...Я всегда старался определить свою суть с помощью ясных понятий: хотел уяснить себе, смел я или труслив, жаден или добр, честен по отношению к женщинам или нет.
Иосиф Бродский
--
Бабушка, а папа высокий?
--
Высокий.
--
До неба?
--
До неба.
Кошка. Она меня не любит. Оцарапала. Красная царапина через всю руку. Сердитый голос мамы: "Я тебе говорила - не лезь к кошке!"
Сижу, надеваю носки, рядом стоят ботинки. Мама кричит: "Носки не на ту ногу одеваешь!" Меняю носки на ногах.
Тепло. На дворе пилят дрова. Пила очень вкусно ест бревно. Ветер поднимает пыль с опилками. Голос мамы: "Не подходи близко, глаза засоришь!". Засорил глаз, попала щепочка. Идем в больницу.
Давид Борисович. Очень добрый. Люблю у него бывать. Он работает в аптеке. Всегда мне дает вкусную таблетку, кисло-сладкую.
Бабушка при мне садится на горшок. Вижу, как синеет кожа внизу спины, там где попка.
Кошка поймала мышь и играет с ней. Мы с дедушкой смотрим.
Передача сводок Информбюро. Дедушка становится на скамеечку и прикладывает ухо к черной тарелке радио.
Меня оставили одного дома. Я реву. Высовываюсь в окно. На окне стоит тарелка с растопленным маслом. Вижу сложенные под окном дрова.
Мы с бабушкой перебираем горох. Попорченные зерна я собираю в ладонь и выношу в коридор. Там стоят мальчик и девочка. Я им отдаю горох и они его кладут в рот. Плохого гороха много и я выношу его часто. Удивляюсь, как быстро они съедают горох. Он же очень твердый. Потом догадываюсь - они его не едят, а прячут в карманы.
Летний вечер. Двор покрыт травой. Мама, тетка Лиза и другие женщины гуляют. Кто-то из них находит страшную гусеницу и пугает тетку Лизу. Я тоже боюсь.
На всех кустах вокруг нашего дома поселились очень красивые жучки. Их крылышки отливают ярким зеленым и малиновым цветом. Собираю их в спичечный коробок.
Встречаю знакомую девочку Мару. Она старше меня на целый год. Она что-то жуёт. - Что у тебя во рту, Мара ? - Сера. Сера, наверное, серая...Не разглядел.
Ровное поле. Конца полю не видно. Лошади везут нас бегом.
Едем в поезде.
Едем на грузовой машине. Приехали. Мама кричит перед домом: Тоня!!
Внизу нас встречает высокий человек в кргулых очках. Поднимает меня высоко-высоко. Папа.
Поднимаемся на второй этаж. Какая большая комната. И еще одна! На полу в углу книжки. Красивые картинки. Письменный стол. Открываю ящики. Там непонятные вещи. Папа говорит - это радиолампы. Железная печка. На столе очень красивая лампа. Абажур из стеклянных трубочек. Тяжелая, потому что стоит на блестящем красном камне. Еще на камне стоит страшный дядька в шляпе. Папа говорит - это Наполеон.
Черная тарелка говорит: Наши взяли Белгород. Слышу, как там, в тарелке кто-то хлопает в ладоши.
Закрываю глаза и вижу яблоки, которые лежат в ящике письменного стола. И конфеты, много конфет. Открываю глаза, иду смотреть: в ящиках ничего нет. Бегу во двор и кричу: "Мы богатые!" Вокруг собираются мальчишки и девчонки. Все они выше меня. Я им рассказываю, как много у нас яблок и конфет в ящиках. Вижу, как блестят глаза у одного мальчика, который выше всех.
У меня появились две подружки Валя и Галя. Я им говорю, что моя мама врач и я тоже умею лечить. Идем на лестничную площадку. Галя снимает трусики и садится на корточки. Набираю тополиных листьев и пытаюсь запихнуть их ей в попку. Мама подымается по лестнице, видит меня и Галю. Берет меня за руку и уводит в комнату. Гулять с Галей и Валей мне не разрешают. Сижу дома. Вижу из окна Галино окно. Кричу ей. Она высовывается. Залезаю на подоконник, сгнимаю трусики и сажусь на корточки, чтобы она меня видела. Кричу ей: "А теперь ты покажи!" Она что-то показывает, но я плохо вижу.
Галя и Валя всё рассказали старшим девочкам - Наде, другой Гале и Люсе, как я их лечил. Поднимаемся на лестничную площадку, нас с Валей ставят напротив друг друга. Мы должны бежать навстречу друг другу и при этом снимать трусики. Потом просят, чтобы я лег сверху на Валю. Обходят кругом нас. Кто-то поднимается по лестнице. Мы все убегаем через черную лестницу.
У меня есть друг Юрка. Окно их комнаты стоит прямо на земле, ну, может быть, чуть-чуть повыше. Юркина мама зовет нас к ним домой. Наливает две тарелки манной каши. Каша горячая, жидкая и не сладкая. Не хочу её есть.
Другой мой друг Борька. Писается по ночам. Когда я выхожу во двор, то всегда вижу, как его мама развешивает на веревке его постель. Юрка говорит, что Борька - зассыха. У Юрки под носом две сопли. Одна короче, другая длиннее. Он их втягивает, но они снова выползают.
Сегодня днем был салют. Я люблю салют вечером. Очень красиво.
Бабушка говорит, что папа, когда жил без нас, ел отруби с рыбьим жиром. Отруби я не пробовал, а рыбий жир мама заставляет меня пить. Он ужасно противный. Мне дают к нему кусочек черного хлеба с солью и кусочек луковицы, чтобы закусить.
Папа уехал в Донбасс. Перед отъездом мы все вышли во двор, меня поставили на стул и так нас сфотографировали. Я был в матросске. Мама очень сердилась, что я вертелся. Я попросил папу сфотографировать всех моих друзей. Он сделал.
Мама ходит на работу в детскую больницу. Она сразу знает, кто чем болен. Сегодня утром она раздела меня, пощупала живот, велела показать язык и глаза и сказала, что у меня желтуха. Гулять мне нельзя. У меня температура. Мне нельзя есть масло. Мама приготовила себе яичницу на масле. Очень вкусно пахнет. Я прошу у мамы кусочек, но она не дает: Тебе нельзя! Нет, всё-таки болеть плохо.
Наконец-то я выздоровел. Мы с Борькой играем в классики. Потом рисуем кирпичом на тротуаре красные звезды. Потом идем в парадное и там рисуем звезды на стенах. Кричим: Звезда- Пизда! Звезда-Пизда! Появляется мама. Она отводит меня в комнату и говорит: Пизда - это хуже, чем чорт, хуже, чем дурак. Никогда больше не говори этого слова. Понял? Я киваю головой.
Папа ездил в командировку и приехал в тулупе, но замерз в командировке и заболел. У него была высокая температура и его рвало. Мне тулуп сначала очень понравился, я раздвигал пушистые букетики внутри и вдруг увидел живого темномалинового клопа. Я даже испугался, сбросил его на пол и раздавил ногой. После этого мне расхотелось играть с тулупом. А вдруг в нем еще есть клопы!
День Победы, а я лежу больной. У меня высокая температура. Мама говорит, что у меня скарлатина. Когда я закрываю глаза, я вижу наш белый потолок, но почему-то он весь в трещинах. Потом он начинает кружиться и у меня начинается рвота. Всегда, когда я вижу такой потолок с закрытыми глазами, у меня начинается рвота.
Я очень люблю свою маму. Она меня тоже очень любит, но вечером в воскресенье обязательно уходит с папой то в гости, то в кино. Я хнычу: Мама не уходи, а она поёт мне в ответ: "Не уходи, скажи, что это шутка..." и они уходят. Я остаюсь с бабушкой и дедушкой. Тетка Лиза приходит с работы. Она работает бухгалтером в школе. Она долго-долго рассказывает бабушке о своих ссорах на работе. Тот, кто с ней ссорился, говорит очень писклявым голосом, а она, тетка Лиза, говорит за себя басом. Бабушка слушает и гремит кастрюлями. Дедушка читает газету. Мне скучно.
Тетка Лиза очень часто болеет. Мама говорит, что у неё хронический бронхит. Она лежит на диване в своей комнате, а рядом с нею стоит баночка, куда она отхаркивает зеленую мокроту. Еще у нее много платков, куда она тоже плюется, когда кашляет. Платки с мокротой, когда они высохнут, она прячет в правый ящик буфета. Я люблю лазить по ящикам, но тот ящик я открывать не люблю - из него плохо пахнет, и я не люблю прикасаться к тем платкам, хотя на дне ящика есть много интересных штучек. Конечно, левый ящик намного интереснее. Там много разных пуговиц, три наперстка, разные ножницы, булавки. Еще я видел дедушкин ящик, который стоит на шкафу, который рядом с буфетом. В том ящике были очень красивые инструменты, которыми дедушка чинит будильники, и еще там были еврейские книги. В одной были картинки с каким-то бродатым человеком. У него была коза и жена. Дедушка сказал, что его жена сошла с ума, и мне после этого было страшно смотреть картинки с его сумасшедшей женой.
Еще в шкафу лежит альбом тетки Лизы. Там замечательные открытки. Старый граф стоит в длинном до пят яркомалиновом плаще и шляпе и что-то говорит. Еще там открытка, где три рыцаря скрестили свои мечи, а четвертый держит эти мечи. Называется она "Клятва Горациев". Я часто смотрел на эту открытку (когда все уходили). Еще там открытки с замечательными белыми статуями на коричневом. Статуи голые, и мне очень интересно смотреть на девочек и женщин. Девочка играла с лягушкой, а женщины просто стояли. Одна голая женщина целовалась с голым мужчиной и это называлось "Вечная весна". Еще в том альбоме есть переписанные теткой стихи к песням, которые никогда не поют по радио. Одна из них начинается так "..Белой акации гроздья душистые Вновь ароматом полны...". Тетка Лиза очень любит её петь. Акация - это такие цветы Я мало знаю про цветы, потому что в нашем дворе они не растут, только по углам жесткая трава и ромашка, но без белых лепестков. Еще там стоят два тополя. Один весь покрыт листьями, а другой уже, наверное, очень старый. У него всего две ветки с листьями... Я всегда боялся, что меня застанут за разглядыванием открыток. Тетка Лиза запретила мне лазить в их шкаф.
У нас в комнате стоит комод, где папин ящик всегда заперт на ключ. Однажды папа с мамой разбирали ящик. Сколько же там было интересных вещей! Особенно я влюбился в маленькую красную отвертку, но мне её даже не дали подержать. А на дне ящика мы нашли три скатанных в колечки белых шарика. Я очень хотел их надуть, чтобы играть с ними, но мне опять не разрешили. Сказали, что купят на праздник красный и синий шары.
Потом я лежал на своем диванчике и мечтал перед сном об этих шариках, а мама пошла на ночное дежурство в больницу. Папа ходил по комнате и, когда он проходил мимо нашего шкафа, сверху на него свалился штатив, на который он привинчивал свой фотоаппарат. И этот штатив сильно стукнул папу по голове. Но папа не заплакал, а сказал, что черт знает, отчего он свалился. А мне было очень жалко папу, но я не стал ему ничего говорить, потому что он думал, что я уже сплю.
На следующее утро было воскресенье. Я играл во дворе, потом пришел домой, пообедал и снова ушел гулять во двор. Пришел, а тетка Лиза лежала в своей комнате и сердито зыркала на меня из-под прикрытых глаз. Она всегда так лежит и глаза у неё не совсем закрыты, а мне противно, когда люди не закрывают глаза, как следует, вроде бы за тобой подсматривают. А папа спал. Он вообще очень любит спать, когда мамы нет дома. Будить его было нельзя, и я отправился в теткину комнату поиграть с мячиком. У меня есть такой маленький черный мячик. Не знаю уж как это получилось, но я попал тетке в глаз. Она заорала, как сумасшедшая. Я так испугался, что побежал прямо в постель к папе прятаться, а он сел на постели и положил меня на колени попой кверху и сильно ударил по попе два раза. Это он в первый раз меня так наказал. Вообще меня никто никогда до этого не бил. Я сразу его разлюбил и вспомнил, как ему досталось по голове штативом и был очень доволен, что ему досталось.
В доме появилась кошка. Я начал с ней играть. Привязал бумажку к нитке и тяну, кошка ловит, потом я поднимаю бумажку на воздух, кошка прыгает промахивается и делает вид, что ей неинтересно. Я несу блюдечко с молоком кошке, но роняю и блюдечко разбивается, кошка пугается и шипит на меня. Я пугаюсь её и решаю ей отомстить. В бабушкиной комнате длинный синий половик, который называют дорожкой. Я завертываю кошку в половик и становлюсь на неё. Кошка орёт, а я слушаю. Потом я её разворачиваю. Кошка убегает от меня за диван. Я смотрю, как она там какает. Я понимаю, что виноват, нельзя было на неё становиться, я ведь такой тяжелый.
