Толкунов Егор Сергеевич : другие произведения.

Князь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сон, от которого ты не захочешь просыпаться.

Донесение генерал-губернатору Власозеленского местечка

Писано девятого числа, Фиолетового цикла Серебристого полумесяца рогами вниз.

"О несанкционированных экскавациях корнеплодов квази-мандрагоры (Mandrake Nova Obitus) в пустошах прилегающих к веси невеликой Малокочкино-Трупное именующейся, что у замка Шварцшлёссе"

   Копают-ить, Вашество, Богу-Господу на них, окаянных нет. Как блины, бишь, ихние на лопатах-то дожарят, копоть поскребут нагарную, зело попотев, так и пруть, супостаты, в лес тот, что на пустоши.
   Не, тут уж, Вашество, не велите вешать - велите расстрелять тогда уж: не пристало нам (военным, бишь) топливо спод себя низвергать.
   Так о чём-то я? А!! Так вот, не брежу я, колом оно всё колись, хотя... искорка эта махонькая (цветом синяя) в буркале правом-то чтой-то разбеседовалась сызнова, как солнышко-то под гору покатилось. Вот то рек?, что лес-то езьм туточки, хоть бы и на пустоши, ежели тверезо глянуть. Веселиться там, да и не одна: покуда ока хватает виселица; да и много чего ащо там, окромя деревьев-то. А вот деревьев-то и нема. ВЗсело, в общем.
   А и то всё едино - копают, и, хушь ты клином в их капусту вклинься, копать будут, един навоз.
   Я-то думал: почто душу так щемит? Эвона, догадался-таки: капусту, Вашество, уж извольте не трогать - не при чём здесь капуста ихняя. Я дело-то, как я смекаю, в дверях, всё едино! То-то и оно. А им, юродивым, сие не в жисть не уразуметь.
   Я всё через бойницу-то лажу. Э-э, их брату меня не провести! Это ж, что ж, выкатываюсь я, значить, споднизу покрывала-то, а за стеной (так уж и знай!) ждут! Гомонят, что-то там лопочут, шаркают-бегают... А и почто им не ждать, коли я про лес-то их уж не первый день как всё уразумел... И что мне - государственному человеку казённому - до того, что нет их там, ежели дверь-то отворить? Это ж ослу плешивому понятно - дверь. А с двери, с неё хоть и спрос-то не велик, а через бойницу всё ж сподручней. Больно уж эта малость удалью подсмердывает. Нехай на людям порядочным в двери-то выкатываться.
   Да вот ещё всё на ум-то не ложится: и какого беса сдалась им эта мандрагора?!!
   Ох, тяжко мне, Вашество, один Бог знает, как тяжко. Простыни-то, почитай, токмо на пару саженей вылезти хватает, а голод он, Вашество, и то верно, что не хрен под мёдом. А летать-то ащо в том году разучился, когда Вашество крылья мне повыдёргивать вознамерилось, храни Вас Господи!
   Но, не!.. Не проведёшь меня - не таков аз езьм - вот Вашеству крест с яхонцем зеленым (а яхонт-то с орех размером!) да позолото червленой: так-то оно красивее будет, да.
   Висёлых-то тех посчитай, что и отсюдова углядеть, не будь туман преградой, можно. Они тоже - навроде бы как двери, с вешалками-то с ихними.
   Нет уж, увольте, дженераль! Не в мочь уж... Искорка эта в глазу беседливая, затылок ломит, губы немеют (ажно синевой их обметало). Хотя, это даже и приятно в малой-то мере. Сил уж, однако, нет моих, дженераль... Открою-ка сейчас дверь, а то темень, да и огарок свечной, гляди, зачах посчитай. Тогда уж и перстенёчек к сему приложу.
   Вот, открываю значить. Так чего там на душе-то было, а? Почивать собрался было что ли, а? Не... Спать - не то. Вот лопаточка там прикорнула - это пять! М-м!.. угольненькая такая, с блинчиком приставшим.
   -- О, братцы! А вот и вы!! Ну что?..
   -- ПОШЛИ КОПАТЬ МАНДРАГОРУ!!!
  
   К сему прикладываю печатку свою рубиновую,
   Ставленник Ваш,
   Староста Малокочкинско-Трупненский,
   Прокопий Казимирыч Пивторыпавла.
  
   Этимология ангедонии. Инцидент со шнауцером.
   Повесть о генерал-губернаторе Власозеленском в отпуске.
  
   Пролог. Абстиненция
  
   Да, поезд-то какой странный... Эх, и угораздило же в кои-то веки напиться вчера! Перенервничал - совсем не могу спать в поездах. Особливо без чего-нибудь пушистого под боком. Сенсорное голодание-с...
   Грехи старые донимают, да так, что мочи нет уже никакой. Бог ты мой, до чего только не доведёт человека постоянное чувство тревоги! Ощущаешь себя дельфином на суше - сдохнуть вроде бы сразу не получается, зато любая собака подойти может и глотку с наслаждением перегрызть. И будешь ещё высшие силы благодарить, что подбежала одна, а не стаей и что прикончила сразу, благодетельница. Могла бы ведь кишки выпустить и подождать пару часиков ради чистоты научного эксперимента: сдохнешь или не сразу?
   Агрессивная среда, чувствую, всё сильнее въедается в нежный эпителий души, оставляя на оном багряную, истекающую лимфой и сукровицей, киноварь свежих шрамов. Эволюция же (последняя надежда постсоветского романтика) на практике привела, увы, к унификации и стандартизации личности и облика, а романтик, пригревшись у её махонького костерка, с изумлением осознал, что вместо светлого ультракоммунистического будущего он оказался в кругу (весьма таком физически ощутимом кругу) бритых зачем-то налысо - да и в прочих подробностях совершенно идентичных - орангутангов в кепочках и инфантильных распашонках с таинственной рунической клинописью "PUMA" на воронообразной рахитичной груди, коий недуг с лихвой компенсировался их, орангутангов, количеством. Нисколько не улучшали положения и визжащие самки с сальными полуразложившимися от гидропирита космами и мёртвыми стеклянно-синими глазами, скачущие подле своих гомо эректусов и визжащее хрипящие: "Я хочу тебя, детка!!"
   Дореволюционировались, б**.
   Так вот, вдыхая пепел истории и предаваясь тотальному фатализму, приходится медленно закуривать и ждать пока оранги не ринутся в неравный бой. Их-то всего пара десятков, а интеллигент-то целый один. Бедненькие...
   Поезд набирает ход, а я лежу и тупо ненавижу бледно-салатовую окраску выкупленного мной купе. По стенке стекает какое-то варенье и стенку эту становится до боли жалко. Может её тоже вчера пинали берцами - вот и кровоточит, несчастная; стекло, прикрытое покрасневшим веком шторы, размачивает катаракту изморози хрустальной слезой.
  
