Услышав странный подземный гул, писатель невольно вздрогнул, испытав страх не от боязни, но от сознания присутствия каких-то высших сил.
Странный подземный гул, напоминающий рычание, повторился. Он был более глухой, ужасный.
Пинии зашумели без ветра. По окрестностям пробежал сумрак. Все вокруг ожило, задвигалось.
Створка окна приоткрылась сама собой с жутким скрипом.
Донеслись звуки прибоя.
Море исполняло реквием.
Писатель закрыл створку окна и взглянул на гроб с телом жены.
На стене за гробом тени исполняли траурный танец.
Жена писателя была немка с глазами итальянки. Волосы у нее были рыжие, лицо вытянутое, тонко очерченное.
Несчастный, удрученный писатель смотрел на эту бездыханную красоту и размышлял:
"Кто знает, может быть, смерть есть жизнь, а жизнь есть смерть?.. возможно, а скорее всего так оно и есть... нет на лице жены ни теней смерти, ни вони благоухания ее..."
Писатель встал. Он бродил по комнате наугад глухой, слепой и беспомощный. Лишь темнота жила вокруг, и ту он ощутить не мог, не было у темноты ни рук, ни ног, ни тела...
--
Прискорбное и достойное жалости зрелище...
--
Что?.. - писатель обернулся и увидел незнакомца в плаще.
"Откуда он явился?.." - подумал писатель и заговорил, заикаясь и картавя. Он жаловался. Его угнетали мысли о смерти и сознание собственной беспомощности.
Незнакомец молча слушал писателя.
Других свидетелей этого монолога не было.
--
Впрочем, все это только слова... - сказал писатель и умолк. Ему показалось, что жена улыбнулась. Уголки ее губ дрогнули.
"Мне это снится?.. или я схожу с ума?.."
Снова послышался странный подземный гул, напоминающий глухое рычание.
Гул стих.
Фигура незнакомца в плаще стала бледнеть, и исчезла среди теней.
"Бог мне его послал или же сам явился в его образе?.." - подумал писатель. Его блуждающий взгляд остановился, наткнувшись на гроб с телом жены, украшенный венками из роз и гирляндами из фиалок.
--
Боже, почему ты без сожаления дал увянуть этому прелестному цветку?.. почему ты обернулся спиной ко мне?.. скажи, в чем моя вина?.. ты молчишь, а я слов твоих жду, но не молчания... пошли весть утешения падшему духом от скорби и ослабевшему, уязвленному муками сомнений...
Было около полудня, но над городом повисла ночная мгла.
Кутаясь в плед, писатель сел на ложе, потом лег и заснул, побежденный усталостью.
Спал он беспокойно и очнулся, как от толчка.
Ему опять снилась блаженная. Он увидел ее в темноте внимающую и сострадающую...
--
Тяжелая утрата... - заговорила она голосом старой девы. Язык не вполне повиновался ей. - Но ты не падай духом... не всех женщин смерть упрятала в могилы... растут еще нежнейшие цветы, скромные, неяркие... утром они открывают глаза, пробуждаются, расправляют крылья и с восторгом бабочки, выпорхнувшей из тесного кокона, устремляются на поиски жениха... а вечером перед заходом солнца возвращаются, и стареют, стиснув зубы, беззащитные перед коварством и жестокостью времени... но даже старухи иногда расправляют крылья и пытаются взлететь, однако, увы... старухи нужны только могилам...
"Смутно помню, что было дальше... - писатель отпил глоток холодного чая из стакана с коричневыми полосками. - Помню, я стоял на краю обрывистого берега моря, когда она появилась... я не мог понять, что она говорила... голос ее дрожал... и вдруг она бросилась вниз... взвихрив в воде водоворот и, покрутившись в нем, она пошла ко дну, всплыла, увенчанная водорослями и кружевами пены... течение неспешно повлекло ее вдоль берега к песчаной косе... этот кошмар повторился еще и еще раз... уже в другом сне я шел за блаженной, куда она меня вела, и видел перед собой только ее спину... дорога повернула к руинам женского монастыря, стала узкой, тесной... "Еще шаг и я застряну..." - подумал я, и понял, что застрял... я окликнул блаженную... она не отозвалась... тщетно было кричать... и все же я закричал и проснулся, дрожа от холода... окно было открыто... я прикрыл створку окна и снова заснул... странные желания возмущали мои мысли в этом сне... они порождали смятение, превращали меня в пленника какой-то нечистой страсти... если есть любовь, а она есть, то она ведет к безумию... страсть заставляет говорить и действовать так нелепо... и сама по себе она достаточно мерзостна... только позволь ей возникнуть, и уже никакими стараниями от нее не избавишься, а если будешь ей потакать, она превратится в порок... я шел по темным сводчатым коридорам и переходам и размышлял... иногда я останавливался и озирался, все казалось мне каким-то призрачным, и я сам себе казался призраком... путь становился все уже, теснее... "Еще шаг и я застряну..." - подумал я, и понял, что застрял... тщетно было кричать... все свои желания я похоронил в безнадежности... я молча ждал смерти... все несут бремя смерти, никто не избавлен... а что за ней?.. я размышлял, фантазировал, гадал и не заметил, как заснул... услышав странный подземный гул, напоминающий глухое рычание, я очнулся... все задвигалось в разные стороны, открылся проход и я очутился там, где и был... помню, очнувшись, еще одурманенный сном и обманчивыми видениями, я стоял и пугливо оглядывался... голова шла кругом... налицо были все последствия умственного беспутства... мне снилась не жена, а блаженная... и уже не в первый раз... я и не подозревал, что схожу с ума от любви к ней... - Писатель сморгнул. - Мне показалось, что блаженная прячется в складках гардин и растроганно, с волнением следит за мной... когда она вышла из темноты и открыла лицо, я зажмурился... с женщинами лучше жить, зажмурившись... или вовсе их не видеть, чтобы потом не стыдиться и не терзаться... взгляд блаженной был устремлен мимо меня в даль, она разглядывала что-то, невидное мне... я хотел заговорить, но не знал, как... обычные слова не годились... прикоснуться к ней я тоже не осмеливался, держался поодаль... она сама приблизилась... нет, мне не снилось, что я был счастлив... и мои руки обнимали не пустоту... стук в дверь прервал сон... в комнату вошла прислуга... ей около 30 лет... не знаю почему, но с ней я чувствую себя таким жалким, тупым и неисправимо порочным... правда, длится это недолго..."
