Это же гадина... как она посмела... и в таком виде... совсем с ума сошла...
   Все были удивлены.
   Надежда явилась в халате, наброшенном на голое тело.
   Лишь пророк с сочувствием и почти с нежностью смотрел на нее. Ее бледное ангельское лицо обвивали пряди рыжих волос, словно золотые змейки.
  -- Простите меня... я всех вас так люблю... - лепетала Надежда, покрывая поцелуями руки пророка.
  -- Подумать только, сломала всем нам жизнь и явилась... хватило наглости...
  -- И почти голая... какое бесстыдство...
  -- Вы должны уйти... - сказал пророк и опустил глаза...
  -- Я не уйду, пока вы меня не простите...
  -- Пусть она замолчит... я не верю ни одному ее слову... она лицемерка... - воскликнул математик, и с такой страстностью, точно Надежда была не бесплотным призраком, а живой, и от нее в любую минуту можно было ожидать новых и страшных пыток.
  -- Поверьте мне, я всегда была такой, хотела делать добро, а делала зло... еще в детстве меня посещали странные видения, которые потом уже не оставляли меня... они меня ужасали и все в себе самой мне внушало отвращение... и не только тело... я сама не знала, что делала... преступления мои так ужасны, что им нельзя придумать подходящего наказания... я раскаиваюсь и признаю, что погубила свою жизнь... и душу не спасла... я служила злу и за это несу страшное наказание вечной смерти... простите меня, хотя моя просьба несвоевременна и не нужна... впрочем, это только слова, которые произносит бесплотное видение, призрак... - Заметив, что Бес смеется, она обратилась к нему. - Вы смеетесь, потому что понимаете меня... а вы серьезны... а вы все пишите... историю пишут победители, а не сумасшедшие... - В глазах Надежды заплясали огоньки.
  -- Я не историк, я пишу хронику... - пробормотал Геродот.
  -- Так вы не поэт?.. только поэтам дозволено нести какой угодно вздор...
   Геродот невольно улыбнулся.
   Со своими привычками к достоверности Геродот не раз попадал в трагическое положение.
   Глядя на женщину, ставшую вдруг непреодолимо очаровательной, пророк все больше волновался.
  -- Не бойся суда... - воскликнул он. - Никто нигде никого не судил после смерти... и судить не будет... к тому же не дела нас спасают, а вера, одна только вера...
   Пророк умолк.
   "Какая нелепая сцена... там, где люди, там всегда гадости... людям нужен авторитет, власть... и пророки им не нужны... они их всегда побивали камнями... - думал пророк. - Как здесь душно... я задыхаюсь... в глазах потемнело... не хватало еще упасть в обморок перед этими несчастными..."
  
   Надежда ушла, а пророк все еще не мог прийти в себя.
   Тяжело дыша, он глянул в зеркало на свое отражение. Ноздри дрожали от волнения. Из уголка рта тянулась ниточка слюны.
   В зеркале он увидел, как Надежда, по капризу являющаяся и исчезающая, подошла к нему со спины.
   С едва слышным шорохом халат, наброшенный на голое тело, сполз с ее плеч, лаская кожу, и лег у ее ног.
   Все так же тяжело дыша, пророк попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, вышла гримаса.
   Исполненный любви и нежности, он обнял воздух...
  
   "Может быть, она на самом деле не ведала, что творила?.." - думал Вергилий. Закрыв глаза он увидел, как гадина забеременела, как рос ее живот, а потом опадал и из щели между бедрами выползали змееныши, один за другим и еще бог знает кто.
   "Что я знаю о ней?.. ничего... никто ничего знает, все одинаково ничтожны и равно презренны... - Тяжело вздохнув, Вергилий подошел к окну, из которого открывался вид на Лысую гору. - Бесполезно отдаваться радостям жизни, все кончается... имеющее начало, имеет и конец... смерть с ее произволом... всех нас ждет одна и та же участь... и доказательства излишни, а сомнения неприличны..." - глянув в окно, Вергилий увидел мерзость и запустение на том месте, где был город...
  
   * * *
  
   Математик рисовал фигуры, пытался изобразить бога.
   Его история заняла в книге Геродота несколько страниц.
   В 16 лет он потерял отца.
   В 27 лет он женился на дочери известного писателя, который был причислен к противникам власти и даже был вынужден скрываться. Почти каждую ночь он менял убежища, пока не добился себе помилования. В тот же год математик похоронил жену, которую подозревал в неверности. Ночью после похорон математика смутил сон, будто бы мать жены обвинила его в изнасиловании трупа дочери.
   Математик проснулся в ужасе среди ночи. Его разбудил стук в дверь.
   Увидев в глазок малиновый околыш фуражки, он бежал. В темноте он сбился с дороги, долго блуждал. Какое-то бессознательное смутное чувство говорило ему, что он идет не туда. Он остановился, чтобы перевести дух, и замер в страхе. Далеко внизу поблескивали звезды. Он стоял на краю обрывистого берега.
   На море царил штиль. В воде как в зеркале отражалось небо и звезды. Услышав крики, математик спустился вниз по узкой каменистой тропе.
   Кричала женщина.
   Женщина пыталась покончить с собой, бросилась вниз со скалы в воду, но страх утонуть, вернул ей желание жить.
   Математик спас женщину и помог ей добраться до дома.
   Весь день женщина бредила.
   День погас. Воцарилась тьма, отрезающая от всего понятного и объяснимого, невыносимая, все поглощающая и дела бога, и его самого.
  -- Это не конец, это начало... - шептал математик, обнимая женщину.
   Ночью женщина умерла.
   Математик простыл, спасая женщину из воды, и заболел. Несколько дней он лежал с трупом женщины без памяти, не представляя ясно, где он.
   Кошмары душили его.
   Избавиться от кошмаров можно было, только проснувшись, но он не мог проснуться.
   Утром в субботу математику показалось, что он проснулся, но, увы.
   Его продолжали преследовать ужасы и сознание своей беспомощности.
   Лишь в следственном изоляторе он пришел в себя. Его обвинили в изнасиловании утопленницы. Все его доказательства, все попытки принудить следователя думать так, как думал он, кончились ничем.
  -- Сила наша не в доказательствах, а в вере, без веры она слабость... - сказал математик и, плюнув в бесовское лицо следователя, надолго умолк.
   До суда математик не сказал больше ни слова.
   Он молчал, как человек, который знает такие вещи, о которых не подозревают непричастные.
   На суде математик вел себя странно. Его беспокоили какие-то видения, как наваждения и он явно не владел собой.
   Когда судья огласил приговор, он сказал, не повышая голоса:
  -- Бог создал меня для себя... и я хочу вернуться к нему... - Он направился к окну. Он шел, не касаясь ногами пола.
   Створки окна внезапно сами собой распахнулись настежь.
   На мгновение математик повис в воздухе над подоконником. Его охватил безумный страх и восторг. Он оглянулся и полетел на крыльях отчаяния, надежды и страха...
  
   Смяв изображение бога в виде формулы, математик подошел к стене.
   Он стоял и смотрел.
   Стена была для него успокаивающим средством.
   Стену заливал дрожащий мигающий полусвет, при котором у вещей появлялась определенность очертаний. Открывались невидимые днем картины, населенные призраками, которые унаследовали свою власть у бога, изгнанного из жизни. Из ничего возникало все что угодно. Стирались границы между воображаемым миром и реальным. Вещи своевольно менялись местами и вели себя как артисты на сцене.
   "Такого еще не было... Что это?.. обман, иллюзия?.. или я бог и творю из ничего?.. - думал математик. - Нет, я сплю... это сон, от которого не может освободить никакое пробуждение..."
   Вдруг математик рассмеялся каким-то отвратительным, не своим голосом.
   Из жалкого, несчастного, обиженного бога он превратился в беса. Уже не бог, а бес изображал действительность, творил, как бог, и осознание этого факта вызвало у математика гомерический хохот.
   Так же внезапно математик умолк.
   Он постепенно приходил в себя.
   "Сомнительное пробуждение..." - подумал он, вглядываясь в серую, зевающую пустоту стены...
  
   Пророк упражнялся в умирании и смерти. Он выныривал на поверхность бытия и снова бесследно исчезал.
  -- Что ты делаешь?.. - спросил его Вергилий.
  -- Пытаюсь отличить жизнь от смерти...
  -- Разве это не ясно всякому?..
  -- Это ясно профанам...
   Пророк говорил, а Вергилий, подозрительно сощурившись, слушал его. Подозрительность мешала ему отличить ложь от истины...
  
   Геродот сидел, склонившись над книгой. Он ждал вдохновения. Он не мог творить как бог из ничего, ему нужен был порыв, восхищение.
   Глянув на пророка, Геродот написал несколько фраз. Повествование увлекло его. Он писал, стремясь проникнуть внутрь повествования, но оно не пускало, и он остановился. Он сидел и смотрел на пустую страницу. Когда он писал, он не заметил, что чернила не оставляли следа...
  
   Остальные сумасшедшие боролись с желаниями и сонливостью...
  
  -- Говорят, что ангел смерти, слетающий к человеку, чтобы забрать его душу, сплошь покрыт глазами... - заговорил пророк. - Зачем ему столько глаз?.. и тем более здесь, где и разглядывать-то нечего...
  -- Вот и я думаю, зачем?.. - отозвался математик. - И зачем кто-то описал и оправдал это безумие, за которое сажают в желтый дом?.. чем они его пленили?.. ведь, наверное, он знал или догадывался, что никто ему не поверит, если даже и прочтет...
  -- Прежде я тоже много чего видел, но не умел оценить... - сказал Вергилий. - Только теперь я начинаю понимать, что жизнь - это дар божий, хотя многое, из того что я видел, было ужасно, отвратительно... иногда люди в своем ослеплении и озлоблении доходят до черты, за которой пропасть, беспросветная тьма и отчаяние...
   Увидев, что пророк собирается уйти, Вергилий остановил его:
  -- Куда вы?..
  -- Еще не знаю... может быть, постригусь в монахи... возможно, мне удастся угодить богу и получить прощение и спасение от вечной смерти...
  -- Говорят, что в день Страшного суда монахам будет дано по шесть крыл, и они станут херувимами или серафимами...
  -- Вы знаете, что монахи приносят себя в жертву богу, следуя трем обетам: послушанию, целомудрию и бедности... послушание и целомудрие я здесь обрел, а с бедностью я никогда не расставался... время, когда евреи были богом избранным народом, ушло...
  -- Это вы от отчаяния так говорите...
  -- Отчаяние делает человека не монахом, а бесом... вполне возможно, что я иду по ложному пути... прямо в пропасть Черной Дыры, которая пожрет все... пожрет и смерть, и бога... - Пророк вдруг изменился, побледнел. Изменилась и его манера говорить. Он хоть и с трепетом ужаса так ясно увидел связь между отдельными событиями, из которых составилась его жизнь. И так ясно. Он увидел и отсутствие связи, разрыв цепи. - Спасайтесь, кто может... - прошептал он. По тому, что он увидел и испытал, он еще не мог судить о том, что будет, что вообще может быть и говорил неясно, смутно. - Я чувствую надвигающуюся откуда-то опасность... еще не знаю, откуда...
   Пророк ушел.
   Вергилий проводил его взглядом.
   "Что-то с пророком происходит... мне кажется, он перешел за опасную черту, которую человек не должен переходить..."
  