   Глава 1. Интоксикация
  
   Не ел уже сутки, во рту почему-то вкус стерильного бинта. Хочу курить - поправляю камуфляж, натягиваю вонючие берцы. Стою в тамбуре, который, кажется, медленно жрёт мою сигарету, наполняя лёгкие миазмами будущих метастаз. Вкус во рту усиливается.
   "Эй, извините..." - девушка... Драная тельняшка, клёши с выцветшими ромашками, кеды болотного цвета. Личико филигранное, бледное, как молоко. Волосы чёрные - каре. Глаза, как сумрак в затянутом паутиной углу. Аккуратный прямой носик, тонкие холодные на вид губы. Дрожит: "А... Вы покурить оставьте, хорошо?" - и слёзы текут по щекам.
   "Да, не вопрос, сестрёнка!.." - тьфу, сам уже, как гопник, разговариваю - "Чё с тобой, ребёнок?"
   Дрожит, забирает у меня полсигареты: "Пойдём к тебе?" - Во как! Скромненько так... - "Ширнуться есть что?"
   "Так" - решительно говорю - "Хорошо: докуривай давай и пойдём. Портвейн наличествует, а девушки, которые не чураются внутривенных наркотиков, вызывают у меня ассоциацию с морскими ёжиками. Так что, фройнляйн, прошу проследовать в мой будуар и обсудить с умным человеком (мной, видимо) новую молодёжную политику: "Скажем наркотикам: ?иногда?".
   Её рука ложится в мою. Да сколько же она проторчала в этом тамбуре?! Хотя я и сам так иногда делаю - выползу опухший в морозную прокуренную комнату и жду, пока кто-нибудь не догадается взмахнуть портсигаром.
   Я гляжу на свою спутницу - она почти не стоит на ногах; вздыхаю. Нездоровые тенденции, господа, намечаются. Чёртов гормональный шлак болотной жижей стремится к мозгу и кора в ужасе стучится в висок: "Ой, простите, я из МВД - там на вас жалуются. Можно я взорвусь тут в знак протеста, а? Ну, пожалуйста!"
   Припадаю к бутылке, лошадиным каштановым глазом кошусь на Ксюшу - так её, по-видимому, и зовут. Класс! Одно тоскливо: сию архиполезную, омнипотентную, всеобъемлющую и океаноисчерпывающую информацию я почерпнул из весьма тревожного источника - прочитал у неё на ошейнике.
   Портвейн в голове, прокравшись мягким, лохматым, тёплым, чёрным слоником в гидроцефальный череп Вашего покорного слуги, уже ласково обнял хоботом горло гормонального фона и, нежно щекоча ему склизкое ушко горячим дыханием, начал объяснять ему, что тот концептуально не прав.
   Держу её узкую ладонь в тёплом замк? и исподволь злорадно с ноткой истерики усмехаюсь. Такие барышни, помимо прочего морального мусора, вызывают из недр воспалённых пазух долгой памяти плотское слово "hentai". Подобная женщина коня останавливает исключительно леденящим поцелуем в ею, а в горящую избу входит исключительно с гранатой, чека коей непременно надета на палей на манер обручального кольца. В глазках так и пляшет: "Я хочу умереть красиво!" Нет, точно вам говорю: ещё одна попытка суицида при мне и я не выдержу - начну помогать несчастным.
   Так, в самом деле-то! Что это за буржуазная контрреволюция в настроении отдельно взятого индивидуума? Купе шикарное, портвейн тут, девушка опять-таки... До города ещё пилить, как Чебурашке пешком от Панамы до Па-де-Кале. Прямо замурлыкать впору. Особенно, если вспомнить о массивной вязанке купюр в нагрудном кармане. Руку даю на отсечение, что, коли довелось бы мне наблюдать за атомным взрывом с обрыва дистанцированого километров на пять от эпицентра, и то бы пачка денег поддержала моё настроение на уровне блаженствующего в грязи гоппопотама.
   Остро ощущаю необходимость глотнуть ещё, покурить и, обнявши что-либо тёплое, поспать лет двести с гаком... Благо, что всё, кроме двухсот лет, у меня наличествует. Ксюша дремлет, всем своим видом демонстрируя, что пара кубиков адреналина введённых непосредственно в сердечную мышцу ей была бы весьма кстати. Прорвётся - ей, видно, не впервой.
   Я прикорнул рядом. Украдкой оглядываю её вены: дороги наличествуют, но какие-то неубедительные. Коварно представляю, как она этими вот самыми руками пытается залезть ко мне в карман, а коварная молния (специально от таких умных) начинает прогрызать ей кожу, не выпуская загребущую конечность обратно.
   Тревожная у меня страсть - спящие девушки. В данном случае пятнадцатилетние. Какие же они всё-таки милые! Особенно когда пытаются об меня согреться. Аллилуйя, что, применительно к сложившейся ситуации, всё вышесказанное относится лишь к единственной мамзели, коя, к слову сказать, тем и занята, что нахально извлекает из меня тепло.
  
