Павел стоял у окна. Он созерцал пейзаж, втиснутый в пространство между нависшими тучами и морем, как в раму, и размышлял. Отвлекали какие-то второстепенные мысли, неубедительные, лишенные всякой достоверности, абсурдные. Они облекались в слова, внушали странные желания.
Послышался шум.
Павел обернулся.
На пустом холсте подрамника что-то рисовалось. Появилась небесная твердь, еще зыбкая, колеблющаяся, расплывчатая, меняющая свой объем, и ее верхний ярус - небесный рай. Он был красочным, хотя местами и лаконичным.
Небесная твердь возвышалась в виде свода над плоской землей, на которой в полной тишине безмятежно цвели полевые цветы, вились виноградные лозы, шумели дубы и буки. Вдалеке, там, где море сливалось с небесной твердью, поднимались острова неясных очертаний, едва выступающие над водой, которую закатное солнце превращало в вино.
Павел невольно отступил, увидев рыжеволосую незнакомку, которая стояла у кромки воды, кутаясь в тогу темно-коричневого цвета. В древнем Риме в такую одежду облачались гетеры, а позже кающиеся монахи.
На ногах незнакомки поблескивали сандалии. Одна сандалия была наполовину развязана.
Павел молча смотрел на незнакомку. Ее привлекательность, изящество, нежность пленяли, но он чувствовал за всем этим какой-то умысел, притворство.
Оправляя одежду, незнакомка подняла голову и тихо вскрикнула, увидев Павла. Щеки ее заалели. Испуганная и смущенная, она бросилась в бегство. Она бежала вдоль берега залива, изогнутого как серп.
Павел устремился за незнакомкой.
Его несколько неуклюжие, неловкие движения постепенно приобретали странную легкость и грацию.
Обогнув полусгнивший остов барки, выброшенной морем на камни, Павел почти нагнал незнакомку и, пытаясь заговорить, вдруг залаял...
Сон прервался. Зазвонил будильник.
Павел очнулся. Он лежал на продавленной оттоманке с волчьей гримасой на лице и оглядывался, пытаясь понять, где он.
Будильник стоял.
Стрелки замерли на половине девятого.
Свет едва просачивался сквозь гардины, придавая вещам непривычный облик.
Скомканный серый плед, который валялся на полу, был похож на шкуру волка.
Створка окна была приоткрыта и гардины едва заметно покачивались, меняя рисунок складок.
Павел близоруко сощурился.
Ему показалось, что за гардинами кто-то прячется.
Он встал и, сделав несколько быстрых и легких шагов к окну, сдвинул гардины.
--
Странно... никого, но я слышал шепот, дыхание...
Створка окна была приоткрыта.
На ветках вяза покачивались вороны, точно черные цветы.
Из горла Павла вырвалось нечто, похожее на клекот. Он зябко поежился, прикрыл створку окна и глянул на часы. Обычно он прогуливался в это время.
--
Неплохо было бы досмотреть сон... - Павел глянул на свое пасмурное отражение в треснувшем зеркале. - Зачем?.. чтобы сыграть свою роль в этой запутанной семейной драме... - Он зевнул и начал одеваться, иногда проваливаясь в прерванный сон.
Где-то на окраинах сна ему увиделся вечер, но за окном царило утро субботы.
--
Меня как будто подменили... - пробормотал Павел. - И голос какой-то чужой, бесцветный... нет, меня точно подменили... - Он подозрительно глянул в зеркале. - Выгляжу я так, как будто меня всю ночь пытали...
Какое-то время Павел говорил со своим отражением в зеркале, жаловался.
Отражение сочувственно молчало.
Побродив вокруг мольберта, кутаясь в плед и косясь на пустой холст, Павел остановился у окна. Какое-то время он созерцал пейзаж, втиснутый в пространство между нависшими тучами и морем, как в раму, потом возобновил движение, но в его походке появилась какая-то неуверенность.
Он остановился и глянул на свое отражение в зеркале.
Павла так и подмывало издевательски спросить отражение о чем-либо, все равно, о чем.
Обратив внимание, что у отражения развязан шнурок на левом ботинке, он склонился и завязал шнурок.