   Пророк шел, сам не зная, куда идет. Твердой цели у него не было. Ему хотелось обнять рыжеволосую женщину, которая преследовала его во сне уже которую ночь...
   "Нет... вовсе не ее ты хочешь обнять, а другую..." - думал он и стучался куда попало, во все встречающиеся на пути двери. Его встречали глумлением, насмешками. Он огрызался и из пророка превращался в затравленного зверя, и оставался таким пока вдруг не почувствовал знакомый запах, шепот, объятие, на которые он с готовностью отозвался. Ему и в голову не приходило заподозрить тут неестественность, пагубный вздор.
   Рыжеволосая женщина рассмеялась и исчезла.
   "Откуда она?.. и откуда эта любовь, немыслимая, нечаянная, непонятная?.. и почему вдруг, без всякой постепенности и приготовления?.."
   Мысли приходили и уходили, и не только от бога, но и от беса, безумные, отвратительные.
   "Вынесу ли я эту любовь?.. мне бы только почувствовать, что начинается что-то... что-то другое... или это опять недоразумение, как будто на мне тяготеет проклятие, рок и я обречен на одиночество?.. А ведь была любовь, которая только все запутала и отяготила..." - Пророк остановился, наткнувшись на стену, глухую, бесчувственную, немую, на которой обрисовалась фигура женщины, закутанной в шелк, лицо нарумяненное с мушками на щеках.
  -- Кто ты?.. ты так прекрасна!..
  -- Пророк, ты обознался... - Бес рассмеялся. - Я не женщина, хотя и похож на привлекательную женщину... надо придавать пороку приятную внешность, иначе он не будет привлекателен... - Бес жеманно вскинул руки, поправил волосы. - Приглядись и ты увидишь, что эта привлекательная женщина на самом деле старая и уродливая... постой, куда ты?..
  -- За газетами...
  -- Ну, иди... а вот и новичок... еще один Дон Жуан и тоже из Вены... когда прибыл?..
  -- Вчера вечером, после того как из меня вытрясли всю душу... - Дон Жуан поморщился. - Что это за какофония?..
  -- Оркестр репетирует танец валькирий... скоро премьера... будем ставить оперу Вагнера...
  -- Я потрясен... душа наполняется трепетом от предчувствий... неужели я увижу, как из непроглядной тьмы сатана протягивает свои когти, чтобы схватить беспечных людишек, которые пляшут над бездонной пропастью...
  -- Гасите свет, главный врач идет...
   Дверь распахнулась и в комнату вошла невысокая, изящно сложенная женщина в халате, лицо бледное, нежно очерченное, взгляд пронзительный, рассыпавшиеся рыжие волосы вились золотыми змейками по плечам и спине. Халат предательски обнажал ее прелести для нескромного взора.
   Женщина возбудила невольную дрожь у пророка. Он узнал в ней рыжеволосую женщину из сна. Долговязый и тощий он испуганно отступил в тень. Он смотрел на нее с нескрываемым ужасом и восторгом.
   На тонких изящно очерченных губах женщины мелькнула едва заметная насмешливая улыбка.
   "Она смеется надо мной... или мне померещилось?.." - подумал пророк.
   Об этом же подумал и Вергилий, и Дон Жуан, и Бес.
   Женщина заговорила голосом сирены.
   Она говорила о премьере в театре, о музыке, призналась вдруг, что для нее вся жизнь в музыке.
  -- Вы меня понимаете?.. - обратилась она к Дон Жуану.
   Дон Жуан что-то сказал. Все сказанное им, каждое слово было фальшивым, бледным, а вся фраза слишком нелепой, нескладной.
   Женщина рассмеялась.
   Дон Жуану показалось, что смех вылился на него золотым дождем.
  -- Вы, вы... вы так пленительны... вы пленительное безумие... неутоленная любовь... - пролепетал он. Побледнев, он схватился рукой за сердце, как от внезапной боли.
  -- Ты разгадал меня... - женщина расхохоталась.
   На стене обрисовалась гигантская тень женщины, рядом с которой дон Жуан выглядел пигмеем.
   Внезапная вспышка молнии залила комнату. Прогремел гром и тень женщины исчезла. Исчезла и женщина.
   За стеклами окна одна за другой вспыхивали молнии, сопровождаемые раскатами грома.
   Дон Жуан лежал на полу, извиваясь в муках упоительной страсти. Он все еще ощущал пылкий поцелуй женщины и вкус ее слюны.
  -- Она поцеловала глаза, лицо, грудь, руки, удовлетворила мое желание и ушла, оставив меня в слезах... - пролепетал он.
  -- Она всех удовлетворила, не только тебя... - сказал Бес.
   Дон Жуан попытался что-то сказать, но голос его дрожал и срывался. Смертельная бледность покрывала его лицо.
  -- Тебе бы следовало сдерживать себя должным образом и избегать волнующих крайностей... - Геродот пожевал губы, хотел что-то еще сказать, но не решился.
   Сцена шокировала обитателей комнаты чрезмерной страстностью.
  -- Она была божественно красива... - пробормотал философ.
  -- Я согласен... ей нельзя отказать в красоте... жаль только она не позаботилась об одежде и прочем...
  -- В том-то и вся трагедия грехопадения, подстерегающая нас, расставляющая коварные ловушки... Красота - это бог, а безобразие - сатана... из столкновения божественного начала с сатанинским и возникает желание и все живое... мне представляется, что через любовь и наслаждение уже здесь на земле можно обрести неземное блаженство...
  -- Твоими устами говорит не философ, а бес... из любви к наслаждению произошло грехопадение... желания ведут нас, словно слепых, в яму соблазна и греха... Покайся, это бесовский соблазн, ухищрения ада... адский пламень проник в твою душу... и не только в твою, мне кажется, что бес избрал эту женщину своей невестой...
  -- Все это слова... - Вергилий пожал плечами.
  -- Ты говоришь слова... оглянитесь на ее жизнь и ты увидишь поле битвы, усеянное разбитыми человеческими жизнями...
   Смутно глянув на обитателей комнаты, пророк заговорил:
  -- Я оглянулся и увидел ее, когда она купалась в скрытом месте и впал в помешательство и смятение... мысли о ее наготе не оставляли меня, не давали уснуть... Однажды я вошел в ее сон и увидел ее спящую... Она была прекрасна лицом, словно роза и изящна телом, словно лилия... Я сотворил с ней спящей то, что все творят с женщиной в темноте, таясь, как от смерти...
  -- Не ожидал от вас такого... - Геродот воззрился на пророка, который сам не понимал, что на него вдруг нашло.
   Сумасшедшие окружили пророка. Им нравились зрелища.
  -- Молчи... ты должен молчать, пока не поймешь, что не обо всем можно говорить... - Геродот попытался оставить пророка.
  -- Люди не рождаются поэтами, они становятся ими... любовь возносит их над землей... а вы, все вы не возноситесь, а закапываетесь... роете убежища...
  -- Это точно... мир впал в произвол дурного устройства... и поэты его не спасут... скоро все кончится всхлипом... говорят, недолго осталось... а вы что думаете, философ?..
  -- Не хочу с вами спорить... вступив с вами в спор, этим бы я уже признал, что могу быть неправ...
   В комнате появились посторонние люди и философ умолк.
  -- Что это за люди?.. и о чем они говорят?.. - спросил Бес.
  -- Они говорят о том, что нас надо вычеркнуть из этой истории...
  -- Ну и пусть вычеркивают... - воскликнул математик и покраснел. - Они здесь, а реальность там... и все мы в сущности никто... - Лицо математика внезапно побледнело, стало белым как мел, потом стало чернеть.
  -- Что это с ним?.. он стал похож на эфиопа... только волосы белые...
  -- Мне кажется, он увидел ангела смерти... - предположил полковник и стал обнажаться, хотя боялся обнажаться даже наедине с собой. Он никогда не снимал с себя китель, увешанный медалями, как латами, кажется, он даже спал в доспехах, если только вообще когда-нибудь спал.
  -- Полковник, что с вами?..
  -- Все кончено... неужели вы не видите?.. смерть окружает нас... она повсюду... - бормотал полковник, срывая с себя одежду, медали. Одежда душила полковника, звяканье медалей оглушало.
   Полковник прошел три войны. По должности ему разрешено было убивать, проливать кровь и получать награды.
  -- Смерть увидеть нельзя, как нельзя увидеть Черную Дыру... она за пределами доступного и понятного... - сказал философ.
  -- О чем вы говорите?.. что, Смерть уже здесь, среди нас?.. - математик снова побелел. - И что нам делать, как защищаться?..
  -- Никак...
  -- Безумное по своей безысходности положение...
   К пророку подошла девочка 7 лет. Она молча посмотрела на него и улыбнулась.
  -- Вы знаете эту девочку?.. кто она?.. - спросил Вергилий. - Мне показалось, что она вышла из страниц этой книги, которую я нашел в библиотеке среди забытых книг... странная книга... кто-то вырвал из нее начало и конец, оставив только середину...
  -- О какой книге вы говорите?..
  -- Это некий трактат... почти 30 лет я искал эту книгу... она мне мерещилась... не раз я впадал в заблуждение и обман, пока не понял, что ее нет и я решил написать ее... Книга как женщина... она не должна пойти по рукам... когда она становится доступной всем, она искажается, портится и ее нужно сжечь, превратить в золу....
  -- Великолепный бред... - сказал адвокат. Когда-то он защищал человека, выдававшего себя за поджигателя библиотек.
  -- Остерегайтесь глупцов и профанов, которые глядят надменно и вместе с тем заискивающе...
  -- Я не думаю, что вы так думаете... книги нужны, чтобы скрыть важное от тех, кому еще не пришел срок знать... кстати, вы не ответили на вопрос, откуда вы знаете эту девочку?..
  -- Я не то чтобы знаю, но догадываюсь, что это чья-то жена... может быть даже моя жена... она видение, дым и даже не дым, а тень дыма, призрак, отражение, отблеск действительности...
  -- Вы сами не знаете, что говорите... - Сглотнув комок в горле, Вергилий подошел к окну.
   "По какому праву он выносит свои приговоры и в таком не допускающем возражений тоне?.. и кто эта девочка... ее явление, надо сказать, было неожиданным, нелепым, абсурдным..." - Вергилий закрыл лицо руками. Ему стало страшно, как при приближении обморока.
   За стеклами окна громоздился город, поблескивали шпили, стрельчатые башни.
   Увидев в стекле свое отражение, Вергилий усмехнулся.
   "Ты стал похож на Наполеона... и город ты не покорил, и отечество не спас..."
   В угловом окне флигеля, где размещался кабинет главного врача, Вергилий увидел пророка и удивился. Он еще больше удивился, когда к пророку подошла девочка. Ей было уже 13 лет и она приближалась к расцвету женственности. Когда девочка поцеловала пророка, он плюнул ей в рот, потом раздел, словно собирался крестить, и сам не остался одетым.
   Они слились, как вино с водой...
  
   Видение было так убедительно, что не требовало подтверждений, доказательств...
  
   Вергилий закрыл глаза. В темноте он обнимал девочку, не зная, как она очутилась в его постели. Он и смеялся, и рыдал, и не стыдился ни себя, ни своих слез.
   Утерев слезы, он не увидел девочки. Не увидел он ее и рядом с пророком. Он увидел лишь тень на стене, которая напоминала дерево и ползущего по нему змея грехопадения.
   Возникшее чувство легкости пропало.
   Вспомнилось то ужасное, что, казалось, давно забытым.
   Вернулась тревога, страхи и сомнения, вечные, назойливые спутники Вергилия...
  
   * * *
  
   Пророк избегал связей с женщинами. Не участвовал он и в сатурналиях и бесстыдствах, которые устраивал Бес, когда опрокидывались лампы, гасился свет и все совокуплялись, кто с кем хотел по взаимному согласию.
   Бес был человеком странным. В нем как-то уживались и благородство и всякие мерзости.
  -- Почему ты избегаешь близости с женщинами?.. - как-то спросил Бес пророка.
  -- Не желаю плодить пищу для смерти... прошлую жизнь я провел в похотливых страстях и в 39 лет уже состарился как одежда... жена ушла от меня, а когда пришла, нашла скелет, сидящий на стуле... Впрочем, тело не виновато в том, что творит постыдное... желание ведь исходит не из тела, хотя и проявляется через него...
  -- Ты говоришь, что совокупление грязно, забывая, что и сам возник в результате совокупления...
  -- Не вдаваясь далее в этот предмет и оставляя в стороне наиболее скандальные детали, скажу, что все дозволено, но не все полезно...
   История пророка не отличалась оригинальностью. В 27 лет он женился, построил дом, разбил сад, которым разрешал пользоваться ворам и воробьям, чтобы все следовало порядку возникновения. Хотя, кто знает, может быть, жизнь - это смерть, а смерть - это жизнь? Истина всегда скрыта как невеста за некой вуалью и содержит в себе то, на чем мысль спотыкается, пытаясь ее истолковать, и недоумевает. Человек - это лишь игра случая. Люди подобны листьям на дереве. Наяву они видят только смерть, во сне же - сны. Лишь душа имеет божественное происхождение и низвергается в этот мир в наказание за то, что совершила в ином мире. Но похороненная в человеке, как в гробнице, она стремится покинуть его и остаться наедине с собой...
   Пророк говорил и говорил. В каждом его слове нужно было увидеть скрытый смысл, каждое выражение было ценно содержащимся в нем подтекстом.
   "Конечно, он явно позаимствовал все эти теории, признаться же в этом не пожелал, да и понять не сумел..." - размышлял Вергилий. Он стоял у окна и листал книгу без начала и конца. Ему бросилась в глаза фраза:
   "Эта Черная Дыра и была тем материнским чревом, которое зачало все существующее..."
   Он невольно повел плечами как от озноба.
   Вороны с жутким карканьем взмыли в воздух и закружили над желтым домом...
  
  
   * * *
  
   На репетиции оперы Вергилий был не в настроении, хмурился и всех сторонился.
  -- Я смотрю, у вас приступ меланхолии... - Геродот обнял Вергилия за плечи.
  -- А вы, я смотрю, вырядились... шутом гороховым... - Вергилий принужденно улыбнулся и попытался придать своему лицу строгое озабоченное выражение. - Не знаю отчего, но у меня вдруг появились мрачные предчувствия... всем нам нужно бежать отсюда... и сегодня же... иначе мы погибнем...
  -- Тебя напугала Любовь?.. и не тебя одного... от ее чар все гибнут...
   Никогда Любовь не была столь обворожительна, она вся так и сияла прелестью.
  -- Говорят, ночью Бес опять устраивал свои сатурналии...
  -- О чем только сумасшедшие не говорят... - пробормотал Вергилий и усмехнулся. Он не участвовал, но видел все, что произошло ночью...
  
   Вергилий вышел на террасу.
   Какой-то господин мерзкого вида с вытянутым лицом и тонким птичьим носом увивался вокруг Дон Жуана.
   Близился рассвет. Вергилий стоял и смотрел, как оживало небо, когда услышал вскрик. Он обернулся. Господин мерзкого вида уже увивался вокруг женщины, пытался обнять ее. Она противилась.
  -- Прекратите... - воскликнул Вергилий и попытался остановить незнакомца.
   В руке незнакомца что-то блеснуло.
   Вергилий перехватил руку незнакомца и схватил его за горло.
   Незнакомец захрипел и испустил дух.
   Отступая, Вергилий поскользнулся. Падая, он ударился головой о выступ стены и потерял сознание.
   Очнулся Вергилий в зимнем саду. Сад был наполнен благоуханием жасмина и померанцев.
   Привстав, Вергилий увидел Любовь и вспомнил, что случилось.
  -- Боже мой, что я натворил... кто был этот мерзкий господин...
  -- Никто...
  -- Он мертв?.. да?..
  -- Увы, фатальное стечение обстоятельств... боже мой, да вы сущее дитя... что вам этот господин... не расстраивайтесь вы так... не было никакого убийства... это всего-навсего иллюзия... две-три капли настойки вернут вам уверенность в себе... правда, у нее вкус горького миндаля...
  -- Вы хотите меня отравить?..
  -- Пейте и ни о чем не тревожьтесь...
  