   Глава 2. Мускатный орех.
  
   Наконец стемнело. Я сел и закурил: всё равно проводники уже благополучно и в полной сохранности пребывают за пазухой томного развратника Морфея. За сахарной коркой стекла бушует, замечаю, настоящий звездопад. Похмелье, уже минут двадцать как, объявило организованное и стратегически продуманное отступление. Однако ж, рушащийся на голову планеты ураган небесных светил ощущение вызывает крайне угнетающее. И тот факт, что, пожалев о давешней потере очков, я мгновенно обнаруживаю их в наголенном кармане штанов (конечно же! самое подходящее для них место!) лишь примешивает ко всей этой мистике толику космического ужаса.
   В желудке уже давно проснулся и медленно проследовал до сердца до болезненной влюблённости знакомый комок тревоги. Ещё глоток, и бутылка, лязгая о мои зубы, оповещает, что атмосфера внутри неё неукоснительно разрежается, стремясь к вакууму. Прискорбно было бы, если б не пакет с пивом, затаившийся в страхе на верхней полке.
   Со злорадной ухмылкой медленно, с оттягом возвышаю свой лик над сиим сокровищем и, схватив за горло сопротивляющийся на подсознательном уровне баллон, тяну свою жертву в пучины нижнего яруса. Свинтив несчастному шею, располагаюсь напротив Ксюши и, отвлёкшись от безумия за окном, начинаю поедать её взглядом. От сего непотребства девочка, что в общем-то ожидаемо, просыпается и неловким жестом перемещается ко мне, норовя пристроиться поближе. Вздыхаю тяжко, закуриваю, свободной рукой обнимаю это чудо природы - чудо кладёт свой подбородок мне на плечо. Зачарованно смотрит в провал окна, затем на смущённого меня: в глазах плывут искры.
   Пью пиво, игнорирую: "Забей ты на эти звёзды, мелкая... Знаешь, как это тоскливо, когда желания исполняются?" Распрямляется. Удобнее обхватываю то, что в классической литературе пафосно именуется девичьим станом. Стан жадно присасывается к бутылке. Неволей вспоминаю погибшую от избытка воды в организме женщину. Бр-р...
   "Так, Егорка" - Боже, ежи еси на небеси, призываю тебя во свидетели: достали они со своим "Егоркой" - "сейчас курю и спать. А что будем делать решим завтра."
   Поражённый гениальностью плана, изрекаю порцию очень умных словосочетаний: "Девушка, на случай, если Вам не рассказывала мама, курение угнетает базовые функции серого вещества головного мозга, а пребывание в объятиях незнакомого молодого человека во время звездопада может привести к непредсказуемым и, скорее всего, малоприятным результатам и, того и гляди, последствиям."
   -- Нет у меня мамы. И не было. Вот.
   Так. Язык мой - супостатище...
   Всё, хорошего понемногу (ага, как же, как же). Баллон после поцелуя на ночь возвращается на верхнюю полку к своим непочатым соседям (географическим и по несчастью), девушка приводится в горизонтально положение, пара берцев и кеды дислоцируются подальше от сенсоров обоняния. Моё бренное тело застывающей лавой обтекает хрупкую конструкцию девочки Ксюши, мысли лелея сугубо-платонические, естественно.
   Ярко-синяя комета рассекает по диагонали стекло; одновременно чувствую, что меня пытаются весьма-таки однозначно поцеловать. "Ну уж, нет!" - думаю - "нажелали тут совместно на свои головы, нимфоманы, прости господи!"
   Прижимаю создание к себе, лишая свободы действий в трёхмерном пространстве.
   Спать! Причём быстро.
   ...и только перестук колёс...
  
   Глава 3. Транквилизатор.
  
   Утро добрым быть даже не собиралось начинать казаться. Грива расчёсываться не желала, мешки под глазами обосновались, видимо, прочно и надолго, шрамы налились багрянцем. Отражение в зеркале в ужасе взирало на меня и, видимо, желало убежать в глубь ртутного пространства.
   Занимательно, но Ксюша почему-то до сих пор со мной. Стоим на перроне; ветер, ероша мой хайр, её волос категорически избегает, будто брезгуя. Странные мысли, однако. Разбитое состояние девушки премилым образом передалось мне. Видимо, воздушно-капельным путём. Даже деньги и пиво пространство, некогда отведённое под душу, греть категорически отказываются. Ксюшка, кажется, дуется. Понять её, конечно, можно, но делать это мне отнюдь не кажется необходимым. А то, как я сам сейчас начну хмурится, так ведь и глаз-то совсем не видать станет - и так уже на китайца похож. Беру её за руку - рука вырывается и ретируется в карман брюк. Что показательно - не моих.
   Снова поезд. Вагон пустой, если конечно не принимать во внимание два полугоризонтальных организма устало глядящих друг другу в глаза. Поезда, хотя все в общем и схожи, непременно обладают характером. Если вы закроете глаза и представите себе пульсирующую волну света, обязательно сквозь неё монеткой на дне ручья проступят искорки эмоций, некий даже эктоплазматический образ зверя, который так любезно впустил в себя паразитов, уродующих острыми зубами его кишечник, гадящих в его желудке и размножающихся, размножающихся с каждой остановкой под толстым бронированным роговым слоем его кожи.
   Этот поезд, (а вернее электричка) характером смахивает на мою бабушку. С одной стороны любящая и заботливая (пол чистый и пахнет хлоркой, пассажиров кроме нас нет. А её бы воля, так и Ксюши бы здесь не было, так как последняя во-первых не имеет высшего образования, во-вторых, не имеет дома, в-третьих, имеет дороги, очевидно, что не вследствие лечения от астмы: дороги я не одобряю и сам). С другой - характер транспортного средства такой же безапелляционный и вечно требующий чистоплюйского исполнения всевозможных раздражающих поручений: открыть окно вагона, сходить куда-нибудь за чем-нибудь и так далее... Так вот: здесь мне как-то не по себе, хотя ничего не угрожает.
   Дети мои, ежели соизволите когда-нибудь читать сие, внемлите: "Если пятнадцать минут ничего плохого в вашей жизни не происходит, а сердце ваше, робко приоткрывшись, нехотя начинает впускать внутрь горячую струйку покоя, значит враги Родины вас подло дезинформировали."
   Будто последнее напоминание о вчерашней феерии, вижу в небе - это днём-то - синюю звезду, слышу визг своей спутницы. И... всё. Мрак.
  