Уже целый год, как меня учат читать. Читать я научился давно, но теперь нужно читать вслух разные книжки. Вчера я читал папе книжку про зверей, мне было скучно. Во дворе Борька с Юркой играли в войну У нас такая игра - мы становимся главными маршалами. Я - Жуков, Юрка - Конев, Борька - Рокоссовский. И мы бегаем и стреляем из пистолетов. Кто громче стрельнет, тот победил немцев. А тут эта книжка. Я читал про бегемота и бабочку. Наверное я потерял строчку и что-то не так прочел, потому что папа сказал: прочти еще раз. Я прочел еще раз, а папа очень рассердился, вырвал у меня книжку из рук и прокричал мне прямо в ухо, как надо читать, но он так громко кричал, что я ничего не понял и заплакал. Тогда папа назвал меня Балдой и заставил прочесть еще раз. Я закапал слезами страницу, но всё-таки прочел, как он хотел. Потом я ушел гулять во двор. Потом мы пошли к Юрке, его мамы не было дома. Но там на кухне сидели Люся и Галя. Они рисовали цветочки.
- Как зовут твоего папу?- спросила Галя.
- Тоня, - ответил я.
- А как зовут твою маму? - спросила Люся.
- Соня,- ответил я.
Тогда они, продолжая рисовать, запели: "Соня, где твоя Тоня... Нет: Тоня, где твоя Соня..."
У нас две соседки - Марильсанна и Настасья Алексанна, которую я зову тетя Настя. У Марильсанны сын Павлик. Ему скоро идти в армию. Марильсанна очень низенькая, хотя и выше меня, а Павлик ростом с моего папу. Павлик любит со мной играть и я люблю играть с ним. В паровоз. Он - впереди, потом Марильсанна, а потом я. Мы берем друг друга за локти, двигаем их туда-сюда и получается паровоз.
Однажды бабушка и все-все ушли, а я остался один и мне было очень скучно. Тогда Марильсанна позвала меня есть щи. Я никогда не ел такой горячий суп в железной миске. Мне дали еще кусок черного хлеба и я его ел, пока суп остынет. Они все ели из одной большой миски. А у нас у каждого своя тарелка.
Мужчин в нашей квартире всего двое - дедушка и папа. Павлик ещё не мужчина, потому что он мой товарищ. И вот однажды я лежал еще в кровати, когда услышал хриплый такой и громкий мужской голос. Я спросил у бабушки, кто это, а она сказала, что пришел с войны муж тети Насти. Потом я узнал, что зовут его Владимир Александрович и что он работал механиком на военном аэродроме.
Сегодня первое сентября и мы с мамой идем в школу. Во дворе школы много народу. Директор в военной одежде и в очках что-то говорит. Я не понимаю, а мама очень восхищается. Потом нас строят в затылок друг другу и мы идем на четвертый этаж. Нашу учительницу зовут Клавдия Николаевна. Она такая же старая, как моя бабушка. А мама у меня очень молодая. Но очень больная. Прошлой зимой, когда я уже спал, я проснулся и услышал как она говорила папе: "Тоня, я умираю!". Папа с Владимиром Александровичем завернули её в одеяло и вынесли на улицу, чтобы ей было легче дышать. А я лежал под одеялом и меня трясло от холода. Потом маму положили в больницу и она там долго лежала, но меня к ней не брали, а я любил её больше всех на свете. Потом она пришла из больницы совсем здоровая и веселая, увидела тетку Лизу и обе они почему-то засмеялись. Теперь я думаю, что от счастья, что она не умерла. Я слышал от бабушки, что где-то есть бог, который всё-всё может. Я часто, когда лежу и засыпаю говорю ему, чтобы он не дал умереть моей маме.
Но это я так, к слову. А сейчас мы сели за красивые черные парты. У них посередине дырка, а в ней стоит чернильница, но чернил там нет и они нам не нужны. Мы будем сначала учиться писать карандашами. Я уже все буквы писать умею, а читаю совсем свободно, но Клавдия Николаевна сказала мне, что не все еще умеют читать и писать, как я и потому мне придется учить все с самого начала вместе со всеми.
После второго урока нам принесли бублики, я их очень люблю, но мне их никогда не покупают. Вообще, когда я прошу что-нибудь мне купить, мне всегда отвечают, что нет денег. Мама очень сердится при этом и говорит, что у меня все есть и это плохая привычка - просить.
Бабушка называет меня солдатской кишкой и всё из-за того, что я люблю стащить у нее вкусненькое, а вкусненькое - это почти всё, что мы едим. Недавно мне попало из-за того, что я увидел на подоконнике кету с луком на тарелочке. Бабушка приготовила её для папы, когда он придет с работы. Я всё люблю с луком, а кету - особенно. Я подошел к ней и отщипнул малюсенький кусочек. Потом еще подошел и еще, и сам не знаю, как это получилось, но от двух кусков кеты остался только один. Как же она меня ругала! Потом пришел папа с работы и бабушка ему пожаловалась, но он не рассердился, а взял меня на колени и я немножко ел с ним суп.
Дедушка всегда провожал меня в школу и встречал после уроков. И вдруг он не пришел. Я ужасно испугался и начал плакать, но никто ко мне не подошел. Тогда я побежал быстро домой и все плакал и плакал. Когда я увидел наш дом, я уже не боялся и перестал плакать. А когда я пришел домой и спросил, где дедушка, бабушка сказала, что он уехал на работу. Больше меня никто не провожал и не встречал, и я понял, что я уже совсем большой.
Я в классе не слабый. Мы вчера поборолись с Вовкой Говором. Интересная у него фамилия - Говор. Когда Клавдия Николаевна говорит: "Что за говор! Прекратите этот говор!", мы все смеемся и смотрим на Вовку. Да, так вот, мы боролись, но никто не победил. А мне было очень приятно потрогать его черную бархатную курточку. Он весь такой приятный и очень хорошо учится.
Мы все приносим в школу завтраки, но больше всех приносит Юрка Козлов. У него завтрак завернут в большую такую салфетку. Когда он разворачивает её, то там пирожки и всякие другие вкусные вещи. Клавдия Николаевна однажды сказала: "О-о, тут целый обед!" и Козлов подарил ей пирожок. И она встала рядом с его партой и красиво так выставила ногу и взяла пирожок двумя пальцами и ела. Мне очень нравится Клавдия Николаевна и мне бывает немножко стыдно, когда она пишет на доске и чешет попу в серединке. Я слыхал, что попа чешется, когда у человека заводятся глисты и что они по ночам выползают из попы, а перед утром вползают обратно. Мама сказала, что они похожи на вермишель. Я после этого не могу есть ни вермишель, ни макароны.
Мы учимся уже давно. У меня три четверки - по правописанию, арифметике и прилежанию. Папа мне сказал, что я должен учиться на круглые пятерки, потому что я еврей.. Все-таки я закончил первый класс с четверкой по арифметике и папа сказал мне, что я всё лето буду решать примеры. Клавдия Николаевна тоже нам дала на лето задание повторять арифметику. А мама опять попала в больницу. Хорошо, что у нас есть бабушка. Она готовит мне и папе. Я целыми днями играю во дворе с Борькой и Юркой в города. У нас есть старый напильник и мы его кидаем в землю. Когда он втыкается, мы делаем круг и пишем первую букву нашего имени. Мы идем к столице - самому большому кругу, который разделен на три части. Нам нужно захватить чужие части. Игра выиграна, если другие уже не могут стоять на кусочке земли, который у них остался после отрезания. Еще мы играем в догонялки на шелбаны. Эта игра совсем простая. Нужно прицелиться и попасть своей битой близко от чужой биты. Хорошо, когда у тебя первый ход. У нас есть такая поговорка. Первый - на коне военном, второй - на танке золотом, а третий на горе Сталина встретил. Сталин меня узнал и конфетку дал. Но выше все-таки не Сталин с конфеткой, а тот, кто на коне военном.
Вечером я вспоминаю, что забыл сделать арифметику. Папа приходит с работы, ест и спрашивает, сделал ли я арифметику. Если я не сделал, он снимает ремень и один раз стегает меня. Мне не больно и я иду в комнату к бабушке. Разговаривать с ним мне не хочется. Я скучаю по маме.
Лето кончилось так быстро, что я не успел ничего сделать. У меня есть друг в школе - Витя Скопинцев. Они живут в одной маленькой комнате, намного меньше нашей. У нас двенадцать метров, а у них я не знаю сколько. Его отец шофер, а мой - инженер. Я хожу играть в Витин двор. Там много ребят, не то что у нас. Потом у нас во дворе уборная и много гадких мух. Иногда приезжает машина с трубой, её называют говночисткой и когда она забирает из уборной (сами знаете что), то у нас в доме невозможно дышать. А у них во дворе чисто и никто не ходит с других домов, а у нас двор проходной. Борька часто ругается на ребят, которые идут через наш двор с Первого Лесного переулка на Четвертый Лесной. Он говорит: "Идите отсюдова, здесь вам не проходной двор!" Но как же он не проходной, если я всегда могу из одного переулка свободно попасть в другой? Да, а у них во дворе есть еще Толька Немухин. Он выше всех, но у него такой писклявый голос, что его не любят. Еще у него огромные, как у слона уши. Он очень любит плакать. Дедушка сказал, что у него глупое красивое лицо.
Новый учебный год начался плохо. На первой же контрольной у меня случилась неприятность. Я уже заканчивл писать страницу в тетради, как вдруг у меня с перышка ручки упала огромная клякса и потекла вниз. У нас же парты с наклоном! Я так расстроился, что у меня заболела пиписька. Я её пощупал - и она была твердая, как карандаш. От этого я еще больше испугался и снова начал быстро-быстро переписывать контрольную, но сделал много ошибок и потом Клавдия Николаевна поставила мне тройку. Я боялся идти домой, но, как говорит Владимир Александрович, наш сосед, - "Голод не тетка!" И вот я пришел и сказал, что у меня такое несчастье, а мама надулась и не захотела со мной разговаривать. Потом она мне сказала, что я наказан за плохую отметку и буду всё воскресенье делать упражнения. Я так обиделся, что начал реветь, но ей было меня ничуточки не жалко. Только дедушка подошел ко мне и сказал мне, чтобы я не плакал и что я , конечно, скоро исправлю эту проклятую тройку.
Клавдия Николаевна иногда, когда она сердится, называет нас безрогой скотинкой или рвотным порошком, но она добрая. Когда кончаются уроки, она должна нас свести вниз с четвертого этажа, а мы начинаем беситься. Тут у каждого терпение лопнет. Крик стоит ужасный. Вчера, например, Вовка Трахтман бегал по классу и кричал: "Залупа конская, п..да японская!" Мы уже давно знаем весь мат и потому мы смеялись, что он тоже научился. А Клавдия Николаевна не слышала в общем шуме и это хорошо. У нас дома никто и никогда таких слов не говорит. А у Вити Скопинцева во дворе есть маленький мальчик, ему четыре года и он все время говорит матом и родители его тоже друг с другом и с ним говорят матом. И милиция их не забирает! К нам приходит стирать белье уборщица Юля. У нее очень красивая дочка, я видел её два раза. И вот Юля стирала наше белье в корыте и мама сказала что-то про её мужа. А Юля ответила: "Ну и х..й с ним!" А мама вся покраснела и сказала: "Какое ужасное слово!" А Юле хоть бы хны! Улыбнулась и стирает себе, и стирает. Я слыхал её рассказ, как она кормила грудью свою дочку и теленка, так у нее было много молока. Интересно бы попробовать, какой у него вкус.
Жить стало совсем неинтересно. Вот только один случай. Папа много работал с мамой и они накопили много денег и купили два килограмма сливочного масла. И держали это масло в форточке, потому что дело было зимой. Ночью, когда мы все спали, мама услышала, что в форточке кто-то шуршит. Мама быстро разбудила папу, он подкрался и схватил вора за руку, но один кусок масла упал вниз. Тогда папа приказал маме открыть ящик комода и достать его большой нож, но пока мама искала нож, вор рванулся и прыгнул вниз и вслед за ним выпал второй кусок масла. И мама целый месяц всем рассказывала, как нас обокрали. Конечно это были воры из соседнего дома, где Борька с Юркой живут. Там есть такой страшный парень, его зовут Кара, но это не имя, а прозвище. Он всю жизнь гоняет голубей. Говорят, что у него есть старший брат, который всё время сидит в тюрьме.