  
  
   5.
  
  
  
   На город, прилепившийся к диким скалам как Иерусалим к Елеонской горе, опустилась пагубная ночь, темная, глухая, непроглядная, населенная призраками, воображаемыми и реальными.
   Вергилий сидел и листал книгу без начала и конца, которую он нашел в библиотеке среди забытых книг. Это была хроника, описывающая жизнь желтого дома и его обитателей.
  -- Как странно... она почти слово в слово повторяет хронику Геродота... и главного врача тоже звали Вера... - Вергилий потер виски. - Она делала то, что нужно было всем, и превращала бесполезные переживания обитателей желтого дома в опыт... Как бог она создавала из хаоса необходимый для существования порядок... После Веры желтым домом правила Надежда... Почти три года она уничтожала следы правления Веры, прежде чем покончила с собой... Потом пришла Любовь, которая не считала меня сумасшедшим... однако признавала подверженным аффектам... Но я-то точно знал, что я сумасшедший... по самому незначительному поводу мной внезапно овладевало чувство ужаса... Не знаю, с чем это можно сравнить... Впрочем, на эту тему можно говорить много и долго, но сейчас лучше об этом помолчать... - Вергилий полистал книгу, бросил ее на кровать и задумался.
   Его мысли вернулись к Вере.
   "Помню, как я пытался вырваться из ее безумной гипнотизирующей власти... Она была уверена, что только страдание и боль делают человека человеком и приближают его к богу... собрала вокруг себя святых, философов, художников, пророков... естественно спросить, зачем?.. ответа нет... Она была озабочена безумием людей... Изучала бы безумие на моллюсках и амебах... или на ублюдках с ребячьей доверчивостью открывающих ей свой опыт безумия... Во что она хотела нас превратить?.. постепенно и незаметно, а не вдруг, чтобы мы перестали замечать изменения... и перестали спрашивать, задавать вопросы... Она хотела, чтобы мы видели в ней бога... и даже говорила об этом, вернее не говорила, а пела голосом сирены... Слишком это нереально и дерзновенно... и нечестиво... однако интерес к творчеству бога никогда не умирал... Конечно, можно смеяться, рыдать, проклинать, но этим ничего не объяснишь... сама же она не считала нужным делиться своими мыслями и догадками, возможно, даже умышленно... отделывалась ничего не говорящими нелепыми фразами... вызывающе нелепыми... Однако светает... Все как обычно... Философ думает о первых и последних вещах, живет так, как будто смерти нет... Пророк ждет откровений... Писатель пребывает в непрерывном тоскливом беспокойстве... когда-то он мечтал покорить мир, но покорил мир не он, а человек, бессовестно обокравший его... Полковник кутается в простыню, как в тогу, прячет свою ужасающую наготу... Бог молится неизвестному богу... выглядит скромным и боязливым, оглядывается на каждом шагу, извиняется и спрашивает разрешения пройти мимо даже у вещей... один раз он уже бежал из желтого дома, по пути отдав в жертву пламени толпу верующих... Говорят, что сам он незаметно покинул горящий дом через заранее приготовленный выход... Говорят, и сами не верят тому, что говорят... Дон Жуан опять что-то замышляет... А вот Любовь... как бог она оглядывает свое стадо... смотрит на дон Жуана и морщит губы... Дон Жуан смеется, а она не любит смех... в общем, все занимаются делом, последствия которого ни бог, ни кто другой предугадать не могут... Мне тоже надо чем-то отвлечься, чтобы на время успокоить нечестивое волнение... Увы, женщин из нашей жизни не выгонишь... Что это?.. Свет моргнул, а, показалось, что в глазах темнеет..."
  
   Порыв ветра распахнул створку окна, и комната наполнилась роем желтых бабочек. Они рассыпались вокруг золотой пылью...
  
   Из окна открывался вид на море и отроги Лысой горы.
  -- А ниже - пропасти ада, а еще ниже - бездна бездн, темная непроглядная яма...
   Вергилий однажды спускался туда, чтобы увидеть смерть...
  -- Я спускался в этот провал и ничего не увидел, ни смерти, ни ада... - Вергилий невольно улыбнулся, вспомнив, как после этой одиссеи в царство мертвых он пытался изображать Персефону.
  -- Кажется, это было еще в правление Веры...
   Вергилий закрыл глаза и не увидел, как Вера подошла к нему со спины и стала, будто заигрывая, обнимать и целовать его. Она даже порывалась силой соединиться с ним.
   Он проснулся и, придя в себя, стал размышлять над тем, что увидел:
   "Откуда эти видения?.. Кто их посылает нам?.."
   Пока он размышлял, сон снова овладел им. Но теперь уже не Вера, а он сам, рыжий, в облике Пана соблазнял Веру к соитию с ним.
   Вера изображала статую.
   Услышав странную возню в саду, Вергилий приоткрыл веки и увидел человека, играющего и танцующего перед статуей, изображающей Венеру.
   Ветер подбадривал и возбуждал его.
   С трепетом незнакомец обнял статую, и тут же отстранился. Ему показалось, что статуя рассмеялась. Смех статуи вызывал обиду и раздражение.
   Незнакомец отошел от статуи и долго блуждал в лабиринте коридоров, как-то странно приплясывая и что-то шепча губами.
   Вергилий подглядывал за незнакомцем. Он любил подглядывать.
   Пагубный сон не отпускал незнакомца, преследовал, распалял и завлекал.
   Столкнувшись с пророком в темноте портика, Вергилий очнулся.
   Час или два он читал книгу без начала и конца, которую нашел среди забытых вещей, потом встал, покружил по комнате, сел и закрыл глаза. Он сидел, наклоняясь из стороны в сторону, и смотрел, как Вера превращалась в статую и даже пытался проникнуть в нее.
   Рая, прислуга Незванова, застала Вергилия за этим занятием.
  -- Что это вы делаете?.. - спросила она.
  -- Ничего... - пробормотал Вергилий и принужденно рассмеялся, чтобы скрыть смущение и растерянность...
  
   Блуждая по террасе, Вергилий наткнулся на старого еврея, оторвавшегося от жизни при жизни. Однажды он пробудился с криком и слезами от кошмара вечности и больше уже не мог заснуть.
   Геродот записал его в свою хронику как призрачное существо.
   Старика звали апостолом Павлом, от имени и от лица которого он говорил.
   Иногда апостола мучили припадки, и он превращался в беса, становился ловким, увертливым, как блоха, искусным и жестоким.
   Апостолу пришлось жить в нищете, холоде, голоде и всеобщем презрении. Он и умер бы в безвестности, если бы случайно его не увидела одна известная актриса, потерявшая голос и счет годам. Она угадала истинное призвание апостола.
  -- Я уже жил какой-то жизнью, как Платон, но забыл подробности... - говорил он профессору, тонкому знатоку человеческой психики, не сумевшему справиться с собственной душевной болезнью. - Помню только свою жену, жуткая была женщина... именно она привела меня к философии... философия - это лестница на небо...
  -- Докажите... - сказал профессор.
  -- Вы же ученый и должны знать, что требовать доказательств в данном случае есть признак философской невоспитанности... - сказал апостол. Он лежал на ложе, уставившись в потолок. Вдруг он привстал.
  -- Что с вами?..
  -- Мне показалось, что я заснул... я уже почти год не могу заснуть...
  -- Думаете, что заснете и не проснетесь?.. вы боитесь смерти?.. должен вам сказать, что смерти нет... - На мгновение профессор окунулся в сон, как в ледяную воду. Он не посмел даже самому себе рассказать, что ему открылось. Обычно Любовь являлась ему в халате. Другая одежда ее стесняла и даже уродовала, так ей казалось. Но в этот раз она явилась совсем обнаженная. Профессору открылась ее райская нагота, которая не ищет темноты и не стыдится. Профессор был удивлен. Прежде всякие попытки снять с нее то таинственное облачение, в котором она иногда являлась в его сны, ни к чему не приводили и кончались мучительным разочарованием. Ему приходилось либо воображать, упрощая и искажая ее формы до неузнаваемости, либо заменять ее уличной женщиной.
   Как-то ночью профессор постучался к ней при свидетелях.
   Все были убеждены, что она не откроет ему дверь, сколько бы он не стучался, что и открывать-то некому (профессора считали импотентом из-за того, что он стыдился своей наготы), но Любовь открыла дверь. Она была прекрасна. Она стояла почти обнаженная на виду у всех и для всех...
  
   * * *
  
   Вергилий спал и проснулся.
   Во сне он все еще дописывал книгу без начала и конца, вдохновляемый то добрым, то злым духом, пока не познал их различие: один радовал, очаровывал и утешал, а другой утомлял, пугал и разочаровывал.
   Проснулся Вергилий как от толчка.
   Какое-то время он лежал на ложе, пытаясь вспомнить сон. Он уже давно не помнил своих снов. Правда, иногда что-то вспоминалось, смутно, и не самое важное.
   Вергилий встал и заходил по комнате, натыкаясь на вещи, спотыкаясь и удивляясь. Он как будто все видел не своими глазами, а глазами ангела смерти, который явился ему во сне.
   Он понимал, что нужно во всем усомниться, но не знал, с чего надо начинать.
   В зеркале он увидел чьи-то растопыренные руки, испуганное лицо, потерянный взгляд. Картина беспомощного, растерянного человека, незнающего, куда направить взгляд и где искать утешения, потрясла его.
   Он разбил зеркало, которое пугает и вдохновляет философов и поэтов. Он не был ни философом, ни поэтом. Он был сумасшедшим..
  