   Глава 4. Инфлюэнца, как психотропный препарат
  
   Так-так-так... Приехали. Ох, и чуяло же моё сердце. Короче и яснее выражаясь: не зря камуфляж одел, а уж берцы-то вообще заставляют задуматься о тех, кому в данный момент хуже меня. Ибо стою, граждане-товарищи, откровенно говоря, по колено в отстое, мягко выражаясь, и восхищаюсь тёмно-буро-зелёным оттенком медленно поедающего меня беззубого ротового отверстия, очевидно - болота. Выбираюсь относительно легко - благо рельсы рядом. А вот электричке не повезло совсем: её заваленный набок корпус резко выделяется на поверхности трясины металлическим швом. Самый раздражающий момент - это то, что больше всего на свете хочется залечь в чистенький бункер и доспать часа четыре хотя бы. В такие моменты ловишь каждое мгновение покоя. Сажусь, закуриваю, закрываю глаза. Мне, откровенно говоря, глубоко плевать на то что, как и почему произошло. Мало ли!.. Шёл кто-то, толкнул электричку - вот и упала.
   Яркая ассоциация со сложившейся ситуацией только одна и от этого ничуть не менее прискорбная: лежишь утром после обильных возлияний - и не уснуть и не встать, ибо шатает, как угоревшего. Не уснуть, естественно, из-за того, что кто-то из домашних уже встал и в индустриальных масштабах начал производить массу въедающихся в мозг звуков и деструктивных вибраций.
   -- А где остальные-то? - спрашиваю и вижу: Ксюша уже обогнула , представьте себе, электричку и полосатой вспышкой подкралась слева:
   -- Нет остальных... и не было. А может умерли все. - спокойно так говорит и решительным шагом направляется вглубь утреннего тумана. Ещё секунда и отнюдь не зоркое моё око фиксирует силуэт скрывающегося в дымке шнауцера. Полосатого, между прочим. Меня разбирает чувство просто вурдалачьей злобы. По плечу сзади кто-то деликатно хлопает.
   Разворачиваюсь:
   -- Какого дьявола, м-мать вашу!..
   Во-о-оздух!!!
   ...синяя вспышка...
  
   Глава 5. Ecstasy flash
  
   Воздух, кстати, уже распрощался со своей дымчатой шерстью и бодряще впивается в небритую физиономию стеклянными осколками полуденных... сумерек!?
   Вот так новости!
   С живым интересом взор свой впериваю в небеси, откуда мне ехидно и слегонца истерично помахивает гипотетической лапищей сочно-фиолетовая грозовая облачина.
   Итак, господа и остатки товарищей, спонтанно сложившаяся диспозиция требует немедленной и тщательной рекогносцировки. В направлении норд-ост - так легче обойти электрон, да и болото там вроде бы как менее зыбкое.
   Кричу себе премерзким таким голосом:
   -- Ahtung, zoldaten! Ein, zvein, drei!..
   Марширую, значит, себе - никого не трогаю; настроение, кстати, отдохнувшее и дебильно-расхлябанное.
   Ням-ням-ням-ням-ням... Чмок...
   Меня засосала опасная дрезина. Дрезина?! А это-то здесь причём?..
  
   Глава 6. Через трип к звёздам.
  