Накинув на плечи плед, писатель вышел из комнаты. Он решил посетить привратника и расспросить его о блаженной...
--
Можно войти?.. - Писатель приоткрыл дверь.
Неожиданно погас свет. В смутном уличном свете писатель увидел бледное лицо привратника.
Привратник был испуган.
Призрачный свет придавал этой сцене напряженность и ужас.
--
Вы меня напугали... - заговорил привратник. - Я подумал, что вы призрак еврея, который явился, чтобы требовать возмездия или разоблачить скрытое преступление... вы верите в существование божественной справедливости?..
--
Не знаю, что сказать... - пробормотал писатель. Он тоже был уверен, что видит перед собой призрака, усталого и несчастного.
--
Вы, я слышал, переживаете черную полосу своей биографии?.. сочувствую вам...
--
Спасибо...
--
Люди говорят, что вы рассеиваете всюду страх... я понимаю, нет сомнения, что все эти нападки на вас, не более чем интриги... ссоры писателей... от зависти, от жалкого бессилия... к сожалению, наша жизнь порой зависит от молвы и слухов... молва умеет выдавать ложь за правду, рассказывает именно то, что ждет публика и делает это с искусством драматурга, привыкшего обращаться к зрителям с подмостков театра... надо сказать, что в ее запутанных историях с театральными эффектами часто скрывается вполне реальная жизнь... благодаря молве и ваш роман приобрел скандальную славу... вы дали волю своему воображению... все эти видения, страсти, от которых бросает в дрожь... конечно, сами вы не видели в этом ничего значительного... целью было развлечь себя, но вам удалось развлечь и читателей... за что же вас упрекать?.. - Привратник зажег свечу. - Обычно я книг нынешних авторов не читаю... они бесцветны, часто утомительны, но ваш роман я перечитал дважды... чрезвычайно любопытный сюжет... это и философский трактат, и поэма... в ней столько разнообразия, напряжения, столько естественной грации и легкости, правда, иногда трагическое преобладает над прекрасным, а красота никому не повинуется, кроме самой себе... кстати, я тоже пишу, намереваюсь написать целый роман... теперь все пишут, даже женщины... вот, соберусь с силами и напишу... сами того не подозревая, вы были моим учителем... с моей стороны было бы дерзостью предполагать, что вы польщены этим... или уязвлены моими критическими замечаниями... кстати, я бы отметил слабую связь историй между собой... молчу, молчу... наверное, вы явились по своим причинам или необходимости...
Выслушав писателя, привратник снова заговорил.
Писателю показалось, что он слышит в голосе привратника те же затаенно истерические нотки, которые нередко слышал и в голосе своего дяди, когда оставался у него на ночь.
История блаженной была вполне обычной. Дитя стыда и блуда, она родилась на паперти. То, что она родилась менее примечательно, чем тот факт, что она выжила. Девочку подобрала старая монахиня. Девочка не плакала. Она внимательно разглядывала исписанное морщинами лицо старухи, изучала, пыталась понять, в какой мир она попала. Детство девочки прошло в келье женского монастыря. Днем она щурилась на солнце, глаза ее слегка косили, и размышляла о боге, кто-то сказал ей, что солнце это бог нашего неба, а ночью спала и видела сны. В своих снах она умела ходить по воде и летать. Она была худой и маленькой, мало приспособленной к обычной жизни. На вопросы монахинь, кем она хочет стать, она молча размахивала руками, как крыльями. Она не говорила, она воображала в молчаливом созерцании почти бессознательно, как во сне. В 5 лет девочка научилась говорить и петь и узнала вкус славы. В 9 лет она уже умела вести себя в приличном обществе, говорила об искушении и грехе, и, побежденная соблазнами воображения, засыпала на коленях у бога. Она готовилась стать невестой бога. В 13 лет девочка испытала любовь к человеку. Человек явился к ней во сне. Новый жених ослепил ее глаза и помутил разум. Он внушал ей уважение и непонятный страх. Однажды ночью он овладел ею. Она очнулась, услышав невнятный подземный гул, напоминающий рычание. Стены кельи колебались. Пятясь, в страхе она наткнулась на что-то острое и потеряла сознание... Последнее, что она услышала, были пронзительные крики монахинь. Вернувшись из обители смерти, девочка не узнала жениха. Она смотрела на него как на незнакомца. Она ничего не помнила и не имела не только биографии, но и имени. Девочка лишилась всего, но не ушла, осталась жить в руинах, ставших могилой для монахинь, поняла, что такое испытание дал ей бог. Одиночество не угнетало ее. Днем она вышивала, сплетала узоры из птиц и цветов или бродила где-нибудь, иногда останавливалась и смотрела на солнце. Ночью ее невидимой стеной окружала тишина. Тишина не пугала девочку. Тишина была похожа на старую монахиню, с которой девочка обменивалась репликами и молилась, перед тем как заснуть. Обычно ей снилось детство, но однажды она увидела такое, что и смутило ее, и доставило непривычную радость. Она проснулась, ощупала себя. Ее тело жило странной жизнью, соски странно набухли, поднялись вверх, лоно вело себя еще более странно, почти непристойно. Она закуталась в простыню. Она спала, когда незнакомец сорвал с нее простынь, тронул грудь, лоно. Она не сопротивлялась. Ее бросало то в жар, то в холод. Боль заставила ее застонать. Она не узнала собственного голоса. И снова она застонала уже не от боли, а от страсти. Очнулась она в тишине. Она чувствовала себя почти счастливой. В ней что-то изменилась. Рассеянное ожидание сна уступило место теплому блаженному чувству. Она лежала и пыталась вспомнить лицо незнакомца, проникшего в ее сон. Она и ждала, и боялась его...
--
Такая вот история с биографией... - привратник окутался дымом. - Жених виделся ей рыжим ангелом... давно девочку не видел... говорят, из руин женского монастыря она переселилась в пещеру Пана на Лысой горе, поет песни, угодные богу, и питается росой как кузнечик... что?.. нет, не надо ее жалеть, она в этом не нуждается... нет, нет, она вовсе не призрак... и не видимость... если вас интересуют подробности, поговорите с моей женой... она ходит ко многим, правда к ней почему-то никто не ходит...
Жена привратника на вопросы писателя отвечала уклончиво, но вежливо.
--
Не знаю, что вам сказать... девочка то появляется, то исчезает... - женщина развела руками. У нее была привычка говорить уклончиво и оставлять фразы и мысли незаконченными. - Говорят, она сошлась с каким-то поэтом... он тоже не в себе... спускался в преисподнюю, искал там темы для своих поэм...
