И вот все как у всех! Тонкости ритуальных процедур, вопросы, противоречия и попытки разобраться в случившемся. Тщетный поиск виновных и наказание непричастных. Поездки из одного конца города в другой и бесконечные телефонные разговоры. Двое первых суток прошли в немыслимой суматохе, ну а утром в понедельник состоялись похороны. Отпевание в церкви, плачь матери и траурное шествие по аллеям некрополя. И финал - гроб гулко ударился о дно ямы, осыпающаяся с лопат промерзшая земля застучала по его крышке... Все, кто был на похоронах, разошлась еще к полудню, а с наступлением сумерек кладбище покинули и Хохловские.
По возвращению домой взрослые разбрелись в разные концы особняка, а Катерина закрылась в своей комнате, где просидела вплоть до ужина. Все это время она не находила себе места и пыталась сопоставить события последних трех дней. Она вспоминала слова Льва Яковлевича и диалог между врачами. Думала о том, что в тюрьму сели невиновные доктора, которые спасли ее брата, а еще она думала о том - изменилось ли бы что-то в случае, если бы она не закурила дурь. И с такими вот мыслями она села за стол и посмотрела вокруг.
Большой зал столовой был мрачен и безжизненен. Зеркала были завешаны, свет приглушен, а на столе стояли свечи, фотография и стакан водки, накрытый куском ржаного хлеба. На заднем плане мелькали тени прислуги, а нетронутая еда давно остыла. Никто из членов семьи не решался сказать ни слова. Катерина отрешенно ковыряла салат вилкой, Михаил Андреевич сидел, смотрел в одну точку и пил вино, а Эвелина Пантелеевна курила одну сигарету за другой и постоянно что-то бормотала себе под нос.
Да уж! Всего три дня назад этот фешенебельный дворец на северо-западе Москвы олицетворял собой венец современной мечты, а живущие в нем люди в упор не видели чужого людского горя, на котором они сеяли свои золотые всходы. Они были высокомерны, тщеславны, грубы и вот их победоносное знамя безжизненно обвисло и начало сползать по накренившемуся флагштоку. Нерушимая крепость за трехметровым забором превратилась в мавзолей, увековечивший знание о том, что за все рано или поздно приходится платить, ну а сами ее постояльцы начали бежать от настигающей их правды.
- Ты почему не ешь! - вдруг крикнула Эвелина Пантеелевна и посмотрела на Катю.
- Что? - отрешенно ответила Катя и посмотрела на маму.
- Я спрашиваю, почему ты не ешь?
- У меня нет аппетита.
- И что, что у тебя нет аппетита. Давай ешь, это ведь салат с рукколой, креветками и морским гребешком.
- Ну и что?
- Это дорогой продукт.
- Мааам! - с некоторым негодованием протянула Катя, после чего посмотрела на маму полными слёз глазами. - О чём ты говоришь?
- Я хочу, чтобы ты не переводила продукты, - прокричала Эвелина и нервно поднесла сигарету к губам.
- Пааап! - еще с большим негодованием протянула Катя и перевела взгляд на отца.
Михаил Андреевич поставил бокал с вином на стол, посмотрел на Катю, а затем на жену. Его взгляд был пуст и безразличен, но затем в нем появилась какая-то неистовая решительность. Михаил набрал воздух и промолвил.