Мы поехали в гости к дяде Матвею и тетке Нюсе. Они нам родственники. Я был в белой заячьей шубке, которую очень люблю. В поезде, я перед тем, как сесть, провел рукой сзади - чтобы не мялась. Маме стало очень смешно - так только женщины делают, чтобы не мять платье. Мы приехали и вошли в комнату, а там на полу ковер! А у нас никогда ковров не было. Мы все сняли ботинки. Ковер такой мягкий и теплый. А сын у них маленький, ему четыре года и он не хотел со мной играть. Я играл в его игрушки и слушал, что взрослые говорят. А дяда Матвей сказал, что у них совсем нет денег и он пойдет воровать. И мне стало страшно, потому что он попадет в тюрьму, как брат нашего Кары, который гоняет голубей во дворе. Мне даже плакать захотелось. А потом они стали на нас смотреть и кто-то спосил у папы, любит ли он меня. А папа сказал про меня, что я "кляйне пыпык", и я обиделся на него, потому что не знал, что это такое, наверное что-то плохое. Тут я вспомнил, как дядя Матвей с теткой Нюсей и с сыном в прошлом году приезжали к нам. Их сын тогда тоже был весь сердитый и не хотел со мной играть. А еще у нас была тетя Шура Богановская с дочкой Катей и сыном Милей. Мы всегда с ним хорошо играли, хотя он моложе меня на один год. Он мне сказал шопотом, что когда пописаешь, нужно кончик пиписьки вытереть чистой бумажкой, а у нас в туалете только старые газеты. А потом, когда гости собрались уходить, оказалось, что сын дяди Матвея накакал в штаны. И тогда мама принесла мою ванну и согрела воду, потом поставили его в ванну и стали мыть, а он начал реветь. Я думаю, что ему было очень стыдно, вот он и ревел.
А со мной тоже был такой же ужасный случай, но не в гостях, а в летнем лагере. Мне тогда уже было пять с половиной лет. Мама повезла меня на поезде далеко-далеко, до станции Пионерская. Потом мы долго шли и я никогда не видел столько зеленых деревьев и травы, и цветов. Потом мы зашли за забор и мама сказала мне, чтобы я пошел поиграл. Тут одна тетка в белом халате отвела меня в группу, которая шла на прогулку в лес. А другая тетка, Анна Сергеевна, спросила, как меня зовут, и я сказал "Марик". И вот мы шли и вдруг я увидел маленький и очень красивый гриб с красной шляпкой. Я подбежал и сорвал и показал Анне Сергеевне, и она меня похвалила и всем ребятам показала мой гриб. Потом мы долго гуляли и вернулись за забор, и я спросил, а где моя мама и хотел заплакать, и Анна Сергеевна сказала, что мама уехала на работу и скоро приедет. А потом мне очень сильно захотелось какать, но я нигде не мог найти туалета, как у нас дома и поэтому пошел за дом, присел и покакал. На следующий день, когда мне захотелось, я пошел на то же место, но там меня увидела другая тетка с группой мальчишей и девчонок и строго сказала мне, что здесь какать нельзя. Я ушел и долго-долго ходил, а живот у меня болел, и сам не знаю, как это получилось, накакал в штаны. Потом Анна Сергеевна услышала, как от меня воняет, позвала нянечку и они вдвоем меня помыли. А я все еще не знал, где у них туалет, а спросить боялся. На следующий день со мной случилась такая же история и тут Анна Сергеевна очень рассердилась и кричала на меня, и снова они с нянечкой меня вымыли, а я плакал от стыда и обиды. Так, наверное, было бы со мной до самого маминого приезда, если бы я случайно не пошел гулять и не увидел деревянные домики, куда мальчики и девочки заходили и выходили. Я тоже туда зашел и увидел дырку в доске, а под ней какашки и еще газету на гвозде, чтобы вытирать попу. Тут все мои неприятности и кончились. А потом, через много-много дней, приехали мама с папой. Мы пошли в лес, там они расстелили клеенку и мама достала из сумки бутерброды с маслом и огурцы с солью. Это было так вкусно, что не могу даже описать. А Анна Сергеевна пожаловалась на меня, что я "засранец", а мама ей сказала, что очень ей странно такое слышать, потому что дома я всегда хожу в туалет и воду спускаю. И они в лесу смеялись и спрашивали меня, что это со мной приключилось, а я молчал, потому что не знал, как им объяснить такие простые вещи.
У мамы есть одна очень близкая подруга Мара. Она такая красивая, как царевна в сказках и от неё всегда так приятно пахнет, что я всегда стараюсь стоять к ней как можно ближе и нюхать, нюхать. Мама сказала, что это духи "Огни Москвы", но я думаю, что духи тут ни при чем. Это сама тетя Мара так пахнет. Она с мужем , дядей Ёсей и сыном Эдиком живет за городом, в Ховрине. Они богатые. У них свой дом и огород. У них целых три комнаты и кухня. На кухне плита, которую топят дровами, а у нас керосинки, которые противно воняют керосином. В комнатах у них ковры и красивый шкаф, в котором висят шубы тети Мары. Она в них приезжала к нам в гости. У мамы таких шуб нет, и она, по-моему, завидует тете Маре, хотя тетя Мара работает медсестрой, а мама доктором. Мама мне рассказывала, что в войну дядя Ёся был командиром санитарного поезда, где работала тетя Мара и они были в Румынии, где тетя Мара и купила эти замечательные шубы. И вообще они привезли много вещей из Румынии и у них было много денег после войны, и они купили этот дом в Ховрине. Вот только туалет у них, как в том летнем лагере, во дворе, но там почти не пахнет, потому что тетя Мара каждый день его моет и засыпает какашки золой.
Этой зимой она примчалась из Ховрина к нам домой страшно испуганная с Эдиком. Эдик проглотил гвоздь. Он очень любит строить, у него даже есть два детских конструктора и все говорят, что он будет инженером. Ну вот, он что-то строил дома, забивал гвоздь молотком, а другой гвоздь держал во рту и сам не заметил, как проглотил его. И пошел к дяде Ёсе и сказал: "Папа, я проглотил гвоздь". И дядя Ёся так испугался, что вскочил с кресла, где он сидел и работал, и упал, и сломал руку. А тетя Мара тоже очень испугалась и приехала к нам. И мама пошла с ней в детскую больницу. Там посмотрели и увидели гвоздь у Эдика в животе, но сказали, что ничего страшного не будет и он его скоро выкакает.
Этим летом тетя Мара пригласила меня пожить у них, и я очень обрадовался. Мы с Эдиком дружили, хотя он был на один год моложе. Мне всё в их доме нравилось, у них даже погреб был, где стояли всякие вкусные вещи. И вот тетя Мара сняла ковер с пола, а там были коротенькие доски. Она подняла эти доски и оказалось, что там погреб. И вот она спустилась туда по лесенке, а я стоял и смотрел на нее сверху и не знаю, как это получилось, но я туда упал и прямо ей на спину и мне не было больно ничуточки. Она ужасно испугалась, но она такая веселая и добрая, что совсем меня не ругала. Потом она смеялась, когда рассказала маме о моем приключении. Мама тоже смеялась и вдруг стала про меня рассказывать такие вещи, что я совсем расстроился. Я думаю, что всё-таки есть вещи, которые рассказывать нельзя. А дело в том, что мама часто говорила со мной так: "Ти мой синоцек, ти мой длюзоцек, ти моя умниця" и мне это даже нравилось, потому что я очень её любил. И я ей как-то раз сказал: "А ти моя подлюга". И она это рассказала тете Маре и Эдик слышал и начал ужасно хохотать, потому что подлюга - это значит подлая, а я, когда говорил на этом птичьем языке, сказал это случайно и мне было очень стыдно, и я подумал, что мама меня предала и я никогда больше не буду с ней так разговаривать.
Когда я жил у тети Мары, Эдик придумал игру. Мы сели на дорожку перед их домом напротив друг друга и вытащили пиписьки. И каждый должен был достать ртом пипиську у другого. А тетя Мара как раз шла с грядок, где она полола траву и увидела нас. Она ужасно рассердилась и запретила нам вместе играть.
Тетя Мара каждый вечер перед сном заставляет нас мыть ноги холодной водой, а у нас дома никто ноги перед сном не моет.Да и негде. Папа любит чистить ноги между пальцами. Раз в две недели мы ходим в баню. В прошлый раз я смотрел на мужиков, а один дядька стал на меня ворчать, что я смотрю, а сам стесняюсь, когда на меня смотрят. А тетка Лиза однажды увидела меня, когда я сидел без трусов и сказала: "Что же у тебя такая пипка маленькая? У ребят должна быть пипка вот такая! - и развела пальцы. Мама начала смеяться, а мне было стыдно.
Еще мне стыдно потому, что я рыжий. Не совсем рыжий. Папин дядя говорит, что у меня золотые волосы, но Генка Шматко и многие другие в нашем классе считают, что я рыжий. Шматко читает мне стишок: "Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам, Вся семья моя покрыта, рыжим волосам".
В воскресенье мы пошли с папой на Пушкинскую площадь. Там стояла елка, украшенная игрушками, а вокруг было много-много магазинчиков, построенных из фанеры. И на каждом висели еловые ветки с игрушками. Народу вокруг каждого магазинчика было ужас как много, и все лезли без очереди. Папа тоже полез вперед, а меня поставил подальше, чтобы меня не затолкали. Я стоял и ждал, а возле меня стоял еще один незнакомый мальчик, но мы с ним разговорились и я сказал, что видел на картинке паровоз, который назывался "Иосиф Сталин", а он мне сказал, что видел настоящий паровоз "Владимир Ленин". Я ему не поверил, да к тому же он ужасно картавил. Я тоже в детстве картавил, но папа со мной занимался и я перестал. И это хорошо, потому что у нас в школе говорят, что все евреи картавят и их дразнят, а я не картавлю и значит не еврей. Я спокойно могу сказать: "На горе Арарат растет красный виноград". Еще говорят, что евреи любят брынзу и потому у нас спрашивают: "Абгам, бгынзы хочешь?" А я даже ни разу не видел, что такое брынза, но спрашивать у мамы с папой не хочу. Зачем их впутывать в наши школьные дела...
Так вот, стоим мы с этим мальчиком и вдруг я увидел, как папа схватил какого-то молодого дядьку за руку и кричит: "Милиция! Милиция!" А тот молодой испугался и говорит ему: "Дядя, что вы меня держите, я же у вас ничего не взял!" Пришел милиционер и мы вчетвером пошли в отделение. Потом мы с папой незаметно так отстали и пошли домой без всяких подарков. Папа рассказал про наше происшествие и еще сказал, что он так сильно схватил того молодого, что у него рука хрустнула. Папа ужасно сильный. И никого не боится. Он в начале войны был переводчиком с немецкого. Однажды он сопровождал немецкую диверсантку, а она знала приемы борьбы и неожиданно его ударила, и он упал, и потерял сознание, а когда пришел в себя, то оказалось, что у него сотрясение мозга и он стал плохо видеть. И его отправили работать в тыл. А у него после этого начались приступы головной боли, которые называются мигрень. Я много раз видел, как папа лежал, завернув голову в подушку и боялся света.
У меня в классе есть друзья. Один из них Мишка Шамаев, он самый высокий в классе, а другой Эдик Смирнов, он низенький и очень худой. Его зовут "Прищик". Именно "Прищик", а не "Прыщик". Он сидит с Вадиком Шендером за мной, и они всё время веселятся. А я сижу с Широковым Валькой. Мы с ним не дружим, а просто сидим. Он у меня часто списывает. А мне очень интересно, во что они там играют на задней парте и я всё время оборачиваюсь к ним. Вадим очень сильный и он мучает Эдика, но они всё равно дружат. Вадим не боится даже Генку Шматко, который у нас стал самым главным хулиганом в классе, и они весело гоняются друг за другом и обмениваются ударами кулаков. А я почему-то боюсь Шматко, и он это уже понял, и начал ко мне приставать.
Наконец снова наступила весна. Тетя Маруся, наш дворник, она очень худая, но очень сильная. У нас во дворе с зимы осталось много льда. Он черный и твердый, как камень. Тетя Маруся приходит к нам во двор и начинает тяжелым ломом колоть лед. Сначала она делает глубокую дырку во льду, потом я слышу, как лед под её ударами начинает глухо гудеть и вот уже откололась большая глыба льда, который кажется светло-голубым или зеленовато-голубым. Потом тетя Маруся беспощадно разбивает отколовшуюся глыбу частыми ударами на мелкие кусочки и разбрасывает их по двору, чтобы они быстрее таяли. У неё есть сын, но он с нами никогда не играет, а старается ей помочь. Юрка, Борька и я тоже стараемся ей помочь, берем лом и стараемся так же ловко проделать дырку во льду и отколоть кусок побольше, но у нас так не получается. И руки быстро устают держать тяжелый лом. Говорят, что у тети Маруси больное сердце. Значит ей нельзя делать такую тяжелую работу. У нас во дворе жила старая и седая женщина Александра Яковлевна и у неё тоже было больное сердце. Я видел, как к ней приезжала скорая помощь. И вот, я вышел во двор, а Юрка мне сказал, что она умерла этой ночью. Почему-то все умирают ночью...И мы пошли на второй этаж Юркиного дома и там лежала в гробу Александра Яковлевна и лицо у неё было розовое. Я спросил одну девчонку Светку из нашего двора, может быть её накрасили, а она сказала: "Нет, это заморозка". И я вспомнил, что у меня всегда на морозе щеки становятся красными-красными. Ещё Светка сказала, что когда Александра Яковлевна умирала, она кричала Светкиной маме: "Дай мне пять минут твоей жизни", наверное потому, что Светкина мама здоровая и толстая, у неё руки, как любительская колбаса, которую я видел в гастрономе.