В створке зеркала писатель увидел бледное, размытое отражение блаженной. Можно было окликнул ее, но он сдержался. Все было так зыбко, шатко.
Писатель ушел, оставив довольно благожелательное впечатление от внешности жены привратника и ее манер, хотя и не без снисходительной иронии. Жена привратника была довольно своеобразной особой, впрочем, не лишенной женской привлекательности...
Писатель остановился у руин женского монастыря, на паперти которого родилась блаженная. Он стоял, смотрел и размышлял.
"Бедная девочка... что могла дать ей жизнь?.. лишь видения, которых она не могла объяснить, и смерть... женщинам доступно только то, что они чувствуют..."
Руины женского монастыря придавали пейзажу романтический колорит.
"Говорят, одно время монастырь использовали не по назначению, и по слухам там творилось нечто невообразимое... можно воспользоваться этими слухами и вот вам и роман ужасов... тут есть все нужное..." - Взгляд писателя скользнул по обломкам пилястр, колонн, остановился на приоткрытой двери, которая покачивалась. Он вошел в келью. Он стоял и смотрел на ложе, укрытое ворохом миртовых листьев, на разодранные обои, на пыльную, источенную молью занавесь, потом сел. Складки занавеси шевельнулись.
Писатель встал, и тени встали в беспорядке. Размытые полутьмой, они ожили, приобрели реальность, они угрожали.
"Показалось... нет там никого..." - подумал писатель, озираясь. Он уже шел по длинному переходу с полуразрушенными лестницами и множеством дверей, которые никуда не открывались. Из-за дверей доносились стоны. Писатель уже готов был поверить в явление душ умерших монахинь. Ему мерещилось, что кто-то из мертвецов преследует его.
Осыпались камни.
Писатель замер.
Из складок темноты вышел незнакомец в плаще.
"Кто он?.. роль сладострастного соблазнителя, преследующего невинную жертву, ему явно не подходит... что если он отец блаженной, страдающий не в меньшей степени, чем его жертва?.. история не окончена и предполагает продолжение с раскрытием тайны сомнительного происхождения и желанной разгадкой всего происходящего... хотя тема довольно рискованная... мотив преступления и наказания..."
С некоторым удивлением и страхом писатель смотрел на незнакомца. Во всем этом было нечто неподвластное разуму. Любопытство побудило писателя спросить незнакомца, кто он, но вопрос остался без ответа, а фигура незнакомца стала бледнеть и исчезла.
"Да и был ли он?.. всего лишь фикция... иллюзия... тень..."
Писатель вернулся в свою комнату.
Он стоял у окна и смотрел на город.
Увидев в створке окна бледное, размытое отражение блаженной, внимающей и сострадающей, он отвел взгляд.
"Чего я жду?.. я жду ночи... долгой ночи и весьма, весьма долгой... именно этого я жду... и уже вспоминаю эту ночь, хотя она еще только должна наступить... кто хоть раз сталкивался с сиренами и слышал их коварные песни, тот и без моих разъяснений поймет, что утолить жажду уже невозможно... воображение будет рисовать соблазнительные картины все более изощренных наслаждений..."
Наступила ночь.
Во сне писатель прогуливался в садах избранных и вместо лица носил личину, когда явилась блаженная. Нагота ее была украшена ожерельем из перлов. Толпа блудниц сопровождала ее. Одни шли впереди, другие следом.
Наполнив воздух благовониями, видение рассеялось.
"Я схожу с ума... - подумал писатель, еще не очнувшись от расслабляющей дремоты и оцепенения. - Только губами она коснулась меня, и уже трудно было остаться мне трезвым... о, позабыть бы конец... нет, не могу забыть, как она смотрела на меня и усмешкой чуть морщила губы... потом руку протянула, которую я поцелуями осыпал, и телом страстно прильнул к ее телу... она разделила мою страсть... шептала, люби меня, дразни, мучь... и я любил, дразнил, мучил ее... я готов был последовать за ней куда угодно, хоть в преисподнюю... с ней я мог обнажить все свои несовершенства... меня это скорее обрадовало бы, нежели огорчило... мои несовершенства могли бы уравнять нас... хотя, может быть, я заблуждаюсь... возможно, что она умеет маскироваться и скрывает свои достоинства... должен признаться, я сам к этому склонен... и я склонен к зависимости от женщин... они волнуют меня, заставляют делать нелепости, иногда ввергают в панику, подобную той, которую насылает Пан в полуденной тишине... они заставляют меня делать то, что я не хочу делать, но делаю... как объяснить эти странные порывы, эти извержения тьмы, живущей во мне?.."
Писатель допил холодный чай в стакане.
Он стоял и смотрел на стену, на которой тени исполняли траурный танец.
Он не удивился, когда среди теней появилась блаженная. Подслушав ее мысли, он кое-что прибавил от себя, раздразнил ее воображение, которое не упустило ни одной подробности. Щеки блаженной разгорелись. Неясное видение приобрело плоть и кровь. Блаженная обняла писателя, смущая и тревожа его так, что его борьба стала заметной для посторонних. В комнате писатель был не один...
Светало.
Нелепо всхлипнув, писатель очнулся, обессиленный, почти без признаков жизни.
Постепенно силы вернулись к нему, но не разум.
"Помню, я засыпал ее вопросами... но я так и не узнал, где бродили ее мысли... я молча смотрел на нее... во мне говорила природа, искаженная грехом... все порочны... и кто ничего не сделал порочного, тот, однако был бы в состоянии это сделать... не от закона грех, а от человека... человек продан греху и поводом, мотивом греха является закон... говоря, не пожелай, он вызывает пожелание... плотские помышления закону не покоряются... жизнь это море пошлости и порока и только немногие выныривают там или здесь... и задаются вопросом, что есть зло?.. откуда оно взялось и куда уйдет рано или поздно?.. а пока не добро, а зло правит в этой жизни... и смерть - это убежище для смертных..." - Подумав о смерти, писатель испытал не радость спасения, а страх и трепет...
Кутаясь в плед, писатель вышел на террасу, на которой в глиняных горшках росли гиацинты, гвоздики и другие растения.
С террасы открывался вид на город, похожий на некое чешуйчатое чудовище с крыльями, выползшее из воды на берег. С востока к городу подступало море, с севера - болотные топи и трясины, с юга - горы, стоявшие наподобие стены, а с запада - почти безлюдная пустыня.
--
Не спится?..