   И снова Вергилию приснился этот странный сон.
   Это было много лет назад. Тогда он еще не был ни философом, ни поэтом, ни сумасшедшим, однако, впав в поэтическое безумие, попытался дописать книгу без начала и конца, которую нашел среди забытых вещей.
   Автор книги отказался от развязки, как от стеснения, хотя вполне возможно, он не знал, чем кончить.
   Вергилий писал и смеялся, не имея к этому веселью достаточных оснований.
   Писание окончилось пожаром.
   Все написанное показалось Вергилию плоским, жалким, ничтожным.
   "Я пишу только ради кажущейся достоверности и только насилую текст..." - подумал он, сложил листки в тазик и поджег. Языки пламени лизнули лицо, гардины.
   Испугавшись пожара, Вергилий пошел за водой, поскользнулся, головой разбил стекло и застрял в створке окна.
   Сквозняк раздул пламя.
   Сосед по коммунальной квартире нашел Вергилия в ворохе обгоревшей бумаги с признаками душевной болезни.
   Ночью Вергилий постучал в дверь к соседу. Он больше не выносить свои ужасы наедине в четырех стенах. Соседа дома не оказалось, и он постучал в дверь вдовы, которая с радостью отдавалась каждому, пожелавшему ее.
   Вдова жила одна, хотя и не любила одиночество. Ее дети, зачатые с кем попало, рождались уродами и становились игрушками в руках смерти. Муж вдовы преподавал в школе рисование. Увлекался он и философией. Он рассказывал детям о возникновении этого мира, обители смерти и несправедливости, в результате ошибки, которая должна быть исправлена. Он даже сочинил некий трагический миф, и очутился в желтом доме, где благополучно скончался.
   "Не знаю, сам ли он написал этот миф, или же услышал где-то хорошо задуманную историю и извратил ее... знаю только, что вначале была вечность, ничем не ограниченная, которая содержала в себе все, не осознавая этого..." - думал Вергилий, пока стоял под дверью вдовы. Мысленно он уже обнимал ее.
   Дверь приоткрылась.
   Вергилий вошел в комнату и попытался обнять вдову.
   Вдова смутилась, увидев незнакомого мужчину, и закрыла голые плечи шалью, но узнав Вергилия, вытолкала его в коридор и захлопнула дверь, оставив в его руках шаль.
   Какое-то время Вергилий стоял под дверью. Ему было обидно. Он испытал принуждение от женщины. Не выдержав, он стал стучать в дверь, убеждая вдову угрозами и проклятиями, но она как будто не слышала его.
   Накинув на плечи шаль, Вергилий вышел на улицу.
   "До чего я дожил... не следовало мне слишком долго задерживаться в этой жизни... а ведь я готов был отдать ей всю нежность скопившуюся во мне за эти годы одиночества..." - думал он.
   В толпе нельзя было жаловаться, искать сочувственного взгляда.
   На всех лицах Вергилий видел одно и то же выражение безнадежности и отчаяния.
   Он долго блуждал по узким улицам старого города, не мог найти себе места.
   Он не понимал, что с ним происходит.
   Переходя через мост, он держался подальше от парапета. Его так и тянуло туда, вниз, в воду.
   На площади он остановился.
   Все казалось ему иным, а люди похожими на лунатиков, покорно выполняющими извне внушаемые им приказания.
   На подмостках летнего театра разыгрывалась драма, сюжет которой позволял делать некоторые намеки на события из жизни Вергилия.
   На сцене появилась рыжеволосая женщина, как будто овитая змеями.
   Раздались аплодисменты.
  -- Теперь я змея, никому не нужная гадина... - заговорила рыжеволосая женщина. Она была удручена и подавлена. - Муж убил меня и заперся в тюрьме, этом рае преступников... я стала призраком... меня душат слезы, а не руки мужчины... - Женщина вытерла слезы. - Я не понимаю, что случилось?.. и к кому мне обратиться, чтобы это исправить?..
  -- Обращайся к нам... или к нам... - послышались выкрики из зала.
  -- Но вы же бесплотные существа... я ничего не почувствую...
  -- Тогда обращайся ко мне...
  -- Кажется, я узнаю вас... вы мой дядя... я была нужна ему как шлюха... и всем вам я нужна как шлюха... стоит мне окликнуть вас и вы как бродячие собаки наброситесь на меня... Боже мой, чем вы заняты?.. едите, пьете, гадите, занимаетесь любовью, плодитесь, размножаетесь...
  -- Звучит не очень оригинально, но очень мило... - заговорил человек из зала, по виду философ. - Однако на этот упрек я могу возразить следующее... во все времена люди жили так как и ты жила, но ты не хотела этого видеть, потому что видеть это бесполезно и не нужно... Все это внешность, то, что на виду, внешне убедительное безобразие... а красота обычно скрыта... для красоты бог сотворил этот мир...
  -- Ну да... сотворил и почил...
  -- Ты не узнаешь меня?.. я вернулся, чтобы обнять тебя... я твой отец...
  -- Ты рогоносец... мать родила меня, изменив мужу, и ничего не смогла дать мне кроме несчастной судьбы... - Нарисовав жуткую картину нравов в их семье, рыжеволосой женщины продолжила свой монолог. - Ты ненавидел мать, а я любила ее и как дочь, и как жена на ложе... я вижу ее тень за кулисами... она не решается выйти из темноты... страх сковывает ее, привычный страх... она всех боялась, тебя, твоих жен...
  -- О чем ты говоришь?.. проснись...
  -- Ты прав... всю жизнь мне снился сон... жуткий сон... и теперь я сплю, не могу проснуться... сон не отходит от меня... А ты прекрасно выглядишь...
  -- Вовсе нет, я ужасно выгляжу...
   Вергилий подошел ближе к сцене.
  -- Вергилий, неужели это ты?.. вот так встреча... - заговорил человек, который сидел на откидном сидении. Он был невысок и тучен.
  -- И я рад тебя видеть... - пробормотал Вергилий, пытаясь вспомнить, как зовут незнакомца и где он мог с ним встречаться.
  -- Да, кстати, как поживает Вера?..
  -- Она сошла с ума...
  -- А Надежда?..
  -- Покончила с собой...
  -- Вот как... Вера повторила судьбу своего отца... его убила нечистая страсть... Ты знаешь, что Веру называли отцовской подстилкой, а ее отца - мужем всех жен и женой всех мужей... Во всем и везде должен быть порядок... и в душе, которая может спастись только в этом мире... нужен порыв, восхищение, чтобы это понять... Однако мне пора... пойду, не могу слушать этот бред...
   Декорации на сцене изменились.
   Из кулис вышел человек в парике. Глянув на вечернее небо, словно исписанное огненными буквами, он распростер руки и заговорил громким голосом и властным тоном. Он говорил о конце света, и о том, во что превратится город. Говорил он и прозой, и стихами, помогая движениями и жестами, чтобы речь его стала понятнее и доступнее. Правда, понять эту речь и самому автору не всегда удавалось.
  -- Солнце превратится в кровь, луна и звезды померкнут... - Человек в парике глянул на небо. - Смерть уже здесь...
  -- И что нам делать?.. - воскликнул кто-то из зрителей. - Как защититься от смерти?..
  -- Неизвестно... остается глядеть в лицо ужасу и ждать... безумное по своей безысходности положение... Лишь немногие спасутся, и не от вечного наказания, а от заблуждений... блаженство вы ищете там, где его нет и быть не может... Вы, думаете, случай является распределителем всех благ и скорбей между людьми?.. Вовсе нет, не случай, а вот эта книга без начала и конца, в которой описывается конец света для нас и нашего города...
   Слова артиста как будто прилипали к зрителям, смущая и беспокоя их, вызывая странные желания.
   Казалось артист, то взирал на свет из небесного Иерусалима, то на темноту из пещеры Пана. Он то ликовал, то рыдал, то судил, и как судья был похож на портного, зашивающего порванное платье.
   Зрители то аплодировали, то рыдали.
   Шум привлекал на площадь у театра толпы людей, не знающих, что им нужно.
   Среди них были и такие, которые слушали артиста, подозрительно сощурившись. Подозрительность мешала им понимать. Они были уверены, что артист напрасно сотрясает воздух и лишь украшает уже не раз описанное завитушками.
   Так же неожиданно артист оборвал свою крайне возбужденную речь и скрылся в кулисах.
  -- Так он артист или человек с улицы?.. - обратилась к Вергилию женщина в очках.
  -- Он бог... и сумасшедший бог... у него мания величия и безумия...
  -- А вы что думаете?.. - обратилась женщина в очках к мужчине с тростью.
  -- Не мое это дело ломать себе голову над такими вещами, но мне, кажется, он может разрушить все, если его не остановить...
   "Не могу все это слушать... все слова кажутся мне выдохшимися, пустыми... и что я теперь?.. ничто... пустое имя без тела и облика..." - Вергилий покинул театр и сел на ступени лестницы в совершенной прострации, потом лег.
   Толпа обтекала его как лежащий камень...
  
   Спустя час или два могильщики на кладбище увидели Вергилия стоящим на дне могилы.
  -- Что ты там забыл?.. - спросил один из могильщиков, худой и горбоносый.
  -- Не я заполучил эту могилу, а могила заполучила меня... Что ты на меня так смотришь?.. я не бог, я представляю только себя, хотя и жил близко к богам... нет у меня ни надобности, ни возможности представлять бога...
  -- Чего ты там ждешь и боишься?.. смерти?..
  -- Умереть не страшно, страшно жить... я боюсь безумия и старости...
  -- Старость и мне противна своим бессилием и ничтожеством... и мыслями, которые заводят в непроходимые дебри, и все запутывают окончательно...
  -- Старость не может действовать, она может только тупо созерцать или размышлять... стиснув зубы, мы примиряемся с этой необходимостью, утешаем себя мыслью, что размышления - это роскошь... что старики ближе к богу...
  -- Очень важная мысль... и богатая последствиями... Что с тобой?.. ты побледнел...
  -- Что-то блеснуло, обрисовалось...
  -- Откуда ты такой?.. ты своими словами нарушаешь заведенный здесь порядок, мне привычный и понятный...
  -- Извините, минутная слабость, случайная неприятность, отчасти неприличная... поймите весь мой ужас и безвыходность моего положения... - Вергилий сделал движение, позволяющее предположить, что он как будто раскрыл книгу. - Я всех заводил в эту книгу, а мне самому нельзя войти в нее... она меня не пускает и нисколько не стесняется таким подлым предательством, даже не находит нужным привести в свое оправдание какие-либо объяснения...
  -- Ты в своем уме?.. о какой книге ты говоришь?.. - Могильщик отступил от могилы, опасливо оглянулся, подозревая, что имеет дело с сумасшедшим.
  -- Вы правы... этой лживой, предательской книги нет, я сжег ее, но странное дело, она продолжает свое дело... такое впечатление, что сгорело не книга, а то, что ее заслоняло, скрывало... По всей видимости, ее автор был человеком необыкновенным, видел наяву такое, что многие и во сне не видели, и разговаривал с ангелами и святыми, давно ушедшими отсюда... иногда даже сам Христос ему улыбался и сходил с креста... но, увы, здесь остались одни бесы... - Губы Вергилия задрожали, выступили слезы. - Жаль, что вы не видели то, что я видел...
  -- А что ты видел?
   Возникла пауза.
   Вергилий оглянулся на свою жизнь и с ужасом и недоумением понял, что забыл свое прошлое.
  -- Боже, кажется, я все забыл... - сказал он, глядя перед собой остановившимся взглядом. - Впрочем, такое прошлое лучше не вспоминать... оно властвовало не только над моими мыслями... и ни в ком не вызывало сочувствия... В 27 лет я женился и был счастлив, пока веселая и милая девочка не превратилась в раздражительную и требовательную мегеру... Я понял, что семейная жизнь сложное и трудное дело и попытался освободить себя от этих неприятностей безвредно и прилично... и попал в желтый дом, в котором правили сумасшедшие... сначала Вера, потом Надежда и Любовь... При Вере у нас был театр, Надежда упразднила его, а реквизит сожгла, испепелила, бросила в неугасимое пламя... было большое смятение... Три года она властвовала, а потом пришла Любовь, падкая до женщин и мужчин... она вернула прошлое, сделала все, как было при Вере... и прилюдно истязала нас любовью... Все нашли при ней свои венцы мучеников... всех она запятнала грязью своего бесстыдства... - Вергилий сел на корточки, кутаясь в шаль вдовы. - Не волнуйтесь, я не хочу вас удивлять... просто я хочу устроиться поудобнее, придумываю себя маленькие радости, развлечения, но, увы... радости меня почему-то раздражают... - Наклонив голову, Вергилий испытал жуть головокружения. Он увидел бездну под ногами, в которой тонули бледные звезды...
  
   Ближе к полуночи Вергилий очнулся и до утра проливал чернила и слезы на пустые страницы книги.
   В комнате посветлело. Он выключил настольную лампу, неловко повернулся и разлил чернила. В очертаниях лужи ему увиделся женский профиль.
   "Вылитая Нора, но если чуть-чуть подправить профиль, получится Ангелина... - подумал он и окинул комнату рассеянно задумчивым взглядом.
   "Как будто ничего не изменилось... и все изменилось..."
   Люстра парила под облаками.
   Листья фикуса превратились в птиц.
   А бесформенная глыба шкафа с приоткрытыми створками стала двугорбым верблюдом.
   Вергилий лег, закутался в одеяло, и затих.
   Его разбудили голоса, шаги.
   Открыв глаза, он увидел Нору.
   Нора стояла у зеркала молодая, улыбающаяся. Она не потеряла ни своей власти над ним, ни очарования. По всей видимости, она собиралась на работу.
   Послышался странный звук. Порыв ветра распахнул створку окна. Звякнули стекла.
   Вергилий выглянул в окно и увидел человека, который лежал на земле почти обнаженный и выкрикивал что-то ужасное, постыдное.
   Не сам он творил это, бесы завладели его телом.
   Вергилий видел их. Они входили и выходили через отверстия тела человека в облике змеи, мыши или ехидны.
   Вдруг человек встал на ноги и пошел, шествуя прямо к бездне ада, достиг ее и скрылся в вечной тьме.
   "Даже врагу не пожелаешь, чтобы с ним случилось такое..."
   Вергилий лег, закрыл глаза и очутился в церкви.
   Жалкий, поглупевший он стоял в толпе христиан, словно среди иудеев.
  -- Что с вами?.. - обратилась к нему женщина в черном.
  -- Я не знаю, кому мне молиться?..
   Женщина показала на икону.
  -- И какая в ней сила ней?.. - Вергилий поднял голову и глянул на купол и увидел словно бы двери, отверзающие небо и вылетающих из проема дверей ангелов...
  
   Сон прервался.
   Вергилий лежал, осыпанный лепестками цветущей яблони из рая, словно серебром.
   Он был изумлен и, придя в себя, подумал:
   "Как жаль, что никто не знает об этом чуде... или это происки Беса, его лукавства?.."
   Его отвлек шум.
   Он привстал, увидел развалины женского монастыря и толпу монахинь.
   Он должен был убедиться, что это не сон и дал толпе увлечь себя.
   Сделал несколько шагов, он услышал противный, каркающий голос Надежды, и остановился.
   Надежда попросила его пройти в открывшуюся в стене дверь. По всей видимости, она обозналась, назвав его Романом, но он вошел в комнату со сводчатым потолком, стены которой хранили прошлое не одного поколения монахинь.
   Он сел на диван, который превратился в лодку, затерявшуюся в волнах.
   Вода плескалась у его ног.
   Доносился гул прибоя.
   Море гудело как пустая раковина.
   Под этот гул Вергилий заснул и тут же проснулся.
   В комнате царили сумерки.
   У окна стоял скелет мольберта.
   Какое-то время Вергилий с изумлением смотрел на портрет человека, изображенного на фоне итальянских развалин, потом перевел взгляд на открывающийся из окна вид города.
   На город наползал туман.
   Надежда курила. Она была похожа на сивиллу или пифию, с сумасшедшей вороной на плече, болтовню которой многие обитатели желтого дома воспринимали как пророчества и прорицания, иногда сбывающиеся.
   Ворона предсказывала события жизни, годные для всякого.
   Вергилий с удивлением рассматривал портрет.
  -- Чему вы удивляетесь, молодой человек?.. - спросила Надежда. - Я получила этот портрет вместе с письмом. - Она протянула Вергилию конверт.
   Вергилий узнал почерк Норы.
   "Милый Роман, поверишь ли ты, что твой портрет заменял мне тебя все эти годы. Он утешал меня. Я вспоминаю нашу юность как сновидение, помню, как мы заблудились в заброшенном монастырском саду. Я легла на траву. Пели цикады. Цветы раскрывали свое лоно и источали благоухание.
   Где мне найти тебя?
   Я чувствую, что со мной должно произойти что-то ужасное, но я не знаю, что, и не знаю, откуда я это знаю..."
   Вергилий побледнел, пробормотал что-то. Лицо его судорожно передернулось.
   Он встал, сделал несколько шагов по направлению к портрету, потом повернул назад и вышел из комнаты.
   Он спустился по лестнице в монастырский сад, который освещало вечернее солнце.
   Среди стволов он увидел женщину, закутанную в тогу коричневого цвета, ниспадающую складками. Женщина стояла спиной к Вергилию. На ее плече сидела ворона с опущенными крыльями.
  -- Нора... - неуверенно окликнул ее Вергилий.
   Ворона взмахнула крыльями и взлетела, каркая: "Иуда... Иуда..."
   Порыв ветра пробежал по саду. В листве послышался свист, вой. Все стихло, и женщина исчезла.
   "Да и была ли она?.. но этот странный портрет я уже где-то видел... такое впечатление, что у меня есть двойник, которого зовут Роман..."
  