Ну, хватит об этом. Мне потом всю ночь снилось, как Алексадра Яковлевна кричала мне такие же страшные слова.
Тротуары высохли и Борька вышел с самокатом на подшипниках. Я давно мечтал сделать себе самокат, но у нас в сарае ничего подходящего нет, не то, что у Борькиного отца-шофера. Наконец, я купил у одного мальчишки два подшипника за сорок копеек, которые стащил у бабушки. Бабушка потом весь день вспоминала, куда она истратила эти деньги, но я не признался. Потом я выпросил у Леньки, который учится в четвертом классе, чтобы он мне взял у отца две досочки и бруски. Мы с Ленькой играли на деньги в расшибалку и пристенок и он часто у нас выигрывал. Он один раз даже пришел к нам в гости и мы играли в шахматы. Он очень хорошо играл и всегда у меня выигрывал. А отец его был Данила-столяр. В прошлом году он построил замечательный шкаф для одежды с тремя дверцами. Он это делал во дворе и мы смотрели, как он замечательно ловко выстругивал доски рубанком и подгонял их. Потом он повесил дверцы шкафа на петлях, и они замечательно вошли куда надо. Все, кто проходил по двору, особенно взрослые, подходили к дяде Даниле и спрашивали, как он всё это делает, и он не ругался, а отвечал, наверное, ему было приятно, что он так здорово умеет делать шкафы и что людям это нравится. А под конец он покрыл шкаф лаком и вставил в среднюю дверцу большое зеркало. Я никогда раньше не видел такой красоты. Мы все ходили и смотрели на себя в зеркало, которое горело огнем, потому что на него падало солнце.
Пока дядя Данила работал, весь наш двор был покрыт стружками от рубанка. Потом там валялись обрезки досок и брусков, которые ему были, конечно, не нужны. Вот я и попросил их для самоката. Я видел, как устроен самокат у Борьки и решил сделать такой же, но у меня не было никаких инструментов, кроме молотка и кухонного ножа. Дома я нашел старую круглую палку от половой щетки, разметил её и отрезал от неё два куска, чтобы просунуть в подшипники. Это было очень тяжело, так как нож был тупой. Потом я сделал два выреза в досках, куда должны были войти подшипники, и это было самым тяжелым делом, потому что я боялся расколоть доску и должен был срезать дерево маленькими-маленькими кусочками. У меня даже мозоли выскочили на пальцах. Зато потом стало легче. Я прибил круглые палки здоровенными гвоздями и еще один большой кусок палки прибил с другого конца доски - и получился хороший руль. Потом я прибил к доске брусок, а к нему петли, чтобы мой руль мог поворачиваться. И вот я вышел в наш 1-й Лесной переулок и оттолкнулся правой ногой, и покатился по тротуару. А у нас на углу дома сходятся два переулка 1-й Лесной и 4-й Лесной и там стоит старинная железная тумба. Мне говорил кто-то, что раньше к этой тумбе привязывали лошадей. А сейчас на ней сидел Николай. Ему, наверное, уже шестнадцать лет. И он смотрел, как я катаюсь. И Борька, мой друг, тоже смотрел, хотя у него есть замечательный самокат. И Николай сказал: "Да, сделано не по-русски". И Борька, засранец, тоже сказал: "Это точно!" И так мне стало противно, что я не умею сделать красиво, как у Борьки, что мне сразу расхотелось кататься на самокате и я ушел домой.
Потом наступило лето и мы играли каждый день во дворе в городки, в чижика и в войну. Вот только в футбол играть там негде и потом мы боимся, что разобьем стекла. Один раз Ленька поставил меня на воротах между старым тополем и кирпичами, которые он поставил столбиком. И он промахнулся, и попал прямо в окно, и большое стекло разбилось. И тут же выскочил один мужик и начал орать на нас и сказал, что пойдет в милицию, а Ленька сказал, что не надо, что он сейчас вставит новое стекло. И он пошел домой и сказал отцу Даниле, и тот дал ему три рубля двадцать копеек и ударил по голове очень больно, и Ленька заплакал. А потом он пошел к нам домой и мама дала ему еще три рубля двадцать копеек, и он измерил размер окна и пошел в магазин, и привез стекло, и поставил его на место. А я только глядел и слушал, как моя мама его хвалила и ставила мне в пример.
Потом папа с мамой решили отдать меня в водный лагерь. Папа работал тогда в институте речного флота. Работа у него была всегда одна и та же - он чертил чертежи, хотя плохо видел и от этого сильно уставал. Перед тем, как посадить меня на пароход, папа пошел со мной в магазин и купил мне триста штук печенья. Пароход мой назывался "Пестель". Когда мы туда пришли, то уже стало совсем темно. Папа оставил меня в каюте еще с тремя мальчиками и с моим печеньем, а сам пошел относить мой чемодан. Мы сидели и не знали, о чем говорить. Есть мне не хотелось и я не знал, куда девать печенье. Потом пароход загудел и мы поплыли, а папа, наверное, ушел раньше, потому что уже было поздно. Нам принесли полные тарелки с пшенной кашей, которую я не выношу. Меня от неё тошнит. Один мальчик, Вова съел сначала мою порцию, а потом свою. Еще нам дали по два кусочка сахара , два кусочка хлеба и чай. Это я съел с удовольствием и мы легли спать.
Утром я проснулся и вышел на палубу. Оказывается, с нами плыло еще два парохода. Один очень большой, больше нашего назывался "Клим Ворошилов". Другой назывался "Красная Пресня", он был еще меньше нашего. У каждого парохода с двух сторон были огромные колеса с лопатками и я понял, что они ими бьют по воде и плывут.
Вообще-то на пароходе отдыхать не очень интересно, хотя нас водили на берег. Главное, что очень быстро нам стало не хватать еды. Самым вкусным был черный хлеб, который нам давали к обеду. Многие уносили его с собой в каюту, чтобы съесть перед сном, но я не мог удержаться и съедал его сразу. Еще мы очень дорожили косточками от абрикосов, которые попадались в компоте. Мы их разгрызали и съедали орешки на закуску. Зерна слив были горькими и не такими вкусными.
Из-за того, что мы всё время были голодными, кто-то из мальчишек начал воровать гостинцы, которые мы взяли из Москвы. Я помнил про печенье и собирался уже начать его есть, когда вдруг тех воришек поймали, когда они лазали по чужим чемоданам, и оказалось, что моё любимое печенье всё съедено. Я подошел к нашей вожатой и сказал, что у меня тоже украли триста штук печенья, но она не услышала, потому что все кругом кричали и возмущались, но потом она услышала меня и сказала, что у меня было не триста штук, а триста граммов печенья и это не так много, и что без этого можно прожить. Я ушел и очень жалел, что не успел съесть свое печенье раньше. Но я не знал, что можно было попросить вожатую открыть кладовку и взять, что мне было нужно, а те воришки знали и всё время просили пустить их в кладовку за своими вещами, а сами шарили по чужим чемоданам.
У меня отросли длинные-длинные ногти и я стал ими щипать своего соседа Мишку за щеку. И других ребят стал пощипывать за разные места, а они стали звать меня кошкой, и мне это нравилось. Однажды я довел Мишку до слез, но он не стал драться, а только тихо плакал. Так, наверное, продолжалось бы долго, но однажды к нам в группу привезли новых ребят, старше нас и кто-то из наших пожаловался им, что я мучаю своих в каюте. Тогда один из новых повалил меня на кровать и сказал, чтобы я больше этого не делал, а то мне будет плохо. И я сразу испугался и пошел к вожатой и попросил постричь мне ногти. Мишка попросился из моей каюты и на его место пришел настоящий хулиган Петька. Он говорил хриплым голосом, знал очень много песен, которые пели в вагонах и всеми командовал. У меня он отнял мягкие синие шаровары, которые я берёг для лагерного праздника и лежал в них. Он очень любил пердеть после обеда, а мы слушали его пердёж и боялись сказать ему, что нам это противно.
Многие из нас носили чулки с круглыми резинками, чтобы они не падали. У Петьки тоже были такие чулки, но он снял резинки и стрелял ими в каюте. Я тоже хотел пострелять этой резинкой и попросил её у него. Он мне дал, и я долго стрелял, но потом резинка куда-то улетела, и я не мог её найти. Петька мне тогда сказал, чтобы я заплатил за потерянную резинку хлебом, который давали к обеду. Я знал, что придется отдать, иначе он меня будет бить, а драться я страшно боялся. И вот я прибежал первым к столу, отломил кусок с корочкой и быстро съел, а остальное отдал ему, он и не заметил, что хлеба меньше. В тот день у него было такое хорошее настроение, что он пел после обеда много песен. Одну, про убитого отца я запомню, наверное, на всю жизнь:
...А вырастут дети и спросят у мами -
Где наш папка родной?
А мать отвернется
Слезами зальется,-
Отец ваш убит-а на войне.
Убили, убили
В сырой земле зарыли,
Зарыли, зарыли
На чуждой стороне...
Так он пел в тот день и пердел, не переставая. Когда он мне вернул мои чудесные шаровары, я увидел, что по шву отпечатались его какашки и я их отдал стирать, а после стирки мои шаровары стали, как дедушкины кальсоны, я бы их не узнал, если бы не прочел свою фамилию на метке. Из-за того, что всё время хотелось есть, мы всё время вспоминали разные вкусные вещи, которые ели дома, или спорили о том, что едят люди в других странах. Петька говорил, что немцы едят бутерброды так: хлеба на палец, масла на два пальца, колбасы на три пальца, а русские, наоборот, хлеба на три пальца, масла - фиг, а колбасы на один палец.
Вообще-то я много чему научился в этом лагере. Я научился плевать сквозь зубы, говорить "Скажи!" или "Скажи-ка!" и скалить зубы, запомнил много Петькиных песен и анекдотов про глупых немцев.
С каждым днем всё сильнее хотелось есть. У одного мальчишки Вадика из нашего отряда брат был вожатым в старшем отряде и он, этот брат, однажды подарил Вадику пряник. И Вадик вышел на палубу и стал его обгрызать такими маленькими-маленькими откусами, и пряник становился очень красивым, будто его накрыли кружевом. И мы стояли кругом Вадика и смотрели, и очень хотели откусить хоть малюсенький кусочек, но Вадик никому не давал и только улыбался. А про одного мальчишку из соседнего отряда говорили, что он не выдержал голода и положил в рот кусочек своего говна, и об этом узнали и стали звать его Тузиком, потому что собаки очень любят есть человеческое говно.
Старшие ребята, наверное, ещё больше голодали. Я слышал, как их вожатый говорил одному парню: "Стой и лови рыбу. Поймаешь - будет тебе ужин." А однажды нам на ужин дали какую-то жижу с какао, совсем не сладкую, похожую на растаявший студень, мы все попробовали и нас затошнило. А Юрка-очкарик сморщил лоб и сказал прямо, как старичок (а он и был похож на маленького старичка): "Ну как же можно давать людям такую пищу!" А один из наших сказал, давайте все тарелки мне - и начал их сметать быстро-быстро.
Хотя мы живем на пароходе, купаться нам разрешают очень редко. Зато перед ужином мы часто смотрим на Оку, как по ней плывут лодки. Один раз мы видели, как люди в лодках взрывали что-то в реке и водяные фонтаны поднимались высоко-высоко. Это было очень красиво. И кто-то сказал, что это взрывают немецкие мины, оставшиеся с войны. А война-то кончилась уже давно, - три года назад. А Петька сказал, что мы дураки, что эти люди глушат рыбу. Когда он ездил в деревню к бабушке, он видел, как мужики делали взрыв под водой, а потом собирали рыбу, которая всплывает со дна.
Купаться здорово, если ты умеешь плавать. А у нас никто плавать не умеет. Ребята из соседней группы взяли с собой наволочки на реку. Они их намочили, потом набрали в них воздух и закрутили - получилась подушка с воздухом. Потом можно плыть сколько хочешь и держать эту подушку в руках. Когда она уменьшается, можно снова набрать в неё воздух и снова плыть. А я шел по воде и смотрел, как они плавают, и мне было завидно. Потом я пошел поглубже и встал на какой-то большой камень, а потом спрыгнул с него и оказался под водой. В ушах у меня стало булькать, но я не растерялся, потому что знал, где берег. Я пошел к берегу и старался не открывать рот и нос. И вот я вышел из воды, а никто даже не заметил, что я мог утонуть. После этого мне расхотелось купаться и я стал собирать ракушки и цветные камeшки.
Вот так проходит лето. Хорошее бывает редко и мало. Вчера нас повели гулять по берегу Оки и мы напали на место, где росла дикая клубника. Она больше земляники и очень сладкая. Одному хватило бы обожраться, но нас была такая куча! Все кинулись искать ягоды, а один из наших Андрей-заика кричал: "Mа-ма-я-ягодка!", и все смеялись, потому что получалось: "Мама, я - ягодка!"