Писатель оглянулся. У балюстрады стоял историк и листал какую-то книгу. Он жил с женой в пустующей комнате археолога. Детей у них не было.
Глянув на писателя, историк отвел взгляд.
Выглядел писатель ужасно. Голова его свесилась набок, одной рукой он держался за сердце, другая же была бессильно опущена.
Историк догадался, что писателю дурно. И он не ошибся. У писателя был обморок.
Историк взял писателя за руку.
Писатель очнулся, однако вид у него был как у покойника и речь путанная.
"И все же он сказал даже больше, чем мне хотелось бы... надо бы выразить ему сочувствие... одно время я был безумно влюблен в его жену, помню, даже писал одноактные пьески для нее, надо сказать, с выраженной индивидуальностью и стилем... правда, меня упрекали в страсти к перечислениям и каталогам... кстати, из-за нее я стал проявлять интерес к истории... и оставил поэзию, этот сладостный обман, хотя и история часто лжет и замалчивает, не говорит всю правду до конца... - Историк обратил внимание на подозрительного незнакомца в плаще, который стоял на углу улицы у афишной тумбы. Он подошел слишком близко к афише, и ему пришлось слегка откинуть голову, чтобы рассмотреть ее. - Где я мог его видеть?.. - подумал историк. Незнакомец был высокий, худощавый, немного сутулый, с бледным лицом в ореоле рыжих волос. - Чем-то он похож на меня, но, признаюсь, я не чувствую себя особенно польщенным этим сходством... кто он?.. наверное, поэт... певец зла и ужасов, испытывающий неуверенность в будущем, безверие и отчаяние... и, по всей видимости, страдает бессонницей, как и я... еще один проклятый поэт, известный среди неизвестных... автор поэмы в стихах о странствиях души в поисках спасения... трудно представить себе нечто более зловещее, нежели те картины, которые рисуют эти пророки перед взором читателей... хотя жесты, движения, повадка выдают в нем актера... что его так рассмешило?.. неуместность его смеха очевидна... играет роль злодея... желает зла и творит добро... пугает и прельщает... он и палач, и жертва... достоин проклятия и сочувствия... утром он весел и приветлив, вечером - не в духе... сегодня смеется, ему пролилась милость с небес, завтра рыдает, прячет скорбное и мокрое от слез лицо в раскрытые ладони... вот, в сущности, и все, что я могу сказать о нем... как, впрочем, и о себе... - Историк попытался рассмеяться, но получилась лишь вымученная гримаса. Еще одна попытка закончилась каким-то судорожным всхлипом. - Он радуется, а мне тревожно... ночью я опять слышал этот странный подземный гул, напоминающий глухое урчание... творится что-то странное и страшное... подобало бы мне не смеяться, а трепетать и скорбеть перед бедствиями и несчастьями, готовыми стереть город с лица земли, о чем твердит молва и пишут в газетах... что-то будет... что?.. не знаю и боюсь узнать..."
Надо сказать, время было смутное.
Люди жаловались и вздыхали, говорили, плохие времена. Знамения в небесах и на земле грозили городу напастями. Сначала случилось затмение солнца, потом ночное небо осветила комета с хвостом. По улицам днем бродили бездомные пророки, пророчащие в стихах, что город станет добычей адской пасти и жители обретут достойное себе место в преисподней. Поэзия творилась тогда всеми, а не одиночками, защищенными от болезненных вторжений действительности, которая была отдана во власть надсмотрщикам, а ночью дорогу прохожим заступали призраки и мертвецы, покинувшие могилы. Для одних во всем этом было что-то пугающее. Для других ничего примечательного и зловещего не происходило. Были и такие, которые испытывали удовольствие от ужасов...
--
Спасибо... что читаете?.. - писатель близоруко сощурился.
--
Вы не читали?..
--
Что это?..
--
Странная книга... она наделала столько шума...
Возникла пауза. Историк листал книгу, а писатель смотрел на город, живущий как будто сам по себе.
--
Не могу найти... вот, кажется, нашел... нет, не то... вы ничего не слышали о проклятии... говорят, проклятие разбудило силы, о которых автор даже не догадывался...
--
Можно ли верить тому, что написано и о чем говорят?..
--
Как вы думаете, проклятие исполнится, или это всего лишь риторическое преувеличение?.. хотя звучит оно как приговор разгневанного бога...
Писатель промолчал.
--
Почему вы молчите?..
--
Не знаю, что сказать... я плохой комментатор страхов, хотя, вполне возможно, они не лишены основания... история творится верой... поверят горожане проклятию, и оно исполнится...
Опять возникла пауза. Историк листал книгу, а писатель смотрел на море. Морская лазурь была окаймлена пурпуром.
--
Кажется, нашел... - историк принужденно улыбнулся. - Вот, послушайте:
"Горожане услышат странный подземный гул, напоминающийглухое урчание... все задвигается, причем в самых разных направлением, и городпровалится вкромешную тьму, перед которой даже бог трепещет, куда и горожане устремится, ободряя себя криками..."
--
У автора какой-то испорченный ум... бог ждет покаяния грешников, а не их гибели... кстати, кто автор?..
--
Я знаю его отчасти... по сомнительным слухам... говорят, он сирота, дитя стыда и блуда... мать оставила мальчика на паперти... одни говорят о нем одно, другие другое... говорят, как им вздумается... мальчик вырос, мог стать артистом, он брал уроки игры на пианино у немки с глазами итальянки, но стал поэтом... в 65 лет он написал роман... критики, не читавшие роман, похвалили поэта, а прочитавшие выразили недоумение... у каждого свое мнение... совпадают лишь мнения тех, кто своего мнения не имеет... конечно, понять эту книгу трудно, несмотря на комментарии и примечания... я думаю, что и сам автор не все в ней понял... ее нельзя читать легко и с удовольствием... если замысел и угадывается, то подробности постоянно ускользают, действие прерывается, связи нарушаются и все запутывается... пытаясь заставить читателя думать о том, о чем думать нельзя, поэт породил целое поколение меланхоликов и вздыхателей, которые оплакивают воображаемые радости и более чем сомнительные наслаждения... надо сказать, что мнения критиков иногда очень забавны... при жизни поэту пришлось претерпеть много испытаний и страданий, часто по собственной вине, но после смерти ему очень повезло... он стал мифической личностью...
--
Так он умер?..
--
Так говорят, но его читают и перечитывают, ему подражают, его переиздают... некоторые критики даже изображают дело так, как будто все поэты ведут свое происхождение от него... критики посвятили ему не один прочувствованный некролог...
