Быстрее. Грохот копыт; жесткая, как проволока, грива, выскальзывающая из пальцев; дорога, вертлявой желтой змеей струящаяся в сторону; оскал обрыва, летящий все ближе; крик, отчаянный и срывающийся: "Р-рув!!"...
*
Он остановился на середине дороги к дому. Зачем - и сам не смог понять. Посидел несколько минут, упершись затылком в обтянутый кожей подголовник, нетерпеливо постукивая пальцами по рулю и трогая носком узкого ботинка педаль газа. Что-то было не так. Что?
Невнятная тревога в последнее время все чаще напоминала о себе уколами невидимой иглы, заставляя вздрагивать и оборачиваться. Теперь игла вонзилась в висок, и с каждым ударом пульса впивалась все глубже - так, что уже было больно дышать и смотреть. Ланс поморщился. Бессилие разгадать причину тревоги изводило его едва ли не сильнее самой проклятой иглы. Он привык доверять своему чутью. Раньше оно не раз спасало Лансу жизнь, а в последние годы - деньги. Иногда жизнь была как лезвие тонкой проволоки, по которой приходилось идти в кромешной темноте; и только уколы той самой "тревожной иглы" помогали сохранить равновесие и не сорваться. Теперь проволока превратилась в парковую аллею, усаженную розами; а конкуренты и завистники - в детишек, лепящих куличики в песочнице. Только... что-то было не так.
Ланс вышел из машины, рассерженно хлопнув дверью. Зашагал, не оглядываясь и не разбирая дороги. Все равно куда. Ввинтился в толпу, волнами плещущую из метро в подземный переход.
Все было не так. Он чувствовал себя волком, долго удиравшим по лесу от псов, охотников и своей собственной, исходящей бешенством, стаи - а теперь очутившимся в городском парке. И вот он стоит на дрожащих от усталости лапах посреди главной аллеи, а вокруг стриженная травка и стриженные деревья, цветочки и пруды с толстыми утками... И это так нелепо, что никто не догадывается разглядеть в нем волка; а ковыляющий мимо карапуз тычет в него пластмассовым совочком: "Мама, мама, смотри, смешная собаська!"...
Тощий юноша, подпирая спиной бетонный свод перехода, задумчиво перебирал струны облезлой гитары. В шляпе возле его ног поблескивало серебро и сиротливо зеленела мятая купюра. Еле слышная мелодия заставила Ланса остановиться. Сейчас, когда игла немилосердно жгла висок, каждый звук, движение, запах были острее и ярче, чем обычно. Музыка, слетавшая из-под пальцев уличного гитариста, неожиданно оказалась как ласка прохладных пальцев, гладящих больной висок и вытягивающих проклятую иглу. Музыкант, воодушевленный вниманием, заиграл громче. Ланс прикрыл глаза.
Все было не так.
Свое дело, счет в банке с изрядным количеством нулей, дом, роскошная машина. Сейчас, наконец - возможность отдохнуть, насладиться добытым, отвоеванным покоем и благополучием. Что же, получается, теперь, когда это все есть - то, к чему он шел долгие годы - теперь это оказалось не нужно? Что же, получается, теперь он тоскует по самой дороге - всем этим чертовым колдобинам, камням, неприятностям, бессонным ночам, бандитам-конкурентам, норовившим подстеречь за каждым поворотом?
Когда Ланс открыл глаза, рядом с гитаристом стояла цыганка. Толстая, старая и уродливая. Она обожгла Ланса быстрым насмешливым взглядом, и наклонилась к музыканту, торопливо бормоча что-то. Музыка, переливавшаяся неторопливо и задумчиво, рванулась - ударилась о гулкий потолок, рассыпалась - звоном ледяных капель, свистом ветра, грохотом далекой лавины - и понеслась в бешеной пляске. Цыганка запела. Ее голос, неожиданно сильный и красивый, был как прикосновение электрического провода к мокрой коже. Ланс покачнулся. Теперь уже не игла - жало длинного лезвия вонзилось в позвоночник; раскрошило его в труху; разорвало Ланса пополам. Отшвырнуло - одну половину, дрожащие жалкие клочья - на заплеванный асфальт подземного перехода; другую...другую...
