Ночная прохлада делала воздух чувствительным и звонким. Каждый шорох проникал сквозь него так, словно ему помогала черная краска ночи, в которой как тонкие провода были натянуты серебряные нити, связавшие землю и далекие звезды. Звук плевка часового, стоящего на вышке, тут же достигал его ушей. Ка-залось что трава, на которую плевок падал вместе с сигаретой, обладала звеня-щими струнами. А что делают нервы, когда их касается крещендо аварийной си-рены! Вот она и завыла над ночной зоной. Небо мгновенно разрезало десятками световых лент, выстрелянных прожекторами, которые шарили небесные просторы со стороны сторожевых будок. Виновница этого переполоха сова, мягко шаркнула крыльями по траве, еще не успевшей отдать ночную влагу, и взмыла вверх. В ког-тях у нее трепетало крохотное тельце мыши, тоже вышедшей на ночную охоту. Струи света брошенные на розыск объекта, разбудившего тревожный покой зоны, беспомощно метались, стараясь нащупать мишень для пули охранника. Сова не первый раз заставляла вздрагивать зэков, врываясь в их сновидения кошмарным воем сирен. Она прилетала из соседнего леса и иногда, увидев добычу, слишком низко проносилась над запреткой и невидимыми нитями лазера, посылавшими сигнал на пульт слежения. А нежданное вторжение - это побег. Нет ничего страш-нее для беззаботно дремлющей охраны, легкомысленно возложившей всю ответ-ственность на бездушную электронику. Они проспали преступление! Отсюда и ярость, с какой охотились за ночной хищницей, и ставка тотализатора вохры до-ходила до половины зарплаты.
Вот и секрет звенящей тишины погруженного в сон лагеря: на самом деле ее нет и не было, а был напряженный слух, который уже не замечает привычных звуков зоны, откликается только на неожиданное и опасное, как звук сирены, вы-званный полетом совы. А между тем, эта маленькая трагедия, закрывшая страни-цу одной жизни и продолжившая листать ее для другой, была наверно, единст-венным действием, не противным природе и разуму, в пределах квадрата отре-занного у леса и поля, и обнесенного колючей проволокой. Этот квадрат подтвер-ждал, что природой может владеть безумие, если она получает имя - человек. Здесь одни люди теряли свободу, для того, чтобы лишить свободы других людей, охраняя их. Но было бы еще большим безумием выпустить на простор находив-шихся там, внутри. Потоки судебных решений направили в место наказания лю-дей рвавших плоть общества - растлителей детей, бандитов, воров, ловких про-ходимцев и угрюмых дебилов, волей обстоятельств ставших убийцами. И еще здесь был один ученый, перед преступлениями которого с поклоном расступались темные силы всех остальных статей.
Пронзительные звуки заставили Берлинга вскочить, и он едва не свалился с таганки, успев каким-то чудом ухватиться за край постели. Остальные сокамерни-ки продолжали спать. Они уже привыкли к периодическим ночным концертам. Иногда их специально будили такими звуками выгоняя среди ночи на плац, чтобы пересчитать, и заново уложить всех, убедившись в правильности безошибочной лагерной бухгалтерии. Они только сильнее вжимались в свои постели, предпола-гая, что за воем серены последует зычная команда начальника отряда. Семен Сергеевич прибыл недавно, и душа его отдавалась еще тревожным трепетом на всякую неожиданность.
Неумолимая сила, вырвавшая его из среды, где он привык быть централь-ной фигурой, ошеломила доктора. Суд, ответственность и отбывание наказания - это то, о чем он никогда не думал, занимаясь наукой. Наука - особая область, строгих закономерностей и интеллектуальной дисциплины, риска и взвешенных решений, где в лабиринте неведомого ученый берет ответственность на себя. Это область недоступная пониманию обычного человека и юрисдикции общества. Так считало его сознание. Если бы здесь возникали сомнения, то просто невозможно было бы двигаться вперед. Исследования на Бетта-Гильберта, эксперименты, ко-торые привели к смерти его друга и соратника Вельдмана - это трагическая цена за смелый и отчаянный поиск, каким становится настоящая, несущая эпохальные повороты в истории цивилизации наука. Кто может сдержать напор неотвратимо надвигающихся идей? Это как сама жизнь, в финале которой стоит неизбежная смерть.