--
Но он здравствует и едва ли не царствует...
--
Он уже не раз умирал, сам себя хоронил... он гений мистификаций и провокаций...
--
И женщины от него без ума...
--
Вовсе нет... говорят, он женоненавистник... смотрит на женщин как на порождение злого начала... но это не совсем так, вернее, совсем не так... ему приходилось иметь дело с женщинами... впрочем, вопрос этот остается неясным, как и его родословная... что поделаешь, время такое... мы живем в томительном ожидании неизвестного будущего... предстоят всевозможные опасности... я чувствую, что мир куда-то устремляется, но куда?.. в бездну погибели?.. или в бездну благодати?.. почему вы молчите?..
--
Не знаю, что сказать...
--
Конечно, все это только мои предположения и заблуждения... единственный способ избежать заблуждений - воздерживаться от суждений... вы верите в бога?.. опять вы молчите... отказываетесь высказывать о боге что-либо определенное?..
--
Я считаю предположение о боге более или менее полезным...
--
Некоторые считают, что бог живет и страдает вместе с людьми... а некоторые думают, что бог отделился от нашего мира пропастью и действует через посредников... и они не считают нужным приводить какие-либо доказательства или разъяснения, так как превосходство их учения кажется им очевидным... я думаю, что наш мир лучший между возможными мирами и представляется нам как видимый бог... а зло я понимаю как благое дело провидения... случайное ли это несчастье?.. и подлинное оно или мнимое?.. я не знаю, знаю только, что там, где бесстрастная и блаженная жизнь, там зла нет, а если бы оно там оказалось, то не было бы злом... восходя к богу, мы придем к красоте... а нисходя к пороку мы придем к безобразию... будем созерцать зло, насколько такое созерцание возможно, и погружаться в мрак и грязь, утрачивая все, что в нас от бога... и погребенными мы будем пребывать до тех пор, пока не удастся выбраться из этого кошмара каким-либо образом... кому не нужно, тот не увидит путь ко злу, даже если его показать, а кому нужно, тот угадает его или вообразит... надо признать, что в борьбе со злом мы потерпели поражение...
--
Согласен с вами, закон бессилен...
--
Но вернемся к поэту, автору этой книги, который сделал все возможное, чтобы мы как можно меньше поняли из нее... не знаю кто, судьба или бог посылает в мир пророков, чтобы ослепить людей, которым полагается ничего не видеть и только исполнять свои роли, как актеры в пьесе... и суть не в том, какая кому достанется роль, а как он ее исполнит... причем, никакой ролью гнушаться не следует, даже ролью безумного...
--
Вполне возможно, что и автор этой книги не в себе, насколько прилично так думать о нем...
--
Говорят, безумные очень проницательны... истина бродит меж всеми людьми, никем не узнанная... не смотрите на меня так... нет необходимости оспаривать это мнение... истина умеет скрывать то, что нам знать не полагается... правда, иногда она позволяет кое-что подсмотреть... это касается молвы... молва преследует известных людей, выдумывает разные невероятные вещи, следить за которыми было бы утомительно... помню, как-то я встретился с поэтом у руин женского монастыря... мы разговорились... выяснилось, что у нас была общая наставница, обучающая нас поэзии, этому сладостному обману... - Историк умолк. Он стоял, устремив взгляд на руины женского монастыря. Неизвестно, где бродили его мысли. - Как историк, я могу сказать только, что мы живем в смутные времена, и не как хочется, а как получится... - Историк полистал книгу. - Молва уверяет, что отцом поэта был пастух, которого звали Пан... в 7 лет мальчик написал свою первую поэму и удостоился лавровых ветвей, сорванных Паном на безлюдных горах... сочинительство и Пана спасало от безделья под видом тоски... в 9 лет Пан уже устроил мальчику овации, которые тот принял с выражением сдержанной радости на лице... когда Пан умер, мальчик перебрался из пещеры в город, к родственникам со стороны матери... женился он рано... первая его жена покончила с собой, бросилась в воду с моста... он последовал за ней с чувством восторга и ужаса... река не затянула его в водоворот, не разбила о подводные камни... он очнулся на песчаном берегу, нисколько не пострадав... такие чудеса случаются каждый день, но не становятся понятнее... рядом с ним лежала женщина... он слушал ее лепет, бред, жалобы и не мог вымолвить ни слова, он онемел... какая-то томная дрема охватила его... когда он очнулся, женщина исчезла... вы спросите, кто она была?.. тень без лица в толпе смутных теней...
--
Грустная история... хочешь-не хочешь, а слезы выступают... и тоска сердце давит...
--
В 35 лет, написав поэму с трагической развязкой, поэт взялся за разъяснение мнений философов... в 50 лет он пытался подражать богу насколько это возможно... в старости все тяготеют к богу... бог причина всего прекрасного... в нем все это кружится... - Историк обвел взглядом небо. - А в 65 лет написал этот роман... помню, как я с ним познакомился... я прогуливался, шел по склону Лысой горы и вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из пещеры... я остановился, беспокойно озираясь во все стороны и сдерживая дыхание... из пещеры вышел незнакомец... он бормотал что-то, скорее коверкая, чем произнося слова... изумленный, я размышлял и недоумевал... я не мог понять, призрачное ли это существо, посланное для устрашения, или человек... незнакомец как будто прочитал мои мысли, говорит: "Я не призрак, а кто вы, и куда идете?.. впрочем, можешь не отвечать... идете вы, по всей видимости, из города, откуда истекают все нечистоты... и камни, и деревья, и бессловесные твари чувствуют, что есть бог, но только не жители этого города грехов... и слепые ведут слепых в яму преисподней..." - Незнакомец умолк, задумался... в нем было что-то женственное... тело нежное, худощавое, как у ребенка, но дьявол уже щекотал его чувства... помолчав, незнакомец опять заговорил... он говорил, а я размышлял... иногда мне казалось, что незнакомец болен и бредит... речь его путалась, не знала порядка... я невольно проникся сочувствием к нему, когда он заговорил о смерти... тема смерти волновала и меня... незнакомец умолк, задумался... уже смеркалось... помню, он сказал, пора спать, заполз в пещеру, напоминающую гробницу, лег на ложе и затих... глянув по сторонам, я