...Ритм. Дробь кастаньет; топот босых пяток о пыльную, утрамбованную до каменной крепости, землю; звон браслетов на тонких смуглых лодыжках.
- Ты че, больной? Какая цыганка? Не было никого... Ты че?
Страх, заплескавшийся в глазах гитариста, заставил Ланса разжать пальцы.
Это было как искать иголку в стоге сена. В ноздри набьется трухи и пыли; обколешь пальцы и до слез натрешь покрасневшие глаза; а потом эта клятая игла вонзится в ладонь и будет гореть под кожей адовым пламенем. Или окажется, что там, в стоге, ее никогда и не было, этой иглы. Ланс не был уверен, что цыганка просто не привиделась ему. Но игла - та, другая, вернувшаяся на прежнее место, ровнехонько в середину правого виска, теперь вела его за собой безошибочно, как стрелка компаса.
Цыган он обнаружил возле рынка. Стайка женщин - от сорока до пятнадцати - в грязных цветастых юбках, гомонили, перекликались и приставали к прохожим на предмет позолотить немытые смуглые ручки. Минут через десять Ланс определил предводительницу босоного воинства. Высокая, тощая, похожая на взъерошенную галку, женщина, выбирала среди прохожих подходящую жертву; а затем умело дирижировала своим оркестром - давая знак вступать то истеричной кликуше ("Ай, золотой-яхонтовый, сглаз на тебе, ай!") то пухленькой веселушке ("Ай, красавец, какой, все хорошо будет, дай погадаю, в денежку беду заверну!").
Ланс направился прямо к высокой. Две ее помощницы - кликуша и веселушка, сейчас же запели дуэтом, трогая Ланса за одежду и стараясь ухватить за руки.
- Погадай, - велел он, стряхивая с себя ладони чернявых двойняшек, и сам крепко беря за локоть высокую. Та смутилась на секунду, отступила; но сейчас же опять заулыбалась:
- Ай, бриллиантовый, как не погадать; дай ручку свою, счастливую, талантливую...
Ланс требовательно заглянул ей в лицо:
- Нет, не ты. Та, которая только цыганам гадает. По-настоящему. Где?
Высокая сердито вырвала из его руки свой локоть:
- Ай, проходи, бриллиантовый. Что за руки хватаешь, а? Мы тебя не трогали, дорогой, счастливый, и ты нас не тронь...
Девчонка лет двенадцати, чумазая и тощая, поманила высокую, зашептала ей торопливо и жарко, косясь на Ланса.
- Нэ, нэ, - хмурясь, кивала высокая. Остальные цыганки притихли, опасливо отступив на несколько шагов от Ланса.
- Я отведу, - девочка дернула Ланса за рукав: - Пойдем!
Узкие улочки петляли, сплетаясь в лабиринт; эта часть города была Лансу незнакома. На несколько секунд будто опять почудилось что-то - из того сна? - уголок пыльной площади; плеск алых юбок, дробь кастаньет...
- Пришли, - сообщила девочка.
Качнулся темно-зеленый полог шатра. "Откуда?", - удивился Ланс, не успев разглядеть, откуда среди домов, переулков и пыльных двориков взялся шатер.
- Мами Калы, вот он спросил про тебя - и я привела; как ты сегодня велела, - голос девочки был тих и почтителен.
Он сначала не разглядел ничего в полумраке шатра; но голос - густой, глубокий и почему-то знакомый, заставил его вздрогнуть:
- Ну, что, Рув, пришел наконец?
- Да, Черная Старуха, пришел, - ответил он - и запнулся, пытаясь осознать, что только что сказал.
В глубине шатра хрипло засмеялись.
- Ты знаешь романы чиб, Рув?