Подобные рассуждения поддерживали ученого во время процедуры след-ствия и судебного разбирательства. Он выдержал удар приговора, как удар хлы-ста по обнаженной плоти. Мысль не могла смириться с тем, что пожизненно его деятельное сознание помещено в крохотное пространство тюрьмы, где будет рег-ламентирован каждый шаг тела. Но он не был приспособлен к активному протес-ту. Видимое смирение - стало единственным разумным продолжением поведения после вынесения приговора. Когда ему предложили место отбывания наказания, он решил, что надо попробовать пожить среди людей и выбрал исправительно-трудовой лагерь.
Длинный список совершенных преступлений ничуть не тяготил память и со-весть Семена Сергеевича. Он тихо ошивался на зоне, привлекая внимание любо-знательных зэков только тогда, когда требовалось выдать какое-нибудь удиви-тельное число, путем умножения, деления или извлечения корня. Дальше их во-ображение не шло. Первое время он вникал в результат, но потом заметил, что зэки не проверяют числа, если в них больше двух нулей и тоже начал халтурить. На вопрос о результате городил любую отсебятину и однажды так увлекся, что при извлечении корня по методу грека Герона, не поставил запятую, легкомыс-ленно предложив в результате большее число. Восхищенные зэки не заметили опечатки и с блестящими глазами повторяли: "Видал, у мужика башка варит!". Но оставшиеся в утраченном мире мысли иногда одолевали его. Эскалатор сознания подхватывал явление и уносил в просторы строгих закономерностей, с такой си-лой вырывая Берлинга из реальности, что он однажды не заметил, как долго лю-бовавшиеся неподвижностью ученого сокамерники, видимо, имея в виду какие-то собственные эстетические представления, одели ему на голову парашу. Параша, после утренней оправки оказалась пустой, но густой запах её постоянного содер-жимого не покидал обоняния до следующего утра. Однако Семен Сергеевич не обиделся. Обижаться было небезопасно.
Этот невзрачный эпизод имел еще и другую, неизвестную Семену Сергее-вичу подоплеку. Безопасность - самая неуловимая и легко ускользающая от зека сторона лагерного бытия. Здесь он перестает принадлежать себе и переходит в зависимость от сил издавна управляющих стихиями зоны. Он может получить прикрытие в виде благоволения опера или пахана, покровительство какого-нибудь второстепенного авторитета, что тоже не мало, а то сидеть на собственных баб-ках откупаясь по мере необходимости ото всех у кого больше силы или понта. Но с Берлингом случай возник не простой и не типичный для зоны. За ним пригляды-вал главный воровской авторитет Виля Бонус.
Через некоторое время с появлением Берлинга, на зоне, в пятом ОЛПЕ, сменился опер. Как и положено, знакомство с контингентом начинается для опера с самого главного человека - вора в законе. Здесь им являлся Бонус. Виля сидел на своих нарах, в самом удобном месте барака, защищенном с двух сторон сте-нами, и бдительным надзором шестерок, со всех остальных сторон. Он в который раз перечитывал "Крестного отца" большого итальянского знатока, Марио Пьюзо, периодически отправляя в рот фисташковые орешки, лежащие в пакетике с пра-вой стороны. У входа в барак произошло какое-то шевеление, и Бонус оторвал глаза от книги. Самый резвый дозорный подскочил, шепнув:
-Кунгур двигает, наверно к куму потянет.
Догадки Бонусу были ни к чему. Кунгур - начальник отряда. Если сам идет приглашать, то понятно куда. Он круто глянул на чижика и тот слинял.
- Вильям Григорьевич, прогуляемся до вахты, потолковать надо.
Кунгур не здоровался с Бонусом за руку, но всегда был вежлив. Бонус длинно посмотрел на него, как бы не одобряя сделанного предложения.
-Что, куму не терпится, не мог вечера подождать?
-Он не из нашей системы, прислали со стороны, - примирительно сказал Кунгур и повернулся к выходу.
При виде опера Бонус поежился - сухой, жилистый человечек, с глазками синими из-под черных бровей, на смуглом, обветренном лице. "Не иначе как гор-нолыжник", - подумал Бонус.
-Что скажем, начальник? - первым спросил он.
Опер некоторое время молча рассматривал его, потом резко кивнул:
-Садись.
Он еще помолчал, сверля Бонуса своими синими буравчиками.
-Откуда кликуха?
-Латынь надо знать, - развязно ответил Бонус.
-Так ты что, - "дополнительная премия" или просто "хороший"? - Опер изобразил улыбку одними губами.
Виля почувствовал уважение к куму. Не часто встретишь среди лагерного персонала человека, который знает изначальное значение слова.
- И то и другое, - ответил он, - По обстоятельствам.