   * * *
  
   В женском флигеле желтого дома царила тишина. Все ходили точно на цыпочках, и даже неизбежные ссоры велись шепотом.
   И из мужского флигеля веселье было изгнано. Его обитатели были погружены в тихую меланхолию, граничащую с безумием, о причинах которой можно было только догадываться. Ходили смутные толки, что Надежда покончила с собой. Ее нашли на полу в лабиринте коридоров. Она лежала в луже крови с книгой на груди, в которую был вложен портрет с изображением мужчины на фоне итальянских развалин.
   По факту самоубийства было открыто дело.
   Следствие вел Каинов. Он был уверен, что Надежда стала жертвой заговора и была убита, хотя у него были лишь беспочвенные догадки.
   Вергилий оказался в числе подозреваемых и подвергся допросу.
   Он даже не пытался скрыть свое отношение к Надежде, тем более, что это было бессмысленно. Шпионы сновали повсюду. Они все видели или воображали, что видели, даже когда ничего не видели.
   Каинов нашел двух свидетелей его преступления. Это были два безумца: Дон Кихот, долговязый, тощий как жердь, величественный, все время впадающий в высокопарность, и маленький, и Дон Жуан. Они были уверены, что Надежда подверглась насилию со стороны женщины, хотя этой женщиной мог быть и переодетый мужчина. Они же высказали предположение, что, по всей видимости, убийца тоже был ранен и где-то прячется, может быть, в своих мыслях или в хронике Геродота, надо сказать, довольно непоследовательной.
   Вергилий провел ту злополучную ночь в келье, хотя у следователя на этот счет были сомнения.
  -- Я хочу, чтобы вы сказали мне, каким образом вам удалось проникнуть в женский флигель?.. - сказал Каинов, не поднимая головы от бумаг.
   Тон, каким следователь произнес эти слова, вызвал у Вергилия нежелание отвечать.
   Он сидел и смотрел в окно, из которого открывался вид на город. Он обратил внимание на невысокого господина в шляпе и в темных очках, который шел по улице и пел стихи. За ним медленно и задумчиво тащился осел и подпевал жалобным ревом. На осле сидела обезьянка. Она повизгивала в такт реву осла и корчила рожи.
   Карлик изображал философа и поэта.
   Он остановился на площади.
   Его окружила толпа.
   По всей видимости, карлик собирался разыгрывать комедию собственного сочинения.
   "Я не верю в привидения, но это Наполеон, собственной персоной... вернее его двойник, уменьшенная копия... кстати, двойник есть и у меня, иначе как объяснить появление портрета и этой странной книги, дописанной моим почерком, которая навязывает мне некую историю, предлагая мне роль пешки... Повествование настолько запутанное, что только утомляет и не в силах увлечь... однако я заметил несколько ошибок или опечаток... Вера изображена в этой странной книге похожей на Надежду, хотя это не совсем так, вернее, совсем не так..." - размышлял Вергилий.
  -- Знайте же, что Надежда для меня только видимость, призрак, мираж... как и вы... - заговорил Вергилий, глотая окончания слов и заикаясь. - Впрочем, я отказываюсь говорить с вами... и с кем бы то ни было... уходите... прочь... или нет, лучше я сам уйду...
   Следователь, казалось, колебался между удивлением и сомнением.
  -- Что вы так на меня смотрите?.. я поранился, пытаясь открыть створку окна... и у меня нет ничего общего с двойником, с которого списан этот портрет... это недоразумение... безумное недоразумение... я не Роман...
  -- Вы хотите сказать, что вы Вергилий?.. или как еще будет угодно вам называться?..
  -- Да, я Вергилий... и я не убийца... я никого не убивал... тем более коварно, из-за угла... вы понимаете меня?.. - У Вергилия были свои догадки относительно убийства Надежды. Он был уверен, что Надежду задушили, а потом повесили.
  -- Я вас понимаю и предлагаю подробно рассказать, как все произошло...
  -- Я уже все сказал... - заявил Вергилий твердо и спокойно.
   В комнате стало душно.
   Следователь отер пот, выступивший на лбу крупными каплями, и подписал постановление о закрытии дела и освобождении Вергилия от злополучного ареста.
   В комнату вошел сержант.
  -- Проводите его...
  -- Но...
  -- Я понимаю... состояние здоровья раненного не помешает ему вернуться в свою палату...
   Вергилий встал.
  -- Что вы стоите?.. вы свободны... недоразумение устранено, вы не Роман, вы только очень похожи на него...
  
   * * *
  
   Гроза ушла. Издали доносились затихающие раскаты грома.
   Деревья отряхивались от дождя. Птицы купались в волнах еще влажного вечернего воздуха.
   Вергилий сидел в инвалидном кресле на террасе дома, фасад которого украшали ехидны и химеры, плюющиеся огнем, и вспоминал свою жизнь. Взгляд его скользнул по заливу и остановился на башне маяка.
   "Как я оказался в этой заброшенной башне?.. - подумал он. - И не провалился в преисподнюю... лестницы были настолько разрушены, что невозможно было подняться, не рискуя провалиться и сломать себе шею... скоро, скоро все откроется, выяснится такие вещи, каких я не мог бы и подозревать... и кто убийца Надежды, если он был?.. и кто скрывался под моей личиной в этом странном деле... Впрочем, вполне возможно, что убийцей Надежды был ее муж, убивший ее из подозрения в неверности, которое внушил ему этот портрет... и под влиянием безумных фантазий и ослеплений он спятил..."
   Смерть и упреки совести свели мужа Надежды с ума. Уже несколько дней он оглашал своим воем и воплями стены преисподней.
   "Говорят, он и раньше страдал нервным расстройством, граничащим с истерией... а Надежда, возможно, узнала в изображенном на портрете человеке своего сына, от которого она отказалась сразу же после родов..."
   На террасе появилась Любовь, исполняющая обязанности главного врача, в сопровождении незнакомца.
   Вергилия хотел встать.
  -- Сидите, сидите... вы еще слабы и ваша рана может быть гораздо опаснее, чем вы думаете... - Любовь остановилась перед Вергилием. В ее взгляде Вергилий увидел сочувствие к себе. - Я понимаю, что существуют некие обстоятельства, в некотором роде связи, и я хотела бы знать... впрочем, нет... довольно об этом... выздоравливайте... - Любовь ушла, но сопровождающий ее незнакомец остался.
  -- Доверьтесь ей, не умалчивайте ни об одном обстоятельстве вашей жизни, расскажите подробно, откуда и как вы попали к нам?.. и что вы делали в башне маяка?.. поведайте ей и о ваших отношениях с Надеждой... и об этом портрете... где же он?.. - незнакомец порылся в папке с бумагами. - Не могу найти...
  -- Это не портрет, а какое-то дьявольское наваждение... - Вергилий порывисто встал и снова сел, пережидая приступ боли.
  -- Я понимаю, речь идет о деликатных обстоятельствах, которые могут быть в том или ином отношении опасны... хотите, я отвезу вас в сад?..
   Вергилий позволил отвести себя в монастырский сад. Там было сумрачно, тихо и печально, что оказало благоприятное воздействие на Вергилия и помогло рассеять его мрачное настроение. Он сидел в инвалидной коляске и любовался вечерним небом, на фоне которого возвышались отроги Лысой горы...
  
   Длилась ночь.
   Под утро Вергилий узрел в видении ангелов, стоящих посреди комнаты. Они явились с востока, чтобы встретить его пробуждение гимнами и песнопениями.
   Среди ангелов была и Нора в лиловом платье.
  -- Как жаль, что все так вышло... - сказала она, смешивая слова со слезами, и исчезла вместе со свитой.
   Вергилий очнулся с любовью к Норе и желанием ко всем женщинам, которое он и осуществил под одеялом, как блудливый бес...
  
   В следующую ночь Нора явилась по воздуху с запада в красном платье как пламя пылающем, с дикими глазами и таким же выражением лица. Она пыталась подражать ему, разыгрывала безумную.
  -- Если бы только ты знал, как я люблю тебя... - сказала она, беснуясь.
   Несколько дней превратились в одну ночь.
   Бесы поставляли Вергилию девиц, замужних женщин и монахинь, которые истязала его своей любовью...
  
   Вергилий жил, как сова, во тьме. Свет ослеплял и смущал его.
   Днем он спал или размышлял:
   "В этой истории все странно... и самоубийство Надежды, похожее на убийство, и этот странный портрет, и не менее странная книга, изменчивая как женщина... Безумие зависеть от женщин... можно пользоваться их ласками, но не доверять им... от них нужно держаться подальше..."
   Очнулся он ночью.
   Точно такая же душная августовская ночь цвела за окном, когда он покинул стены желтого дома вместе со своими сновидениями, переходящими в кошмар..
   Несколько дней он скрывался в развалинах женского монастыря, потом приобрел парик, изменил свою внешность, привычки, даже походку, и поселился в доме на Болотной улице, фасад которого украшали ехидны и химеры, плюющиеся огнем.
   В сумерки его можно было видеть в сквере у театра. Он любил сумерки. Ему нравилось все сумеречное: цветы, которые раскрывались только в темноте, лица женщин, возникающие перед ним, действительные или пригрезившиеся.
   Он шел неуверенно, словно крадучись. Иногда он вздрагивал всем телом и как-то неуверенно озирался.
   Сумерки и моросящий дождь постепенно изменяли город, что-то стирали, другое добавляли...
  
   * * *
  
   Вергилий стоял у окна и смотрел на город.
   Доносились глухие вопли блаженного. Он жил в подвале.
   Блаженный не мог найти слов. Лишь несвязные возгласы вырывались из его груди вместе со слезами. Его собеседниками были стены. Они заполняли лакуны в повествовании, и составлялась почти связная и правдоподобная история.
   "Все мы подобны спящим, которые вопят во сне, но не знают об этом..." - подумал Вергилий.
   Смеркалось. С отрогов Лысой горы на город сползал туман.
   Бездна неба опьяняла и пугала.
   "И где там искать бога?.."
   Внимание Вергилия привлек карлик. Он шел и пел стихи. За ним медленно и задумчиво тащился осел. Иногда он поднимал голову и подпевал поэту жалобным ревом. На осле сидела обезьяна. Она повизгивала в такт реву осла и корчила рожи.
   Карлик остановился у дерева, на котором он увидел стайку ангелов (все они были на одно лицо).
   Глянув на небо как на чудовище, исполненное очей, он стал распаковывать театральный реквизит. По всей видимости, он собирался разыгрывать комедию для обитателей желтого дома.
   "Я не верю в привидения, но это Наполеон... или, вернее, его уменьшенная копия... однако странно... то он никак не мог покинуть город, а теперь не может в него вернуться, кружит вокруг и около, создавая злоключения, чтобы историкам было о чем писать, хотя благоразумнее вовсе ни о чем не писать, ибо написанное подвергается порче... - Вергилий поискал очки. - Кстати, похоже, что у всех, кто попал в его книгу, были двойники... и у меня есть двойник, иначе как объяснить появление портрета и всю эту жуть с убийством Надежды, то ли преднамеренным, то ли вынужденным... она вполне могла покончить с собой и оставить записку примерно такого содержания: "Никто не отнимал у меня жизнь, я сама решила вернуть ее богу..." - однако, она не оставила записки, увы... Какое жуткое небо... похоже, бог создал его как декорацию для представления карлика... нет, он на самом деле кажется мне уменьшенной копией Наполеона..."
   Устраивая сцену, карлик разговаривал с ослом, как Пифагор с собакой.
  -- Я не люблю бороться с искушениями... остановимся здесь... из осторожности я привяжу тебя и приму меры, чтобы ты не поворачивался к зрителям спиной... ты ведь знаешь этикет... - Наполеон потрепал осла за уши.
   Осел глянул по сторонам, решил, что Наполеон сошел с ума и вслух высказал свое мнение. Какое-то время карлик и осел выясняли отношения, брыкаясь и толкаясь, чем привлекли внимание зрителей.
   Зрители наслаждались этим нечаянным зрелищем, хохотали, умирали от смеха, даже падали и вставали хромыми.
   Между тем карлик вернул себе вид философа и поэта и стал читать трогательные стихи, которые, проникая в душу, пробуждали угрызения совести и прогоняли суетные мысли. Опустив головы, зрители укоряли себя за зло, содеянное ими в жизни, просили прощения, как язычники, у жен и мужей, которых они мучили для собственного удовольствия.
   В душевном смятении пребывал и осел. Он не сводил глаз с карлика.
   В облике карлика было нечто такое, что смущало его. Ему хотелось стать на колени перед ним, но гордость удерживала.
   От переживаний осел испустил запах, от которого у многих зрителей в глазах потемнело. Они почувствовали этот запах откуда-то снизу, из пещер ада.
   Осел успокоился и наваждение исчезло.
   Карлик снова приобрел свой жалкий вид. В его глазах отражалось отчаяние и надменность, а стихи его стали напоминать жалобные вопли блаженного.
   Хотя зрителей собралась целая толпа, карлику они виделись как бы одним человеком, блуждающий в одиночестве.
   Упал занавес и день погас...
  
   Надо сказать, что осел помогал карлику разыскивать нужные вокабулы для пьесы, которую он завещал придать гласности или огню, если она потерпит провал.
   Карлик с детства носил в себе музыку слов, читал вывески, обрывки объявлений на столбах, афиши, не понимая, что читал. Он беззвучно шевелил губами. Иногда он читал и книги, читал шепотом, опасливо ощупывая буквы. Он был уверен, что книга говорит с ним, как бог. И написал ее бог, ибо все искусства - это искусство бога. Казалось, бессвязные слова появлялись и в воздухе. Они вырастали сами собой, как листья на деревьях, зыбкие, играющие на солнце всеми цветами радуги. Карлик видел их гадательно, как сквозь тусклое стекло. Иногда, заметив изъян, он подправлял их, что-то добавлял, что-то убирал, и рождались стихи, смысл которых был ему еще недоступен.
   В 7 лет карлик сочинил свою первую пьесу в стихах, в которой действующими лицами и исполнителями были заря, соловей и колючая роза...
  