--
Как холодно... - пробормотал он. - Посмотрев на отражение, Павел почувствовал какое-то странное отчуждение, сопровождающееся ощущением легкого головокружения и тошноты. Переступив с ноги на ногу, он с изумлением глянул на ноги, как будто они должны были кончаться копытами.
Шнурок на левом ботинке отражения был развязан...
Накинув на плечи плащ, Павел вышел на улицу.
Город словно вымер.
Поколебавшись, Павел пошел по безлюдной набережной в сторону Цепного моста.
Как-то вдруг потемнело. Начался дождь.
Спасаясь от дождя, Павел забежал в кафе на углу Болотной улицы, и уже около часа сидел за столиком, тупо уставившись в окно.
Сквозь пелену дождя был виден причал.
У причала покачивался речной трамвай, весь ржавый, ободранный.
"Чем-то этот трамвай напоминает мою жизнь..." - подумал Павел и поджал губы...
Детство у Павла было почти безоблачное. Он рос как трава, жил и радовался, и солнечным дням и дождливым. Только это он и умел. Как всем детям ему снились сны из детской и взрослой жизни, в которых он мог плавать как рыба и летать как птица. Иной раз он долетал до Лысой горы, а иной раз и дальше, если не запутывался в обвисших проводах.
В 9 лет Павел был уже сиротой.
Вначале исчезла мать Павла, и так странно, от нее остались лакированные босоножки и халат, который висел на вешалке за дверью. Потом арестовали отца Павла, по подозрению в причастности к заговору против власти. Когда это случилось, Павлу едва исполнилось 11 лет.
Отца Павла осудили и отправили по этапу в чистилище. Так называли это место на краю света, открывшие его люди.
Добирался он туда морем на пароме.
Вскоре пришло извещение о его смерти.
Паром наткнулся на рифы, перевернулся и затонул.
От отца остались книги и картины. Он был художником.
Вера, старшая сестра Павла, отправилась на поиски могилы отца и тоже исчезла. От нее ничего не осталось.
Дед со стороны отца, полковник в отставке и герой войны, который при жизни заслужил себе статую, увез Павла в небольшой приморский городок.
До 17 лет дед воспитывал Павла, после чего умер.
Почти год Павел слонялся без дела, пока не устроился секретарем редактора издательства. Это был высокий господин с тяжелым мутным взглядом и осанкой аристократа. Он занимал видное положение в обществе. Сам несостоявшийся поэт, он одно время преподавал латынь и античную лирику в университете. Угрюмость сочеталась в нем с невыразимой тонкостью чувств.
Жена ушла от редактора, не оставив ему сына, и он привязался к Павлу. Утром Павел подавал ему чай и нес зонт, когда он выходил на прогулку.
Через год Павел был уже техническим редактором. Ему отвели комнату с одним окном, выходившим на бульвар, правда, довольно скудно обставленную. Стол стоял у окна. На стене за спиной Павла висел акварельный пейзаж, изображающий задворки рая с оливами, нимфами и козлоногими сатирами и фавнами. Из мебели был еще, стеклянный шкаф с чужими книгами. Все это уныло освещала трехрожковая люстра, свисающая с потолка.
Павел жил без событий, что его вполне устраивало. Забывая обо всем земном, он с ненасытным любопытством созерцал небо и сотворенную богом красоту, как будто это было его обязанностью.
Все изменилось, когда у Павла появилась помощница, которую звали Сарра.
У Сарры были черные вьющиеся волосы и горбоносое лицо, как у жительниц с побережья Средиземного моря.
Отец Сарры писал книги, мать - ничего не делала, изнывала от скуки и дурного характера.
Сарра пошла в мать. После окончания школы по настоянию отца она уехала в Город поступать в университет, но провалилась на экзаменах. Домой она не вернулась. Одно время она жила у актера с влажными лунообразными глазами, которого покорила своей нежной невинностью, потом сошлась с философом, человеком далеким от всякой жизни и молчаливым. Он вынашивал какие-то мрачные и опасные мысли, и Сарра ушла от него к поэту, который говорил ямбами даже во сне и любил птиц. Птицы слетались к нему со всего неба и являли ему такое же послушание, как Адаму, еще не впавшему в грех.