- Ну, ладно, Шекспир, - продолжил опер. (Бонус отметил, что и имя кум обы-грал неплохо). Уж коли ты хозяин зоны, то и поручение тебе по чину. Есть здесь один ученый - Берлинг Семен Сергеевич. Жизнь у него должна быть не сладкая, но чтобы ни один волос с головы не упал.
-Не понял.
-Клоповник представляешь? - Неприятно, но не смертельно. Так, паскудные мелочи, но, чтобы пальцем не касались. А если с ним что-то случится - спрос с тебя. До заката не доживешь. Все, - кум стрельнул желваками по скулам, цвирк-нул синим пламенем, и кивком снял авторитета со стула, проводив молчаливым взглядом до самой двери, за которой его поджидал Кунгур.
Вот этот неведомый Семену Сергеевичу разговор определил тональность его пребывания на зоне. С одной стороны он был предоставлен самому себе, а с другой - ощущалось какое-то тиснение в самой атмосфере пребывания.
Чтобы обеспечить формулу "неприятно, но не смертельно" Виля Бонус ор-ганизовал публичное зрелище. После отбоя, когда зона замирает на нарах и во-круг резиденции Бонуса, где идет игра по крупному, и так, для разогрева, он по-ставил на кон барахло, надо сказать еще довольно приличное, пока имевшееся на Берлинге, и проиграл его. Другого он так бы и оставил голым бегать по зоне и ис-кать во что завернуться, а тут, повелительно указав на какого-то доходягу, сказал: "Найди ему шмотки", тем самым прикрыл и наготу, и безопасность Семена Сер-геевича, то есть, проявил заботу, так, легкую, но определенную. Зэки усекли - профессор шишка не велика, но Бонус его может и поддержать.
Опытный лагерник понимает намеки, но все это было не знакомо Берлингу, таинственные символы аборигенов оставались неуловимы для него, как аппетиты австралийцев. Вот так протекало начало отбывания срока. Однако в голове про-скальзывали мысли и не связанные с лагерным бытом. Однажды его осенило, ко-гда он наблюдал в середине лета падение семян березы. Семена засыпали зем-лю, срываясь с одних и тех же деревьев, разнообразно кружились, и каждое вы-бирало собственную дорогу в воздушном пространстве. Он написал миниатюрную работу о проявлении в законе больших чисел, действия генетических особенно-стей семян березы, и их влиянии на аэродинамические свойство семян. Он смо-делировал процессы в компьютерном классе КВЧ лагеря, и отослал исследование в Академию наук за подписью "Березин".
Но вспышка пролетела, и вернулось реальное бытие. Берлинг поймал себя на мысли, что все, что он продолжает делать как робот, является следствием дру-гой, глубоко спрятанной в сознании причины - он боится завтрашнего дня, даже не завтрашнего дня, а следующего мгновенья. Он начинал сознавать, что его ма-лодушная поза незаметного человечка, который не причинит вреда ничему суще-му внутри лагерной зоны - это страх, страх за возможность пропасть, сгинуть в этих пределах колючей проволоки. Он боялся зэков, боялся лагерной охраны, он боялся конфликта с самым униженным и забитым. Он знал, что такие способны на истеричный поступок, от которого у него, Берлинга тоже нет защиты. Раньше, по-ложение автоматически предоставляло ему гарантии безопасности. Его жизнь ох-ранялась заинтересованными лицами. Он имел свои мозги, как капитал, способ-ный заплатить за высокий статус, привилегированное положение в обществе. Его защищали, о нем заботились. Дельцы угодливо сновали вокруг, стараясь заполу-чить собственную выгоду. Его охраняли, опекали, обеспечивали питание, труд и отдых. Где он сейчас и кто он? - Никто, перед лицом этой чуждой человеческой стихии. Зэки могут удивиться его фокусам с цифрами, но он им не интересен, он им не нужен. Он здесь такой же мусор, как и любой из них, кроме тех, кто имеет силу и правит силой, - хозяев внутреннего пространства - воров в законе. Зачем он им? Разве что стать какой-нибудь незначительной ставкой в картежной игре, надеждой отыграться в последней ставке, спустившего все до нитки фраера. А потом прирезать, просто как исполнение картежного долга. После того, как они выяснили, что за душой Берлинга, как говорится ни гроша, он стал в их глазах че-ловеческим мусором, а точнее - просто мусором, потому что все, что им не инте-ресно, утрачивало одушевленность. Они действовали по своим жестоким зако-нам. В воровском мире, в соответствии с прогрессом человечества, тоже стали править не столько "понятия" в которых сохранялись какие-то признаки межлич-ностных отношений, а технологии власти и успеха, успеха преступного мира. Что мог этому противопоставить выдающийся ученый Берлинг? - Только страх, трепет перед неизвестностью следующего мгновенья.