   Говорят, что, если вас съели, выхода минимум два. Беда в том, что сия экзекуция мою светлость как раз миновала.
   С трёх сторон на меня блюют коричневой грязью неумолимые стены ущелья, вверху синеет (фиолетовеет?!) широкий, но явно недостижимый штрих неба; впереди, с позволенья сказать, дорога. Сытым слизняком лениво ползёт в гору. Выход следовательно один, а не два, если не рассматривать в качестве второго перспективу нажраться грязи и пафосно лопнуть, не сходя с места.
   Но вот как раз это самое рассмотрение-то я и решаю отложить на потом.
   О, боги! Чего я такого вам сделал? Кому из вас я забыл принести жертву? Что я такого на себя надел или с себя снял, что такое заслужил? С кем не той пере...
   Так... Всё! Хватит ныть - пора шагать!
   Хлюпаю я, значит, по этой клоаке, и настроение у меня примерно такое, как когда привык к тому, что умеешь обихаживать и чинить любую технику, а у тебя возьми и начни всё ломаться и детонировать. Чисто для проформы - чтоб не зарывался, аки Жуков при Сталине. Паршивое в общем настроение.
   Пакет с пивом, видимо, не проникнувшись своим смертным приговором, решил, злорадно хихикая (как наяву вижу!) остаться наверху. Хорошо, что деньги с документами на месте. Не предали, родимые! Проверяю - нож и сигареты со спичками тоже. Ну, хоть на том спасибочки.
   Дорога меж тем приводит к тому, что среднестатистический десятилетний ребёнок охарактеризовал бы, как: "Ой, а чё это у подвала четвёртой стенки нет, а?" Отвечаю: "А для моего комфорта и всеобъемлющего обволакивающего счастья!" Ибо подвалы, дети мои, даже такие тревожно безумные по местоположению, изредка проявляют тенденцию быть подпольями, а следовательно вести не просто наверх, а и в обитель человечью.
   А мы, Их Светлость, Князь Власозеленский, не торопимся. Сидим. Курим, на умирающие от тяжести законных обитателей винные полки внемлем и чуточку ментально ход событий притормаживаем. Нет-нет, не волнуйтесь, мыслей на этот раз никаких. Голова девственно пуста. Представьте себе, кстати, антонимический оборот к фразе "девственно пуста". Правильно! "Порнографически наполнена". Вот и избегаю этого ужаса кромешного. Ещё чего не хватало...
   Докуриваю. Ну, да проведёт меня табачный фимиам сквозь царство духов тёмных. Шаманов майя - первых в мире курильщиков - говорят, что проводил.
  
   Вместо окончания. Пара слов о трезвости.
  
   Оп! Ловко выпрыгиваю из уст подземелья на деревянный некрашеный пол, тут же начав заливать его болотной жижей - устряпался, как хрюк полнейший.
   Сижу, отдыхаю. Смотрю вверх на балки дома, уставленные и обвешанные колокольчиками, железячками, бронзовыми статуэтками и даже музыкальными шкатулками, кажется. На всём ни пылинки.
   "Привет... Ксюшка сказала, что ты придёшь." - опускаю глаза: за окном начинается летний (я уже не удивляюсь) дождь, темнеет; у газовой плиты стоит нестарая женщина в очках и красной юбке и улыбаясь смотрит на меня - "беги в сени переоденься: там в сундуке её футболки с джинсами возьми. Глядишь подойдут. О, вот и Ксения, кстати!"
   В дверь вбежал полосатый шнауцер и, виляя хвостом, бросился ко мне.
   Ксюшка! Моя Ксюшка...
  
  
  
  
   Я и Они. Князь уходит на покой.
  
   "Отчего же, княже, чело твоё морщинами исполосовано? Почто в пальцах дрожь, в глазах жилки лопнувшие, а лицо мглою хладной занесло? Отчего лютня марки незатейливой "Гитара обыкновенная" за печкой позабыта? Не обнимаешь ты деву красную, не горячишь уст стихом, а нутро ужином сытным..."
   Всё просто, милостивые мои любители подсматривать чужие сновидения. Лишили князя вы тишины благословенной, невдомёк вам отчего покоя достоин он, а не ваши изрыгающие пегую жижу души. Что ж, узрите этот момент утреннего забытия: быть может утро вас накажет.
  
   Звездопад. Небо в осколках. Дым и копоть.
   Это горят перья.
  
   -- Ты меня, уездный, из морального равновесия выводишь - вещал Вахаал Яковлевич Чернов, радушно улыбаясь - морда небритая, берцы все в гное каком-то, потом воняет, как от пса. Не гоже так пред начальства-то светлы очи представать...
   Ещё восемь часов назад я седлал Коня, затем, глотая темноту предрассветного часа, скакал, заломив буйну голову вместе со шляпой набок, в стольный град Власозеленск с одной лишь философской мыслью. Мысль эту я, спазматично улыбаясь, проговариваю про себя и сейчас, стоя в своём, заметьте, личном кабинете и вперившись в выше стоящего по табели бюрократа. Вот он, этот шедевр критики позитивизма: "Какой Мораны нужно этой капибарообразной туше, которая посыпает полироль моего стола грязью со своих некогда лакированных полуботинок?.."
   -- Не гоже так, батенька, распускать-то дела; и так тебя посадили на место явно не для твоего седалища скованное, а ты не можешь даже... - моральный шлак льётся из пухлых начальственных губищ, а заплывшие салом бисерины глаз почти задыхаются под подушками щек. Ни дать не взять - мент после бурной ночи, посвященной пропою денег очередного забывшего дома паспорт интеллигента.
   -- ...разберись, понял меня, твоя светлость, чтоб тебе?!
   Уфф... Кончилась нотация. Вахаала будто и не было в моём офисе. Как если бы добрая фея, узрев истязания неподобные нажала кнопочку "выкл.". Иглой дикобраза в ухо возился, нелюдь главенствующий, сорными речами своими. Эх, отвара калины мне красной. Литр.
  
   Не включай свет. Обними меня. Скажи им, чтобы перестали тут ходить!!
  
   Впрочем, как предсказывал мудрый еврейский царь, прошло и это. Прошло ли?.. Не важно.
  
   Где ты? Почему ты ушла?..
   Выйдите из моей комнаты!!!
  