последовал за ним... когда я очнулся, у входа в пещеру стояла толпа... незнакомец говорил о смерти и спасении... не перескажешь всего, впрочем, понемногу можно сказать о многом... одни слушали незнакомца молча, другие возмущались, мол, к чему нам слушать разъяснения этого грамматика, который способен скорее развратить, нежели спасти... я вступился за незнакомца... остаток дня я провел с незнакомцем в пещере... шел дождь... он не прекращался всю ночь... за ночь я весь окоченел, так, что мог только согнуть шею и улыбаться... поэт вскользь глянул на мое лицо бледное, окаймленное торчащей мерзлой щетиной, рассмеялся, сказал, жизнь истинная покупается страданиями... сказал и умолк... я понял, что ему открылось нечто, о чем он не мог мне сказать... иногда на него нападала тоска по вечности, богу... и он выл, как воют собаки, если поблизости покойник... у собак тоже бывает тоска по вечности... еще одну ночь мы провели, обнявшись... утром другого дня он предложил мне место секретаря... доверил мне вести переписку... писем он не читал, говорил, что все они насквозь лживые... впрочем, считаю уместным обойти это молчанием... жуткое было время... не знаю, как мы выжили... но кто допустил искушение, тот дал и силы устоять... однажды ночью поэт исчез, оставив мне записку, из которой я понял, что ему открылся путь спасения... на этом пути многие стали ему врагами, а друзьями никто... говорили, что он завершил оставшуюся часть своей жизни на одном из западных островов... их называют блуждающими... на острове его звали человеком, который творит знамения... и это, несмотря на дикость и недоступность места, привлекало к нему людей... не все видели в нем бога... некоторые полагали, что он заботился не об их спасении, а о своих выгодах... и выказывали чисто собачье красноречие... он пытался вразумить их, но, увы... он и меня вразумлял... помню, как он изгонял из меня нечистого духа через стыдное место, а когда я упал со скалы и получил серьезные повреждения, провел ночь у моей постели и вернул мне здоровье... зиму мы провели на острове, а летом вернулись в город, где меня арестовали за бродяжничество и отправили в ссылку... я плыл сначала по воде, потом шел через пустыню с караваном... помню, я сидел на верблюде, вернее не сидел, а висел... мне постоянно угрожало падение... ночью я не мог заснуть, опасался змей и других тварей, и спал днем... меня освободили по амнистии и я вернулся в город... поэт жил на вилле с девицей, которую звал Музой... помню, я тогда тяжело болел... меня мучила лихорадка, опухли ноги... Муза надеялась, что занимать место секретаря я буду недолго, но к весне я выздоровел... обманувшись в своих надеждах, эта стерва возненавидела меня... я отвечал ей такими же чувствами... все лето мы странствовали из города в город, а осенью поэта арестовали за бродяжничество... в тюрьме поэт и написал роман, который сделал его скандально известным... сознаюсь, я не читал роман... мне казалось, что читать его не только бесполезно, но и в немалой степени вредно, и даже опасно... после тюрьмы поэт не стал осмотрительнее, хотя и пытался внушить себе страх и осторожность...
Писатель слушал историка, но не вникал. Он стоял и смотрел в оцепенении восторга на неясные очертания далеких гор, окутанных облаками на самом горизонте.
--
Я ведь тоже дитя стыда и блуда... - сказал вдруг историк. - Моя мать была актрисой... она утопилась... захотела посмотреть, как живется рыбам... а моим отцом мог быть любой из почитателей таланта матери... хотел бы я видеть в себе хоть слабый отблеск отца, хоть тень... конечно, я понимаю, что желаю слишком многого... мы живем в плену иллюзий, среди видений и призраков... но я продолжу... после освобождения из тюрьмы по амнистии по случаю смены власти он вернулся в город и сошелся с женой судьи... а мне предложил занять место библиотекаря, я отказался, надеясь на лучшее... увы, надежды не оправдались... - Историк полистал книгу. - Композиция этого романа напоминает мне свернувшуюся в клубок змею...
--
У меня предчувствие чего-то угрожающего... - пробормотал писатель, наблюдая за людьми, которые уходили из города...
Ночью писателя мучил кошмар. Он шел, сам не зная куда идет. Дорога вилась змеей.
Он держаться подальше от людей. Время было такое, нужно было быть осторожным. Увидев впереди толпу, он остановился. На обочине дороги закапывали мертвеца. От мертвеца исходил тяжелый запах, который колебал язычки горящих свечей.
Он сошел на обочину, чтобы обойти толпу. Ноги то уходили в песок, то в болотную тину, то скользили на камнях. Уже смеркалось, когда писатель наткнулся на пустой дом. Окна были выбиты, дверь качалась в петле. Дом застрял в камнях после потопа. В нем жили лишь тени. Они танцевали и сплетались в танце на полу.
С жутким скрипом дверь приоткрылась.
Писатель успел увидеть среди теней блаженную, все ее бледное тело, которое показалось ему прекрасным, и дверь захлопнулась.
Писатель вздрогнул и очнулся у гроба с телом жены.
Створка окна было приоткрыта.
Доносились звуки прибоя. Море исполняло реквием.
Писатель глянул на жену.
Лиза была все так же прекрасна. В ней была какая-то завораживающая красота.
Трудно было удержаться от слез, и писатель разрыдался, дал волю своему горю, повергся на пол, ломая руки, выкрикивая слова проклятия смерти, которые лучше умолчать и забыть.
Рыдания сменились безумным смехом...
Писатель успокоился.
Он лежал и размышлял.
"Не в наслаждении ли корень зла?.. наслаждение и развращает и отупляет, бесстыдно оскверняя целомудрие... а каждая попытка противостоять соблазну, не отвергая даже безумных средств, увы, заканчивается признанием собственного бессилия... да и нужно ли бороться с этим сладостным грехом, если тот, кто превыше всех, так устроил?.. - Писатель глянул в окно. - Бог создал эту пропасть без дна... какие только чудовища в ней не водятся..."
Створка окна приоткрылась и захлопнулась с тяжким вздохом.
Ветер поднял зыбь на море. Луна ее посеребрила и причудливо преобразила пейзаж, повесив над городом ослепительный нимб.
Ночь творила превращения: тот, кто был мертвым, стал живым, а живые все умерли, расползлись по гробам таким тесным, что ни встать, ни сесть, ни упасть.
Почувствовав прикосновение блаженной, писатель оцепенел.
Из оцепенения писателя вывели крики и гул толпы...
Уже светало.
