Эта история случилась прошедшим летом. Меня наконец-то примерно на две-три недели оставили дома одну. Я набрала в библиотеке разных книг, купила йогуртов, апельсинов и шоколадок, хотя еще не очень верила, что мама сдержит свое слово и не вернется через неделю, а может даже через пару дней. Но пока мама слово свое держала и только периодически звонила, спрашивая, все ли в порядке.
Конечно, у меня все было в порядке. Моя любимая подруга Ирка уже неделю назад отправилась в Тбилиси навестить свою родную сестру, которая в прошлом году вышла замуж; и уже прислала мне фотку: Ирка с беременной сестрой и ее мужем на улице Руставели. Все остальные тоже разъехались кто куда, а кто не уехал - как говорится, я не виновата, потому что так давно мне хотелось побыть в этой комнате, которая называется моим домом, совершенно одной, без мамы и без отчима, и без ожидания их прихода. Я даже на улицу стала выходить лишь по крайней надобности.
Самой веской причиной не оставлять меня дома одну на долгое время была Наталья. Она живет в соседней комнате, то есть года три назад она обменяла свою комнату в другом районе города на эту в двухкомнатной квартире на первом этаже старенькой трехэтажки, и теперь она с нами вместе ждет, когда нас снесут и расселят по отдельным квартирам. Но хотя наш дом находится в центре, волна "престижного места" докатится до него еще, видимо, не скоро.
Наталья появилась в нашем городе где-то лет десять назад: после сельской восьмилетки она приехала учиться в училище на повара. Потом умерла ее мать, отец спился, Натальиного младшего брата Сергея приютила двоюродная тетка. Вскоре умер и отец. Тетка помогла продать дом. Сергей, получив свою долю, уехал со своим дружком в рыбацкий поселок на Сахалин, а Наталья, окончив училище, купила комнату в квартире на общей кухне, вышла замуж и родила Эдика.
Натальин муж тоже был из деревни и приехал в город с мечтой "открыть свое дело". Он каждый месяц менял работу, но ни заводское батрачество, как он говорил, ни маленькая зарплата грузчика ему не подходили. Наталья тогда пригрелась на кухне детского сада: приносила домой обеды и сама платила за квартиру. Наконец муж совсем работать престал, стал пить, неделями куда-то исчезать, Наталья тоже пару раз, может, ему изменила, и они разошлись.
Потом в один прекрасный день детский сад, где Наталья работала, расформировали и сделали в нем бюро трудоустройства. Никак Наталья больше поваром не стала, так перебивалась: торговала на рынке рыбой, летом ездила в колхоз полоть капусту, и дворником была. Тоже пить начала и потом тоже совсем работать бросила, нашла какую-то подружку, и вместе они (иногда и через окно) приходят в Наташкину комнату с мужиками, которые покупают водку, колбасу, хлеб и сладости для Эдика.
Впрочем, Эдика она постоянно увозит в деревню. Родители мужа его очень любят, и он часто проводит у них все лето. Вот и теперь она уехала с Эдиком к ним и уверила моих родителей, что вернется только через месяц; что поживет там, отдохнет от своей собачьей жизни и пить перестанет, а потом, через месяц, приедет и устроится на работу.
Вернулась, правда, Наталья через несколько дней, но все равно заметно окрепшая: "ни грамму, представляешь, Сань, ну ни единого грамму!", и, кажется, действительно хотела "начать новую жизнь". И жила она первые дни очень тихо, даже, кажется, действительно ходила куда-то работу искать. Но в одно утро Наталья за стеной заорала так, будто кто-то загнал ее в угол и уже занес над ней топор...
За три дня до этого крика к Наталье приходил Морозкин - ее бывший муж. Они включили музыку, немного поругались, чуть-чуть поломали мебель, потом посмеялись и, как мне показалось, ушли вместе. Через день, проснувшись к обеду, я крикнула ее из коридора, думая, что она уже вернулась, но мне никто не ответил. И вот, на третий день раздался этот крик.
Я прибежала к ней. Наталья лежала на полу, паркет вокруг нее был сплошным пятном впитавшейся и запекшейся темной крови. Ноги Натальи, отрубленные от самого основания, от которого росли, лежали рядом с ней, а вместо них, на том месте, где они раньше были, у Натальи отрос довольно большой рыбий хвост.
Увидев меня в дверях, Наталья запричитала и стала рыдать, как по утопленнику:
- О-о-ой... что это такое... что я теперь... куда я теперь... как же это тепе-е-ерь...
Потом вдруг утихла:
- Санька, а может, я сплю? Ущипни-ка меня, - и протянула руку.