   Вергилий смотрел представление карлика и размышлял:
   "Все было хорошо, пока Наполеон не попал в историю из-за этой проклятой книги... из ссылки он вернулся худой как палка и черный как эфиоп... А что, если... нет, не может быть, хотя предположение, что заглядывающий в книгу, видит в ней ужас собственной участи не так уж абсурдно и нереально... Люди помимо своей воли участвуют в этой пьесе, именуемой жизнью, написанной для них заранее богом..." -
   Вергилий лег и закрыл глаза.
   Час или два он бесцельно скитался по коридорам сна, освещенным сумеречным светом среди существ, ищущих отдыха и облегчения, ожидающих с тоской, когда исполнится их участь и придет долгожданный конец.
   Все имеющее начало, имеет и конец...
  
   После возвращения из ссылки, Наполеон писал пьесы, балансируя на границе кошмара.
   Кошмары незаметно вмешивались в сюжеты пьес почти против воли автора.
   С некоторых пор он писал прозой. Он был разочарован в женщинах. В каждой лилии ему мерещилась змею, а в каждой розе - гад.
   Но изредка Наполеон трогал себя стихами. Стихи возвращали ему детство, может быть, выдуманное, но, вероятнее всего, истинное. Стихи ободряли и утешали его душу, созерцающую бога.
   Наполеон переходил из города в город, ставил свои пьесы или пел стихи, которые, как он уверял, слышал во сне, оправдывая их незавершенность.
   Осел подпевал ему или выражал свое возмущение...
  
   Открыв глаза, Вергилий оказался в желтом доме. Он пошел по галерее, повернул налево, потом направо и остановился, увидев Наполеона угрюмого и торжественного.
  -- Вот так встреча... что ты делаешь здесь среди этих странных существ похожих на тени?.. - заговорил Наполеон. - Я бы предал их пыткам, если бы у меня было время... или велел бы их всех повесить головой вниз...
  -- Что вы такое говорите?..
  -- А Надежду я бы живой зарыл в землю... или утопил... чем доставил бы себе удовольствие...
  -- Помню, вы говорили, что лучше сойти с ума, чем доставить себе удовольствие...
  -- Я так говорил?..
   Они обменялись взглядами.
   Вергилий увидел в глазах Наполеона недоумение, сомнение и отчаяние и очнулся.
   Он лежал и вспоминал...
  
   Правление Надежды носило все отличительные признаки тирании. Законы издавались без какого-либо участия обитателей желтого дома, права нарушались, одно время даже театр был закрыт, который удерживал сумасшедших в хмурой покорности.
   Иногда происходили волнения. Об этом говорили лишь осторожным шепотом, с оглядкой на надзирателей, пребывающих в сонном унынии. Слух мог оказаться ложным.
   Пришел день субботы.
   Мятеж начался шествием.
   Пророк, пользуясь своим влиянием, всячески старался успокоить сумасшедший народ, но не убеждал разойтись.
  -- Дети мои!.. не будьте безрассудны, не кричите, лучше молитесь... - призывал он толпу.
  -- Надежда сошла с ума и хочет свести с ума всех нас, ибо знает, что часы ее сочтены... - вопили одни.
  -- Она хочет устроить нам Варфоломеевскую ночь... - вопили другие...
   Эти догадки не были полностью опровергнуты, хотя более разумные из толпы полагали, что Надеждой руководит иной замысел, не столь жестокий.
   Крики становились все громче, когда перед толпой предстала хорошо знакомая фигура женщины.
   Надежда была со свитой, среди которой выделялся Иона, виновник всех тех гнусностей и преступлений из-за которых и вспыхнуло волнение.
   Толпа отступила назад, потеснилась. Между теми и другими образовалось свободное пространство, которое заняла тень от башни.
   И вдруг из этой тени возник монах.
   Толпа притихла. Все были в смущении и недоумении.
   Никто не знал старика, хмурая и торжественная фигура которого была исполнена величия.
   Трепет охватил толпу.
  -- Это призрак башни!.. - воскликнул кто-то.
  -- Я не призрак, я такой же, как и вы... - сказал монах. Голос его звучал глухо, необычно, словно он отвык говорить.
  -- Он думает, что мы тоже призраки...
   Надежда, не теряющая уверенности даже во сне, выглядела растерянной. Старик, больше похожий на привидение, был ее отцом. Дела дочери так волновали старика, что он продолжал заниматься ими и из могилы.
   Вечерние тени делали очертания старика все более расплывчатыми.
   Год назад старик исчез, чем оказал Надежде последнее благодеяние. Говорили, что он скрылся от жены, которая вскоре последовала за ним. Говорили и о некоторых странностях, наблюдавшихся у этого вполне порядочного человека.
   Надежда, то ли устрашенная воинственным духом толпы, то ли опасаясь призрака отца, скрылась в нише стены.
   В ту же минуту надзиратели начали медленное и осторожное наступление, и толпа устремилась туда, куда ее гнал страх. Из-за торопливости, вызванной безудержным стремлением поскорее уйти от опасности, одни разбивались на скалах Лысой горы, испускали дух вместе с вытекающей из тела кровью, другие, спотыкаясь и падая во мраке наступившей ночи, ломали себе руки, ноги.
   Едва ли кто спасся совсем невредимым в ту ночь.
   Утром следователю, назначенному вести дело о мятеже, открылось страшное зрелище.
   Многие сумасшедшие распростились с радостью, которую дарует нам жизнь.
   Зрелище привело в ужас и Надежду. Все перепуталось в ее сознании, но иногда на нее находило вдохновение, и она начинала говорить, сначала тихо и не совсем внятно. Это были стихи, какие-то путанные, мутные, но способные погрузить души слушателей в особенное настроение, действуя на чувства помимо смысла слов...
  
   * * *
  
   День прошел как обычно.
   Ночью Вергилий не мог заснуть, мешали вопли и стоны блаженного, доносившиеся из подвала.
   Блаженный поселился в преисподней добровольно, солнце вызывало у него лихорадку, а луна - судороги...
  
   Вопли блаженного вернули Вергилия в желтый дом. Они напоминали вопли Дон Жуана, который томился в преисподней по принуждению. Под видом врача он удовлетворял женщин, внушая им, что получил эту милость от бога. Якобы бог дал ему узреть себя в видении, сказав:
  -- Почти все души, которым ты пытаешься вернуть разум, мне угодны... они настолько совершенны, что уже победили все свои страсти, за исключением одной - чувственности, которая волнует и мучает их, потому что враг плоти силен, вследствие их молодости, женственности и естественной прелести... Чтобы способствовать лечению, которое требует спокойствия, они могут удовлетворять свою страсть, но только с тобой и делать это в тайне..."
   Были лишь три женщины, которым Дон Жуан не счел нужным сообщить это откровение: две из них были старухами, а третья - слишком дурна собой, одни с брезгливостью, другие с ужасом отшатывались от нее.
   Самая красивая и молодая из женщин внезапно заболела лихорадкой и захотела исповедаться у священника.
   Так открылась тайна Дон Жуана.
   Следствием было установила, что преступная связь Дон Жуана имела место с тринадцатью женщинами, которые пытались оправдаться, говорили, что поверили в откровение.
   Дон Жуан был приглашен на аудиенцию к Надежде.
   Надежда стояла у окна вся в черном. Лицо бледное, красиво очерченное, глаза темные, губы напоминали нераспустившийся цветок.
  -- Говорят, вы маньяк... насилуете женщин... - сказала Надежда, принужденно жеманясь.
   Дон Жуан ответил, что совесть не упрекает его ни в каком преступлении и что он с изумлением слышит обвинения в свой адрес.
   Надежда предъявила ему улики.
   Дон Жуан признал несколько улик, сказав, что откровение было достоверно.
   Надежда дала ему почувствовать, что это невероятно, чтобы бог нашел добродетели у тринадцати молодых женщин и не нашел их у двух старух и одной уродины.
   Дон Жуан продолжал настаивать на своей невиновности.
  -- Возможно они не узнали меня, как евреи, распявшие Христа, не узнали бога...
   На что Надежда сказала ему:
  -- Не прикидывайтесь идиотом, молодой человек, раздевайтесь...
  
   Смеркалось.
   На город опускалась ночь.
   Вергилий спал и видел во сне тени того, что занимало его днем.
   Надежда посетила его в преисподней, вероятно, в тайне от всех, и признала его учителем, пришедшим от бога.
   Принужденно улыбаясь, она присела в реверансе и склонила голову.
   Вергилий смутился и попытался скрыться от собственных глаз.
  -- Успокойся, я пришла с любовью... - сказала Надежда и Вергилий очнулся.
   В комнате царила тишина. Сквозь узкое окно и стекла протискивались тени ночи, полусонные, пасмурные.
   "Каждый искушается и обольщается собственным змеем..." - подумал Вергилий, вспомнив спор философов.
   Один проповедовал кажущуюся видимость, призрачность, желтый дом виделся ему как провинция царства небесного, другой различал в человеке две природы - божественную и дьявольскую, не допуская расторжения их единства.
  -- Это нечто похожее на любовный роман... - говорил он, излагая события вымышленные, но выдавая их за подлинные, чтобы возбуждать у слушателей изумление.
   Говорили философы на разных языках и не понимали друг друга.
   Оба философа в свое время подверглись преследованию, были осуждены и сосланы, но их осуждение не вызвало сочувствия к ним...
  
   Завеса облаков вдруг разорвалась, и открылось небо.
   Солнце уже зашло, оставив багровые сполохи в облаках, которые напоминали крылья бога.
   Ключ в скважине замка задрожал и упал на пол. Ржаво скрипнули петли. Дверь приоткрылась.
   И снова воцарилась тишина.
   Вергилий привстал и увидел, или ему показалось, что он увидел, Надежду. Лицо бледное, взгляд беспокойный. Губы в крови.
   Заподозрив, что Надежда сошла с ума, Вергилий велел ей уйти.
   "Может быть она привидение, бесплотная тень... впрочем, как говорил философ, все мы тени, являющие собой лишь идею человека?.." - думал он. Однажды он уже проводил ночь с привидением, у которого было лицо Норы.
   Вергилий решил бежать, однако дверь была заперта, а окно затянуто решеткой.
  -- Не могу заснуть, сны растревожили... расскажи, как это было?.. - Надежда глянула в створку окна как в зеркало, рукой словно бы случайно поправила прядку волос. - Думаешь, что я сумасшедшая?.. успокойся, я в своем уме... - Глянув на отражение Вергилия в стекле, она усмехнулась. - Мы с тобой представляем довольно странное зрелище и простительно, что ты растерялся и не знаешь, как правильно поступить... прогони страх и расскажи, как все произошло?.. я не могу задерживаться здесь слишком долго... меня уже ждут...
  -- Кто вас ждет?..
  -- Не важно...
   Вергилий стоял и смотрел на нее. Губы его кривила улыбка.
  -- Говорят, что ты соблазнитель и глаза вражьей силы... - Надежда провела рукой по лицу. - И меня соблазнил, вверг в это безумие...
  -- Пусть говорят, что хотят... в данном случае не я соблазнитель, а вы...
  -- Мне кажется, что они клевещут на тебя... никакой ты не Дон Жуан... что они в тебе нашли?.. облик у тебя как у разбойника, которого пригвоздили евреи на крест вместе с Иисусом... не тот, что слева, а тот, что справа...
  -- Что вам нужно от меня?.. что вы ищете?..
  -- Не знаю, чем ты их поразил... - Голос Надежды изменился, приобрел безумные нотки. - Порази и меня, сделай неразумной, так, как тебе удобно... я знаю, ты их всех любовью поил и детей им дал... напои и меня... - Надежда вздохнула сердцем. - Ты боишься меня... не бойся... - шепнула она с дрожью в голосе, нежно и так близко, цветущая, почти живая.
   Вергилий не сдержался, обнял ее...
  
   Во тьме и молчании свершилось таинство любви...
  
   В комнате дома на Болотной улице, фасад которого украшали и химеры, плюющиеся огнем, царила тишина.
   Лишь доносился шум прибоя, но и море утихло. Опали кружева пены...
   Ржаво скрипнули петли. С глухим стуком дверь захлопнулась, и Вергилий очнулся, весь удивление. Он робко глянул вокруг. Никого, лишь лицо луны за стеклами окна.
  -- Луна смотрит на меня и смеется... - сказал он, глотая слезы и ощущая забытую боль в груди...
  
   Часы на башне пробили три раза.
   Вергилий шел за бегущими от света тенями. Шаги гулко звучали под сводами галереи. Эхо повторяло звуки, будило желтые, измятые осенью листья и сновидения.
  -- Зачем все это?.. эта смена жалких поз, ненужных волнений?.. и куда я иду?.. от радости бегу или от тоски?.. - шептал он, блуждая в лабиринте коридоров и лестниц желтого дома.
   Луна заходила, постепенно бледнея.
   Вергилий остановился, заметил с тревогой, что оказался в незнакомом месте.
   Перед ней зыбились какие-то развалины.
   Это был дом, в котором он когда-то жил. Как часовые на часах по бокам дома стояли два вяза, чуть дальше цвел сад, еще дальше громоздились отроги Лысой горы.
   У ворот дома играли дети, и прыгала с ними ворона.
   Вергилий глянул, улыбнулся.
  -- До чего же красиво... словно снизошла благодать... столько лет жил во мраке тягостного сна... ко всему вокруг ослеп... и вдруг эта нежданная радость...
   Ночь вздохнула. Повеяло прохладой.
   Вергилий зябко повел плечами.
  -- Ты опоздала радость, поздно, слишком поздно ты пришла... умчались, пропали бесследно дни, годы похожие друг на друга... - Улыбка исказила рисунок губ Вергилия причудливо и зло. - Этому жалкому, ничтожному телу уже ничего не надо...
   Вергилий погрузился в темноту, пошел дальше наугад. Похожий на тень, он прошел мимо привидевшегося ему дома, оглянулся. И не было в его взгляде печали, лишь воспоминания.
   "Как будто это не мои воспоминания... зачем жалеть о них?.. а все же жалко..." - подумал он и пошел, полагаясь на бога, в сопровождении тени. Иногда он садился на камни в ржавых пятнах, чтобы опомниться и вытереть пот, застилающий глаза.
   Вокруг голо, серо, лишь бурьян и камни.
   Он встал и пошел дальше за своей тенью и бредом.
   Какой-то сумасшедший проводил его изумленным взглядом, окликнул:
  -- Ты куда?..
   Вергилий не отозвался.
   "Бес увлек его..." - подумал сумасшедший...
  