   А дело всё, как понятно было, заключалось в Фёдоре. Моя светлость имело сомнительную честь лицезреть его, пребывающего в состоянии весьма альтернативном, некоторое время назад через неплотную вишнёвую решетку его - Фёдора - окна. Лицо старика в мутновато-палевом свете свечей всей своей скорбной искорёженностью, каждым волоском колючих впалых щёк выражало осознание каких бы о ни было будущих перспектив, а длинные ревматические пальцы, устремясь, пронзали гладь покоробившегося зеркала.
   Будто прибитый костылями к брёвнам, стоял я и смотрел на то место, где - вот только что - пребывал Фёдор, а теперь была лишь лужица серебрившаяся в отблесках двух кандел.
   И всё одно: какого же беса рогатого понадобилось Вахаалу вытаскивать меня из милой подорванному сердцу деревушки, отрывать от Ксюшки и тащить за прокуренные жабры в столицу; да к тому же, нахально изничтожая мои забытые сигариллы, прожигать их тленом линолеум рядом с моим, пусть и формальным, рабочим местом в здании районной администрации? И не в первый раз за прошедших со времени инцидента пять месяцев.
   И вдвойне странно: почему Вахаал не разу не приехал в Деревню сам и отчего прощает мне оголтелое самоуправство и неприкрытые над ним насмешки?
  
   Они пришли, смеясь. Убили детей. Котята плакали.
   Пали оплоты - осталась Деревня Женщины в Красном Платье.
  
   Стол уже вытерт со всей брезгливосью и чуть ли не продезинфицирован, могильный камень небоскрёба покинут, кабинет в нём замкнут, а ключ остался разделять грусть и слёзы живущей в подвальной гостинке на окраине столицы девочки Наташи, которая в свою очередь покинута в пыльном зареве облизывающего серый город солнца.
   Почему её зовут именно так? Да просто имя такое, что и забыть легко и от воспоминаний в нужный момент мигрень коньяка требовать не начинает. Что похвально.
   Я, вдыхая мыльный запах конской холки, чуть не истекаю слезами, мчась в объятья Солнца иного - такого родного с отливом бронзовой патины.
  
   -- Что с его зрачками, Снежана?!
   -- Оставь, он уже ушел...
  
   Мысли зело кручинные чело волком серым лижут. И всё больше о дамах, что оригинальным не является - от этого не легче хотя. Дама, что печально, отнюдь на уме не одна.
   Конечно, прежде всех моя несбывшаяся Надежда. У неё инициалы даже такие - "Н. А.". По-английски значится N/A - "not avaliable". Воистину "не доступна". Пошлостей не разуметь. Ну, не карма нам с ней общаться; ничего тут не попишешь. Светлый такой кроличек мой синеглазый. Единственное создание женского пола, которому я могу доверять. Отрешенная, непонятная... и такая мягкая и пушистая.
   Вторая моя печаль - Котёна. Эпохальна тем, что только такая баба (прости господи, не скажешь иначе про неё) смогла бы меня, нерадивого, взять в недоуздок и лёгкое левое шпилькой проколоть, сердце с почкой зацепив в процессе - радикал; ценю. Обязательно на такой женюсь, когда пойму, что спиваюсь окончательно.
   Но по настоящему взрывает лакмус радугой Ласка. Не процесс, хотя сие тоже лишним не бывает, а девочка с таким оригинальным именем. Нашлась тоже мне дилемма столетий... Ну, мало ли таких? Этакая мечта уставшего человека зациклившегося на своём гипертрофированном во временном континууме переходном возрасте.
   Люди, комплексами вины и вежливости (что суть одно и тоже) не отягощенные, нарекли бы подобное Ласке существо "предметом интерьера". И то верно было бы весьма. Представьте себе статуэтку горностая, которую в приступе любовного аффекта подарила вашему отцу его ваша же прапрабабушка. Этакий бесформенно-сосисочный, но гордый силуэт с лихо задранной мордочкой и отколотой лапкой или хвостиком (хорошо, что хоть рогов у горностаев не бывает!). Короче изрекая, вообразите себе вещь аляповатую до умиления, выкинуть которую было бы более кощунственно, чем плюнуть в разгорающийся костёр. И получите в своё распоряжение топографической точности портрет Ласки.
  
   Холодно. Закройте окно, пожалуйста. Мне холодно. Опять звонит телефон. Ещё одеялко принесите, пожалуйста!! Сквозь одно звук проникает.
  