Писатель стоял у гроба с телом жены и размышлял:
"Где она теперь?.. у меня было много женщин, с которыми я расстался без сожаления, но Лиза была ангелом... помню, когда я странствовал, жил в пустыне, выжженной солнцем и был похож на эфиопа, днем я томился от жара, а ночью от лукавства снов, я воображал себя среди ее удовольствий и просыпался... какая перемена положения!.. низверженный из рая, я видел вокруг лишь дюны или крутые утесы и обрывистые скалы... помню, неожиданно из-за скалы вышли люди... мне показалось, что они связаны веревками за шеи... с ужасом наблюдая шествие, я думал про себя, слепые ведут слепых в пропасть... потом прошла процессия полуобнаженных людей, которые неистово избивали другу друга ветвями финиковых деревьев, которые были еще с иглами... они иссекали хребты и песнопениями доводили себя до экзальтации... не удивительно, что они не ощущали боли... это была галлюцинация... змей-искуситель играет со всеми, живущими по одному в пустыне... помню, уже под утро сон явил мне блаженную... она стояла и молча смотрела на меня... взгляд ее тревожил, смущал, мутил рассудок... - Писатель подошел к окну и укрыв лицо ладонями прошептал: "Боже, как велик и как жалок человек, носящий в себе смерть и спасение..."
И к этому нечего больше прибавить...
День прошел в суете и беспокойстве...
Ночью писателю опять снился кошмар. Его преследовали собаки и птицы.
"Не помню, как я спасся, очнулся, отдышался, огляделся, вокруг ангелы, херувимы, рай... потом пейзаж изменился... стало холодно, дико... дрожь пробрала до костей... посмотрев налево, потом направо, я увидел дверь в преисподнюю... у дверей толкучка... я с трудом протиснулся в дверь... в давке мне порвали плащ... помню, когда я шел по галерее, украшенной статуями, женщины стояли как живые, обнажив груди, рты их были приоткрыты, казалось, что они поют гимны, сливая в хор голоса... кто-то окликнул меня по имени, и я очнулся... в комнате царили сумерки... я привстал на ложе, охваченный страхом... сердце стучало в груди... я подумал, что умираю... чуть успокоившись и исполнившись смелости и надежды, я вернулся туда же, где был... галерея привела меня в сад, где я лицом к лицу столкнулся с евреем, который умер прошлой осенью от желтухи... со всех сторон нас обступали мирты и лавры... жалобно завыла собака, и видение растаяло в слезах... и зачем такое снится?.. однако, надо записать этот сон и то, что говорил мне старик... все что-то пишут, и я пишу, несмотря на свое невежество... я обольщаюсь сам и обольщаю других лукавством и коварством слов... иногда мне даже аплодируют, как в театре... люди любят суету и ищут лжи..." - Писатель приоткрыл створку окна, выходившего в яблоневый сад. Плоды свисали бременем с веток и лежали в траве врассыпную. Блаженная качалась в гамаке, растянутом между деревьями...
Ночь ушла и комнату заполнили тени. Одни танцевали, другие стояли у стены. Они вслушивались в заикающийся жалкий лепет писателя, иногда прерываемый всхлипами и стонами, на что-то надеялись, чего-то ждали...
Писатель успокоился. Он стоял посреди комнаты, озираясь, пытаясь понять, где он.
"Кто все эти люди?.. все в черном, ни улыбки на лицах, ни смеха... среди них и мой вечно мрачный секретарь с женой, которая считает чужое счастье своим несчастьем... обычно она молчит, или говорит такое, что лучше бы молчала... за окном утро или вечер?.. кажется, я в городе... узнаю руины женского монастыря... бог проклял этот город... бога привело в замешательство изобилие грехов и пороков, и он отдал город смерти... ему легче было разрушить город, чем найти хоть одного человека, свободного от греха... - Писатель близоруко сощурился, потер виски. - Я видел, как они умирали... они умирали, но не исправлялись... делались самих себя хуже... везде валялись трупы мужчин, женщин, истерзанных бродячими собаками и птицами... печальное зрелище... все дышало смертью... я смотрел на них и не знал, кому лучше, мертвым или оставшимся в живых, в ужасе бредущим по улице, обливающимся слезами... среди плачущих я увидел незнакомца в плаще... он стоял скрестив руки на груди и смотрел на девочку 13 лет... обходя заросли темно лиловых волчец и цепких колючек, она собирала полевую лаванду, покрытую пылью и разговаривала с пчелами и бабочками... наткнувшись на смерть, она глянула ей в глаза и рассмеялась... смерть поразилась и отступила... девочка ей не досталась... увы, сон неожиданно оборвался... странный и страшный это был сон... даже солнце свой бег на небе задержало, отложило закат... деревья горели, но не сгорали... и ночь не наступала..."
Писатель глянул на гроб с телом жены, на руины женского монастыря, на море, окаймленное пурпуром.
Он смотрел на город, проклятый по приговору разгневанного бога, и размышлял...
День угасал.
Стало прохладно.
Писатель закрыл створку окна.
Впереди его ждала ночь прозрений и сожалений...
* * *
До полуночи писатель пребывал в блаженстве, жил жизнью святых в раю, но как только подумал о женщине, все изменилось. Страсть овладела им. С ним сотворилось нечто ни с чем несообразное и вместе неприличное. Божье художество утратило благодать божьего образа.
"Зачем подобное снится?.. и чему оно учит?.." - размышлял он, блуждая по комнате.
Услышав шаги, писатель обернулся. Со страхом и недоумением он увидел старика с обвисшей женской грудью, который приближался к нему в блуждании, и как бы ища нечто.
--
Кто вы?.. - спросил писатель.
--
Не пугайся... - заговорил старик. - Ты меня не узнаешь?.. я твой сосед, еврей...
Еврей рассказал писателю, кем он был ранее, как окончил свою жизнь и справедливо ли то, что о нем говорят. Писатель слушал его с недоверием.
Что-то упало, разбилось.
Писатель с изумлением оглянулся и увидел, как гроб с телом жены взмыл в воздух. Поднявшись до потолка, гроб опустился на место.
Потрясенный зрелищем, писатель накинул на плечи плед и вышел на террасу, заставленную цветами в горшках...
В сквере у театра было шумно.
Слухи о нависшем над городом проклятии собрали горожан в толпу. Мужчины, женщины сновали туда и сюда, тревожно прислушивались.
Иногда землю охватывал трепет, и она тяжко вздыхала.
Так им казалось.
На импровизированной сцене писатель увидел оратора в парике. Оратор разыгрывал одноактную пьеску, для сценического воплощения которой он привлек статистов из толпы.
Статисты изображали хор, стояли в смиренных позах с вытянутыми лицами.
Монолог оратора чередовался репликами статистов, восклицаниями и песнопениями, которые вводили зрителей в состояние отвлеченности и созерцательности.