Я шагнула вперед и ущипнула ее за белое пухлое предплечье, и мне казалось, что я щипаю утопленника.
- Не сплю, - констатировала она, и снова завыла.
- Да не вой ты, - скорее с перепугу, чем со здравого ума сказала я. - Давай я тебе лучше ванну наполню, вдруг ты без воды теперь засохнешь, да и вымыть здесь всё надо.
Наташка снова заткнулась и, несколько секунд подумав, сказала почти шепотом:
- Да, да, правда, чё ж я ору-то, живая же, а то ещё соседи набегут, увидят тут всё...
И тут мы обе увидели Морозкина. Морозкин, бывший Натальин муж, сидел в дальнем углу дивана, возле окна, в скомканном покрывале, взъерошенный и опухший от сна и, похоже, долгой попойки. На лице его отразилось всё: страх, удивление, любопытство, возможность улизнуть и бросить нас боролась с сомнением. Он сидел, прикрываясь углом покрывала, будто его сейчас собирались ударить или, может, надеялся, что мы его не заметим, пока он соображает, что ему теперь сделать. Возникла пауза. Наталья, должно быть, тоже не знала что предпринять, потому что понимала, что если её муженек сейчас слиняет, то ни она, ни я остановить его не сможем, а помощь, хоть чья-нибудь, сейчас о-ёй как пригодится. И тут я честно Наталье сказала:
- Полы я, конечно, вымою, но вот что с твоими ногами делать, я не знаю... И до ванной я тебя дотащить не смогу, придется ползти самой...
Но, видимо, Наталья подумала совсем не о том, о чём подумала я, и разразилась:
- Морозкин! Сволочь! - заорала она. - Мало ты мне всю жизнь испортил, теперь ещё и калекой сделал! Как я теперь сына кормить буду!? От тебя ж даже алиментов сколько лет жду, зараза!
- Будто ты до этого его кормила, бросила моим родителям на шею, а сама по мужикам... - дребезжащим спросонья голосом отвечал Морозкин.
- Конечно, по мужикам, раз отец родной не кормит!
Оставаться на этой семейной разборке мне было уже как-то неловко, и я ушла к себе, надеясь, что они всё-таки придут к какому-то мирному договору, а не продолжат вчерашний разговор...
Через час любовной ссоры и мирных разборок Морозкин нёс свою бывшую жену на руках в ванную. Наталья ликовала:
- Морозкин! Когда я была нормальной женщиной, ты меня ни разу на руки не поднял!
Сошлись они пока на том, что Наталья не заявляет в милицию, а Морозкин отмывает топор и место преступления, и прячет Натальины ноги так, чтобы их никто не нашел. Наталья, видимо, уже свыкаясь с новым телом, плескалась в ванной и заигрывала со своим бывшим мужем, который шуршал в комнате пакетами, расправляясь с ногами своей бывшей жены.
- А правда я теперь красивая? - кричала она. - Какой у меня хвост! Блестит, переливается! Меня теперь хоть на обложку журнала, правда, Морозкин!? И обо мне заговорит вся страна! Да что страна - весь мир, это же сенсация - настоящая русалка! Мне бы вот сюда теперь такую же блестящую маечку... и еще прическу сделать, подкраситься... - доносилось из ванной.
И так она себя расписала, что Морозкин воскликнул:
- И правда, Наталь, ты бы ведь в цирке теперь стала бы гвоздем программы!
Цирка в нашем городе никогда не было. Конечно, приезжали шапито, а в этом году Московский цирк впервые давал гастроли в новом спорткомплексе. И Морозкин вдруг понял, что вот сейчас к нему пришла та самая возможность, о которой он мечтал всю жизнь - открыть Свое Дело! И Морозкин пошёл восклицать:
- Ведь это такой шанс! Наталья! Блестящая женщина-рыба! Сенсация! Во всех газетах и журналах! Мы с тобой сделаем номер: Морозкин - дрессировщик женщины-рыбы! Гастроли, слава, куча бабок!
- Морозкин, ты чего? - опешила Наталья. - Я те чё, обезьянка что ли, чтобы меня дрессировать?
- Или нет, - продолжал упоенный Морозкин. - Я тебя им просто продам, возьму кучу бабок, уеду в Америку, а они там тебя сами натренируют. Но ты тоже в накладе не останешься, отстегну и тебе процентов пять... Хотя, нет, не буду отстёгивать, они же тебе платить будут, кормить тебя будут сырой селедкой, чтобы хвост больше рос, так что, я думаю, ты и без этих процентов жить будешь круто!