   Отпускаю поводья, сжимаю лошадиное тело ногами и откидываюсь назад: грозовое небо клубится мерклой чернотой - под водой опять горят леса. Последний раз такое было после ксюхиного золотого укола. Да, ребята, теперь путь моему любимому шнауцеру за пределы Деревни Женщины в Красном Платье заказан. Наверное, скоро и я отойду от всей этой суеты, перестану биться и жрать сам себя, окончательно осяду в Деревне, и гори хоть весь уезд чахлой копотью!
   А знаете ли вы, кстати, какая в уезде вода? О, сие изощрение достойно особого упоминания.
   Ясно дело, что спозаранку, окромя хорошего табака, во трескающуюся от засухи трубу глотки просто необходимо возлить зуболомяще холодной лазурно-голубоватой природнорожденной водицы. Вот выползаешь из полуподвала землянки с кондовым оловянным половником, не проснувшись, черпаешь из ручейка запрудного аква виты, глотаешь и!.. изрыгаешь грязный поток этой зелёной гадости, щедро мешая её с матами. Так вот и живём,
   м-да... И, всё одно, люблю я свой уезд любовью странной. Да и кому ж, как не мне?
   Творожистой массой липнет к губам сизая дорожная шрамовая ткань взрезаемой копытами дороги. Закат, исполосованный осинами, умирает, оседая за горизонт, как за край свежей могилы.
   Вот и Перевязь-речка - за ней уж и моя Деревня: рву поводья; кувырок во влажную от грязи траву. Выуживаю из разгрузки мятую сигаретку, из седельной сумки - бутылочку пивка. Зажигалкой крышечку долой, потом о влажный кремень колёсиком "чирк, чирк!" - запалил уютный огонёк на кончике, затем и на бережке. Вперед взглянул только теперь - тут и застыл... Ведь сколько раз видел, а всё равно за сердце берёт пальцами тёплыми. На том берегу скала гладкая: знамо титан какой обтесал; на скале домишко бревенчатый еле виден, а на хмурой гримасе камня огромными буквами, краской алой в давние времена ещё добрые феи, ломая ножки, теряя с корнем вырванные крылья, выписали одно лишь слово:
   "ЛЮБОВЬ"
   Кровь их, мешаясь с соком сатанинских грибов, заставила эти письмена вгрызться в гранит и терзать его плоть, терзать на радость живым, хотя и фей тех нет уж давно, а череп титана ещё раньше обернулся горой соседней облезлой, из глазниц которой льются, вылизывая камни, два солёных водопада - видишь, во-он там? - разбавляя воды Перевязи. А любовь-то?.. Есть? Конечно! Вот и на скале о ней написано. Как ей после этого не быть?
   На вершине плачущей горы на удивление чётко вижу домик Женщины в Красном. Подумать только. Я ведь уже почти добрался до деревни. Эх, не к добру Перевязи вздумалось течь сегодня именно здесь...
   -- Эй, пойду я, дружок? - это сзади бархатистый мужской голос. Окурок в реку, глаза прикрываю:
   -- Иди-иди. Хозяйке привет, почтеннейший, и... ты за шпоры-то прости, а ?.. - сам на мыльные берцы взгляд бросаю.
   Он ничего не говорит, фыркая, словно мух отгоняя. Вижу, обернулся раз, другой. И вот уже стонет человек, из-под сумок седельных выбираясь.
   -- Ну, бывай, бедовый - это он мне, криво ухмыляясь и почёсывая свой длинный нос, затем отвисшую губу потирая - не поминай даром!
   Вот лошадь, а! Сколько бы не оборачивался, так и кажется, что заржёт вот-вот.
   "Сам ты - кот драный!" - вприпрыжку , смешно подымая ноги, ушёл, слился с зыбким киселём вечера. Неужели это я вслух про лошадь-то сказал? Неудобно как-то...
   Та-а-ак... Он ещё и сумки седельные с собой упёр! Там же всё мясо вяленое было, весь табак, эля баклажка моя. Не той желтухи городской горькой прозрачно-желтой, что я сейчас досасываю, морщась, нет! Эля... Пенистого такого, пахнущего ржаными колосьями на ветру, весенней росой, любовью женской!.. У, лошадь линялая! Врёт он всё, что до инцидента в медсанбате по контракту служил. Наверняка тоже лошадью (ну, ладно, конём) был. Надо будет не поскупиться архивным крысам на "маасдам". Пусть проверят по бумагам. Тогда-то не отвертится пегий, чтоб ему овёс клином.
  
   Ветер такой тёплый. Почему вы все не улыбаетесь?
   Или вы - тоже Они?!
  
   Уж и стемнело, затянули свой реквием по свету цикады, нежный мертвец ветер выплеснул не голову пригоршню аромата сырой земли, причесал, скинув мою шляпу на узловатый корень, нестриженые волосы, поцеловал жёлтое пламя костерка; вздохнув, сел напротив. Я ж, будто и не заметив, смотрю сквозь пар его груди на реку, недоумением, правда, исподволь брови скрючив.
   -- Ket fa'alitya, князь, что ищешь ты, чужак-в-своём-доме, у границы марева водного? - зашелестели листьями бесплотные губы.
   -- Звон тысячи мечей славит и тебя, Далйет, тёмный вестник старшего народа! Ищу я поцелуя судьбы да соития с дорогой, ласки стали да проклятий той, что в парандже, объятий дождя да совета урагана... - говорю, а внутри как-то ёкнуло. Ох, не по нраву этим землям смрад столичный, что клещом впился в мою немытую кожу, заполз за щёки, укоренился под ногтями.
   -- О, князь! - с шипением сквозняка вырвался скрипучий смешок гостя моего костра - Ты ищешь поцелуя одной, соития с другой и ласки третьей. Мысли твои подобны истоме стоячей воды, что выгибается под ласковым дуновением моим: они бегут рябью по зеркалу глади и неизменны у дна. Для тебя очевидно тайное, о, да! но явное же за спиной ты не увидел даже смотря на разлив серебра. Ты окутан дымом города, и он будет пожирать твои глаза снаружи, как уже почти пожрал твои лёгкие изнутри!..
   -- Как смеешь ты?!.. - сплёвываю сигарету, которую оказывается недавно закурил.
   -- Совет же урагана тебе один, чужой хозяин сих земель: "Оглянись!!!". Горсти ветра тебе в лицо, князь, и прощай... - дикий порыв ветра разметывает мой костёр, а я плавно, чуть пружиня, встаю, выхватывая из-за голенища охотничий нож, и ныряю хищным прищуром в тёмное молоко леса, который встаёт передо мной так же стремительно, как исчезает за спиной Перевязь-река, "ЛЮБОВЬ", кровь грибов и фей, буйна голова давно почившего великана. (051b)
   Ох, хороводом понесло деревья...
  
   Спать, обнять кого-нибудь и окунуться в дрёму.
   Нет!
   Я иду, несут ноги деревянные на огонька два лазоревых.
   Ждут, меня ждут. Они.
  
   Заболтал меня Тёмный Лист - чёрный шут, почуял силушку немереную, сказочник загробный. Эх, держись, матушка ночь! Не дам тебе запамятовать, кто землицей этой володеет.
  