И вот, наконец, мы поплыли в Москву. У пароходов эти лопатки на колесах называются плицами, а колеса крутятся быстро-быстро. Мы проснулись очень рано и даже есть не хотелось. Мы пошли поиграть напоследок в салон, откуда можно смотреть вокруг, и видели, как Москва приближается. Потом я видел двух парней из самой старшей группы, которые украли из столовой огромную кость с кусками мяса на ней, и они отрывали это мясо и жадно ели, и им было наплевать, что мы на них смотрим. А у меня от волнения, что я скоро увижу маму с папой совсем пропал аппетит и мне того мяса совсем не хотелось. И вот, через два часа мы уже стояли в Москве, и я смотрел с палубы на набережную и вдруг увидел маму с папой, и они увидели меня, и мы стали махать руками. И вот что я хорошо запомнил - это был бутерброд с маслом. Пока мы ехали домой на трамвае, я сидел, смотрел в окно и ел бутерброд. Это было лучше всякого водного лагеря.
В этом году мы сильно подружились с Эдиком Смирновым, которого в прошлом году звали "Прищиком". Мы с ним часто выходим вместе на перемену. Я был у него дома в воскресенье. Он живет в самом хулиганском районе, который называется Кудеяровка, рядом со школой. Я, когда шел к нему в гости, боялся, что встречу Генку Шматко или его друга "Самурая", а они могут ни за что дать в морду. У Эдика есть старшая сестра, очень красивая, а мама работает в нашей амбулатории на Лесной улице врачом. Почему наша улица и переулки называются Лесными, я не знаю. Наверное, здесь стояли до революции склады с распиленными деревьями. Не может же быть, что здесь до революции рос лес!
Вообще-то, мне больше нравится Миша Шамаев. Я один раз был у него дома. Они живут в большой-большой комнате на третьем этаже. Пол у них покрыт деревянными дощечками очень красиво и мама у него тоже очень красивая и богато одета. Она нас кормила очень вкусными вещами. А дом у них такой же огромный, как недалеко от нас, который мы называем "серый дом". В нем пять этажей и он очень длинный. Мама часто ходит в "серый дом" звонить. У них телефон прямо в коридоре и бесплатно. Мама часто рассказывает мне, как она бежала со мной на руках в метро прятаться от бомбежек, когда мне было два года, и она пробегала мимо серого дома, а оттуда прямо, как демонстрация, бежали люди. Говорят, что одна бомба разорвалась недалеко от серого дома и выбила все стекла. И я об этом рассказал Мишиной маме, и мне было приятно, что она меня слушает и кивает головой.
Жалко только, что Миша больше меня не приглашает. Не знаю почему, но догадываюсь. Потому что мы - евреи. Я сам это узнал недавно, когда папа сказал мне, что я должен учиться лучше всех. Я тогда спросил его: "Почему?", а он ответил: "Потому что ты - еврей!" И мне тогда показалось, что это - неправда, ведь мне все говорили, что я совсем не похож на еврея, и нос у меня не длинный, как у дедушки, а курносый. И мне казалось, что если человек похож не на еврея, а на русского или украинца, то он и есть русский или украинец. А евреем быть очень плохо, потому что нас мало в классе, и мы слабые и никогда друг за друга не заступаемся, боимся. Я часто слышу, что евреи всю войну за русскую жопу прятались и подумал, что это правда. Ведь мы уехали в эвакуацию в Башкирию, в деревню Болтачево. И другие евреи тоже, наверное, уехали в эвакуацию. А русские сражались с фрицами и победили их. И теперь русским обидно, что евреи вернулись в Москву и другие города из эвакуации и живут, а много-много русских погибло... Получается, что если я - еврей, то тоже виноват, хотя я был в войну совсем маленьким. Спросить папу о таких вещах я не могу, просто язык не поворачивается. Боюсь, что он начнет на меня кричать. Он и так на меня кричит, когда я делаю ошибки по арифметике. Вчера он мне объяснял, как решать задачи на предположение. Я никак не мог выучить фразу: предположим, что рабочий К. и рабочий М. выточили на станках одинаковое количество деталей. И главное, - я никак не мог понять, зачем мне нужна эта проклятая фраза. Папа на меня кричал и стучал ладонью по столу, а я всё больше и больше глупел. Потом я заплакал, а папа назвал меня Балдой, и мама велела мне идти мыться перед сном.
В воскресенье к нам пришли Богановские. Дядя Миша был на войне капитаном. Вот показать бы всему классу дядю Мишу! Смотрите! А вы говорите, что евреи не воевали! А он еще после войны служил майором в Абхазии. А его жена тетя Шура с детьми жила в Всехсвятском переулке в Москве. У них там очень хорошо, прямо как у тети Мары за городом в Ховрине. Деревья, кусты. Их дом стоит на своем участке и в нем еще живут наши родственники - четыре человека, но мне неохота их перечислять. А дядя Миша недавно вернулся из Абхазии и весь вечер вспоминал про свою жизнь там. Он говорил, что абхазы очень любят насиловать русских женщин, и что он одну спас, а я не знаю, что это значит. А тетя Шура рассердилась и сказала ему, чтобы он перестал при мне рассказывать такие вещи. Тогда дядя Миша стал рассказывать, как он попал в милицию. Он ехал домой с работы и хотел спать, а к нему подошел какой-то пьяный и стал ему говорить то же самое, что мне говорят в классе - что мы не воевали, а прятались за русскую жопу. И потом он стукнул дядю Мишу ладонью по голове. Тогда дядя Миша вскочил и схватил того пьяного за горло и поднял в воздух. И тут другие стали спасать пьяного, и дядя Миша сказал, что три человека не могли разжать его кулак. Пришел милицилонер и повел дядю Мишу и того пьяного в отделение. Там посмотрели, что дядя Миша был герой войны и не посадили его в тюрьму, а сказали, что он вел себя неправильно, что он должен был закрыть голову руками и пригнуться "вот так". А дядя Миша сказал, что его родная мама не учила защищать свою честь "вот так". А я думал, почему я такой трус и не могу подраться с Генкой Шматко и другими, и показать им, что я тоже могу себя защищать!
Потом мама достала альбом с фотографиями. Мы снимались всей семьей в прошлом году, когда объявили, что все деньги поменяют на новые, а у кого старые - все пропадут, если они не в сберкассе. А мама как раз собиралась купить себе пальто и вот, не успела. И мы остались с этими деньгами, и только в одном месте, в фотографии, еще принимали старые деньги. И мы фотографировались все вместе, и врозь, и парами. Я был одет в новый костюм, который мне сшила наша соседка Марильсанна из старого папиного костюма. Все получились очень красивыми и потому мы не жалели, что наши деньги пропали. Только бабушка была недовольна своим видом. Она говорила, что похожа на фотографии на Крупскую. А Крупская была женой Ленина, и я не понимаю, что же тут плохого. Все смотрели фотографии и смеялись от радости, а мама опять рассказала историю, как мы потеряли деньги, которые копили ей на пальто. Когда Богановские уходили, я попросил их в следующий раз приехать с Милей и Катей. Они засмеялись и пообещали.
Весной нас принимали в пионеры. Всем классом. Родители заранее купили красные галстуки, но надевать их сразу было нельзя. Весь наш класс пошел в клуб Зуева. Мы выстроились на сцене и хором читали пионерскую клятву: "Я, юный пионер..." ну, вы сами знаете. Мы её выучили наизусть тоже заранее. Потом пропел горн, внесли знамя школы, и мы вытащили наши галстуки из конвертов. Оказалось, что у некоторых мальчиков был не шелковый галстук, а из красной тряпки, потому что у родителей не было денег. Самый красивый галстук был у Козлова. Они, наверное, самые богатые. Потом у нас была художественная самодеятельность. Но самое главное - я видел за столом на сцене писательницу Агнию Барто. А я как раз должен был читать её стихи. Мне её стихи ужас до чего нравятся. "Что болтушка Лида, мол, - Это Вовка выдумал..." Но я читал очень грустное стихотворение про то, как немцы убили старшую сестру и маму. Агния Барто слушала меня и улыбалась, и я её очень-очень любил. Я, вообще-то, больше люблю пересказывать разные книжки. Поэтому самые мои любимые уроки по внеклассному чтению. Однажды я вышел в классе и прочел им почти наизусть рассказ Гайдара про волшебный камень, который дает новую жизнь. И Клавдия Николаевна так была довольна, что поставила мне пятерку в журнал... Ну вот, а потом мы выскочили из клуба и побежали по домам. Ну разве можно идти в такой день! Я прибежал, а папа , как всегда, чертил "халтуру". Я ему сказал, что меня приняли в пионеры, а он ответил - поздравляю и даже головы не поднял. И мне так сразу скучно стало, что я снял галстук и положил его в портфель. Папа мой - странный человек. Он почти никогда не смеется. Только однажды, когда Миров и Дарский по радио вечером выступали с песенкой "Горе парню, просто горе, Хоть ложись и помирай! Ничего, ведь завтра утром Он поедет прямо в рай", он очень смеялся, когда Дарский спросил: "В какой рай?", а Миров ответил - "В Рай-жил-отдел". И мне, и маме от этого было так хорошо, но другого случая я не помню.
Дядя Ёся, муж тети Мары сказал мне, что мой папа очень умный. Это когда мы были у них в гостях. Папа придумал игру на проверку памяти, где все слова начинались на одну букву:
Один отрицательный оригинал.
Два диких добрых дикообраза.
Три трогательных тщедушно трепетных тарантула.
Четыре черствых чародея чесали череп чудака.
Пять пухленьких пигалиц, плотно пообедав, приятно пели.
Шесть шустрых шакалов шаловливо швырялись широкополыми шляпами.
Семь служащих социального страхования, смутно соображая, составляли смету.
Восемь взлохмаченных воров взламывали ворота восьмиэтажного вертепа.
Девять дюжин дураков доили деревянного дракона.
Мы с Эдиком, конечно, мало понимали в этих словах, но старались повторить без ошибок. А первое место занял дядя Ёся. Потом папа сказал, что в газете "Правда" всегда пишут только правду, а в других газетах не всегда. И тут дядя Ёся засмеялся и сказал, что мой папа очень умный, подтолкнул его локтем и добавил: "И очень сильный. Однажды до войны мы с ним боролись, и он мне руку сломал!"
Мама перешла на работу в детскую поликлинику, которая называлась поликлиникой МВД. Там её начальником стал профессор Берман. Она очень восхищалась, как он умеет лечить детей. Я видел, как её один раз подвозили домой на машине "Эмке". А ещё один раз она меня взяла к своему начальнику. Он был очень строгий, в пенсне и белом халате. Теперь мама рассказывала дома разные истории про свою работу. Однажды они ехали по вызову вечером и к ним под колеса кинулся молодой парень. А никого кругом не было. Наверное, тот парень хотел, чтобы его убили. И шофер спросил маму, останавливаться или ехать дальше. И они решили ехать дальше, так как они были не виноваты.
А Владимир Александрович узнал, что меня приняли в пионеры и позвал к себе. У них комната, как половина нашей, но там очень интересно. На стенах много цветных ярких открыток с птицами. Владимир Александрович показал мне свои охотничьи ружья. Он ездит на охоту осенью и однажды привез вальдшнепа. Тетя Настя его ощипала и я потом в их ведре нашел много-много красивых перьев. Я их сложил в свой пенал, но не знал, что с ними делать. Пришел в школу и раздал ребятам, которые их хотели. Потом Владимир Александрович показал, как стреляет его духовое ружьё. Сначала он громко хлопнул воздухом, а потом положил в ствол круглую дробинку, приставил к стенке и выстрелил. Получилась глубокая дырка, которую мы потом измерили гвоздем, и он ушел в неё больше, чем наполовину. С этим ружьем он охотится на птиц. А на зверей он охотится с двустволкой, и он мне показал толстый такой патрон с железной шапочкой. А потом он сказал, что у него есть для меня подарок и достал из нижнего ящика гардероба иностранные монеты. Он ведь во время войны был и в Румынии, и в Венгрии, и в Болгарии. Я ушел к себе с этими монетами и положил их в спичечный коробок, а утром, подходя к школе, открыл его и крикнул: "Смотрите, что у меня есть!" И ко мне подбежало сразу человек двадцать и стали просить монетку, и я их раздавал. И раздал все-все. И мне почему-то было совсем не жалко, только совестно перед Владимиром Александровичем и боязно, что он спросит вдруг: "А где твои монетки?"