- Ели! Пили! Развлекались! - сказал он, произнося каждое последующее слово все с большей экспрессией. - А мой сын. Мой мальчик ушел из жизни. И никому нет до этого никакого дела! - Михаил Андреевич залпом опустошил четвертый бокал вина, поморщился и указал рукой в сторону кухни - туда, где находилась прислуга. - Посмотрите на них. Справедливости им подавай. Равноправия и денег, - выкрикнул Михаил, помолчал, а затем продолжил свою тираду. - Смотрят, кто и как живет, кто что ест и кто сколько зарабатывает. Завидуют и сплетничают, - промолвил он затихающим голосом, после чего округлил глаза, оскалился и закричал так, что аж слюни на губах вспенились. - Реформы не нравятся! А?! Законы принимаем не те! Да? О России не думаем? - он сделал паузу, посмотрел в сторону кухни. - Да кто вы такие? Слышите?! Эй! Я к вам обращаюсь! Батраки! - он поднялся со своего места, прошел до кухни и очутился возле стола, за которым сидели кухарка и две домработницы. - Что смотрите? Думаете, вы лучше нас? Да? Думаете, вы непорочные и чистые, а мы бесы?! - он сделал паузу, ухмыльнулся, покачал в воздухе указательным пальцем и продолжил. - Нет! Мы совершенно одинаковые! Только вы боитесь показать свой истинный лик, а мы нет! - словно желая показать, откуда исходят его слова, он коснулся открытой ладонью своей груди, после чего, как бы подчеркивая свою правоту и открытость, развел руки в стороны и дополнил. - Мы не страшимся желаний своей ненасытной плоти. Мы берем от жизни всё и не намерены сожалеть о том, что делаем. Ну, а что до вас... - Михаил Андреевич небрежно махнул рукой на своих слушательниц, давая понять тем самым, что не о чем с ними говорить и, уже собрался было вернуться на свое место, как вдруг остановился, обернулся и продолжил начатую мысль. - Вы ленивы и трусливы, вам проще упрекать в этом нас, нежели подняться с места и сделать хоть что-то. Вам проще тыкать в нас своим поганым пальцем и кричать: "Это бюрократы во всем виноваты". Вам проще шуршать, словно крысы. Вам проще умереть, чем жить! - Михаил окинул женщин оценивающим взглядом, озадаченно поднял руки вверх, приподнял брови и завершил свой монолог словами. - Так кто же из нас хуже?! Дичь или охотник! - Михаил Андреевич вернулся за стол и налил себе еще вина, а оскорбленные работницы заплакали и побежали в свою комнату для того чтобы собрать вещи и покинуть этот дом.
- Да! Давайте! Прощайте! - прокричала вслед прислуге взбешенная Эвелина Пантелеевна. - И чтобы духа вашего здесь через пять минут не было. Гляди-ка, гордость в них проснулась. Лучше бы вы так же гордо работали и прибавку к зарплате не просили, - ещё громче прокричала Эвелина, после чего посмотрела на мужа и добавила. - И ты даже представить не можешь насколько они мне противны, эти людишки. Тебе то не понять, ты с ними не сталкиваешься. Ты ведь у нас министр промышленности и смотришь на людей только из окна своей машины. А я, я отвечаю за социальное развитие и здравоохранение и чуть ли не каждый день общаюсь с этим мерзким быдлом, - Эвелина сделала глоток шампанского, закурила очередную сигарету и начала описывать свои ощущения. - От старушек пахнет лекарствами, эти дебильные дети-сироты накручивают сопли на кулак и брызгаются слюнями, когда говорят. Ветераны рассказывают о своих подвигах, о которых все уже давно позабыли. И все они... все эти дотационщики - пенсионеры, ветераны и калеки , все они неистребимы ни голодом, ни холодом, ни болезнями. Они клянчат и клянчат, и мне приходится идти на очередное повышение пенсий и пособий. И это-то на фоне того, что цены на Лазурном берегу с каждым годом становятся все больше и больше, а бюджета ведь на всех уже попросту не хватает, - Эвелина Пантелеевна сделала еще один глоток шампанского, стряхнула пепел и почесала бровь, которая дергалась от нервоза. - Там, понимаешь ли, спортивные объекты строят, а там к Саймету готовятся, а там еще что-то, а мне говорят: "Ну, потерпи, будет и на твоей улице праздник!"
- А почему я должна терпеть? Я что, на этот пост ради зарплаты шла? У меня что, запросы скромнее, чем у председателя Верхней палаты что ли? - Эвелина сделала очередную затяжку, затем бросила окурок в бокал и усмехнулась. - Вот помню, раньше были времена - купим сто томографов по сто тысяч за штуку, а из бюджета на каждый по миллиону выделим, и так каждый день! А что теперь? А теперь, я себя какой-то дешевкой ощущаю, какой-то шпаной. Наше министерство постоянно что-то выдумывает. Какие-то новые схемы! Какие-то новые подзаконные акты. Монетизация льгот, повышение пенсионного возраста и все это ради того, чтобы этим людям хоть что-то перепало, а иначе ведь они если и не затрахают, то за рукав уж точно задергают, - Эвелина откинулась на спинку кресла и протянула с какой-то особой тоской. - Вот будь моя воля, я бы весь этот честной народ со всем его выводком в вагоны и за полярный круг. Я бы продала страну на корню и уехала бы на Барбадос и тащилась бы там - по берегу гуляла б, коктейли бы пила. Я бы забыла русский язык и все бы называли меня леди! - а дальше Эвелину и вовсе понесло и, как следствие, поминки превратились в реквием по человечности, а стёкла в Катиных розовых очках растрескались и выпали, и ее взору открылась действительность, обезображенная гнойными спорами проказы.