- Нет! Нет, я не понимаю по-цыгански, - Ланс ухватил рукой полог шатра - ткань была толстой и шершавой на ощупь; покачнулся, чувствуя, что опять теряет равновесие - и самого себя - и опять начинает будто распадаться на части, как тогда, в подземном переходе. - Откуда я это знаю? Откуда?
- Дай я погадаю тебе, Рув-волк, - старуха шагнула к нему из глубины шатра - та самая, что недавно пела под аккомпанемент уличного музыканта. Поддержала за локоть, усадила на шкуру на полу. - Как хочешь - на огонь или воду? Или просто поглядеть тебе в глаза и сказать, что я там увижу? Да, тебе я погадаю так.
- Кто ты такая? Кто? - Ланс дернул головой, безуспешно пытаясь отвернуться - вырвать свой взгляд из цепких клещей старухиного взгляда. - Почему ты называешь меня так?
- Потому что ты Рув-волк. Забыл?
- Кто я?
- Вот, этот вопрос куда лучше прежнего. Ты не гаже, ты ром, Рув-волк. Ай, ты все забыл, Рув. Ты думаешь, цыган - это когда черные кудри, - корявый старухин палец тронул светлые волосы Ланса; - и глаза цвета углей? - палец коснулся правого века Ланса, скользнул к виску, погладил. Игла, изводившая его в последнее время, выскользнула и, наконец, оставила Ланса в покое. Он успокоено вздохнул - и удивился, как светло стало в шатре - и ясно видно склонившуюся к нему крючконосую старуху.
- Что ты увидела в моих глазах, Калы?
- А ты как думаешь, Рув? Дром, дроморо...
- Дорога?
- А говоришь, что не понимаешь по-цыгански. Слушай, я расскажу тебе, раз ты забыл, Рув. Про нас, цыган, говорят много разного. Горсть небылиц, щепотка правды. Говорят, что нам было дано чудесное знание, но мы не сумели сохранить его - и были изгнаны. И с тех пор наше племя обречено вечно скитаться и нигде не находить своего дома. Потому нас называют проклятым племенем. Не знаю, так это или нет. Но знаю - и скажу тебе: ром - это не тот, кто родился в таборе, кто смугл и черноволос; ром - это тот, у кого в глазах дорога. Это тот, кто никогда не найдет дома в этом мире; кто всегда ищет дорогу к своему дому. В твоих глазах дорога, Рув-волк.
- И что теперь?
- Теперь... Теперь иди. Я встретилась на твоей дороге - ты на моей. Мы с тобой поболтали на перекрестке. Теперь нам обоим пора.
Ланс поднялся, заворожено повинуясь старухиному голосу и взгляду; пытаясь примерить на себя имя, которым она называла его - "Рув"; и пытаясь понять... Понять было невозможно - можно было только принять - это новое (прежнее?) имя, неожиданно оказавшееся привычным, как старый теплый плащ, уютно обнявший плечи.
- Рув!
Он обернулся, уже держась за край полога.
- Знаешь, иногда это получается.
- Что?
- Отыскать свою дорогу к дому. Может, у тебя получится, Рув-волк.
Он кивнул, и, откинув полог, вынырнул из шатра. Зажмурился от порыва ветра, швырнувшего в лицо пыль и песок. Выпрямился, пригладил ладонью угольно-черные, завивающиеся на висках волосы. Вдохнул глубоко и жадно холодный вечерний воздух с горьковатым привкусом полыни; хотел было удивиться, разглядев вдалеке, на серебристых холмах алые пятна костров (город, ведь должен быть город - и светловолосый человек по имени Ланс - или нет?...) - но не успел. С приветливым фырканьем в ладонь ткнулась теплая лошадиная морда. Рув рассмеялся, запрокинув голову к высокому небу, наливающемуся густой синевой; ухватил в горсть жесткую гриву и одним летучим движением вспрыгнул на спину коня. Дорога, спрятавшаяся в густой траве, послушно бросилась под торопливые копыта.
"Знаешь, иногда это получается - отыскать свою дорогу к дому, Рув-волк...." - вспомнил он...