С кем только Сарра не жила в поисках новых чувств и восторгов, но замуж она вышла за писателя.
Роман, так звали ее мужа, доводился двоюродным братом Павлу. Он был на 20 лет старше Сарры и уже побывал в нескольких браках. Первый брак не дал ему счастья, второй - лишил имущества. Он вернулся к отцу, академику, и поплыл по течению и воле волн, для которых любой ветер попутный.
Когда Романа прибило к берегу, он увидел перед собой ангела в образе Сарры.
Сарра снизошла к Роману, чтобы утешить и отогнать мрачные мысли, толпившиеся вокруг него.
Поколебавшись, Роман доверился природе и случаю, не оставляющего ни одного человека без своего попечения, и вступил в третий брак.
Сарра надеялась с помощью Романа войти в лучшее общество, но ее надеждам не суждено было сбыться. За 7 лет совместной жизни Роман написал тощую книгу стихов и заставил всю комнату геранями в горшках, которые не желали расти, оставались мелкими и жалкими, некоторые засыхали, даже не выгнав бутона.
В стихах Роман признавался в своих скрытых мыслях. Стихи оправдывали жизнь, которую он собирался вести вечно.
Так он жил и не волновался, пока не пришли несчастья.
Несчастья приходят ко всем, и к тем, кто думает иначе.
Роман сдал, постарел, обтерся годами. У него было худое лицо, впалые глаза, узкая грудь, сутулые плечи. Он все больше делался похожим на своего отца, академика.
По национальности то ли грек, то ли еврей, Серафим Иванович, так звали академика, одно время пас коз в горах, где его отца забили камнями. Собака привела к телу убитого его жену. Увидев тело мужа, она похоронила его, сама же просунула голову в петлю. После смерти родителей Серафим перебрался в пустыню, где, ослепленный всеми миражами, видел шествие душ. Они возникали случайно, как бы где-то вдали. Неподвижные они приходили в движение, начинали танцевать. Они кружились вместе с пылью и уносились куда-то. Серафим описал это шествие в стихах, хотя раньше никогда стихи не писал. Он услышал непонятно откуда раздавшийся голос и поверил ему. Голос говорил, что всех умерших людей ждет некое будущее, уверял, что не существует ни гибели, ни конца, которые не являлись бы или не могли бы стать началом.
Голос больше трогал, чем убеждал и вводил в заблуждение, а природа его слов была такова, что одно и тоже она излагала разными способами, иногда коротко, иногда в напыщенных выражениях.
Серафим писал для себя и для Муз.
Жил он как монах, хотя и не принимал монашеские обеты бедности, целомудрия и послушания. Поэты стремятся к уединению и тишине.
Дожив до 60 лет, Серафим увлекся философией, которая оттеснила на задний план драму и лирику. Это привело к утрате былой популярности. Публика плохо воспринимала философию Серафима, которая таила в себе много неясностей и возможностей различного толкования.
Вскоре по приказу и даже по принуждению Серафим вынужден был оставить кафедру в университете. Он вернулся в горы, правда, время от времени он появлялся в городе, наводя ужас на всех своим видом. Выглядел он плачевно, одежда на нем висела как на вешалке, и он хромал.
Явление в город расценивалось Серафимом как печальное, хотя и необходимое. Он запасался вином и бумагой и удалялся с выражением сдержанной радости на лице.
Серафим писал комментарий к книге Августина "О Граде Божием" и уверял всех, кто хотел его слушать, что знает, как сделать людей счастливыми.
В городе Серафим останавливался в доме бывшей жены на Болотной площади.
Жену Серафима звали Нора. Это была довольно миловидная, стройная особа с розами на щеках. Голос у нее был как у сирены, глуховатый, но очень приятный. Она обнаруживала и обворожительную ласковость и жестокость.
Неизвестно какие качества жены нанесли Серафиму больший вред, добрые или скверные, с первыми она обманывала его, со вторыми окончательно расстроила их брак.
Серафим любил скрываться и исчезать, чтобы вдруг появиться перед взорами своих почитателей, которые считали его уже мертвым, проглоченным преисподней, и смотрели на него со смешанным чувством радости и ужаса.
Вокруг Серафима обычно собиралась толпа.