Она увидела мир, в котором свобода, независимость и жизнь не стоили ровным счетом ничего, а дружба, доверие и любовь поднимались на смех. Мир в котором религия была житницей злата, а самые близкие и любимые люди - родители оказались настолько прожженными и бездушными, что даже отдавая отчет в том, что их сын погиб от их же собственных попустительствующих рук, они не переставали оправдываться и перекладывать вину на всех, кроме себя.
Это был шок и трепет. И это было не удивительно, ведь Катерина и вправду не знала, чем зарабатывают на жизнь ее мама и папа и, более того, считала их патриотами, людьми слова, чести и больших поступков. Она гордилась ими и равнялась на них. Причем, упрекать ее в этом было бы глупо, ибо с самого своего рождения и, вплоть до последних минут, она не видела никакой другой реальности кроме той, в которой пребывала.
Она ездила по миру и везде, куда бы она ни приезжала, она видела одно и тоже. Она садилась на пассажирское место роскошного автомобиля, останавливалась в изысканных апартаментах, прогуливалась по улицам с пестрыми витринами и общалась с красивыми, ухоженными и успешными людьми, встречающими ее как доброго и долгожданного гостя. Она жила в виртуальной реальности, создающей ощущение того, что все вокруг живут точно так же, как и она, а если кто-то и живет иначе, то только лишь потому, что он сам так пожелал, и никак иначе. Катерина воспринимала мир, как абсолютное воплощение справедливости и свободы. И вот от родителей, на которых она хотела быть похожей, она узнала правду о том, что дом, в котором она жила, был построен на костях. Ее карманные деньги были пропитаны кровью, а ее одежды, в которых она порхала над мирской суетой, были вытканы из душ и сшиты из страданий. И это было подобно удару молнии прямиком в сердце.
Перед Катиными глазами начала проноситься вся ее жизнь. Только теперь она чётко увидела, что её яркие и искрящиеся будни чередовались с черно-белыми и тусклыми иллюстрациями того, как тысячи и тысячи людей пытались свести концы с концами и цеплялись за ускользающую жизнь своими изможденными от неудач, руками.
Нет, даже не выпитое, а попросту вылитое на пол шампанское ценою в пятьсот долларов за бокал - и пожилая женщина, которая умерла потому, что в государственной аптеке ей сказали: "Причитающихся вам по закону лекарств нет, потому что в бюджете нет денег". Купленные на зависть подруге и одетые всего однажды туфли, платье и очередная сумочка - и младенец, замерзший в своей кроватке, потому что чиновники разворовали бюджет, теплотрассы были не отремонтированы, и с приходом холодов целый город остался без отопления прямо посреди ночи. Непрестанные развлечения: регаты, горные лыжи, распитие коктейлей на борту частных самолетов, веселье в лимузинах. Нескончаемые вечеринки в лучших ресторанах, отелях, в президентских апартаментах - и собирающие бутылки ветераны великой отечественной войны, беспризорные дети. Ветхое жилье, голод, нищета, болезни и массовые самоубийства, спровоцированные ощущением бессмысленности, безнадеги и безвыходности.
От осознания всего этого в горле застрял комок. Тело задрожало, а кожа покрылась холодным потом. Уже в следующий миг она обратилась к родителям и рассказала им о том, как подслушала разговоры врачей, но к своему превеликому разочарованию, она даже не была услышана, не говоря у же о том, чтобы быть понятой и поддержанной.
Нет! Катя не нашла в себе сил терпеть это более! Она встала из-за стола. Осмотрелась по сторонам и, не дожидаясь реакции Эвелины Пантелеевны и Михаила Андреевича, выбежала из столовой, поднялась на второй этаж и закрылась в своей спальне.
Она хотела плакать и бить кулаком в подушку, но вместо этого она подошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение, сделала тяжелый выдох и спросила.