- В какую Америку!? - заорала Наталья. - Какие проценты? Морозкин! Вытаскивай меня отсюда!
Морозкин перенёс Наталью на диван. Он уже заметно разгорячился перспективой непыльной и прибыльной затеи, а Наталья была явно испугана. Они орали, обзывая друг друга всеми словами, которых нет в толковых словарях. Наконец, Морозкин хлопнул дверью, ушёл. Но очень скоро вернулся - добежал до ближайшей автобусной остановки и списал номера с цирковой афиши, потому что сразу принялся звонить. В цирке, видно, подумали, что он сумасшедший или что-то в этом роде. Морозкин обругал их, и преданно пообещал своей бывшей жене:
- Ничего, Наталь, я тебя пристрою! Ты у меня такие бабки будешь получать, в соболях будешь ходить! Я тебе такой оклад устрою! Они заплатят!
И снова ушёл.
Наталья полулежала на диване и восхищённо разглядывала своё новое приобретение. Хвост тяжело свисал, переливался.
- Слышь, Сань, красота-то какая! Так светится, как шарики, вот эти, зеркальные, на дискотеке. Красота-а. В жизни такой красоты не видала. И как это ж вот так возможно? Это ж чудо, Сань, настоящее чудо. У бабы хвост вырос! Хе-хе, вот на...
Хвост действительно был замечательный - все цвета радуги в каждой чешуйке! Наталья пыталась поднимать его, опускать, двигать им в разные стороны:
- Вот как будто... будто... - пыталась выразить она свои новые ощущения, - будто позвоночник отрос, а на конце там... - шлепала она плавниками, - две такие фигулины...
Но скоро Наталья опять завыла:
- Ой, чё ж я теперь делать буду-у! Это ж я теперь и с мужиками не смогу! И на работу - никак! Как же мы с Эдичком теперь жить-то будем, мамка у него теперь безногая!
- Ничего, Наташ, можно надомную работу брать, вязать, например, или из бисера разные украшения и торшеры делать, - пыталась успокоить я. - А полы мыть и еду готовить, хочешь, я тебе буду...
Потом появился Морозкин с каким-то парнем, который нёс наготове цифровой фотоаппарат. Наталья так выпучила на них глаза, что и впрямь на первых фото получилась как русалка, которую застали врасплох, а нырнуть ей некуда.
- Вот, это моя жена! Мы с ней в Московском цирке скоро будем свой номер ставить! - гордо объяснил парню Морозкин. Но парень не удивлялся - наверное, подумал, что Морозкин - фокусник, а Натальин хвост - цирковой реквизит.
- Да, классно... - сказал он, сделав несколько снимков с разных ракурсов. - Ну, всё, хватит тебе, наверно, пошли?
И они ушли.
- Морозкин! - только и крикнула Наталья вслед, опомнившись. Но дверь за ними уже хлопнула. - Санька! Он же меня продаст! А эти сволочи сожрут меня, как какую-нибудь селедку, или замучают, как дрессированную обезьяну! Чё ж мне теперь делать-то, а? Ведь я ж одна-одинешёнька, и помочь-то мне некому, и укрыться мне негде, я ж теперь и как баба даж никому не нужна!
Наталья ревела.
В довершение всего она вскоре ещё обнаружила, что хвост без воды начинает вянуть, чешуя на нем блёкнуть, и ворча:
- Господи, это ж я ещё и тухнуть скоро начну... - она столкнула себя с дивана, шлёпнулась на пол и, тяжело напрягая руки, скребя чешуей о неровный паркет, поволокла "свой тюлений зад" в сторону ванной. Я налила в ванну воды и кое-как помогла Наталье подняться и перевалиться в неё.
- Эх, всё-таки как хорошо я жила, - вздыхала она, вспоминая вчерашний день.
Наталья пролежала в ванной весь вечер и сказала, что спать она здесь не сможет, что её уже тошнит от воды, и хоть нижняя часть её рыбья, верхняя осталась человечьей и от такой сырости уже скоро начнет гнить. Переваливать её обратно из ванной было куда сложнее. Я поставила в ряд табуретки - одну прямо, другую на бок - настелила на них одеял от самой ванны до пола, и по таким ступеням Наталья кое-как сползла на пол. Обернувшись покрывалом, докарабкалась она до дивана, влезла на него и укрыла пледом свой хвост.
- Сань, а может, утром я опять человеком стану, а? - с надеждой спросила она. И попросила меня остаться на ночь у неё.
Она долго возилась и вздыхала - ворочаться ей было тяжело, но, всё же утомленная таким нелегким днем, наконец, заснула.