--
Опять эта толпа... - бормотал он. - Что им нужно?.. как протиснуться через весь этот ужас?.. наверное, надо им что-то сказать... говорят, что я бог, но бог с человеком не смешивается... всякое общение бога с людьми осуществляется через посредника... и в этом вся трагедия... наконец-то Солнце появилось, бог нашего неба... Солнце - творец дня, а Луна - украшение ночи... то рогатая, то полная, она открывается насколько дозволено... нельзя описать ее переменчивость даже приблизительно из-за бедности языка... впрочем, все мы с переменчивой судьбой... жизнь наша краткая и жалкая, но мы терпим эту искалеченность ради обиталищ горних... не понимаю, что они кричат?.. они напоминают мне стадо, которое и мычит, и ржет, и блеет, но услышит их скорее камень, чем бог... бог отстранился от вмешательства в их судьбу... не утруждает себя до этого снисхождения...
Серафим свернул за угол и исчез в подъезде дома, фасад которого украшали горгоны и химеры, плюющиеся огнем.
Ночью Серафим летал и плавал. Когда он уставал грести крыльями, постель была ему гаванью...
Было утро субботы.
Серафим шел, ощупывая пол, словно это была болотная топь, и размышлял:
"Кто знает, может быть, для небожителей наш мир потусторонний... мы мертвы, заключены в тело как в могилу... мы как бы живем в смерти... и терпим все это, чтобы вернуться в чертоги бога... это и есть евангелие спасения и утешение, за которое цеплялось отчаяние Августина... мне было видение обо всем этом, но я решил, что для меня это слишком сложно... опять нога заныла... и бессонница, не самой последней причиной которой дождливая погода... к тому же я ужасно потею... и дышу как астматик... об интригах и стараниях моих врагов, которые стремятся причинить мне зло всяческим образом справедливо и несправедливо, не стоит упоминать... лишь под утро я погрузился в сон, напоминающий обморок... и это продолжалось до тех пор, пока мне не стало легче... помню, я стоял на террасе... внизу толпились какие-то подозрительные люди, некоторых из них я уже видел... когда они окружили меня, мне стало нехорошо... с одной стороны я им не доверял, с другой - не хотел показывать, что я опасаюсь, как бы они не напали на меня... мои опасения оказались напрасными... они привели меня на Болотную площадь к человеку, который стоял на возвышении и что-то говорил... человек приветствовал меня как знакомого, сказал, что он поэт и участвует в поэтическом состязании, которое действительно происходило там в этот день... он попытался вовлечь меня в это действо, но я стал возражать и вдруг увидел, как ко мне подползает вода... в этом сне было много удивительного... иногда наступала темнота, возникали и другие затруднения, мешающие понять причину этого претерпевания... надо спросить у прислуги, что все это может значить... говорят, она умеет разгадывать сны... кстати, не она ли мне послала этот сон?.. все женщины немного ведьмы... или мне лучше промолчать?.."
В размышления Серафима вмешался голос, который не упустил случай высказать свое мнение. Иногда голос пытался внести в размышления Серафима нечто свое, но, как правило, это проявлялось лишь в риторических вопросах и неумеренных восклицаниях.
Голос преследовал Серафима. Укрыться от него было невозможно. Он то смеялся, чаруя, то горевал, то, забыв о несчастьях и бремени горя, диктовал. Серафим страдал глазами, не все успевал записать.
Стихи приносили Серафиму радость, правда, не так как когда-то, но он был рад и малому счастью.
Прислуге казалось, что Серафим говорит сам с собой. До ее ушей доносились и вздохи, и вопли от какого-то злого внушения, которые вызывали у нее то усмешку, то трепет.
"Ах, как безумствует... эти писания совсем лишат его разума... сидит в темноте, свет не включает... как бы не задумал с жизнью расстаться, принести себе гибель своими руками..." - думала она.
Мнилось прислуге и иное...
В комнате прислуги Серафим появился внезапно и она растерялась.
Многие обманывались ее видом и смущением, обманулся и Серафим.
Увидев голые плечи и грудь женщины, Серафим забыл, зачем пришел.