   Вергилий застонал и проснулся.
   Во сне он покончил с собой.
   Очнувшись, он понял, что сновидение было правдивым. Он висел в петле на сучковатой груше. Рядом с ним качалась Надежда, высунув постепенно чернеющий язык. В ее открытых глазах отражалось пустое небо без бога, развалины дома и два полусгнивших вяза, стоявших как часовые на часах. Ветер раздевал их, охапками срывая листву.
   Вергилий почувствовала, как кто-то коснулся его руки.
   Скосив глаза, он увидел старого и уставшего от своих мыслей и одиночества сумасшедшего. Лицо сумасшедшего показалось ему знакомым.
   "Он похож на моего отца... или на хмурого бога..." - подумал Вергилий и очнулся...
  
   Надежда умерла, лишилась и власти, и жизни.
   Очевидцы говорили, что она висела в петле, закрыв лицо руками...
  
   Ночью после похорон Надежды, покончил с собой Иуда, запятнавший себя шпионством и предательством, потом поднял на себя руку пророк.
   Они не попали в рай, который появился не сразу. От века существовал только ад, ждущий всех живых и умерших...
  
   Вслед за несчастьем с пророком случилась такая же история с богом.
   Несколько дней бог не был похож сам на себя, и его обычная болтовня производила на всех тягостное впечатление.
   По коридорам желтого дома прошел слух, что бог стал женихом.
   Обитатели желтого дома смотрели на него с нескрываемым сочувствием.
   Невестой бога был мужчина, изменивший свой пол. Его звали Марк.
   В детстве Марк был очень толстый и толстел все больше, но лицо у него было тонкое и нежное, как у девочки, и голос ангельский. Что-то почти неприличное было в этом. После окончания школы Марк работал воспитателем в детском саду, играл на пианино и пел, пусть и не совсем по правилам, но с чувством.
   Вдруг Марк исчез и снова появился в городе уже в облике привлекательной особы женского пола...
   Невеста пришла со свахой и несколькими бутылками вина, которые она прятала под шалью, переступила порог и, казалось, заполнила всю комнату.
   Вид у нее был смущенный и озабоченный, словно она догадывалась, какое впечатление производит на жениха, который хмуро исподлобья следил за невестой. Накануне визита невесты он сбрил свою рыжую курчавую бородку, которая так прочно укоренилась на его впалых щеках, что теперь он походил на старого ободранного козла.
   Накрыли стол.
   За столом бог сидел как на углях.
   Солнце садилось.
   По галерее уже бродили ночные тени.
   Доносился безумный стрекот цикад и шум прибоя.
   Бог прикрыл воспаленные глаза рукой.
  -- Через неделю тебя выпустят... и свадьбу сыграем... - сказала сваха.
   Бог промолчал.
   По шаткой подгнившей лестнице невеста со свитой спустилась вниз и пошла по аллее.
   Шествие больше напоминало похоронную процессию.
   Невеста ушла.
   Бог сел на лавочку. Он сидел и размышлял.
   "Только безумцы могут бросить все и заняться таким ненадежным делом как семья... ведь невесту приходится искать вслепую... - Он перевел взгляд с невесты на небо. - И горе тому, кто заглянет в эту бездонную пропасть и не сойдет с ума..."
   Бог задремал, откинувшись на спинку скамейки.
   На скамейке сидел и Бес, прикрыв голову носовым платком.
   Очнувшись от дремы, бог начал рассказывать Бесу о невесте и помолвке.
   Бес рассеянно слушал его. Иногда он громко зевал, широко открывая беззубый рот. При этом он говорил:
  -- С вашего позволения... - и смотрел на бога хитро, даже вызывающе.
   Бог провел рукой по лицо и, глянув на солнце, пересел в тень.
   На его губах блуждала улыбка блаженного.
   Поодаль цвели цветы. От цветов веяло печалью.
   Бог думал о том, как захлопнуть дверь перед носом свахи и невесты, конечно, не буквально, а фигурально.
  -- Получит она жениха... как же... черта ей лысого, а не жениха... - бормотал он. Худое лицо бога кривилось, губы вздрагивали, глаза блуждали.
   Женщин бог избегал. Это было связано с его прошлым. Отец бога работал на спичечной фабрике и умер от приступа астмы. Не прошло и года, как мать бога вышла замуж. Однажды бог застал сестру, с которой он спал в детстве, в постели отчима. Обезумев от горя и стыда, он поджег дом и бежал. Мать и отчим погибли, а сестра чудом спаслась.
   Смутный трепет пробежал по листве деревьев.
   Бог поднял голову.
   В небе уже светила луна, и пейзаж выглядел печально и мрачно, как и мысли бога.
   "Эта сваха или смеется надо мной... или чего-то не понимает, предлагая мне жениться на этой... на этом... надо быть сумасшедшим или вконец отчаявшимся человеком, чтобы принять ее... его предложение... конечно, можно было бы согласился на роль жениха, поддаться искушению, хотя бы любопытства ради... но уж слишком она толстая... и, наверное, без гроша в кармане... и бедных родственников тьма-тьмущая... впрочем, какое мне до нее дело?.. я уже позабыл про нее..." - Бог принужденно зевнул, хотя невесту он не забыл. Чем-то она его тронула.
   Лицо бога делалось все более печальным.
   Дремавший рядом с бесом херувим спросил шепотом:
  -- Он что, сумасшедший?..
  -- Нет... хуже... - Бес зевнул и раздраженно дернул плечом. - Ты мне осточертел, уйдешь ты, наконец, или нет...
  -- Нет... я еще не прочитал тебе письмо от жены...
  -- Знаю я твою жену... она стоит в саду обнаженная с отбитым носом... и письмо ты, небось, сам себе написал...
  -- Не говорите так... это меня обижает.
  -- Прости, я сегодня не в настроении и ни на что не способен, разве только говорить колкости... - Бес с сожалением глянул на херувима. Выглядел он жалко и просто неприлично. Вообще-то херувим был человеком рассудительным и уступчивым, но, без сомнения, сумасшедшим. С утра до ночи он сидел в келье, писал письма самому себе, иногда впадая в легкое, приятное оцепенение, а ночью бродил по коридорам флигеля, пугая сов и призраков. У него были золотые крылышки, повязка на глазах, в руках лук, за плечами колчан со стрелами. Он был восхитительно хорош собой...
  
   Бог сидел с пылающим лицом и набухшими на висках венами, которые, казалось, вот-вот лопнут.
   Неожиданно он воскликнул:
  -- Нет, только не это... я не позволю превратить себя в идиота... почему я не могу ни говорить, ни думать о чем-нибудь другом... - Невеста прошла перед ним, шурша шелком. - Я только прикоснусь к ней... и пущу себе пулю в лоб... я застрелюсь, покончу с собой... сейчас, немедленно... - Бог сделал вид, что пытается вытащить из кармана револьвер.
  -- Хватит нас пугать... - сказал Бес.
  -- Я сделаю это...
  -- Стреляйся, только побыстрее... ты надоел...
  -- Но я так боюсь... - Бог встал. Он задыхался и едва стоял на ногах.
  -- Это не страшно... тем более ты только видимость, призрак, выдуманный персонаж пьесы... - Бес погладил спину бога рукой, унизанной кольцами.
  -- Все так, только я не понимаю, почему я появился именно в этой видимости, хотя мог бы быть кем угодно, даже женщиной... лучше бы я был женщиной...
  -- Странное желание...
  -- Весьма сожалею, но именно в этом вся драма... или комедия... - Бог встал и пошел.
  -- Кто этот странный человек?.. - спросил человек в очках.
  -- Бог... - отозвался Бес.
  -- А хромает как бес...
  
   В келье царила мертвая тишина. Было темно, как ночью.
  -- Кажется, я ослеп... - пробормотал бог, очнувшись. Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть. По спине побежали мурашки.
   Он был точно помешанный.
   До рассвета он блуждал по коридорам желтого дома. Иногда он останавливался у зеркала и смотрел на свое обнаженное отражение.
   "Хорош... ноги точно палки... еще и этот геморрой..." - Бог стоял перед зеркалом, покачиваясь, расставив ноги.
  -- Я не бог... меня обманывали из жалости... - На мгновение его глаза заволокло слезами, а речь превратилась в бессвязное бормотание.
  -- Свяжите меня, иначе я покончу с собой... - неожиданно воскликнул он, вытягивая шею и обращаясь к своему отражению. - Неужели это я?.. Боже мой, во что я превратился...
   Больше он не в силах был произнести ни слова.
   Подобные сцены бог устраивал еще несколько раз.
   Своими воплями он вызывал у сумасшедших немалое удивление, смешанное с презрительной жалостью, но постепенно все привыкли, и были удивлены, когда его нашли с простреленной головой под грушей, на которой удавилась Надежда.
   Правда, рана оказалась неопасной. Бог лишился нескольких зубов и почти неделю не мог говорить...
  
   Все эти события Геродот записал в свою хронику.
   Он записывал в хронику, все, что удивляло и поражало его, пока не умер. Он побывал на всех семи небесах. С неба он сошел в воды Иордана, потом заглянул в черную дыру преисподней, где сидит князь века сего.
   Правда, говорят, что после сошествия Христа в ад и его победы над адом и смертью, там никого не осталось. Христос сделал опустошенной всю призрачность ада.
   Геродот пробыл в аду три дня и три ночи, как Иона в чреве кита.
   Где он теперь не известно...
  
  
   * * *
  
   Вергилий стоял у окна и смотрел на город, но видел желтый дом.
   Привратник открыл ворота. Испуская клубы дыма, во двор желтого дома въехал черный лимузин и остановился у лестницы на террасу.
  -- А вот и Надежда...
  -- Приехала на своей чертовой телеге...
  -- Мне кажется, она беременна...
  -- Она бесплодна... и в этом главная причина наших страданий...
  -- Но...
  -- Она ходит с подушкой на животе, изображает беременность... уверяет родственников, что скоро должна родить...
  -- Довольно странный случай сумасшествия...
   Посеяв этот слух, Бес исчез, оставив вонь, но и ее сдуло сквозняком...
  
   День прошел как обычно.
   Небо над желтым домом было безоблачно, чего нельзя было сказать о жизни его обитателей.
   Вечером в небе появилась комета с хвостом.
   "Похоже, что пророк был прав... приближается конец света... - подумал Вергилий, наблюдая за сумасшедшими, которые, кутаясь в простыни, спускались по лестнице. - И он уже близко, при дверях стоит... вон и покойники встают из могил, чтобы убраться отсюда подальше... хотя, может быть, это не конец, а только знак, предупреждение... - вдруг пришло ему в голову. - Очень любопытное заблуждение, но уже ненужное и даже вредное..." - стряхнув сонное оцепенение, Вергилий спросил:
  -- Что слышно, что говорят?..
  -- Говорят, Любовь уходит... - сказал Геродот.
  -- Разве она еще не ушла?..
  -- И кто будет вместо нее?..
  -- Вместо нее будет конец света... так что пора менять декорации... - сказал Бес и хохотнул.
   Сумасшедшие прислушивались к беседе и исподтишка посмеивались.
   У каждого из них было своя причина помешательства из-за различных обстоятельств.
  -- А как же премьера?.. столько времени репетировали и все псу под хвост?.. - спросил Дон Жуан.
  -- О премьере придется забыть... - сказал бог.
   Выглядел бог неважно. Его мучил геморрой и болели зубы, которые выбила пуля.
   Прошлую ночь бог провел в городе у свахи.
   В городе было неспокойно, и он чудом сохранил жизнь, но не честь.
  -- Жаль расставаться с этим светом, но ничего не поделаешь, придется... - сказал астроном, разглядывая солнце сквозь закопченное стекло. Он узрел на нем новые родимые пятна.
   В разговор вмешался господин в очках. На нем была шляпа, которая, по всей видимости, украшала огородное пугало.
  -- Я читал об этом в одной книге... довольно странная это была книга... и, мне кажется, подложная... кто-то воспользовался именем известного писателя, что вообще часто случается... и свидетель этого сама книга...
   Господин в очках превозмог свою робость и извлек из одежды книгу, которую зависть и злословие давно похоронили.
   История господина в очках привела в возбуждение Геродота.
  -- Я знаю, о чем он говорит... из-за этой книги они надругались и убили жену автора... а его дом предали огню... и дело это закрыли при посредстве всяких уловок... был, правда, один сумасшедший... он шел по следам убийцы...
   Бес усмехнулся. Он был этим сумасшедшим. Это случилось в ту пору, когда он был следователем и занимался темными делами и шутками со смертью.
  -- И этот сумасшедший нашел убийцу?..
  -- Не знаю... но смерть его нашла... он умер как Ирод, снедаемый червями... что ты там рисуешь?..
  -- Бога... - отозвался Бес. В желтом доме он скрывался под маской художника, рисовал изображение распятого бога, которого он видел как бы сквозь тусклое стекло, гадательно...
  