Такие настроения вырастают не случайно в сознании человека. Как непуга-ный зверек, он мог бы вполне доверчиво смотреть на аборигенов зоны, надеясь, что они не питаются бывшими учеными. Но дело в том, что через несколько дней после прибытия в лагерь, когда братва убедилась, что никто за него не собирает-ся качать права, с Берлинга содрали одежду, которая еще сохранилась под ла-герной робой. Ему дали какие-то трусы, с диким запахом чужой мочи, нательную рубашку порванную и без определенного цвета, да еще и предупредили, чтобы не пробовал снимать эту гадость (дескать, в лагере строго с нижним бельем). Такой, казалось бы, пустяк - тряпки на теле, а унижение он испытал еще не ведомое ему за всю жизнь. В принципе, тряпки можно было постирать, но как и когда? Что для этого требуется? Ему никогда не доводилось стирать. Всему можно, конечно, нау-читься, но за этим началом он угадывал бесконечную вереницу подобных про-блем, которые станут, в конце концов, для него непосильны. Это был тупик, для его эмоций и сознания. Он не знал, как можно себя вести, как протестовать. Но инстинкт сразу же подсказал, что начальству лучше не жаловаться. Так он и су-ществовал как мышка среди котов, в постоянном ожидании, что они снова прого-лодаются.
Неужели его жизнь, полная смысла и мощного воздействия на современную науку безвозвратно утеряна? Воспоминание о последних усилиях, где он с Вельдманом совершил неведомый науке прорыв, иногда прикасалось к его нер-вам подобно разряду электрического тока, унося сон и покой. Во время очередно-го приступа ностальгии, он с ясностью, достойной сознания ученого решил, что такое состояние - болезнь и его необходимо преодолеть. Не может быть положе-ния, в котором все потеряно. Должен быть выход, и он найдет его! Единственным средством, способным на какое-то активное действие был его разум. Семен Сер-геевич стал искать способ, позволяющий разуму обмануть действительность. Он вспомнил, что еще в студенческие годы увлекался идеями Сильва и Стоуна по программированию сознания в состоянии альфа колебаний левого и правого по-лушария мозга. Безделье - лучший управляющий деятельного сознания. Что еще может заставить работать не привыкшую к отдыху мысль в самом неожиданном направлении. У него появился план. План предполагал поэтапное информацион-ное строительство условий для выхода из неволи. Кто мог вытащить его из этой ямы? - Только очень высоко стоящий человек, конституционно облаченный пол-номочиями помилования, или способный распоряжаться человеческими судьба-ми. Это президент и те, кто влияет на его решения. Такой человек должен быть заинтересован в его конкретной судьбе - судьбе Берлинга Семена Сергеевича. Таким человеком мог быть Иван Адамович Лапшин. У Лапшина имелись шансы достичь административных высот, откуда открывалась возможность изменить судьбу Берлинга. Семен Сергеевич знал, что Лапшин стремился избегать публич-ности. Да и репутация у председателя Думского комитета по Делам ближнего кос-моса была серьезно подмочена процессом, связанным с проектом "Лотос". Но он удержался на месте. Немало сил и средств было положено на аккуратное выве-дение Ивана Адамовича из-под удара. Он остался не только на свободе, но и при должностях и богатстве. И вот Семен Сергеевич решил программировать свое сознание на помощь и продвижение Лапшина по карьерной лестнице власти. Ко-гда-то, в начале собственного успеха в мире науки у него, как ему казалось, полу-чались эти трюки, он получал поддержку "той стороны". В конце концов, про-граммирование в состояние альфа-ритмов, являлось всего лишь научной зада-чей, задачей моделирования процессов, и достаточно было добиться ее точного выполнения. Его мысль четко видела проблему воздействия сознания через фор-мирование структур торсионного поля и физического вакуума. Сама возможность не подвергалась сомнению, вот с техникой воплощения оставались вопросы.