"Что я здесь делаю?.. нет ничего, что принуждало бы меня оставаться здесь... не в моих привычках добровольно подвергаться опасности, но я не хочу и бежать, чтобы тем самым признать собственную слабость... да и чего ради?.. люди говорят, это она написала донос на меня, но я им не верю... чего они только не говорят, а что их могут уличить во лжи их ничуть не заботит... голос мне все поведал... правда, я не все записал... что-то я пропустил намеренно, что-то невольно... к тому же некоторые записи испорчены... у меня жуткий почерк... куда же я их дел?.."
--
Что вам угодно?.. - прервав размышления Серафима, спросила сирена и набросила на плечи шаль.
--
Записи... не знаю, куда я их подевал... как тебя зовут?..
--
Люба...
--
А я Серафим... не бойся, не смущайся и не ужасайся... я не тот Серафим, который имеет шесть крыл, преисполненных очами, и четыре лица...
Серафим огляделся.
--
Как ты живешь в этой могиле?..
--
Так и живу...
--
Странно... я думал... впрочем, не важно, что я думал... - Серафим направился к двери своей шаркающей походкой и неожиданно споткнулся.
Люба испугалась, что старик может упасть и невольно обняла его.
Они опустились на пол. Шаль сползла с плеч Любы.
--
Темно... ничего не вижу... однако я вижу этот проклятый конверт, только мне никак не дотянуться... - Серафим застонал.
--
Что, так больно?..
--
По телу мурашки пробежали... ноги мерзнут и мухи в глазах... коричневые, красные, розовые... не могу прийти в себя... а вблизи ты больше похожа на обычную женщину... - Голос Серафима вдруг стал неуверенным. - И руки у тебя красивые... узкая ладонь и длинные пальцы... ты могла бы стать пианисткой... - Он дернул ноздрями. - От пола несет плесенью... ты здесь как в заточения и солнце сюда не заглядывает... - Серафим попытался вытянуть ноги. - Слишком тесно, лечь нельзя... кажется, настала ночь... или я уже умер?.. в глазах темно...
Люба включила свет, и Серафим увидел всю ее красоту, ее изящество и тонкое обольстительное обаяние. Он подвергся замешательству, удивлению и искушению и погиб от воздействия блудных духов. Жар восстал в нем, и он умер, испортив себя грехом с заблудшей овцой, которая стала его убийцей, а не женой.
Как расцвела любовь, так и увяла.
В воздух незримо унеслась душа Серафима, а тело земля покрыла...
После уплаты долгов жизни Серафим переселился на острова блаженных. Он был там как бы в ссылке, но не долго, отправился в бесконечное блуждание и весьма опасное, получая наставления и предостережения от ангела, сопровождающего его. В этом отчаянном и беспросветном странствии он не перестал размышлять:
"Что собой представляет эта могильная яма?.. что там?.. вдруг ничего, лишь ночь, скрывающая под своей мантией превращение различных начал..."
Размышляя, Серафим постепенно приобретал сходство с небожителями...
Роман увидел все это как в кривом зеркале, увеличивающем одни черты за счет других. Смерть отца подкосила его. Целыми днями он сидел в кресле, обложенный подушками, словно на троне, и ничего не делал, лишь хмурил брови и морщил лицо с небольшим рыжим нимбом и размышлял о своем происхождении. Иногда, приоткрыв веки, он, молча, следил за Саррой или за рыбами в аквариуме.
Ночью Роман скорбел в одиночестве и пил вино, от которого мужчины становятся безумными, а женщины беременными.
Так проходили дни, ночи, недели, годы.
Ночи посылали Роману кошмарные сны.
Как-то ему пригрезилось, что он был унесен из жизни.
Однажды, блуждая по пустыне, ему встретилась женщина с веснушчатым лицом и рыжими волосами.
Женщина спросила, почему он путешествует с печальным лицом без определенной цели.
Роман уже видел эту женщину во сне и не удивился.
Когда женщина обняла его, он проснулся.
Были и другие сны, которые представлялись как видения с очевидным и неизбежным исходом. Невозможно было выяснить, откуда они приходили и куда уходили.
"Может быть, сам бог являет свою милость по отношению ко мне?.." - думал Роман и вдруг услышал голос, который подтвердил словами его мысли.