   Донеслись крики, жалобы.
   На шум сбежались все обитатели желтого дома.
   Пришла и Любовь.
   Пришел даже хромой привратник с собакой, которая копировала его походку.
   Шум исходил из кельи, занимаемой писателем. Он писал ради славы и удивления и наводнил своими комедиями все театры города.
   Одну из своих пьес писатель пытался поставить на сцене желтого дома, но сумасшедшие ее освистали.
   Писатель был достоин и внимания, и удивления. Он лежал на полу голый, барахтаясь в волнах бумаги, и извергал пену изо рта. Пена окружила его голову как венком.
  -- И это творение божье...
  -- И не просто творение божье, а писатель, пророк, почти бог, для которого все обнажено и открыто... три года он приоткрывал нам будущее...
  -- Да, я ваш бог, сделавшийся ради вас видимым... я стал плотью, уподобившись вам во всем... - пробормотал писатель, пуская пузыри.
   Собака из сочувствия к писателю хотел завыть, но опомнилась...
  
   Писателя унесли. Он привык жаловаться, но причина жалоб от привычки не уменьшалась, а увеличивалась...
  
   Вергилий отошел от окна.
   Какое-то время он блуждал по комнате, потом снова подошел к окну.
   Окно выходило в сад, заросший яблонями, крапивой и лопухами.
   За яблонями был виден город.
   В черту города вдавался залив, но река обратила его в болото, засорив устье илом, к тому же, лишившись протока, вода загнила и стала прибежищем для туч комаров.
   "А грушу спилили... - подумал Вергилий, пытаясь отогнать от себя наваждение в облике Надежды. - Опять этот бред... потому что никто не заблуждается в одиночестве, но распространяет свое безумие на ближайших к нему и заражает их... впрочем, все это пустое и ошибочное и не может иметь значения... мне нужно озарение, а не заблуждения... а всякое озарение от бога, который далеко... слишком далеко..."
   Среди своих размышлений Вергилий заснул, кровать приняла его в свои объятия.
   Проснулся он в ужасе. Во сне он дописывал странную книгу и узнал о своей смерти. Он висел в петле на спиленной груше рядом с Надеждой...
  
   Светало. Ветер шептался о чем-то с листвой. Поблескивала роса в траве.
   Кто-то гулял по монастырскому саду в одиночестве, как бог.
   Это и был бог, так его звали в желтом доме.
   До того как стать пациентом желтого дома, он был поэтом.
   Шепот ветра с листвой смешивался с завывающим бормотание поэта, в котором поселился бог и безумец в одном лице, сознающий, что он безумец.
   Поэт читал стихи, которые казались надуманными и пустыми.
   Устав блуждать, бог сел в траву.
   Бес лег рядом с богом, пребывающим в меланхолии.
   Бес забыл свое имя и потерял себя, но знал все истинные имена бога, и наименование всех ворот в мир иной.
  -- Я не расслышал, что ты сказал?.. - спросил бог.
   Глухота, головокружение, страх сойти с ума лишь усугубляли меланхолию бога. У него появились провалы в памяти, и развилась слепота, хотя он и носил очки...
  
   "И этот безумный старик - бог... это сущее недоразумение и заблуждение... нет, он не бог, он темная личность... впрочем, быть богом точно такая же иллюзия, как быть сумасшедшим... - размышлял Вергилий, когда Нора явилась ему в томлении сумерек с призрачной убедительностью. - Ничего бы не было без нее... ни этой странной книги без начала и конца, ни этого дома безумных... впрочем, сказанного об этой книге довольно... а хочешь прочесть больше, иди и пиши..."
   Размышления Вергилия были прерваны восклицаниями странного человека, кутающегося в простыню, как в тогу.
   "А вот и двойник бога..." - подумал Вергилий и принужденно улыбнулся.
   Странный человек был соперником бога и внешне он напоминал бога, был галантен и изящен, как человек благородного происхождения. Отца он потерял в детстве и рос с матерью. Его замечали, ему подражали, он был любимцем сцены и славы, но чего-то не хватало.
   Как-то, блуждая ночью по улицам города, он вышел к реке и увидел рыжеволосую незнакомку. Она купала Пегаса по пояс в воде и в небе. Звали ее Муза. Он обнял ее. Губы слились с губами...
  
   "Любовь как огонь в соломе... или как цветок, под утро распустилась, а в полдень уже увяла..." - подумал Вергилий и невольно вспомнил Нору. Он любил ее, когда ей было 7 лет, и обожал в 13 лет.
   "Я обречен был любить ее и ненавидеть... и обречен был сойти с ума..." - размышлял Вергилий, прислушиваясь к голосу бога, бывшего поэта. Воющим голосом он кричал стихи.
   Молния осветила сад. Пошел дождь.
   Поэт скрылся под зонтом и стал богом. Бормоча псалмы, он проследовал в поповский сад. Он напоминал тень и сопровождал его посланец тьмы, оставивший после себя вонь...
  
   Гроза ушла. Вокруг только вода и солнце, которое пило воду.
   "Покой и тишина, сон жизни... с ангелами беседует душа, правда, речь ее невнятна и не всегда ясна..." - размышлял бог.
   Размышлял и Бес, преследуя бога. Его томила и злость, и зависть к богу.
   "Этот спесивец, пустозвон... я знал его, когда он еще был женщиной... жалкий червь, теперь он фаворит... у этой куклы, трухой набитой... почти всех своих любовников она переправила на кладбище... и он повиснет в петле... ему петлю на шею, а мне его положение... Уже вечер?.. или рассвет?.. как странно... и все же это блажь... я жертвую покоем ради блажи..."
  
   Бес воображал, что он не даром жил, и писал не зря, что добыл он по праву славу, известность поэта, богатство, жену. Но проклятие тяготело над ним. Сначала пожар, потом наводнение лишили его имущества. Иссяк и божий дар. Он лишился всего, и никто ему не помог, ни слезами, ни словами.
   В объятиях горя, он погрузился в безумие и мрак, в котором все обман, поник, осунулся, стал бледен как мертвец.
   Жена поэта была мила, дородна. Жила она одна на вилле, окруженной оливами и траурными кипарисами. Поэт редко ее навещал. Трагическая торжественность пейзажа с руинами монастыря уже не питала его воображение.
   Как-то поэт спал и во сне увидел жену, мучимую смертным ознобом.
   Не смерть страшна, предсмертная мука всего ужасней.
   На миг поэт очнулся.
   "Какой-то глупый, дикий сон..." - подумал он.
   Увы, это был не сон, а явь.
   Его жена лежала на кровати связанная, нагая и мертвая. Вокруг была разбросана ее одежда, бархат, шелк, кружева.
   Поэт стоял и молча смотрел на жену, и чувствовал, как бесы гоготали в нем.
  -- Что это?.. или я впрямь рехнулся?.. - пробормотал поэт.
   Слушая гогот бесов, не мог он удержать ни слез, ни смеха.
   Уже он трясся весь с головы до ног, в отчаянии ломая руки.
   В нем все перемешалось...
  
   Беда кого угодно скосит и имени не спросит, а дорога в рай порой уводит в ад...
  
   Размышляя о судьбе поэта, ставшего Бесом, Вергилий вскользь глянул на развалины башни, на женский флигель желтого дома, в котором Любовь пасла сумасшедших как овец, пока жилищем им не стала могила.
   "Все на этом свете бренно, все в объятиях смерти..."
   Мысли о желтом доме не оставляли Вергилия и ночью.
   Испытав безумие любви и смерти, Вергилий очнулся, изумляясь своей несдержанности, владеющей им во сне.
   "Я ли это был?.." - Он то погружался в раздумье, то говорил, как во сне, пытаясь объяснить необъяснимое...
  
   Трепет, властное влечение и поцелуи тьмы прервал тихий смех и шепот:
  -- Все это чей-то сон... кто-то видит тебя во сне... извечная комедия, в которой меняются роли, маски, но не актеры...
  -- Кто здесь?.. - Вергилий пугливо оглянулся. - Никого... возможно смерть меня пугает... она не просто сон, она сон без сновидений и пробуждения... однако, почему же все так ужасаются ее приближению?..
   Вопрос остался без ответа.
   Вергилий попытался снова заснуть, но страх отгонял сон, принуждал воображение представлять себе все, что ему вздумается, особенно в темноте. И то, чего он боялся, ему как раз и представлялось, и мнилось: толпы теней и нездешних существ.
   Снова Вергилий увидел тот же сон, но кое-что в нем пропало. С застывшей улыбкой на лице он ждал странных, пагубных событий, и они уже происходили.
   "А что, если правда, что рядом с нашей жизнью есть еще какая-то другая, в которой происходят события, о которых свидетельствует эта странная книга без начала и конца как вечность?.. Из-за нее я все потерял... и столько ненужного приобрел..." - Насупившись, с видом жертвы Вергилий глянул в окно.
   За стеклами окна догорал сумрачный день.
   Густым дождем падали увядшие листья, и ветер пел погребальную песнь.
   В сворке окна как в зеркале отразилась узкая комната, похожая на гроб, и чье-то лицо: ввалившиеся щеки, торчащий нос, как у птицы.
   "Неужели это я?.. - подумал Вергилий и, невольно вздохнув, поспешно отвел взгляд, даже слишком поспешно. - Боже мой, как я изменился... еще и похудел... похож на призрака... или на мертвеца..." - подумал Вергилий.
   Губы его искривила принужденная улыбка. Ему вспомнился сон, в котором он был чьим-то сновидением и мог в любую минуту исчезнуть.
   "Жизнь и смерть страницы одной и той же книги... - подумал он.
   Чтобы отвлечься, он стал листать книгу, которую нашел среди забытых вещей. Текст был почти полностью испорчен. По всей видимости, книга претерпела и от огня, и от воды, и о ее содержании можно было лишь догадываться.
   Вергилия поразила догадка столь же дерзкая, как и бессмысленная.
   "Такое впечатление, что книга написана моей рукой... или кто-то подделал мой почерк, возможно, даже не подозревая об этом... впрочем, пора уже проснуться от этого кошмара..."
   изнь это путь не к свету, а к темноте... и не свет сопровождает нас в этом путешествии, а сомнения и замешательство..." - прочитал Вергилий и невольно закрыл глаза, почувствовав головокружение и страх. Он увидел перед собой нарастающий беспорядок, сопровождаемый разноголосицей. Казалось, все рушится, проваливается в пропасть, в яму, из которой выглядывали странные существа с жуткими лицами.
   Уронив книгу на пол, Вергилий придвинул стул ближе к окну.
   Он сидел и прислушивался к шелесту страниц.
   Книгу листали сквозняки...
  
   В Вергилии еще теплилось достаточно жизни, чтобы чувствовать безнадежность своего состояния...
  -- Я есть... и я не ложь, не обманчивый призрак, я человек, мера всех вещей... - пробормотал Вергилий и услышал шепот Беса за спиной:
  -- Да, ты человек, дитя случая и нужды... счастье для тебя вовсе не быть... и здесь и там тебя ждет Зло... спасение одно - бежать...
  -- Куда бежать?.. - Вергилий закрыл глаза и оказался на краю бездны. Еще шаг и... Он замер в ужасе, но его тень продолжила шествие.
   В блаженном восторге и восхищении Вергилий увидел где-то далеко внизу мерцающие звезды. С удивлением, к которому примешивался и страх, он увидел в этой бездне знакомые очертания желтого дома, напоминающие черный цветок, выросший в воздухе, созерцание которого вызвало у Вергилия волнение и слезы. Он задыхался от слез. Он смотрел на этот черный цветок и испытывал и скорбь, и радость, и отчаяние. Ему казалось, что он слышит голоса, смех обитателей желтого дома. Все они предстали перед ним со своими победами и бедами, и это было вовсе не стадо блаженных идиотов, одинаково радостно улыбающихся и на ласку, и на побои.
   Нечто возникло из ничего, если только не лгали отражения. Там где другие ничего не различили бы, он увидел террасу и несчастного старика в валенках, который сидел в инвалидной коляске на резиновых шинах.
   Послышались шаги.
   Мимо прошла немка с глазами итальянки в полупрозрачном платье, не скрывающем ее прелести.
   "Как вакханка..." - подумал Вергилий, безумный мыслями.
   Порыв ветра взлохматил его рыжие волосы.
   Побелели, запенились воды у рифов, всплыли, показали свои лица нимфы только в пену одетые. Они играли с дельфинами.
   Вергилий видел все это и не мог сам тому, что видел, поверить.
  -- Все это сон... обманчивый сон... - прошептал он.
   Он уже шел по дороге, по которой никто еще не возвращался. Глаза его были красными от слез и вспухли.
   За ним тянулись вечерние тени, прислушиваясь к его жалобам и упрекам.
   У поворота дороги он остановился и взглянул на город, похожий на чудовище, выползшее из моря на берег и пытающееся заползти на Лысую гору, напоминающую ослиный хребет.
   Чуть поодаль чернели развалины монастыря и сад, в котором лишь чертополох торчал, да репей колючий.
   Вергилий потер лоб, как будто пытаясь что-то вспомнить.
  -- Сосна была украшением сада... - сказал он. Так ему показалось, но это была лишь игра, которую вел ветер...
  
   Через неделю сладковатый дух проник через дверную щель в коридор и сообщил жильцам коммунальной квартиры о судьбе Вергилия.
   В комнате, в которой Вергилий сам себя запер и ключ потерял, а когда нашел ключ, испугался выйти наружу, царила мерзость запустения. Вещи стали добычей ржи и моли.
   Скелет Вергилия сидел на стуле у окна, а сам он уже имел дело с вечностью, представляющей собой сферу, центр которой везде, а окружность нигде...
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Юрий Трещев "Странная книга"

  
  

-216-

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"