   -- Слышишь меня, землица родящая? Слышишь ли ты, небо карающее? Внемлите ли вы древа хладные да древа изумрудные? Хэй, пожиратели алмазов да ?глей! Хэй, нимфы да тритоны игривые! Хэй, ветер-насмешник!
  
   ...и не стало ничего, ибо я стал всем. Ну вот и всё, последний запрет нарушен, канат обрублен, а сходни выкинуты за борт. Вахаал смело может выписывать мне последний чек и давать расчёт. Пошел князь в разнос. Всё моё упрямство ишачье. Вечно в омут с головой. Лишь бы доказать, что прав, недоумок!
   Собой становиться, как бритвой по глазам. Чую где-то там под сердцем ликование всего уезда - рад он, как щенок, что хозяин теперь уж вовсе городом не смердит. Голова моя напротив саднит, будто вонзили туда стальное семя, колючей проволокой прорастающее. Сон однако со сполохами в глазах ретировались, ровно крысы от запаха мочёного пороха.
   Переливаю взгляд, как густой кленовый сироп. Там, где были лазоревые огоньки, теперь глаза.
   Страшны они, будто язвенный луч солнца на дне заболоченного пруда. И вовсе они не лазоревые, а какие-то гадостно-блеклые. А чело над ними бледно, будто луна скорбная, испивающая со светилом аквамариновый солёный мёд во славу солнцеворота. А плечи точёные нагие холода не чуют, волосы чёрного серебра баюкая. Стан девичий корсетом, поверх платья траурного бархата, задушен. Пятью лезвиями ощерилась с него полая "утренняя звезда"; иссиня-белые руки раскинуты будто в ожидании объятий.
   -- Всё бы тебе, Георгий, в бирюльки играться - по лицу женщины ползут, как черви, морщины, руки опускаются, плечи низвергаются горным обвалом - Посмотри, во что ты превратился! Драная спецовка, щетина сантиметровая, шея грязная; весь, как паутиной зарос, перегаром воняешь...
   -- Привет, Снежана - говорю устало - И гуляй лесом да своей тропой. Достала ты меня! С того света достала, а проку тебе с того? Понимаешь же, я преступил уже порог. Ты опоздала.
   Смеётся фальшиво, курва ночная: жалею, дескать, юродивого. Зубы в ухмылке щерит, а по щекам из глаз ручейки сползают красные, и голос из менторского лисьим становится в момент: "Ваахал кланяться велел. Ждёт тебя, зело стревожен лиходейством твоим, но милует: несть тебе кары его. За сим подписать просит грамотку и прибыть в стольный град, не медля"
   Изображаю на физиономии муку мечущегося разума, в тон ей отвечаю: "Ну, грамотку-то вахааловскую давай..."
   Элегантно выдувает струйку пара в кулачок, и, глядь, уже зажат между её пальцами лист с до боли знакомой красноватой вязью. Дрожащими пальцами беру послание, озорно облизываю ус, чиркаю кремнем и... подхватил пылающий обрывок шалунишка-бриз, повинуясь отныне своему князю, и шлёпнул с размаху в реку: "вода" к воде.
   Я же метнулся к незваной гостье, обнял её:
   -- Прощай, Снежанка. Не понять тебе меня...
   А ещё от тебя выхлопной трубой пахнет, свинцом. А изо рта маслом машинным разит.
   Прощай...
  
   ***
  
   Проснулся я под уютное мурлыканье камина от знакомого с детства сладковатого запаха махорки и, блаженно потянувшись, уставился на тёплую обстановку бревенчатой избы: на белого кролика мирно дремлющего в открытой клетке, на нежно урчащего у меня на груди котёнка, статуэтку (то ли ласки, то ли горностая) с отколотым ушком на полке подле очага; наконец на Ксюшку, поправляющую на мне сползшее одеяло.
   -- Ты бы поспал ещё. Умотали они тебя. Хотя... кофе скоро готово будет... Да, мам? - Это она уже Женщине в Красном Платье.
   Та, как всегда, у плиты. Там скворчит что-то, булькает и ужасающе аппетитно пахнет.
   Я перевожу глаза в последний неисследованный угол. "Привет, Фёдор!" - говорю.
   -- Здорово, твоя светлость! - сидит, покуривает, улыбаясь всеми старческими своими чертами - Вот, погляди, я рамку от зеркала починяю. Видать, к ужину кончу. Давай-ка в баньку да к столу - порасскажешь нам о всём. Ксения тут чуть не извелась, пока ты пропадать изволил. Ну, подъём!
   Сладко потягиваясь, иду в баню!
  
   Я боялся окон. Всё думал, что в них пролезут Они!!
   Я боялся окон. Всё думал...
   Я боялся...
   Я...
  
   ***
  
   Во Власозеленске Вахаал Яковлевич в том самом здании, в котором начиналась вторая часть нашего с вами повествования, долго в отчаянии и бессилии брызгал слюной на пол офиса. И слюна та мешалась с рубиновыми речушками вытекавшими из вспоротых, будто маленькими коготками, вен моего тела. Мой труп он нашел уже остывшим нынче утром; в комнате царил невообразимый хаос, а к выходу тянулась цепочка грязных звериных следов. Очевидно, кошачьих. Вахаал всё понял. Да и как не понять? На посиневших губах трупа играла залихватская ироничная улыбка.
   В деревне в это же время я расправлялся со второй по счёту джезвой белого, как власозеленская ночь, кофе, не на секунду не отпуская Ксюшину руку. Женщина в Красном Платье то и дело подливала Фёдору пряного вина. И всё было хорошо.
   PS А про Коня я узнал. Он действительно служил в своё время в медсанбате... Конём.
   PSS Не стоит Их бояться.

Красноярск - Санкт-Петербург, 2007 г.

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"