На первых порах возникали трудности - слишком привычным и естествен-ным стала загрузка логическими проблемами левого полушария мозга. Требова-лась сосредоточенность большая, чем это было возможно в условиях общей ка-меры. Он стал прибегать к хитрости - отказывался от работы и попадал в штраф-ной изолятор, где приходилось голодать, но там никто не мешал. Со временем у него появилась уверенность, что образное моделирование находит отклик и полу-чает подтверждение в служебном росте Ивана Адамовича. У Берлинга окрепли надежды, а с ними и уверенность в себе. Его захватила новая глобальная идея способная перевернуть патриархальную и затхлую атмосферу мирового социаль-ного климата, создать иное соотношение сил, в котором огромная роль будет принадлежать ему, Берлингу. Он старался настроиться на ритмы восприятия Ива-на Адамовича и внушить ему собственные мысли. Но внезапно Лапшин исчез со страниц печати и электронных СМИ. Невозможно было следить за его движением. Неопределенность длилась несколько месяцев. Берлинг стал впадать в простра-цию, не ведая другой опоры для надежды.
И надо же было получиться так, что во время одного из таких душевномучи-тельных приступов, Берлинга дернули на этап.
Его конвоировал меланхоличный и вежливый офицер в чине майора. Об-щество майора сохранялось один день, но этот день отличался особыми собы-тиями. Берлинга подняли на вертолете, везли по длинному тоннелю, где открыва-лись и закрывались бесшумные автоматические ворота.
- Семен Сергеевич, - вежливо обратился к Берлингу офицер, когда они про-ходили по ярко освещенному коридору с редкой охраной и многочисленными две-рями, - С вашего позволения давайте пройдем небольшую, но, наверно, приятную процедуру: прежде всего, сменим ваш гардероб. Надеюсь, вы не возражаете?
Еще бы! Рядом с благоухающим офицером Берлинг особенно остро ощу-щал унизительную вонь, исходящую от лагерной робы.
- Прошу вас. - Майор подвел его к дверям с надписью "Душевая". - Там есть мусоропровод, одежду бросьте в него. В шкафу висит то, во что вы можете переодеться.
Семен Сергеевич брезгливо, двумя пальцами отправил в мусоропровод свои лагерные шмотки, словно это не они только что украшали его тощую фигуру, и прошел в душ. Какое это было блаженство! Тугие струи обжигал тело, легко сменялась температура воды, наполняя чувства детским восторгом. Он готов был остаться здесь до конца срока, но понимал, что впереди ждет что-то еще более интересное. Наконец он вышел в гардеробную. Здесь его ожидало китайское шел-ковое белье, итальянский костюм, тонкая льняная рубашка, с английским галсту-ком подобранным со вкусом, и испанская обувь. Все это прекрасно пришлось на его нескладную фигуру и придало осанке и сознанию Берлинга частицу растра-ченной уверенности в себе.
Затем он перешел в руки парикмахера, который занялся не только его при-ческой, но и потерявшими форму ногтями. Но снова та часть спокойствия, которая принадлежала пока его внешнему виду, ушла куда-то в сторону, и вернулось су-етливое беспокойство человека, привыкшего к тому, что что-то делает не он, а что-то делают с ним. Он не знал радоваться или протестовать. И вот эта гнусная черта, уже вгрызшаяся и засевшая в его психологии - видеть себя неполноцен-ным существом, не имеющим права общаться на равных с людьми, появившими-ся рядом с тобой из другого мира. Он боялся заговорить с парикмахером, с этим вежливым офицером. Что означает для них вежливость? - Один из параграфов инструкции, имеющей отношение к служебному поведению. А заговоришь с ним как человек, и, может быть, нарвешься на такой унизительный отпор, какой дава-ли представители администрации и охраны. Да и любой "вольняшка", имеющий при себе имя, отчество и фамилию, чувствует себя возвышенной личностью пе-ред безличной массой, которую сколько ни черпай - оптом или в розницу - все равно "зэк". Нет, лучше не рисковать. Пусть все идет, как идет, а там найдутся или не найдутся объяснения, но не он, Берлинг, будет их инициатором.
Однако все происходящее творилось в атмосфере какой-то безопасной, можно сказать, почтительности. Он успокоился и стал привыкать к странным пре-вращениям обстоятельств. "А что если все это именно так, как я и предполагал?" - мелькнуло в Голове Семена Сергеевича, - идея двигает его сейчас вперед, не-зависимо от воли и сознания. Он почувствовал себя путешествующим багажом, попавшим на транспортную ленту, несущую его через территорию таможенного контроля. Он просто лежит, и ожидает своего прибытия в пункт назначения. Что там состоится в конце - от него не зависит. Но транспортная лента несет и несет его, потому что это все, что она умеет - доставлять предмет из пункта "А" в пункт "В". Смирившись у погасив чувства ожидания и разочарования, примирившись с необходимостью попасть в пункт "В", Семен Сергеевич неожиданно предстал пред светлы очи Ивана Адамовича Лапшина.