Наконец-то наступило лето. Я так его ждал, потому что мне ужасно надоело учиться. У нас во двор приехал эскаватор и вырыл огромную длинную яму. Нам сказали, что будут проводить газ. Я уже видел у знакомых моих родителей, как горит газ, и мне это очень понравилось. Вот только играть во дворе стало совершенно невозможно. Если мяч или чижик упадет в эту яму, то очень трудно их доставать. И, кроме того, на дне ямы скопилась ужасная, вонючая, зеленая вода, даже смотреть туда вниз было противно. Однажды мы запускали во дворе змея. Потом я ушел домой, а один мальчишка, маленький Юрка, не тот, с которым мы дружили в детстве, а другой, шел задом и натягивал нитку, чтобы змей поднялся повыше. И он не заметил, как свалился в эту яму и прямо в эту ужасную воду. Говорили, что он даже от страха глотнул её. Хорошо, что его мама была дома. Её позвали и она помогла ему вылезти, а потом отмывала его с мылом много раз, чтобы он не вонял. Лично мне было его совсем не жалко, потому что когда я старался играть с его маленькой сестренкой, она начала капризничать. А его мама мыла в это время полы в коридоре и крикнула мне: "Отойди от Кати!". А я сказал, что я ничего не делаю, а она сказала так грубо: "Отойди, еврей!" Знаете, как это больно, когда тебя обзывают евреем ни за что? И после этого Борька-зассыха, который это слышал, стал меня обзывать всегда на весь двор, когда мы ссорились. Ленька однажды это услышал и сказал ему: "Ну и что, что еврей! А Сталин - грузин!" И за это я полюбил Леньку еще больше.
А Борька в этот день встал не с той ноги и всё хотел со мной ссориться. Мы с ним поборолись, и я его легко положил на лопатки. А потом я пошел домой, а он схватил здоровый кусок кирпича и кинул в меня и попал мне в голову. Я дотронулся до головы, и вся моя ладонь была в крови. Я никогда не видел столько крови. И я заорал и побежал домой к бабушке. Бабушка, как увидела меня в крови чуть не умерла со страху. Она сунула мою голову под кран, потом вылила мне на голову пузырек с иодом и испугалась, что иод попадет мне в глаза, и закричала, как сумасшедшая: "Закрой глаза!". Потом обмотала мне голову полотенцем и прямо в комнатных туфлях побежала со мной в амбулаторию, где работала мама Эдика Смирнова. Мне там подстригли волосы вокруг раны, еще чего-то сделали, потом укол в попу от столбняка, совсем не больно. А бабушке стало плохо, и ей дали капель валерьянки с ландышем. Потом мы пошли домой и я был героем с настоящей кровавой раной.
Когда несчастья случаются, они всегда идут друг за дружкой. Через две недели я совсем выздоровел. К нам как раз привезли газовую плиту, установили большой круглый темносиний счетчик и подключили газ. И мы все собрались на кухне и смотрели на красивые синие огненные цветочки вокруг конфорок. У нас их было четыре, а еще духовка, чтобы печь пироги. И вот, на следующий день я вышел во двор, яму уже давно закопали, и мы стали играть в догонялки. Мы играли вдвоем с Ленькой. Не знаю, как это получилось, но сначала мы играли по копейке, потом по гривеннику, а потом уже по рублю, и я всё проигрывал, проигрывал...И мой долг уже стал двадцать пять рублей. И я сказал, что я принесу деньги. Пошел к бабушке, вытащил у неё из кошелька двадцать пять рублей и отдал Леньке. Он так сладко улыбнулся при этом и сложил бумажки в несколько раз. А соседка снизу видела, как я расплачивался с Ленькой и сказала бабушке. Бабушка сразу увидела, что у неё нехватает денег в кошельке и они пошли к Ленькиному отцу Даниле. Отец его как услышал, сразу дал Леньке по морде и, если бы бабушка и соседка не вмешались, он, наверное, убил бы его. И Ленька очень горько плакал. А бабушка вернулась домой злая и пригрозила мне, что всё расскажет папе. Обычно я плевал на её угрозы, потому что она забывала наябедничать, но тут я почувствовал, что меня обязательно накажут и ужасно трусил.
Папа пришел, поел и хотел уже прилечь на диван, зарыв голову в подушку, как всегда, но тут вышла бабушка из своей комнаты и всё рассказала. И ушла. А папа сказал: "Поди сюда! Ты кто - вор? Я тебе покажу, как воровать!" И он так грохнул кулаком по столу, что я думал - стол разлетится на куски, а потом он так же ударит и меня. И я заревел, как паровоз, и закричал сквозь слезы: "Я больше никогда не буду! Я больше не буду!" Папа меня ругал, а я твердил своё. Наконец он устал от моего рёва и сказал: "Пошел вон, мерзавец! Иди извинись перед бабушкой" Потом я выскочил во двор, а он лег и завернул голову в подушку.
Наконец-то кончился проклятый учебный год. Как это взрослые не понимают, что самое главное - это свобода, когда ты можешь делать, что хочешь целый день, а когда тебя отправляют в пионерлагерь, то это та же самая школа, только на свежем воздухе. Вот, мы с Юркой на следующий день после окончания занятий решили проехать по Москве на трамвае. У нас есть трамвай, который идет по Лесной улице и называется "А", мы зовем его Аннушкой. Денег у нас, конечно, не было, но мы решили, что поедем на подножке. И мы поехали. Вот это было путешествие! Мы стояли на задней площадке и смотрели назад, а люди входили и выходили...Потом мы доехали до последней остановки и пересели в обратный трамвай, и в конце концов приехали снова на нашу Лесную улицу. Я вернулся домой, а бабушка даже ничего и не заметила. Она когда готовит обед, любит, чтобы ей не мешали. Бывает, что она приходит в комнату из кухни и говорит: "Что же я хотела сделать?" и я сочинил стишок: "Что же я хотела сделать И не сделаю никак! И вот этак, И вот так!"
Мама мне сказала, что я в июле поеду в пионерлагерь МВД и что это замечательный лагерь. Я сначала затосковал, а потом подумал, что у меня еще весь июнь и жизнь еще не кончилась. А после того, как Борька пробил мне голову кирпичом, пришли мужики из их дома и принесли с собой лопаты и ломы, и много-много бревен, и выкопали ямы, и поставили столбы из этих бревен, а потом набили на бревна такую стальную ленту. И всё для того, чтобы я не ходил к ним во двор. У меня после этого остались два старых тополя и лужа перед домом. А я не горевал, потому что у меня уже было много школьных друзей, и я с ними играл в расшибалку на тротуаре на Первом Лесном перед своим домом. И у нас было много других игр, а Юрка всё равно приходил ко мне в гости.
Бабушка принесла с рынка вишню и дала мне попробовать пять ягод. Вот это да! Никогда раньше я не ел таких чудесных ягод. Она меня предупредила, чтобы я больше не брал, потому что она будет ставить вишневую настойку к празднику. Она взяла две бутылки из-под молока, помыла вишню и стала засыпать её в бутылки, пересыпая сахарным песком. Потом она надела на горлышки марлевые повязки и выставила бутылки на окно, чтобы солнце их грело. Прошло недели две, и я увидел, что в бутылках получился темнокрасный сок. Однажды, когда все ушли, я отвязал марлю и попробовал этот сок. Если бы я не боялся, что меня страшно накажут, я бы в один присест выпил бы этот сок до дна. Я ходил вокруг этих бутылок, как кот возле сметаны и, когда никого не было дома, отпивал из каждой бутылки по крошечному глоточку. Так продолжалось бы до тех пор, пока я не выпил бы всё, но на мое несчастье бабушка решила, что наливка созрела и перелила её в большую бутылку, разбавив бутылкой водки. Туда же она пересыпала ягоды, так что мне ничего больше не досталось.
Наши соседи тоже сделали наливку из вишни и, когда она была готова, добавили туда три бутылки водки. У Владимира Александровича был день рождения и Настасья Алексанна пригласила моего папу в гости. Пришла еще соседка по этажу Софья Ивановна. У неё такой противный злой шпиц, которого я очень боюсь. Она с ним выходит утром на прогулку, и он на всех лает и бросается, а она ругает всех проходящих, что они дразнят собаку. И вот они все сели за стол и стали пить вишневку, и все быстро опьянели, особенно после того, как съели пьяную вишню. Потом они начали петь разные песни - "Хаз-Булат удалой", "Эх полным-полна коробочка" и много-много других. Потом, когда они стали плясать, дверь отворилась и вышел папа. Он пошел в нашу комнату и сразу начал чертить "халтуру". Я тогда понял, что ему неудобно плясать со всеми, хотя он и сидел с ними за столом, но вот прибежала к нам Софья Ивановна и зашептала на ухо маме, что она просит у папы прощения. Оказалось, что когда поставили пластинку в патефон, чтобы танцевать, она крикнула Владимиру Алекандровичу: "Володя, ну что ты сидишь, как жид! Пошли плясать!" Тут папа встал, и, ни слова не говоря, ушел. Почему-то всегда, когда слышишь слово "жид", принимаешь его на свой счет? Мало ли кого обзовут жидом! Мне это непонятно. И папе нужно было сделать вид, что это его не касается.
Оказывается, что даже в моем бывшем дворе можно развести настоящий сад. Он так быстро вырос, что я и не заметил. Там было столько цветов! И стали разные жуки и пчелы прилетать. Надо же! А тот забор, хоть и казался сделанным на сто лет, очень быстро развалился, потому что все вокруг привыкли, что у нас проходной двор и стали потихоньку его ломать, особенно по вечерам. Так что в начале июля я уже был в том саду и смотрел разные растения. Но всякому счастью приходит конец, и меня повезли в лагерь. Дни шли за днями и ничего не было интересного. Каждый день после завтрака уборка территории, потом пение дурацких песен вроде "Пионер не теряй ни минуты, Никогда, никогда не скучай. Пионер-ским салютом утром солнце встречай! Ты всегда пионерским салютом солнце Роди-ны встречай!" Ну, вы её знаете...А у нас там был один мальчишка Айзенштейн. Все звали его Айзик. Его выбрали звеньевым. У него всегда был очень чистенький красный галстук и вообще он весь был, как новенький пятак. И он всё время улыбался, а если был чем-то занят, то всё время пел: "Пионер потерял все минуты..." потом снова "Пионер потерял все минуты...", прямо как заевшая пластинка на патефоне. Я его за это не любил и очень хотел его подтолкнуть и заставить допеть: "И всегда, и всегда он скучал. Пионерским салютом никого не встречал!"
А ещё в нашем отряде был один парень, его звали "Седой", никто его никогда по имени не звал. Он ко всем цеплялся. Пристанет: "Ответь за концы!". Вы ведь знаете, что у галстука три конца. Один - пионер, второй комсомолец, а сзади тостый конец - коммунист. Вот и отвечаешь ему: "За концы воевали братья и отцы". Потом он хватается за трусы: "Ответь за трусы!". Ну что ему ответить? Отвечаешь - "За трусы воевали братья и отцы". - "Нет, за трусы этот ответ неправильный, ответь за трусы, не то стащу их с тебя!" И так вот мучает всех, кто его слабее. Говорили, что его мать работает в нашем лагере уборщицей.
Еды в нашем лагере очень много. Я никогда не ем горячий борщ и особенно кислые щи. Еще я не ем всякие каши, а только хлеб с маслом, сыром и какао, еще яйцо, если оно не жидкое. Еще я очень люблю котлеты и холодную картошку со сметаной и главное - компоты. Иногда я вспоминаю, как хотел есть в водном лагере и мне не верится, потому что хлеба здесь столько, что никто его не доедает, а ведь прошел всего год. Наверное, мы уже залечили раны, нанесенные войной.
Вчера вечером мы стояли перед столовой, где нам собирались показывать кино, и один парень из старшего отряда Артемьев сказал Николаеву: "Давай пое....ся!". И они вытащили х..и и залупили их, и стали залупами тыкаться. А у Николаева х..й намного больше и он сделал больно Артемьеву, и тот заорал и спрятал свой х..й в штаны. Значит, Николаев победил. Что это за дурацкое занятие - е.....я! Мы с Борькой тоже пробовали до того, как он мне разбил голову. Ничего интересного. Но мы тогда еще были маленькими, а этих на будущий год будут принимать в комсомол!
На следующий вечер пошел дождь, и мы стали беситься у себя в палате. Кто пел, кто подушки бросал, кто боролся между кроватями. Каждый придумывал свой фокус. А я решил показать всем, что могу рыпаться за мячом, как настоящий вратарь, хотя ни ворот, ни мяча у меня не было. Я просто рыпнулся в угол, а там был гвоздь и я распорол себе ладонь. И сразу так сильно полилась кровь, что я заорал и выскочил во двор. А тут как раз наш вожатый шел. Он меня увидел, схватил и потащил к врачу. А врач была знакомой моей мамы. Её фамилия была Нехамкина. Она мне быстро-быстро что-то сделала, перевязала руку и дала мою любимую конфетку - изюм в шоколаде. Хорошо, когда после плохого случается что-нибудь хорошее.