Роман слушал голос со священным трепетом. Он был напуган.
Голос говорил мрачно и запутанно.
"Не знаю, насколько правдивыми или сомнительными могут быть эти сообщения голоса... - размышлял Роман. - Впрочем, он не сказал ничего нового... да и враждебности отца я не заслужил... правда, я сомневался в его отцовстве... отцы всегда под сомнением..."
Мысли Романа смешались...
Сарра увидела Романа лежащим на полу и поверила, что он умер.
Пламя охватило тело Романа, он пришел в себя, закричал и смог спастись.
Он хотел рассказать о том, что видел, пока был мертв, но потерял голос. Молчание его выглядело мрачным и грубым, а глаза еще были полны страха.
Сарра не могла больше этого выносить. Она выправила медицинское заключение и отправила Романа в лечебницу для душевнобольных.
Через год Романа выписали из лечебницы.
Он поселился на вилле.
От прислуги он узнал, что жена изменяет ему.
Он не мог поверить, пока не уличил жену в преступном намерении.
В отчаянии он попытался покончить с собой, но неудачно, и вернулся в лечебницу, где тихо скончался.
Сарра стала жить одна. После работы она бродила по улицам, рассеянно поглядывая по сторонам.
Случайные мужчины иногда пытались заговорить с ней, но она лишь смутно и уклончиво улыбалась. Случайным мужчинам не хватало убедительности, весомости, и под взглядом Сарры они блекли, съеживались, как цветы на холоде.
По вечерам Сарра перебирала архив мужа, читала его стихи, которые будили в ней скрытое, подавленное волнение и наполняли комнату видениями и всякой ложью.
Как-то ей привиделся некто с фаллосом, похожим на дерево без ветвей, который совокуплялся с ней сзади по-собачьи. Она испытала ужас и наслаждение, почти физически ощутимое, и когда очнулась, долго сидела на кровати, свесив бледные ноги с тонкими щиколотками, и тупо смотрела на свое отражение в приставном зеркале.
Все еще под впечатлением от сна Сарра пришла на работу.
Павел стоял у окна, из которого открывался вид на площадь и бульвар. Утром бульвар напоминал стертый турецкий ковер, а вечером - поле гиацинтов или лиловых ирисов, в зависимости от погоды.
Павел смотрел в окно и думал о своей жизни. Время обрезало ему крылья, притупило желания, зрение, превратило жизнь в ожидание чего-то смутного и неясного. Жил он одиноко, компаний сторонился, лишь иногда ходил в театр, занимая там места в задних рядах бельэтажа.
О любви Павел знал только по книгам и кинофильмам. Он все еще оставался девственником.
Скрипнули полы.
Павел непроизвольно оглянулся.
Никогда он не видел Сарру так близко.
Распущенные рыжие волосы локонами спадали на ее влажный лоб и плечи. На щеках цвели розы. Полураскрытые губы поблескивали матово как сливы.
Чувствуя, что краснеет, Павел отвел взгляд и неловко сел на свое место.
Листая чужую рукопись, он увидел меж страниц долину, заросшую мальвой, лилейными асфоделиями, нарциссами, пылающими белизной и пурпуром.
Павел сдвинул рукопись на край стола, и попытался перенести на бумагу это видение, но не смог найти нужных слов.
Слова, как хамелеоны, меняли окраску, запутывали.
Павел смял листки, исписанные немного детским, старательным почерком и поднял голову.
Сарра не сводила с него глаз. Павел был почти копией незнакомца из ее сна, как отражение в воде. Она бросила шарф на спинку стула, и, ощущая во всем теле странную легкость и какое-то неистовство, направилась к Павлу, но он отвернулся к окну.
Над городом висели редкие облака.
Солнце уже закатывалось, краски поблекли и облака напоминали бледные увядшие венки, лежащие на домах-надгробиях с ржавыми крышами.
По бульвару праздно прогуливались старики забывшие умереть, все в темных плащах и шляпах, некоторые с зонтиками.
"Как в царстве мертвых..." - подумала Сарра. Это сравнение ее почему-то рассмешило.
Судорожным движением она откинула голову назад и рассмеялась, делая странные жесты. Она уже не могла остановиться, смеялась, повизгивая, булькая горлом.