- Та ли это жизнь, которой ты бы хотела жить? - спросила Катя у своего отражения, прикоснулась к нему пальцем и провела по щеке. - Те ли это будни, что приносят тебе счастье, или же это лишь транквилизаторы, что приглушают потребность в настоящей жизни, в настоящих друзьях и в настоящих эмоциях? - Катя отдернула руку от зеркала, посмотрела на отражение с опаской и недоумением и прошептала. - Отражение, как ты обманчиво мило! Ты так ухожено, опрятно и чисто. Ты так экстравагантно, красиво и желанно. Но только кто ты? Я тебя не знаю! - она сделала шаг назад, поморщилась и прошептала. - Чем ты увлекаешься и чем интересуешься? О чем ты мечтаешь и ради чего ты живешь? Где твоя жизнь - та, в которой ты не ищешь сомнительных утех, а взволнована страстью и вдохновением. Жизнь, будоражащая каждую клеточку твоего тела и делающая дни радостными и яркими. Жизнь, которая приносит счастье? - Катя замолчала, заглянула за плечо своему отражению и окинула взглядом комнату.
Огромная двухэтажная студия с окнами от пола до потолка. Дизайнерская мебель, дорогая оргтехника и множество диковинных вещей, но не смотря на это, комната была похожа на кладбище, ибо повсюду были надгробия, под которыми покоились нереализованных грезы. Гитары, на которых уже давно никто не играл. Мольберт с начатой еще семь лет назад, но так и не законченной, картиной. Фотокамера, которая была куплена для того, чтобы фотографировать осень, зиму и радугу, а на деле ей было сделано всего пять фотографий, да и те были сделаны на пьяную голову. Приобретенная на антикварной выставке печатная машинка и вставленный в нее листок, на котором была всего одна строчка "Покусывая губы, что в соку, к тебе влеченья". И, наконец, манекен и одетое на него незаконченное вечернее платье собственного дизайна.
Да! Катерина увидела свою жизнь такой, какой она была на самом деле. Это случилось с ней впервые, а увиденное было жалким зрелищем, убогим и бессмысленным. Боязнь стать второй, не принятой и раскритикованной - и, как следствие, ни единого начинания, доведенного до конца. Главное - имидж, а в итоге полное отсутствие даже маломальских штрихов личности, а одно лишь следование за тенденциями, модой и конъюнктурой. Страх перед обремененностью и ответственностью - и, как результат, отрешение от инициативы и лидерства. Паника при мыслях об одиночестве и забвении. И в сухом остатке - ни откровенности, ни прямолинейности, а сплошное притворство, лесть и поверхностность во всём. Это была жизнь полная фальши и игры. И в этот трудный час скорби Катя получила именно то, чего так боялась - она осталась одна и никто - ни друзья, ни подруги - никто не позвонил, не приехал и не подставил плечо.
Ей стало больно за бездарно прожитые годы. Стало стыдно за бездумные поступки и слова. Ей стало обидно за то, что она так и не сделала ничего по-настоящему важного. И стоило ей только об этом подумать, как за ее спиной появился ореол, сотканный из света, и он прошептал ей на ухо: "Внемли себе". И в следующее же мгновение уже ничто не было как прежде.
Раздался грохот, переходящий из завывания ветра в лязганье металла. Воздух стал затхлым и задрожал так, словно был нагрет экваториальным полуденным солнцем. Пол пошатнулся, стены закачались, всё вокруг стало ветшать прямо на глазах так, словно минуты обратились в столетия. Цвета потускнели, мебель окутали паутины, а сама мебель облупилась и растрескалась. Паркет рассохся и в щелях между его половицами появились крысиные гнезда. Почерневшие обои отслоились от стен и оголили гнилой деревянный остов дома. Пропитавшиеся пылью шторы превратились в лоскуты, а одежда, в которую была одета Катя, превратилась в засаленные лохмотья, усыпанные вшами и клопами.
Это произошло настолько быстро, что Катя не знала, как и реагировать. Она завизжала, смахнула с себя насекомых, сняла платье и отпрыгнула в сторону. Она начала биться в истерике и принялась смахивать с себя остатки грязи, а затем она собралась было выбежать из комнаты, как вдруг татуировка, набитая у нее на спине начала нагреваться, а затем вскипела. Тату начало растекаться и обволакивать Катино тело кипящей и тягучей смолой. Эта смола склеивала пальцы и пленила конечности, она сковывала движения и сдавливала грудь. Она не позволяла ни идти, ни даже пошевелиться, а затем она влилась в глазницы и горло и превратила Катю в окаменевший кокон, который высосал из нее все плохое, растрескался и превратился в пыль.
Нет, это была не игра воображения, не сон и не оптический обман. Это было материализовавшееся отвращение к своей сущности, к своим страстям, мыслям и фантазиям. Это было перерождение из кóзлища в агнца. И это было настолько мучительно и страшно, что первое же что сделала Катя, как только освободилась от всего этого, она отправилась в храм божий.