Опять наступил учебный год. К сожалению, никуда от этого не деться. Но мне повезло. Уже на третий день я пришел со школы с температурой. Чувствовал я себя хреново, это правда. Мама положила меня на спину и стала щупать живот. Очень расстроилась и пригласила профессора Бермана приехать и посмотреть меня. Он приехал, тоже пощупал живот и сказал, что мне нужно ехать в больницу. Я очень испугался и заплакал, потому что очень боюсь больницы. Вот как получается в жизни - только собрался еще немного отдохнуть, почитать интересные книжки, и вот тебе и раз! Там, наверное, каждый день уколы делают. Но меня никто слушать не стал, а вечером на машине отвезли в детскую больницу и положили в палату, где был еще один мальчик, но очень маленький. Он был веселый и все время что-то говорил и стоял в кроватке. Я потом узнал, что он выпил пузырек с иодом. Ничего себе!
А меня на следующий день перевели в общую палату. Там были и девочки, и мальчики, не то что в лагере. Мы в школе и в лагере девочек почти не видели. Так только если одна пробежит мимо, мы старались хоть как-нибудь её задеть, - кто ножку подставит, кто за косу дернет, а кто и кулаком по спине огреет. Но это без злобы. Просто девочка - это развлечение. А мальчик, который лежал напротив, спросил, как меня зовут. Я ответил - "Марик", а он поддразнил меня: "Марик-чинарик". Я засмеялся и сказал: "Сам ты чинарик". В общем оказалось, что жизнь в больнице не такая уж плохая, хотя я очень скучал по маме. Она всё время приносила мне очень большие и красивые яблоки, которые назывались "Апорт", наверное, они раньше назывались "Аэропорт" в честь станции метро, но чтобы легче было говорить, сократили несколько букв.
Я лежал в больнице целый месяц, и один старенький профессор, но не Берман, сказал маме: "Я не Бог!" Мама потом рассказывала всем нашим знакомым, что у меня был страшный диагноз -"цирроз печени", и я должен был скоро умереть. Так считал этот старичок. А я взял и выздоровел. И тогда-то он и сказал, что он не Бог. Вот только мама очень много плакала дома (а я и не знал), пока ждала моей смерти.
И вот я снова в школе. Чтобы я не отстал, мама с папой начали меня мучить сразу же после возвращения из больницы. Оказалось, что я даже всех обогнал. Теперь я сижу на уроках и скучаю. Иногда я поднимаю руку и отвечаю раньше всех, потому что я уже всё это читал. У нас в классе таких, как я, не любят и называют выскочками или дразнят отличниками.
Кто-то принес в наш класс дурацкую игру, даже не игру, а черт знает что! На перемене собирается куча и набрасывается на одного и начинаются колотушки, вроде бы в шутку, с приговариванием: Драки-драки-дракочи, Налетели палачи, Кто на драку не придет, Тому хуже попадет. Выбирай из трех одно - дуб, орех или пшено! Если ответишь "дуб", то от всех получишь в зуб, если ответишь "пшено", все начнут тянуть за уши и кричать "Но!", а если ответишь "орех", то спрашивают: "На кого грех?". И ты указываешь на того, кто не принимал участия в колотушках. Хорошо, если такой найдется. Бывает, что укажешь, а он отвечает: "А я дракочил!" и всё начинается с начала. Однажды я не выдержал, схватил две ручки с острыми, как иголка перьями N86 и стал отбиваться, но у меня ручки отняли со смехом - конечно, их много, а я один, и стали снова меня колотить. Это не больно, но ужасно противно.
У нас в классе появились переростки. Открылась дверь и вошло пять огромных парней - Салахов, Цыпленкин, Ежков, Корнаков и Ермаков. А у нас уже был один - Морозов, но мы к нему привыкли, и он никого не трогал. Нам сказали, что они должны кончить начальную школу, то есть четыре класса. И вот, они начали с нами учиться. Им было скучно с нами, они уже все курили, кроме Корнакова. Он был самый младший среди них. Они не хотели учиться, и наша классная руководительница Олимпиада Осиповна не знала, что с ними делать. Ермаков был самый старший. Ему уже прислали повестку идти в армию. Он очень любил на переменке вычесывать перхоть из волос и кидать её кому-нибудь на голову. А вообще-то он был самый спокойный. Мы любили удирать с уроков, но обязательно все, потому что всех не накажут. Тех, кто не убегал, могли здорово избить. Но Ермаков никогда не убегал. Его никто не посмел бы ударить. А Корнаков здорово умел петь и он про Ермакова сочинил песню точь-в-точь, как Утесов про штрейкбрейкера Джона Кейси:
Однажды раз с уроков убежали мы опять
И только Коля Ермаков решил не убегать.
Зачем же бегать, - думал он-
Не лучше ли сидеть...
Так сидя в классе, думал он
Дальше шли неприличные слова и я их пропущу. А мы подхватывали припев:
Ер-маков из класса не выходит,
Ер-маков свой верный держит путь,
Ер-маков - послушный раб хозяев,
А они ему повесили медаль на грудь.
Ермаков не обижался, а только улыбался. Сразу видно, что он был хорошим человеком. Не злым.
Наконец Олимпиада Осиповна решила занять переростков самодеятельностью. Я принес в школу стихотворение Маршака "Пришел из школы ученик...", ну, там, как у него в дневнике одни двойки и единицы. И вот ему снится сон про отметки, как будто он неправильно решил задачу и получил ответ - два землекопа и две трети. И стоит бедный землекоп, у которого не хватает одной трети туловища. И вылез из воды бегемот и ищет ученика, чтобы его съесть. Так вот, этот Салахов стоял среди нас - шмакодявок и играл роль бегемота. А я был рассказчиком.
Иногда переростки дрались между собой и на это было страшно глядеть. Однажды, когда мы шли из школы, Корнаков прицепился к Морозову, и они вдруг кинулись друг на друга, как бешеные собаки и стали бить друг друга кулаками. Это продолжалось полминуты. Потом Корнаков отскочил, и я увидел, что у него разбита губа. Он сказал тогда Морозову, что тот дерется, как баба, но Морозов ничего не ответил и ушел. Корнаков вообще любил задираться. Однажды он ударил Ежкова коленкой по яйцам, и Ежков от боли упал и катался по полу, и орал так, что на улице было слышно. Но однажды Корнакову не повезло. Он пристал к Баранову и стал его каждый день изводить. А Баранов пожаловался студенту Геннадию, которыл жил у них во дворе и занимался штангой. И Геннадий пошел с Барановым и встретил Корнакова на улице, и дал ему всего один раз по морде, и Корнаков зачирикал, как воробей, и видно было, что он страшно испугался.
Еще Корнаков очень здорово пел. Иногда Олимпиада Осиповна разрешала нам послушать его пение вместо урока. Я сам видел, как она плакала, когда он пел песню про убитого партизана: "Он лежит, не дышит и как будто спит. Золотые кудри ветер шевелит." А его мать сидит возле него и говорит: "Я тебя растила, я и берегла, А теперь могила будет здесь твоя..."
Я уж думал, что учебный год никогда не кончится. Потом учебный год все-таки закончился, и мне дали похвальную грамоту, где были нарисованы Ленин и Сталин. Но меня это не очень-то радовало, потому что мне опять предстояло ехать в пионерлагерь, который я ненавижу. Пока я ждал отправки в лагерь, я однажды подрался с бабушкой на кухне. Бабушка начала кричать и разбудила дедушку, который пришел с ночного дежурства. И дедушка выскочил на кухню в одних кальсонах и стал меня бить и ругать матом. Когда он крикнул на меня "Ё.. твою мать!", я так испугался, что у меня коленки ослабли. Мы все в школе ругались, но я не мог себе представить, что кто-то может дома меня так обругать. И я сказал вечером дедушке, что я пойду в милицию и всё расскажу про него. Мне было очень обидно, потому что я его очень любил, больше чем папу, бабушку и тетку Лизу вместе взятых. А он испугался, хотя и сказал со смехом:"Интересно, что он может рассказать обо мне в милиции?" Но мне было стыдно напоминать ему, что он сегодня днем он так ужасно меня ругал.
И вот, я опять еду в лагерь. Сейчас - от 45-го машиностроительного завода. Удивительно, что Ленька-шахматист едет тоже. Я надеюсь, что мне с ним там будет веселее. Однако оказалось, что Леньке интереснее играть со своими новыми друзьями. Я тоже нашел себе друзей.
В первую же ночь все стали рассказывать матерные анекдоты, кто во что горазд. А один крикнул стишок: "По дороге в Киев, мужик бабу вы..б!" И тут в палату ворвался наш пионервожатый Виталий Андреевич и как заорет: "Вы где, мерзавцы, находитесь, в пионерском лагере или в Таганской тюрьме? Кто сейчас эту похабщину нёс, сознавайтесь, трусы!" Мы все, конечно, помалкивали. Виталий еще поорал и, хлопнув дверью, вышел. После его ухода все стали вроде бы посмеиваться, но, как мне показалось, нам всем стало немного стыдно.
Потом как-то получилось, что стали по ночам вспоминать разные интересные истории, а я начал им рассказывать книжку про старика Хоттабыча, которую написал Лагин. Интересно, что когда я им всем рассказывал, я как бы листал страницы книжки и читал. Всем ребятам старик Хоттабыч очень понравился, и они стали называть меня Хоттабычем, а потом переделали в Потапыча. В общем, эта смена была для меня очень хорошей.
В нашем лагере была одна девчонка ужас до чего красивая. Все её звали Климкой, потому что её фамилия была Климова. Ребята из старших отрядов прямо с неё глаз не сводили. Мы тоже мечтали с ней подружиться, особенно я, так как я читал "Приключения Тома Сойера" и был влюблен в Бекки Тэтчер, как Том. Однажды, когда она пробегала мимо меня, я успел хлопнуть её по спине ладонью. Перед сном мы часто разговаривали о ней в палате. У нас был один парень постарше нас, по фамилии Журавлев. Он очень часто ругался матом и был вообще большим грубияном, но мы с интересом слушали его хвастливые рассказы о его знакомых, сидевших в тюрьме или вышедших из тюрьмы. Однажды, кто-то спросил Журавля, нравится ли ему Климка, а он ответил: "Я Климку - в пипирку!" Мы очень смеялись, потому что здорово получилось в рифму. Через несколько дней у нас была репетиция дурацкой песни "Кто в дружбу верит горячо..." Мы выстроились на эстраде и начали мычать и блеять. Мне было ужасно тоскливо и я еле открывал рот, но вдруг заметил, что в первом ряду уселась Климка с подружкой. Тут я начал для неё представление, делая вид, что её не замечаю. Я зевал, качался, пучил глаза, ковырял в ухе. Климка умирала от хохота, а я хоть бы хны!
На следующий день Генка из старшего отряда и Журавль сидели на скамейке возле турников и Генка крикнул мне: "Марик, иди сюда!" Я подошел. - "Это правда, что ты так развеселил Климку, что она прямо падала со скамейки от смеха?" - Я пожал плечами и ничего не ответил, потому что это было моё тайное. А Генка продолжал: "Ты - молодец, Марик, я таких ребят, как ты, люблю." И ту я припомнил, как про Климку сказал Журавль, и начал смеяться. А они переглянулись и Генка меня спросил: "Ты чего, пацан?" А я, продолжая смеяться, спросил у Журавля: "Журавль, а ты по правде Климку в пипирку?" Тут же я понял, что такую глупость мне повторять не следовало, потому что в следующую секунду я получил хорошего тумака от них обоих. А Генка еще добавил: "Пшел вон отсюда, жидёныш!" Вот ведь странная штука. Пока ты живешь со всеми в мире, то вроде бы все равны. Но стоит с кем-то поссориться или наступить на мозоль, сразу же тебе напомнят, что ты не такой, как все...
И кто этот дурацкий мат придумал?! От него одни неприятности. Я чувствую, что мат мне противен и если бы все перестали ругаться, я бы первый бросил это дело. А если я один брошу, то это вскоре заметят, обзовут маменькиным сыночком и начнут приставать пуще прежнего. Что ни говори, а мат - это оружие для защиты. Мы привыкли, что взрослые (но не папа с мамой, а чужие) не стесняются ругаться при нас матом. А нам запрещено делать это при взрослых, мы ругаемся только между собой.
Вчера весь день шел дождь, и мы начали беситься в палате, потом выскочили на вернаду и стали беситься еще сильнее. Тут кто-то увидел нашу нянечку, которая моет полы и крикнул: "Рёбя! Давайте для тетки Даши споем песню про Садко!" И все начали орать, кроме меня. Мне было стыдно, что мы её совсем не уважаем. Я думал, что она сейчас заплачет и уйдет, а она начала смеяться, как дурочка. Не поймешь этих женщин. Если вы не помните эту поганую песню, я вам её напою.
Три дня не унимается,
бушует океан.
Как х.. в п... болтается
Кораблик по волнам.
В каюте класса первого
Садко, богатый гость,
гондоны рвет об голову,
Срывает свою злость:
"О, други мои верные,
послушайте меня -
Все жертвы в море брошены -
не вышло ни х..!
На ж..е человеческой
сидит сам царь морской.
Придется нам по жребию
Пожертвовать собой."
Вот жребии уж брошены -
Вздохнули все легко.
Досталось плыть по жребию
Зачинщику Садко.
И вот, он собирается,
берет свой чемодан,
берет гондонов дюжину
и книгу "Мопассан"...