Смех душил Сарру.
Все еще смеясь остатками смеха, она выбежала из комнаты, оставив дверь открытой.
Павел следил за Саррой в окно, пока она не свернула в Графский переулок...
* * *
Судорожно вздохнув, Павел очнулся, испытывая странное ощущением пустоты внутри, куда все проваливалось и гибло, настоящее, прошлое, все, все.
Он зябко повел плечами.
Все еще шел дождь, и Павел сидел в кафе, уставившись в окно.
В серовато-лиловой неразличимости стекол покачивался речной трамвай, весь ржавый, ободранный.
Фигура незнакомки в длинном узком платье с глухим воротом и без рукавов словно выросла из воздуха. На ногах небесного создания поблескивали сандалии. Одна сандалия была наполовину развязана.
Легким и таким знакомым движением незнакомка убрала рыжие волосы с лица, и прошла в дальний угол кафе, где ее ждал старик с вытянутым лицом и глазами совы.
"Нет, это какое-то наваждение..." - Павел ослабил галстук, потер лоб, глаза. Незнакомка была просто копией его сестры, Веры, от кончиков пальцев на ногах до капель дождя, которые стекали по ее щекам и шее.
Интрига онемела, становясь картиной.
Сначала смутно, как это бывает при пробуждении, Павел увидел на холсте дом на сваях с горбатой терраской и верандой, укрытой рваным тентом, песчаную косу с гниющими водорослями, которые оставил прилив, скелет лодки, привязанной цепью к свае.
От дома к воде тянулся деревянный настил.
Над водой кружили чайки.
Поодаль темнел полуразрушенный форт, и еще дальше башня маяка.
Вобрав в себя крики чаек и запах загнивающих водорослей, Павел с неловкой медлительностью встал и пошел к выходу из кафе.
Дверь захлопнулась за его спиной, как створки раковины...
Спустя четверть часа Павел был уже в издательстве. Надев очки, которые сразу состарили его, он какое-то время рылся в ящиках стола. Он искал среди писем, счетов, квитанций, пустых бланков фотографию Веры.
"Странно, как сквозь землю провалилась..." - подумал он, и, подняв голову, тупо глянул на трехрожковую люстру, которая едва заметно покачивалась.
Павел сидел и размышлял о семье. Сведения для размышлений были далеко не полные, имели много лакун. Основными источниками служили письма деда, которые были предметом обсуждения и удивления, а, возможно, и критики. Сохранилось 27 писем. Это немного, но, видимо, сохранились все же основные, в том числе и философско-риторические, с описанием его поисков бога и способов приближения к нему.
Письма отличались непостоянством, изменчивостью мнений, было много повторов, но встречались и противоречия. Некоторым персонажам дед то давал отрицательные характеристики, то явно сочувствовал им, привлекал внимание к одним чертам и замалчивал другие.
Павла привлекли идеи деда о возможности бессмертия.
"Дед тщетно цеплялся за жизнь ускользающую, гаснущую... - подумал Павел и в каком-то радостном испуге, изведав боль и страх, увидел деда в гробу и себя. Он стоял над усопшим... - Дед ушел туда, куда все уходят, в могильную яму, во мрак... - Павел невольно всхлипну. - Жизнь деда представляла собой извилистый и путанный путь, чтобы не сказать больше.. рыдать не нужно... в могиле его ждет иная жизнь..."
--
Можно войти?..
В комнату вошел уже знакомый Павлу старик с вытянутым лицом и глазами совы.
--
Можно я сяду... устал ужасно, ног под собой не чувствую... - Опираясь на трость, старик сел на стул.
Павел в замешательстве следил за стариком.