Хвост и не думал опять становиться ногами, и Наталья, поняв это утром, впала в глубокие мрачные раздумья.
- Всё, может, и было бы хорошо, но ведь этот козёл меня вправду продаст, - заключила она. - Обезьяной я быть не хочу, рыбой тоже не могу. Не смогу я так валяться - все равно протухну. Санька! Неси топор и водку... А сама проваливай! Иди с подружками погуляй.
Никуда я не пошла. Хлопнула входной дверью, а сама засела у себя в комнате.
Долго-долго было тихо. И я подумала, что Наталья водки выпила и заснула. Тут пришел Морозкин. Я открыла ему дверь и спросила:
- Ну как?
- Всё путем! - заверил он. - Даже круче, чем я думал! - и с ходу ворвался к Наталье. Я - за ним.
Наталья лежала на полу с отрубленным хвостом.
Морозкин... В общем, все его золотые мечты разом рухнули.
- Тьфу ты, дура, - наконец выругался он. - Ну какая же дура!.. Теперь уж вы тут сами разбирайтесь.
И ушел.
Но Наталья оказалась жива. Вместо большого старого хвоста у нее появился маленький новый, и теперь она выглядела совсем по-дурацки с этим селедочным хвостиком на тюленьем заду, зато стала гораздо легче.
Со своим отрубленным хвостом Наталья расправилась по-хозяйски. Она отрубила от него ломоть, которого хватило бы на три большие сковороды, часть я пожарила, мы его поели и через два часа, выяснив, что мы живы и даже не отравились, она впихнула хвост в самую большую сумку, какая нашлась и отправила меня на рынок. На рынке я должна была найти то место, где Наталья когда-то сама торговала рыбой, спросить Жана (такой здоровый рыжий грузин) и только ему лично передать от Натальи привет и её рыбий хвост. Сказать Жану, что это Натальин брат с Сахалина привез, что рыба очень вкусная, и что ее срочно надо продать.
- Скажи, что это самая большая Атлантическая какая-нибудь Синдерелла, - наставляла меня Наталья. И я всю дорогу думала, как же мне обозвать этот хвост поправдоподобней...
К счастью, Жану было не до меня. Он тут же выложил хвост на прилавок и воткнул в него свободный ценник, на котором значилось "судак", на чем я его поблагодарила и с ним попрощалась.
Морозкин больше не приходил. Наталье было тяжело без движения и тесно в ванной, несмотря даже на то, что она несколько укоротилась, наоборот, её стало мучить несбыточное желание о свободе в большой воде. Я, чтобы её отвлечь, читала ей о русалках.
- Эх, Санька, - наконец сказала она мне, - Все это сказки. Вот если б ты сказала, что на самом деле русалки где-то есть...
- Ну, как же, - ответила я. - В Чёрном море живут фараонки, полулюди-полурыбы, еще с тех времен, когда Моисей выводил людей из Египта.
- Да ну? Прямо вот сейчас живут? Прямо такие же, как я вот?
- Конечно.
- Ну надо же, сколько ж чудес-то оказывается на свете. А я вот жила, и не знала ни про какие чуды, а они-то и вправду есть?!... А я ведь и на море-то ни разу не была, Санька! А ведь там, наверное, как хорошо!... Постой, а мужики-то там тоже есть?
- Конечно, есть.
- Хвостатые?! - захихикала Наталья. - А как же они, хи-хи-хи, это... как рыбы что ль? Хи-хи-хи. Ну-ка, Сань, найди-ка мне картинку, как рыбы размножаются! Ха-ха-ха!
- А что искать? - икру мечут.
- Икру? - и Наталья захохоталась во всю мочь. - Это что, я теперь икру метать что ли буду? Хо-хо-хо-хо! Найду себе фараона и буду икру метать! Ха-ха-ха-ха! Вот умора-то! Хе-хе-хе-хе!
И она так хохотала, так хохотала, что сползла на пол и там продолжала хохотать... до самого вечера.
В этот вечер как раз и вернулись мама и отчим, и увидев Наталью в таком состоянии всю ночь звонили и дозвонились-таки её брату, который рыбачил на Сахалине. Через три дня брат прилетел на самолёте и забрал Наталью с собой на море.
Прошло почти полтора месяца, и от Натальи наконец-то пришло письмо, даже на конверте она подписала: Саньке Черновой от фараонки Морозкиной Натальи. Она писала, что нашла уже себе одного фараона, порядочного, разведенного, что живут они хорошо - торгуют икрой на базаре, и что скоро, как только получше они друг с другом обживутся, она заберёт Эдичку к себе. Ну вот, а мама говорила, что она умерла от белой горячки!