Оратор картавил, подражая известному поэту.
Уже мертвый, поэт подвергся всем способам бесчестия, которых сумел избежать при жизни.
Иногда оратор прерывал себя риторическими вопросами и восклицаниями. Трудно было составить представление о логическом замысле его речи, скорее всего такого и не было.
Декорации сцены изменились.
Оратора в парике сменил артист. Он был соседом писателя. Лицо артиста было в темных желтоватых тонах.
Помогая себе жестами и мимикой, артист убеждал горожан не падать духом и счастливо завершить остаток этой жизни.
Люди в толпе были разные, одни смеялись, другие рыдали и дрожали от страха.
Разумные люди, ставящие себя не ниже философов, которые умели видеть сходство во всяких вещах, молча внимали артисту.
Были в толпе и обычные люди, которые только попусту толкались, напирали и разевали рты, не чувствуя никакого страха перед знамениями, предвещающими нечто ужасное, может быть, даже конец света.
Артист, по всей видимости, отводил себе роль Вергилия в путешествии к лучшему миру. Иногда он вскидывал голову, и над его головой как будто вспыхивало пламя.
--
Вы забыли бога и окружили себя толпой вожделений... - восклицал артист, обращаясь к толпе. - И теперь вам грозит смерть и круги ада... смертные вы пытались причислить себя к бессмертным... как вы оправдаетесь?.. через вас обычные люди соблазнились и претерпели многое из того, что с ними случилось... попробуйте теперь мертвых заставить замолчать... они взывают из гробов о справедливости... вы их привели в движение и смятение, и как Пилат умыли руки... молчите... не пытайтесь оправдываться... оправдывающие себя всегда делаются своими обвинителями... что?.. вы пытаетесь уверить меня, что заслуживаете прощения, хотя подлежите суду, как виновные?.. что?.. нет... нет... я не сошел с ума и меня не оглушили слухи о проклятии... осмелюсь предположить, что они сомнительны, несправедливы и имеют нужду в доказательствах... что?.. а об этом я пишу в своих мемуарах, которые иногда напоминают мне донос на самого себя... я и не предполагал, что дойду до такого безумия и осмелюсь солгать что-либо подобное... даже мои враги, почитающие себя знающими то, чего не знают, не могли бы выдумать подобное...
Солнце неожиданно затмилось. Порыв ветра поднял в воздух облако пыли.
Толпа пришла в ужас, своим страхом свидетельствуя о присутствии бога.
--
Не смерти нужно бояться... - заговорил незнакомец в плаще, появившийся из-за спины писателя.
--
Что?.. я вас не понимаю... - писатель невольно отступил.
--
Время, когда нас не будет, так же мало касается нас, как и время, когда нас не было... к тому же со смертью прекращаются и страдания... это успокаивает и устраняет страх и все ужасы относительно преисподней... человек может жить приятно лишь тогда, когда живет разумно... глупо делать саму жизнь только средством для жизни... к счастью ведут умеренность желаний и воздержание от страстей... кстати, вы не знаете, кто этот человек, взявший на себя роль пророка?.. - незнакомец сощурился.
--
Мой сосед и известный актер... - сказал писатель заикаясь. - А кто вы?.. мне кажется, мы уже встречались...
--
Когда-то я жил в доме, фасад которого украшали горгоны и химеры, плюющиеся огнем... увы, от дома остались одни развалины... время бежит и в прошлом все исчезает, города, люди... - Губы незнакомца искривила улыбка. Он сошел по ступеням и исчез в толпе, внимающей артисту, речь которого приобрела стройность, была полна игры слов и созвучий в концовках фраз. Он рассказывал зрителям о достойных удивления и изумления видениях, явленных ему. Он был тот воскресший, который недавно умер и ожил. Восхищенный из своего тела, он видел в духе, как город проваливался в разверзшуюся яму преисподней. Там в кромешной тьме ему открылось то, что прежде было скрыто и неизвестно. Он был на самом дне преисподней и слышал голоса всех грехов. Они вопили и обвиняли его все вместе.
--
Все... занавес... хлопайте... - сказал артист, обращаясь к толпе, и стал подниматься по лестнице на террасу. - Кажется, я напрасно воскрес... - заговорил он, обращаясь к писателю. - Есть люди, которые ищут моей смерти и будут весьма обрадованы, увидев меня живым... ну, здравствуй...
--
Я вас знаю?..
--
Я изменил имя и лицо, но меня не трудно узнать... когда-то я был известным артистом и твоим соседом, пока не попал под подозрение и не присоединился ко всем прочим блуждающим... боже, а это кто?..
Человек, спавший в кресле еврея, умершего от желтухи, встал, потянулся и громко с криком зевнул. Пошатываясь, он спустился с террасы и скрылся в толпе.
В толпе шум. Очередного оратора избили так, что он сесть не мог, и лечь не мог, его рвало желчью, губы тряслись. Он лежал у стены и царапал стену ногтями, как будто карабкался по лестнице на небо к богу с приговором людям. И бог явился ему. Его окружала свита существ, одетых как птицы одеждой крыльев.
Бог увлек человека за собой, завел его во мрак, где каждый угол был полон вздохов, и оставил...
* * *
Утром улицы города наполнились пылью и шумом.
Опасаясь исполнения проклятия, люди беспорядочно покидали город. Они шли в горы, полные сомнений и тревог, от страха забыв, что имеют разум, и расползались по щелям и расселинам в скалах. Одни лежали, боясь заснуть, другие путали сон со смертью. Некоторые продолжали идти в темноте и забредали в болота и топи. Не в силах выбраться из трясины, они кричали, наполнялись злобой.
Бог слышал их крики, но не вмешивался...
День погас. Наступила ночь. Бог послал людям сон как защиту от несчастий, но никто не спал. Люди видели видения, от которых мутился разум, мешались мысли.
Не спал и писатель.
Он размышлял.
Услышав шаги, он приоткрыл веки. Перед ним стоял пес из стаи псов и с коварной повадкой смотрел на него, виляя хвостом.
"Кажется, мой сон готов превратиться в кошмар..." - подумал писатель.
Пес не давал писателю уйти, сторожил.
Донесся вой. Вой приближался, множился, звучал уже сотней голосов. Псы окружили писателя, испуская из глоток языки пламени, и он очнулся в кресле еврея с жутким всхлипом и лязгая зубами. Его всего трясло. Ночь была холодная.
Кутаясь в плед, писатель вернулся в свою комнату и подошел к гробу.