.............................
Ну что, вспомнили? Эта песня поется на мотив "С утра сидит на озере любитель- рыболов, Сидит, мурлычет песенку, а песенка без слов...", только слова другие. И вот, наши орали её целый час, потому что она жутко длинная. Тетка Даша не дослушала её до конца и ушла, а наши всё не могли остановиться. Потом про наш отряд написали в стенгазете, что за такие песни надо наказывать зачинщиков, но наши дураки ходили гордые и смеялись - вот какие мы герои!
Я думаю, что это был самый счастливый лагерь в моей жизни. Я участвовал в шашечном турнире и выиграл три партии. И ребята из нашего отряда сказали об этом Виталию Андреевичу, когда мы уже лежали в кроватях. И Виталий Андреевич сказал: "Да здравствует Марик, да скроется тьма!" Тут все засмеялись, а мне было приятно, что я сделал хорошее дело для всего отряда.
Не знаю почему, но после хорошего всегда случается что-то плохое. В родительский день ко мне никто не приехал, а незнакомая женщина передала мне большое яблоко, немного конфет и письмо от мамы. Мама писала, что она не может приехать из-за болезни. После родительского дня я каждый день вспоминал маму и ждал от неё письма, но не дождался, так как наша смена кончилась. Встречала меня одна бабушка. Папа был, оказывается, в командировке, а мама опять попала в больницу. Виталий Андреевич поцеловал меня на прощание, и мы поехали с бабушкой домой.
Снова начался учебный год. Все переростки ушли из нашего класса и к нам пришли вместо них обычные ребята. Со мной посадили Олега Хоменко. Он жил в 3-м Лесном переулке в кирпичном многоэтажном доме. У него были изуродованы пальцы на левой руке. Он рассказал мне, что однажды вместе с ребятами они цеплялись сзади за машиной, на которой был такой вертящийся столб, который поднимал и опускал рабочих, меняющих лампы в фонарях. А там так было устроено, что столб состоял из железных труб, которые входили одна в другую. И вот, Олег схватился за столб, а труба стала опускаться внутрь и захватила его пальцы. Ну, его сразу же отвезли в больницу, потому что кровь лилась очень сильно. А пальцев не вернешь.
Хоменко всё время хохочет. Чего ему так весело, я не понимаю. Еще он любит пердеть на уроках, когда все шумят, и махать руками в мою сторону, приговаривая: "Нюхай, друг, хлебный дух!" Не знаю, какой он мне друг, но я пригласил его в гости. Вот он пришел, а у нас в гостях был папин троюродный брат дядя Шура. Он всегда шутит, иногда смешно: "Солнце, воздух и вода - ерунда! Щи, каша и еда - это да!" В тот вечер мы играли с ним в шашки, а он играл и приговаривал: "Никогда вам у меня не выиграть, потому что я - мастер по шашкам!" Я понимал, что он шутит, но выиграть не мог, а Хоменко с треском проиграл ему несколько партий. Потом, когда я провожал его, он спросил с таким большим уважением: "Это правда, что твой дядя мастер по шашкам?" Я не стал врать и сказал: "Да ты что! Он просто любит шутить."
У нас сменились все преподаватели. Вместо Олимпиады Осиповны у нас классным руководителем стал Герасимов Борис Иванович. Ужасно противный. Он принес журнал и стал записывать про каждого, как зовут отца и какая у кого национальность. Сначала вроде шло нормально, все вставали и говорили отчество - Михайлович, Ильич, Владимирович, Иванович,... русский, русский, русский, русский... потом дошло до Тольки Кацмана и он сказал: "Давидович" и замолчал. Тогда Герасимов спросил: "А национальность?" И тут Толька ответил: "Еврей". Что тут началось! Все начали хихикать, как будто это была смешная новость. А главное было то, что Толька сам себя назвал таким словом, которым они все друг друга называют, если злятся. И Герасимов тоже осклабился. А следующим евреем по списку шел я, Марик Телицкий, а после меня сразу Вовка Трахтман. Но у меня-то еще ничего, потому что я хоть и еврей, но отчество у меня Антонович, а у Вовки - Соломонович! А Герасимов, сволочь, помолчал - и весь класс затих! "А отчество?"- спрашивает. Что Вовке делать? - "Соломонович". Тут все прямо с парт попадали от смеха: "Со-ло-мо-но-вич!" А зубы у Герасимова коричнево-желтые, потому что он курит, и лицо все в рытвинах. Когда смеется, похож на старую облезлую обезьяну. Пока все орали и смеялись, прозвенел звонок, так что до Шендера очередь не дошла, он в конце списка. А когда этот гад, Хоменко вызвал, Олег вскочил так весело и крикнул: "Прокопьевич, хохол!" Тут некоторые тоже засмеялись, но совсем по-другому, по-доброму, потому что хохол и украинец - это одно и то же и они с русскими народы-братья. А Герасимов показал свои грязные зубы и спросил у Олега: "Что это ты с пальцами сделал?" А Олег сразу перестал смеяться и заплакал, и сказал: "Не спрашивайте меня об этом."
Я чуть не бросил школу, потому что Генка Шматко после того цирка, который устроил Герасимов, совсем озверел и стал приставать ко мне каждый день, приговаривая, что одного жида он обязательно убьет, пусть, мол, его после хоть в тюрьму сажают. Он стал доводить меня до слез каждый день и не то, чтобы избивал до синяков, нет, но просто доводил меня. И никто из преподавателей за меня не заступался. Вчера, например, Эвелина Николаевна писала во время большой перемены на доске. Я сидел в классе, чтобы Шматко ко мне не приставал, а он пришел в класс и снова полез ко мне. Я просил Эвелину Николаевну: "Скажите Шматко, чтобы он ко мне не приставал", а она мне ответила, что ничего не может сделать, и от этого Шматко совсем обнаглел и сильно стукнул меня по голове несколько раз. Потом начался урок, а я всё плакал и не мог успокоиться, а потом начал реветь громко на весь класс, и все стали надо мной смеяться. И учительница выгнала меня в коридор, чтобы я не мешал вести урок. А я оставил портфель в классе и ушел домой. Дома я сказал, что больше в школу не пойду, потому что Шматко меня бьет и грозиться убить за то, что я еврей. Папа расспросил меня обо всем и пошел разговаривать в школу . С кем он говорил, я не знаю, но только на следующий день Шматко вызвали к завучихе и когда он вернулся в класс, то показал мне кулак и сказал, что теперь он меня точно убьет. И я сидел, и не мог учиться, потому что боялся конца урока. А когда прозвенел звонок, я вышел быстрее всех и побежал на другой этаж, а когда спускался, то увидел моего папу, который разговаривал с директором, и директор протянул папе руку и папа ушел на работу. Потом я видел, что директор спустился на наш этаж, вызвал Шматко и увел его к себе. Его не было весь урок, а на перемене он ко мне подошел и сказал, что он теперь будет за меня заступаться и чтобы мы пошли вместе к директору и сказали, что мы с ним теперь будем друзьями.
Я всё думал после этого, что же такое папа сказал директору...Всё-таки хорошо быть таким смелым и сильным, как папа. Ему, наверное, стыдно за меня, что я такой трус. Тут я вспомнил, как собралась куча ребят напротив наших окон и с ними молодой дядька. И они стали кричать: "Еврей, покажись из дверей!" А папа был дома. Он вышел из парадного и подошел к тому дядьке. Я не слышал, что папа ему сказал, только тот дядька ударил папу носком ботинка в ногу, а папа тут же ударил его ногой в ответ. И, видно, тот сразу понял, что папа может его здорово отдубасить и ушел с ребятами с улицы.
Неожиданно в нашей семье случилось большое несчастье. Всё началось с того, что папа пришел с работы и после ужина лег спать. А мама за день до этого с ним поругалась, потому что они никуда не ходят и нигде не бывают. И вот она решила без него пойти в кино с теткой Лизой. И ей нужны были мелкие деньги. Она пошла в коридор, где у нас висели пальто, и когда полезла в карман папиного пальто, нашла фотопленку. Она стала её смотреть, а потом позвала тетку Лизу и они вдвоем в коридоре стали её смотреть. Я слышал только слова "голая женщина". Потом мама пошла в комнату, разбудила папу, показала ему пленку, но не отдала и сказала: "Я иду с Лизой в кино, а когда вернусь, ты мне объяснишь, кто это снят на пленке! Если объяснений не будет, то чтобы духу твоего в доме не было!" Хлопнула дверь. Папа сел на диване и вид у него был, будто его "пыльным мешком из-за угла стукнули по башке". Тут до меня дошло, что мама его выгоняет из дома, и мне стало страшно, как же мы без него останемся.
Я вертелся возле него, и он предложил мне сыграть с ним в шахматы. Я без охоты расставил фигуры и мы начали играть, но видно было, что ему не до меня. Несколько раз я начинал хныкать: "Пап, чего мама кричала?" А он мне отвечал, глядя на доску: "Не волнуйся, она не будет кричать". Потом он сказал, что он сыграет партию со мной в другой раз, и стал собирать свой портфель. Тут выползла бабушка из своей комнаты и стала его спрашивать, как же такое случилось, что он собирается уходить, а он сказал, что он болен и в таких условиях ему тяжело жить. Он ушел за полчаса до прихода мамы, а я лег спать и быстро заснул.
Cначала мне казалось, что мы не сможем жить без папы, но оказалось, что без него даже лучше. Теперь на меня никто не кричал и не стучал ладонью по столу, когда я не понимал задачу. Мама всем рассказывала, что папа не сам ушел, а она его выгнала! А потом, когда пришли папины родственники Богановские, мама стала рассказывать, про ту женщину, из-за которой он ушел от нас. Мама встретила её бывшего мужа и он сказал маме, что эта женщина с восемнадцати лет занималась проституцией. А потом он сказал маме, что она такая красивая, и он не понимает, как можно было уйти к этой жабе...И тут мама заплакала и обняла меня, а тетя Шура сказала, чтобы она не плакала и что её красоту никто не отнимет.
А потом маму вызывали в суд и папа сказал, что мама не хотела ему родить еще одного ребенка. А потом, после суда мама спросила его, как ему не стыдно, ведь он никогда её об этом не просил. А он сказал, что так говорить его научил адвокат. Но самый позор был, когда в газете "Вечерняя Москва" было напечатано объявление, что Антон Маркович Телицкий разводится с Рахилью Иосифовной Телицкой. Я страшно боялся, что кто-нибудь из нашего класса случайно прочтет эту газету и опозорит меня перед всеми. Но мне ужасно повезло - никто ничего не знал. Правда, знакомые нашей семьи говорили, что объявление всё-таки было напечатано, и они его читали.
В субботу мама получили по почте письмо со сберкнижкой. Я посмотрел в неё и увидел, что пап перевел нам пятнадцать тысяч рублей. "Ого-го! - закричал я от радости, - какой мой папа добрый!" Но тетка Лиза сказала: "Прочти повнимательней!" И когда я прочел повнимательней, то увидел, что после ста пятидесяти стояла крошечная точечка, а два нуля были для копеек...Тут мне стало так кисло, что я убежал скорей гулять, чтобы не заплакать.
Ко всему человек привыкает, как сказала бабушка. Я лично очень быстро привык, мне даже лучше стало. Никто не занимает комнату чертежной доской. Даже веселее стало, потому что стали приходить разные мужчины. Однажды пришли двое военных. Очень весело говорили и смеялись. Потом один из них стал показывать карточные фокусы. Он взял колоду и стал её тихонько крутить между пальцами и вдруг я увидел, как из колоды получается очень красивое колесо да оно еще и винтом закручивается. Я тоже попробовал, но у меня сорвалась рука и я нечаянно стукнул этого дядьку прямо по подбородку, и испугался, но он улыбнулся и сказал, что ему не больно. Потом я быстро научился, как закручивать колоду. А бабушка и тетка Лиза сидели у себя в комнате и нам не мешали, а дедушка был на дежурстве. Он уже тогда не работал на втором часовом заводе, а работал сторожем. И вот, мы так замечательно развлекались и ели вкусные вещи, которые эти двое принесли с собой. А потом один военный лег на мамину кровать, а другому постелили на полу, потому что у нас больше не было места, а я лег на свой диванчик. А утром я проснулся и вижу, что они уже ушли.
Потом приходили еще и другие. Один с длинным злым носом пришел в гости, и они с мамой начали смеяться, и мама меня спросила, хочу ли я , чтобы этот дядька стал моим папой, а я промолчал, потому что он мне не понравился. А понравился мне дядя Федя, который стал к нам ходить очень часто. Он был очень веселый, и мы с ним часто играли. Он был знаком с моим папой еще когда они вместе восстанавливали шахты Донбасса. Потом как-то он приезжал к нам по делу, а мы с Юркой чистили картошку, чтобы нам её поджарили.Я ужас до чего люблю жареную картошку с луком. А дядя Федя посмотрел, как мы чистим, похвалил нас и дал дельный совет, как вырезать глазки.