--
Надеюсь, я вам не помешал?.. - Старик нервно провел рукой по лицу, заросшему недельной щетиной. - Ага, узнал, вижу, что узнал... да, именно я вел дело твоего отца... и в этой папке... - старик положил на стол перед Павлом тощую папку... - подробный отчет... там же и неотправленные письма... Твой отец просил передать их тебе... вот, собственно говоря, и все... почти 20 лет эта папка отравляла мне жизнь... я не знал, что мне с ней делать... должен признаться, картины твоего отца мне никогда не нравились... красиво, но непонятно... он витал в облаках, а заблудился в трех соснах... конечно, весь этот шум, толки вывели его из себя... на допросах он боялся заговорить, чтобы не выдать себя некстати... он был оглушен, убит, хотя, что, собственно говоря, случилось... жена изменила... не велика беда, со всяким такое может случиться... и меня жена водила за нос... подумаешь, какое несчастье, ничего особенного... ему надо было опомниться, остановиться, а его ослепил азарт охотника... выследить жертву, настичь и убить... непременно убить, а зачем?.. чтобы лучше понять свою злобу?.. узнать, насколько далеко он может зайти за черту дозволенного?.. однако, не слишком далеко он зашел... он лишь ранил Буколова... а расправились с ним другие... - Старик глянул на дверь, зябко поежился и заговорил нервно, переходя от одного к другому скачками, многое подразумевая или заставляя подразумевать.
--
Но ведь отца арестовали по подозрению в заговоре... - прервал Павел старика.
--
Не совсем так, можно даже сказать, совсем не так... уже в тюрьме, как я и предвидел и подозревал, его принудили и он дал показания, даже не понимая, о чем идет речь, а когда понял, было уже поздно что-то менять, увы... да и смерть Буколова смешала все карты... это был последний акт в трагедии... помню, я даже заболел, пластом без сил лежал, как труп... разумеется, твой отец не убийца... впрочем, не знаю... никто ничего не видел и не слышал, а со стороны все выглядело так, как если бы Буколов покончил с собой... остальное тебе известно, ты это пережил и помнишь не хуже меня... - Старик пристально посмотрел на Павла. - А ты похож на своего отца, это и без очков видно, хотя отцовство всегда под сомнением... и от деда в тебе что-то есть... с твоим дедом я познакомился в госпитале на польской границе... он был контужен, а у меня нога была прострелена... до сих пор рана ноет, когда погода меняется, хотя ноги уже нет... - Старик постучал тростью по протезу.
--
А кто была та девушка?.. - спросил Павел.
--
Какая девушка?..
--
Она была с вами в кафе...
--
Это моя племянница... ну, мне пора...
Старик встал и пошел к двери, опираясь на трость...
Размышляя о странном посетителе, Павел глянул на часы.
Стрелки замерли на половине девятого.
Он закрыл дверь на задвижку, погасил свет и прилег на оттоманку.
Тени рисовали на потолке берег моря, облака. Там, где море сливалось с небом, поднимались неясные очертания островов, едва выступающих над водой, которую вечер превращал в вино.
Отблески, призрачное колыхание волн убаюкивало, и Павел заснул...
Во сне Павел очутился на оголенном лысом острове со скалами, дикими смоквами и виноградниками, отделенном от материка проливом, на котором немногочисленные жители пасли коз и сочиняли поэмы. Питались они не только стихами, смоквой и сыром, но и рыбой. Иногда они заглядывали в лицо скорби.
Блуждая по острову, Павел увидел стайку купающихся девушек.
Смеясь, девушки окружили Павла. Они заманивали его в тенеты своих коварных ласк и наслаждений.
Павел был изумлен, увидев среди женщин Сарру.
Он окликнул ее, любуясь красотой девушки, утонченностью, достигшей совершенства.
Сарра рассмеялась и бежала от него.
Павел устремился за девушкой, и когда он почти настиг ее, поднялся ветер и нагнал туч.
Вода с трех сторон окружила Сарру, оставив свободной лишь узкую песчаную косу, которая привела ее в ущелье и места, лежавшие так уединенно, что даже солнце не знало об их существовании.
Сарра уже не бежала, она шла, пошатываясь от усталости, ноги ее спотыкались, подворачивались на камнях.
Вдруг она услышала нарастающий гул.
Вода шла по следам Сарры высокой сплошной стеной, волоча пену и водоросли, как свою одежду.
Нагнав Сарру, вода слепо ощупала ее тонкие лодыжки.
Сарра отступила к скале и, цепляясь пальцами за морщины в камнях, стала взбираться вверх.
Приподняв подол платья, вода заплескалась между ее бедрами, побуждая отдаться...